Аннотация: О непростом восприятии современного Израиля российским эмигрантом.
Клейман Борис
СКВОЗЬ ТЕРНИИ
1
Утром снова прилетела ворона и уселась на ограду. Вчера Игорь не кормил кошек, поэтому остатков куриных костей ворона не нашла. И это её, по всей видимости, возмутило: она, прогнув спину, несколько раз громко каркнула в открытое по случаю жары окно.
- Сволочь, - пробормотал Игорь и выглянул на улицу.
Ворона, увидав его, снова начала возмущённо каркать.
- Ты что, озверел? Где калории-то? - прокричала она.
- На часы взгляни, аспид Эзопов! - и Игорь снова опрокинул голову на кусок поролона, заменявшего ему подушку.
Часы показывали без четырёх шесть. До начала работы радио РЭКА* оставался час, до появления сменщика - полтора. Но хрупкая конструкция сна рухнула от вороньего грая и восстанавливаться не хотела. Тем более, что наглая птица перелетела на землю и, вышагивая, как камергер, выговаривала:
- Дожили! Ничего не принёс. Вчера приносил, позавчера приносил. Всегда приносил. А сегодня где? Обнаглел.
Прилетела товарка и уселалась на камеру наблюдения.
- Есть что-нибудь? - спросила она подругу.
- Дождёшься от него! - крикнула ворона так громко, чтобы услышал Игорь.
Где-то оставался сыр от казённых харчей. Если за ночь тараканы не сожрали. Всё равно уже спать не дадут. Как "ворона" на иврите? Надо у дочерей спросить. А ещё лучше в словарь заглянуть. Игорь, хмурый и злой, вышел с пластиковой тарелкой, наполненной сырными кубиками, во двор. Ворона на всякий случай отпрыгала бочком в сторону.
--
Явился-таки, - пробормотала она, - аки Спаситель народу.
--
Не первый год живу на свете, - ответила птица, - и территория моя от Университета до твоего Музея. Поумнее отдельно взятых сторожей буду. Что у тебя там?
--
Басня, - ответил Игорь и поставил тарелку с сыром на плитки, которыми был выложен двор Музея, - в пересказе дедушки Крылова. Может, ты и Спасителя видала? Сколько тебе лет?
Игорь, чтоб не тревожить птицу, зашёл в сторожку. Ворона два раза каркнула, подзывая товарку, и ответила:
--
Не видала. Врать не буду. Да и не живут столько представители нашего семейства.
Игорь включил чайник и насыпал в стакан кофе. Голова была пуста и тяжела. Домой возвращаться не хотелось - поругался с женой и вторые сутки с ней по своей милой
РЭКА - государственное радиовещание в Израиле на русском языке
привычке не разговаривал.
--
Не люблю я тутошнюю брынзу, - тихо бормотала ворона,
--
Что так? - спрашивала у неё товарка не без сарказма.
--
От неё у меня изжога. Эй, сторож! - крикнула ворона. - Ты ещё не слыхал? Вчера на Скопусе* в Университете взрыв был. Семь человек погибло.
--
Откуда ты знаешь?
--
Сорока на хвосте принесла, - обиделась ворона. - Не веришь что ли?
Игорь заварил кипятком кофе. "Элит" растворимый ("нес-кафе", со злостью ухмыльнулся он, "чудо-кофе", как его тут называют) он пить не мог - пережаренный, с кислым вкусом, этот чудо-кофе, словно масло, обволакивал язык так, что никакая зубная паста, кроме серной кислоты, его отодрать от слизистой уже не могла. Приходилось пить турецкий, заваривая его по местному обычаю крутым кипятком. Бурда, конечно, получалась при этом, недаром даже сабры* называют это издевательство над благородным напитком "боц" - грязь, но... Ко всему-то человек, подлец, привыкает. Уж и не помню, кто сказал. В который раз Игорь поймал себя на мысли о собственной деградации. Раньше, в той жизни, он мог страницами цитировать любимых и нужных авторов, или по крайней мере запросто указывать год, место издания и номер страницы. А теперь левантийская лень расслабляла мозги. Осталось мелочь: пройти гиюр и изучать каббалу.
--
Чего там изучать-то! - влезла ворона со своим комментарием; Игорь опять не заметил, что говорит вслух. - Дурной парафраз неоплатоников. У Плотина то же самое всё ясней и доходчивей.
--
Ты и Плотина знаешь!
--
И завтра курицу принеси. Ворону баснями не кормят. О! Прибежали!
Из зарослей лавра выскочили разноцветные котята и бросились к тарелке с сыром. Они хватали кусочки, отбегали в сторону и жадно их пожирали.
--
Будь здоров, сторож! - образованная птица перелетела на ветку граната и обернулась через плечо. - Ты никому не хочешь позвонить? - спросила на прощанье.
Она тяжело снялась с дерева и, вытянув тело, понеслась в сторону Университета.
А позвонить следовало бы, если б Игорь не запретил себе думать о Сашеньке. Она жила в кампусе на горе Скопус и работала по ночам на сигнализации в Музее. И почему я женат, думал Игорь всегда, когда видел её. Он даже не знал, на какую специальность училась Саша. Но знал, что она читала Борхеса и Умберто Эко. И что у неё серые глаза. И фигурка, которую не спрятать в одежды. И что он старше её на двадцать лет. И даже номер её мобильника у Игоря был. Но он не позвонил. И знал наверняка, что никогда не позвонит. И что снова без серьёзной причины будет дуться на жену и рычать на дочерей. Наряду со своей никомуненужностью в этой стране ему ещё только не хватало "беса в ребро". Все признаки старости на лицо: брюзжание без повода и интерес к
Скопус - (иврит Хар-а-Цофим), гора в Иерусалиме, на которой находится Университет.
маленьким девочкам. В семь утра РЭКА подтвердила информацию вороны. Но жертв было уже восемь: молодая женщина, американка-учёная, скончалась в больнице от ран. Злоба медленно стала подниматься со дна души.
2
Домой можно было и не приходить - не ждали. Жена с младшей дочерью уже позавтракали и занимались кто чем. То есть ничего не делали. Старшая по случаю летних каникул и переходного возраста спала. И это в то время, когда рубашки не глажены, джинсы не подшиты и на обед ничего не варится. О том, что к его приходу завтрак был не готов, давно уже и лапоть не звенит. Сам, всё сам, ворчал Игорь, зачем дураки женятся? И поставил варить яйца всмятку. Сказано же: "пру у-рву у-милу"*, - а где сказано: женись пренепременно? И поставил варить кофе. Хоть по-человечески кофе напиться.
Подошла младшая дочь.
--
Ну? - спосила она требовательно и встала в позицию "я удивлена N1".
--
Что? - спросил Игорь устало.
Позиция "я удивлена N1" сменилась на позицию "я удивлена N2".
--
Ну, знаешь ли...
--
А если яснее?
--
Папа! Ты же обещал вчера пойти со мной тратить деньги.
Было. Вспомнил. Проклял себя за легкомыслие и слабоволие.
--
А можно я кофе сперва выпью? - спросил Игорь без всяких мыслей об удаче.
Возникла позиция "Мы же живём в демократической стране!"
- Хорошо. Но потом сразу поедем.
Надежда на двухчасовой хотя бы сон скончалась со всхлипом.
Игорь, после душа и завтрака, с наслаждением выпил большую чашку настоящего кофе, сваренного по классическому рецепту. Старому организму, конечно же, необходимо было отдохнуть, но организму молодому столь же необходимо было двигаться. Два организма, взявшись за руки, отправились на автобусную остановку.
Тратить деньги означало: съесть питу с салатом и жаренной соломкой картофелем; съесть мороженое; выпить кока-колы из ледяной баночки, но обязательно через соломинку; купить в русском книжном магазине Успенского дочери и Лотмана себе; купить в ивритском книжном магазине сказки и спросить рассказы Раймонда Кербера (каковых почему-то не оказалось); купить мяч - давно обещанное мучение: ведь с ним ещё и играть нужно.
Играть пришлось сразу по возвращении. Тем более, что обед всё равно не был готов, потому что "этого не может быть никогда". Особенно, если жена перечитывает Толкиена в четвёртый раз. Старшая питается в своём прыщавом возрасте подножным кормом из холодильника, младшая сыта и довольна после прогулки, а Игорю и того меньше нужно. Надо переходить на творожок и овощи. Капуста очень смиряет ненужные желания, думал Игорь, гоняя с дочерью в футбол
Пру у-рву у-милу (Библейское) - "плодитесь, размножайтесь и наполняйте" (землю).
новым мячом. Дочь была счастлива. Да и чёрт с ними со всеми, думалось при взгляде на неё. Что с того, что в той жизни ты был доцентом и у тебя были студенты? Что с того, что старость ощутимо приближается, а ни кола ни двора на финансовом горизонте не видно? Всё преходяще. Нагими мы приходим в этот мир, нагими уходим из него, и никакие политические системы не могут повлиять на этот оптимистический прогноз. И ни каббала, ни суфизм, ни научный коммунизм не предложат иного исхода. Старшая дочь, конечно, стервоза, но это временно, да и не такая уж и стервоза. Могло получиться и хуже. Младшая так и вовсе прелесть. И Сашенька c её неодолимым очарованием не сможет меня всего этого лишить. Ни к сожалению, ни к счастью - просто это невозможно. Да и жена, если вдуматься, пока ещё форму держит. Хотя Толкиен ей весьма мешает. А что штаны не подшиты - перебьёмся. Всё равно подошьёт, не сегодня, так завтра. Ибо шестнадцать лет жизни вместе - это уже симбиоз. Савланут, как тут говорят, ихъе бэсэдэр*.
--
Гол! - закричала дочь, когда мяч улетел в кусты. - Оле! Оле-оле-оле! - завертелась она вокруг своей оси, потрясая двумя раздвинутыми пальцами в воздухе.
Кусты оказались не простыми, а терновыми, и мяч оказался не таким простаком, чтоб даваться в руки сразу. Игорь встал на четвереньки и попытался дотянуться до него. Не удержал равновесия, упал руками на терновник. Мяч в конце концов был извлечён на свет солнечный и ему ничего сделалось. А вот кожа на руках не выдержала натиска зелёных насаждений. Часть шипов Игорю удалось выдернуть пальцами, остальные придётся извлекать дома старинным дедовским способом с помощью иголки.
3
Извлёк почти все. Но один обломок шипа удобно для себя расположился глубоко
под кожей возле самого локтевого сустава на тыльной стороне правой руки. Игла его
не доставала, и вывернуть руку в удобное для походной операции положение не
было никакой возможности.
--
Что ты мучаешься? - сказала уставшая от помощи жена. - Середина дня, больница - напротив, ещё все работают. Дел-то вагон.
Игорь не любил двух вещей в жизни. Вообще-то он не любил больше, но к этим двум он испытывал доминантную ненависть: быть больным и обращаться в любую - государственную или иную - организацию. Если простужался, то пил антибиотики. В России было проще - пошёл в аптеку и купил. Здесь же это выливалось в хождение по купат-холиму*, высиживание в ожидании приёма, в раздражающих советах "попить пока акамол". Слушайте, не выдержал однажды Игорь, вы этот парацетамол во всех его формах, скоро будете в задницу втирать и в глаза закапывать. Что тут непонятного - я уже две недели кашляю. Вирус давно в организме сдох, идёт нормальное бактериальное заражение. Нужен антибиотик.
----------------
Савланут, ихъе бэсэдэр (иврит, дословно) - терпение, всё будет в порядке.
Купат-холим (дословно, больничная касса) - часть системы израильского здравохранения, подобие советской поликлиники.
Семейная врачиха, русская, кстати говоря, не вынесла натиска эрудиции и с тех пор сама предлагает Игорю рецепт на антибиотики. А уж на лица чиновниц с глазами, напоминающими пуговицы от солдатских кальсон, и с равнодушием сержанта, ожидающего дембеля, у Игоря развилась стойкая идиосинкразия.
Вот и сейчас идти в купат-холим Игорю, мягко говоря, не хотелось. Но не ходить же с обломком шипа - на ощупь длиной сантиметра в два - под кожей оставшуюся жизнь! Может, сам выгниет? Игорь представил вздувшуюся от гноя флегмону, температуру под сорок, и его передёрнуло.
--
Иди, иди, - подталкивала жена.
И он пошёл.
У стойки записи стояло и людей немного - с десяток, чуть больше, человек. Пока прошла очередь, пока нашли его в компьютере, пока он подбирал слова на иврите, пытаясь объяснить, что с ним случилось, прошло с полчаса. У двери к хирургу сидело ещё три человека: старик с мощной повязкой на стопе, женщина с лангетой на руке и девица без явных признаков болезни. Давно уже привыкнув к тому, что скорость продвижения больничной очереди в купат-холиме не превышает аналогичную в российской поликлинике, Игорь раскрыл прихваченную с собой "Семиосферу" Лотмана и углубился в текст. И снова поймал себя на чувстве деградации. Ведь мог же в прошлой жизни легко и просто вчитываться и понимать, сознавать и спорить с авторами серьёзных философских книг. Даже сборники философских исследований прочитывал взахлёб. Даже сам пописывал статьи для аналогичных сборников. А уж семиотика и вовсе была любимым коньком. И сейчас, читая работу великого и уважаемого учёного, испытывал двойственное чувство: с одной стороны - до боли знакомая терминология, как давно забытая любимая мелодия, будила уснувшие воспоминания и ощущения родственности душ; но с другой стороны, чтобы понять написанное автором, приходилось напрягать мозги и иногда даже элементарно выискивать сперва подлежащее со сказуемым, а уж потом вникать в содержание. Как я отупел, думал про себя Игорь, до какой степени низости я упал, отрывал он голову от книги, поглядывая, не подошла ли его очередь. К Лайтману, к раву Лайтману* и осталось идти.
Наконец вышла девица без признаков болезни. Она беззвучно рыдала, прижимая к глазам бумажную салфетку. Да у неё трагедия посильнее "Фауста" Гёте, подумал Игорь и прошёл в кабинет врача.
4
Врач оказался мужчиной с большим и сильным телом. Голова у него блестела свеже выбритой лысиной, что давало возможность установить возраст в тридцать пять лет, не более. Руки с большими волосатыми пальцами покоились на столешнице.
Игорь сбивчиво объяснил ему, что случилось час назад. Дескать, упал в кусты (уже смешно), получил несколько (как "заноза" на иврите?) колючек, все вытащил,
Лайтман, Михаэль - пропагандист Каббалы и кабаллистики.
кроме одной. И вдруг неожиданно для себя зевнул - сказалась почти бессонная ночь. Извинился. Врач протянул руку и пощупал колючку вдоль, потом поперёк. Игорь поморщился - оказалось больно.
--
Сделаем так, - сказал врач. - Подождём немного, потом ты придёшь ещё раз.
--
Это ещё зачем? - удивился Игорь; операция ему представлялась значительно более простой.
--
Чтобы колючка (у них, видимо, нет слова "заноза", подумал Игорь) покрылась оболочкой, - пояснил врач.
--
И чтобы я умер от гангрены.
Слово "гангрена" врач, как ни странно, понял.
--
Я выпишу тебе антибиотик. Никакой гангрены.
Как раз сейчас антибиотик Игорю был не нужен. Странное поведение врача катализировало зародившееся ещё утром раздражение. В конце-то концов, что за на фиг? Он посмотрел на карточку, висящую на кармашке белого халата, и прочёл имя "Моше".
--
Послушай, Моше, - зло сказал Игорь, ему хотелось спать, а не пререкаться с врачом, - ты, я вижу, как Моше Рабейну, хочешь сорок лет меня таскать по пустыне? Чтоб я умер, а к тебе пришли мои дети, не знающие рабства?
Врач опешил и вдруг произнёс с акцентом по-русски:
--
Хорошо. Пойдём.
В соседней комнате оказалась небольшая операционная с тремя лежаками. Сестра обслуживала женщину с лангетой, заканчивая её бинтовать. Игорь улёгся на кушетку и приготовился ждать. В сон бросило моментально. Жаль, не захватил сюда книгу, подумал Игорь. Судя по неторопливости медсестры, операция начнётся не скоро. Евреи - народ вечный, куда им торопиться? Если тебе назначили встречу в два, значит, придут в полтретьего. А если повезёт, то даже в назначенный день. Действительно, не прошло и получаса, как вновь появился Моше.
- Как дела? - спросил он на иврите у Игоря.
Более неуместного вопроса трудно было ожидать.
- Я не успел создать (здесь Игорь с гордостью употребил библейское слово) золотого тельца - ты вернулся удивительно быстро.
Медсестра хихикнула. Моше снова на мгновенье остолбенел. Потом осознал и разозлился:
--
Зачем ты так говоришь? - спросил он раздражённо.
--
Я уже час нахожусь в этом здании. И поэтому у меня появилось много слов, которые я могу тебе сказать.
Надо читать Кербера. Пусть и перевод с английского. Или какого-нибудь их писателя. Невозможно же всё время говорить эпическим стилем! Пробовал читать "Двенадцать стульев" в переводе на иврит - только плюнул и выругался. Есть у них какие-нибудь писатели, кроме Шолома-Алейхема? Да Шолом-то Алейхем - это наш писатель, а не их, вот в чём беда! Игорь одолел небольшой сборник новелл Агнона, но и стиль нобелевского лауреата показался таким же величественным, как язык Танаха. Альтернатива языка газет и языка рынка тоже не устраивала. Оставалось одно - говорить языком Торы.
Врач с медсестрой возились с колючкой, переговариваясь вполголоса. Что-то долго они там копошатся, подумал Игорь. Всего делов-то рассечь кожу, если глубже - жировую клетчаку, извлечь шип, наложить бактерицидную мазь. В армии такие штуки проделывали, не заходя в санчасть. И без всякого новокаина.
Почему-то вспомнилась соседка, верующая сефардка*, мать пяти дочерей. Однажды она выгуливала своих девочек на детской площадке, где и Игорь пас младшую дочь. Дочь носилась между качелями на самокате в опасной близости от ползающих младенцев и их равнодушных мамаш. У Игоря постоянно обрывалось сердце, когда она тормозила в полуметре от младенческой головы. Но мамаши только слегка косили глазами в сторону свои чад, продолжая между собой беседу. Вдруг Яфа, соседка, с диким визгом и истошными рыданиями стала отмахиваться от осы, которая с любопытством кружилась вокруг её чепца. Ещё можно было бы как-то понять естественный страх женщины перед жалящим насекомым. Но испуг Яфы мгновенно перешёл в истерику. И оса давно уже улетела, не прикоснувшись к ней - кто кого больше испугался, сказать трудно, - и дети перестали с любопытством таращиться на происходящее, а Яфа всё продолжала и продолжала рыдать в голос. Неужели таким бывает страх перед возможной болью? Игорю это было непонятно, он после советской армии и двух ранений, не считая мелких травм, боль, конечно, чувствовал, но переносить мог любую. Впрочем, он не испытывал верхних пределов терпения специально. Или это не только страх, но и некий ужас, близкий к восточной мистике? Та же Яфа однажды билась в истерике перед дверью подъезда, а рядом с ней в голос орал мальчик лет двенадцати (взросленький уже!), вытаращив глаза от ужаса и натурально побледнев. Когда к ним подбежал Игорь, завидев издалека эту впечатляющую картину, выяснилось, что в подъезде под лестницей спряталась кошка, каких множество пасётся вокруг помойных баков. На кошке оказался ошейник - она была домашней. Кошку тоже обуял мистический ужас от такой встречи, и она никак не хотела выгоняться. Средневековье, повторял Игорь потом весь вечер. И они ещё считают себя монотеистами! Дикость несусветная. Люди! Где вы? Куда я попал, где мои вещи?
--
Всё, - сказал врач Моше и, прикрыв металлическую кювету рукавом, устремился к мусорному ведру.
Медсестра стала накладывать марлевую наклейку. Поблагодарив, Игорь отправился восвояси. Но что-то мешало ему успокоиться. Как-то странно повёл себя Моше: слишком суетливо отбежал он от операционного стола, слишком откровенно не дал взглянуть на извлечённый шип.
--
Ну, как? - спросила жена.
Игорь непределённо пожал плечами.
--
Обедать будешь?
За время его отсутствия она сварила ухи из консервированной горбуши. Супчик оказался на редкость вкусным.
Однако ж сомнения его одолевали с каждой минутой всё больше и больше. Побродив некоторое время по комнатам, он решительно произнёс:
--
Не могу терпеть, - и оторвал пластырь, сняв наклейку.
-------
Сефарды - евреи, выходцы из стран Северной Африки, Испании, Португалии.
На коже краснел свежий надрез величиной с сантиметр.
--
Вот козёл! - выругался Игорь: надрез проходил в стороне от местоположения занозы. - Семь лет расстрела - мало засранцу.
Игорь пощупал кожу - шип находился на месте.
--
Что случилось? - обеспокоенно спросила жена.
--
Гонококка с Халхин-голы! Ничего не сделал!
--
Хватит ругаться! Иди снова к нему.
--
Да пошёл он! Ему голову с задницей местами поменять - никто не заметит! Аскарида безрукая!
--
А бывает аскарида с руками? - ехидно поинтересовалась жена.
Игорь со злостью посмотрел на неё.
--
Мне понадобиться твоя помощь, - сказал он.
--
Да ради Бога... чем могу...
Игорь принёс лезвие из бритвенного набора, протёр его спиртом и протянул жене. Она недоумённо взяла лезвие двумя пальцами. Игорь постелил на стол чистый носовой платок, установил на него локоть и вывернул руку так, чтоб было удобно смотреть.
--
Иди сюда, - приказал он жене.
Заявилась старшая дочь с лениво-недовольным выражением. Скривив губы в саркастическую гримасу, она наблюдала за действиями родителей.
--
Смотри, здесь вход шипа под кожу, - начал пояснять Игорь. - Ты сейчас взрежешь кожу вдоль шипа на максимальную глубину.
--
Не буду я этого делать! - закричала жена и бросила лезвие на стол. - У тебя крыша набекрень съехала, да?
Чтоб не выругаться, Игорь закрыл глаза и сжал челюсти. Потом максимально спокойно произнёс сквозь зубы:
--
Мне не больно. Во-первых, ещё не закончилось действие обезболивающего, которое мне вколол этот Пирогов. Во-вторых, и ты это знаешь, мне редко бывает больно. Режь.
Жена схватилась руками за щёки:
--
Даже не приставай! Ни за что!
Её надо успокоить, подумал Игорь.
--
Представь себе... - чтобы ей такое представить? - представь себе, что мы прячемся от фашистов в лесу. Я ранен, никто не может мне помочь. Никто. Кроме тебя. Ты моя жена и никого вокруг нет. Давай, действуй!
Но кино на неё не повлияло никак. Толкиен оказался сильнее.
--
Не буду!
Игорь взглянул на старшую дочь. Через месяц ей исполнялось пятнадцать. Может, у неё получится?
--
Не-не-не... - попятилась дочь, поймав взгляд отца. - Даже и не думай!
--
Слушайте! Я бы сам это сделал... Я и сам всё сделаю, но мне неудобно левой рукой в таком месте, чёрт возьми, резать! Я прошу только вскрыть - и всё.
Дочь испуганно замотала головой. Жена произнесла, успокоившись:
--
Всё. Эйн сихот*.
Эйн сихот (иврит) - дословно " нет разговоров", категорический отказ.
Пришла молодая и встала в позу "я удивлена N1".
--
Папа, - сказала она назидательно, - как ты не понимаешь, мама не может тебя зарезать. И правильно.
После чего она убеждённо заговорила о чём-то, перескочив на иврит.
- Стоп! - сказал Игорь. - Я всё понял. Все счастливы, все довольны. Одни боятся кошек, другие - причинить людям боль. И то и другое - мистика. Всем спасибо, все свободны.
5
Я его буду рвать на части, самые мелкие, какие получатся. Медленно. Возможно зубами, думал Игорь, направляясь снова в купат-холим. Авиценна. Барнард. Доктор Спок. И ведь по-русски говорит! Минуя стол регистрации, Игорь направился сразу к кабинету.Там уже кучковались новые клиенты. Видеть никого не могу, подумал Игорь и, закрыв глаза, прислонился к стене. Очередь тихо переговаривалась. Игорь ждал. Прошла мимо операционная медсестра. Игорь ждал. Минут через пять медсестра вернулась и скрылась в операционной. Игорь ждал. Наконец открылась дверь, за которой сидел Моше. Не обращая внимания на выходящего, Игорь в два шага пересёк коридорчик и оказался в дверях кабинета.
Её ожидания не оправдались. Игорь сложил пальцы в трёхперстие и потряс им перед носом претендентки - он ненавидел этот хамский жест, применяемый местными повсюду. Женщина прянула в сторону то ли от жеста, то ли от зверского выражения лица Игоря. Он с силой захлопнул за собой дверь и подошёл к столу.
--
Ты где учился, Рамбам*? - спросил он сквозь зубы.
--
В Йоханесбурге, - ответил Рамбам растерянно.
--
На горе Фернандо-По, где гуляет Гиппо-по? А родился здесь?
--
Да, - столь же растерянно ответил Ибн Сина.
--
Я всё время думаю, сколько здесь живу, тупость ваша от рождения или на вас так природа действует?
Доктор Спок молчал, глупо хлопая ресницами.
--
Ты же мне ничего не сделал. Твоё свинство не в том, что ты не сумел, а в том, что соврал, - по-русски понимаешь?
--
Да.
Игорь стал расстёгивать ремень брюк. Хирург начал меняться в лице в предчувствии нехорошего.
--
Что ты хочешь делать? Пожалуйста, остановись!
--
Поучить тебя надо, - произнёс Игорь сквозь зубы и спустил брюки до колен. - Вот, смотри, - он показал на застарелый шрам; Рамбам хлопал глазами, не веря,
Рэга (иврит) - "Минуточку!", популярный в Израиле возглас.
--
что экзекуция не состоится. - Это осколок танковой брони. Я его сам вытащил, сам рану обработал и шил сам.
Тут Игорь слегка приврал. Шил товарищ по экипажу, которого выгнали из Военно-медицинской Академии в армию. Но шил без новокаина, которого не было, шёлковой нитью от украденного парашютного полотна обыкновенной швейной иглой. И нить и иглу вымочили предварительно в спирте, который тоже предварительно украли для совсем иных нужд.
--
А вот этот осколок я вытащил зубами, - Игорь показал ладонь, где на месте, называемом хиромантами изящно "Венерин бугор", тянулся большой шрам. - Эту рану я не шил. Её я порохом сжёг.
И это было правдой. Общевойсковые учения были в самом разгаре, когда какой-то придурок из обороны "противника" залепил прямой наводкой из гаубицы в лоб родимому Т55. Вместо снаряда гаубица стреляла чугунными болванками, и это спасло всех, кроме машины. Когда, оглохшие и полуслепые от звона в ушах, в голове, в заднице, в животе - а гудело всё: картофельное октябрьское поле, в котором увязли гусеницы, звонко чавкало под ногами; небо, сочившееся мелким дождиком, дребезжало жестяным звуком; берёзовый перелесок невдалеке звякал на ветру жёлтыми листьями; звенел фонтанчик крови, бивший из-под осколка, застрявшего в ладони; со звонким скрипом двигалась нога, цепляясь за осколок в бедре разорванной штаниной; - все вывалились на свет Божий из танка, Игорь увидел, как в этом гуле двигались люди, свои же, родные: старлей, засунув мизинец в ухо, пытался избавиться от звона, как от воды; Серёга-медик, сидя в грязи и прислонясь к гусенице спиной, то прижимал ладони к ушам, то отнимал их, подносил к глазам и внимательно рассматривал; Виктор, заряжающий, схватившись за корму, дёргался в судорогах - его рвало. Но все были целы. Люди выдержали прямое попадание - танк нет: поворотный круг разнесло, башню вывернуло и грозная некогда машина стала похожа на клоуна Олега Попова в клетчатой кепке набекрень. Танк позже списали, но во время удара он наградил Игоря двумя осколками. А где находился госпиталь, никто не знал. И пошли они сдаваться "противнику", который, впрочем, тоже не знал, где госпиталь. Удивительное дело, ни столбняка, ни даже нагноения не случилось. Слух вернулся лишь через месяц. А звон в ушах прошёл уже на гражданке, через полгода. Повезло, сказала Лидия Лазаревна Бронштейн, главный по ухо-горло-носу врач родного города, интенсивный курс витаминов, ничем больше помочь не могу. Но помогла - выбила путёвку в местный санаторий на берегу тихого лесного озера, где витаминами колола Игоря пожилая девушка, лелея пустые надежды. "Зеро", - загадочно произнёс Игорь ей на прощанье и восстановился на третьем курсе филфака, откуда его "ушли" за неприличное поведение. А точнее, за идиотизм, родившийся из наилучших побуждений.
Рядом с университетским буфетом, под лестницей, вот уже несколько десятилетий существовала стихийная курилка. Игорь как-то поставил картонку из-под обуви на батарею парового отопления и наклеил над ней лист с надписью: "Если у тебя нет табака, возьми отсюда. Но если есть - поделись с другими, насколько совесть позволяет". В любое время после этого можно было спуститься под лестницу, зная, где разжиться сигаретой или "беломориной". Курящая философиня с четвёртого курса, высокая и ширококостная Инна, оценив филантропию Игоря и воздав неоднократно ему должное в общежитской комнате, повесила на стенку ходики с кошачьими глазками и надпись "SMOKING CLUB DOWN". Действительно, в курилке можно было интеллектуально потрепаться между лекциями, а иногда и вместо них. Но эта надпись всё и погубила. Начальство, представленное недреманым оком Малюты Скуратова, испугалось сперва языка "Битлз" и "Дип Пёрпл". А после, осмыслив перевод на язык родных осин, оторопело от слова "club" и уж вовсе потеряло сознание от слова "down", от которого на недреманое око повеяло политическим подпольем. Возникло дело, а потом и следствие по делу. Всё разрешилось естественной самопародией, но меры были приняты. Чтобы курящая философиня Инна не пострадала, всё-таки ей было присуще чувство альтруизма, хоть и специфическое, Игорь взял на себя и название клуба. Схлопотал по комсомольской линии строгача и был отчислен.
Но только восстанавливаться пришлось не на философский, а филологический: на философский требовалось направление обкома партии, и второй раз Игорю его не дали. Тем более, что и впервый раз дали, с трудом преодолевая отвращение к фонетике игоревой фамилии. Слово о полку Игореве по университету, шутил позже о своей биографии он. Впрочем, всё равно защищался потом по эстетике Спинозы.
--
Так вот, - сказал, слегка успокоившись, Игорь, и надел брюки, - ты мне ещё раз ставишь обезболивающее, даёшь скальпель, и я покажу тебе, Айболит ты африканский, как надо работать.
Это предложение перепугало хирурга больше, чем несостоявшаяся экзекуция.
--
Нет, нет, - замахал он волосатыми руками, - это невозможно. Это нельзя. - И, помолчав, добавил: - Мне кажется, у тебя там ничего нет. Тебе просто больно.
--
Сделаем рентген? - ехидно осведомился Игорь. - Чего проще?
Застегнув ремень, он поставил локоть на стол и сказал:
--
Я процарапал на коже специально для тебя расположение шипа. Тут и режь.
Они снова пошли в операционную. Игорь улёгся на ту же кушетку и сказал спокойно:
--
Не сойду, пока не вытащите.
Сказал специально на иврите, чтобы поняла и медсестра.
Копались они долго. Иногда перебрасывались фразами: "не нашёл я в прошлый раз", "может, и нет ничего", "он настаивает"...
--
Настаиваю, - говорил Игорь. - Там она, режь глубже.
Минут через пятнадцать-двадцать лицо Моше озарилось светом удивления.
--
Он прав, - сказала медсестра.
--
Это не я прав. Это доктор Тимашук была права, - зло процедил сквозь зубы Игорь.
- Кто она? - спросил Моше.
В пинцете у него красовался шип. Надо отдать должное, что величиной он был раза в два меньше, нежели казался на ощупь.
Что ему Гекуба, я и все мы, еврейцы-европейцы из России? Роль доктора Тимашук в истории евреев была Рамбаму не известна. Зачем сабре знать историю своих русских предков? Она ему только мешает ощущать своё превосходство. Величие. Гордость. Соответствие системе. И почему я должен испытывать обязательное чувство вины перед этим саброй только лишь из-за того, что породившие его сперматозид с яйцеклеткой встретились в границах этого государства? Хотя ни сперматозоиду, ни яйцеклетке в подобных случаях, как правило, дела нет ни до государственных границ, ни до расовых и национальных различий. Что лично меня радует, но многих в этом мире огорчает. И самое пренеприятное, что немалое количество огорчённых составляют жители Израиля.
--
Была такая. Лидия Феодосьевна... Орденоноска... - устало произнёс Игорь.
Сестра наложила мазь и наклеила марлевый квадратик.
--
Желаешь забрать? - спросила она.
--
Пожалуй, - ответил Игорь. - Пополню коллекцию.
Сестра удивлённо подняла брови, но Игорь не стал вдаваться в подробности. Из своего кабинеты выглянул Моше и попросил зайти.
--
Я выпишу антибиотик, - произнёс он наедине Игорю. - И хочу сказать , что твое поведение было неправильно.
--
Да? - удивился Игорь. - Интересненько.
"Как сказать "интересненько" на иврите?", - подумалось параллельно.
--
Ты не должен был так говорить про меня. Я тебе поверил, и за это надо быть благодарным. А говорить плохие слова и требовать операции - это неправильно.
Я ещё и виноват, хотелось сказать Игорю, но не сказал, а лишь утомлённо покивал головой. Ему хотелось спать смертельно. Он забрал рецепт и, не прощаясь, вышел.
6
Утром следующего дня снова прилетела ворона и разбудила Игоря хриплым карканьем.
--
Иду, иду! - пробормотал он.
Игорь извлёк из сумки пакет с куриными остатками и высыпал их под гранатом.
--
Даже кошек не кормил - тут и мясо имеется! - сказала ворона, довольная. - Заботливый!
Она, прижав лапой кость к земле, стала отрывать куски необглоданного мяса и заглатывать их целиком. Вскоре к ней присоединилась и товарка.
--
Хорошо! - говорила ворона, глотая.
--
А то! - подтверждала вторая.
Из кустов лавра выскочили разноцветные котята и бросились к еде. Ворона, прихватив берцовую кость, отпрыгала в сторону.
--
Проглоты! - произнесла она презрительно. - Понарожали тут вас.
--
Да ладно тебе, - засмеялся Игорь: очень уж это фраза напоминала многократно слышанное и в Москве, и в Иерусалиме "понаехали тут!", - и заварил кофе. - Дети же...
Ворона раздолбила клювом сустав и стала выламывать от кости куски, ловко отправляя их в горло.
--
Не боишься подавиться? - спросил Игорь.
--
Не учи учёного, - с гордостью ответила птица. - Что у тебя с рукой?
--
Занозу посадил в терновнике.
--
Какие вы, люди, неловкие...
Ворона покончила с едой и перелетела к Игорю на подоконник. Она не боялась потому, что окно было зарешеченное. И об эту решётку она нагло почистила клюв.
--
Почему я тебя терплю? - спросил Игорь. - Могу ведь и пристрелить.
--
Не убьёшь. Ты меня любишь.
--
С чего это ты взяла?
--
Я обаятельная, - скромно ответила ворона. - Да и патроны твои все на учёте стоят.
Она прошлась вдоль окна. Несло от неё, обаятельной, затхлым помойным смрадом.
--
Ни на Аляску, ни в Новую Зеландию ехать не советую, - неожиданно произнесла она. - Твой английский не годится, чтоб свободно читать лекции. Здесь, конечно, нет счастья, а где ж оно есть?
Игорь хлебал горячий кофе. Голова, как всегда по утрам, была пуста и тяжела. Часы тикали на стене. Автоматика ещё не сработала, и против окна бесполезно светил тусклый в солнечном свете прожектор. На шоссе шумели машины. К котятам вышла кошка и осторожно обнюхала куриные кости.
- И не обобщай, - говорила ворона. - Они тоже разные. Никогда не говори "мы". Ты
- это только ты.
--
Конечно, ты права, - сказал Игорь задумчиво. - Жена моя, например, прекрасно вписалась в это общество. Хотя, в отличие от меня, она русская. А я почему-то не могу.
--
Тебе это и не удастся. Для этого надо отказаться от Плотина и Спинозы, от Платона и Канта. Не забыть, а стереть из памяти всё, даже собственное имя.
- Как заработать амнезию - не знаешь?
--
Конечно, знаю, - Игорю показалась, что ворона сделала попытку ехидно улыбнуться. - Но кто тебе мешает быть самим собой? Обложись любимыми книгами, смотри любимые фильмы. Так живут здесь многие.
--
Зачем же я ехал сюда? - тихо спросил Игорь.
--
Меня кормить, - Игорь засмеялся. - Зря смеёшься. Подумай и поймёшь, что я права. Это только птицы могут строить гнёзда на новом месте. Вы, люди, свой дом носите в себе, - ворона постучала клювом в решётку. - Сашенька вчера не пострадала?