Ну жил, вполне возможно. Сон в Красном Тереме, который много лет был настольной (а так же надиванной, накресельной, накроватной, ...) книгой моего отца, оказался совсем не историей жизни одной китайской семьи. Красный Терем оказался моим телом, красным от крови, если его разрезать и посмотреть изнутри. А Сон? Это и есть жизнь. Что же еще можно увидеть изнутри кровавого куска мяса, которое и есть Я? Или все таки Я - это и есть тот Сон, который снится - кому? Самому Сну? Или куску мяса? Ах, да полно мне... Но сколько ни длится этот длинный Сон, не стает он ни скучнее, ни страшнее. Длится и длится сон, и картины его выкладываются во все более красивый узор, дополняя старые фрагменты, и проявляется нечто, огромное, цельное и невыразимо красивое в своей печальной и гармоничной красоте, как священная Мандала, которая и нужна только затем, чтобы посмотреть на ее завершенность в последний миг жизни, и рассыпать над сакральными водами с последним ее вздохом, восхититься и понять цельный смысл всех картин, сведенных воедино только в один последний миг жизни. Кончится Мандала, кончится жизнь. Кончится Сон, красный терем станет землей, деревом, червем, бабочкой. Но останется Книга, в которую ты должен вместить только тебе открывшийся узор из множества Снов, сплетенных в божественной Мандале. И пусть высшие откровения завершенной мозаики снов будут доступны всем. Итак, засыпаем, дорогой читатель, и видим магический Сон.
В Красном Тереме...
Una Furtiva Lagrima.
Ну вот, дети, сказал старик - вот мое надгробие. В нем ровно 12 граней. Каждая грань - это мое достоинство, или добродетель, на которые я хотел бы, чтобы смотрели люди, идущие мимо него. Эти 12 каменных граней не имеют названий, но в какой-то из них заключена музыка, звучавшая во мне и которую, может из деликатности, я пел негромко, и не стала она известной. В какой-то из них краски лазурно-багрового неба и золотистого озера с силуэтами вечно печальных деревьев, но рисовал я их только для себя и не стали они известны. В какой-то из них звенящие стихи, написанные и нет, сложенные из обломков образов, круживших надо моей головой. Но читал я их тихо, и не стали они известны. В какой-то из них формулы и матрицы, графики и функции, рождавшиеся во мне.... Но было мне скучно защищать их истинность, и не стали они известны. В какой-то из них приказы и распоряжения, изданные и нет, события, которыми я управлял, или знал, как управлять, но мне было скучно доказывать их правильность, и не стали они действиями. В какой-то из них взгляд сквозь время, и образы будущего, которые я видел. Но мне было скучно останавливать всех, и все шли туда, куда ходить было никак нельзя.
12 граней. Ровно столько их должно быть у человека, чтобы его жизнь слилась с жизнью других людей, и заполнила без остатка весь видимый мир, не оставляя места для грошового жлобства и надменного превосходства. Но 12 каменных граней только сверху искрятся несыгранной музыкой, ненаписанными стихами, непризнанными открытиями, внутри же у каждой - обращенной в камень, и спрятанной в нем - 12 смертных грехов, из которых вырастают и стихи, и музыка, и любовь...
Когда придет час, и суета мира станет вам не по силам, придите ко мне, потрогайте мои грани ладошками, и вы почувствуете и музыку, и стихи, увидите мои картины и образы мира, которые я когда-то видел. И не бойтесь слезы, которая придет - это она - 'una furtiva lagrima', очищающая и смывающая мирскую пыль с уставшей души, и вечная музыка будет плыть над вашими головами, далеко - к моей улетевшей душе, и я опять буду с вами. Пока звучит музыка, и бежит слеза - una furtiva lagrima.