Однажды я умер. Это случилось летом в период полного не-затмения. До того, как стоял и писал прямо на тротуар под ноги черным прохожим в злачных масках небытия и выпивки.
Плавки туго опоясывали шею. Их тяжелые нити спускались до лба, поднимаясь затем до мест интима. Солнце горело и обливалось северной росой, чтобы избежать теплового удара. Невозможность проникновения во всепроникающее пространство кричала о нецелесообразности нарабатывать пени в круглых, как болваны, очках.
А я и не старался. Так, для виду, выколачивал черный хлеб из ковра повесившейся бабки. Бабка висела и смеялась, давая нелепые советы скрюченным в зюзю километрам, как пройти до вокзала и вернуться на кладбище целым и невредимым, не поклеванным стаей воробьев - падальщиков, и не опущенным в воду собратом.
И хотя я верил бабке, был глух к ее советам. Образованность сгубила всех постинтеллигентов, а дьявольский мрак все зарится красною каймой сиреневого заката.
И вероятность встречи лживых прогнозов погоды в обрывках туалетной рекламы все так же уравнивалась нулю с хвостом Фая вместо уха. Фай же в то время довольный ходил по Зимбабве, да ратовал за достояние боя черных девиц пред кавказскими кавалерами.
Я все сидел на подоконнике и сморкал стручковые наслаждения на очередных победителей телевикторин, зазлободневши отхуяренных пиздатыми молотками, что у ведущей за место пизды.
Я все сидел. А навстречу мне сидел дворянин златорыбской наружности и гнильем внутренностей пялился на застриженных в усмерть солдат, рождаемых скопом под зеленым забором с надписью "ХУЙ", им же и сделанных.
Разносторонность безвещественных улик доказывало обратное. Глюки с кошмаром на жопах разбегались подвизаться за поручни сохранивших крепость надежд. Членистожопые мадам загораживали амбразуру величий евстахиевыми трубами непомерных вылагалищ херов партии "Отделившаяся Чечня", предлагали выбор в акции "пять петтингов или один куллингус", и просто клином сходили с ума, когда нескончаемая тирада нового вождя прерывалась выстрелом из ружья очередным, а порой, и одиночным, смеющимся мальчуганом. Смеющимся над серьезностью своих полных пяти лет.
Лишь высморкавшись, я, наконец - таки, смог ощутить всю злостную вонь надвигающейся тучи лицемерия. Мир отходил, а пионеры бежали за ним, радостно выкрикивая стихи Летова в правильной редакции овечки Долли, давно смирившейся со званием овцы.
Дед Кондратий почуял в себе силу, истиннорусскую - невзъебенную! Обтер ружье ржавой скрижалью и невозмутился. Пляшут ноне с глаголом.
Злоповредный ништяк не заходил уже которую неделю, а мы со смеющейся бабкой все ждали (его) прихода. Как новоявленный Гагарин, в западлу летящий в космос после каких - то сук, позже явивший миру своим примером практику камикадзе, спускающийся от соседей мусор, доложил: "десять секунд - полет нормальный".
Анархоаморалы приперлись на станцию метро и давай ковырять в носу. Смехотворища сгнившим огурцом кануло в черное куда - то. Забитые насмерть семечки арбуза пухли новыми ранами в ожидании земли и зимы.
Говнюк читал "Земля и Земля".
Говнюк читал "Мимойд".
Говнюк читал "Treselle" и очень гордился этим своим творчеством.
Но я, все так же играя в песочнице с чужими детьми, и думать забыл о красивом доме с лимонным садом и черными наложницами. И червивыми глазами объеденной куропатки, подавшей на стол себя и свое семейство во имя славной идеи Великого Антиголода, религии, поделенной на всех, запитой стаканом крепкого вина с плавающими в нем окурками.
Нумерология объедения ставит крест на пославших вашу мать к матери чертовой для сватовства.
Апогей лагуновизма пришелся на начало века двадцать первого. Лишь кремированные останки черных мыслей уже не превратятся в прах злополучного хардкора, выведенного сложным синтезом из дубовой коры и шашки Чапаева.
А Карел Чапек все пьет и сморкает, заливая бокал соплями, а ноздри - холщевым вареньем.
Записки умело снуют по карманам школьниц, а пальцы - по попкам. Меня убивает это демократическое воспитание рейсового поезда с конечным пунктом без названия!
Я уже прилег на диван, ютился на нем часик, а потом понял, что дивана - то давно нет. Резкий сумрак и тяжесть четвертого слоя сгустились вокруг Лукьяненко. Теперь он Магистр тыренных идей и отупевших мозгов.
А продвинутые мира сего наконец изрыгнули свою первую абсурдную отрыжку.
Я вновь припустил зад у подоконника, что не нравилось обдолбанной герани, зревшей то ли в Захерачинске, то ли в Затрипиздянске, беднотою крыш затмивших соски дохлой собаки.
Вот и Карлсон перечитал Кастанеды и бросил на хрен свою домомучительницу, полюбившую анальный секс и ванильный кекс с синим ногтем из одноименной истории.
ТРЕСНУЛО!
Кошмары вязов не боятся.
Переплетенка уток особым образом дает сочленения хромосом в виде свастики или солнечной преамбулы.
Каштан хлестал по лицу. Мимо пробежал Мартовский Заяц, щелкнул часами и прыгнул в окно. Ночь глядела черными клепалами кишлаков. Это были мои последние непропитые часы!
Прыжок на любимый асфальт, как марш-бросок за выкуренными грезами межгалактической пыли. Грустный анекдот катался, как сыр в спирте, а мы с Зайцем лежали сплющенные проезхавшим мимо катком.
Водила шамкал гнилыми зубами, цедя черноту. Как налившийся чернилами глаз, он пребывал в удовлетворительном неведении папюсойдов и кремообразных сывороток для снятия сглаза чернил и чернил наше прошлое замкнулось в открытом поле памяти и не может найти выхода в это ч е р н о е - ч е р н о е - ч е р н о е ...