Интересный у меня начальник - начальник штаба части майор Вологжанин. Многое из того, что он должен выполнять в соответствии со своими служебными обязанностями, если это требовало каких-либо усилий, а не дай бог, принятия самостоятельных решений, легко передоверялось им его же подчиненным. Я ВАМ ДОВЕРЯЮ... Хотя, впрочем, ответственности за принятые не Им решения, никто с Него не снимал.
Таким образом, однажды, ко мне, начальнику связи части, "перекочевала" его функция составления графиков несения нарядов офицерами и прапорщиками части и контроль за его исполнением. Ничего особенного. Просто нужно, по мере возможности, учитывать интересы тех, кого ты на сутки отрываешь от своих жен и детей, ну и следить за тем, чтобы этот самый отрыв распределялся между всеми равномерно. Чтобы не было обиженных и огорченных, хотя получалось так далеко не всегда. Итак: я составлял графики, Вологжанин их подписывал, а командир утверждал - документ обретал силу закона местного значения. Если же кто-то, в силу каких-либо обстоятельств, например болезни, "не вписывался" в график, решение по его замене должен был принимать лично начальник штаба.
--
Володя, выручай! Мой где-то набрался, спит дома пьяный. Дежурным по части должен был заступить прапорщик Орлов, а он третий день болеет. Назначь кого-нибудь на замену, а то дежурный по части, которого уже целый час никто сменить не может, бунтует уже. Сделай что-нибудь. - выпалила в один миг, прибежавшая ко мне жена моего шефа, Вологжанина Надя.
Графики-то я составляю, но вот мое решение о "назначь", многие наши офицеры могли бы не понять. Большинство из них старше меня и по годам, и по воинскому званию. В общем пришлось назначить себя. Жалко стало Надежду, она не виновата, что у нее мужик попался с приветом.
Ужин, вечерняя поверка позади.
--
Товарищ старший лейтенант, в 23.10 фильм по телевизору интересный будут показывать. Разрешите посмотреть. - выступил из подошедшей ко мне толпы солдат "парламентер", сержант Савельев.
--
Это если в 23 часа начнется, закончится в 1.00 или 1.30. Нет, ребята, не пойдет.
Бойцы еще немного поныли, поканючили, но, все-таки, разошлись.
--
Рота! Отбой! - прокричал дежурный по роте.
В свое время, начитавшись и наслушавшись про ужасы неуставных взаимоотношений, господствующих в казарме, я для себя навсегда (ну по крайней мере, пока здесь служу) решил, что в ночное время место дежурного по части - казарма, и, в общем-то. следовал этому решению. Что ж, личный состав лежит в кроватях, можно и мне своими делами заняться. Расположившись в ленинской комнате, где стоял телевизор, приступил я к своей писанине, которой накопилось тоже немало. Расписания занятий, план-конспекты их проведения, оформление протоколов комсомольских собраний и заседаний комитета комсомола части и т.д. и т.п. Включать телек я не стал. Раз не разрешил бойцам, так зачем их провоцировать своими действиями, да и как-то не по людски.
Около одиннадцати часов, в ленкомнату зашли двое офицеров из стреляющих у нас подразделений и попросили разрешения посмотреть фильм, о котором я уже слышал от солдат. Офицеры не солдаты-срочники, хотите смотрите, только чтоб не громко, чтобы не мешали бойцам спать. На том и порешили: я свою писанину пишу, они смотрят.
--
Слушай, командир, что это у нас телевизионный сигнал пропал? - спросил меня один из прибывших.
--
Мужики, мне не до телевизора. Если есть желание, разбирайтесь сами.
Говоривший со мной вышел на улицу, а через минуту вернувшись, сообщил, что телевизионный кабель обрезан. Офицеры вышли на улицу чинить кабель, я же - в казарму. Пересчитал по ногам и головам свое воинство, убедился, что все на месте. Разговоров в казарме никаких не слыхать. Отправился снова в ленкомнату. Гости мои, отремонтировав кабель, снова принялись за просмотр фильма. Но один из них устроился возле окна, чтобы вовремя обнаружить возможных "злоумышленников". Через некоторое время он сообщил, что кто-то там на улице крутится возле кабеля. Так как, кроме моих бойцов этим кто-то никто не мог быть, то я и рванулся на улицу. Ага. Вот они, убегающие от меня белые кальсоны. Догнав, схватил за плечо и, с силой, развернул к себе. Оказалось, что это наш юный солдатик Хайрулин, пришедший в часть с последним призывом. Боец этот страдал энурезом. Поэтому наряду по роте предписывалось поднимать его ночью пару раз, чтобы он "отметился" в туалете.
--
Ну что, милый, разборки все утром, а сейчас спать! - прорычал я в его испуганное лицо.
Проверив, что Хайрулин снова в кровати, вернулся снова "к своим баранам". Но не прошло и получаса, как снова, по команде впередсмотрящего, пришлось выскакивать на улицу. На этот раз, бежавшая впереди меня тень, была темной. Боец одетый, значит не из кровати. Кто-то из внутреннего наряда, соображал я, стараясь его догнать. Но бежит, стервец, хорошо, может уйти. Достав из кабуры пистолет, дослал патрон в патронник и заорал:
--
Стой! Стрелять буду!
Боец, наверное, на секунду замешкался, не зная что предпринять. Затем снова рванул. Но предоставленной мне секунды оказалось достаточно, и я его догнал. Одной рукой держу вырывающегося солдата, другой пытаюсь разрядить пистолет. Наконец магазин с патронами на земле, патрон из патронника там же. Но что это? Каким-то боковым зрением увидел, что летит мне в голову "плюха". Такого со мной за всю мою службу еще не было. Итак состояние взвинченное, а тут, видимо, вообще озверел. Увернувшись от удара, что было мочи кинул свою руку с пустым пистолетом туда, где должно было быть лицо. Противник, а в этот миг он действительно для меня был противник, ойкнув, прилег отдохнуть на землю. Водворив пистолет, найденный на земле патрон и магазин на место, в кабуру, опять взялся, за теперь уже сидящего, солдата.
--
Ну что, родной. Пойдем на свет выйдем, посмотрю на тебя. Только больше не дергайся, а то прибью ненароком. - посоветовал я.
Мы вышли под свет уличного фонаря, и только тут, я узнал бывшего солдата своего подразделения Иванова Роберта Ивановича.
В памяти людей чаще всего остается все самое хорошее и все самое плохое случившееся с ними. Не хочу я сейчас подробно описывать историю нашего взаимного сосуществования с Робой Ивановым на протяжении всего полуторагодичного срока его службы в нашей части. Но за это время ДОСТАЛ он лично меня, командование части, а также и своих сотоварищей, солдат и сержантов так, что оформляя ему документы, при его увольнении в запас, в графе Военного билета о "целесообразности использования в военное время", я лично, поскольку мне пришлось этим заниматься, черной тушью, жирно написал "Расстрелять", поставил свою подпись и печать части. И пусть со мной будет, что будет.
Приведя Иванова в казарму, увидел, что постарался я на славу. Щека, видимо мушкой пистолета, порвана изрядно и просто так не заживет.
--
Шурик, требуется твоя помощь. - звоню среди ночи нашему военному врачу капитану Марыскину.
--
А что, до утра не потерпит? - спросил он, довольно бодрым, но далеко не трезвым голосом. Видимо чего-то там отмечают.
--
Нет, давай быстро.
Придя, минут через десять, Шурик, в своем медпункте, быстро наложил швы на рану, саму рану чем-то залепил и мы отправили Иванова спать. Никаких разговоров, обвинений и объяснительных на сегодня не надо. И того, что было - вполне достаточно для обдумывания.
--
Вовка, а мне об этом командиру завтра придется докладывать. - сказал Шурка, как-то озабоченно.
--
Да не переживай ты. Мне его завтра встречать, так и докладывать мне.
Утром, ожидая командира, я, внутренне, готовился к самым неприятным для меня последствиям.
"Ну что, травмирован солдат. Травмирован офицером." - пытался я что-то там анализировать. "И что? Обстановка обычная, повседневная? Нет. Или ты его, или он тебя...". Но никакой мой анализ, успокоения, почему-то, мне не приносил. Наконец-то, показалась и машина командира.
--
Товарищ подполковник! Во время моего дежурства происшествий не случилось, за исключением... - далее шел подробный доклад моего ночного кошмара.
Не знаю, обсуждали в дальнейшем наши отцы-командиры мои ночные действия или нет. Хотя чего это я, конечно же обсуждали. Вызывали самого Иванова несколько раз на беседу, Хайрулина, моих ночных визитеров-офицеров. Но только не меня. Ни сам командир части, ни замполит, ни словом, ни полсловом, ни разу не обмолвились со мной, на протяжении всей моей дальнейшей службы в этой части, о случившемся этой ночью происшествии.