Типичная дача - в советском духе. И обитатели типичные - переделкинские.
Сидят. Чаёвничают. На фарфоровой тарелке лежат пирожные, купленные в ГУМе. Двадцать штук: десять - Лиле, десять - Майе.
- Люблю эклерчики, - говорит Лиля. Притулившись на стуле, она кажется маленькой, похожей на птенчика, и еле-еле выглядывает из-за стола. Как из гнезда.
- А я - обожаю "картошку", - говорит Майя, - но десять пирожных ни за что не съем, да и нельзя мне так много мучного и сладкого.
- Ерунда, - не принимает возражения собеседница. - Завтра поутру встанешь к станку, ножками помашешь - туда-сюда - и лишние граммы, как гири с весов, снимешь.
- А вы откуда знаете про станок?
- И-и-и, милая моя, я ведь тоже когда-то занималась балетом...
- А, ну да, ну да, - говорит Майя, - только когда это было!..
- Сто лет назад, но ведь было же...
Итак, на чём я остановилась?
- Вы сказали, что Володя вам надоел.
- Хуже горькой редьки, - продолжила Лиля прерванный рассказ. - Он был скучным до примитива и ревнивым до одури. Не было в нём лёгкости - той самой, о какой писал Иван Крылов. И потом - я его стеснялась. Мало того, что был беззубым, так ещё своим развязным поведением отпугивал порядочных женщин. Мог, например, начать подтягивать штаны - во время выступления! на сцене! - или застёгивать ширинку - пуговку за пуговкой, тщательно, дотошно, всем своим видом демонстрируя, что ему дозволено всё...
Знаешь, Майечка, чем больше я вспоминаю молодость, тем яснее осознаю, что никогда его не любила. Честно признаться, я в своей жизни любила только одного мужчину - Осю. Все остальные представляли для меня исключительно меркантильный интерес.
- А как же любовная лирика?
- А что - лирика? Лирика - как лирика. Словоблудие. А как тебе такой образчик: "Прежде чем пойти к невесте, побывай в Резинотресте"? С посвящением: Лилечке? Никто, конечно, не смеет сказать про него всю правду - официоз! - но я тебе скажу, как на исповеди, на которой никогда не была...
Приходит как-то и говорит: "У меня триппер". И убирает свою посуду в шкаф на верхнюю полку - от греха подальше.
И такие заболевания у него были после каждой случайной женщины. А случайных у него было - море разливанное. Нет, я тоже не без греха, но никогда не искала венерических приключений, а он искал. И находил...
Вот тебе и Резинотрест.
Лиля потянулась и одним ловким движением сняла с подоконника изящную пепельницу и дамский портсигар.
Закурила.
- Виталием Примаковым звали моего следующего супруга, - сказала она, - какого по счёту? - первый, второй, третий...
- Червонное, но не в золоте дело - взгляни на дарственную надпись.
"Самому дорогому существу на свете. Николаша" - прочитала вслух Майечка.
- А кто такой - этот Николаша?
- Русский царь, Николай Второй, - ответила Лиля. - Это его подарок Матильде Кшесинской. Балерине. Знаешь такую?
- Знаю, - ответила Майя, с интересом рассматривая портсигар.
- Дай-то бог, чтобы когда-нибудь ты стала такой же знаменитой, как она!
- И каким образом он ему достался?
- Говорил, что наградили. Якобы в то время других наград у молодой большевистской власти ещё не было и таким образом она награждала своих героев. Врёт, конечно же, потому как героем не был, а был представителем этой самой власти, миловал и казнил по собственному разумению. И реквизировал тоже. Во время ареста этот портсигар у него изъяли, а потом, уже в пятидесятые годы, после реабилитации, вернули - уже мне. Но теперь я его прячу, чтобы опять не отняли, и показываю только надёжным друзьям.
На Лилю нахлынули воспоминания - сестра, её знаменитый муж Арагон, прекрасный, как всегда, Ленинград...
Горький ожидал их в Москве, но они не спешили к умирающему писателю.
Июнь, белые ночи...
Ровно через два месяца - день в день - арестовали Примакова...
- Надо же, как интересно! - сказала Майя, всё ещё рассматривая то ли презент, то ли награду, то ли ворованный раритет. "Камушки, которыми она так щедро одаривает меня, тоже, наверное, из реквизированных вещичек", - подумала Майя.
- А Осип был сыном ювелира? - спросила она, как бы между прочим.
Лиля улыбнулась и сказала:
- Нет, сыном ювелира он не был. Зато был юристом и делал вид, что защищает проституток. За это его и прозвали "блядским папашей". На самом деле он сутенёрил, и как сутенёрил!
И опять на неё нахлынули воспоминания. Для интимных встреч Володя водил Лилю в публичные дома. Толерантными (в переводе с французского) назывались эти заведения. Ей нравилось ощущать себя толерантной девкой. Осип об этих встречах был отлично осведомлён.
Пока Лиля молчала Майя внимательно рассматривала собеседницу, в очередной раз отмечая огромную, не соответствующую телу голову, сутулую спину, штукатурку на лице - в палец толщиной. "На редкость шелудивые глаза, - думала Майя. - И этот ужасный тик, который изводит не столько хозяйку, сколько её собеседников". С молодости такая, сказал дядя Асаф, который недолгое время был с нею в коротких - короче уда - отношениях. Со временем Майя привыкла к этим её физическим недостаткам, а в первый раз, помнится, изучала с тайным отвращением. "Неужели и я такой же буду?" - испуганно думала она.
Лиля тем временем, отрешившись от воспоминаний, вернулась к прерванному рассказу.
- Сутенёрские замашки у Оси оставались до конца жизни, - призналась она, - во многом определяя характер наших отношений, ибо он чётко знал и предписывал, когда и под кого лечь... Не прямым диктатом, разумеется, но намёками...
- Да что вы! - воскликнула Майя. - Не может быть!
- А почему - нет? Я же говорю: время было такое. Считалось, что женщины у нас общие. Мы и были общие - и в физическом, и в эмпирическом смыслах...
- А в эмпирическом - это как? - не поняла Майя.
Но Лиля её не слушала.
- Когда Володечка умер, мне стало тошно. Все ЛЕФы преуспевали, жили припеваючи, и только я, будучи не у дел, чувствовала себя соломенной вдовой. Вот тогда-то я взяла - и вышла замуж за предмаршала Примакова, причём вышла не одна, а вместе с Осей...
- Как - с Осей?!
- Да тем же макаром, как и тогда, когда мы жили вместе с Володей. За шесть лет в нашей квартире на Арбате перебывало множество военных, и каких военных! Что ни имя, то враг: и Тухачевский, и Уборевич с Якиром, и Корк, и Фельдман, и Эйдеман, и Путна... Все эти вояки считали себя обойдёнными по службе - им хотелось большего... - ну и получили большее - на что вряд ли рассчитывали...
На лицо Лили набежала тучка, и она вибрирующим от волнения голосом завершила начатый рассказ.
- Вместо сапог их обули в лапти - представляешь?! Долгое время не стригли, не брили... - ужас! ужас!.. Изверги! садисты!..
Глаза Лили наполнились влагой, губы дрожали... -
очень скоро, правда, слёзы высохли, и она улыбнулась.
- Люди, конечно, - сволочи, - сказала сионская дива. - И каких только пакостей про меня потом не сочиняли...
Говорили, что это я накатала донос на Примакова. Якобы, будучи в тесных связях с НКВД, именно я информировала Лубянку о готовящемся перевороте. Путают, понимаешь ли, меня, с Зарубиной-Горской-Розенцвейг, которая выдала местонахождение своего любовника Блюмкина... Нет, кое-что от меня - там, наверху, конечно же, - знали, но...
И, вдруг, Лиля запела - весело, во весь голос: "Мне говорят - она заразная, у ней глаза и ноги разные, мне говорят - она наводчица, а мне ещё сильнее хочется..."
Но уже через короткое время... -
"Чайку подлить?" - шмыгнув носом, спросила она
- Налейте, - сказала Майя и тут же поинтересовалась:
- А у вас были связи с органами?
- Конечно были - а у кого их не было? С чекистами, Майечка, меня свёл Ося - ещё в те романтические годы, когда служил в ВЧК...
- В ВЧК?! - воскликнула Майя.
- А чего ты удивляешься? В ВЧК. Про первых чекистов, Майечка, много чего лишнего рассказали, а на самом деле это были наши люди. Святые люди! Их потому и расстреляли в 37-ом, что они были святыми и нашими.
- В каком смысле - "нашими"?
- А то ты не знаешь - в каком! И Янечка Агранов, и Моисей Горб, которого могила исправит, и Эльберт... Когда Володечка застрелился, они про него написали некролог... Ах, Майечка, Майечка, какие там прекрасные были слова!
- А, правда, что вы с ними... со всеми?..
- Ну, не со всеми, но - многими... И не только с чекистами. Если я начну перечислять тех, с кем переспала...
Махнула рукой.
- Юсуп Абдурахманов, твой дядя Асаф, Юрий Тынянов, Лев Кулешов... Сила дружеских отношений, Майечка, проверяется постелью...
И, вдруг, она опять запела: "Ну и дела же с этой Нинкою - она жила со всей Ордынкою, и с нею спать - кому захочется? А мне плевать - мне очень хочется".
- Хорошую песню написал Володя Высоцкий - словно про меня.
Тяжко вздохнула.
- Время было - любвеобильное. - И тут же рассмеялась, широко разевая и без того огромный, как у щелкунчика, рот. - Мне Параджанов рассказывал, как его педерастической благости домогались двадцать пять членов Политбюро - одновременно!
- Юморист, - улыбнулась Майя.
- А не скажи, - не согласилась с нею Лили. - Лично я ему верю...
А вот Пудовкин мне не дался, несмотря на все поползновения. А так хотелось, Майечка, иметь собственного режиссера - у всех был, а у меня - не было...
И вообще, это здорово, когда у тебя есть свой поэт, свой режиссёр, свой военачальник...
свой писатель (это она Шкловского имеет в виду, подумала Майя),
свой банкир (Абрам Моисеевич, председатель Промбанка),
свой чекист (Яня Агранов),
свой композитор...
"Ну уж фигушки! - возмутилась Майя (мысленно, разумеется). - Не всё коту масленица!"
- Ну, что, добьем? - спросила Лиля. - По пирожному осталось?
Решили добить.
- Я, Майя, живучая, но всё равно когда-нибудь умру... Представляю, что наговорят обо мне после смерти...
На могильной плите моей сестрёнки и её заупокойного Арагона выбиты слова: "Мёртвые беззащитны, но нас защитят наши книги". У меня, Майечка, такой защиты нет, да и не верю я в оборонительные способности художественной литературы. И потому хочу, чтобы меня кремировали - как Володю, а прах развеяли по ветру где-нибудь в окрестностях Звенигорода, не забыв указать место...
И тебе советую последовать моему примеру.
- Думаете? - раздумчиво произнесла Майя, открывая и закрывая раритетный портсигар. - Ну что ж - в этом предложении что-то есть. Почему нет?..