"Отчего люди не летают, как птицы? Как это было бы прекрасно - раскинуть белоснежные крылья и, сделав пару взмахов, воспарить в небесную синеву. Ловить свежий ветер, играя его потоками; гигантским воздушным змеем на миг зависнуть над городом, чтобы через миг сорваться вниз - войти в пике - крутануться у самой земли, чувствуя холодок еще не прогрето солнцем почвы, и вновь взмыть к небесам. За что человечество приговорено ютиться на жалком клочке этой земли, называемой сушей? В чем повинен человек, плетущийся через всю свою жизнь всю жизнь на двух нелепых обрубках плоти, называемых ногами?..."
Он на миг остановился, задумчиво повертел в руке перо. Душно. Резким, почти раздраженным жестом распахнул окно, и поток свежего весеннего воздуха, пропахшего морем и городской пылью, ворвался в кабинет, растрепав седые волосы, пробежавшись по книжным полкам, смахнув ненароком пыль с древних, давно не читаных томов.
"Отчего люди столь убоги? Любой зверь лесной превосходит человека если не по силе, то по скорости и хитрости. И почему только люди пытаются уподобить животных себе? К чему все эти попытки человека провозгласить себя царем природы? Неужто есть на свете те, кто уверен, что столь великолепная сущность как Природа способна принять своим правителем столь жалкое по натуре своей существо? Нет. Скорее это люди должны глядеть на "братьев своих меньших", и даже не с уважением - с чувством глубокого почтения.
Как я хочу порой расправить крылья и взмыть ввысь. Туда, подальше от грязи этого мира, от оков земли."
За окном с криком пронеслась чайка. Он посмотрел ей вслед с неясной тоской, сжимая в руке белоснежное перо - реликт прошедшей эпохи - древний инструмент письма, столь безжалостно вытесненный механическими перьями.
У него самого было несколько таких бронзовых уродцев, в основном полученных в подарок. Они валялись в нижнем ящике стола - заброшенные и никому не нужные. Он предпочитал перья, старый, испытанный поколениями способ хранить свои мысли.
Сам того не замечая, он все смотрел на белый пух, летящий по узким городским улочкам; словно хлопья не в сезон выпавшего снега стыдливо стелились по каменной мостовой. Улица оживала, потягиваясь домами, зевая распахнутыми настежь окнами, морщась спросонья под слабыми еще лучами утреннего светила.
Начали просыпаться и люди: медленно, неуклюже расходилась по артериям улиц жизнь шаркающей походкой проспавшихся забулдыг; раздался чей-то возглас, предвещающий начало дня. Возможно, этого несчастного только что окатило волной нечистот с верхнего этажа. Очень возможно, судя по выражениям.
"Я хочу улететь от этого мира. Освободиться от притяжения тверди."
По улице промаршировала рота солдат, чеканя шаг и распевая похабные песни.
"Мне надоело влачить эту жизнь так. Так глупо, так бесполезно.
Что мне дали все мои знания кроме мигрени, седых волос и мечты? Даже нет, Мечты. О полете; о небе; о свободе. Но неужели я всю свою жизнь не был свободен? Неужто не делал все так, как говорила мне совесть? Кто скажет, что я не счастлив? Или нет?"
Внизу, скрипя колесами, проехала телега, груженая освежеванными тушами. Над ней тучей кружили мухи, наполняя воздух протяжным звоном. За повозкой оставалась тоненькая красная полоса, словно по бледному тополиному пуху прошлась тонкая кисть безумного художника. Скривившись, он прикрыл окно, спасаясь не столько от запаха, исходящего от мяса, сколько от тягостных мыслей.
"Ненавижу этот грязный городишко. Мне давно стоило уехать подальше отсюда. О, с каким удовольствием я сделал бы это."
Он смахнул опустившуюся на лист пушинку.
"Уйду сегодня. Туда, в бездонное небо. Пусть земля остается тем, кто не смеет мечтать о большем. Тем двуногоходящим, что даже не имеют права называть себя людьми. Пусть остается тем, кто не смеет поднять глаза на эту прекрасную синь над головой.
Пусть этот дневник станет моим завещанием, как до этого многие годы был верным моим исповедником.
Итак.
Оставляю тебя, земля, твоим детям, которых ты вскормила своей грудью. Тем, что калечат тебя век за веком; вытягивают из тебя жизнь, пытаясь откопать жалкие крохи желтого металла, что у них считается эталоном богатства. Прости их, как прощала вот уже долгое время. Ведь это - твои дети. Ведь это ты вырастила их такими...
С базарной площади уже слышны были крики торговцев и вопли несчастных, которым в толчее умудрились: кому отдавить ногу, кому срезать кошелек, а отдельные счастливцы получили, судя по вскрикам, все вышеперечисленные радости жизни сразу.
...Свои книги завещаю городской библиотеке. Пусть хоть изредка обо мне вспоминают, листая мои трактаты.
Комнату мою после моей смерти пусть оставят пустой. Я хочу, чтобы здесь поселился ветер, что долгие годы был мне другом. Пусть под свод этих голых стен хотя бы год не входит ни один человек.
Мои вещи раздайте приютам. Мне они больше ни к чему. Хочу сделать хоть что-то действительно полезное в жизни."
Ну вроде бы и все.
Собравшись с духом, он распахнул окно.
Ветер перебирал седые волосы, словно неумелый малыш - новые игрушки. Соленый запах моря щекотал ноздри. Хлопья тополиного пуха кружились в замысловатом танце, порой щекоча лицо, пытаясь забраться в глаза, ноздри...
Он закрыл глаза и сделал шаг. Сердце замерло. Руки раскинулись в попытке охватить мир. Где- то в глубине души родилось безумное чувство ликования, заполнившее, казалось, всю вселенную. Он летел. Он чувствовал ветер: как тот сдавливает грудь, теребит рукава камзола, теплыми струями омывает тело, заставляя невольно съежиться от удовольствия...
Мимо открытого окна с криком пролетела чайка.
Он лежал посреди улицы, каждой клеткой своей ощущая, сколь несовершенной может быть жизнь. Сейчас она, судя по всему, была несовершенной примерно на несколько сломанных ребер и напрочь вывихнутое бедро. Картину дополняло с полсотни синяков различной величины и маститости, что несомненно расцветут в самом скором будущем.
В голове носилась лишь одна мысль: "Второй этаж - слишком низко для высокой мечты."