Аннотация: Два слова, одно из которых известная фамилия, вызывают у бывшего высокопоставленного военного ассоциацию с далёким событием, оставившим следы на его теле и в голове
Отправляясь на отдых в Карелию, мы с мужем не планировали стать гостями в солидном доме у озера, познакомиться с пожилой приятной парой и услышать историю, в которой известная фамилия прозвучала самым неожиданным образом, но моя сотрудница, узнав о нашей поездке попросила "забросить" "по дороге" посылочку родственникам и добавила неожиданно:
"Супруг моей тёти адмирал в отставке".
Зачем это произнесла, непонятно. Мне всё равно, кому вручить передачу: военному или штатскому.
Действительно, навигатор показал, что "искомая" дача находится в десяти минутах езды от трассы, то есть "по дороге". Хозяева приняли лекарство в причудливой коробочке, изготовленное травницей, но нас не отпустили, усадили за стол на высокой открытой веранде с потрясающим видом: камни, сосны, озёрная гладь. Кругом тишина, в чистейшем воздухе запах хвои, аромат чая с жасмином, а на блюде позапрошлого века ватрушка, испечённая хозяйкой недавно.
Проблематично найти тему для разговора с, практически, незнакомыми людьми. Старик, конечно, интересный. Я вспомнила предупреждение насчёт "адмирала". Седина, морщины, белые брови, как у всех в этом возрасте, но глаза, чёрные, живые, сообразительные выдают в нём не состарившегося подростка, молчит, но слушает внимательно, и всё ему интересно.
Муж рассказал о нашем путешествии, потом заговорил о "Финке", северном соседе России, расположенном в нескольких километрах от места, где мы сидели, о стране, недоступной нынче россиянам, вспомнили тамошнюю рыбалку, грибы, красную икру и ликёр из морошки....
- Из финских фамилий самая известная русскому человеку - Маннергейм, - продолжил супруг, - он был успешным царским генералом, аристократ и красавец, в последствии финский главнокомандующий, президент...
Я перевела разговор на тему, близкую военному, чтобы послушать его:
- Здесь, неподалёку проходила защитная линия,
организованная в преддверье небольшой, но жестокой зимней войны 1939-1940-ых годов, названная по имени маршала.
- О, да, - лукаво сверкнули глаза адмирала, - не поверите, но линия Маннергейма отпечатана пожизненно, на моих, простите, ягодицах и до сей поры отдаётся в памяти воспоминанием о мучительной боли и чудесном исцелении.
Супруга старика стеснительно улыбнулась и опустила глаза, мол, что делать, если он такой.
Я растерялась. Участвовать в войне, случившейся более восьмидесяти лет назад, старик не мог, все бойцы того времени уже покинули нас. При чём тут ягодицы? Принять его слова за шутку? Но это странная шутка...
Образовалась некоторая заминка, пока адмирал не пояснил:
- Финский главнокомандующий уже отошёл в другой мир, а мне было десять лет, когда я познакомился с его фамилией. После окончания Великой Отечественной прошло двенадцать. Я предпочёл бы никогда не знать это сочетание букв Л-И-Н-И-Я М-А-Н-Н-Е-Р-Г-Й-М-А, хотя не понимал в детстве, что они означают.
Мы были заинтригованы.
Рассказ адмирала привожу ниже.
"Я рос не пай-мальчиком. Отец, геолог, месяцами отсутствовал дома, мама в одиночку не справлялась с сыном. На летних каникулах отправляла меня на дачу к деду, известному врачу, профессору. Присматривала за мной его домашняя прислуга Дуся, делала это небрежно в перерывах между уборкой и приготовлением пищи. Я же был занят поисками развлечений и находил их, кульминацией стала попытка дрессировать крупного щенка, помесь овчарки и дога, которого подобрал у железнодорожной станции недалеко от дачи и с трудом притащил домой. Щенок, не выдержав тренировки, сиганул от меня в проём забора к соседям, и принялся азартно ловить там соседских кур, лишил их части перьев, хлопая лапами по спине, из ошалевших птиц посыпались мелкие яйца без скорлупы.
Разразился скандал. Помню, как дед достал портмоне и отсчитал деньги хозяйке птиц, а разгневанная мама, жёстко схватив меня за руку, увезла в город и определила, в качестве наказания, в пионерский лагерь, расположенный неподалёку от мест, где мы сейчас находимся. Наивная женщина полагала, что у профессиональных педагогов и пионервожатых получится обуздать энергию и фантазию отпрыска, не понимая, что в лагере таких детей, как я, много и за всеми уследить невозможно.
Ехать к месту "дислокации" нам предстояло в старом поезде на паровозной тяге.
Я всегда легко сходился с людьми и уже в вагоне побратался с ребятами, настроенными на приключения.
Мы прослушали нудные предупреждения о том, что лагерь находится недалеко от "запретной зоны" и границы страны, вокруг лес, в нём водятся медведи, кабаны и, даже, рыси, последние прячутся на деревьях, нападают сверху и ребёнку с ними не совладать. К тому же после двух войн в земле остались неразорвавшиеся мины, снаряды и оружие, поэтому покидать территорию лагеря запрещается.
Последняя фраза - ключевая. Ребята замерли от восторга. Чем ещё можно увлечь мальчишек, как не перспективой найти оружие или взрывчатку?
Избавившись от опеки матери, я не собирался ограничиваться "загоном" для пионеров, ничего не боялся и полагал, что буду жить вечно.
День за днём, в тайне от пионервожатых и воспитателей, компания ребят, в которой я сделался предводителем, осваивала районы по соседству с лагерем. Снарядов не нашли, но черникой и голубикой наелись досыта.
В старом доте поиграли в войну, стреляя из засохших веток. В какой-то день набрели на остатки заброшенного хутора, исследовали окрестности, не увидели ничего полезного, кроме захиревших кустов чёрной и красной смородины. Ягод было мало, в результате нашего набега они закончились. Оставалось неразгаданным старое разросшееся вишнёвое дерево, я решил влезть на него, чтобы стрясти вишни.
Подпрыгнув, ухватился руками за нижний сук, перебирая ступнями вдоль ствола, добрался до его основания, забросил ногу, подтянулся и уселся верхом. Ягод на этом уровне не было, я двинулся выше и ещё выше. Потом пришлось ползти по ветке. Она подломилась, секундное чувство полёта, я извернулся в воздухе, подобно коту, только наоборот, чтобы не удариться лбом о землю, и ощутил непередаваемую боль в мягком месте.
Я ничего не сломал и приземлился, можно сказать, "удачно" на пятую точку, но не в траву, не в мох, не в кусты или, на худой конец, камень, а угодил в громадный моток проржавевшей колючей проволоки, не замеченный нами за высокими стеблями Иван-чая.
Подобно множеству вилок в мой зад вонзились остатки знаменитых оборонительных сооружений, смотанные в клубок нашими бойцами после прорыва. Их не убрали, потому что последовала вторая война, принесшая стране много проблем, людям было не до приведения в порядок лесов, далёких от крупных городов.
В связи с этим падением и прогремело в моём мозгу таинственное слово или фамилия "Маннергейм" в сочетании с понятным - "линия", и оба отозвались жуткой болью в, сами понимаете, каком месте.
Я не потерял сознание, но застыл, выпучив глаза не в силах пошевелиться.
Друзья с воплями бросились в лагерь, потом физрук и старший вожатый осторожно снимали меня с железных колючек, несли в лазарет, где царствовала медик по имени Клара Марковна. Ребята прозвали её "Клара Карковна" за вороний нос, невысокий рост, большущую грудь и манеру постоянно пугать детей мифическими угрозами в заброшенных после войны местах. Реальность "мифов" доказывало несчастье, случившееся со мной. Встретиться с рысью или медведем, наткнуться на мину мы могли в любой момент.
Меня положили на живот, обнажив зад, Клара Карковна заохала, заверещала. Смутно помню, как сильные руки физкультурника понесли раненого в зелёный УАЗик, оказавшийся почему-то в лагере, он повёз нас в воинскую часть, расположенную по соседству. Там серьёзный мужчина в белом халате, сделал несколько уколов в область плеча, молча обработал раны, накрыл их широкой марлевой салфеткой, перебинтовал и вернул больного в "добрые" руки или крылья лагерной вороны.
Она не была злым человеком и сердитое карканье превращалось в беспокойное кудахтанье, когда начинала перевязывать мою многострадальную задницу. Маленькими, мягкими ручками медленно, стараясь быть осторожной, чтобы не причинять сильную боль, она отдирала салфетку от первой раны, пинцетом брала тампон, смоченный в пахучей жидкости, и, под мои вопли, вставляла его вглубь, промывая и очищая от содержимого, потом то же проделывала со вторым отверстием, с третьим, и так далее, а было их много. Среди повреждений встречались такие, что тампон погружался в одно углубление, а вытаскивался из соседнего. Во время этих пыток я извивался, кричал, бил ногами, удерживал меня на столе тот же физрук. Миновало несколько дней, раны распухали, превращались в закипающие кратеры.
Медик страдала вместе со мной, её голос дрожал от жалости.
"Не такая уж она и "Карковна"", - понимал я, как и то, что сам виноват в случившемся. Лечение не давало результатов, я чувствовал, как вспыхивала и загоралась каждая точка мягкого места, как дергало что-то внутри них. Тяготясь одиночеством, я сбежал из изолятора и спрятался под кустом, стало холодно до озноба, меня обнаружили, вернули в лазарет, измерили температуру, ртуть в термометре зашкаливала.
На следующий день в лагере увидел маму, её привёз начальник на собственной машине, а тогда частные авто были редкостью, их появление свидетельствовало о крайней серьёзности происходящего. Меня вернули на дачу к деду, хирургу, туда, где недели три назад я пытался за один день воспитать из щенка сторожевую собаку.
Относился ко мне дед, как ко взрослому, разговаривал с уважением и вниманием, но времени для общения у нас, почти, не было, он всё время работал или принимал коллег. Как врача, я его боялся. Если маленькая женщина с мягкими ручками доставляла столько страданий, чего ждать от сильного мужика, хоть и не молодого?
"Вылечить невозможно, - считал я, - проще отрезать обе "булочки", а потом нарастут новые".
Бледная мама, страшась страшного диагноза - заражение крови, тряслась и беспомощно спрашивала одно и тоже, почему, именно, я полез на это проклятое дерево, а никто другой.
Мне было не до оправданий.
И, вот, я лежу на топчане, покрытом белой простынёй, воспалённой попой вверх с приросшей к ней очередной салфеткой, сквозь которую проступают пятна красного, синего и желтоватого оттенка. На соседнем столике лекарства и инструменты.
Я думал, что дед, как Клара Марковна, сейчас же примется отдирать от каждой раны прилипшую марлю, но, к удивлению моему, к лечению он не приступал, осматривал, думал, искал что-то в медицинских справочниках, звонил по телефону Кларе Марковне и в воинскую часть, где мне ставили уколы, консультировался с коллегами-дерматологами, мама дважды бегала в аптеку.
Сердце моё замирало в предчувствии очень страшного.
Наконец, началось: я зажмурился от ужаса, получил уколы в плечо и в вену, потом ощутил, как, многократно вымытая и продезинфицированная большая дедовская ладонь легла на мой зад, накрыла его полностью, холодные пальцы упёрлись в спину и бёдра.
Услышал собственный крик: "Ай", раскрыл глаза, марлевое покрытие с палитрой содержимого ран оказалось в руке деда. И всё! Секундная боль взамен пытки, длившейся у лагерного медика часами.
Дед быстро обработал раны, густо положил поверх них мази, принесённые мамой из аптеки, накрыл чистой салфеткой, перебинтовал. На следующий день салфетка вросла в меня только в некоторых местах, а на четвёртый снималась без боли, "бурление" в отверстиях-катерах, проделанных проклятой проволокой, замедлялось. Дело пошло на поправку, через некоторое время я попробовал садиться, и, даже, объяснять очередной "подвиг" нехваткой фруктов и ягод в лагерном "раю", поэтому и решился на авантюру с вишнёвым деревом, посчитав себя самым сильным и ловким в нашей команде. Про поиск оружия и снарядов взрослым знать не следовало.
Так что шрамы на интересном месте не позволяют мне забыть о финском военачальнике. Что касается лечения деда, то оно принесло не только выздоровление, но и удивление от того, как было исполнено, я прочувствовал его тактику и мягким местом, и головой.
"Ты усвоил урок?", - строгим голосом спрашивала несчастная мама, едва не потерявшая сына. Она имела ввиду злосчастное дерево.
"Да, усвоил", - отвечал я.
Не от финского маршала, а от русского врача пришло мне откровение: не торопиться выполнять задание, а сначала хорошо подумать, подготовиться. и потом расправиться с проблемой мгновенно. Тактику эту я успешно применял в школе, а впоследствии на службе, припоминая каждый раз ржавую проволоку, нарывы, длительное время подготовки к операции и громадную ладонь с длинными гибкими пальцами, которая столь искусно облегчила страдания десятилетнего мученика".
Старик закончил повествование, мальчишеские глаза его смеялись немного над нами, над собой, над прошедшими годами, в которых, я уверена, было много интересного, но для нас он выбрал историю, связанную с грозной и загадочной фамилией его детства.
Мы поблагодарили любезных хозяев, поклонились и с сожалением покинули гостеприимный дом.