Второго мая после окончания праздничных манифестаций мужская половина нашего города переходила на летнюю форму одежды. Цивильные костюмы вешали в шкаф, облачались в рубашки с коротким рукавом и лёгкие светлые брюки. Холмы за городом уже отливали желтизной. О весеннем великолепии не напоминало ничего кроме редких былинок. Мелкая пыль висела в воздухе. Зной вступал в свои права и беспощадно правил миром.
Как умудрился я об эту пору заполучить двухстороннее воспаление лёгких - ума не приложу. Так ведь сподобился! Никогда ранее не болел, ни одного школьного дня не пропустил, тем обиднее казались и эта болезнь, и моё невольное заточение.
Май - роковой для меня месяц: в мае мне удалили первый коренной зуб, вырезали аппендицит, в мае я перенёс первый инфаркт. Май 66 года не отличался оригинальностью.
Лечила меня мама моего школьного товарища, женщина удивительная. Работала она в поликлинике, располагавшейся неподалеку от нашего дома, и потому приходила пешком. Белый халат, перекинутый через руку (она надевала его сразу едва входила в комнату), никелированный медицинский цилиндр в другой руке...
Дверь в квартиру не запиралась - это, чтобы я не вставал, и потому каждый приход её был неожиданным.
- Ну и как ты тут? - спрашивала она. - Тяжело?
- Всегда тяжело, когда снаружи выше сорока, а внутри - под сорок, - отвечал я ей и привычным жестом поднимал нательную рубаху.
Прохладный стетоскоп касался моей раскалённой груди и отрывисто, короткими прыжками перемещался по коже. Она внимательно вслушивалась в меня, и серьёзным взглядом пронизывала насквозь - как рентген...
Я тоже не терял времени зря. Рассматривал её в упор и видел многое из того, что в другие времена, наверное, внушало бы мне иные чувства, но тогда...
Капелька пота копилась на переносице...
Ещё одна ползла по виску, потом, зацепившись за волосок, повисала, как гимнастка на трапеции...
Боже! как нравилась мне эта женщина!..
Я всегда был влюбчив, влюбчив без меры, но странное дело - мне почему-то нравились не девочки в целом, а их отдельные части и проявления. У одной были красивые глаза, у другой косы, третья удивляла отметками в классном журнале. Четвертая великолепно прыгала через козла в гимнастическом зале. Как мальчишка. У пятой, барьеристки, были необыкновенно сильные ноги. "Потрогай, говорил мне тренер, потрогай и запомни, какими должны быть мышцы у настоящего атлета". Я послушно трогал девичьи длани, пытался оттянуть кожу на икрах у скептически взиравшей на меня сверстницы - и с изумлением понимал тщету потраченных усилий: легче было ущипнуть за ножку упомянутого выше гимнастического козла...
Елена Семёновна мне нравилась целиком - без изъятий. Это был тот самый случай, когда с изумлением открываешь для себя такое редкое явление, как гармония. Все неисчислимые компоненты человеческого существования слились в победоносное совершенство одного единственного индивида.
Она была прекрасна. Так, по крайней мере, казалось мне. Казалось тогда, кажется теперь. Тонкие, как пух, пепельные волосы, серые глаза, паутинка прожитых лет в уголках глаз, тихая улыбка, изящные движения и тембр голоса, наполненный душевной теплотой...
И ещё одно незнакомое ранее чувство родилось в глубинах моего естества, и это чувство называлось "доверие" - главное, наверное, что соединяет людей крепче любых иных ощущений. Врач без доверия - шарлатан. Вот и любовь начинается с доверия, без которого она - любовь - пустышка...
Жара, между тем, не отступала. Она и не отступит до самого октября. Иссушающая жара, адская...
Елена Семёновна приходила каждый божий день - он действительно казался божьим, что довольно-таки странно для атеистически скособоченного существа, каким я и был о то время.
Выслушивала...
Делала уколы...
Беседовала, взяв меня за руки...
Чувствовала ли она все нюансы моего отношения к ней? Наверное, да, тем более что я и не думал их скрывать...
И ещё одно обстоятельство не давало мне покоя - безмерная благодарность за её отношение ко мне. Я мог бы, кажется, перевернуть мир, чтобы выразить ей свои чувства, но как это сделать не знал - не представлял совершенно. Да и чем бы я воздал ей должное? Никакие сокровища мира не стоили её благодеяний.
Тем не менее, это чувство мучило меня, не давая покоя...
Наконец, болезнь отступила, и я вернулся в школу, где уже вовсю началась подготовка к выпускным экзаменам...
И вот однажды я, направляясь на одно из дополнительных занятий, увидел её. Она шла навстречу под летним зонтиком, лёгкая, как всегда, воздушная...
Моё невозможное чудо...
И вдруг, повинуясь диктату внутреннего голоса, осторожно, не спеша, опасаясь попасться ей на глаза, я перешёл на противоположную сторону улицы, словно сбежал - и, ошеломлённый своим поступком, остановился. В следующую минуту, наблюдая, как она двигается в противоположном направлении, я судорожно попытался осмыслить причину своего неожиданного поступка, дотошно сканируя собственное недоумение. Снимал слой за слоем, силясь понять и осознать происшедшее...
И как же трудно оказалось докопаться до истины! Она, между тем, открылась в ошеломляющей наготе. Стыд за нечестивость человеческих отношений сковал моё неокрепшее самосознание, и понял я какое это тяжёлое чувство - благодарность, когда и не знаешь, чем воздать благодетелю.
Неподъёмное чувство. Сногсшибающее.
Именно оно толкнуло меня прочь от обожаемого мною существа.
Нет, подумал я в тот момент, пусть уж лучше будут благодарны мне, чем я кому-то. Никогда и ни за что.
И этому принципу - плохо ли, хорошо ли - следовал всю свою жизнь.
Украину слепили из кусочков. Из пазлов. Что-то забрали у Польши, что-то позаимствовали у австрийцев. Большую часть, однако, отвоевали у Дикого поля, освоили и от души преподнесли соседям. Самый щедрый подарок сделал Хрущёв, отписав Украине полуденный Крым. В этом не было ничего зазорного: дарили друзьям, поклявшимся в вечной дружбе.
Благодарность украинцев не знала границ (их и сейчас не найдёшь с теодолитом). Двадцать с лишним лет они думали, как лучше всего выразить русским свои трепетные, нерушимые чувства...
И придумали.
Вот объяснение того, что произошло в феврале 2014 года.
И потому не надо обижаться на украинцев.
Неподъёмное это чувство - благодарность. Сизифова тяжесть. Не всякой нации она под силу...