Летом, в детском парке поселился маленький зверинец. Он занимал старую палатку, вытертую изнутри и снаружи. В палатке помещалась клетка с какаду, аквариум с черепашкой и неотёсанный чурбак, за который привязывали обезьянку по кличке Яшка. Деньги за вход взимались хмурыми и страждущими личностями, чуждыми, впрочем, лишнего рвачества. По достижении ими требуемого градуса, пропуск осуществлялся и вовсе бесплатно.
Вечером зверей доставали из душного бытия палатки и являли на свет божий. С ними носились по парку и заставляли показывать всякие штуки: то попугая приладят на ладонь кверху брюхом, и он лежит, сделавшись как бы сдохший, то посадят Яшку на чьё-нибудь плечо. К слову сказать, эти вылазки были популярны у детворы и приносили приличный доход.
Потрудившись как следует, животные и смотрители блаженничали. Попугай важно вычищал перья, с большим превосходством посматривая на черепаху, которая копошилась в аквариуме, пытаясь проломить прозрачную перегородку и уползти.
Больше всех везло обаятельному Яшке. Вечерами, совладельцы брали его с собой, пить горькую. Пили и закусывали конечно они, а Яшка пристёгнутый за кольцо сидел рядом. В особо значительные дни ему наливали сладкого чаю, и он чаёвничал с уморительно серьёзным видом.
Возлияния проходили между тыльной стороной палатки и заборчиком. Дети туда не пускались, а вот любопытствующие взрослые - всегда, пожалуйста. Пузатая беленькая легко превращала желающих в собутыльников и сотрапезников.
Яшка был душой компании, поэтому часто харчевался разными вкусностями. Более всего он уважал орехи и изюм. Стоило кому-то из гостей достать кулёк с лакомством, как Яшка сразу оказывался у него на коленях. Он становился ласковым и томным, смотрел в глаза и протягивал к угощению свою маленькую коричневую ладошку. Но стоило умилившемуся одаривателю зазеваться, тут же нырял в пакетик чуть не с головой, цепко прихватывал гостинца во все четыре горсти и удирал. А уже через минуту раскладывал трофеи на другом краю стола, набивал ими рот, чавкал и прихлёбывал из стакана.
А ещё Яшка боялся дворника. Точнее дворничьей метлы. За шалости личность, считавшая себя яшкиным хозяином, частенько поколачивала его веником. Вид же огромного веника надетого на палку и оглушительно шоркающего в туче пыли, доводил зверька до исступления. Побросав орешки и изюм, Яшка в один скачок прицеплялся на хозяйскую брючину, и громко вереща, скалился, пока дворник не исчезал из виду.
Понимал ли Яшка, что он в артели основной заработчик? Вряд ли. Чувство собственной важности было ему несвойственно.
Так прошло лето, и началась осень. Посетителей в парке стало куда меньше. Убытки зверинца, совершенно переменили настроение хмурых администраторов. Благодушие стало покидать их даже в подпитии. К октябрю, триумвират окончательно распался.
Обладатель попугая подался на юг, который давно манил его колоссальными барышами. А черепаший босс оказался сволочью. Он затребовал с яшкиного хозяина отступных за вложенную в предприятие долю. Откупаться было нечем, и тот посоветовал черепашьему королю убраться, как есть. На что услышал обещание спалить палатку. Они сцепились и разбили друг другу носы, но денег от того не прибавилось. Спесивый деляга убрался, унося аквариум и сердце полное злобы.
- Вполне возможно, что и может быть, - бормотал яшкин антрепренёр холодными вечерами. Потом он отстёгивал задрогшего зверька, сажал его под куртку и они отправлялись в щитовую. В щитовой жил электрик, отвечавший за все рубильники паркового хозяйства. Там было тепло. Мужчины соображали стол, потом привязывали Яшку покороче и садились закусывать. Яшка сидел тихо, он побаивался гудевшего отовсюду электричества, а электрика презирал. Тот бросался в него обглоданными куриными косточками, будто в пса. За это Яшка решительно не давался ему на руки, цокал и кобенился почём зря.
В ноябре электрик съехал, оставив бедолагам обогреватель и дармовую переноску, запитанную прямо с какого-то столба. Палаточные прорехи залепили серебристым скотчем, да так и решили зимовать.
Деньги, заработанные Яшкой, кончились ещё до холодов. Чай заваривали из старых пакетиков, а иногда обходились и просто кипятком. Без чая, Яшкин распорядитель обвыкся куда проще, чем без горячительного.
- Вполне возможно, что и может быть? - спрашивал он у Яшки. Тот не отвечал, но прыгал хозяину на грудь и мостился под куртку.
- Эге! - отстранив зверька, человек сажал его на цепочку и уходил.
Яшка тосковал. Временами он покрикивал на пустую клетку, прежде служившую попугаю. Иногда заскакивал на чурбак, дёргал и грыз кольцо, но потерпев фиаско - затихал. В самом углу, ткань палатки немного разъехалась, и Яшкиной цепочки хватало, чтобы дотянуться до щели. Разодрать её дальше не получалось, как он ни старался, зато через край было видно немного парковой ограды. А за ней куст без листьев и магазинчик с крыльцом и околачивающимися собаками. Интереснее всего было наблюдать за двумя крупными рыжими суками, прибегавшими туда по вечерам. Они укладывались по разные стороны крыльца, подобно каменным львам где-нибудь в Петербурге, и с достоинством поглядывали друг на друга. "Ну как мы?", - словно вопрошала одна. "Хороши, и всё тут", - успокаивала другая. Выходившие через крыльцо покупатели подтверждали её мнение, бросая красавицам аппетитные куски, которые тут же и пожирались.
Здесь у Яшки приключалась слюна, и он злой и замёрзший устраивался ближе к обогревателю, навертев на себя старое одеяло.
Ночью возвращался набравшийся хозяин и выдавал положенную провизию. Яшка рвал зубами пакетики с солёным арахисом и грыз сухофрукты. Насытившись, он засыпал гораздо крепче, и уже не грезились ему две кошмарные дворняги, ожидающие свою подачку.
Однажды, количество и качество поглощаемого яшкиным кормильцем пойла, сыграло с ним весьма неприятный спектакль. В ту ночь, по обыкновению пьяный и закоченевший, шёл он через "мультяшную" аллею, пока в самом тёмном её месте не был нагло остановлен группой гипсовых смешариков. Чей-то дедушка преподнёс их парку, движимый сложной смесью родительской любви и скульпторского зуда. Смешарики были отформованы в матрице, сделанной находчивым дедушкой из половинок огромного глобуса. Взрослому человеку каждый из них едва доставал до колена, но была ночь и девять кругленьких фигурок напугали зоовладельца до хриплого визга.
С криками и матерной руганью носился он между заиндевелых деревьев, отбрыкиваясь от навязчивых созданий. Происходящее достигло и яшкиных ушей, возбудив его сверх всякой меры. За считанные секунды встревоженная обезьянка перевернула содержимое палатки, силясь сорваться с привязи и ринуться на подмогу. Боевой клич, издаваемый Яшкой доставал до самых джунглей. Но всё его усердие оказалось напрасным. Лишь растревоженный чурбак повалился на бок, да так неловко, что прихлопнул собой старенький обогреватель и вышиб из него дух. Тем временем озверевшие смешарики всё наседали на хозяина. Наконец, был им выломан крепкий и увесистый сук. Но едва успел он развалить смешарика с заячьими ушами и хорошенечко приложить ещё пару, как тут приехала полицейская машина с мигалками, и двое патрульных заломали ему руки.
Гроза смешариков вспомнил о Яшке. Однако неумолимый рок уже уносил его в ближайшее отделение, с тем, чтобы сбыть на руки столь же неумолимого правосудия.
Первые сутки Яшка маялся от голода и холода. Но ведёрко с водой замёрзло до самого дна, и к ним прибавилась жажда. На второй день силы убыли, и мучения его притупились. Теперь, когда чурбак, на котором держалась цепь, был свален, Яшка мог подобраться к прорехе гораздо ближе. Поочерёдно высовывались наружу коричневые ладошки, но не нашаривали ничего кроме воздуха. Оставалось только приникнуть к щели глазами.
В то самое время или чуть раньше полетел снег, и закрутила позёмка. Белая пыль слепила Яшку. Ему казалось, будто дворник поднимает её своей страшной метлой. От ужаса и тоски в груди его появился звук, но вой или стон, разобрать было уже нельзя.
Мало отыщется в человеке мотивов, равных желанию оказаться отмщённым. Любовь? Может быть. Но не она привела черепашьего короля в полночь к треклятой палатке. Не она сунула ему за пазуху баллон с двумя литрами бензина, а в карман пальто подбросила спички. Черепаший король пришёл мстить. Успев облить брезентуху бензином, он услышал внутри тихий писк. А через минуту, подсвечивая себе телефоном, рвал полог палатки, чтобы освободить едва дышавшего Яшку. Достав его, он замотал зверя шарфом. Потом устроил под пальто, дурно пахнущее бензином, и скорыми шагами покинул парк. Так и не отомстив.