Аннотация: Рассказ занял 3е место в сетевом конкурсе "Белое пятно" Опубликовано 1. в журнале "Новосибирск", Новосибирск, ном.1, 2008. 2. в журнале "Полдень.21 век" - .С.-Петербург, июнь, 2009
Н. Колесова
г.Новокузнецк
Я УМЕРЛА
Старик, как водится, начал с него. Выказывал таким образом свое уважение, что ли?
- Федор, мне очень не нравится, как вы выглядите.
В комнате полумрак, но у Старика совсем не старческое зрение. Федор придавил дергавшуюся щеку.
- Погудел вчера...
- Надеюсь, это никоим образом не отразится на ваших способностях?
Была у Старика раздражающая манера говорить округлым полно-литературным языком.
- Никоим, - подтвердил Федор.
Старик повернулся к заказчику - плюгавому невзрачному мужику. Тот старался не дергаться. Удавалось плохо.
- Ты при деньгах? - толкнул Федора в бок чернявый Юрик. Федор только пожал плечами - денег не было. То есть совсем. Потер коротко стриженую голову. Такие стрижки уже выходят из моды, но он с трудом менял привычки. И оружие любил старое. И друзей. А, может, просто сам стареет?
- Итак, Охотники, - сказал Старик, - вот ваша задача на сегодняшний день...
Юрик вновь толкнул его в бок. Федор подавил желание ответить тем же - и поувесистей. Юрик сказал возбужденно:
- Гляди, баба!
И впрямь - баба. Девка, скорее. Напряженное лицо. Напряженные глаза. Напряженный, плотно сжатый рот. Под дулом пистолета ее снимали, что ли?
- Не-ет, мужики! - хлопнул по коленям Давыд. Поднялся. - Я так не договаривался. Я ни баб, ни детей...
- Вы сядьте, Давыд, - тихо сказал Старик. - Я еще сумму не назвал.
Он назвал, и Давыд сел. Да за такие деньги и баб, и детей... Юрик присвистнул:
- Это что ж она такое вытворила?
Федор с новым интересом всматривался в снимок, втягивая, впитывая каждую черточку. Ничего особенного - сотню раз за день мимо пройдешь, и не заметишь-не запомнишь. Старик раздавал снимки и распечатки с данными. Имя. Адрес. Рост. Вес. Цвет глаз, волос. Имена и адреса родственников, ближайших друзей. Место работы.
- Особые приметы? - спросили у Федора за спиной. Арнольд. Арнольда он не любил.
- На попе родинка! - предположил веселый Юрик.
- Особых примет нет. Может быть одета в легкий халат. На ногах - шлепки. Или босиком. Еще вопросы?
- Она что, из психушки сбежала?
Юриным вопросом Старик пренебрег.
- Сроки?
- Сегодня-завтра.
Охотники зашевелились. Город до миллиона, конечно, не дотягивает, но два дня...
- Подсказки?
- Скорее всего, она будет крутиться рядом с родным домом. Или где-нибудь рядом с домами друзей. Но ее никуда не пустят.
- Почему?
Старик взглянул на заказчика. Тот, сцепив пальцы, откашлялся. Сказал негромким надтреснутым голосом:
- Необходимо вернуть ее туда, откуда она пришла. Пока не поздно. Чем дольше это будет тянуться, тем сильнее она становится. Сейчас она в шоке и поймать ее будет легко, но позже...
Он пожал плечами. Все были заинтригованы, и все молчали. Федор еще раз пробежал глазами распечатку, перевернул, изучил чистую сторону.
- Мало информации.
Заказчик смотрел на него с опаской.
- Это все. Я даю вам данные. Деньги. Это все.
- У нее может быть оружие?
- Боже мой! Конечно, у нее нет никакого оружия! Вы должны только найти ее, задержать... и дать мне знать.
Юрик захихикал:
- Да за такие деньги мы вам ее из-под земли достанем!
Федор смотрел на руки заказчика - они сжались еще сильнее - аж пальцы побелели. Федору не нравилась эта работа. Не нравился заказчик. Не нравилось лицо девушки. Ему не нравились даже большие деньги. Очень хотелось отказаться. Он поймал озабоченный взгляд Старика.
- Ну так кто берется? Федор?
Все смотрели на него. Кто - озадаченно, кто - выжидающе, Арнольд - наверняка с насмешкой. А он сам смотрел на снимок. Почему у нее такое лицо? Что ей сказали? Что она увидела? Глаза глядели не на него, а чуть вкось, и от этого ощущение неопределенности только усиливалось.
- Федор?
Он придержал вновь задергавшуюся щеку. Кивнул.
- Берусь.
Я иду по городу, не замечая удивленных взглядов прохожих на мои босые ноги. Халат тоже неприлично-домашний, неновый уже, но я иду, улыбаясь во весь рот, и чуть ли не напевая. Наконец-то я вернулась домой!
Останавливаюсь у телефонного автомата, опираюсь локтем об его нагретый солнцем обколупанный бок. Сейчас брякну, что звоню с вокзала, а потом раз - и уже стучу в дверь!
Когда знакомый усталый голос произносит:
- Да? - решаю пошутить.
- А Наташу можно?
Пауза.
- Девушка, Наташа умерла.
Гудки.
Я отвожу трубку от уха. Это ведь мамин голос? Да нет, я ошиблась, конечно, я ошиблась номером! Тщательно надавливая кнопки, набираю снова. Старье! Только и знает, что жетоны жрать!
- Алло?
- Мама, это я! Я приехала!
Тишина.
- Кто это?
- Мам, ты что, меня не узнаешь? Это Наташа!
Пауза.
- Девушка, вы ошиблись номером...
Гудки.
Мама. Это была мама...
Женщина подержала руку на телефонной трубке.
- Кто звонил? - спросила подруга.
- Ты права. У меня скоро начнутся галлюцинации. Мне показалось... это наташин голос.
Я нажимаю на звонок еще раз. Никого. Куда они все подевались? Ведь я же телеграмму посылала, когда приеду. Да и Алик еще в отпуске. Может, поехал встречать меня на вокзал, и мы разминулись? Я сажусь у двери на ступеньки. Почему-то очень устала. Хочется спать. А я ведь только и делала, что спала в поезде. Нахмурившись, вспоминаю. Правда, с какими-то кошмарами...
Кто-то спускается по лестнице, непрерывно ворча. Когда выворачивает на мой пролет, ворчание становится отчетливей: "Расселась! Сидеть ей больше негде! Всю дорогу перегородила! Алкаши проклятые! Наркоманы! Все засрали!"
Я оглядываюсь.
- Теть Маш! Здравствуйте! Вы наших не видели?
Старуха приостанавливается, нависая надо мной.
- Чьих - ваших?
- Беляевых.
- Беля-яевых?
Она перекидывает сумку из одной руки в другую.
- Как не видела? Видела. Уехали они. Уехали. Полчаса назад. Алик Сергеевну повез. На машине.
- Куда повез?
- Куда-куда... Куда глаза глядят. Горе-то у них какое!
- Горе? Какое горе?
Блеклые глаза тети Маши блеснули. Она опускает сумку на ступеньки, явно настраиваясь на долгий разговор.
- Так дочку они схоронили. С месяц назад.
- Кого? - тупо спрашиваю я.
- Наташу, дочку! Ой, молодая была, ой, молодая... в гробу-то лежала, как живая... личико нисколько не попорченное... Носик востренький, вся в белом, цветов нанесли-и...
Я беспомощно смотрю на нее снизу. Кто в гробу? Какая Наташа? Какая дочка?
- И не видать вообще, что в аварию попала!
- В аварию?
- Ну да! Поезд-то с рельсов сошел, слыхала, небось? Террористический акт! - старуха со вкусом выговаривает длинное слово. - Человек, может, тыщу погибло! В газетах писали, и по радио, и по телевизору... Кого по кусочкам собирали, а Наташа вся целехонька, на лице даже синячка ни единого. Ой, жалко-то как, молоденькая была... не замужем еще...
- Тетя Маш... - говорю беспомощно. Замолчав, та щурится на меня.
- А ты откуда меня знаешь? Что-то не припомню я тебя, дочка. И нечего тебе здесь сидеть. Нечего. Нет Беляевых. А ты сидишь... И обувь твоя где? Не маленькая босиком бегать. Иди с Богом. Иди.
Я провожаю ее глазами. У бабки крыша съехала. Окончательно и бесповоротно. Еще бы - восьмой десяток. Я, наверное, тронусь уже на третьем... Машинально кидаю взгляд на свои ноги. Действительно. Босая... Шевелю пальцами. Пыльные. Господи, куда я дела обувь? Или уже успела разуться? Оглядываю площадку - пусто. Я встаю, мельком удивившись, что не почувствовала холод ступеней. Отряхиваю подол. А что я тут сижу, собственно, у меня же ключ? Они мне наверняка записку написали...
И задумываюсь. Сумки нет. Совсем ничего нет. Я сумки в камере хранения оставила? Они были очень тяжелые... Но ключи... И обувь... Уж явно не сунула в камеру хранения - при всем моем раннем склерозе! Я вновь серьезно оглядываю площадку. Пытаюсь вспомнить, во что я была обута: не свалились же они с меня по дороге, в конце концов!
И через мгновение понимаю, что совершенно не помню, как очутилась на Театральной площади. Как переодевалась в купе при подъезде к городу, как выходила из вагона, на чем ехала до своей остановки... Господи, неужели я напилась? Нет, только чай, проводница разносила - еле теплый, сладкий... Да и вообще, не напиваюсь я до потери сознания! Тетка напротив перечисляла свои бесконечные болячки, я делала вид, что слушаю, а сама думала - да тебе с такими хворями на погост уже давно пора. Потом...
Что было потом?
Я спускаюсь вниз, сажусь на раздолбанную скамейку у подъезда. И только сейчас понимаю, как я замерзла. Несмотря на теплое послеполуденное солнце меня прямо-таки колотит от холода. Больно смотреть на солнце, на небо, на проходящих мимо ярких людей... Я закрываю глаза ладонью, откидываясь на спинку. Может, я больна? Может, у меня температура, и поэтому я ничего не помню? Но почему так холодно, холодно, холодно?
Я вздрагиваю, как от удара. Сердце медленно, судорожно трепыхается, словно забыло, что надо биться. Почему-то очень трудно дышать...
- Вам плохо?
Я сощуриваюсь. Близкое лицо. Знакомое лицо...
- ...Слава?
Я это сказала или подумала?
- Женщина! Вам плохо? Может, "скорую" вызвать?
Я безмолвно смотрю на него. Он стал каким-то другим. Лицо усталое... Слишком серьезное.
- Ну что? Вы в порядке? - спрашивает, повышая голос. Наверное, решил, что я глуховата. Или у него кончалось терпение.
Я медленно киваю. Он поворачивается и уходит.
И он меня не узнал. Что это? Что это такое, господи? Неужели я так выгляжу? Может быть, что-то с моим лицом? Может, я... грязная? Я с трудом поднимаюсь, ковыляю до косо стоящей на газоне машины. Наклоняюсь и осторожно смотрю на себя в зеркальце. Отразилась, слава те господи, я еще не призрак! Нет, не грязная, хотя умыться с дороги бы не мешало... И вполне узнаваема. Слегка бледновата. Побледнеешь тут... Я задумчиво огибаю дом. Узкий тупик, мусорные баки и тут же, зачем-то, - скамейка. Не обращая внимания на вонь, сажусь. Пытаюсь привести в порядок мысли. Или хотя бы чувства. Но все они какие-то... замороженные. Взгляд приковывает куча высыпавшегося из бачка мусора. Что произошло? Что случилось? С ними? Со мной? С миром?
Женщина, с которой я говорила по телефону - моя мама. Тетя Маша, которую я знаю с младенчества... И Славка, господи, Слава!
Мозг тускло мерцает, туда-сюда. Из мирно укачивающего поезда с говорливой соседкой, сюда. К теплому летнему дню, к мусорной вони, к идущему изнутри холоду...
Легкое движение - и я с неожиданным любопытством уставилась на крысу. Огромную, жирную, неповоротливую крысу, появившуюся из-за крайнего бачка. Не серая, не черная, а какая-то бурая, словно вылинявшая, крыса поводит мордой, похожей на акулью, подергивает носом и короткими жесткими усами. Круглые немигающие глазки смотрят на меня. Мне становится не по себе. Откуда-то, точно ее позвали, появляется еще одна. И еще.
И еще.
- Брысь! - резко говорю я, взмахивая рукой. Они наблюдают за мной с ледяным спокойствием. Я встаю на скамейке и вижу, что крысы приближаются - неторопливо, короткими перебежками, словно дожидаясь друг друга. К горлу подкатывает тошнота - и паника. Метнувшись, я толчком опрокидываю скамейку, и вырываюсь из этой... крысоловки. Отбежав, оглядываюсь. Крысы сидят, сложив на жирных брюхах лапы, и наблюдают за мной с непоколебимым спокойствием - будто знают, что никуда я от них не убегу.
Я перехожу на шаг. Вот и крысы свихнулись...
- Я хочу побывать у нее дома, - сказал Федор.
- Мы же договорились - никаких контактов с родственниками и друзьями!
- А я и не собираюсь контактировать. Я просто хочу побывать у нее дома.
- Мать с братом уехали. Квартира на сигнализации, - проинформировал Старик.
Федор улыбнулся в трубку. Старик как будто увидел эту улыбку, потому что сказал с угрозой:
- Если что - выпутывайтесь сами!
- Угу, - сказал Федор и отключил мобильник.
Я стою возле мусорного бака. Сосредоточенно наблюдаю за бомжихой, шурудящей палкой его содержимое. Вот обнаружила пивную бутылку. Косится на меня и быстро сует ее в свою обширную "побирушку". "Побирушка" приветственно звякает. Бомжиха взглядывает еще. Глаз между заплывшими сине-черными веками почти не видно. Неожиданно тыкает палкой в сторону.
- Обувь вон, - говорит хрипло.
- А?
- Вон там в мешке обутка. Малая мне... - информирует с сожалением. И ковыляет прочь. Я провожаю ее взглядом. Гляжу на свои босые ноги. Просто чудо, что я ни на что еще не напоролась.
В мешке, видимо, поначалу полном, уцелел один зимний сапог без замка, старый кед и пара раздолбанных, но еще крепких сабо. Мне они тоже маловаты, пятка свисает, но чего привередничать?
В это время к баку походит девочка, опасливо косится на меня, набрасывает на стенку стопку одежды и быстро уходит. Я смотрю на свой короткий халат и - задумчиво - на выброшенную одежду...
- ...скорбный сороковой день трагедии...
Я иду мимо фонтана. Брызги, почему-то очень теплые, почти горячие, моросью покрывают мои голые руки, лицо, и вновь приобретенный "гардероб". Я щурюсь на солнце, играющее в тугих струях, морщусь от пронзительного визга бегающих по парапету ребятишек. Все, как всегда. Кроме...
- ...поезд "Москва-Н-ск", который должен был прибыть в наш город 25-го июля...
Я поднимаю голову. Что за поезд? Почему здесь поезд? Это же не вокзал, где объявляют поезда? 25-го июля... Мой поезд?!
Несколько человек глядят на гигантский экран, с недавних пор установленный на площади. Обычно по нему передают рекламу или спортивные матчи, но вот подишь ты...
- ...этот террористический акт потряс город, принес горе и скорбь в сотни семей, оставил незаживающую рану...
- ...завтра первое городское кладбище вновь заполнится цветами, траурной мелодией... Мы скорбим вместе с вами, дорогие наши сограждане...
Я стою в фонтане, погрузив руки в воду до самых плеч. Вода дрожит и струится. Руки кажутся бледно-зелеными, расплывающимися, зыбкими. Нереальными. Как я сама.
Как все вокруг.
Я поднимаю глаза. Люди смеются и показывают на меня пальцами. Какого-то ребенка с трудом удерживают на бортике. Пацан ревет - требует немедленно пустить его в фонтан, вон ведь взрослая тетенька купается! Значит, можно?
Зачем я сюда забралась?
Медленно раздвигая воду ногами, я бреду к парапету. Влезаю с трудом, оцарапав колени. Вода течет с намокших шорт. Я гляжу на людей сверху. Но ведь они-то реальные?
- Какое сегодня число?
Смотрят кто с насмешкой, кто и с сочувствием. Потом кто-то говорит:
- Третье сентября, долбанутая! Год и тысячелетие сказать?
Я неловко спрыгиваю, поскальзываюсь на мокрых сабо. Нога подворачивается. Не больно. Я иду прочь, говоря:
- Не надо. Год и тысячелетие - не надо...
Ну, тут трудно перепутать. Налево - запахи валокордина и старых вещей, с которыми не спешат расставаться - комната мамаши. В зале обитает братец, отвоевавший себе угол с компьютером и дисками. Значит, направо проживает клиентка.
Федор вошел. Постоял, приглядываясь. Ночное зрение у него отличное, опять же фонарь за окном. Чистенько. Даже слишком. Девица, похоже, малость на порядке повернута. Книги - в линеечку, помада - по ранжиру. На кровати-полуторке - древний мишка. Все в куклы играем, да? За что ж тебя так хотят "вернуть туда, откуда ты пришла"? Федор мимоходом взял флакон с духами. Пахло то ли дыней. То ли арбузом. Свежестью, короче говоря.
Провел рукой по столу. До сих пор любит писать письма, хотя есть электронка и мобилы. А на широком подоконнике читает книги. Про любовь, конечно, про что еще бабы читают? Заглянул в шкаф. Пара вещей дорогих, остальное - дрянь барахольная. То ли денег мало, то ли плевать ей.
Присел на кровать. Посидел, закрыв глаза, и лег. Если бы у него было время, серьезно думал Федор, он бы мог увидеть даже ее сны. А так - обычные женские мыслишки: где денег перехватить, как заставить себя в тренажерный пойти, что ответить ехидне-сотруднице на работе... А, и парень еще, по подъезду сосед, к которому она не ровно дышит...
Федор лежал на спине, раскинув руки-ноги, как морская звезда, и смотрел в потолок. По потолку метались тени от веток, ползли прерывистые линии света от фар проезжавших машин. И что с того, что он лучший Городской Охотник? И что с того, что он знает ее привычки и даже кое-какие мысли? Он не знает главного - почему ее ищут.
А потому не знает - где ее искать.
Федор поднялся. Поправил покрывало и мишку. Прошел по сегодня не скрипящим половицам. В зале было темнее. Он уже направился к прямоугольнику входной двери, как что-то его толкнуло. Остановило.
Федор сел на диван. Вот теперь он точно знал - где ее искать.
И по-прежнему не знал - почему.
Я смотрю на арку над головой. Мешаюсь всем входящим-выходящим, но упорно продолжаю разглядывать облезающую краску на металлических буквах. "Первое городское кладбище". Зачем я сюда пришла? А, да. Хотелось побыть вдали от людей, где тихо и зелено. Лучше места точно не найдешь.
И - что еще?
И посмотреть на свою могилу.
Вот так вот.
Иду по пустым дорожкам. Сегодня не "родительский день", поэтому народу мало. Говорят, мэр давно грозится закрыть кладбище - а то живым уже места не хватает.
Все, как я и хотела. Зелено. Тихо. Вдали от людей (живых, понятно).
Я ориентируюсь по последней дате на памятниках - она неумолимо приближается к нынешнему году.
Потом месяцу.
Потом стали одинаковыми дни. Июль, двадцать пятое. Двадцать пятое июля, двадцать пятое... День, когда наш поезд должен был прибыть в город.
Я останавливаюсь. Оглядываюсь. Земля на могилах черно-бурая. Глинистая. Живые цветы уже завяли, искусственные поблекли, а посаженные не выросли. Кое-где отважно пробивается травка.
Значит, вот здесь я и похоронена. Я прислушиваюсь к своим ощущениям. Ощущений никаких - разве что вялое любопытство.
Фотография мне не понравилась. Я ее не любила, а мама вставила снимок в рамочку и водрузила на телевизор - чтобы любой приходящий мог убедиться, какая у нее красавица-дочка. А то, типа, меня рядом нет...
И надписи, кроме фамилии-имени и дат, никакой. Наверное, напишут уже на капитальном памятнике. Какой они собираются поставить? Мраморный? Надо будет поинтересоваться.
Я услышала какой-то звук и машинально оглянулась. Нет, этот звук вырвался у меня самой. Какой-то неопределенный - то ли истерический смешок, то ли неначатый плач. Я сажусь на низкую оградку, прислоняюсь виском к металлическому столбику. Прости, подруга. Не знаю, кто ты, и почему решили, что ты - это я, только меня-то там нет, а тебя кто-то ищет, все на что-то надеется...
- Ой, дочка, - говорят рядом. Я открываю глаза. На меня смотрит пожилая женщина в сереньком блеклом платье. В руках у нее пластиковые бутылки. Наверное, приходила цветы на могилке поливать.
- Смотрю - одно лицо, - продолжает сочувственно. - Близняшка твоя, да? Сестричка?
Я гляжу на нее. Изогнув шею, смотрю на себя на памятнике. Отвечаю сама себе с фотографии неприязненным взглядом.
И замолкает. И делает шаг назад. И еще. Поворачивается и уходит - очень быстро. То и дело оглядываясь. Интересно, за кого она меня все-таки приняла - за ожившего мертвяка или за рехнувшуюся с горя близняшку?
Федор и сам не знал, как находит своих "клиентов". Юрик вон свято уверен: стоит только хорошенько пошерстить друзей-подруг и дальних родственников - и дело в шляпе. Давыд методично докапывается до причин заказа. Федор тоже все это делает - хоть и без особого рвения.
Ему самому важны личные вещи, фотографии. Он перебирает их, смотрит, трогает... нюхает даже; целыми ночами крутит один и тот же любимый фильм "клиента", пролистывает его зачитанную книгу, слушает музыку...
А потом часами бродит или ездит по городу. Гуляет, не думая ни о времени ни о направлении...
И встречается - если не сказать - сталкивается с объектом.
Но как, скажите, разыскивать того, кого встретить уже невозможно? Кого уже не нужно искать?
Сегодня он сел на машину. Не спеша колесил по городу. Последний день. Похоже, задание они провалил скопом - уже звонил Юрик, осторожненько расспрашивал. Давыд поинтересовался прямо и сразу отключился. Арнольд - понятное дело - на связь не выходил, но раз их не отозвали, в пролете все Охотники...
Уже стемнело, когда Федор свернул в проулок, известный только таксистам да местным жителям. Фары освещали редкие темные фигуры прохожих - небо хмурилось и люди спешили убраться под крышу. Федор зажег фары дальнего света - и тут же погасил. Майка, шорты, шлепки... руки, зябко обнимающие плечи, склоненная голова... неторопливая, чуть неверная походка человека, идущего в никуда...
Машина следовала за мной по пятам. Не знаю, почему я в конце концов обратила на нее внимание. Я и без того очень рассеянна, а в свете недавних событий...
Итак, она медленно ехала за мной вдоль тротуара. Такой машине следовало бы нестись по улицам города, нарушая все правила дорожного движения скопом, сбивая пешеходов и подрезая менее крутые иномарки...
Эта почти ползла.
Я несколько раз оглянулась. Вряд ли в своем новом прикиде я могла внушить кому-нибудь неземную страсть. Никто не пригласит меня в ресторан или "прокатиться". Надо бы свернуть куда-нибудь, чтоб убедиться, что "джипермен" едет именно за мной, но было мне очень лень. Вообще было как-то расплывчато-все-равно - как будто меня оглушили. Пыльным мешком из-за угла ударили.
Я остановилась и стала смотреть на машину. Машина остановилась и стала смотреть на меня. Да-да, казалось, что смотрит именно машина - своими раскосыми глазами-фарами - а не сидящий за тонированными стеклами человек. Потом дверь открылась. Мужчина - коротко стриженый, мордатый - выглянул наружу.
- Наталья? Беляева?
Я моргнула. Приятное исключение - в последнее время меня предпочитают не узнавать. Только теперь я его не знала.
- Да-а-а...
- Садись в машину.
- Зачем?
- Надо поговорить.
- Зачем? - тупо повторила я.
Мужчина полез наружу. Мои ноги совершенно самостоятельно сделали несколько шагов назад. Он увидел это и вскинул ладони. Правда, "успокоить" у него не получилось, потому что руки были здоровенные - подстать машине. И сам он был поперек себя шире.
- Не убегай. Давай поговорим, просто поговорим - и все.
Я огляделась. Темнело. Собирался дождь. Прохожих вокруг было мало. Да и вряд ли кто вмешается. Если что. Я сделала еще шажок назад. Парень развел ручищами и прислонился задом к капоту.
- Видишь? Стою. Не двигаюсь. Ну что? Говорим?
- Говорите.
Он молчал. Я переступила с ноги на ногу.
- Ну?
Он открыл рот, вздохнул - и снова ничего не сказал.
- Я ухожу, - предупредила я.
- Ты умерла, - сказал он быстро.
Я просто кивнула.
- Знаю. А вы что... вы откуда?
- Долго рассказывать. Я хочу в этом разобраться. Понять. А ты?
Наверное. Я молча смотрела на него. Мужчина огляделся. Сказал - почти просяще:
- Слушай, садись в машину, а? Я же не один такой... Могут еще... понаехать.
Кто? Откуда? Зачем?
Он знал про меня. Он узнал меня - единственный во всем городе. То есть, я все-таки существую. Иногда я сама в это не верила. Он хочет разобраться. Может, и мне заодно все объяснит?
- Садись, - сказал парень и сел в машину.
Мы ехали быстро и молча. За окнами мелькал вечерний город. Устав смотреть на огни, я посмотрела на водителя. Не отрывая глаз от дороги, он повернул голову, показывая, что слушает.
- Куда мы едем?
Взгляд мельком.
- Домой.
Я пожала плечами. Ответ как ответ. От других теперь и этого не дождешься. Он не напугает меня больше, чем все остальное...
Ехали около часа - это я обнаружила, всплывая из обычного теперь серого забытья. Вокруг были новостройки. Двухэтажные коттеджи. Многие окна еще темные - в них никто не жил. Позвякивая ключами, хозяин пошел к своему, отгороженному от дороги невысоким забором. Над крыльцом зажегся свет. Открыв дверь, парень обернулся, сказал негромко:
- Иди.
Я вылезла из машины, оглядываясь и прислушиваясь. В какой стороне вообще город? Куда теперь бежать? Я медленно подходила к дому, из темноты выплывало его лицо... Откуда он взялся? Почему посадил меня в машину? Почему за всю дорогу ни одного вопроса?
Федор машинально посторонился, пропуская ее в дом. Спохватился через мгновение:
- Стой!
Собаки уже радостно скалились навстречу гостье...
- Нельзя! - рявкнул Федор. И удивился - оба кобеля послушались, затормозили резко, осев на задние лапы. Он шагнул мимо неподвижной девушки. Похлопал по спине старшего Ральфа: ротвейлер крупно дрожал, отворачивая от двери тяжелую башку и пряча глаза. Стаффордшир Хан осел в углу, набычившись и широко расставив лапы. Что они натворили? Федор оглянулся. Девица рассеянно смотрела вглубь дома.
- Собак не боишься?
Она ответила через паузу - то ли не услышала, то ли не сразу поняла. Обкуренная, что ли?
Качнула головой.
- Только крыс.
- Проходи.
Прошла. Ральф сильней прижался к хозяйской ноге и громко заскулил. Хан сделал лужу, чего с ним давно уже не случалось. Шлепками и пинками Федор выгнал их наружу:
- Гулять!
Потянул носом. Пованивало... И не собаками. На помойке она ночевала, что ли?
- Слышь, иди в ванную.
Ванна была огромная, Федору она очень нравилась. Ни одна женщина, побывавшая здесь, не могла остаться равнодушной. Эта стояла посередине, оглядываясь и моргая на все, точно сова. Вода бодро и весело била в подымавшуюся пену. Федор деловито потрогал воду.
- Раздевайся, я сейчас тебе какой-нибудь халат...
Он не думал, что она воспримет его слова буквально, но когда вернулся, девушка уже сняла с себя все, вплоть до белья. Федор с разгону шагнул вперед, протягивая ей халат. Она замедленно взяла, хозяин буркнул: