Чат Кобджитти : другие произведения.

Безысходность

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Чат Кобджитти

Безысходность

Всем моим друзьям

1

   - Ты мне больше не дочь, маленькая шлюха! - крикнул Бунма в лицо своей дочери и дал ей звонкую пощечину. - Убирайся! Убирайся вон из моего дома! Ты больше мне не дочь. Сгинь с глаз моих! Не называй меня больше "отцом". И что б ноги твоей не было в моем доме. Уходи и заботься о себе сама, - говорил он гневно, указывая на дверь.
   Со склоненной головой и закрытым руками лицом, девушка сидела и рыдала. Ее волосы в беспорядке разметались, а меж пальцев текли слезы.
   - Если что-то и случилось, то обсуждайте это спокойно, - осторожно вмешался дедушка, хотя не имел ни малейшего представления о том, что произошло. - А то ведь можно и голову потерять.
   - Ты всегда ее защищаешь, - сказал Бунма, поворачиваясь к отцу, который сидел у стены и какое-то время прислушивался к тому, что происходило. - Вот поэтому она и превратилась в шлюху. - По его тону чувствовалось, что он ждал поддержки со стороны отца в порицании Сиды. - Если я увижу, что ты все еще здесь, когда вернусь, то я... - Он вышел из дома, но последняя фраза отдавалась эхом в ушах дочери. Бунма хотел еще раз дать ей пощечину, но передумал, чтобы снова не прикасаться к ней.
   Сида поспешно кидала в сумку какую-то одежду, не переставая горько плакать. Красный след на ее щеке стал постепенно растекаться, как-будто он медленно проникал в ее плоть до тех пор, пока не исчез совсем. Казалось, он опустился в ее сердце. Старику оставалось только смотреть на нее с печалью и жалостью. - Что с тобой будет, моя маленькая? - хотел бы он знать. - Ты ведь еще слишком молода, чтобы идти в этот жестокий мир. - Он хотел подойти к ней, прижать ее к себе и утешить, но у него не было сил. Он просто сидел, прислонившись спиной к грязной деревянной стене, глядя на нее издалека со страданием на лице. Ему хотелось бы удержать ее, но он не мог этого сделать, так как фактически не имел голоса в доме и очень хорошо знал, что когда его сын сердится, никто не должен ему перечить.
   Так вот шестнадцатилетней внучке этого старика приходилось со слезами на глазах уходить из дома под пристальными взглядами любопытных соседей.
  

2

   Как бы назвать то место, где они жили? Все, что было крышей, состояло из проржавевшего куска гофрированного железа, почти что полностью дырявого. Стены - куски старой высохшей древесины. Эти куски дерева были разного цвета; местами, одна поверх другой, были прикреплены полоски фанеры от пестрых рекламных щитов. Все, что попадалось, шло в ход, чтобы защитить от ветра и дождя. Но защитить от комаров, которые жужжали в зарослях растений, раскачивающихся над поверхностью стоячей воды, они не могли.
   По внешнему виду это обиталище было похоже на хижину. Но если посмотреть с более близкого расстояния, то ее нельзя было даже назвать хижиной, это была какая-то полуразвалившаяся лачуга, без единого намека на удобства. У всех людей, которые здесь жили, были подобные обиталища. Счастьем было иметь деревянные мостки от раскачивающихся на ветру плавающих растений до шелкового дерева, растущего в конце их улочки, так что не надо было ступать по воде, чтобы сесть в пикап, который перевозил людей до главной дороги.
   Называй это жилье как тебе нравится, но люди, которые здесь обитали, звали его "домом", "своим домом". И свежая зелень раскачивающихся над водой растений, над которыми возвышались их жилища, была похожа цветом на пышные газоны японской травы богатых домов около главной дороги.
  
  
  
   Солнце стало теперь большим красным шаром, медленно катящимся вниз. Дома отбрасывали свои длинные тени на раскачивающиеся растения. Скоро наступит ночь. Мальчик лет двенадцати шагал по полусгнившим доскам, служившим длинным мостом, проложенным над плавающими растениями. В его руке был бумажный пакет, который он держал так крепко, что его верхняя часть была измята и намокла от пота. Он направлялся домой; домой, где его ждали дедушка и братишка. Ему следовало бы немного поторопиться, потому что он знал, как его там ждут. Ведь то, что он нес, было их ужином. Но его ноги не давали ему такой возможности. Все послеобеденное время он провел на ногах, стоял или бегал, продавая газеты в машины, останавливавшиеся у светофора. А теперь, возвращаясь на свою улицу, он не сел в пикап, а шел пешком, по одной простой причине, чтобы больше не тратить никаких денег, тем более на оплату за проезд. Ему бы очень хотелось идти быстрее, чтобы поскорей придти домой, потому как он беспокоился за дедушку и братишку, и, в конце концов, потому, что сам хотел поскорей домой.
  
  
  
   Когда-то он бывало спрашивал своего отца: "Ты скучаешь по дому, пап, когда надолго уходишь в море?" Но отец никогда ничего не отвечал ему на это. Когда его сестру выгнали из дома, вопросов стало больше. "Разве Сида не скучает хоть немного по дому?" Прошло уже три месяца, но она ни разу не пришла домой. Отец тоже исчез после происшествия с Сидой. А мама? Скучала ли она по дому? Он не мог найти ответ. Почему? Почему каждый, кто покинул дом, никогда и не думал возвращаться? Почему они оставили его одного с дедом и братиком? Почему?
   Становилось прохладно. Прохладный ветер нагонял дрожь. Он заметил, что два или три дня назад стало прохладнее и думал, что этим вечером он наверное не будет принимать душ. Это было хорошо, у него не будет лишних хлопот стоять ждать и спорить с другими, чтобы набрать воды из крана.
   Внутри дома было тепло от дымящихся в плите дров. Старик стоял наклонившись и изо всех сил раздувал пламя, так что искры от мелких кусочков дерева все время вспыхивали. Тусклый, серый дым поднимался к гофрированной железной крыше, которая была покрыта сажей и почерневшей паутиной. Старик повернулся к худому мальчугану, который сидел за его спиной, и улыбнулся.
   - Тсс... не надо плакать. Через минуту все будет готово. Принеси-ка мне лучше чашку с водой. Скоро у нас будет горячий рис. - Подняв все свое тело на руках, старик медленно продвигался вперед к тазу с рисом. Жестяной банкой он соскреб прилипший ко дну рис и высыпал его в закопченую алюминиевую кастрюлю.
   Послышались глухие удары по деревянным мосткам, и дом затрясся. Старику не надо было поворачиваться по направлению звука. Он уже знал, что это пришел его внук.
   - Дедушка, ты опять варишь? А если случится пожар, успеешь ли ты выбраться вовремя?
   Старик не отвечал. Он молчал как ребенок, которого поймали на том, что взрослые ему запретили делать. То, что говорил сейчас внук, это были точь в точь те же самые слова, какие часто говорил ему его сын.
   - Но ты ведь не слышал как плакал наш Дам. Он тебя так долго ждал. Если бы он умер от голода, чтобы ты тогда сказал? - ответил дедушка, поворачиваясь к внуку, который торопливо открывал пакет с едой. - Эй, Дам, пойди сюда. Посмотри, что у нас есть сегодня. Быстро! Идем сюда!
   Мальчуган ринулся к брату. В тот момент, когда жаренные утиные шейки стали падать из пакета на тарелку, Дам сразу схватил одну, хотя знал, что старший брат шлепнет его по руке.
   - Только с рисом. Я купил их не для того, чтобы ты съел их просто так, как легкую закуску.
   - Дедушка! Дедушка! У нас сегодня утка, - громко закричал мальчишка. Старик обернулся и вытянул свою шею, чтобы увидеть утку на тарелке, и затем быстро повернулся обратно к плите. Он не понимал, откуда взялась слюна, которая вдруг хлынула вокруг его нескольких оставшихся зубов. Она быстро заполняла рот, так что ему приходилось быстро ее глотать.
  
  
  
   Свет от жестяной лампы едва мерцал внутри лачуги. Два мальчика и их дед сидели и ели. Никто ничего не говорил. На какое-то время они забыли друг о друге и погрузились в удовольствие от поглощения утиных шеек в темном соевом соусе с теплым рисом из чашки перед ними. Порыв ветра залетел вовнутрь и затушил маленькое пламя, вернув всех троих к реальности. Дедушка и старший внук стали шарить вокруг в поисках спичек, которые лежали где-то рядом, в то время как самый младший наслаждался утиными шейками в темноте. Ко времени, когда лампа была снова зажжена, все оставшиеся утиные шейки были сметены в его чашку.
   - Положи их обратно туда, где они были, - сказал старший мальчик.
   - А что такое? - сопротивлялся братишка, прикрывая рукой, испачканной соевым соусом, утиные шейки в своей чашке с рисом.
   - Давай будем делить по-ровну, хорошо? Дедушка все еще голоден. Я еще не наелся. А ты собираешься съесть все это один? Если ты не положишь их обратно, я больше их никогда не куплю.
   - Я ем не так быстро, как вы. Вы с дедушкой уже много съели, - ответил мальчишка тихо, перед тем как вернуть покрытые рисом утиные шейки обратно на тарелку.
   Старик спокойно слушал спор своих внуков. Он незаметно поглядывал на каждого. Странно, но он почувствовал, что сыт. Он не притворялся. Он действительно наелся, потому как сегодня съел больше, чем ел обычно. Он понял это только тогда, когда Дам упомянул об этом. Да, это правда, точно так, как сказал мальчик, думал он. - Как давно я не ел так вкусно, - бормотал он сам себе и тихо посмеивался.
   Ни один из ребят видимо не заметил, что после того, как лампа была зажжена снова, дедушка не съел больше ни одной утиной шейки. Он смешал рис с соевым соусом и доел то, что оставалось у него в чашке. Тебе и так хватило, думал он. Зачем старикам вкусная еда?
  
  
  
   Был вечер. Старик сидел на веранде и вытирал себя влажной тряпкой. Холодный воздух превратил его морщинистую кожу в гусиную. В дни, когда стояла такая погода, он не принимал душ, а лишь вытирал свое тело влажной тряпкой и этого было более чем достаточно. Закончив растирание, старик закутался в сухой саронг. С трудом встав на ноги, опираясь на дверную раму, он мало-помалу стал двигаться вдоль стены. Когда он заковылял внутри лачуги, От подошел, чтобы помочь. Старик ощущал острую боль в позвоночнике и коленях; с каждым шагом ему казалось, как будто каждый сустав в его ногах начинал скрипеть.
   Он все еще тешил себя надеждой, что если он смог бы ходить, как раньше, то стал бы работать снова - точить ножы. И если бы это было действительно возможно, жизнь семьи не была бы такой тяжелой, какой она была сейчас.
   - Дедушка, ты справишься? - спросил От, крепко сжимая обеими руками ребра старика. - Если ты не можешь, то лучше, опустись и двигайся, как ты умеешь.
   - Я попробую. Ух! Если я не буду ими пользоваться, то от них скоро не будет толку, - сказал он, ощущая жгучую боль.
   - Не так быстро, дедушка. Хорошо, отдохни. - Старик тяжело вздохнул. - Ты можешь еще немного пройти, дедушка? - Старик медленно кивнул головой. Оба, и дедушка, и внук, были поглощены своим занятием. Дам сидел и непонимающе смотрел на них.
   Как-то раз днем старик попытался ходить самостоятельно. Дам сидел и смотрел на него. Он не смог пройти и двух шагов, как упал на пол, лежал, скорчившись на полу, и плакал как ребенок. Дам напугался и тоже стал плакать. Мальчик не понимал, почему дедушка не может ходить нормально, как другие взрослые.
   - Хорошо, дедушка, хватит на сегодня. Завтра мы еще походим. - От осторожно помог старику сесть на пол, а затем пошел за тигровым бальзамом. Он стал массировать ноги старика, втирая мазь, как будто в ней были какие-то волшебные свойства, которые могли вылечить все недуги, начиная от головных болей и болей в животе, до простуд или каких-либо других недомоганий, которые случались в их доме.
   Старик почуствовал как тепло растекается по ноге и боль потихоньку начинает стихать. Оба знали, чтобы завершить процедуру, ноги должны быть закутаны в одеяло, чтобы они действительно разогрелись. При любом недомогании в конце процедуры следует закутываться в одеяло. Если поднялась температура, приняв таблетку, необходимо укутаться в одеяло и пропотеть, пока одеяло не станет мокрым. Это верный способ лечения.
   От принес рубашку для дедушки. Это была изношенная армейская рубаха, которая была залатана в нескольких местах, но она все еще могла защитить от холода. Он развернул старую обремкавшуюся циновку на деревянном полу и позвал дедушку, чтобы тот лег. Затем он спустил сетку от комаров. Она висела там уже многие годы, ее сворачивали по утрам и снова разворачивали по вечерам.
   - Ты уже хочешь спать? - спросил От братишку, который сидел сзади.
   - Нет. Я сначала хочу посмотреть кино. - Только им двоим было понятно, что это такое. Дам должен был залезть внутрь своей сетки от комаров, чтобы смотреть кино. С помощью света от лампы, От будет создавать тени на сетке. Какая это будет фигура зависело от того, как будут двигаться его руки. В основном, это было что-то похожее на бабочек, буйволов, собак, уток и кошек. Далее все зависило от меняющихся голосов и истории, которая могла бы увлечь Дама, пока он не заснет. В те вечера, когда От не ставил свой спектакль, Дам не переставал задавать вопросы об отце, матери и о Сиде. Иногда он долго не спал и плакал, потому что скучал о них. Ота это тоже расстраивало, но он никогда не плакал.
   От начинал говорить голосами, которые он хорошо запоминал, когда смотрел фильмы в открытом кинотеатре.
   "Метро - Рычащий Лев - Парамаунт Продакшнс... и... и... иии... на английском у меня не очень получается... все буквы какие-то волнистые, словно фасолевые побеги... читай их... сам... и... и... мы покажем вам сегодня, всем вам, мамы и папы, мальчики и девочки, нашу картину под названием Месть Уток... и... и... иии..."
   Внутри пахнущей плесенью сетки Дам сидел и смотрел на изображения, которые создавал его брат. Временами он громко смеялся над смешными эпизодами.
   Дедушка тоже не спал. Он лежал и тоже смотрел на картинки, двигающиеся на экране сетки. Он не мог отрицать, что это единственное развлечение в доме, хотя и является излишней тратой масла в лампе. Потом он стал думать о том, что От действительно любит своего братика. Ему так хотелось, чтобы и Сида сейчас была вместе с ними.
   "И так, бедный утенок пошел навестить бабочку и сказал ей, что..." От сменил голос, и другой голос продолжил, "Сегодня вечером семья злодея убила и съела мою мамочку. Мне удалось спастись." От развернул кисти рук и, сомкнув большие пальцы, стал двигать четырьмя пальцами обеих рук. Так он изображал, как хлопают крылья бабочки.
   "Злодеи! Хорошо, не плачь. Я знаю одного доброго буйвола, который живет в лесу вон на той горе. Я пойду и приведу его, он забодает злодеев, которые убили твою мамочку."
   Дам был поглощен спектаклем. Он хотел, чтобы утенок отомстил. Он был так рад, что почти каждый вечер его старший брат находит новые истории.
   История продолжала разворачиваться, пока в конце концов собака, кошка, буйвол, бабочка и утка не набросились на злодеев и не убили их. Закончив историю, От изобразил утку, поднеся руки близко к лампе. Утка теперь была больше, чем раньше и заполнила почти весь экран. "Ага! Кто сегодня ел утиные шейки... будет скормлен уткам! Ха, ха, ха!"
   Вялая улыбка появилась на лице старика, когда он увидел, что Дам быстро сжался в комочек и повернулся спиной к экрану сетки, когда наступила тишина.От задул лампу одним выдохом. Было поздно, но От еще не очень хотел спать. Он закутал свои плечи в старую тряпку и, выйдя из дома, сел на веранде, которая состояла из четырех или пяти деревянных досок, выступавших перед домом. Рядом с верандой была уборная, сделанная из досок и гофрированного железа. Внутри лежали два куска дерева с щелью посередине, чтобы можно было облегчиться прямо на заросли плавающих сорняков. Там вдалеке светился ряд ярких огней. Огни были зеленые, красные и желтые, они вспыхивали поочередно вокруг большого рекламного щита на крыше здания. Яркие электрические и неоновые лампы горели также и на тех далеких домах. Казалось, что те люди специально устроили это для них, тех, кто жил на болоте, чтобы они могли смотреть и восхищаться. А люди, жившие в хорошо освещенных домах, тоже любовались слабыми огоньками, исходившими от жилищ среди плавающих сорняков; они были так же привлекательны, заманчиво светились как маленькие кратонги, плывущие по большому озеру под покровом ночи.
  
  
  
   Однажды, на этой веранде здесь была Сида, а Дам сидел на коленях у своей матери. Она показывала Даму разноцветные огоньки, бегущие вокруг рекламного щита, который в тот день был сооружен. Мальчик хихикал, тянулся, показывая пальцем на яркие огоньки, залил слюной весь свой подбородок, как все младенцы до года. Все отвернулись от щита, чтобы посмотреть на Дама. Сида засмеялась, наклонилась и взяла своего младшего братишку у матери. Она поцеловала его в щечку и, держа его прямо, показала рукой по направлению щита. Ребенок стал неистово извиваться в объятиях сестры и тоже показывал своей рукой на огоньки. Он был слишком мал, чтобы знать, что это было. Все, что развлекало его, были вспыхивающие огоньки.
   - От, зажги, пожалуйста, кольцо от комаров, - услышал он слова матери. Он отвлекся от братишки и зашел внутрь дома. Через мгновение он появился с коробкой в руках.
   - Принес? Поставь вот сюда... Странно, - проговорила мать, не обращаясь ни к кому конкретно. - Почему дедушка еще не вернулся?
   - Не знаю. Он всегда в это время уже дома, - произнес От, не глядя на мать.
   - Вон он. Он идет, - закричала Сида, указывая на неотчетливую фигуру мужчины, идущего по мосткам.
   - Ну, конечно, - сказала мама. - Ври больше.
   Но Сида лишь рассмеялась. - Он будет здесь через минуту, не беспокойся. Так ведь, Дам? - сказала она и погрузила свой нос в животик братика. Дам завизжал от удовольствия. - Видишь? Дам нисколько не переживает.
   - Перестань, ты всегда пытаешься кого-нибудь обмануть.
   - Это правда, - поддержал От свою мать. - Папа всегда зовет ее врушей.
   - Ой, так ты ведь тоже сейчас хитришь, не так ли? - сказала Сида своему брату, передавая Дама обратно матери. - Вот, забери его. А то он может перенять мои плохие привычки.
   - Если ты устала, то прямо так и скажи. Тебе не нужно приносить извинения, - пытался завести ее От.
   - Правильно! В таком случае ты мог его и сам подержать. Это тебя научит не лезть не в свои дела.
   - Я не хочу. Я ему не нравлюсь. Он плачет каждый раз, когда я беру его на руки.
   - Ах так? Да ты у нас недотрога! Ну-ка, давай, подержи его немножко. - Сида погладила руку братишки Ота. - А-а, да у тебя вся кожа в мурашках.
   - Он меня не любит, правда. Если ты мне не веришь, то дай его мне. - От улыбался.
   - Дайте-ка его сюда, - вмешалась раздраженно мать. - Ну, хватит вам, вы оба хороши.
   Сида передала братишку матери, а затем оба, она и От, залились смехом. Дам все еще наслаждался яркими, мигающими то здесь, то там огоньками, хотя уже давно прошло то время, когда он обычно уже спал.
   - Видишь, мама, Даму очень нравятся огоньки. Когда у нас будет электричество, как в старом доме? - спросил От.
   - Не начинай насчет электричества, сынок. Сначала зарегестрируем дом, - сказала мать.
   - Каким образом регестрация дома связана с этим? Было бы неплохо провести электричество. Мне надоело зажигать лампу каждый день.
   - О, дорогой, ты так говоришь, словно это такая тяжелая работа, - невозмутимо сказала Сида.
   - Да, но ведь было бы лучше, если бы у нас было электричество, разве нет? Или, если тебе это не нравится, то мы всегда могли бы выгнать тебя, так что ты можешь идти и жить в джунглях.
   - Да, мечтай! Но провести электричество?! Ха! Скорее всего нас выгонят с участка.
   - Когда вы оба собираетесь прекратить свой спор? Разве вы не можете разговаривать друг с другом как брат и сестра? - Когда она задумалась о том, что сказала ее дочь, она бессознательно прижала к себе своего младшего сынишку.
   - Вот и он! Дедушка пришел, - сказала Сида, показывая в его направлении.
   - Почему он так раскачивается? От, иди посмотри. - Еще до того, как мать закончила свою фразу, От уже выбежал дома.
  
  
  
   - Эй, От! - Громкий окрик, неожиданно прозвеневший в ушах, напугал Ота. Холодная рука схватила его за шею. Образ качающегося дедушки вмиг исчез.
   - Мы тебя напугали?
   - Идиот! Так подкрасться, ты меня и вправду напугал.
   - Я видел, как ты сидишь здесь, грызешь свои ногти и смотришь на огни на щите. Что, тебе интересно, почему огоньки перемещаются? Не беспокойся на этот счет. Такие вещи нам не понять. Это как карма.
   - Иди к черту, Пиак, я покажу тебе, - сказал его приятель. - Какая еще карма.
   - Садись, Там. Что у вас?
   - Пиак попросил меня по дороге найти где-нибудь косячку, - сказал Там, когда сел.
   - Ты меня обвиняешь?! Кто, кого просил? Спроси его сам, От.
   - Твой дед спит, От? - Там повернулся к нему.
   - А-а, сразу меняешь тему разговора, - сказал Пиак, подловив друга.
   - Да, он спит. Зачем он тебе?
   - Да, так. Совсем ничего. Так, спрашиваю, ну, если Пиак достанет свой косячок.
   - Да, да. Я - плохой. Ты один у нас такой хороший. Один единственный во всем мире, - сказал Пиак своему приятелю и, оба залились смехом. От улыбнулся. Они помолчали какое-то время.
   - Мы с Пиаком нашли новую работу, ты знаешь об этом? - спросил Там, вынув самокрутку с марихуаной и прикуривая ее.
   - И что за работа? Я думал, что владелец автобуса-пикапа преследовал вас, разве нет?
   - Что ты имеешь ввиду "преследовал нас"? - Там передал самокрутку Пиаку. - Мой старикан вернул ему деньги.
   - Ну так что же это за работа, о которой вы говорите?
   - Фабрика, где режут железо на той улице, - сказал Там, показывая рукой в направлении. - Там, где твой старик когда-то работал. Правильно? Только я работаю по ночам.
   - Начинается в три ночи, заканчивается в четыре, - добавил Пиак. - И деньги хорошие. Работаешь время от времени. Каждый день ходить не надо. Работа легкая. Если хочешь взять перекур - пожалуйста. Хозяин непротив. - Его забавляло сбитое с толку выражение лица Ота.
   - Что за работа такая, которая начинается так чертовски поздно?
   - Когда я иду на работу, хозяин не в курсе, потому что... - сказал Там, понижая свой голос, - ...я работаю, когда он спит. - Их обоих развеселило то, что От так легко верит. И они все еще смеялись, когда От понял, что они имеют ввиду.
   - Ну как, не хочешь сделать одну ходку? Деньги хорошие, правда. Вот, можешь подать заявление менеджеру прямо сейчас, - сказал Пиак, показывая на самого себя и передавая самокрутку Оту. От затряс головой, и ее забрал Там.
   - Ты не хочешь попробовать? - Там снова попытался передать самокрутку Оту. Запах марихуаны наполнил его ноздри. - Давай, бери!
   - Работа совсем не тяжелая. Тебе не надо стоять на солнцепеке, чтобы твоя голова почернела, как у фаранга без шляпы на голове. - Пиак и Там снова залились смехом, на этот раз еще громче, чем прежде.
   - Эй! Тише, а то дед проснется и тогда вам достанется. - Они успокоились и послышались только несколько приглушенных хихиканий.
   - Если тебе интересно, обращайся к менеджеру, хорошо? Платить ничего не нужно. Где еще ты сможет найти такое место, чтобы заработать более ста бат за ночь?
   Они передавали самокрутку друг другу, а затем швырнули окурок в темноту. Он ударился о плавующие сорняки и рассыпался пучком крошечных искорок прежде чем погас.
   - Ну, ладно, мы сейчас направляемся купить что-нибудь сладкое там в начале улочки, - сказал Там. - Пойдешь с нами?
   - Нет. Идите сами. А, да, кстати, если кто-то из вас случайно увидит мою сестру во время ваших дневных путешествий, скажите ей, чтоб она иногда заходила домой, хорошо?
   - А, я чуть не забыл. Моя мать сказала, чтобы я передал тебе, вчера ночью она видела Сиду в районе Банг Кун Пром. Моя мать проезжала мимо на автобусе, но она не успела сойти. Она попросила, чтобы ты передал это своему отцу. Ну, ладно, мы пошли. - Пиак встал, и оба покинули веранду. Шатаясь они пошли по мосткам и скрылись в темноте. Был слышен лишь голос Тама. "Те огоньки, которые кружатся вокруг того щита, так чертовски красивы."
   От почувствовал какое-то облегчение, услышав хоть какие-то новости о своей сестре. В течение трех месяцев он совсем ничего о ней не слышал. Если он и скажет своему отцу, когда он вернется, отец и не подумает искать ее. Жаль, что дедушка сейчас слишком стар, чтобы в одиночку выйти из дома.
   В течение долгого времени От сидел и думал, не зная, что делать с такими новостями. В конце концов он встал с пола веранды, вошел в дом настолько тихо, насколько было возможно и юркнул внутрь сетки.
   - От, где находится этот Банг Кун Пром? - спросил дедушка, как только голова Ота коснулась подушки.
   - Не знаю. Значит, ты еще не спишь, дедушка?
   -- Гм... Твой отец исчез, - тихо ворчал он. - Если бы он был здесь, то мы могли бы уговорить его сходить и найти ее.
   Мысли Ота все время возвращались к сестре, пока он наконец не заснул. Сердилась ли она на него? Потому что только он один был действительно причиной того, что его отец вышвырнул сестру из дома в тот день. Всякий раз, когда он думал об этом, он все время обвинял себя. "Мне не следовало так поступать... Мне действительно не следовало так поступать."
  
  

3

   Звук поезда Убон Ратчатани-Бангкок, грохотавшего по железным рельсам, отдавался эхом в темноте. Вагон третьего класса был набит людьми: молодые мужчины и женщины, дети и старики. Все они бежали от голода, в столицу, в город, где было их будушее.
   Разбуженные голодом, плакали дети; кто-то спал; пьяные шумели; мужья и жены ругались; кто-то искал совета у попутчика, делились проблемами и выражали сочувствие друг другу. Все эти звуки раздавались в вагоне третьего класса словно вопли страданий голодающих и несчастных. Но на самих пассажиров они не производили особого впечатления.
   У пятого окна от двери сидела супружеская пара. На коленях женщины спал маленький ребенок, который был аккуратно закутан в темное одеяло. Напротив пары сидел маленький мальчик. Он спал с открытым ртом, и слюна текла по его щеке. То и дело он замечал это и вытирал щеку тыльной стороной руки, но слюна снова текла из его открытого рта. Рядом с мальчиком сидел пожилой человек с седыми, коротко постриженными волосами, его плечи были плотно обтянуты куском пестрой материи. Он пристально вглядывался в вещи, находящиеся в пределах его поля зрения, словно инспектор, проверяющий вереницу повозок, запряженных волами. Но нет, он не был здесь главным. Он был всего-навсего одним из этих же людей, которые ехали в поисках удачи. Если он все время и не смыкал глаз, то лишь потому, что не мог спать, из-за страха. Он боялся, что проснется и окажется один в поезде, окажется покинутым всеми. Он не был уверен в достоверности того, о чем написал ему его сын. Поезд прибудет в место своего назначения - Бангкок, утром. Он бы смог заснуть, если бы прочитал письмо сам, но он не умел читать, и ему пришлось просить каких-то детей прочитать ему письмо. И даже тогда, когда они довольно сбивчиво передали его содержание, он все еще не был уверен.
   Старик еще туже затянул пестрый кусок материи вокруг себя. Темная, сухая кожа его рук сливалась с красками материи, и если не приглядеться внимательно, было трудно отличить плоть от ткани. Сквозняк в поезде не очень беспокоил его. У него дома было холоднее, гораздо холоднее, чем здесь. Многие люди из его деревни умерли от холода. Что за убийственный то был год, когда было так холодно? - думал он. Были лишь одеяла, которые раздавало правительство, и те, что привозили их дети, молодые ребята из Бангкока. Но этого было недостаточно для тех, кто был уже у порога смерти. А какой был тогда голод! Тогда не только у людей не было еды, даже буйволы не могли найти себе траву. У некоторых детей руки и ноги стали тонкими словно спички, а головы большими как у вурдалаков. Днем было так жарко, что грязная вода на дне колодца чуть ли не кипела, а по ночам было так холодно, что можно было лишь с трудом помочиться. Многие люди болели. Его деревня так погрязла в болезнях, бедности и долгах, что едва ли можно было бы сказать, какая из этих бед была более тяжелой. Когда он подумал о долгах, то вздохнул с облегчением потому, что он был здесь, в поезде. "Я не обманываю тебя," - бормотал он. - "Если бы они у меня были, я бы их тебе вернул."
   Его жене повезло. Она умерла задолго до того, как жестокость бедности достигла своей высшей точки. А он? Это его судьба. Он был обречен бороться до старости, видеть как все постепенно меняется и разрушается, год за годом, пока, в конце концов, ему не пришлось переехать к Бунми, к его старшему сыну, который выращивал рис на арендованных полях.
   - Папа, вы не хотели бы пожить в Бангкоке у Бунма? - начала спрашивать его невестка через несколько лет, когда все внуки разъехались. Старик никогда не сердился на то, что она постоянно задавала этот вопрос, потому что она была хорошим человеком. Он знал ее с тех самых пор, когда она была еще ребенком. Он все понимал. Так что, когда получил очередное письмо, он решился.
   На следующее утро поезд прибыл на вокзал Хуа Лампонг. По радио пассажиров предупреждали проверить все ценные вещи и багаж. Старик стоял в растерянности. У него был лишь один единственный кусок ткани, в которую были завернуты пара старых брюк и рубашка. Какую ценностью они могли иметь?
   Один за другим люди постепенно вышли из поезда. Некоторых встречали родственники, другие стояли сбитые с толку, а некоторые садились, доставали пакеты с рисом, чтобы накормить своих детей. Повсюду, под куполообразной крышей вокзала снующие туда и сюда люди.
   В письме говорилось, что он должен сидеть и ждать на скамейке, никуда не уходить и ни в коем случае не идти с кем бы то ни было. Он долго сидел и ждал, пока все люди, которые приехали вместе с ним, не ушли. Только какие-то незнакомые ему люди проходили взад и вперед. Он боялся, что может быть он приехал не в тот день. Он попросил кого-то рядом прочитать письмо и сказать ему, тот ли это день, который был указан в письме. Этот день был сегодня. С чувством облегчения старик стал ждать. Он был измучен дорогой и хотел спать, но не осмеливался даже закрыть глаза.
   Когда он увидел, как его сын идет в его направлении, он почувствовал такую радость, словно небеса заулыбались ему. Старик поспешил навстречу своему сыну, невестке и двум внукам. Он заметил выпуклость на животе своей невестки.
   - Сида, поклонись дедушке. От, поклонись дедушке.
   - Вот как! Вы так быстро растете! Помнишь своего дедушку? - спросил старик маленькую девочку. Как-то давно сын приезжал к нему вместе с ней. Но позже, насколько он помнил, сын всегда приезжал один. Он знал, что расходы на дорогу стоили не мало, тем более на двоих или троих.
   - А скольке лет этому?
   - Ему восемь, папа, - ответила невестка.
   Сев на корточки, он обнял обоих. - Гм... да благослови вас господь, маленькие.
   Тесная арендованная комната, в которой они жили почти что один над другим, служила кухней, жилой комнатой и спальней. Теперь со стариком стало еще теснее. Скоро, не более чем через три месяца, появится еще один член семьи, который откроет свои глазки на этот мир и займет место в комнате. И без чьей-либо воли комната станет похожей на конюшню.
   Старик быстро влился в свою новую семью, как будто он всегда был ее членом, помогал невестке и детям свертывать сумки из бумаги. Невестка становилась все тяжелее и медлительнее. Она быстро уставала и не могла работать подолгу. Старик был счастлив работать. По крайней мере, он думал, он не сидел просто так, ничего не делая, взвалив всю ношу на своего сына. Хотя доход от сумок был мизерный, это было лучше, чем не иметь ничего. Об этом он думал всякий раз. Следовало признать однако то, что он стал есть немного лучше и спать немного дольше, чем в своем старом доме.
   Оба внука, казалось, очень полюбили своего дедушку, особенно потому, что узнавали от него о своем собственном отце, когда тот был ребенком. Он бывало всегда рассказывал им о смешных моментах. Об их бабушке он тоже им рассказывал, а также о братьях и сестрах отца. Их маленький мир внутри четырех стен арендованной комнаты расширился. До сих пор они думали, что единственными близкими людьми, были те, которых они видели, то есть, их родители и они сами.
   Старик все больше привязывался к своей внучке, чем к внуку. Может это было из-за того, что Сида пыталась порадовать его больше, чем От, а может из-за того, что он видел внучку раньше и питал к ней особую любовь. Или может это было потому, что От не был тем ребенком, который стремился завоевать расположение других людей. Какова была настоящая причина, он не знал. Иногда по вечерам Сида брала одну из газет, из которых они сворачивали бумажные пакеты, и читала дедушке, а также показывала ему картинки. Из газет старик узнавал о разных странных вещах, о которых он никогда до того не слышал. Его внучка могла читать почти без запинки. Другой причиной, по которой он любил Сиду, было то, что она могла читать лучше, чем кто-либо в семье. Более того, он узнал, что письма, которые он получал, было написаны ею.
   В прошлом году Сида закончила четвертый класс начальной школы и не было никакой возможности, чтобы она пошла в пятый класс, принимая во внимание семейные обстоятельства. От был тогда в первом классе, он не очень хорошо понимал то, что она читала, даже тогда, когда его сестра ловко опускала трудные слова.
  
  
  
   День, когда младенец должен был появиться на свет, наступил. Старик чувствовал рост напряжения внутри семьи. Он узнавал это по раздражительности сына, исчезновению смеха в семье, по жалобам невестки о сведении концов с концами. Рис заканчивался, цены на воду и электричество поднялись, нужно было найти деньги для новорожденного. Все эти издержки падали на сына старика. Все, что он мог сделать - это только заварачивать больше и больше бумажных пакетов, быстрее и быстрее. Но человек не может быть машиной.
   До ожидаемой даты родов оставалось всего пять дней. Но вот у них появилась какая-то надежда, когда однажды Бунма, вернувшись в арендуемую ими комнату, сиял от радости. От него исходил слабый запах алкоголя.
   - У нас есть нечего, а ты пьянствуешь? - ворчала его жена, когда учуяла запах алкоголя.
   - Знаешь, это потому, что я могу теперь немного радостнее взглянуть на жизнь, - весело сказал Бунма своей жене, как будто не замечая выражение ее лица. - Эй, идем, давай покушаем немного сладкого, - позвал он дочь. - Дедушке тоже положи на тарелку.
   - У нас все будет отлично, - продолжал он. - У нас будет свой собственный дом. Как только ты родишь, мы прямехонько туда переедем. Завтра я начинаю строить. Вот тааак! У меня, черт побери, будет свой дом, как и у других людей, и в этой жизни! - Он лежал на спине, распростершись на полу, как обычно это делал, когда приходил домой с работы. Все были сбиты с толку тем, что сказал Бунма.
   - Если ты пьян, то лучше было бы тебе прилечь, - сказал старик. - Не надо заводить жену своими необузданными речами.
   - Я не пьян. Я говорю правду. - Бунма повернулся на бок и засунул руку в правый карман своих брюк. Он швырнул три пачки банкнот по сто бат. - А вот это видели! На это мы построим свой дом.
   - Где ты взял эти деньги? - спросила его жена. Конечно, деньги им были нужны, но она была напугана, увидев у Бунма такую огромную сумму. Это была действительно огромная сумма, какую они никогда не видели за всю свою совместную жизнь.
   Дети посмотрели на деньги и затем, повернувшись, уставились на отца. Сейчас они думали, что их отец на самом деле был всегда богат. Старик оцепенел, его рука с ложкой сладкого десерта застыла на полпути ко рту. Это и вправду были деньги. Это была не шутка и не бессвязная болтовня пьяного.
   - Вам и необязательно все знать. Просто они у меня есть.
   - Бунма, ты ведь никого не ограбил? - Старик не мог понять, как такой глупый вопрос мог сорваться с его губ.
  
  
  
   Вот так мечта Бунма построить свой дом стала реальностью. Она осуществлялась благодаря усилиям его самого, его отца и четверых его друзей, которых он также убедил начать строиться на этом же месте. Бунма старался осторожно тратить деньги, насколько это было возможно, но их едва хватило после того, как была отложена сумма на рождение ребенка. Когда дом был построен, у семьи оставалось всего двести бат. Более того, он не работал три дня и потерял девяносто бат из своего заработка. Все суммы денег перепутались в его голове, хотя их было не так уж и много. Он думал однако, что иметь свой собственный дом и платить всего двадцать бат в месяц за аренду земли было лучше, чем триста бат в месяц за аренду жилья, которое никогда не будет принадлежать им. Так что, его решение занять деньги у китайского бизнесмена, чтобы построить дом, было совершенно правильным.
   Жена Бунма родила мальчика. Она находилась в больнице всего два дня. - Кто твой папа, а? - по-стариковски непосредственно спросил старик, когда увидел ребенка в первый раз. - Хорошенький маленький смугленыш, вот ты кто!
   Вот так все они - дедушка, отец, мать и трое детей - переехали в хижину, и каждый был счастлив по-своему. А тем, на чьем лице это счастье было действительно заметно, был Бунма. В то время как Сиде и Оту дом не очень то понравился, так как, в отличие от старого дома, в нем не было электричества. А что касалось воды, то им приходилось пользоваться краном у дома на углу.
  
  
  
   К тому времени, когда Даму, младшенькому, исполнился год и он становился действительно прехорошеньким, дела изменились. Вскоре после того, как Бунма сменил работу, старик стал уходить точить ножи на близлежащих улочках, позже отваживаясь ходить дальше, так как стал знаком с дорогой. Сида уходила протирать стекла машин, когда на перекрестке загорался красный свет. Это являлось основным занятием детей в округе. От все еще ходил в школу и в этом году он ходил уже во второй класс. Невестка старика смотрела за детьми, а когда у нее было свободное время, она как и раньше сворачивала бумажные пакеты.
   В этом году Бунма снова сменил свою работу. Теперь он был членом рыболовецкой бригады на судне в Махачай, так что между его приездами домой проходило много времени. Это все было из-за ссуды. Она была причиной смены работы и заставила его быть вдалеке от семьи.
  
  
  
   Хотя доход от точки ножей был не всегда регулярным, это было тем, что старик мог делать лучше всего. Во всяком случае лучше, чем заворачивать бумажные пакеты, чем он занимался, как только приехал жить в Бангкок. На самом деле он точил ножи с тех самых пор, когда был еще ребенком, и, когда он был молодым человеком, нож, засунутый за ремень, всегда был остр и блестел в деревянных ножнах. Так что у него не было никаких проблем с новой профессией. Он даже дивился тому, до чего эти жители Бангкока были глупы, что точили ножи. Если бы у него была возможность рассказать людям из его родной деревни, ни один не поверил бы ему. "Ты берешь деньги лишь за то, что точишь ножи?" спросили бы они с сомнением. "Нет, да ладно тебе... ты шутишь!" Вот чтобы сказали его друзья, думал он. "Это не так уж и легко как можно подумать." Бормотал он, тряся головой во время ходьбы.
   Его сильно загрубевшие ступни шагали медленно и без устали по цементной поверхности. Если бы у них был свой собственный голос, то старик наверняка бы услышал их возмущенную жалобу о том, что, хотя они и были уже старыми, они никогда не носили обувь такую, как у другой пары ног. Улица за улицой, переулок за переулком они бесстрашно ступали, начиная с прохлады утренней росы, в жгучую жару дня, вплоть до прохлады вечера. Все, что нужно было старику для работы, это маленькая пластиковая коробка-контейнер и точильный камень, а также его умение и хриплый крик: "Ножи точим... Тооочим ножиии!"
   В данный момент подошва его ног медленно давала ему знать о том, что наступил вечер. "Нооожики точииим!" - кричал он, думая про себя, еще одна-две работы и затем он пойдет домой, а по дороге домой он купит для своих внуков немного рисовых пирожных у входа в их улочку. Он побрякал монетами в своем кармане с чувством удовлетворения. Только один раз за все это время ему так посчастливилось, как сегодня. Казалось, что с того самого момента, когда он только закричал, люди вышли и столпились, споря друг с другом, желая поскорей наточить свои ножи. "Небольшая удача" - бормотал он, вытаскивая левую руку из кармана.
   - Отец... Отец... Сюда, пожалуйста! - Старик внезапно остановился и повернулся по направлению того места, откуда доносился голос. Пожилая женщина стояла у деревянных ворот перед своим домом и смотрела на него. Он подошел к ней. - За сколько вы точите? - спросила она.
   - По три бата за нож, - он ответил, доставая свой точильный камень из коробки и кладя его на землю.
   - Это немного дороговато. Как-никак вы ничего не вкладываете. Ваш камень не такой уж и старый. Все, во что вам это встает, стоит лишь немного вашего труда.
   - Это не дорого, мадам. Это моя обычная цена. Заплатите три бата и вы будете пользоваться многие месяцы, пока понадобится наточить их снова. - Он говорил, как тот, кто повторяет заученную наизусть фразу, которой ему приходилось частенько щеголять.
   - Вы не могли бы немного снизить цену? - спросила женщина, легко и нежно пробежав рукой вдоль лезвия. - На самом деле, он все еще острый.
   - Я могу сделать два за пять бат. - Старик присел на корточки и протянул свою руку, чтобы взять ножи. Но рука его повисла в воздухе, женщина не подала ему ножи.
   - По два бата за каждый, хорошо? Два за четыре бата. Уже поздновато, так что вы сразу пойдете домой.
   Старик кивнул, подавляя свое возрастающее раздражение и передал ей пластиковую коробку с просьбой наполнить водой.
   - И есть еще один маленький ножичек. Крохотный, для чистки фруктов, хорошо? - Старик молчал, не желая торговаться с этим человеком, с такими он сталкивался частенько. Женщина взяла контейнер и принесла ему немного воды.
   Старик сел у забора и начал точить три ножа. Когда он закончил, женщина великодушно улыбнулась и дала ему четыре монетки. Старик тихо поблагодарил ее ничего невыражающим взглядом и пошел.
   Со временем он научился различать сколько его мастерства по заточке ножей заслуживал тот или другой человек. Что касается мадам, минуту назад, то он думал, что она получила на столько, сколько заплатила.
   Когда он почти что дошел до главной дороги, уличные фонари зажглись, отгоняя подкрадывающуюся темноту.
   Старик понял, что сегодня он доберется до дома позднее, чем когда-либо. Как и местные дети, которые вечно заняты сбором металлолома и пластиковых пакетов, он абсолютно забыл о доме, который покинул утром. Он продолжил свой путь вдоль главной дороги в направлении своей улочки, которая вела к дому. Но он уже больше не выкрикивал "Ножи точим, ножиии точииим!" Он просто шел в тишине со склоненной головой среди рева машин и мотоциклов. По тротуарам спешили люди, кто-то, испытывая отвращение, старался не смотреть на него, взгляды других выражали жалость, они видимо думали, что в его возрасте ему бы следовало быть уже на пенсии. Старик не обращал никакого внимания на то, как смотрели на него люди. Он лишь ускорял свой шаг. Сегодня он не только возвращался домой поздно, но и ушел слишком далеко.
   Покрытая седыми волосами голова старика была полна мыслей, он думал о том, какие сладости хотела бы Сида, а также, что хотели бы другие. Должно быть все уже будет продано у входа в улочку к тому времени, когда он будет там. Для большей верности он решил купить у уличного торговца, которого он встретил на пути. Он выбрал четыре типа рисовых пирожных и засахаренных фруктов. Там были и другие сладости, на которые он даже не осмелился взглянуть, не говоря уже о том, чтобы указать на них. Их позолоченные ленточки выглядели словно полоски золота, разложенного на подносе. Кушать фой тонг было не маленьким делом для такого, как он. Оно требовало определенного обдумывания, значительного обдумывания, на самом деле, перед тем, как решиться.
   Внутри пластикового контейнера, в котором до настоящего момента лежал только точильный камень, пакет со сладостями тоже спорил с ним теперь за свое место. Он представил себе, когда он уже дойдет до дома, Сида выйдет навстречу и подбежит, чтобы забрать контейнер. Но сегодня она будет удивлена от того, что обнаружит внутри еще и бумажную сумку. Она будет торопиться, чтобы открыть ее, не позволяя Оту подойти ближе. Затем выложит сладости на жестяную тарелку, чтобы все могли их попробовать. Как и следует ожидать, он будет выбирать первым. Когда все сладости закончатся, Сида получит второй сюрприз, он достанет десять бат и даст их ей, а Оту даст пять бат. То, что останется, пойдет его невестке для покупки риса, молока, средства против комаров, мыла, или того, что необходимо. В этот момент дети будут удивляться и спрашивать друг друга, где же дед нашел деньги.
   Да, он конечно же прошел длинный путь. Звуки движения затихли и ему попадались лишь случайные прохожие. Старик свернул на свою улочку. "Я во всех отношениях также устал, как и вы," - сказал он, пытаясь утешить свои ноги. От цементного входа в улочку надо было идти прямо до конца. Последний фонарный столб отходил все дальше и дальше, и его тусклый свет уже совершенно не мог противостоять темноте в нижней части улочки.
   Земля, ведущая к деревянным мосткам, которые перекрывали плавающие сорняки, была скользкой и затемнена кроной большого шелкового дерева. Плотная трава сама собой выросла по обе стороны тропинки. Старик был достаточно знаком с дорогой и помнил, где было сухо. Он уверенно выбирал свой путь сквозь темноту, балансируя, чтобы не наступить на грязные и скользкие участки, и теперь проходил под шелковым деревом.
   Вдруг старик почувствовал, будто его схватил какой-то призрак. Он стал задыхаться, но не мог издать ни звука, хотя он и пытался бороться со всей своей силой, которую его уставшее тело могло собрать. При помощи контейнера, который он нес, он атаковал по тому, что было причиной его стесненного положения. Все, что он мог разобрать, было мимолетными тенями в темноте. Но чем больше он боролся, тем сильнее становилось сжатие, словно было что-то, что давило на его шею и что-то закрывало его рот.
   Старик перестал сопротивляться. Инстинктом точильщика ножей он понял, что лезвие ножа было приставлено к его боку, и что если он будет продолжать сопротивляться, то лезвие может проникнуть прямо в него. Он почувствовал, как чьи-то руки быстро пробегали по карманам его рубашки и брюк. Когда деньги, которыми он бренчал только что этим вечером, выскользнули из карманов его брюк, последовал тупой и сильный удар палкой или чем-то еще по его позвоночнику. Он упал на зловонную, грязную землю. Звук шагов двух быстро убегающих людей постепенно замирал вдали.
   "По-мо-ги-те!" - закричал старик. Но он был слишком далеко от какого-либо дома, чтобы кто-нибудь мог его услышать. Медленно он поднял голову из грязи. С трудом он попытался подняться на ноги. У основания позвоночника болело больше всего. Не было смысла звать на помощь снова. Он стал лихорадочно нащупывать в темноте, среди грязи и слякоти, свой пластиковый контейнер, свой точильный камень и пакет со сладостями. Но все рассыпалось в разные стороны, так что сегодня вечером ему нечего будет принести домой, кроме жгучей боли в своем позвоночнике.
   Старик пошел спотыкаясь по деревянным мосткам, весь покрытый грязью и издавая неприятный запах. Ни один прохожий в этот момент не обратил бы на него никакого внимания, потому что пьяные старики, шатающиеся по округе и выглядящие неопрятно, было обычным явлением в том месте.
   Теперь он почти был дома. Он собрал всю свою решимость и изо всех сил продолжал идти. Его невестка и внуки тем временем сидели и смотрели на новый неоновый щит. Первым, кто подбежал к нему, была не Сида, как он себе воображал.
   "Дедушка, что случилось?" - закричал От, устремляясь к нему и поддерживая его всей своей силой, которую ребенок его роста мог нести в себе.
  
  
  
   В ту ночь было уже очень поздно, но никто не ложился спать. Когда соседи услышали о том, что произошло, то зашли навестить. Те, кто умел делать массаж, суетился над его поврежденной спиной. Они кляли разбойников, и высказывали друг другу свои предположения, как они всегда это делали и раньше, что это были наркоманы с соседней улочки. Один предложил сделать заявление в полицию. Невестка старика согласилась. Но кое-кто выдвинул свои возражения. Если дадут знать полиции, то это будет означать, что надо будет еще раз выходить, а затем вся эта история будет просто раздуваться больше и больше. Им придется привести полицию, чтобы посмотреть на то место, где это произошло, и пройдет не мало времени, когда все закончится. Главным было то, что старик никого не сможет опознать. Деньги пропали, и докладывай не докладывай, они все равно не вернут их обратно. Лучше не сообщать; съэкономь время и брось это дело. "Удача, что он все еще жив," - комментировал другой. "Могло бы быть хуже" - говорили они тихо между собой в темноте, в тесной комнате, в мерцающем красном свете лампы. Когда настало время возвращаться домой, они ушли по-двое или по-одному. Последней ушла соседка Пу, мать Пиака.
   Все соседи ушли, оставив жертву лежать на рваной циновке в углу комнаты. Остались лишь следы избиения на спине и восемьдесят бат, которые он не мог выбросить из головы, и которые свидетельствовали о нападении под шелковым деревом.
   Следующим утром Сида и От встали рано и вышли, чтобы разыскать пластиковый контейнер и точильный камень на месте происшествия прошлой ночи. Не было и намека на то и другое, лишь порванный бумажный пакет и толстый кусок рисового пирожного, завернутый в лист бананового дерева, весь покрытый слизью. Часть пирожного просочилась сквозь лист в грязь от того, что на него наступили. "Что за человек мог просто так вот все бросить?" - удивлялась Сида. "Как нестыдно."
  
  
  
   Как только в семье дела стали налаживаться, снова все пошло не так. Старик уже не мог выходить точить ножи из-за частой боли в спине, что, в свою очередь, вызвало проблемы с ногами, они причиняли ему острую боль, когда он ходил. Все, что он мог делать, было сворачиванием бумажных пакетов, как он делал это до того. Но, что еще больше обостряло ситуацию, было то, что он не мог подолгу сидеть.
   Так что семья стала испытывать трудности снова, и может быть даже еще больше, чем раньше, потому что малыша Дама все еще кормили грудью, Сида и От все время росли, а Бунмы не было рядом, чтобы спасти положение. Он приезжал только один раз в месяц, и денег, которые он привозил с собой, не хватало, чтобы удовлетворить бытовые нужды. Каждый раз, когда он возвращался, он привозил с собой лишь только все более изнуренное и высохшее тело и раздражение. Иногда он ругался со своей женой, или приставал к детям, особенно к старшей, Сиде. Иногда по ночам старику приходилось слушать скрипучий звук досок, потому что Бунма не спал. Он лишь ходил туда и сюда внутри дома большую часть ночи, разговаривая сам с собой, чего он никогда не делал раньше.
   Дни шли, а долги росли. Десять или двадцать бат от сочувствующего друга, время от времени немного риса - было то, чем могли помочь друзья. Они не просили вернуть что-нибудь из этого, потому что очень хорошо знали, что их помощь друг другу на столько, на сколько они могли, ничем не отличалось от помощи неумеющего плавать, но пытающегося спасти другого. От закончил второй класс. Когда четверть закончилась, он стал выходить и продавать газеты с друзьями-соседями, а когда начался новый учебный год, он ни разу не появился, чтобы посмотреть на классную комнату третьего класса. Хотя он и очень хотел, но его мать все время говорила, "Это еще один способ сократить расходы." Хотя в то время Оту и было всего десять лет, он хорошо осознавал, что "это действительно была экономия".
   Меньше чем через месяц Дама перестали кормить грудью, его мать бросила заворачивание бумажных пакетов и оставляла Дама дома со стариком, на то время, когда уезжала искать работу за пределами дома. Так что внук, который теперь бегал вокруг и был в непослушном возрасте, и дедушка, который едва мог ходить, сами смотрели за домом. Удачей для Дама было то, что он достиг своего возраста и не утонул среди плавающих сорняков.
   Он выжил, но он не имел ни малейшего представления о том, каким был мир за пределами зарослей плавающих растений.
  
  
  
   Невестка все еще не нашла постоянную работу. Она хваталась то за то, то за это, но все это была временная работа, постоянной работы, как у детей, у нее не было. Никто не хочет платить взрослому человеку, говорила она старику, особенно, если он не умеет даже читать.
   Иногда она возвращалась домой с работы поздно ночью. Старик все время предостерегал ее о том, чтобы она не возвращалась домой так поздно. Но ситуация повторялась. Поскольку это касалось денег, ему не было интересно сколько она приносила. Это было ее делом, думал он, справляться с делами дома.
   Когда Бунма вернулся, он не очень то обрадовался тому, что его жена уходит работать. Он был уверен, что все еще мог содержать семью, хотя это было неправдой. Когда жена объясняла причины, они ругались. Бунма не мог уговорить ее не работать, и когда он выходил в море, она продолжала уходить из дома.
   Много месяцев позже чувство близости в семье стало пропадать. Все возвращались домой измученными и сразу шли спать. Не осталось времени для шуток и дурачества друг с другом, как это бывало раньше. Никто не обращал особенного внимания на другого. Им всем приходилось работать до изнеможения, борясь с ценами на рынке, которые с каждым днем становились все более высокими. Они были словно обычные люди, соревнующиеся с профессиональными атлетами: не важно как бы быстро они бежали, не могло быть и речи, что они могли хотя бы приблизиться к ним.
   Вот поэтому, никто не заметил, кроме мальчишек из соседних домов и молокососов в нижней части улочки, что Сида повзрослела, и стала довольно таки привлекательной. И другое, что даже старик не заметил, было то, что его невестка пудрила свое лицо и красила губы каждый раз, когда уходила.
   Одну ночь или может быть две, он не мог припомнить, приходила ли она вообще. От добровольно вызвался сбегать в нижнюю часть улочки. Весь дом был обеспокоен, но они ничего не могли поделать, кроме того, что сидеть и ждать, пока не стало совсем поздно. Поздно следующим утром она вернулась и выглядела утомленной. Она сказала старику, что подрядчик хотел, чтобы они закончили работу быстрее, так что им пришлось работать дополнительно в ту ночь, и в то время, когда они закончили, не стоило брать такси, чтобы добраться до дома, так что она осталась ночевать в доме сослуживца. "Если я не прихожу домой вовремя, не стоит беспокоиться," - также добавила она. Старик кивнул и с тех пор перестал беспокоиться о ней.
  
  
  
   Даму было три года. Оказалось, что невестка старика снова забеременнела. Каждый был счастлив, и хотя они очень хорошо знали, что это будет означать еще большие трудности, они все же хотела увидеть новое существо, которое будет их кровью и плотью.
   Но все обернулось совсем по-другому. Когда однажды вечером Бунма вернулся домой и увидел в каком положении находится его жена, это вылилось в самую чудовищную драму. Когда дело дошло до драки, собрались соседи и стали их унимать. Сида и Дам неудержимо плакали. Старик был рассержен, рассержен от жестокости своего сына. Он ругал его так, как никогда этого не делал. "Это не мой ребенок," - повторял Бунма снова и снова. Он говорил громко, а сам весь дрожал.
   - Как же это может быть, не твой ребенок? Она твоя жена, - возражал старик, показывая на свою невестку. - Так как же это может быть, что ребенок, которого она носит, не твой?
  
  
  
   На следующее утро, когда рассвет еще не наступил, и в окрестностях люди еще не проснулись, никто не видел тень женщины, двигающейся по деревянным мосткам по направлению к нижней части улочки и главной дороги. Никто, кто спал в том же доме, тоже не знал об ее уходе.
   С того дня старику одному пришлось смотреть за своими внуками; слов больше не было, потому что объяснение, которое дал его сын, было убедительным. Только относительно Сиды рот Бунмы оставался крепко закрытым, когда старик спрашивал о ней.
   Дам продолжал расти, в то время как ноги старика постепенно становились все хуже и хуже. Позже он стал двигаться по полу на нижней части своего тела вместо ног.
  
  
  

4

  
   - Подъем! Подъем! - громко кричал кто-то, нарушая покой внутри крошечной каюты. Лампа в сорок ватт еще горела.
   Человек, который всех разбудил, был одет в пару черных китайских брюк, часть туловища была наполовину оголена и обнаруживала крепкую верхнюю часть его торса. Он был не очень высок, но до безобразия кряжист. "Просыпайтесь! Подъем!" - продолжал он, толкая ногой мужчин, целая дюжина которых лежала, тесно и беспорядочно сбившись как селедки в бочке. Многие из них были совсем сонные и страстно желали теплоты деревянных досок, на которых они лежали. Но надо было стряхнуть с себя это желание, потому что громкий голос отдавал приказ. Когда шлюпка тралила рыбу, никто не получал достаточно сна, сколько требовали их измученные тела.
   Прожектор на носу судна уже был включен, а от мотора исходило надоедливое жужжание. Вскоре все уже стояли на палубе, одевшись в рабочую одежду. Кто-то был в трусах; на других были просторные брюки в китайском стиле, кто что предпочитал. Одинаковым у всех были лишь резиновые сапоги, которые были необходимы, чтобы защитить ноги от острых спинных хребтов рыбы и кусочков дерева и металла, которые приносило в сетях. Это было не то место, где можно было рискнуть ходить босиком, любая ошибка могла привести к ненужной потери крови.
   Звезды высоко на небе все еще блестели над темной водой. Вдалеке, словно светящиеся точки, были видны огни других лодок.
  
  
  
   Медленно, оборот за оборотом, с помощью лебедки, канат поднимался. Как только сеть прикреплялась к шкиву, ее начинали поднимать с морского дна. Вода из сети хлынула обратно в море, и там, где она ударялась о поверхность, казалось словно тысячи светлячков кишат в воде. Лебедка заскрипела и сеть поднялась в воздух с одного борта шлюпки, которая наклонилась от веса рыбы, бьющейся внутри сети. Судовая команда ослабила трос и осторожно опустила набитую рыбой сеть на середину палубы. Вода, которая не успела просочиться из сети, теперь вытекала через отверстия в бортах шлюпки.
   - Это было рискованно, но это того стоило, - заметил шкипер боцману, когда они стояли и смотрели как наемные рабочие раскладывали рыбу по ящикам для заморозки. - Если бы у нас каждый раз было столько, то было бы неплохо, - добавил он, уставившись на груду рыбы.
   - Была бы неплохая прибыль, ты не считаешь? - отметил боцман.
   Заложив руки за спину, оба стояли и улыбались. Они с удовлетворением наблюдали, как около дюжины человек были усердно заняты своей работой, их брови и спины были покрыты потом, несмотря на предрассветную прохладу.
   Синий цвет стал сливаться с частью горизонта, а звезды постепенно стали исчезать. Чайки два или три раза медленно похлопали крыльями, а затем спланировали вниз, весело и величественно, как будто ликовали встречая ласковый рассвет. На горизонте солнечный свет уже извещал о новом дне. Сегодня был двенадцатый день с того момента, когда шлюпка вышла в море.
  
  
  
   Судовая команда сидела кольцом и завтракала. Солнце поднималось по диагонали, создавая угол по отношению к поверхности воды. Солнечный свет покрывал поверхность воды, отражаясь сотнями крошечных серебристых частичек, которые мерцали так сильно, что шипало глаза.
   - Мы матросы, мы выходим ловить свежую рыбу, а эта, что мы едим, соленая, - пожаловался один из группы.
   - Хватит постоянно ворчать. Если ты все время будешь говорить, все закончится, - предостерег его другой. В самом деле, так оно и было, потому что рыбы было не так уж много, в смысле разнообразия, а также в смысле количества, так что они не могли себе позволить хоть что-то выбрасывать. Главным было то, что все они были постоянно голодными. Жадность, с которой поглощалась пища, давала повод шкиперу и хозяину делать язвительные эамечания - "эти свиньи жрут так, как будто не ели неделю". Когда, как то раз, кто-то пожаловался на еду, с ним быстро расправились: "У тебя дома и риса-то нет, а сейчас, как только ты побыл немного на судне, ты уже хочешь есть только хорошую рыбу."
   Когда все закончили с едой, работой кока было убрать тарелки и другую посуду. Некоторые улизнули, чтобы немного вздремнуть, в то время как другие, в особенности молодые, сидели группами, смеялись и рассказывали о своих былых встречах с проститутками. Некоторые показывали фотографии, и россказни о любви между моряками и шлюхами давали повод периодическим взрывам смеха. Всегда было что-то, о чем можно было поговорить, чтобы убить время, пока они ждали, когда им нужно будет снова тянуть сети.
   С того события дома, связанного с его дочкой, Бунма едва ли говорил с кем-нибудь. Частенько он просто сидел в одиночестве, затерявшись в своих мыслях и уставившись на простор океана. Это вот и привело к тому, что на него навесили ярлык идиота. Некоторые из молодых членов бригады стали дразнить его, обращаясь к нему "Тупой", вместо 'Ма, или Бунма, как было прежде.
   Вдали берег белого цвета простирался вдоль странно очерченного осторова. Бунма видел его впервые. Он не очень хорошо знал море, кроме того, что мог просто различать некоторые острова. К тому же, это было неважно знать или запоминать, потому что его жизнь, а также жизнь других членов экипажа зависела только от шкипера. Не было необходимости в том, чтобы тратить время перерывов на отдых на изучение моря. Его обязанностью было использовать свои руки, когда ему приказывали. Бунма думал, что подобные ему люди, даже если бы они были рождены еще десять раз, никогда не смогли бы купить такое большое судно и ходить на нем в море. Он думал, что как только он выплатит свой долг, он уйдет с шлюпки. Разве это было не то место, которое в конечном счете принесло развал в его дом? Разве не из-за этой шлюпки он потерял жену и дочь, которых любил?
   Прошло уже два с половиной года с тех пор, как он застрял на этой лодке. И все из-за ссуды в каких-то три тысячи бат, которые он собирался использовать для строительства дома. Это изменило его жизнь и поставило ее с ног на голову.
  
  
  
   В тот день Бунма пошел встретиться с таугэ, неуверенный в том, понравится ли таугэ то, о чем он будет говорить. "Попробуй", - пытался он убедить себя. "Как-никак, другие получили."
   Бунма поднял сложенные руки, чтобы поклониться пухлой фигуре, провалившейся в кожанное кресло за большим рабочим столом.
   - Что у тебя? - спросил низкий голос, как будто с какой-то другой стороны, потому что личность, заполнившее кресло нисколько не шелохнулась.
   - Гм... ничего, сэр. Гм... - вылетело что-то из уст Бунмы, и это было всем тем, что он мог изречь. Он склонил свою голову и стал смотреть на мягкий как пух ковер кремового цвета. Страх охватил его снова, когда он подумал, что мог оставить грязные следы на ковре, хотя он и вымыл свои ступни перед тем, как войти, так что они были даже чище его собственного лица.
   - А, так если ничего, то зачем ты тогда пришел? - Снова казалось, что за столом действительно не было никого, кто говорил.
   Бунма должен был собрать всю свою храбрость, чтобы начать говорить. - Я пришел спросить о том, правда ли, что вы разрешаете своим рабочим строить дома на вашей земле, сэр? - спросил он смешным голосом - его голос звучал так, словно был чужим.
   Дряблая глыба плоти наклонилась вперед. Непонятно, была ли то грудь или живот, что выдавалось над краем стола. Одна бровь поднялась, а маленький, узкий глаз под ней уставился на него. Бунма не осознавал, что большой палец его ноги зарывался в ковер.
   - Мм... Разве участок сейчас еще не весь занят? Я не имею ни малейшего представления, кто там живет. Я все оставил под контроль своего опекуна. - Фигура сразу стала более оживленной, как будто Бунма нажал кнопку включения стартера.
   - Еще нет, сэр. Там еще имеется место, - ответил тотчас же Бунма.
   - Откуда ты знаешь? Там ведь не так уж и много земли. Передняя часть принадлежит кому-то еще.
   - Вэк сказал мне, сэр.
   - А, так это был Вэк, кто предложил?
   - Так точно, сэр. И я подумал, что аренда очень невыгодна. И другой причиной является то, что мой отец приехал жить с нами, а моя жена вот-вот собирается родить. Дом, который мы арендуем, вскоре будет нам тесным.
   Едва заметная улыбка ненадолго появилась на лице таугэ, и он кивнул.
   - Хорошо, хорошо. Ты можешь идти и строить там дом. Ты сейчас испытываешь тяжелые времена и я сочувствую тебе. - Он говорил как добрый человек. - Но позволь мне сказать тебе сразу, что если я захочу использовать ту землю, то тебе придется уйти. Но пройдет несколько лет перед тем, как я решу что-либо делать с ней.
   Бунма теперь мог позволить себе улыбнуться. Доброта таугэ произвела впечатление на него. Затем, в течение какого-то времени, он задумался о деньгах на строительство дома, и его лицо снова помрачнело, даже больше, чем тогда, когда он вошел. Казалось, что в комнате, охлаждаемой кондиционером, стало жарче.
   - Спроси Вэка, кому ты должен платить земельную ренту. Все решено, теперь ты можешь вернуться к работе. - Громадная глыба плоти снова прильнула обратно к кожанной подушке.
   Бунма колебался, не в состоянии решить, спросить ли ему получить свою зарплату вперед. Не будет ли это с его стороны вглядеть слишком уж нагло, когда ему только что дали позволение строить дом на участке? В то время как он все еще был в нерешительности, его голос тихо произнес. - Таугэ, сэр, не мог бы я получить какую-то часть моей зарплаты вперед, с тем чтобы я смог построить дом?
   Прошло какое-то время до того, пока слово соскользнуло с глыбы жира, сидящего за столом. - Сколько?
   - Три тысячи, сэр. - Ответ, который хранился в его голове, находясь в состоянии покоя, поднялся и вылетел изо рта.
   Ответ был не менее быстрым. - Попроси Нитая в приемной принести кредитный договор. Я знаю, что ты один из тех, у кого большой стаж, так что я позволю тебе.
  
  
  
   Годом позже кредитный договор заставил почувствовать свое присутствие. На протяжении того первого года, он насыщался сам по себе потом Бунмы, незаметно становясь все больше и больше.
   Дети Бунмы быстро росли. Его отец и жена сворачивали бумажные пакеты, им приходилось работать до изнеможения за каждый бат. У них почти постоянно не было риса. Все неизменно дорожало. Лишь зарплата Бунмы оставалась стабильной, тридцать бат в день. Проходил месяц, за ним другой; проценты неизменно накапливались. Поначалу договорились о том, что проценты и ссуда будут удерживаться из его зарплаты. Через некоторое время остались только проценты. Затем одни месяцы он платил, другие не платил, так что в конце были удержания, которые накладывались на проценты. Все это стало сбивать Бунму с толку. Но он ни разу дома и не обмолвился об этом. Он мирился с этим. Он продолжал мириться с этим.
   Однажды, в тот день, когда срок договора истек, а долги еще оставались, его вызвали в офис таугэ. Там был другой, на вид состоятельный китаец, который громко разговаривал с таугэ. Бунма зашел и бесшумно встал, как приплата. Он слушал как они говорили по-китайски, не понимая ни слова. В конце концов они замолчали и таугэ повернулся к нему. "Ты знаешь, что у нашей фабрики проблемы?" Казалось он молил о сострадании. "Причиной, по которой мне пришлось уволить нескольких людей, является то, что работы не так уж и много."
   - Да, сэр, - сказал Бунма дрожащим голосом. - Я надеюсь, я не буду одним из них. Пожалуйста, будьте милосердны, сэр. Моя жена и семья будут в серьезных затруднениях.
   - Проблема не в том. Не переживай из-за этого. Я нашел тебе новую работу. Я не собираюсь оставлять тебя без работы. Я понимаю твои трудности. - Он улыбался, обнажая блестящие золотые зубы. Бунма был тронут добротой таугэ по отношению к нему. Он пал ниц у его ног в знак глубокой признательности.
   - Гм... насчет денег. Я попытаюсь выплачивать их вам частями, - сказал Бунма как только снова встал на ноги.
   - Не переживай, - сказал таугэ взмахнув рукой. - Тебе не надо платить мне. Я передал твой долг вот этому господину. Просто подпиши здесь, и мы с тобой будем в расчете. А завтра ты можешь начать работать у него.
   Бунма подошел и расписался на новом контракте, лежащем на том же столе, на котором он подписывал контракт год назад. Позже он узнал, что Вэк был жертвой таких же обстоятельств и находился на другом рыболовецком судне, принадлежащем тому же владельцу в Махачай.
   Долг Бунмы старому таугэ был ликвидирован, так что оставался только новый долг новому таугэ, который, с процентами от процентов предыдущей ссуды, составлял более чем четыре тысячи бат. Нет, это не было рабством: всего-навсего законный перенос долга в обычном порядке.
  
  
  
   Бунма находился на судне долго. Достаточно долго, чтобы знать, почему другие не могли это выдержать. Это была трудная и рискованная работа для тех, кто привык к жизни на суше. Иногда приходилось работать на палубе ночами в шторм и проливной дождь, когда тело дрожало от холода, а иногда часами без перерыва стоять под палящим солнцем. Надо было быть крепким как сталь. Некоторые выдерживали только одну поездку и больше никогда не возвращались, другим удавалось выдержать две или три, они забирали свои заработанные деньги, а потом исчезали. Такие случаи были сплошь и рядом. Сам Бунма тоже думал об этом, но ему приходилось благоразумно терпеть. Куда бы он убежал, когда его дом все еще был на земле таугэ, а его ссуда, по другому контракту еще не была выплачена? Если бы он убежал и переехал, то ему бы пришлось искать новую работу. Где бы тогда жили его отец, жена и дети? Все бы стало еще хуже, чем теперь. Или предположим, что он вернется в свой старый дом, что они будут делать, чтобы свести концы с концами. Он не был одинок, как другие молодые люди, которые все время приходили и уходили.
   Его ежемесячная зарплата, составляющая шестьсот бат, не включала процент, который он получал от улова, который в некоторые поездки составлял четыреста или пятьсот бат. Это должно было быть достаточно для одного человека, который не кутил и не пил. Но он был не один. И кроме всего прочего, четыреста бат удерживались каждый месяц в качестве выплаты за проценты, что калькулировалось по согласованной ставке. Таким образом, в его жизни была постоянная нехватка денег; у него ни разу ничего не оставалось, как у других.
   Во время некоторых поездок, какой бы процент Бунма не получал, он передавал все таугэ, чтобы снизить непогашенную задолженность. Такие случаи, однако, были очень редки. Что касалось самой выплаты процентов, здесь тоже было что-то странное. Бунма не понимал, почему таугэ не выплачивал их тогда, когда судно стояло в доке и после того, когда рыба уже была выгружена, хотя деньги уже принадлежали команде. Почему они выплачивались через шкипера как только судно выходило в море снова? И если кто-то не выходил в эту поездку, то он терял свою долю. А когда все получали свои деньги и шлюпка находилась в пути, то почему бы не просадить свои деньги, играя в азартные игры? Бунма заметил, что большая часть наличных денег уплывала обратно шкиперу. Но не эта была той причиной, почему он не играл. У него все еще было много других расходов и он не осмеливался играя подвергать себя риску.
   Был случай, когда один член экипажа умер из-за того процентного бизнеса. Казалось, что в ту поездку каждый получит шестьсот или семьсот бат. Это была огромная сумма, если приплюсовать к зарплате. Один из членов экипажа попросил разрешения навестить свой дом в деревне и хотел забрать свою долю у шкипера, с обещанием вернуться к следующей поездке. Но шкипер стоял на своем и отказал ему, заявляя, что правила есть правила. Не имело значения, как бы человек ни пытался объяснить на сколько необходима ему эта поездка, шкипера нельзя было сдвинуть с места. В конце концов этому человеку пришлось отправиться в следующую поездку, чтобы получить свой процент. Он надеялся, что если в следующую поездку улов окажется маленьким, у него будет шанс навестить свой дом. Он был похож на Бунму тем, что никогда не играл в азартные игры и не пил, а только копил свои деньги. Когда они были в море уже три или четыре дня, у него начались сильные боли в животе. Он лежал и стонал на полу, его тело извивалось от страшной боли. Вся команда просила шкипера вернуться, но он отказывался, потому что они почти дошли до места тралового лова; вернуться теперь означало бы потерять время, и было бы убытком для таугэ. Он велел человеку потерпеть и пошел найти какое-нибудь лекарство от боли в животе. Человек громко кричал, день и ночь, даже тогда, когда экипаж работал. Стоны продолжались в течение нескольких дней, а затем им пришел конец, как и его жизни, ускользающей прямо посреди моря. Моральный дух всей команды был сломлен, а через несколько дней шкипер отдал приказ возвращаться. Врачи сказали, что это был аппендицит. Тело держали до тех пор, пока не приехали родственники и забрали его. Шкипер сказал экипажу, что если бы этот человек не был на столько жаден до денег, то он бы не умер. По крайней мере, если бы он остался на суше, то его могли бы прооперировать вовремя. После того плавания судно взяло тайм аут, чтобы сделать пожертвование, чтобы смыть неудачу. Все деньги покойного были израсходованы на совершение пожертвования, так, чтобы он оказался тем, кто воспользовался пожертвованиями. Все это произошло давным-давно; так давно, что никто не спрашивал: "Забрали ли его родственники тело из храма или нет?"
  
  
  
   Это была та поездка, которая позволила Бунме побыть дома несколько дней, так как судно не выходило в море. Он вернулся домой подавленным, в тяжелом расположении духа. Он был расстроен из-за смерти товарища по работе и хорошо знал о состоянии дел, которое он обнаружит дома. Все будет катиться под гору, как и он сам, каждый день, мало помалу. Бунма прошел мимо шелкового дерева и вступил на мостки над плавающими сорняками. Уже становилось темно. Он нарисовал в своей голове лица жены и детей, которые радуются его возвращению. Мерцание света от лампы внутри просачивалось сквозь щели и дырки в стене. Его отец и жена сидели и сворачивали бумажные пакеты. Мерцающий свет масляной лампы испускал достаточно света, чтобы он мог увидеть чашку с клейстером и кипу газет. Дам доставлял неприятности, цепляясь за ноги дедушки. От и Сида сидели и тоже сворачивали пакеты. Все они сидели кружком, их лица выглядели мрачными в свете лампы. Бунма тихо взошел на веранду и встал в двери, осматривая сцену перед собой. Ему причиняло глубокое страдание то, что его отцу, жене и детям приходилось пасть до такого состояния.
   - Папа вернулся! Папа вернулся! - неожиданно закричал Дам от радости. Они все разом прекратили делать то, чем были заняты и подняли глаза. Начались неистовые крики и на лицах засияли улыбки. Дам ринулся и обхватил ноги отца. Бунма наклонился, подцепил его и, с криком "Бросай его за борт", подбросил его в воздух. Дам захихикал, когда Бунма поймал его в свои руки. Все остальные тоже смеялись. Только жена Бунмы казалось была скованной из-за его возвращения.
   - Пап, пап, у мамы будет еще ребенок, - объявил От, страстно желавший быть первым, кто сообщит своему отцу хорошую новость.
   Настроение Бунмы в миг изменилось. Он опустил Дама и повернулся к жене. Она сидела со склоненной головой. Бунма взорвался и с гневом спросил. "Это правда? Ах, ты маленькая...!" - заревел он. Для детей хорошее настроение закончилось тогда, когда он открыл свой рот, и, когда они повернулись, чтобы посмотреть на него, они встревожились даже еще больше.
   Его жена просто сидела, не говоря ни слова. Бунма более не мог сдерживать свою ярость. Он поднял ногу и ударил ее пинком с такой силой, что она распласталась по полу. Одной рукой она задела масляную лампу, сбив ее. Пламя ярко вспыхнуло и быстро перекинулось на кипу газет.
   - Помогите! Пожар! Пожар! - почти одновременно закричали Сида и От. Они схватили чашки, наполнив их водой из кувшина на улице, чтобы залить огонь. Дам громко кричал. Дедушка все еще находился в сильном замешательстве от поворота событий, которые он не мог предотвратить. Тем временем Бунма стал непереставая бить свою жену рукой, не обращая внимания на пожар, который уничтожал газеты и теперь распространялся вдоль пролитого на полу масла.
   - Отлично! Пусть все, черт подери, сгорит в огне, и мы все вместе сдохнем к черту, - вопил он как помешанный. От быстро схватил куски газет, на которых полыхало пламя, и выкинул их из дома, в то время как Сида, громко рыдая, бегала взад и вперед с чашками, наполненной водой, пытаясь потушить огонь. Прибежали соседи и оттянули Бунму от жены. Огонь погас. Дом, которым Бунма так гордился, чуть было не был разрушен его собственными руками.
   - Отпустите меня! Отпустите меня! - выкрикивал он и пытался высвободиться.
   - 'Ма! - крикнул старик из темноты. - Для чего ты это сделал? - Соседи выволокли Бунму из дома. Собралась толпа, как будто происходило какое-то празднование. Сида, все еще плача, нащупала спички и зажгла лампу. В ней все еще оставалось немного масла. Свет лампы выхватил из темноты фигуру матери, неподвижно лежащую на полу; ее волосы были растрепаны. Слезы текли тонкой струйкой по распухшему лицу, которое было все в синяках. Она была слишком слаба, чтобы подняться. Сида, все еще плача, пошла к ней. Она быстро нашла немного тигрового бальзама и молча нанесла его на ушибы матери. Она ненавидела своего отца.
   Подошел дедушка и опустился на пол рядом с Сидой. За ним последовали От и Дам. "Что, черт возьми, нашло на него? Она еще и беременна" ворчал старик. "Минуту назад все казалось было замечательно, а затем он начинает бить ее и пинать. Ненормальный, абсолютно ненормальный. Да, правильно, помажь немного вон там. От, пойди принеси-ка мою повязку." Он сделал компресс при помощи повязки и показал своему внуку. "Подуй-ка вот сюда, чтобы стало горячее. Потрите места, где припухло. Вот так." Он передал компресс Сиде, медленно поднялся на ноги и вышел на веранду. Все соседи к тому времени уже разошлись. Бунма сидел там и плакал. Старик почувствовал боль у себя в ногах и сел рядом со своим сыном.
   - Ну, что случилось, 'Ма? - спросил он медленно. - Почему ты так набросился на нее? Она надрывается, а ты вдруг неожиданно приезжаешь, бъешь и пинаешь ее. Ты ее очень сильно огорчаешь. Она ведь беременна. Твой ребенок может умереть. И все из-за ничего. Если у тебя проблемы, то обсудите их вместе. Вы же муж и жена. Не надо доводить это до драки. Твои дети уже не маленькие. Им будет стыдно смотреть в лицо соседям. Пожалуйста, больше не делай этого, я тебя умоляю. Я понимаю, ты устал. И телом, и душой. Но подумай, кто в этом доме не устал. Возьми свою жену. Весь день напролет она работает, а потом ночью она помогает мне сворачивать бумажные пакеты. Она тоже устала, сынок... Но что бы то ни было, подумай о ребенке, которого она носит у себя в животе.
   - Это не мой ребенок! - загремел Бунма с дрожью во всем теле.
   - Как это может быть не твой ребенок? - оживился старик. - Она твоя жена, - сказал он, указывая в направлении своей невестки. - Как ты можешь так говорить, что ребенок у нее в животе - не твой? Какая же ты свинья, если говоришь, что ребенок не твой.
   Бунма сидел и молчал, уставившись взглядом сквозь пелену слез. Как он мог заставить своего отца поверить?
  
  
  
   Через пять дней Бунма был готов возвратиться на судно. Это были пять дней в тихом доме. Сида отказывалась говорить с отцом. Дам спрашивал снова и снова, "А мама куда ушла? А мама куда ушла?" Дедушка пытался успокоить его. "Она ушла, чтобы принести тебе сладости. Она скоро придет." Иногда Бунма кричал на него, когда плач мальчишки начинал действовать ему на нервы. От, тем временем, пытался не вмешиваться. На самом деле, он не хотел сталкиваться лицом к лицу со своим отцом. Так что дом, в течение тех пяти дней, что Бунма находился в нем, вместо того, чтобы быть местом тепла и счастья, стал больше похож на логово свирепого тигра; а все трое детей сторонились его.
   В конце концов, перед тем как уехать, Бунма решил сказать своему отцу. "Я не спал с ней с тех пор, как родился Дам. Подумай об этом, отец. На самом деле я должен был потеть кровью. Я не спал с ней из-за боязни зачать еще одного ребенка. Это бы стало новой проблемой. Так как же ты думаешь, я могу быть не злым, когда она забеременела? Но я... я никогда не мог подумать, что она сбежит. Я не вымолвил и слова о том, чтобы она ушла, я не собирался выгонять ее.
  
  
  
   - Бросай ее! - прогремел приказ, донесшийся сквозь шум мотора. Он донесся до сознания Бунмы, как будто исходил с отдаленного берега. - Полный вперед! - приказал шкипер. Команда забегала туда и сюда в смятении, словно муравьи, пытающиеся спастись бегством. То как прозвучал голос шкипера, заставило Бунму осознать, что действительно что-то произошло. Он посмотрел в то направление, куда указывали все, и увидел две лодки, увлеченные погоней. На расстоянии рыболовная шхуна пыталась уйти от погони и стремительно приближалась к ним, преследуемая другим судном. Она подходила все ближе и ближе, проплыла прямо перед глазами Бунмы, а затем стала удаляться в безбрежном открытом море.
   - Черт! Сволочь! Он навел их на нас! - закричал шкипер с крыши каюты, когда увидел судно с более мощным чем у них двигателем, которое только что проплыло мимо них. Лодка, преследовавшая ее, сменила направление и теперь направлялась прямо туда, где стоял Бунма. На борту стояли вооруженные люди в форме. Бунма онемел от страха и задрожал, его сердце колотилось. Координация пропала. В первый раз за все время в море им по-настоящему овладел страх. Хотя он и сталкивался со штормами и гигантскими волнами, днем и ночью, он никогда не был напуган так, как сейчас. И если бы ему кто-нибудь сказал, что пройдет целых шесть месяцев, прежде чем он сможет увидеть снова отца, детей и свой дом, он непременно бы свалился на месте.
  
  
  

5

  
   Гофрированная железная крыша превратила комнату, в которой было только два окна для вентиляции, в духовку. Хотя время года было прохладное, эта сезонная прохлада нисколько не избавляла от полуденной жары. Колебания температуры днем и ночью оставляли чувствительного ребенка, каким был Дам, с постоянным насморком.
   Старик сидел, прислонившись к дверной раме, рассеянно созерцая жизнь, проходящую мимо на улице. Это время суток было пустым периодом в его жизни, сейчас, когда он был без работы, когда у него уже не было бумажных пакетов для сворачивания. Из-за того, что его здоровье ухудшалось, он стал медленнее работать и, после того, как Сида ушла, никто не предлагал ему больше работу. Жесткий солнечный свет падал, расстекаясь по его коленкам. Он осторожно передвинулся в затененный угол дома. Время от времени были порывы сухого ветра. Его темная, сухая кожа отходила белыми пластами, когда он чесал себя. Каждый вдох производил ощущение жжения в его ноздрях, как будто в них была открытая рана, в то время как, несмотря на время года, его живот постоянно болел. Он мог с этим смириться, но маленький Дам был все еще ребенком, слишком маленьким, чтобы принимать вкус голода. Если бы голод был тем, что можно было бы кому-то передать, то он с готовностью бы взял его на себя и с этим бы было покончено. Небольшим кусочком счастья было то, что миссис Пу имела слабость к Даму, так что днем он проводил время в ее доме. У нее должно быть есть что-то для него покушать, успокаивал старик себя.
   Комары жужжали вокруг и старик бил по ним своей запасной повязкой. "Хватит кусать меня, вы злые бестии! У меня не останется крови," - бормотал он, пытаясь давить этих тварей руками; но когда он смотрел на них, там не было ни единого мертвого комара. В то время как он отгонял от себя комаров, в дверном проеме появилась фигура, заграждая собой солнечный свет. Заметив, что в комнате стало темнее, он повернулся к двери. Фигура была совершенно черной на фоне пронизывающего солнечноо света, исходящего сзади; но он понял, что это был тот человек, который все время был в его мыслях.
   - Сида! - крикнул он, когда фигура приблизилась и положила охапку вещей на пол. Он заметил, что его внучка была одета по-другому в сравнении с тем, как она была одета до того. - Ты вернулась домой, Сида? - быстро спросил старик со вспышкой надежды в голосе. Сида огляделась вокруг. Она не ответила на вопрос дедушки, а наоборот задала вопрос: "Дедушка, а где Дам?" Капли пота текли по ее лицу и шее от того, что она шла под палящим солнцем на улице и теперь стояла здесь, внутри жаркой как печка лачуге. Она достала платочек, чтобы вытереть свой лоб и обдуть себя им.
   - Он играет в доме миссис Пу. Сходи, посмотри его там.
   Через какое-то время Сида вернулась. Она достала салфетку из своей сумочки и вытерла сопли, которые доходили почти до рта ее младшего братишки. - Попей-ка пепси-колы, - сказала она, передавая ему и дедушке по полиэтиленовому пакету, наполненных напитком со льдом.
   Дам взял свой и, после первого маленького глотка, быстро и жадно выпил его до конца. Не успела трубочка выпасть из его рта, как газ защекотал его ноздри. - Ааааа, - простонал он, - Пекси-кола очень вкусная.
   То, как Сида смотрела на своего братишку, трудно описать. Она пошла и принесла несколько старых испачканных жестяных тарелок из кухни, выложила на них готовую лапшу из пачки и подала тарелки дедушке и братишке. - Вот, поешь лапши, дедушка. Дам, идем, покушай.
   Когда исчезла вся лапша, исчез и голод у старика и мальчика. Чувство сытости, которое так часто было обманчиво, теперь было в их животах. Сида взяла влажную тряпку и вытерла ею голову своего братишки. Слой грязи сошел, оставляя только чистую, смуглую кожу. Она вытащила белую футболку и пару длинных, красных вельветовых брюк из сумки и заботливо надела их на братишку. Старик наблюдал за своими внуками. Она достала расческу из своей сумочки и привела в порядок влажные волосы Дама, причесав их все в одном направлении.
   - Как он теперь выглядит, дедушка? - спросила она, поворачивая братишку лицом к старику.
   - Хорошо, хорошо! Дам... Тск, тск, - все, что он смог сказать хрипло рассмеявшись. Возвращение Сиды было неожиданностью как для него, так и для Дама. Но они очень обрадовались, что были снова вместе.
   - Брюки немножко большеваты, ты так не думаешь, дедушка? - спросила Сида.
   - В самый раз. Он долго в них проходит. Он вырастет, и они будут ему в пору.
   - Когда я их брала, мне казалось, что они будут как раз.
   Дедушке было интересно знать, где была Сида и откуда она взяла все эти вещи. Но в голову Дама подобные мысли не приходили ни разу. Он сначала открыл одну сумку, затем другую, чтобы посмотреть, если в них еще что-нибудь для него, и когда он увидел, что больше ничего не осталось, он начал прыгать вокруг своей сестры.
   - Как твои ноги, дедушка? - спросила Сида. - Сейчас лучше?
   - Какое там лучше! Я не могу ходить. Да и что из того? Я стар и мне не так уж и много осталось. Если они болят, так что поделаешь?
   Сида крепко обняла братишку и они оба захихикали. Старик сидел и довольно смотрел на них. Но все равно, ему было очень интересно знать.
   - А правда, однако, что у тебя за работа, что ты можешь покупать все эти вещи?
   Улыбка исчезла с лица Сиды после вопроса дедушки. Она отвернулась и уставилась на улицу, на послеполуденное солнце. - Мне уже нужно уходить, дедушка, - сказала она, очищая тарелки и собирая свои вещи.
   Старик был чрезвычайно удивлен. - Ах, так значит ты не вернулась, чтобы жить с нами? Почему бы тебе не вернуться и не жить с нами, ты могла бы помочь присматривать за своими братьями? Даже твой папа исчез, ты знаешь об этом? Ты не можешь уходить, ты должна остаться, - говорил серьезно старик.
   Сида подобрала бумагу, в которую была завернута лапша, и подобрала тарелки, чтобы помыть. Как она могла сказать своему дедушке, что она еще в тот день, когда ее выгнали, решила, что никогда больше не вернется в этот дом, что бы ни произошло? Единственной причиной, почему она сегодня вернулась было то, что она так соскучилась по своему младшему братишке, что не могла больше этого выдержать. Словно кровные узы связывали их вместе.
   - Я правда должна идти, - твердо сказала Сида.
   - А когда вернешься, то будешь жить с нами? - спросил старик кротко. По звуку голоса внучки он понял, что вероятно этого никогда не будет.
   - Отец ненавидит меня. Я не вернусь. У меня нет отца, - сказала она с дрожью в голосе.
   - Ну, хватит тебе. Какой отец откажется от своего собственного ребенка? Он тебя выгнал потому, что был рассержен. - Старик говорил мягко, чтобы успокоить Сиду.
   - Такой как мой, например. Он ненормальный. Ведь он даже маму бьет, когда она беременна, так что же он со мной сделает? - Голос Сиды внезапно стал еще более напряженным. - Лишь он один виноват в том, что все у нас вверх дном.
   - А что ты сделала такого, что так разозлило его? - тихо спросил старик.
   - Спроси Ота. Он знает. Я - плохая. Я не могу тебе сказать, дедушка. Я - мусор. Я - маленкая шлюха. - Сида казалось вот-вот зальется слезами. Дам прохаживался взад и вперед, он был слишком мал, чтобы понять, о чем они говорят.
   - Что ж, если ты не можешь мне сказать, ничего страшного, - успокоил ее старик. - Сделаем так, если твой отец вернется, то я переговорю с ним. А пока, тем не менее, ты живи здесь.
   - Не стоит, дедушка. Я не останусь. Я не желаю. Я не хочу находиться в одном доме с ним. Это его дом, не мой, и не мамин. - Сида встала и зарылась в своей сумочке. - Возьми, дедушка, - сказала она, передавая ему двести бат.
   Старик посмотрел на деньги, а затем заметил параллельные полосы шрамов у нее на запястье. - Что случилось? Это похоже на порезы ножа.
   - Ничего страшного. Так, просто, валяли дурака. - Сида отвела свой взгляд, когда говорила.
   - Больше не режь их. Зачем вредить себе. - Старик забеспокоился. - Ну-ка, дай-ка я взгляну. Господи, да еще так много.
   Сида быстро попыталась всунуть деньги в руку дедушки, чтобы отвлечь его внимание от шрамов на запястье. Она была под сильным наркотическим опьянением, когда порезала себя.
   - Мне не надо. Держи их у себя. Жить вне дома, заботясь о себе самостоятельно - тяжело. Несмотря ни на что, у меня все таки есть крыша над головой.
   Сида взяла две банкноты и засунула их в карман пары новых брюк своего маленького братишки.
   - Так где же ты взяла деньги? - заинтересовался старик вслух.
   Сида больше не могла выдержать такого жестокого вопроса. - Я - шлюха. Шлюха, в точности как сказал отец про меня. Он будет теперь очень рад. Я - шлюха! - Она почти кричала. Слезы, которые закипели в ее глазах, теперь стали струиться вниз по щекам. Она неудержимо рыдала, то и дело вытирая свои глаза обратной стороной руки. Когда она в конце концов перестала плакать, она приготовилась уходить. Старик уставился на нее, словно не мог поверить своим ушам.
   - Разве ты не хочешь дождаться Ота? Вечером он вернется, - сказал он кротко, когда увидел, что она встала, чтобы уйти.
   - Я ненавижу его, - заявила она не поворачиваясь к дедушке.
   - 'Да, 'Да! Купи мне еще Пекси... Пекси-Колу, - умолял Дам свою сестру. - Она такая вкусная и шипучая. - Все еще со слезами на глазах, Сида повернулась и еще раз перед своим уходом обняла Дама .
   Старик наблюдал за тем, как его внучка переходила мостик. В тот момент он подумал, что больше никогда ее не увидит. Он пытался сосредоточить свой взгляд на расплывчатой фигуре, пока не выпустил ее из виду. Ранний послеполуденный свет, исходивший от солнца, был как всегда сильным.
  
  
  
   От, дедушка и Дам сидели кружком и ели, их еда частично освещалась лампой. Яичница, которую приготовил От, и консервированная капуста, которую он купил, была порезана и немного смешана с рисом. Они сидели и ели в тишине. Это не было радостным событием; в сравнении с предыдущим вечером, когда они ели утиные шейки, это были словно два события, находящиеся по разные стороны мира. Вскоре ужин подошел к своему безмолвному концу и, с наступлением сумерек, От искупал своего маленького братишку.
   - Сида приходила сегодня днем, - сказал старик между прочим, когда он медленно вытягивал свои ноги. Каждый раз, когда он двигался, невыносимая острая боль стреляла в его ногах. Он прислонился спиной к стене.
   - Правда? - От продолжал вытирать братишку.
   - Да, правда. Она даже купила Даму кое-какую одежду, - продолжал старик спокойно. - Вон там, - сказал он, указывая рукой, которая была только кожа да кости, на одеяло. - Дам спрятал ее под ним.
   - 'Да дала мне еще и денег. И еще Пекси-Колу. И вкус у нее еще слаще, чем утиные шейки, которые мы вчера ели. - Дам размахивал своими руками, когда говорил, хотя его челюсти дрожали от холода. От быстро надел на него через голову залатанную рубашку с длинными рукавами и помог ему надеть широкие брюки.
   - Где 'Да сейчас? - спросил От, поворачиваясь к дедушке. Дам тем временем опрокинулся на кровать в темном углу комнаты.
   - Она ушла после полудня. - Старик не смотрел на своего внука. Он уставился вниз на свои ноги и медленно сжимал их.
   - Почему ты не сказал ей, чтобы она подождала, пока я приду? - задал вопрос От. Его голос звучал так, как будто он был несколько задет. - Я бы хотел увидеться с ней. Я бы хотел, чтобы она пришла и помогла нам. - В тусклом, мерцающем свете, От выглядел старше своих лет.
   - Она сказала, что торопилась. - Старик все еще сидел со склоненной головой, продолжая мять свои ноги. Он не осмеливался повторить слова, сказанные Сидой: "Я ненавижу его." Но что было такого, задавал старик вопрос сам себе, что заставило Сиду так сильно ненавидеть Ота?
   - И чем она сейчас занимается? Где она живет?
   - Я не знаю. Я спросил, но она не ответила. - Старик надавил на свои ноги в месте коленных чашек. Тени, отбрасываемые его руками, двигались туда и сюда по его телу. - Она оставила нам двести бат. Завтра утром сходи и купи рису и отдай миссис Пу шестьдесят бат. Еще принеси немного консервированной рыбы и консервированных овощей на то, что останется. - Старик сменил тему разговора. Он не был уверен в том, что если От будет добиваться ответа, он скажет, чем занимается Сида.
   - А мне купи немножко Пекси-Колы, ладно? - громко вмешался Дам оттуда, где он лежал свернувшись на циновке, крепко сжимая бумажный пакет, в котором лежали его новые футболка и брюки. - Она такая вкусная... вся такая шипучая. - Где лежал Дам разобрать было нельзя, потому что все, и мальчик, и подушка и одеяло, были в темноте неразличимы.
   - Твой отец такой же, - ворчал старик. - Он тоже не возвращается. Сколько месяцев уже прошло?
   - После той истории с 'Да прошло уже более трех месяцев, - ответил От, словно вел счет дням.
   - Гм... и почему, интересно, твой отец выгнал Сиду? - Старик слабо улыбался, но От не заметил. Он был рад заданному вопросу, так как это было частью его плана, который он построил.
   - Я не знаю. Когда это произошло, меня не было дома. Ты разве не видел, что произошло? - От повернулся к своему маленькому братишке, лежавшему на циновке. - Ты уже готов спать? - спросил он, меняя предмет разговора. Ответа не последовало, когда От опустил сетку о комаров. - Дедушка, давай спать. Уже поздно.
   - Я сначала хочу посмотреть кино, - донесся голос Дама из под сетки от комаров.
   - Проектор сегодня сломался. Посмотришь кино завтра. - От задул лампу, и темнота опустилась на дом.
  
  
  
   Старик лежал внутри своей сетки с широко раскрытыми глазами. Когда он так лежал, его поразила мысль о том, что в этом доме столько интриг. Или это из-за того, что его настигала его карма? Потому что это был он, кто попросил, чтобы скрывали от Бунмы, что он стал хромым из-за нападения, а не из-за своего возраста, как думал Бунма. Он надеялся, что если его ноги поправятся, то он сможет снова выходить и точить ножи. Но если бы Бунма знал об этом, то он бы определенно больше не позволил бы ему. Так что старику пришлось солгать.
   Как бы там ни было, он должен был знать, что произошло. Когда затем Бунма вернулся, ему необходимо было хорошенько поговорить с ним и узнать все достоверно. - Дедушка, дедушка, - рыдал Дам, дергая руку старика в темноте. - 'Да вернется? Я так скучаю по ней... Я скучаю по маме, - бесшумно плакал он.
  
  
  

6

  
   Прошло почти что пять месяцев с того дня, когда Сиду выгнали из дома; пять месяцев, когда Бунма совсем не возвращался домой; пять месяцев, когда Оту пришлось заботиться о дедушке и младшем братишке абсолютно самостоятельно. Для некоторых это время пролетело бы быстро; но в этой маленькой семье, оно было словно целая вечность. Пять месяцев лишений и страданий; пять месяцев, когда каждый день кажется годом.
   Наступили сумерки. Старик сидел и готовил рис. Пламя, исходившее от плиты, охватывало все дно кастрюли. Он не спускал глаз с крышки, которая дребезжала от давления кипящей воды под ней. На какое-то мгновение красное пламя от плиты отразилось в его глазах, так что казалось, что в его глазницах горит огонь. Он хотел, чтобы рис сварился быстрее, так что он мог бы лечь и избавитьсяся от клокочущей боли в спине и в ногах, которая достигла своей крайней точки еще с утра и до сих пор не показывала признаков облегчения. Она простиралась по его костям до такой степени, что он едва ли мог сдержать ее. Она просто становилась все более нестерпимой, как жар в котелке с рисом на плите. Тигровый бальзам, который, как считалось, был чем-то особым, никак не мог помочь ему. Он лишь согревал на какое-то время, а затем боль снова возвращалась. Она никогда не была такой сильной, какой она была сейчас. Было так больно, что он издал невольный стон.
   - Дедушка, - закричал громко Дам. - Я хочу кушать.
   - Потерпи немного, хорошо? Скоро будет готово.
   Послышалось шипение, вода стала переливаться через край котелка. Старик поднял крышку и помешал рис. Он зачерпнул рисовую воду из котелка и налил ее в чашку, а затем добавил немного рыбного соуса. - Вот, поешь этого сначала. Но будь осторожен, горячо. - Старик толкнул чашку в сторону внука, стискивая зубы от внезапной волны боли, посмотрел, не ошпарил ли он свою руку паром, поднимающимся из чашки.
   Старик повернулся обратно, чтобы снова помешать рис в котелке черпаком, а затем приготовился снять котелок с плиты и слить воду. Когда он поднял котелок с плиты, невыносимая боль пронзила его насквозь. Он быстро поставил котелок обратно, чтобы надавить на ту часть ноги, которая так сильно болела. Котелок все еще не совсем достиг земли, когда он отнял свою левую руку от ручки и нажал на кость лодыжки, которая причиняла ему такое большое мучение. Его слабая правая рука, была не в состоянии выдержать вес, чтобы не дать ему соскользнуть. Котелок, наполненный кипящей водой с рисом, опрокинулся, на верхнюю часть его правой ступни. Острое жжение пронзило его от его ступней до кончиков ушей. Напугавшись, старик резко отдернул ступню, и котелок отлетел в другом направлении. Зерна белого риса и густая рисовая вода разлилась повсюду, испуская белый пар. Он поспешно попятился назад, напуганный от такого поворота событий, позволяя выскользнуть одному единственному крику боли. Он пытался стерпеть чувство жжения в ступне, которая теперь сравнялась с более ранней болью. Он посмотрел вниз на красное ошпаренное пятно на верхней части ступни и на всех пяти пальцах. Стряхнув рисинки, застрявшие между пальцев, он краем своих брюк вытер рисовую воду со ступни. Его плоть горела, как будто она была порезана. Он повернулся и подобрал бутылку рыбного соуса, чтобы побрызгать на покрасневший участок ступни, но, уловив запах нескольких первых капель, он перестал, не желая расходовать его. Он колебался, а затем все таки поставил бутылку на пол. Он подумал о чудодейственной мази и позвал своего внука.
   - Дам, принеси мне тигрового бальзама, быстро. - Он сделал ударение на слове "быстро", так что мальчуган помчался принести его.
   Старик соскреб немного мази, которая оставалась на дне жестянки, при помощи пальца. Осторожно он нанес ее на покрасневший участок кожи в верхней части его ступни, но, не успев закончить, мазь вся кончилась. Грубыми, грязными ногтями он соскреб то, что осталось в желобках на дне жестяной баночки и затем дрожащим пальцем попытался намазать на ту часть ступни то, что осталась.
   Медленно и с трудом он расправил свои ноги по-горизонтали, затем оперся обеими руками на пол позади себя, чтобы протолкнуть себя назад. Это было медленным, причиняющим боль и тяжелым процессом. Но он должен был заставить себя это сделать, чтобы удобнее лечь в центре комнаты.
   Он абсолютно забыл об огне, который все еще пылал в плите, о котелке с рисом, который опрокинулся, проливая рис и густую рисовую воду на грязный пол кухни. Он абсолютно забыл обо всем, включая ноющие кости в его ногах. Он был словно дитя, который получает новую игрушку и забывает все свои старые; разницей было то, что эта новая боль не была игрушкой.
   Ужин тем вечером был позже и более расточительным, чем обычно, так как рис пришлось готовить заново. К счастью он еще немного оставался на дне жестянки, в которой он хранился. От следил за всем. С этих пор, думал он, чего бы ему это ни стоило, он ни при каких обстоятельствах не позволит дедушке снова готовить рис.
   Перед тем как идти спать, От сходил и купил тигровый бальзам. Он нанес его на верхнюю часть ступни старика, которая распухла и покрылась волдырями. Дедушка лежал, ратянувшись на циновке, как потерпевший поражение. Его правая ступня находилась в состоянии агонии. В костях обеих его ног были стреляющие боли, когда бы он не пошевелился. Он проявлял максимум энергии, чтобы держать боль под контролем, но временами она была невыносима.
   - Дедушка, завтра я отведу тебя в больницу, - сказал От, закрывая банку тигрового бальзама крышкой.
   - В этом нет необходимости. Она сама собой заживет. У нас нет денег, чтобы покупать их лекарства. Это будет лишь пустой тратой сил. Не надо. Она заживет сама по себе. Поверь мне, - говорил он тихо, будучи все еще обиженным на выпавший ему жребий.
   - Мы лишь попросим их взглянуть на твои ноги, дедушка, выпавший ему сказал От, сжимая сухую, морщинистую кожу левой ноги старика.
   - А у тебя есть деньги? - спросил старик, пытаясь опустить своего внука на землю. - Если ты приостановишь работу всего на один день, то для Дама не будет еды. Ты не должен думать обо мне. Я стар. О своем братике, вот о ком ты должен беспокоиться. У него есть только ты. Мать и отец покинули его. - Старик издал глубокий вздох.
   - Я одолжу немного у миссис Пу сначала, а затем, когда тебе будет лучше, ты сможешь выходить и точить ножи как раньше, и мы сможем вернуть ей ее деньги. Или мы можем дождаться, когда вернется папа и заплатит ей тогда, - говорил От, массажируя ноги старика. Глубоко внутри он все еще верил в то, что однажды его отец вернется.
   - Не надо. Не ходи одалживать. Я не поеду. - Он замолчал. - Не ходи и не беспокой их. Их положение не лучше нашего. И, к тому же, я еще не умираю. - Он погладил своего внука по голове. - Знаешь, От, ты хороший парень, - хрипло бурчал он сдерживая слезу. От сделал вид, что не расслышал. Он думал над тем, как он собирается раздобыть денег, чтобы отвезти дедушку в больницу на следующее утро.
   После того, как От опустил сетку от комаров для Дама и дедушки, он погасил лампу. Дам не настаивал на фильме, потому что знал, что сегодня у них было много злоключений.
  
  
  
   От возвращался от дома миссис Пу по улочке, потерпев неудачу. Он сел уныло и прислонился к внешней стене дома напряженно всматриваясь в темноту, как будто в поиске ответа. Если бы отец теперь вернулся, то он непременно бы смог уладить дела хоть немного. По крайней мере вся ноша не падала бы на него одного. Почему, От продолжал удивляться, он не родился в богатой семье, как те, кого он видел, когда бегал туда и сюда, продавая газеты? Многие дети, которые сидели там, в машинах были с ним одного возраста. Почему это не он? Почему он родился в семье, чья жизнь была вот такой? И что думает Сида? Почему она не проявляет никакого интереса к своим дедушке и братьям? Если бы она была рядом, то она могла бы помочь решить, что делать. Возвращайся, Сида, возвращайся. Я не справляюсь. То, что я сделал в тот день, я сделал потому, что мне было стыдно перед моими друзьями. Они смеялись надо мной, поэтому я сообщил папе. Я не ненавижу тебя. Я люблю тебя, Сида. Я люблю Дама, я люблю дедушку, я люблю всех. Нет никого, кого бы я ненавидел.
   От зарыл свою голову в свои коленки. Папе не стоило бить маму, что бы там ни было, что бы она ни сделала не так. Если бы мама все еще была здесь, то она бы смогла помочь.
   Преположим, что я тоже уйду. Просто возьму и уйду, прямо сейчас. Что будут делать дедушка и Дам? Кто будет приносить им еду? Кто будет массажировать дедушкины ноги? От глубоко вздохнул. Он почувствовал пульсацию в своей голове, сильно потер свой лоб два или три раза, и затем рассеянно зажевал ногти на своей правой руке. "Где я возьму денег?" - закричал он про себя.
   Было десять часов. Время ни насколько не облегчало переживания Ота. Но в следующий миг, нет худа без добра, Пиак и Там появились перед его домом, они шли домой и остановились поболтать, как и раньше.
   От долго думал перед тем, как решить, что он должен сделать это.
  
  
  
   Было приблизительно три часа ночи. Все трое молча стояли в совершенной темноте у ограждения из колючей проволоки, окружавшей фабрику. Мокрая трава леденящим холодом окутывала их лодыжки. Пронзительный крик сверчков стих. Перед изгородью из колючей проволоки, имелся узкий, неглубокий ров, который окружал территорию со всех четырех сторон. Фабричное строение имело два прожектора, расположенных друг от друга на определенном расстоянии, но их лучи не были достаточно сильными, чтобы осветить то место, где стояли трое. Непосредственно перед фабрикой имелось караульное помещение для ночного сторожа, который сидел и дремал, завернувшись в большое, теплое одеяло.
   - Там, пробирайся внутрь, быстро! - зашептал Пиак. В миг Там был внутри колючей проволоки. Медленно он прополз до того места, где лежала груда металлических обрезков различной формы, каждый почти толщиной в дюйм.
   - Жди здесь и подбирай их, - тихо сказал Пиак Оту. От вошел в ров и стал ждать за пределами забора из колючей проволоки. Он почувствовал ледяную дрожь, но не из-за погоды или воды, в которой он стоял: это было в первый раз в его жизни, когда ему приходилось воровать.
   Насекомые кишели вокруг электрических лампочек, распространявших маленькие кружки света в темноту. Высоко в небе светили звезды, большие капли росы образовывались на ковре из травы. Пиак забрал у Ота после первой ходки полоски и, двигаясь тихо и быстро, спрятал их в безопасном месте. От прохладного ветра становилось зябко. Ночной сторож поправил свое одеяло. Тишина ночи оставалась непотревоженной. Там выбирал полоски железа одинакогого размера, складывал их одна на другую, а затем крадясь низко, перебегал и передавал их Оту. От пробирался сквозь воду осторожно, так чтобы не произвести ни звука, и складывал их на другом конца рва. Внезапно упала звезда, оставляя за собой на небе длинную полосу, словно белая линия на черном листе, а затем она исчезла, как будто ничего не произошло.
   Прошла третья ходка. Пиак тщательно складывал полоски железа на траву как и раньше, а затем поспешил обратно за следующей партией. Он работал тихо и эффективно. Ночной сторож сидел и дремал на своем посту. Ему никогда не приходило в голову следить за грудой железа на другой стороне, потому что были другие, более ценные вещи на территории фабрики, которые нуждались в охране. Хотя эта груда железного лома и снабдила Пиака и Тама джинсами, майками и обувью, не упоминая уже о билетах в кино и различные виды всякой всячины, она была достаточно большой, чтобы кто-то мог заметить, если немного нехватало после некоторых ночей. Хозяин продавал ее лишь изредка.
   Ночной сторож снова повернулся в поиске удобного положения. Все еще дул слабый ветерок. Там взглянул на кусок железа, намереваясь положить его вместе с другими кусками. Но когда он попытался сдвинуть его, он застрял. Медленно и осторожно он вытащил его. Когда кусок освободился, то соскользнул, издавая громкий лязгающий звук; другие куски железа с грохотом упали вместе с ним. Вздрогнув, ночной сторож отбросил одеяло, схватил свой фонарь и стянул пистолет со своего пояса. Он побежал по направлению источника шума, высвечивая фонарем яркую дугу.
   От задрожал от страха. Его движения стали неуклюжими, а координация нарушилась.
   - Сматываемся! - быстро сказал Пиак.
   Там пропихнул свою голову сквозь отверстие в колючей проволоке, процарапав свой лоб об острые шипы. Появился длинный порез, почти доходящий до его левого глаза. Его голова пролезла, но брешь была слишком маленькой, чтобы остальная часть его тела могла с легкостью проскользнуть сквозь нее. Он протискивался и извивался, пытаясь выбраться. Он почувствовал жгучую боль на своей коже и чем больше он боролся и чем быстрее он пытался выбраться, тем медленнее он на самом деле двигался. - От! - крикнул Там, страх прозвучал в его голосе. - Пожалуйста, сделай ее шире!
   От собирался уже выбраться из рва и бежать за Пиаком, который исчез в темноте. Но крик Тама заставил его остановиться. Он обернулся, увидел Тама и пожалел его. Он решил ринуться обратно и придержать колючую проволоку, игнорируя шипы, которые пронзили его руки и оставили на них следы крови.
   - Стой! Стой, иначе стреляю! Я выстрелю, правда!
   Медленно От отпустил колючую проволоку и молча встал. Там поспешно высвободился и медленно встал рядом с Отом во рву. Он вытер свой лоб и почувствовал, как жидкость с неприятным запахом непрерывно текла. Он повернул свою руку к свету. Она была вся красной.
   - Где живет другой? - прорычал ночной сторож.
   - С нами больше никого не было, - проговорил От в ослепительный яркий свет фонаря. - Нас было только двое.
   - Ты врешь, маленький ублюдок! Я видел того маленького негодяя, - вопил ночной сторож.
   - Никого больше не было, честное слово... - Перед тем как От смог закончить, он почувствовал тяжелый удар на своей щеке. Это было так внезапно, что он был пойман врасплох. Шатаясь от силы удара, он упал в воду. Он промок, а его голова кружилась. Когда он пришел в себя, он медленно встал на ноги. Два кусочка костей освободились у него во рту, а слюна имела странный вкус. Затем он понял, что это были его зубы и он выплюнул их в воду, где стоял. Он не издал ни звука, просто вглядывался в расплывчатое лицо за фонарем, как будто делал какую-то запись у себя в голове на будущее.
  
  
  

7

  
   Мрачные дома, неясно вырисовывающиеся сквозь белую дымку, постепенно стали видны отчетливее в мягком солнечном свете. Склоняя плавающие сорняки, прохладный ветерок сметал дымку. Мужчины и женщины вздрагивали, идя на работу, и обходили монаха, ожидающего подаяние, желтое одеяние которого трепетала от ветра словно крылья насекомого. Узкий мостик все еще был влажным от холодной росы.
   Солнце этого раннего утра отбрасывало темноту, обнаруживая мир с его реальными красками - грязный и вонючий мир этого болота.
   В очередной раз внутри заплесневелой сетки от комаров открылись глаза старика на этот мир. Он медленно поднялся и приподнял край сетки, осторожно держа свою покрытую пузырями ступню, как будто защищая шарик, который может лопнуть. Он с ловкостью выбрался из дома, чтобы сходить в туалет, как раз в тот момент, когда монах проходил мимо дома, возвращаясь от своего места принятия подаяний. Старик поднял свои руки над своей головой, чтобы поклониться монаху. Долгое время он думал о том, что однажды, когда у них с едой будет все в порядке, он тоже сможет положить еду в чашу монаха, чтобы получить его благословение за подаяние. Но ему ни разу этого не удалось сделать. Он просто садился, украдкой кланяясь почти каждое утро, когда видел проходящего мимо монаха.
   Он вернулся из туалета, оставив дверь дома открытой, чтобы впустить побольше света. Постоянная боль в его ногах не уменьшалась. Он сел и как мог стал наносить тигровый бальзам на верхнюю часть своей распухшей ступни и ноющие ноги.
   Старик осторожно гладил тонкую, вздутую кожу своей ступни. Он жалел о том, что она не такая гладкая, какой когда-то была, и очень хотел того, чтобы боль в его ногах покинула и он мог бы нормально ходить, как раньше. Он сидел и молился в течение долгого времени. Хотя он и знал, что это невозможно, это не останавливало его желания. Больше ничего не оставалось, кроме как взывать к богам о помощи.
   От все еще не встал, чтобы приготовить рис. Всегда бывало был густой дым, исходящий от плиты к этому моменту. Старик не хотел будить мальчика. Он должно быть очень устал, думал он, заботясь о своем дедушке и младшем братишке совсем самостоятельно. Все остальные сбежали. Бедный ребенок. "Спи, спи", - он бормотал по направлению сетки от комаров. "Я разбужу тебя через некоторое время. Спи спокойно."
   Когда старик позвал своего внука, утро подходило к концу. "От... От!" Тишина. Ответа не было. Лишь было слышно как поворачивается и мечется во сне Дам. Через некоторое время, потирая свои глаза, из сетки от комаров появился сам мальчик.
   - Пойди-ка и разбуди Ота, - приказал старик своему все еще сонному внуку.
   Дам поднял край сетки от комаров Ота, пощупал вокруг, и затем снова появился. - Его там нет. Его там нет.
   Старик направил свой путь из центра комнаты к сетке от комаров для того, чтобы увидеть своими глазами. Внутри на циновке лежали лишь разбросанные подушка и одеяло, но Ота не было. - Он должно быть отправился куда-то сегодня рано утром. Я проснулся слишком поздно, чтобы застать его. А может он ушел занять денег у миссис Пу? Он такой упрямый.
   Дом заколебался, и он повернулся к двери. Фигура, что стояла там, не была Отом, это была сама миссис Пу.
   - Я не поеду, я не поеду, - сказал он, махая рукой в знак несогласия. - Возвращайся работать. Ты потратишь только свое время зря. Это пришло само собой и также само собой пройдет, поверь мне.
   Миссис Пу присела. Взгляд старика остался прикованным к дверному проему, он ожидал появления своего упрямого внука.
   - Что это все значит? - спросила она, выглядя озадаченной. - Ты куда собираешься?
   - Ах... Я думал, что От попросил тебя прийти и забрать меня в больницу, - сказал старик, уставившись на нее, которая все еще выглядела озадаченной. - Так значит он не заходил, что-ли?
   - Он приходил один раз, вчера ночью. Он спросил, не могла ли я одолжить немного денег, чтобы отвезти тебя к врачу. Но у меня не было, так что он ушел.
   - А-а. Так зачем ты тогда пришла так рано?
   - Я пришла к тебе узнать дома ли От или нет. Этот ни на что не годный Пиак сказал мне, что Ота арестовали. Если он меня обманывает, то я ему сверну голову.
   - Что? Что еще за арест?
   - Пиак сказал, что этой ночью они ходили таскать куски железа. Он только что мне об этом сказал. Вот почему я и пришла. Так значит Ота нет?
   - Его нет. Я думал, что он только что ушел этим утром.
   - Так значит то, что сказал Пиак, правда. Он сказал, что их двоих поймали, Тама и Ота.
   - Ох, От... От, От. Что мы будем делать? Придумай что-нибудь, пожалуйста. - Рот старика дрожал.
   - Я не знаю. Я полагаю, их уже отвезли в полицейский участок.
   - Зачем он это сделал? - Он затряс головой, быстро забыв о боли в своих ногах.
   - Прошлой ночью, когда он пришел занять денег, чтобы отвезти тебя в больницу, у меня ничего не было и я даже и не знала, где бы могла для него взять. Я подозреваю, что эта парочка пригласила его пойти с ними.
   - О, господи, что я буду делать? - Он все еще находился в состоянии шока.
   - Мы должны дождаться, когда Бунма вернется. Я больше не вижу, что мы еще можем сделать. У нас нет денег.
   - Дождись 'Ма! Кто знает, когда он вернется? То есть, если он просто не сбежал. Только посмотри в какой беде мы находимся, а он даже и не придет взглянуть, - печально бранился старик на своего сына. Оба замолчали на какое-то время, как будто они пытались подумать о чем-то.
   - Ну что ж, тем не менее, для начала, принеси ваш рис, рыбный соус и какую-либо другую еду, что у вас есть, ко мне и я буду готовить для вас, по утрам и вечерам. Как ты думаешь? Тебе будет тяжело готовить самому.
   - Гм, да, как скажешь. Я даже и не знаю, что теперь делать, - сказал он тихо.
   Миссис Пу вскоре разожгла огонь в плите и стала варить рис для старика, и, тем временем, собирала вещи, которые она собиралась забрать с собой. Вскоре рисовый суп и яичница стояли перед стариком и его внуком. В то время, пока они ели, она вынесла продукты к себе в дом, и вернулась как раз, когда они заканчивали завтрак. "Ну как?" - спросила она, садясь рядом со стариком и глядя на верхнюю часть его ступни.
   - Ну, ты посмотри. Господь знает, что это за судьба такая, - вздыхал он, тряся головой.
   - Я думаю, что тебе лучше лежать и отдыхать в случае, если будет хуже. Дам, а ты лучше иди и играй у нас в доме, - сказала она, притягивая к себе мальчишку.
   - Да, это хорошо. Ты не являешься членом нашей семьи, но ты словно один из ее членов. Я даже не представляю себе, что бы мы делали без тебя. Да благослови тебя господь.
   - Мы все друг другу помогаем, отец. Не стоит благодарить. - Она обхватила Дама, чтобы поднять его.
   - Ну, тогда идите, - сказал старик кивая головой в направлении. - Тебе столько еще нужно сделать. - Когда они дошли до двери, что-то пришло ему на ум. - Гм... пожалуйста давай Даму что-нибудь поесть по утрам и вечерам, - добавил он. Миссис Пу обернулась. - Думай о нем, как о своем, - продолжал он. - Обо мне не стоит беспокоиться. Мне не много осталось. Я стар. Все равно, ем ли я или нет.
   Миссис Пу и Дам ушли, оставляя старика сидеть одного в доме. Боль и одиночество стали его единственными товарищами. Он сел прислонившись к стене, вытянув перед собой ноги. Внутри дома было темно, потому что то небольшое количество дневного света, которое имелось, заходило лишь через дверной проем. Запачканная сетка от комаров, которая была залатана в нескольких местах с помощью разноцветных лоскутов, все еще была не собрана в одном углу. Никто не свернул ее. Сам он этого сделать был не в силах, а Дам был еще слишком маленьким. Только От сворачивал ее днем и опускал ее по ночам. Солнечный свет прорывался сквозь дыры в стене на сетку от комаров, высвечивая пылинки, перемещающиеся вокруг в его лучах. Несколько предметов старой одежды, свисающих с веревки от одной стены к другой, походили на лохмотья, которые кто-то вывесил сушиться и оставил там. Помятые и закопченые кастрюли и сковородки висели в беспорядке. Жестяная крышка от плиты исчезла, обнаруживая куски цемента. Тускло-серая груда древесного пепла просыпалась со дна плиты. Деревянные доски пола перед плитой были покрыты пятнами от жира и выкипевшей рисовой воды, кое-где они были выжжены вылетавшими из плиты искрами. Крыша над плитой была покрыта копотью. Древняя паутина дрожала от сквозняка. Никто ничего здесь не чистил.
   Было совсем по-другому, когда его невестка и внучка все еще были здесь. Это место было безукоризненным; оно выглядело гораздо лучше, хотя предметы не изменились и не переместились с тех пор. Но то было все в прошлом... прошлом, когда все было хорошо. Даже, если у них и не всегда было достаточно еды, они были счастливы. Возня его внуков, которые смеялись и дразнили друг друга, была там всегда. Теперь все было грязным и забытым; были только голод, и слезы, и тяготы.
   Жгучая боль пробежала вдоль позвоночника старика прямо к его ступне. Он сжал обе ноги вместе и напряг их, сопротивляясь боли, но все равно мучительный стон прорвался. Когда боль уменьшилась, он мало-помалу разъеденил свои ноги. Верхняя часть его ступни, словно раздутая жаба, с издевкой смотрела на него.
   "Дедушка, ты снова варишь рис?" Старик все еще слышал слова Ота, которые вертелись в его голове. Но он никогда не обращал никакого внимания. Если бы он слушал его с самого начала, ничего бы этого не случилось. - Ох, От, ну как же ты? Ты мне не верил, - бормотал он глядя на сморщившуюся кожу на своей ноге. - Если бы ты послушал меня, тебя не арестовали этой ночью. Ух! Это все из-за меня, что у тебя такие неприятности. Если бы вы были только вдвоем, ты и твой братик, ты бы справился. Это все из-за меня то, что тебя арестовали. Почему я должен создавать проблемы моим внукам? Почему я должен быть для них обузой? - Старику стало стыдно. Он смотрел на свои ноги с ненавистью. Он отрезал бы их, если бы это было на пользу его внукам.
   Становилось все жарче и жарче. Когда солнце переместилось и было почти прямо над крышей, старик все еще сидел там, опираясь о стену, ощущая боль, одиноко, подавленный и окруженный комарами. Он сидел как будто в ожидании кого-то, кто пришел бы и утешил его в эту минуту страданий. Своего сына, свою невестку, Сиду... Нет. Никто не пришел, чтобы быть рядом. Не было никого, кто бы позаботился о нем. Он сам хорошо знал, что вероятнее всего они уже никогда не вернутся. Ему стало горько от одиночества, страдания и презренности жизни.
   Пот стекал по его шее и вдоль складок его тела. Вокруг парили комары в ожидании шанса испить его крови.
   - От, старина... это все из-за меня, не так ли? - сказал он безсознательно сам себе. - Только из-за меня одного тебя арестовали. Зачем ты пошел на это? Почему? Ты даже слова ведь не сказал. - Его голос упал до шепота, когда он понял, что разговаривает сам с собой. - Если бы я тогда не приехал в Бангкок, - продолжал он в тишине, - никому бы не пришлось терпеть лишения из-за меня. Это все из-за твоего письма, твоим собственным детям пришлось страдать из-за этого... 'Ма, почему ты не проявляешь ни капельки интереса к своим детям? Почему ты их оставил? Я и вправду принес тебе столько бед, приехав жить с тобой, ведь так? Я пришел и разрушил твою семью, ведь так, и заставил тебя сбежать? - Снова и снова эти вопросы вертелись в седой голове старика.
   - Для чего я еще существую? Я ничего не могу сделать, чтобы помочь кому-нибудь. Все, на что я способен, только приносить несчастья. Если бы меня не было, все было бы не так. А теперь, миссис Пу будет очередным человеком, у которого из-за меня будут трудности? - задавал себе вопрос старик. - Для чего ты живешь? Нет смысла в том, что ты продолжаешь жить. Это просто бесполезные муки. Под конец дня мы все должны умереть. - Он снова стал громко ворчать, как человек, который потерял свой рассудок. - Продолжай мучать себя в ожидании того дня, когда ты умрешь. Зачем ждать? Приблизь его, сегодня. Другим будет только лучше. Им не придется переживать обо мне. - Его жалоба стала громче.
   Да, странная была это штука - жизнь. Он проделал весь этот путь, поездом и на машине, для того, чтобы умереть здесь. Умереть в одиночестве. Умереть, и никто не будет знать об этом. Умереть без кого-либо, кто был бы рядом. Если бы он был дома, то вокруг него были бы его дети и внуки. Что за судьба! Он даже не мог выбрать места, где умереть.
   Небо? Люди, такие как ты, направляются в ад, без сомнения. Ты ни разу не положил еду в чашу для подаяния монаха. О подаяниях и речи не могло быть; еды хватало только на два раза в день.
   А ад? Будет ли он хуже чем то, что есть сейчас? Ладно. Как это ни плохо, я уйду. Я столкнусь с этим один. Это лучше, чем продолжать жить и приносить несчастья своей семье.
  
  
  
   Был день. Старик направил свой путь к двери и закрыл ее. Затем он направился к одной из стен, где была прикреплена нейлоновая веревка, на которую вывешивают одежду, и отвязал ее.
   Медленно, мало-помалу, он приподнял себя, на своих истощенных руках. Держась за выступы стены, он тянул себя вверх, пока не прильнул спиной к стене, обе его ноги лежали на земле. Он протолкнул один конец веревки между балкой и стеной и затем затянул ее. Его ноги стали слабеть и неудержимо дрожать и он сполз вниз к земле, царапаясь спиной о стену. Кусочки дерева и торчащие гвозди сделали длинные, больные порезы свеху вниз на его спине, а его раздувшаяся ступня скрутилась и поцарапалась о деревяный пол. Большая и глубокая рана появилась на тонкой коже на верхней части ступни и прозрачная жидкость вытекла на пол. Везде болело, все было в агонии. Старик пытался выбросить это из головы и снова подняться. Он встал на ноги в очередной раз, не обращая внимание на боль, нахлынувшую на его ноги. Быстро, он схватил другой конец веревки и стал обматывать ее вокруг своей шеи. Крепче, крепче. Он сделал еще один рывок, чтобы сделать туже. Затем с облегчением, он испустил последний вздох.
   Если действительно есть душа, думал он, он молился, чтобы его душа пришла к этому дому и присматривала за своим сыном и внуками и сделала их счастливыми - счастливыми от того, что у них есть кто-то, кто за ними следит.
   Его нога снова заболела и задрожала, пока он уже более не мог этого выдержать, так что он позволил себе соскользнуть, перекладывая весь свой вес на шею, и закрывая свои глаза, чтобы избавиться от всех своих жизненных страданий, он освободил себя.
   Нейлоновая веревка затянулась вокруг его шеи, причиняя боль его кадыку. Вскоре он услышал громкий шипящий звук, словно воздух выходил из его ушей и носа. Оглушенная и онемелая, его голова кружилась, словно загнанная туда кровь пыталась яростно найти оттуда выход. Он онемел, ему казалось, что он парит, он оглушен; он находился в состоянии...
   Старик умер, так и не поняв, что такого сделала его внучка, что заставило ее отца так разозлиться. А также он не имел ни малейшего представления о том, что через пять дней после его смерти, пришел кто-то и сказал людям, жившим там, что владелец земли хочет вернуть ее обратно себе и, что им необходимо переехать в течение трех месяцев. Это было его удачей. Потому что, если бы он все еще был жив, то это было бы еще одним бременем, которое надо было вынести.
   Жизнь старика была похожа на хорошенький кусок разноцветной ткани, из которой кто-то сделал майку и который, когда ей перестали пользоваться, стал терять свою ценность и превратился в изорванное старое тряпье. Со временем он становился грязнее и бесполезнее. Его жизнь была похожа на такую тряпку, одинокая, утомительная и никому ненужная жизнь. Теперь ее нет и она находится в ожидании, когда о ней забудут.
  
  
  

8

  
   Признаки шестимесячного пребывания Бунмы в аде бирманской тюрьмы были хорошо заметны по его истощенному телу, и когда он нетвердо ступал по мосткам, его поступь не производила эха.
   Он возвращался домой. В дом, в котором он отсутствовал в течение шести месяцев. В дом, который, он думал, он никогда больше не увидит. В дом, где его ждали его отец и дети. В этот свой приход у него с собой не было ни сладостей, ни каких-либо особенных угощений, как то было раньше. У него даже не было каких-либо денег в кармане. Все, что имел Бунма, было голодом в его животе. Был только он сам и его авитаминоз; только проблемы, связанные с животом; и только боль и страдания в чужой тюрьме, которые беспрестанно не давали ему покоя. Эта боль не была тем, что можно было бы с легкостью вычеркнуть из памяти; она оставила шрамы как на его теле, так и в душе.
   Все было окутано солнечным светом позднего утра. Его одежда была измятой и грязной. Он с трудом преодолевал свой путь. Направленные вниз, его глаза были сосредоточены на деревянных досках, которые простирались над свежими, темно-зелеными плавающими сорняками. Он не обращал ни на кого внимания, кто бы ни пересекал его путь; хотя некоторые смотрели так, словно собирались поприветствовать его. В данный момент Бунма не желал ни с кем разговаривать. Он продолжал идти, удивляясь сам себе, почему было так далеко.
   Прямо перед ним стояла его лачуга. Она заметно повреждена. Полоска дерева непрочно свисала с крыши. В деревянной двери, которая была закрыта, имелась большая расселина. Туалет, находившийся перед домом, наклонился и был готов рухнуть в болото в любой момент. И сорняки выросли такими высокими, что они закрыли собой почти всю веранду. Почему они не следят за ней? Почему они позволили ей дойти до такого состояния? Могло ли это выглядеть так жалко, как это есть сейчас после всего-навсего каких-то шести месяцев моего отсутствия?
   Почему дверь закрыта? Почему все так тихо и выглядит таким заброшенным? Ощущая слабость и одиночество, он вступил на веранду. Он наклонился вперед и стал всматриваться в дом сквозь щель в двери. Он был сильно поражен тем, что увидел. Бунма отвернулся и решил осмыслить перед тем, как взглянуть в очередной раз. С широко раздвинутыми ногами, голый зад Сиды сотрясялся нижней частью тела голого юнца. Мысли Бунмы устремились к тому происшествию с Сидой, шесть месяцев назад, когда От позвал его, чтобы тайком взглянуть на то, что происходило в доме одного мальчишки. То, что он наблюдал сейчас, было тем же, что он увидел тогда. Гнев стал закипать в нем, хотя не так сильно, как в прошлый раз. Он собрал всю силу, что у него имелась, и ударил по гниющей двери своим плечем. Дверь рухнула на пол внутри дома, и Бунма вошел в него. Напугавшись, пара разъединилась и стала в спешке искать что-нибудь, чтобы прикрыть себя. Бунма уставился на девушку. Это была не Сида. Кто она такая? Я ее никогда не видел. Что они делают в моем доме? Или это не мой дом?
   Юнец в замешательстве пристально всматривался в Бунму. Затем на его лице появилось выражение того, что он узнал стоящего перед ним человека. - Дядя 'Ма! - быстро вымолвил он. Его голос дрожал, видя как Бунма смотрит на него. - Это я, Пиак. Сын Пу.
   Это были глаза, которые наводили страх. Бунма пристально всматривался в мальчишку. Затем, когда он стал припоминать, его выражение смягчилось. - Где вся моя семья? - спросил он неожиданно.
   - Ваш отец умер всего месяц назад, а мама забрала Дама к нам. Она мне сказала, чтобы я присматривал за домом.
   - Что ты сказал? Мой отец? - Бунма затряс своей головой. Он не мог поверить в то, что услышал.
   - Вы бы лучше прошли к нам в дом и поговорили с мамой.
   Бунма стремительно вышел из дома, словно он внезапно пришел в себя.
  
  
  
   - Это правда. Ровно месяц назад. Он сказал: "Пожалуйста, давай Даму что-нибудь поесть по утрам и вечерам. Думай о нем, как своем собственном. Обо мне беспокоиться не стоит." Это было словно предзнаменование то, что он сказал. Но в тот момент, я не поняла. - Миссис Пу казалось почти что обвиняла саму себя. - Я забрала маленького к себе. Мне было так жалко его. Каждую ночь он плачет и спрашивает, где От. Говорит, что хочет посмотреть его кино, или что-то еще, я не знаю что. Затем он начинает спрашивать, где его дедушка, и я говорю ему, что они оба ушли на несколько дней, и что они скоро вернутся. Он мне не верит и все время плачет. Некоторыми ночами мне приходится вести его в дом, чтобы показать, что там нет никого, кто ждет его. Только недавно он стал немного забывать и не спрашивает так много. - Она с любовью смотрела на Дама, когда он сел рядом со своим отцом.
   - Что касается Ота, то никто не ходил его навестить. Я пыталась заставить Пиака сходить к нему, но он не хочет. Чего он так боится, я не знаю. А я никогда не бываю свободна. Взгляни, - сказала она, указывая на груду полиэтиленовых пакетов, нагроможденных перед домом. - Я еще не помыла ни один из них.
   - Мой ребенок сбил твоего с пути, - продолжал она. - Я всегда предостерегала его, что сейчас он уже старше, ему следует дружить с более взрослыми детьми и не брать маленьких детей с собой. Думаешь, он слушает? Ха! Меня это тоже нервирует, не говоря уже о том, каково сейчас тебе.
   - И куда забрали тело моего отца? - спросил вдруг Бунма. На его лице не было никакого выражения и он говорил так, как будто находился в трансе.
   - Это был какой-то фонд Тынг Тынг. Я не помню точно его название. Сделали ли они уже кремацию? Будет трудно навести справки. Я не знаю как связаться с ними. Даже если бы ты смог, то будет невозможно сделать приготовления. Где ты возьмешь денег? Сколько стоит провести кремацию и пригласить монахов для песнопений на протяжении всей ночи?
   - Но он же мой отец, - тихо сказал Бунма, как будто не хотел, чтобы она слышала.
   Некоторое время они оба сидели в тишине. В конце концов миссис Пу больше не могла себя сдержать. - Ты пропадал долго. Ты не смотрел за своим домом. Ты оставил своих детей голодать.
   - Я был в тюрьме в Бирме, - сказал он резко.
   - О! Как же тебя угораздило попасть в тюрьму там? Что ты такого сделал?
   - Ничего. Я совсем ничего не сделал. Судно, на котором я находился заплыло рыбачить на ту территорию, так что нас арестовали. - Бунма посмотрел вниз на своего сына, который сидел на его коленках.
   - Знаешь, если бы ты не угодил там в тюрьму, то Ота бы никогда не арестовали. Говоря об Оте, мне становится так его жалко. Он работал не покладая рук, присматривая за своим дедушкой и своим младшим братиком. Не то что этот ни на что не годный Пиак. Каждый день, чуть-чуть поев, он убегал. Хороший парнишка, жалко только, что в историю попал. Гм... а разве ты не собираешься навестить Ота? Чтобы он узнал, что ты вернулся.
   - Нет, не собираюсь, - отрезал он. - У меня нет детей-воришек. В худшем случае мои дети пойдут только просить еду.
   - О, давай выкинем все эти вещи, связанные с добродетелью и достоинством, - сказала миссис Пу напрямик. - Он пошел воровать для того, чтобы достать деньги и отвезти своего деда в больницу. Он не воровал, чтобы потом идти и сорить ими, как Пиак. Если бы в тот день у меня были деньги, то ему бы не пришлось бы этого делать. Я бы с радостью дала их ему. Ты говоришь не правильно, что он не твой ребенок. Он сделал это для того, чтобы раздобыть денег и позаботиться о твоем отце. - Она гневно сделала акцент на словах "твоем отце".
   - Хорошо, я схожу завтра. - Бунма согласился, когда увидел, как рассердилась она.
   - Правильно. Да, кстати, я попросила Пиака пойти и пожить в твоем доме. Он вот-вот должен был развалиться. Никто его не ремонтировал. И зачем его теперь ремонтировать. Через каких-нибудь два месяца нам надо съезжать. Кажется, новый хозяин собирается построить здесь что-то вроде фабрики. В начале прошлого месяца он послал какого-то человека сообщить нам об этом. Вэк все еще не вернулся. Мы еще ничего не обсуждали. Ты поедешь с нами в этот раз?
   Бунма залился смехом от того, что он только что услышал. Он не смог бы описать свои чувства в тот момент. Так это и есть то, что они называют жизнью, не так ли?
   - Все дорожает с каждым днем, - жаловалась она снова. - Что бы ты не делал, все так тяжело.
   - У тебя есть что-нибудь поесть, Пу? - оборвал ее Бунма, умирая от голода, который он пытался подавить с раннего утра.
   - Да, конечно. Почему ты не сказал раньше? Я думала, что ты уже поел и, так как ты молчал, я не спрашивала. - Она засуетилась у себя на кухне в течение некоторого времени, и затем вынесла тарелку с рисом и чашку карри и поставила их перед Бунма.
   - Слишком много риса. Я не могу есть много. У меня боли в животе, когда я ем. Я не знаю в чем дело. Я хочу есть, правда хочу. Все, что я ел там, были банановые стебли и рис. У меня ни разу не было такой приличной еды. Но я не могу ее есть. Больно, когда я ем. Аж плакать хочется.
   - Просто попытайся. Ешь хорошенько и медленно. Не надо торопиться.
   - Поверь мне, - сказал Бунма, бросая взгляд на карри в чашке, - Если что-то останется, то будет жаль - пропадет. Было бы лучше дать мне немного, а если не будет достаточно, я попрошу еще.
   - Да, кстати, как-то заскакивала Сида. Я спросила, где она живет, но она мне не сказала.
   Ложка Бунмы вдруг остановилась, как будто какая-то мысль пришла ему на ум. - Пусть идет к черту, - сказал он безразлично.
   Миссис Пу сидела и молча смотрела на то, как с трудом ел Бунма: то, что он сказал, было правдой. - Ты можешь прилечь здесь. Я пойду и взгляну сейчас на дом. Я заставлю Пиака прибраться. Кто его знает, что за чертовых певцов и кинозвезд он развесил по всему дому. Ни одной фотографии его мамы и папы. - Ворчание миссис Пу отдалялось от дома.
  
  
  
   Тем вечером Бунма забрал своего сына обратно домой. Он занял двадцать бат с целью купить ужин, чтобы покушать вместе со своим сыном позже этой ночью.
   - Сегодня вечером я попрошу Пиака зайти и составить вам компанию, - сказала миссис Пу, чувствуя себя обеспокоенной по отношению Бунмы, когда она видела, как тот уходил со своим сыном. Он был похож на тело без сил и души, когда хромая шел по деревянным доскам.
   Всю дорогу домой Бунма был глубоко в своих мыслях. Он думал о том, что произошло в его жизни. Когда у него только появился дом, он думал, что все будет лучше, но как планировалось не вышло. Просто становилось все тяжелее и тяжелее. Через три года все стало даже еще хуже. Его жена ушла. Вскоре после этого его дочь так же бесстыдно вела себя. Теперь в этот раз он вернулся, чтобы обнаружить, что его сын был арестован, а его отец повесился. Даже тела своего отца он не видел. И их вот-вот должны были выгнать из дома. Бунме было интересно знать, осталось ли у него вообще еще что-нибудь. Кроме его младшего сынишки, который шел рядом с ним, разве ничего больше не осталось, даже его силы? Жизнь! Что за жизнь! Чем она была, той вещью, которую называют счастьем? Какое оно? Трудности и горе было тем, что он все время вкушал, так что он привык к их вкусу. Одни силы только поддерживали его. Неважно на сколько тяжелыми были ситуации, они ни разу не казались слишком тяжелыми. До сегодняшнего дня, когда у него уже не было этих сил, чтобы справляться. И все же, он ни разу не нашел счастья. Что это была за судьба? Он должно быть совершил уйму грехов в своих предыдущих жизнях, что должен был расплачиваться такими страданиями в этой жизни, думал он.
   Он повернулся к своему сыну, который следовал рядом за ним. - Дам, ты не имеешь ни малейшего представления, что такое муки, - шептал он. - Все, что ты знаешь, это только голод.
   Он достиг дома и вяло опустился, не придавая значения Даму, который, как любой другой ребенок, увидевший своего отца в первый раз после такого долгого отсутствия, очень хотел говорить.
   Бунма не слушал своего сына. Он просто сидел и думал... думал... думал.
  
  
  
   Дома в болоте купались в последнем красновато-оранжевом свете дня. Дневная свежесть плавающих сорняков теперь была черной. Казалось все было черным. Люди, шедшие домой через деревянный мост, выглядели изнуренными от работы. На расстоянии донесся звук плача голодного и раздраженного ребенка и его матери, которая бранила ребенка за надоедливость. Клочки белого дыма поднимались от некоторых домов. Солнце появилось из-за облаков, чтобы сказать свое последнее "прошай". Оно создавало ужасающее зрелище. Опустился мрак, сопровождаемый знобящим, кусающим ветром. Вскоре будет ночь, время, когда другие люди будут отдыхать и спать.
  
  
  
   Бунма сидел в дверном проеме и пристально смотрел на вечернее небо. Оранжевый солнечный свет вычерчивал внешнюю часть его лица. Его темное, обветренное лицо едва скрывало его страдание, как у того, кто только что пришел в себя после болезни. Он с отсутствующим взглядом смотрел на сцену перед собой прошальным взглядом.
   Он думал о лице своего отца в последний день, когда он его видел. В тот день он не знал, что больше его никогда не увидит. Бунма бы хотел вернуть те дни, хотя они и жили в стесненной арендуемой комнате, похожей на крысиную нору. Но это было невозможно. Это все было из-за его страстного желания иметь свой собственный дом, настоящий дом. То, что все эти презренные происшествия случились, все это было из-за его стремления иметь счастливую семью, но все обернулось таким вот образом.
   Было ли правильным то, что такой, как он, хотел иметь дом? То, что он хотел иметь крышу над головой, которую бы он мог бы называть своей? Где гарантии в том, что если бы они жили в арендуемом доме, дела бы не обернулись вот так?
   - Мне никогда не следовало просить отца приехать, - шептал он безсознательно.
   Как я скажу Бунми, что папа умер, что он умер как нищий, как будто у него не было семьи, что он умер, а я даже не видел его тело, и даже не знаю, где оно?
   Во всем вина той суки, что забеременела, думал Бунма, виня свою жену. Если бы ты не была такой шлюхой, то смогла бы смотреть за детьми и домом. Отец бы не совершил этого. Сида бы не сошла с рельсов и не пошла бы по тому пути. Он вздохнул и затряс своей головой. Сида, я не знаю, где ты. Я не знаю, насколько тяжело тебе. В тот день я был так рассержен на тебя. Тебе следовало знать, что я свыкся с этим вскоре. Если бы ты была дома, то был бы кто-нибудь, чтобы помочь твоему братишке, и ему не пришлось воровать. О Боже, я не знаю, как долго ты сидишь в тюрьме, От. Что ты собираешься делать, когда выйдешь? Как ты будешь существовать? Сможешь ли ты нас разыскать? Через несколько дней нас собираются выгнать. И что насчет моего оставшегося долга таугэ? Смогу ли я снова выходить в море, чтобы расплатиться с ним? У меня нет ни малейшего понятия о том, когда я смогу расплатиться. И если я выйду в море, кто будет смотреть за Дамом?
   Кого все-таки винить? Спрашивал себя Бунма.
   Себя, конечно. Мысль внезапно пришла громко и четко.
   Если бы ты не попросил отца приехать в Бангкок!
   Если бы ты не привел дом в такое состояние безысходности!
   Если бы ты не пошел одалживать деньги у таугэ!
   Если бы ты не выгнал свою жену тогда!
   Если бы ты не выгнал Сиду из дома!
   Если бы ты не связывался с рыболовецкими суднами!
   Если бы тебя не арестовали!
   И если бы ты жил дома и ходил на работу, как другие люди, все бы не закончилось так.
   Бунма совсем никого не винил. Он даже не был сердит на кого-либо за то, что его семья дошла до того состояния. Он винил только себя одного. Он был рассержен только на себя одного за то, что родился бедным. Он не знал, почему бедные люди как он всегда сталкиваются с такими злоключениями. Все, что он знал, было то, что жизнь - это дело кармы, выплата долга за грехи прошлых жизней.
   Со временем вокруг него становилось все темнее и темнее. Бунма все еще сидел и думал... думал.
  
  
  
   - Эй, Дам, а не пойти ли нам навестить дедушку, а? - позвал Бунма своего сынишку.
   - Ух, да, - сказал мальчуган, побежав за ним. - А где он?
   Бунма зажег лампу. - Он уехал. Я скоро заберу тебя навестить его. - Как только лампа зажглась, он задул спичку и выбросил ее.
   - Правда, папа? - спросил Дам, прыгая вокруг от счастья.
   Бунма встал и посмотрел на своего сынишку, его сердце дрожало, слезы нахлынули на его глаза. Он еще раз обдумал свое решение перед тем как сказал. - Хорошо, жди меня здесь? Я сначала принесу что-нибудь поесть, а потом мы пойдем и навестим дедушку.
   - Я хочу тоже пойти, - сказал Дам, устремившись и крепко прильнув к ноге отца.
   - Ты жди меня здесь, а я через минуту вернусь, - сказал Бунма, он наклонился и отцепил руки своего сынишки от своих ног.
   - Папа, а ты не убежишь навестить дедушку один? - спросил мальчик с печалью в голосе.
   - Конечно, нет. Я принесу тебе каких-нибудь сладостей.
   - Принеси мне Пекси-Колы, - добавил Дам, опечалившись от того, что его не брали с собой. - Она такая шипучая.
   Бунма посмотрел на своего сына. Сначала он планировал купить какого-нибудь сладкого напитка, но когда он услышал, что хотел его сын, он уступил.
   - Хорошо, я куплю. Но смотри ничего не делай с лампой, хорошо?
   - Пекси-Колу! Правда, папа? - спросил Дам с наполненным радостью лицом.
   Бунма устало вышел в дверь. Он слышал голос своего сына, который выкрикивал ему вслед, - Только недолго, папа.
  
  
  
   Было темно, когда Бунма вернулся с полиэтиленовым пакетом, содержащим черную жидкость, в руках. Он видел, как Дам стоит в дверях, вытягивая свою шею. Он был одет в белую футболку и красные вельветовые брюки. Хотя они и не выглядели новыми от света лампы, они все еще выглядели гораздо лучше грязных, со шнурками брюк, в которые он был одет недавно. Его волосы были влажными и все были приглажены в одном направлении. Они блестели в свете лампы.
   Бунма принес чашку из дома. Он порвал, чтобы открыть пакетик с лекарством и высыпал коричневый порошок в чашку. Затем он открыл полиэтиленовый пакет и вылил в нее Пепси-Колу. Мешая при помощи своих пальцев, он повернулся к своему сынишке и спросил, - А ты скучаешь по своему дедушке?
   - Да, очень.
   - Вот, выпей это, а потом мы с тобой пойдем навестить его. - Бунма передал чашку своему сынишке, глядя ему в лицо и на гладкие, мокрые волосы в последний раз. Жизнь будет трудной для тебя, думал он про себя. Будет лучше, если ты пойдешь со мной, хорошо? Он отвернулся и посмотрел на улицу. Он не мог смотреть, потому что он знал все слишком хорошо.
   Дам счастливо взял чашку из рук своего отца. Он помнил сладкий, щиплющий вкус, только не очень ясно. Он думал о своей сестре, которая купила ее для него в тот день, а затем он почувствовал волну любви к своему папе. Он хотел, чтобы он был с ним, каждый день. Он не хотел, чтобы он уезжал на такие долгие периоды.
   - Она вкусная и такая шипучая, эта Пекси-Кола, - Дам сделал первый глоток, и затем большой глоток, задыхаясь и кашляя.
   - Допевай все, - сказал Бунма, не оборачиваясь.
   Дам быстро закончил пить, потому что он спешил пойти навестить своего дедушку и потому что ее вкус был такой сладкий и шипучий.
   Бунма не интересовался, почему у Дама была такая хорошая одежда и откуда он все это знал о Пепси-Коле. Он не интересовался об этом просто потому, что не видел смысла в том, зачем ему следует это знать.
   У Дам пошла громкая отрыжка. - Она вся закончилась, папа. Теперь мы идем?
   Звук голоса его сынишки пронзил сердце Бунмы. Он разорвал пакет с ядом и откинув свою голову назад и высыпал его к себе в рот как дешевые таблетки, которые он бывало регулярно принимал, когда работал на судне. Он постучал пальцем по пакетику в очередной раз, чтобы увериться, что все вышло, а затем взял чашку у своего сынишки и набрал немного воды из кувшина на улице.
   В ту самую ночь Дам действительно пошел и навестил своего дедушку, будучи одетым в совершенно новую одежду, которую он никогда до того не надевал. Он решил надеть ее в ту ночь, чтобы навестить дедушку.
  
  
  

9

  
   Бунма медленно открыл свои глаза. Везде был яркий белый цвет. У него кружилась голова, как будто он плыл в той белезне. Он был истощен. Все, что он желал, было водой... водой.
   - Воды! - простонал он тихо в белизну. И через какой-то момент, как будто понимая, стакан, находившийся на расстоянии, приплыл к его губам. Бунма осушил его. Расплывчатое лицо стало принимать очертания перед ним. Нос, глаза, рот становились четче, когда Бунма сфокусировал свои глаза. Он думал, что видет сон. Во сне у него все страшно болело, словно его кишки разрывали на части, словно части его мозга боролись, чтобы вырваться скозь отверстия его ушей. Это была такая агония. А еще ему снилось, что он лежит на кровати, которую кто-то толкает среди постоянного звука шума. Ему снилось, что было много машин и людей и фигур в белом, которые стояли вокруг него и смотрели. И там была мягкая, белая постель.
   Бунма поморгал несколько раз. Лицо девушки, стоявшей там, стало яснее.
   - Вам теперь лучше, - сказала сестра более громким голосом, когда она увидела, что Бунма смотрит на нее. - Вы рады? - Ее голос становился громче. - Вы рады? - Казалось, что это доносилось с далекого расстояния. Бунма стал припоминать. Но он не ответил.
   - Больше не пытайтесь покончить жизнь самоубийством. Поверьте мне: смерть никогда не спасает от каких-либо проблем. Встречайте жизнь смело и боритесь. Боритесь с тем, что у вас есть. И вы будете победителем. - Сестра читала ему лекцию словами, которые у нее были заготовлены заранее для утешения всех пациентов в подобной ситуации.
   Бунма смотрел на девушку и медленно собирал свои мысли. Да... да.
   Самоубийство. Передозировка. А как же Дам?
   - Мой сын! Мой сын! - пытался он сказать, но не мог издать ни единого звука.
   Сестра заметила движения губ пациента и поняла, что было у того на уме. - Было слишком поздно, чтобы можно было что-либо сделать для вашего сына, - сказала она, склоняя свою голову. - Он скончался до того, как мы добрались туда.
   Бунма остановил свой взгляд на сестре, сосредотачиваясь на том, что она сказала. - Пожалуйста, помогите мне, - сказал он медленно, как только он осознал то, что она сказала. - Я хочу умереть.
   Она пыталась прочитать слова, которые изрекали его губы. Слабый звук доносился изо рта пациента, но она не могла понять, что он говорил. Она медленно отошла, чтобы посмотреть других пациентов на других кроватях.
   Усилие держать свои глаза открытыми истощило Бунму, и он опустил свои веки в очередной раз. Он заснул тотчас же. Было ли это действительно такой удачей то, что он не умер?
  
  
  
   В то время, пока Бунма был тюрьме в ожидании суда, у него не было шанса увидеть свой дом, то место тепла, которое он так хотел для своей семьи, где его отец, его жена и его три ребенка могли бы быть счастливы. Он никогда не думал о своем собственном счастье. Он просто хотел, чтобы они все были счастливы. Он смирился с состоянием дел. Не было ничего, что бы он мог сделать, чтобы построить тот дом.
   Если бы Бунме пришлось увидеть свой дом теперь, то он бы был опечален. Проржавевшие листы гофрированного железа стаскивали и с грохотом бросали на землю. Когда крыша из гофрированного железа была разрушена, эта лачуга выглядела словно старый деревянный ящик без крышки.
   По внешней стене у двери умело били, колотили молотком и разбирали рабочие. Затем была еще одна из стен. Звук досок, разносимых в разные стороны и раздираемых, раздавался громко. Вскоре была другая стена, и, в конечном счете, оставались только четыре столба, торчащих под прямым углом по отношению к деревянному полу. А затем были звуки лома, выбивающего гвозди из пола, гвоздей, извлекаемых из протестующего дерева.
   Рабочие приступили к своей работе быстро и эффективно, в своей борьбе со временем. Им нужно было разрушить еще несколько других домов сегодня. За какое-то мгновение дом Бунмы исчез. Все, что осталось, было грудой дерева и грудой гофрированного железа. Вскоре на этом месте будет огромное бетонное здание. Рабочие складывали доски в штабель, чтобы было легче нести. Казалось, что они убирали декорации сцены, так как пьеса теперь была окончена.
  
  
  
   Бунма был приговорен к смерти, но суд заменил приговор на пожизненное заключение, принимая во внимание его абсолютное признание. Он не подавал аппеляцию в Верховный суд. Он ничего не делал, кроме того, что спокойно принял свой приговор. Иногда по ночам его товарищи по заключению слышали доносившиеся вопли, словно это был какой-то зверь находящийся в агонии и одиночистве...
   Маленькая корзинка, сделанная из листа бананового дерева с горящей свечой и монетой, которая опускается в речку или озеро на праздник Лой Кратонг
   Европеец; белый человек
   Район Бангкока
   Провинция на северо-востоке Таиланда
   Название вокзала, находящегося в центре Бангкока
   Рыбопромысловый порт в провинции Самут Сакон
   Десерт из яичного желтка
   Китайский бизнесмен
   Сбор старых полиэтиленовых пакетов является распространенным занятием жителей трущоб Бангкока
   По Тек Тынг - благотворительная организация, занимающаяся кремацией нищих
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"