Джозеф видел один тот же сон. Липкий, опутывающий, сводящий с ума он снился ему на протяжении последнего года. Но с тех пор как Джозеф неделю назад забронировал авиабилет направления Хитроу - Схипхол, сон начал преследовать каждую ночь.
Джозеф просыпался утром разбитый и уставший, словно по нему проехал поезд. Но он списывал все на эпидемию гриппа, разыгравшуюся в бесснежном январе.
За последние семь дней он привык к шуткам друзей о дурманящем Амстердаме. Иногда он сам забывал, что едет в бывшую деревню рыбаков только из-за работы. Не ради квартала красных фонарей, реки посреди города, и уж точно не ради того, что в большинстве стран Европы запрещено законом. И никак не ради ярких пятен. Но Агнесс... Джозеф ехал в Амстердам исключительно из-за работы.
Из головы никак не выходил сон. Он колол тонкими иголками, раздражая болевые точки. Джозеф пытался убедить себя, что его состояние вызвано выдуманным жаром, нервной лихорадкой перед заключением важного контракта, боязнью летать, наконец. Но прекрасно понимал, что это всего лишь отговорки.
В преследующем его сне было слишком много цвета. Он заполнял все пространство, вытеснял логику, сочился из каждой трещины полуразвалившийся стены. Джозеф не доверял цвету.
Джозеф привык доверять шрифту. И уж точно никогда не разделял пристрастие Агнесс, его невесты - бывшей невесты - к ярким краскам. Джозеф жил в окружении чётких линий. Агнесс не принимала мира без оттенков. Однажды она собрала свои вещи и уехала в мир, полный красок, где Джозефу не было места. По крайней мере, так было сказано в записке, наспех нацарапанной на обороте рекламного буклета турагентства.
Джозеф перед сном старался не думать про Агнесс. Но просыпался от уже привычного, слишком красочного сна. Он с надеждой проводил рукой по пустой подушке, не обращая внимания на холод хрустящего хлопка. Он представлял, что Агнесс все ещё с ним, просто она задержалась в мастерской.
Дни складывались привычными столбцами чисел в месяцы. А месяцы сложились в непривычный год без единого яркого пятна. Годовщину ухода Агнесс Джозеф, почти привыкший к ярким снам во сне и вновь опасающийся одиночества, встретил с дорожной сумкой посреди галдящего на разные голоса аэропорта в двадцати минутах езды от Амстердама. Он практически утонул в шуме, выхватывая настроения и краски, но телефонный звонок пробил брешь паутиной трещинок на стекле придуманного мира. Прошлого мира. Мира, где есть Агнесс.
Кратко ответив на звонок, жестом поймав такси и коротко кивнув рассыльному, Джозеф оказался в привычной тишине, настолько привычной, что он с трудом сдержал позывы желудка выплюнуть самолётную еду. Тишина окутывала, огрызаясь тиканьем настенных часов на приглушённый окном шум улицы. Джозеф разобрал свою сумку, аккуратно повесил костюм на плечики и растянулся на кровати.
Уже привычный озноб разбудил его среди ночи. Биение пульса уверило его, что он жив, несмотря на желания и протесты. Горящий экран ноутбука подсказал, что Джозеф приехал исключительно по работе. По работе, а не ради...
Он пододвинул ноутбук ближе и с головой окунулся в мир знаков, знакомых до каждой запятой. Лишь бы не мазки жёлтого, что обретают очертания подсолнухов. Лишь бы не Агнесс...
Подсолнухи, нелепые, нескладные, то и дело возвращались в его жизнь, словно дожидались удобного момента, следили, подмигивали, склоняли несуразные шляпы в знак приветствия. В каждом ярком цветке он видел Агнесс, столь похожую на эти странные цветы. Подсолнухи созревали под палящим летним солнцем, терялись в золоте осени и медленно клонились к земле под первым снегом, укрывающим тонким слоем чёрные поля. Агнесс ушла зимой, оставив Джозефу невысказанные слова и нелюбовь к жёлтому цвету.
Цвета менялись. Жёлтый - голубой - чёрный. В каждом следующем видении жёлтый уступал рыжему, затем появлялся медный, переходящий в тёмную охру. Голубой пропадал ещё на третьей картинке. Не менялись только пятна ржавчины, неприятные, дурно пахнущие, оставляющие сладко-солёный привкус
крови. Тот самый привкус, который появился, когда Джозеф понял, что Агнесс не вернётся. Незаметный шрам на губе навсегда останется напоминанием о ней.
Он очнулся, липкий от пота. Экран ноутбука все еще мерцал неярким светом. Джозеф и не заметил, как снова уснул. Он встал с кровати, разминая затёкшую спину. За окном над яркими крышами города, пропитанного фальшивой свободой, занимался ржавый рассвет. Джозеф резко задёрнул штору. Хватит!
Когда водитель такси попросил назвать место назначения, Джозеф вместо давно заученного адреса фондовой биржи, где его ждали на утренний чай, назвал случайно услышанный адрес музея художника, которого никогда не понимал.
Он влетел в зал, сшибая людей и собирая дверные косяки. Снял вдруг ставшие тесным пальто и даже бросил бы его на пол, хотя никогда не терпел беспорядка, но всё же удержал его в руках. Агнесс постоянно ругала его за излишнюю педантичность, но раскидывала свои краски и кисти в уже привычные для Джозефа места. Она его приняла. А он...
Машинально извинившись перед промелькнувшим пятном, побежал к жёлто-охровому с налётом ржавчины. Нашёл взглядом чёрный с примесью гнилого мандарина. Он впивался взглядом в картины, стараясь понять художника. И Агнесс.
- Я не могла к тебе не подойти.
Шёпот прозвучал для Джозефа громче оружейной канонады, даже громче звука тубы, если засунуть в неё голову.
Крупная дрожь пробежала по телу Джозефа, и он, стараясь не потерять над собой контроль, обернулся.
Она не изменилась. Совершенно. Те же глупые белесые косички, мешковатая одежда, искорки в глазах. Нескладный подсолнух. Но только сейчас она видит его, а не только краски на холсте. И обращается к нему, а не к выпавшей из кармана кисточке. Джозеф оторопел и выронил пальто из рук.
- Я хотел бы не знать тебя, - прошептал он.
Но тут же зажал себе рот рукой. Вторая рука легла на сухие губы Агнесс. Медленно провёл большим пальцем по её губам, вкладывая в этот жест тоску, разрывающую его изнутри нежность и сожаление. Развернулся и побежал к выходу.
На улице, отдышавшись, он понял, что натворил. Он сбежал от Агнесс. Он повёл себя, как последний болван. Упустил девушку, без которой не мог дышать последний год. Похоронил мечты о счастливом будущем всего одним жестом. Он просто трус! Джозеф по привычке прикусил губу, чтобы не выругаться вслух. Идиот!
Он решил, что не стоит возвращаться. Она не простит, не поймёт. Не вернётся. Он сам все испортил. Джозеф со всей силы пнул рядом стоящую урну. И направился к входу в музей.
Задев его плечом, Агнесс быстро прошла мимо. Не оглянулась. Джозеф остался на месте, зная, что не сможет найти даже её следа в этом городе. Он не замечал холода, пробивающегося под тонкую рубашку, не обращал внимания на снег, скрывающий Агнесс. Он видел только её нескладную фигуру, скрывшуюся в узком переулке. Она отпустила. А он...
Посмотрел на наручные часы: почти опоздал на встречу. Чертыхаясь про себя, он начал искать телефон. Только тот остался в кармане пальто. Джозеф, проклиная этот день, снова зашёл в музей. Он нашёл своё пальто на стуле рядом с сувенирной лавкой.
Он вышел на улицу, на ходу застегивая пуговицы. Стандартным рингтоном надрывался телефон. Джозеф засунул руку в карман и уколол палец обо что-то. Открытка с подсолнухами. Яркие, сочные, любимого жёлтого цвета. И рассмеялся в голос, испугав стаю сытых голубей.
Он бы даже станцевал мазурку, но телефон снова заиграл надоевшую мелодию. Джозеф ответил на звонок и свистом остановил такси. И снова назвал не тот адрес.
Ленивые голуби не обратили внимания на открытку, выпавшую из кармана Джозефа. На обороте было написано всего одна фраза: "встретимся в Филадельфии".