Аннотация: На арене гладиаторы, теряя человечность, превращаются в монстров, но бывает и так, что чудовищами они стали значительно раньше
- Кто ты такой? - Ланиста смотрел на стоящего перед ним раба грозным взглядом, но тот чувствовал, что за наигранной холодностью скрывается подсознательный страх и недоверие. - Кто, ты, такой? - Медленно по слогам повторил Акивний
- Просто, дезертир? - Усмехнулся ланиста и заходил в зад вперед. - Присядь, присядь, нам нужно поговорить с тобой, как, гм, как...
Он никак не мог подобрать верного слова и замолчал не закончив предложение.
Клавдий стоял у дверей в комнате своего владельца и не сдвинулся с места ,никак не отреагировав на предложение присесть. Жилище не было богатым. Обычные мазанные стены, пара стеллажей, на которых хранились свитки, стол, пара табуретов, сундук - вот и почти все нехитрое убранства владетеля гладиаторов. У двери застыли два охранника, почти постоянно сопровождавших Аквиния. Один из них еще и тренер, крепко сложенный свободный римлянин. Второй менее внушительный, но имеющий гораздо более извилистый ум и частенько дававший хозяину полезные советы в ведении дел и покупке рабов.
- Сядь, не дерзи мне. - Сухо проговорил ланиста, указывая на табурет напротив стола. Сам он сел по другую сторону и развалился в своем любимом кресле - единственной, пожалуй, в комнате вещи, которую можно было причислить к элементам роскоши.
Гладиатор сделав пару шагов вперед, резко сел.
- Слушаю Вас, господин.
- Слушай, хорошо слушай. То, что ты делаешь на арене, хорошо. - Аквиний поморщился. - Хорошо, но не достаточно.
- Я убиваю. - Пожал плечами Клавдий.
- Не строй из себя идиота! - Ладонь ланисты с силой ударила по столу. - Я знаю, кто ты, знаю.
Перст господина уперся в грудь раба.
- Знаю.
Холодок пробежал по спине гладиатора. Он и сам уже не понимал, кто он такой. Это вопрос волновал его и подсознание пыталось отстраниться от ответа, забыть, стереть из памяти произошедшее. Кем он стал после тех недель в плену? Или этих недель не было и все это плод его больной фантазии? Как же ему хотелось поверить во второе, но, к сожалению, он знал, что это не сон, не бред, а истина. Он был в плену. После того страшного боя, когда от сотни солдат он остался один, один окруженный врагами без человеческих лиц, жуткими тварями, созданиями рожденными самим тартаром. Один, непобежденный, не сломленный, продолжавший сражаться, разя мечом, прикрываясь щитом и защищая орла. Глаза гладиатора затмила кровавая пелена. Он вспоминал тот день, вспоминал так, как будто все произошедшее тогда случилось вчера. Перед глазами стояли сцены гибели всех его товарищей. Ужасные, кровавые воспоминания. Тот день, который изменил его жизнь он не мог забыть, как ни пытался. После него он перестал быть солдатом. Его схватили и пытали. Друиды швыряли его в круг камней, куда призывали ужасных демонов, вьющихся вокруг, ранящих, отрывающих куски его плоти, пожирающих его раз за разом. Явь ли была это или бред ,вызванный теми проклятыми отварами, которыми они поили его? Вновь и вновь он вступал в бой. вновь и вновь становился на грани жизни и смерти, но каким-то неведомым образом, выживал, убивая чудовищ. Его поили различной отравой, но он не умирал, его рвало, внутренности, казалось вот-вот вывалятся через рот, но он не умирал. Его кормили сырым мясом и он злобно откусывал его куски поглощая, кормили гнилью и он ел. Он питался всем, что ему давали - отбросами, падалью, даже землей, когда его морили голодом, посадив в яму. Ел ее чтобы хоть как-то наполнить свой живот в безумной жажде есть. Его клеймили, жгли, с него снимали куски кожи, резали ножами, словно свинью на забое. С ним делали такое, о чем не мог подумать не каждый палач империи. Только самым извращенным умам пришло бы в голову проведение таких пыток, причиняющих безумную, непередаваемую, сводящую с ума боль. Но он не сходил с ума и не умирал. Почему? Он спрашивал об этом себя, спрашивал богов, спрашивал даже тех, кто пытал его - но все они молчали. Никто не дал ему ответа.
Это длилось вечно и даже дольше. Каждый раз друиды спрашивали его о чем-то, задавали какие-то вопросы, он не помнил их, им не важен был ответ, им важно было, чтобы он, римский центурион Клавдий Варн испытывал боль, кричал, умолял, стенал. Они смеялись над ним и делали свою ужасную работу снова и снова.
Как он сбежал из этого ада, казавшегося ему ужаснейшим кошмаром, но бывшим настолько реальным, насколько реальным был он сам и вот этот, теперь сидящий на против него ланиста? Он не знал ответа на этот вопрос. Он помнил кровь, помнил холод стали в своей руке, помнил как плыл вниз по течению реки, боролся с водой. Потом помнил, как людские руки поднимают его. Помнил клетку работорговцев, довольно четко и осознанно. И с тех пор началась его новая жизнь - жизнь раба, ставшего гладиатором.
- Эй, раб! - Вопль ланисты вырвал его из пелены воспоминаний.
Сколько он так просидал, ничего не видя и не слыша? Секунду, две или гораздо больше?
- Да господин. - Проговорил он, придя в себя.
- Ты неплохо убиваешь на арене. Ты нравишься толпе, но этого мало. - Аквиний сделал короткую паузу. - Ты не жесток, не кровожаден. Это не нравится людям. Ты, слишком прост и это плохо. Пойми, люди идут смотреть на зрелище. Ты же не глуп, солдат. Ты же легионер, был легионером, а дезертир?
Ланиста улыбнулся ему, видимо рассчитывая на то, что раб поделится с ним чем-то личным, тем, что накопилось в душе. Они поговорят, как свободный со свободным, как гражданин с гражданином - ведь это верх проявленного уважения, в данном случае. Раб получит глоток свободы, воспоминание о прошлом, а он, хитрый Аквиний, купит себе за это преданность. Но Клавдий был не из тех людей, кто мог насытится одним глотком.
- Чего Вы хотите от меня, господин? - Голос гладиатора был спокоен и учтив.
- Чего я хочу? - Аквиний рассмеялся. - Я хочу игры, хочу, чтобы, когда ты выходишь на арену, зрители рукоплескали тебе. Хочу, чтобы ты сражался, побеждал, но не так, как ты делаешь это, а ярко. Разве ты не хочешь слышать выкриков твоего имени, не хочешь почитания толпы? Только представь. каково это?
- Я сражаюсь так, как умею, господин. - Тихо произнес Клавдий.
Ланиста откинулся в кресле и засмеялся. Он смеялся долго, а гладиатор смиренно сидел, уставившись в пол. Что-то держало его. Он был уверен, что может убить и хозяина и двух охранников, да что там, он может убить всех, кто помешает ему выбраться на свободу. Но что-то внутри держало его. Эти проклятые друиды, что-то сделали с ним. Он не мог просто так встать и попытаться уйти от этих людей. Он чувствовал, что не заслужил этой свободы, не такой ценой и не так. Боги послали ему страшное испытание и чтобы до конца его пройти он должен получить свободу в дар. Только после этого он завершит что-то, какой-то ритуал своего становления.
- Солдат, легионер. Я глуп, твой хозяин туп, как боров. А ты, ты молодец. - Ланиста вновь рассмеялся. - Эй вы, выйдите. Вон я сказал!
Охранники переглянулись, но не смели перечить господину.
- Я не знаю, почему ты бежал от Орла. Это не мое дело. - Тихо проговорил Аквиний. - Но я понял, что тебе нужно. Свобода? Я прав?
Молчание гладиатора было лучшим ответом на вопрос господина.
- Хорошо. Хорошо, солдат. Я дам тебе свое слово. Стань лучшим, покори толпу и она даст тебе свободу. Ты станешь свободным. - Он помолчал. - Даже так, он побарабанил пальцами по столешнице. - Давай у нас будет с тобой секрет. Ты же умеешь читать, солдат?
Клавдий кивнул.
- Секрет между нами. Я дам тебе свободу сейчас, но, но, но. - Аквиний заговорщически шептал, видимо эта ситуация его чертовски забавляла и возбуждала. - Я напишу здесь, - с этими словами он достал свиток, - что даровал своему рабу, Клавдию Варну, свободу. Но это будет нашим секретом, нашей игрой. Ты будешь играть раба, я буду играть хозяина. Я отдам тебе этот свиток тогда, когда толпа решит, что ты достоин свободы. Ты хочешь вернуть себе свою честь, солдат. Дай мне слово и я дам тебе свое.
- Я не солдат, я центурион. - Клавдий протянул ланисте свою руку.
Он сражался, он убивал кроваво и красиво. Он научился делать это, не просто побеждать, что требовалось от него в бою с врагами империи. Здесь нужно было иное, нужно резать, кромсать и рвать врагов, терзать их, пускать кровь, ранить и добивать так, чтобы толпа рукоплескала. Быстро он стал любимчиком провинциалов, пришло время отправляться в метрополию. Там было больше людей, больше славы и, конечно же, больше золота для господина.
- Брат. - Чернокожий Аоллай похлопал его по плечу. - Твой противник сегодня опасен. Будь осторожен и пусть боги хранят тебя, как и всегда.
- Спасибо брат. - Центурион ответил другу кивком головы.
Они сидели и ждали своего часа, своего выхода. Большой Колизей, тысячи зрителей, среди которых сенаторы и даже, по слухам, один из консулов империи. Весь цвет общества будет сегодня смотреть на них. Сегодня арена будет рукоплескать им, выходцам из провинции. Клавдий чувствовал, что именно сегодня, свершится то, чего он ждал так долго. Он обретет обещанную свободу. Если не здесь, то где? Если не в центре мира, на самой крупной арене, то в каком из мест?
- Говорят, твой соперник прошел ямы Вероны. - Проговорил чернокожий воин. - Он сама смерть. Его зовут, Пожиратель. По слухам, в ямах, он не раз пожирал своих жертв. Он настоящий зверь. Слухи велики и шумны, но в них всегда есть доля правды, будь осторожен брат мой.
Центурион вновь кивнул.
На верху, там где был выход на арену зазвучали трубы. Бойцов звала толпа.
Воины поднялись, взяли оружие и неспешно двинулись к выходу. Их было четверо. Сейчас зрителям будет представлено сразу четыре боя, каждый - один на один...
Они стояли у закатной части арены, их противники у восточной.
Они прокричали 'Идущие на смерть приветствуют Вас'.
Они подняли правые руки, как подобает в салютующем жесте.
Неспешным шагом четверо бойцов двинулись на встречу другой четверке своих противников, занимая те места, где должны были сражаться. Это был не групповой бой, каждый победитель, после боя не должен был сражать с оставшимися в живых. Такие поединки для наиболее опытных бойцов, в которых они должны показывать все мастерство владения оружием и выложиться на всю.
По спине Центуриона побежали мурашки, когда он увидел того, кто шел ему на встречу. Широкоплечий, сутуловатый, совершенно лысый мужчина, смотрящий в землю. Руки его, сжимающие мечи, опущены, а движения медленны, монотонны и спокойны. Но лицо до боли знакомо.
Тит Аврелий, старый друг, жизнь развела их и лишь один раз Клавдий не жалел об этом, в тот самый проклятый день, предшествующий плену. Тогда, стоял по колено в крови и отбиваясь от наседающих врагов, он благодарил за это богов. Именно в тот миг он радовался, что его друг не прикрывает ему спину, потому что это вселяло в его душу уверенность, Тит жив, здоров и славно служит республике.
Что же случилось с ним?
Слезы, забытые, спрятанные так глубоко, подступили к глазам. Друг! Как же так. Лучший друг детства, тот с кем они делились своими мечтами, говорили о дальних походах, о богатстве, о славе, о величии империи и о том, что им двоим обязательно выпадет судьба, защитить ее от врагов. И, как это положено мальчишкам, оба они в мечтах спасали Родину, ценой своих жизней. Они вдвоем влюбились в одну и туже девушку. Эта была глупая любовь десятилетних юнцов, лирическая и бессмысленная. Но из-за нее, помниться, они сошлись в бою на деревянных гладиусах и оба вернулись домой в синяках и ссадинах. Кто тогда взял верх? Никто. Оба они в какой-то миг опустили клинки и рассмеялись, сквозь слезы боли. Рассмеялись чисто, весело и звонко.
Боги бросили ему настоящий вызов. Проклятая судьба. Ведь с этим человеком ему придется сражаться за свою свободу.
Когда их разделяло семь шагов Тит поднял голову и уставился на своего противника. По спине Клавдия побежали мурашки. Лицо, столь знакомое и такие глаза. Глаза в которых не было ничего человеческого, совершенно пустые, присущие мертвым, которых центурион в своей жизни видел не мало. Казалось старый друг смотрит сквозь него, смотрит куда-то вдаль, в небытие.
- Тит! - заорал Клавдий что есть мочи - Друг мой!
Но старый друг вскинул два своих клинка в боевую стойку и пошел вперед, ничего не ответив.
Что-то в душе у центуриона сжалось, он физически чувствовал внутреннюю боль. Слезы, непозволительные во время боя слезы, катились из глаз и он не мог их остановить. Он отпрыгнул, прикрылся щитом от первого удара, ушел вбок от второго, уклонился от третьего. Он не мог себе позволить сражаться, он не понимал, как это возможно, само естество противостояло жажде жить, жажде свободы. Он уходил от боя, отступал, пятился, принимал удары на щит один за другим и рука с мечом не поднималась чтобы атаковать в ответ.
Толпа разразилась криками, видимо один из поединков был завершен. Тысячи глоток скандировали: 'Убей, убей, бей...'
Клавдия передернуло от этих слов. 'Убей!' - убей то единственное, что осталось у тебя из прошлой жизни, жизни до плена. Убей того, с кем пережил столько. Убей! Или умрешь! Убей!
Клинки старого друга вертелись вблизи, пытаясь достать, ранить, отбросить щит, пробить защиту. Но центурион был отличным воином, он прошел через бессчетное число боев и сейчас выкладывался на полную, не давая возможности достать себя.
- Друг мой! Тит! - Вновь выпалил он, но крик потонул в очередном вопле толпы. За которым последовал почти сразу еще один.
Они остались вдвоем. Их поединок затянулся, он стал последним. Они кружили по арене. Тит атаковал, напор его не снижался, руки, казалось, не уставали. Он вертелся перед Клавдием, пытаясь пробить его защиту.
Им начали свистеть. Такой бой не мог порадовать зрителей. Нет крови, нет зрелища, нет ничего интересного в том, как один воин пытается пробить защиту другого, а тот пятится и пятится, защищаясь, не пытаясь атаковать в ответ.
- Бейся! - Заорал кто-то. - Бейся трус!
В этот миг клинок Тита пробил защиту, рана оказалась совсем легкой, царапина, но кровь центуриона капала на песок, а с каждой ее каплей из тела вытекала жизнь.
В голове, душе и сердце тем временем шел отчаянный бой. Часть его естества твердила, что перед ним его товарищ, все то, что он сохранил в своей жизни, все воспоминания из детства, все то теплое, та малая Родина о которой говорят философы. Другая же часть призывала посмотреть в глаза этого человека. Человека ли? Ходячего мертвеца, монстра, о котором говорил его чернокожий товарищ - гладиатор.
В какой-то миг та часть, которая все сильнее и сильнее хотела жить, возобладала. Клинок в руке вознесся вверх и они, наконец-то, сошлись на равных. Клавдий проклинал себя за слабость, за то, что поставил свою жизнь и, возможно, свободу, выше чего-то неописуемого словами. Но, жажда жить оказалась сильнее внутренних скоб, сковывающих его действия и дававших сражаться против Тита. Центурион перестал пятиться, клинок ринулся в атаку, щит перестал служить лишь оружием защиты. Рубящий удар снизу высек искры на мече противника, пронесся вперед, казалось исход боя решит один удар, но старый друг извернулся как-то нечеловечески ловко и ушел от удара. Слегка рассеченная грудь закровоточила, но это, видимо, не доставляло сопернику никаких хлопот. Сразу последовала незамедлительная атака сверху, одним, затем вторым клинком - слева. Защита сдержала удары, но за ними последовали новые, обоими мечами снизу в щит, в надежде отбросить его. Клавдий отскочил назад и мгновением позже сократил дистанцию, прикрываясь щитом от грядущего удара сверху нанес колющий удар, но Тит снова извернулся и лишь небольшой порез остался у него на боку, вместо страшной кровавой раны, на которую рассчитывал Клавдий.
Они кружили, обмениваясь ударами и в какой-то миг глаза центуриона сошлись вновь с глазами соперника. Бездна, бездонная черная, мертвая бездна, где нет места свету. Это не были глаза его друга, это не были глаза человека. Нет таких глаз у людей, полностью заполненных тьмой. В них не было белка, не было зрачка и роговицы, в них клубилась лишь тьма, полностью залившая все внутри. Эти глаза слепы, но их обладатель двигался, как зрячий. Тьма завораживала, в ней крылось что-то сакральное, пугающее, изначальное и, даже, предначальное.
И тут что-то внутри Клавдия сломалось. Он заорал, как дикий зверь, исторгая всю злость, всю сковывающую его память о прошлом. Толпа вскричала вслед, рукоплеская.
Он ударил, клинок попал на клинок, но подставленное под удар железо не выдержало и сломалось. Меч поразил Тита в плечо. Такой удар должен стать роковым, решающим. Перелом ключицы очень болезненный и даже если рана не глубока и не смертельна, сражаться с ней практически не возможно. Но Тит, казалось и не заметил ее. Рука его не повисла плетью, а взметнулась, хватаясь за обод щита, рванула на себя с нечеловеческой силой. Центурион отпустил его, используя этот краткий миг, чтобы нанести еще один удар, на этот раз вонзив клинок в живот противнику. Брызнула кровь, много крови. Рана была страшная, глубокая, после таких, полученных на поле боя, солдаты падали ниц, сжимая вываливающиеся наружу кишки. Но Тит не сжал своими руками пронзенное брюхо, а вновь пошел в атаку яростно размахивая клинком.
- Что же ты такое. - Прохрипел Клавдий, еще крепче прежнего сжимая в руке клинок.
Люди на трибунах начали волноваться, показывать на бойцов руками, кричать. Многие из них понимали, что один из соперников нанес другому по меньшей мере две сильные раны, но не смотря на это, тот продолжает сражаться в полную силу. Как такое возможно? Может сами боги, сегодня решили посетить Колизей?
Центурион, после того, что творилось с ним в плену не верил в богов, однако он был уверен, что существуют другие существа. Чудовища, монстры и ужасные твари, явившиеся на землю из самой бездны. И видимо перед ним сейчас было именно такое существо в усмешку над ним, глупым центурионом Клавдием Варном, принявшее облик его старого друга.
Безграничная злость и холодная ярость придали ему сил.
Они сошлись. У каждого теперь был лишь один клинок. И сталь звенела о сталь, высекая искры. Оба они были ранены, оба наносили себе новые и новые раны, поражая друг друга и заливая кровью песок арены.
Толпа в безумии кричала, ведь сами боги сражались сейчас внизу. И каждый удар и каждая новая рана доказывали это все лучше и лучше. Уже никто не сомневался, что это Марс и его безымянный брат бьются на арене, чтобы ублажить их взор, ведь не один человек не мог потерять столько крови. Ни один человек не мог пережить и перенести столько ран. А эти двое - делали это здесь и сейчас, на глазах у тысяч зрителей, сходивших с ума от радости, вселяемой в их души увиденным зрелищем.
Солнце нестерпимо пекло с неба, пот лился градом, застилая глаза, а они все кружили, окровавленные, обмениваясь ударами. Два старых друга, две человека, прошедших через нечто ужасное, что полностью изменило их. Две чудовища.
Тит поскользнулся, на секунду потерял равновесие, клинок центуриона рассек ему грудь от плеча до плеча, следующий удар был направлен прямо в сердце, но из груди соперника вырвалась еще пара конечностей, схвативших за меч. Они были кровавыми, гротескными и больше походили на бесформенные щупальца, но не смотря на это клинок завяз в них. Другая пара рук воспользовалась этим в попытке достать Клавдия своим мечом.
Люди орали, недавний безграничный восторг сменился криками ужаса. То, во что медленно превращался один из бойцов на арене наводило панический страх на людей, а как иначе, когда каждая нанесенная ранее и кровоточащая рана выпускала из себя новую конечность и все они стремились к своему сопернику. Никто из сидящих в Колизее никогда не видел ничего подобного. Они верили в богов, но никто не видел столь явного проявления нечеловеческой, невероятной силы. И увиденное пугало их. Разум тысяч людей не желал принять то, что творилось там, ниже на песке арены. Ужас затмевал их глаза, крики отвлекали. Началась паника, люди вскакивали с мест, рвались куда-то, бежали. Началась страшная давка, неразбериха, вой и крики боли.
Зрители подсознательно понимали, что лишь тот, второй гладиатор, отделял то невероятное чудовище на арене от них. Это еще больше усиливало страх и превращало их в беснующуюся толпу. Лишь этот второй, не то человек, не то бог, не то чудовище, сражался и проиграй он, тварь ринется убивать всех, кто ее окружает. Поэтому стоило убраться из Колизея как можно раньше.
Центурион в этот миг не испытывал страха. Что-то внутри него говорило - убей! Эта тварь, этот монстр, это нечто, скрывающееся под личиной человека, не должно существовать. Это порождение тьмы, тартара и бездны - срази его и будешь свободен. Казалось, Клавдий видит в этом чудовище отражения самого себя, того существа, которое пытали друиды, которое они спрашивали, которое истязали в надежде создать нечто, понятное лишь им одним.
- Сожру! - Центурион не узнал свой голос. Он, безоружный кинулся на своего противника, успевшего за несколько мгновений отрастить лишний десяток конечностей и увеличить свой рост на пару локтей.
Тварь формировала сама себя, в стороны расходились не то щупальца, не то лапы, хребет удлинялся, поднимая все выше и выше голову, трещали кости грудной клетки, увеличивая свой объем и расширяясь. Кожа рвалась, разбрызгивая вокруг кровь. Откуда ей только взяться в таком количестве? Кто знает.
Клавдий прыгнул. Руки его впились в горло этой твари. Чудовище мгновенно оплело его, спеленало, сдавило, но это не могло остановить его напора. Он, что было мочи, стиснул горло и под его пальцами хлынула кровь, затрещали позвонки и через мгновение голова отделилась от тела, сразу же обмякшего и потерявшего всю силу. Хватка ослабла. Туша твари рухнула на песок, а над ней застыл Клавдий, держащий в руках голову своего старого друга. И он мог поклясться, что в момент, когда она отделялась от тела, умирающие губы проговорили:
- Спасибо, друг.
Теперь Клавдий знал - он свободен. Он свободен ото всех оков.