And then she'd say: It's OK, I got lost on the way
But I'm a Supergirl and Supergirls don't cry.
And she'd say: It's all right, I got home late last night
But I'm a Supergirl and Supergirls just fly.
Reamonn - Supergirl
Я не хотел причинять ей боль. Я просто хотел, чтобы она любила меня. Меня одного. Тогда я еще не знал, что это невозможно.
Я видел её всего два раза. Потом, когда я гулял по набережной своего родного города или мерил шагами площади Рима и Флоренции, когда запрокидывал голову, разглядывая шпили готических соборов, или смотрел на своё отражение в витражах из цветных стёкол, я придумывал разное - наши несостоявшиеся свидания, непроизнесённые слова, неосуществленные планы. Сейчас я могу без прикрас рассказать, как это было. Каждая деталь, каждый жест, каждое слово прочно врезались в память, а ведь столько времени прошло... Может быть, я ошибаюсь, конечно же, я не могу помнить всего, но мне кажется, что могу, точнее, я уверен, что могу показать её такой, какой она была на самом деле, ничего не прибавляя и ничего не утаивая. Я уже разучился фантазировать. Хотя, честно говоря, я не умел этого делать и до встречи с ней. Она научила меня. Она научила меня многому, Ван. За те две встречи она научила меня мечтать, любить, ревновать, ненавидеть, рисовать углём, фотографировать мотыльков, правильно гладить кошек, бояться сотовых телефонов и кожаных ремешков на часах. Этого было слишком много для меня. Я переполнился, и тогда она ушла.
А ты, Ван? Чему ты научился у неё?
Константин бродил по городу без цели и мыслей в голове. Один, как всегда, один. Он тяготился своим одиночеством, не желая привыкать к нему, но отчего-то продолжал упорно избегать старых знакомых, не отвечал на телефонные звонки и электронные письма, игнорировал sms-сообщения и при этом остро ощущал нехватку простого человеческого тепла. Он чувствовал, что широкий круг его знакомств слишком широк и вряд ли кого-то из людей, которые беспокоили его своим вниманием, можно назвать друзьями. Однажды Константин попытался заставить себя механически влюбиться в одну из хорошеньких сослуживиц, но сердце отказывалось работать вхолостую и всё так же ночами ныло от тоски. В свободное время он не знал, чем занять себя, и всё чаще стал просто ходить по улицам, опустив глаза вниз или отводя их в сторону, чтобы ни на кого не смотреть, и с безотчётной завистью оглядывался на тех, кто проходил мимо, держась за руки.
Была пятница, поздний вечер, на мосту уже зажглись фонари, и по неспокойной речной воде зазмеились разноцветные полосы отражённого света. Константин оттягивал руками карманы пиджака и считал свои шаги. Оказывается, от Оперного театра через площадь и до дороги - девяносто девять шагов и девять ступенек, а зигзагообразная лесенка к реке состоит из трёх пролётов по семь ступеней каждый и одного маленького пятачка с кадкой, в которой, гордо выпрямив лохматый ствол, росла пальма, привезённая из Сочи и никак не привыкающая к прохладному и влажному климату, в котором невольно оказалась. Эти незамысловатые подсчёты слегка ошеломили Константина. Он никогда особо не задумывался о вещах, которые его окружают, и о деталях, из которых, по сути, складывается цельное полотно жизни. Простая арифметика города стала для него открытием. Он подумал, что не знает, сколько деревьев растёт у него во дворе и сколько квартир в его доме. Навскидку он постарался вспомнить, какой фирмы его будильник и новая куртка - и не вспомнил. Зацикленность на себе самом заслоняла серой тенью весь мир, и хотя не было надобности точно знать, кому принадлежит черепаховой окраски кошка, каждый день рыскающая под окнами, Константин чувствовал досаду и раздражался из-за мысли, что такие простые вещи ему неизвестны.
Константин прошёл мимо кофейни. На него повеяло запахом кофейных зёрен, который пощекотал нервы сладостным образом маленькой фарфоровой кружки, и он в остановился, припоминая, когда в последний раз пил настоящий крепкий кофе, а не растворимую дрянь. Только опаска встретить кого-нибудь из знакомых останавливала от того, чтобы зайти внутрь. Константин сделал пару шагов назад и заглянул в тонированное окно кофейни. Его внимание привлекла девушка, сидящая за столиком у окна, и хотя Константин хотел только окинуть взглядом помещение и уйти, если узнает кого-то, его глаза самовольно вернулись к ней и скользнули по лицу и гибким рукам, положенным одна на другую.
Ван, она поразила меня в самое сердце. Она отнюдь не красавица - но эти мягкие губы, высокий лоб, тонкая переносица и в особенности тяжёлые волосы, стекающие по спине, напомнили мне Венеру Боттичелли... Преступно хороша и нежна - вот что я подумал, когда бесстыдно пялился на неё с улицы. Она меня и не замечала, а я жадно чертил в голове её профиль, мысленно перекидывая его на бумагу, заполнял тенями её бледное лицо, штрихами набрасывал руки (кстати, ты замечал, что у неё пальцы в суставах выгибаются в обратную сторону?), и я, никогда не умевший и не пробовавший рисовать, вдруг превратился в сумасшедшего художника, который боится только одного - что она отвернётся и станут видны только чёрные пряди волос да покатое белое плечо. И когда она посмотрела прямо на меня, бесстрастно, как смотрят на какую-нибудь вещь, я убедился, что глаза у неё в точности такие, какими представлял их себе в те несколько секунд созерцания - вытянутые к вискам и страшные притаившейся на дне одержимостью. Она улыбнулась, но я понял, что эта улыбка предназначалась не мне, просто её губы всегда изгибались, как у кошек, которые улыбаются с самого рождения. Со всеми кошками планеты она была в родстве, но тогда я еще этого не знал. Я не знал о ней ничего, кроме одного - она та, кто может рассеять по ветру моё одиночество.
Константин вздрогнул, когда тяжёлая ладонь Вана опустилась ему на плечо. Привычку подкрадываться незаметно и пугать своим внезапным появлением Константин считал одной из самых дурных, а Ван достиг в этом совершенства. Раздосадованный, Константин пожал приятелю руку и собрался отделаться парой общих фраз, но тут Ван указал на девушку в кофейне:
- В кои-то веки не опоздала! - Он помахал ей рукой и радостно заулыбался. - Пойдём, познакомлю. Это моя новая сестрица. Мой папаша опять женился, а это младшая дочь его новой жены.
Константин снова взглянул на девушку и ужаснулся, когда она поймала его взгляд и мягко качнула головой. Противоречивые чувства овладели им. Но Ван уже тянул за рукав.
- Называйте меня не Патрисия, а Триша, - сказала она Константину, отвечая на его приветствие. - И угостите меня чаем с вербеной, а то от кофе я засыпаю.
- Всё у тебя не как у людей.
Ван улыбался ей, и Константин с неприязнью отметил, что по лицу приятеля разливается особый свет, какой бывает только на лицах влюблённых. Константин часто видел это призрачное свечение счастья и сразу узнал его. Ревность больно укусила его за горло.
Трудно объяснить, но, знакомый с ней не больше минуты, я уже чувствовал свои права на неё, будто она могла и должна была принадлежать только мне. Животный эгоизм взыграл во мне настолько, что я уже не помнил, кто я и где нахожусь и с какой стати ты с нами. Я не старался поддержать вашу беседу, потому что все силы сосредоточил на одном - я смотрел на Тришу и впитывал в себя каждый её изгиб, каждую черту, каждую нотку её голоса. Наивный, я думал, что она обязательно ответит мне взаимностью... Оказалось, что в неё безоглядно влюблёны все, кто видел её хоть раз, превратив своё слепое и навязчивое обожание во что-то привычное для неё. Нет, оно не тешило её самолюбия, но и не раздражало. Инстинктивно чувствуя свою притягательность, Триша просто всем позволяла любить себя, чтобы никому не было обидно. Её глаза словно извинялись за свою красоту. Она приходила лишь тогда, когда сама хотела, и тут же забывала о существовании человека, когда он пропадал из её поля зрения. Она отсеивала всё несущественное из своей жизни. Триша не была ни равнодушной, ни бесчувственной. Она просто гуляла сама по себе.
- Проклятье! - Ван выругался и швырнул сотовый телефон на столик. - Мне пора на дежурство. Ладно, ребята, сворачиваем лавочку. Триша, я вызову тебе такси.
- Зачем?
Вопрос обескуражил Вана.
- Чтобы ты без проблем добралась домой.
- Я думаю, твой друг меня проводит, - ответила она, и Константину пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть ликование.
Ван недовольно поджал губы. Ему не хотелось оставлять её в компании соперника - а по лицу Константина он видел, что это уже соперник. Но Триша равнодушно подставила ему для поцелуя щёку и отвернулась к окну. Аудиенция у королевы была окончена.
- Знаете, он ужасный зануда, - обратилась она к Константину, когда Ван ушёл. - Шагу мне не даёт сделать без своего ведома. - Она глотнула чаю и бросила на молодого человека извиняющийся взгляд. - Ничего, что я так сказала? На самом деле меня не надо провожать, просто я не люблю такси. Я люблю ходить пешком. И погода сегодня как раз для прогулок.
- Ничего, - Константин улыбался, ощущая приятное тепло, пощипывающее кончики пальцев. - Мне тоже нравится ходить пешком.
- Правда? - Она вся просияла. - Честно говоря, мне нужно немного взбодриться и подышать воздухом. В это время я обычно сплю, а просыпаюсь в полночь и работаю, пока хватает сил. Потом сплю немного днём, опять делаю свои дела и вечером с ног валюсь от усталости.
Я узнал, что ничем конкретным она не занимается. И поначалу, стыдно признаться, смотрел на Тришу снисходительно, ощущая своё превосходство в виде красных дипломных корочек и почти готовой диссертации. Сам я не относится к типу людей, которые и жнецы, и на дуде игрецы, поэтому не мог понять такого разброса интересов, как у неё. Позднее все мы смогли убедиться, что всё, к чему Триша прикасалась, становилось настоящим золотом. Картины, для которых она позировала, дышат и следят глазами за посетителями выставок. Собранные ей гербарии налиты жизнью и, кажется, даже через сто лет не превратятся в труху. На её фотографиях поёт пьяное море. Её пальцы всегда в китайской туши, а на джинсах глина и кошачья шерсть.
Все кошки города обращались к ней по имени.
- Ты знаешь историю про коммивояжера, который перестал носить часы? - спросила Триша, подхватив Константина под руку. Тот отрицательно качнул головой. Ему показалось, что волосы Триши приятно пахнут костром. - Жил-был коммивояжер, у которого стало болеть запястье левой руки, как раз под часами. Когда он снял часы, брызнула кровь, а на ране были видны следы мелких зубов.
- О Господи. - У Константина побежали по коже мурашки, настолько впечатлил его этот незатейливый рассказ. - И много таких историй ты знаешь?
- Много. - Триша рассмеялась. - Я люблю читать такие вещи. А эту историю я вспомнила, увидев твои часы. Очень широкий кожаный ремешок. Наверное, такие часы особенно кровожадные. Еще мне не нравятся сотовые телефоны, а у тебя, я чувствую, телефон лежит в левом кармане рубашки. Неприятное излучение, - пояснила она, заметив удивлённый взгляд молодого человека. - Как и от обычных телефонов. От любой техники, проводов на улице. Не люблю город. Но с этим приходится мириться, конечно. Но вот зачем носить на себе такую гадость, как сотовый? Он прожжёт тебе дырку в груди и доберётся до сердца. Страшно?
- Ужасно. Ты говоришь очень убедительно.
- Вот такая я нехорошая девочка.
- Очень нехорошая. И странная.
- Ну, а мне ты кажешься странным. - Триша ничуть не обиделась. - Я не понимаю, например, как можно часами сидеть у компьютера. Или заниматься сухими цифрами. Или жить совсем одному, даже без кошки. Ведь так? - Спохватившись, Триша виновато улыбнулась. - Прости, я очень бестактная. Что на уме, то и на языке. Но я ведь угадала... Ты меня прощаешь?
Я простил ей всё. Я простил ей свой новый страх перед собственными часами - в тот же вечер с колотящимся сердцем я запрятал их подальше. Я простил ей то, что стал носить телефон в портфеле, ежесекундно ощущая его пульсирующую тяжесть. Я простил ей невинное пожатие руки и ту лёгкость, с которой она взбежала по ступенькам во дворик своего дома, не оглянувшись на меня. И номер моего телефона, который она выслушала с мягкой улыбкой, чтобы тут же его позабыть, я тоже ей простил. В бессоннице, в давящей ночной тишине, в умытом росой рассвете, который я встретил, не смыкая глаз, тоже была виновата она. Я вспоминал сладкий запах её ладоней и ненавидел тебя, Ван. Я хотел Тришу. Я знал, что она не позвонит мне. Ведь дело не только в том, что она забыла мой номер. Она разломала и выбросила телефон, а потом залепила все розетки глиной, из которой лепила подсвечники и кособоких лисичек.
Через месяц, когда всё начало потихоньку забываться, Константин встретил Тришу снова.
Гордость не позволяла ему караулить девушку у подъезда, или вздыхать под окнами, или просить Вана устроить с ней встречу, или что там еще делают несчастные влюбленные. Образ Триши, лелеемый, целыми днями томивший своей чёткостью, начал меркнуть и потихоньку почти погас, чтобы горячо вспыхнуть снова и в самый неподходящий для того момент.
Константин прогуливался по дендрарию, чувствуя на сгибе локтя тяжесть маленькой цепкой ручки своей сослуживицы, явно метившей в дамы его сердца. Она была хорошенькой и ничем не примечательной девицей, разговорчивой и ложно пугливой - от каждого громкого звука, будь то детский визг или далёкий сигнал автомобиля, она тесно жалась к Константину и вскидывала на него округлые, густо накрашенные глаза. От её кожи пахло тональным кремом, и Константин отворачивал голову в сторону, делая вид, что рассматривает увядшие цветочные узоры на клумбах и выстриженные в форме животных кусты. И вдруг его усталый взгляд выхватил из осенней пестроты фотографический негатив - чёрные волосы, светлые глаза - и он вскрикнул, безотчётно сделав шаг в сторону Триши, а это была она.
В белом беретике набок и в таком же снежном лёгком шарфике, улыбаясь так, что проступили ямочки на щеках, Триша сидела на складном стульчике перед чумоватым на вид художником, который яростными штрихами набрасывал углём её лицо.
Его спутница проследила за его взглядом и неприязненно спросила:
- Это твоя знакомая?
- Это моя любимая, - ответил Константин.
Вот так я снова сам себя лишил хотя бы подобия личной жизни. Теперь я понял, как ошибся, увидев Тришу впервые. Она не рассеяла моё одиночество - она усилила его, придала ему глубину и резкость, второе дыхание. Жить без неё было невмоготу - и видеть её лицо, эту беззаботную улыбку тоже было невыносимо. Она заметила меня, растерянно провожающего взглядом свою несостоявшуюся любовницу, которая обиженно стучала каблучками уже у выхода из парка, и поманила рукой, жестом притягательным и оскорбительным одновременно. И я подошёл. В эту минуту я почувствовал, что готов её убить за то, что она со мной делает. Но одновременно я был на седьмом небе от счастья - она узнала меня, она позвала меня, она рада меня видеть! Свежая, туго затянутая пояском, с блестящей серьгой в одном ухе... Каждая деталь пропечаталась в моей памяти. На что я надеялся тогда? Во что я поверил? Что я придумал? С какой стати я решил, что эта встреча не случайна, что будет еще много встреч, проведённых вместе дней, вечеров, а то и ночей? Где была моя природная осторожность, врождённая чутьё опасности, почему не взвыла во мне моя внутренняя сигнализация, предупреждая о надвигающейся беде? Сейчас уже поздно думать об этом. Я подошёл, и она сжала холодными пальцами мою руку - прикосновение, от которого я почувствовал озноб, - а взгляд был такой безмятежный... Словно она ни о чём не догадывалась. И знаешь, Ван, я думаю, что так оно и было на самом деле. Она так искренне удивлялась, когда узнавала, что своей привычкой относиться ко всем одинаково хорошо сделала кому-то невыносимо больно.
- Венера, - пробормотал художник, укладывая углём на бумагу волны её чёрных волос. Сама же Триша моментально забыла про позирование и даже привстала на цыпочки, словно желая получше разглядеть выражение лица Константина - рад ли он встрече?..
Константин заплатил художнику за незаконченный портрет и прихватил у него кусочек угля. Триша запросила сладкой ваты - он купил ей угощение и, усадив на прелую кленовую листву в самой тихой части парка, начал дорисовывать незначительные детали портрета, удивляясь, как недурно у него получается. Они разговаривали о проблеме эвтаназии, о фильмах Финчера и Антониони, о мифологических архетипах и патентовании изобретений, о том, кто как проводит досуг, кто какие блюда любит и какие журналы покупает, о гербариях и литературе, о продолжительности жизни мышей и радиоволнах, что повсюду. Когда стемнело и губам стало холодно, Триша достала фотоаппарат из огромного кофра, забитого катушками непроявленной плёнки, и почти вприпрыжку побежала к вспыхнувшему фонарю, у которого мерцали в воздухе последние, неумолимо погибающие светлячки.
- У меня руки совсем не трясутся, - говорила Триша, - поэтому я сейчас поставлю большую выдержку и даже не будет никакой шевелёнки... А на фотографии вокруг столба будут только сияющие ниточки - следы от полёта светлячков... Но ты, когда будешь их снимать, используй штатив... Максимально открой диафрагму... Еще дубль. Я тебе потом покажу.
Триша сияла и щебетала без умолку. Она хотела кофе и погладить кошку. А Константина волновало только то, что еще полчаса - и она отпустит его руку и пойдёт домой. И он больше никогда-никогда - он точно это знал - не увидит её в этом городе.
Она легко и беззаботно приняла его приглашение заглянуть на чашечку кофе к нему домой. Около его двери в подъезде, где традиционно не горела лампочка и нужно было на ощупь искать замочную скважину, их встретила черепаховая кошка. Константин наклонился и потрепал её по загривку - в первый раз за всё время, что прожил в этом доме. Кошка зашипела, выпуская когти, и юркнула в приоткрытую дверь его квартиры. Триша зашла следом. Крохотная квартирка показалась ей довольно уютной. Она прошла в единственную комнату, разматывая на ходу белый шарф.
- Налей мне, пожалуйста, кофе и положи две ложечки сахара, - сказала Триша, ища глазами кошку. - А вот и наша строптивица. Ты совсем не умеешь правильно гладить кошек. Смотри. Ладонью от щёчек к ушкам или между ушками и по спинке - легонько и ласково. А потом от подбородка к грудке и опять по щечкам...
Триша присела, поглаживая разомлевшую кошку, и полоска белой кожи между задравшимся коротким пиджаком и ремнем на джинсах полоснула Константина как бритвой по глазам. Ничего больше не видя, кроме этой полосы, задохнувшись, словно от боли, он подхватил Тришу и бросил лицом на постель.
Не знаю, что сказать в своё оправдание. Может быть, я думал, что она сама этого хотела - не просто же так девушка соглашается пойти в гости к малознакомому мужчине... Но на несколько секунд замерев, словно не понимая, что я делаю - а я и сам толком этого не понимал, просто пытался стянуть с неё тугие джинсы, - она вдруг закричала и изогнулась, как кошка, и вцепилась мне ногтями в руку, как кошка, и повернув голову, ослепшим от безумного страха глазом с вытянувшимся зрачком глянула на меня... И чтобы не умереть от этого взгляда, и не слышать, как она вопит, и не осознавать больше своих действий - я просто ладонью вжал её голову в подушку и больше ничего не видел, кроме затылка.
Если бы ты был мужчиной, Ван, ты бы убил меня. И я бы даже позволил тебе это сделать. Потому что у меня, - такой же тряпки, как и ты, - никак не получается сделать это самому. А она могла бы. Я верю, что могла бы. Но вместо этого просто встала, оделась и ушла. Этого я совсем не помню - просто я закрыл глаза, а когда открыл их, её уже не было. Она не оставила после себя ни одной молекулы. Я даже не мог понять, действительно ли она была здесь. Я лежал на смятой постели и дрожал, сам не знаю от чего, но меня просто колотила крупная дрожь. А потом я начал кричать. И кричал до тех пор, пока не захлебнулся собственной слюной и не почувствовал, как сотни иголок впиваются в мозг. Это был инсульт. Но и тогда смерть побрезговала забрать меня.
Как дальше было дело, ты знаешь. Твоя мачеха развелась с твоим отцом через два месяца после свадьбы и вместе с Тришей уехала в Черногорию. Через несколько месяцев, едва оправившись, я отправился на одну из выставок современного искусства и там увидел портрет Триши - она сидела вполуоборот, и глаза у неё были совершенно пустые. Помню, портрет поразил меня своей реалистичностью - она, прекрасная, недостижимая, непонятная, смотрела на меня безразлично и холодно, но словно немного удивляясь, что земля еще носит такую тварь. В каком бы конце выставочного зала я не находился, она следила за мной, сводя с ума своей недоступностью, и довела меня до того, что я сорвал портрет со стены и попытался выбежать с ним из галереи. Сам толком не знаю, что я хотел сделать. Конечно, меня тут же скрутила охрана, но им пришлось попотеть, прежде чем удалось вырвать портрет из моих рук. В участке я попробовал разгрызть запястье, которое уже и не помнило, что такое наручные часы, - думал, что получится истечь кровью, но эти олухи вовремя заметили мою первую попытку самостоятельно отправиться в ад и вызвали бригаду психиатрической клиники. Там я попробовал еще раз (удар тока оказался слабоват) и еще раз (парнишка с соседней койки успел сорвать пакет с моей головы). Как видишь, самому мне наказать себя не удалось. В итоге меня совершенно без толку продержали в клинике два года. Там я даже успел дописать кандидатскую и успешно защитил её в прошлом году сразу после выписки. Я продал права на свои разработки крупной зарубежной корпорации и переехал во Флоренцию. Мой итальянский еще недостаточно хорош, чтобы я смог на языке Боттичелли написать Трише поэму, но я стараюсь. Тёмные мысли оставили меня. Знаешь, недавно мне приснилось, что мы с ней встретились здесь, в Риме. Я целыми днями брожу по городу и смотрю, смотрю, разглядываю людей, трепещу от мысли, что вот-вот мелькнёт в толпе знакомый силуэт, и - я слепо надеюсь на это - увидев, как я падаю перед ней на колени и прижимаюсь щеками к её обуви, услышав, как горько клокочет у меня в груди, она мягко, по-кошачьи улыбнётся мне и, может быть, простит, положив холодную ладонь на мою поседевшую голову.