Коломийцев Александр Петрович : другие произведения.

Дно. Главы 10 -12

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  Глава 10
  
  - 1 -
  
  
  Громов легко взбежал по крутой лестнице на второй этаж. Дверь в приёмную была распахнута настежь. Через открытое окно доносился шум автомашин и голоса, сидевших на лавочке у входа людей. Одутловатый, оплывший на жаре Евдокимов, что-то объяснял секретарше Анне Николаевне, тыча пальцем в исписанный лист бумаги. Рядом стоял главбух, позёвывая, перелистывал "Российскую газету". Громов удивлялся Георгию Борисовичу. Жара, а он, как ни в чём не бывало в фирменной джинсе ходит. У Евдокимова рубашка нараспашку, рукава по локоть закатаны, а под мышками тёмные пятна расплывались, да он и сам еле дышит.
  
  - Я тебя жду, Валерий Павлович, - главбух сделал шаг навстречу.
  
  - Заходи, - ответил Громов, отпирая дверной замок.
  
  - Да я на секунду. Завтра в городе удели минутку, купи кое-что из канцтоваров. Я вот списочек приготовил, - Георгий Борисович протянул листок бумаги, исписанный мелким каллиграфическим почерком. - Девушки написали, тысяч на пятьсот всего.
  
  Громов поморщился, но взял заказ.
  
  - Да ты Лёньке накажи, чтоб купил, - главбух увидел его гримасу, - всё равно без дела болтается.
  
  Войдя в кабинет, Громов распахнул форточку, но это не спасло. К духоте кабинета добавился уличный жар. Он расстегнул ворот безрукавки и вытер лицо платком. Мимо окон, направляясь в гараж, проехала поливалка, и он подумал, как бы хорошо превратиться опять в мальчишку, и в одних плавках встать под обильные струи.
  
  Лето клонилось к исходу, и его результаты без обмана и натяжки удовлетворяли Громова, да и что говорить, наполняли душу праздничным ликованием. Он даже не ожидал такого удачного лета. Не кривя душой, можно сказать "спасибо" Андрею Никодимовичу, хотя и порядочный он бурбон, между нами говоря. Не Андрей бы Никодимович, когда бы его мечта исполнилась, а так можно сказать "Волга" уже в гараже стоит.
  
  Шесть лимонов оставалось с прежнего места работы. Восемь ребята отстегнули с одного котла, в сентябре отстегнут столько же со второго. Андрей Никодимович обещал с перечислением не задерживать. Только бы закончили в сентябре этот котёл. Пять лимонов наэкономил на подотчётных. Восемь только что положил дома в "шкапчик". Все как один новенькими хрустящими стотысячными. Деловой мужик этот рыжеволосый картавый Вася. Поначалу Громов пытался называть его по имени отчеству, но тот отмахнулся: "Зови просто Вася". Хорош Вася! Но кремень мужик! Сколько Громов не бился, выторговывая себе десятку, как встал на восьми, так и не с места. А бригаду свою держит! Ишь, как тот плюгавенький заюлил, как его, Гришка, что ли, когда с обеда с запашком пришёл.
  
  Валерий Павлович, прикрыв глаза и заложив руки за спину, стоял у окна и пребывал в эйфории. Воспоминания о хрустиках, которые он полчаса назад держал в руках, и которые теперь безраздельно принадлежали ему, вызывало желание петь и смеяться. Ни петь, ни смеяться, он, конечно, не стал, а свысока и с насмешкой подумал о своём предшественнике.
  
  Стебельцов дурак. Мужику под пятьдесят, а элементарных вещей не понимает. Помешался на своей ферме. Всё туда грёб. Власть тоже на одну зарплату жить не может, хотя она и побольше, чем у нас. Поставили у кормушки, умей отблагодарить. Что ему уж так трудно было несчастную тысчонку кирпича запрятать? Туда, сюда покрутился, и у тебя тылы обеспечены, и Андрей Никодимович доволен. Что он с этим кирпичом делать будет, это его вопрос. Может в ступе истолчёт и на хлеб посыпать станет. Был он у него однажды дома, там действительно, строить уже нечего. Особнячок полутороэтажный, ему б такой. Стайка, гараж, баня, всё из кирпича, всё под шифером. Детишек тоже обеспечить надо. Для Андрей Никодимовича не жалко и постараться, но вот куда этот старый хрен Третьяков мылится? Что-то всё про новый гараж толкует. С Евдокимова справляй, он твой человек. Но он, Громов, не лопух, финансами распоряжается только сам и не с кем делиться не собирается. Самому не хватит. Разве что с главбухом, но тут уж никуда не денешься.
  
  Про задушевную беседу солнечным февральским днём Третьякова и Евдокимова, Людочка ему поведала. Кто чем в администрации дышит, она его в курсе держит. И всего-то набор косметики, да конфетки в коробочках время от времени. У неё бы ещё чего попросить, кроме информации. Но. Говорят, самому услуги оказывает, так что лучше не соваться. У него и без Людочки хватит. Надежда Евгеньевна хотя бы. Ишь, Евгеньевна. Ресницы приспустит и поглядывает искоса. Тут коробкой конфет не отделаешься. Мыслишка-то есть, клюнет ли. А хорошо бы развеяться. На природе. Возле речки. Главное, есть с чего. Мысли Валерия Павловича опять вернулись к таким приятным на ощупь хрустикам. Девятнадцать лимонов в "шкапчике", лежат и пахнут. Восемь, считай, в кармане. А ещё зарплата за пять месяцев, он ведь её, как простой работяга не получает, отпускные, матпомощь к отпуску. Да тут не только на "Волгу" ещё и на бензин останется.
  
  
  Эх, а очень даже не плохо с Надеждой Евгеньевной прокатиться. Куда-нибудь подальше...
  
  В дверь постучали. Сбросив с себя мечтательное выражение, Громов обернулся. В дверях стояла не кто иная, как сама Надежда Евгеньевна.
  
  Надежда Евгеньевна появилась уже при нём, три месяца назад. В прошлом году попала под сокращение, и только весной удалось устроиться к ним. У них она занимала последнюю ступеньку в бухгалтерской иерархии, взимая плату за коммунальные услуги взамен работницы, ушедшей в декретный отпуск. Место было далеко не блестящее и в доверительной беседе, он обещал продвинуть её повыше, когда представится возможность. Сейчас, на время отпусков, Надежда Евгеньевна работала на подменках.
  
  Громов окинул стоявшую в дверях женщину цепким изучающим взглядом. Голубое платье с глубоким вырезом, в меру обтягивающее округлое упругое тело. Тёмно-каштановые волосы с завивающимися локонами до плеч. Черты лица не крупные, только выделялись сочные губы, слегка удивлённый взгляд. Он прошёл на своё место, положил руки с сильными кистями на стол.
  
  - Я вас слушаю, Надежда Евгеньевна.
  
  Пока он подписывал документы, она стояла рядом, обдавая его запахом "Шанели", какого именно, Громов не знал, в таких тонкостях он не разбирался. Но что духи французские, это точно, у жены были такие же. Это знак, не иначе. Он подписал бумаги и отодвинул их на край стола.
  
  - Вы завтра в город едете, Валерий Павлович?
  
  Громов медленно поднял голову и встретился с взглядом её карих глаз.
  
  - Да, еду, - ответил утвердительно. - Вам что-нибудь нужно?
  
  - Кое-что из канцтоваров. Бланки, бумага, скрепки, ручки. Я списочек Георгию Борисовичу отдала, - она улыбнулась, увидев свой заказ на столе. - Вы бы Лёне своему поручили, пока делами занимаетесь, он бы всё и приобрёл.
  
  - Лёне поручить? - повторил раздумчиво и задвигал листок по настольному стеклу. - Лёня накупит! - он затаил дыхание и спросил: - А почему бы вам самой не съездить, а, Надежда Евгеньевна? - Громов смотрел на стоявшую перед ним женщину откровенным взглядом.
  
  Она выдержала его и не отвела своих глаз.
  
  - Но у меня муж, Валерий Павлович, - взгляд её стал не менее откровенным.
  
  "Да ты не так уж и наивна. Однако надо торопиться, пока никого не принесло", - думал Громов и вслух сказал врастяжку:
  
  - Муж, говорите. Это хорошо. У вас муж, у меня жена. Но если муж, давайте сделаем так, - уголки губ его подрагивали, взгляд стал вкрадчивым и обволакивающим. "Цену, значит, набиваешь, а мы за ценой не постоим". - Вы едете с нами, сегодня берёте под отчёт два с половиной миллиона, - у неё округлились глаза и он повторил нетерпеливо: - Да, берёте под отчёт два с половиной миллиона. Сколько там на ваши скрепки нужно, пятьсот тысяч хватит? Вот набирайте на них скрепки, бланки, резинки... Но счёт возьмёте на всю сумму.
  
  Он не видел ничего, кроме расширившихся зрачков. "Что же она ответит? Повернётся и уйдёт?"
  
  Надежда Евгеньевна в задумчивой усмешке приоткрыла рот и потёрла указательным пальцем подбородок.
  
  - А если он потребует кассовые чеки?
  
  Громов усмехнулся. Клюнула. И муж не помеха.
  
  - Не потребует. Это уже не ваши проблемы, - он заговорил таким тоном, словно уже получил полную власть над ней. - Выезжаем завтра в семь. И ещё. Дел у меня куча, возможно, придётся заночевать.
  
  Надежда Евгеньевна ответила ему тягучим взглядом и, медленно повернувшись, пошла из кабинета. Ткань натягивалась при ходьбе, и подол колыхался у колен.
  
  Всё-таки щедрый он, Громов, мужик, за несколько раз попользоваться два миллиона отвалил. Может, она этого и не стоит. Завтра увидим. Уж он своё возьмёт. Взгляд его не отрывался от мелко подрагивающего платья, жаркие ладони стаскивали с аппетитной попки полупрозрачную розовую ткань, или какого там цвета у неё трусики...
  
  Эротические видения Валерия Павловича были прерваны самым бесцеремонным образом. Дверь распахнулась и прямо перед Надеждой Евгеньевной, так что они едва не столкнулись, возник мужчина среднего роста с хмурым лицом, длинными, седоватыми на висках волосами и ямочкой на подбородке. Это был один из кочегаров, фамилию которого он никак не мог запомнить, хотя она была самая простая. Собственно, он их всех помнил только на лицо. Но этого он помнил лучше других, этот всё лето брал отпуск без содержания и бесцеремонно говорил ему "ты". Кочегар, будто даже слегка поклонившись, сделал шаг назад и отступил в сторону. Надежда Евгеньевна кивнула ему и сказала:
  
  - Здравствуйте, Тарасов.
  
  Ишь ты, какой галантный, прямо щёголь высокосветский, а не алкаш с кочегарки. Теперь Громов вспомнил его окончательно. Больше, чем тыканье, его раздражала даже не усмешка, а какое-то едва уловимое высокомерие и превосходство во взгляде, будто не кочегар стоял на самой низшей ступеньке лестницы, а он, Громов, и Тарасов снисходил, общаясь с ним.
  
  Валерий Павлович нахмурился и, откинувшись на спинку стула, закинул руки за голову, всей позой показывая непрошеному посетителю неуместность его появления в данный момент.
  
  Тарасов поздоровался и сел на стул у приставного столика, а он, между прочим, и не предлагал сесть.
  
  - Слушаю, с чем пожаловал? - Громов облокотился о стол и непрязнено посмотрел на посетителя.
  
  - Выручай, Валерий Павлович, деньги позарез нужны. Два миллиона, - Тарасов вздохнул. Отношение Громова к очередному посетителю читалось невооружённым взглядом, и приветливый тон давался Тарасову с трудом, но он старался. --У меня уже зарплаты больше трёх набежало. - Громов молча сверлил его взглядом, и Тарасов без паузы продолжал: - Сын в институт поступает, нужно платить. Часть насобирали, нужно ещё два.
  
  Громов выслушал, посмотрел по сторонам и занял прежнюю позицию.
  
  - Сожалею, но ничем помочь не могу, в кассе ни копейки.
  
  Тарасов не уходил, сидел, склонив голову.
  
  - В понедельник деньги должны быть в институте. Сегодня уже вторник, ума не приложу, где их искать. Неужели ничего нет?
  
  Во взгляде Громова было всё: скука, отвращение, насмешка.
  
  - Можем прямо сейчас с тобой пойти и осмотреть кассу. Пусто. Завтра в город ехать, не знаю, где на бензин деньги брать. Обещали в понедельник перечислить, но до сих пор ничего нет. Рад бы помочь, но нечем.
  
  Положение было безнадёжным, но Тарасов всё-таки спросил:
  
  - Так может завтра или послезавтра?
  
  - И не завтра, и не послезавтра. На этой неделе ничего, - ответил Громов и, спохватившись, объяснил: - Я утром звонил, узнавал, почему не перечислили, говорят, нет денег, и на этой неделе не будет. Приходи после того понедельника, тысяч сто пятьдесят постараюсь выделить. Всё идёт на ремонт, сам знаешь. Расчёты по зарплате начнутся не раньше конца сентября, так глава заявляет.
  
  Они ещё некоторое время вели бесцельный разговор. Можно было подниматься и уходить. Но что он скажет жене, да и вообще, где-то эти деньги надо доставать.
  
  "Смеётся он надо мной, что ли, - думал Тарасов, - у него два миллиона сейчас прощу, а он сто пятьдесят тысяч на будущей неделе, и то, может быть".
  
  "Ишь, шустрый какой, - думал в свою очередь Громов, сына ему в институте учить надо. Перебьётся". Вслух же сказал:
  
  - Не один ты в таком положении, я как сюда пришёл, зарплату ни разу не получал. Были б деньги, мне что, жалко? Ты знаешь, что сделай. Напиши заявление на имя главы, у них на пожарный случай резерв имеется. Опиши так и так, сыну на учёбу, они перечислят персонально для тебя, и мы сразу же выдадим.
  
  Тарасов поднялся и, тяжело вздохнув, вышел.
  
  Громов зло посмотрел ему вслед. Да их что сегодня, прорвало? Как мухи на мёд. К нему уже вкралось подозрение, что кто-то прослышал про его лимоны и распустил об этом слух. Все шли к нему. Производственную мелочевку отдал Евдокимову. Пусть тешится. Кому на бензин, кому на кислород, кому электроды.
  
  С утра троица заявилась. Без курева сидят. Знаем мы ваше курево. С этими быстро разделался. По пятнадцать тыщ сунул, ушли довольнёхонькие. После них бабища впёрлась, не хуже Тарасова, без всяких церемоний. Только та материлась, а этот смотрел. Муж полгода денег не получает, детей в школу готовить надо. Этой на следующей неделе полтораста пообещал, полчаса в коридоре вздыхала. Идиоты, как до сих пор понять не могут, что на всех всё равно не хватит. Что ж он от себя оторвёт и им отдаст?
  
  С уходом Тарасова денежная эпопея не закончилась.
  
  После обеда, едва Громов, войдя в кабинет, успел закрыть за собой дверь, пришёл председатель профкома. Громов кивнул ему на стул у стены и закурил послеобеденную сигарету. Двигая по стеклу пачку сигарет, обтянутую целлофаном, приготовился слушать. Господи, как они все ему надоели со своими деньгами.
  
  Председатель помялся, пригладил волосы и извиняющимся тоном сообщил, что профком решил объявить предзабастовочное состояние.
  
  Ишь ты, этот не о себе, обо всём коллективе печётся. Попросил бы для себя, глядишь, что-нибудь бы и придумали. В пределах разумного, конечно.
  
  Громов долго объяснял о двояком положении, которое занимает комхоз и о трансферте, по которому область должна получить деньги в сентябре. Комхоз сам зарабатывает деньги услугами, которые никто не торопится оплачивать, а компенсационную часть администрация перечисляет им в последнюю очередь, после всех бюджетных организаций. Вот в сентябре область получит по трансферту, перечислит району, и тогда уже очередь дойдёт до них. А пока денег ни у кого нет и рассчитывать, что можно чего-то добиться забастовкой, бесполезно.
  
  В глазах у профсоюза рябило, и расплывались круги.
  
  - Вы мне, Валерий Павлович, по-человечески скажите, когда будут деньги? Мужики уже полгода без зарплаты, тем более детей скоро в школу отправлять. У некоторых одеть буквально не во что. Хоть тысяч по двести наскрести. А трансферт ваш, дис-ти-ибью-ютер, - выговорил он с усилием по слогам слышанное сотни раз слово и вбитое этим повторением в память, но смысла, которого не знал. - Я этих слов не понимаю даже. Я в сантехнике понимаю, а это для меня тёмный лес. Я же вас не обвиняю, но делать что-то надо.
  
  - Я тебя понимаю, Николай, но надо потерпеть. Я вернусь из города, в четверг переговорю с главой, может на той неделе вопрос решится, - говорил вкрадчиво Валерий Павлович. Хотя председателя он ни во что не ставил, но забастовка тоже вещь малоприятная, хоть для кого, и обострять отношения не стоило.
  
  Профсоюз он уговорил потерпеть очередную неделю.
  
  
   - 2 -
  
  
  Тарасов вытащил из нагрудного карманчика безрукавки красную пачку "Примы" и выколупнул сигарету. От жары табак в плохо набитой сигарете пересох и от первой же затяжки во рту появился неприятный горький привкус, и надсадно запершило в горле. Он сухо закашлялся, выронив сигарету на землю. Бросать только что раскуренную сигарету стало жаль, и он нашёл её в пыльной траве. По тропинке, протоптанной напрямик через газоны, густо заросших бурьяном, он пересёк сквер и направился в администрацию.
  
  
  Роман перешёл на последний курс и учился бесплатно. Они с женой рассчитывали, что Игорь проскочит в число тридцати процентов и избавит их от платы за учёбу. Как будет учиться дочь, перешедшая в девятый класс, они боялись даже думать. Но со средним сыном произошёл казус. В воскресенье он позвонил из города и вылил на родителей ушат холодной воды. Перед последним экзаменом, ради эксперимента, провели тестирование по специальности, и не прошедших отсеяли. Сын оказался в числе последних. "Что ж ты там наговорил?" - не сдержавшись, крикнул в трубку разозлённый Тарасов. "Что думал, то и говорил!" - ответил не менее отца, разозлённый сын. Дальше беседу вела жена. Сын, слава богу, хоть документы не забрал. Вопрос с тестированием решался просто, плати три миллиона и можешь сдавать последний экзамен. Как объяснить этому балбесу, что нужно было отвечать не то, что думаешь, а то, что ожидается, весь этот "эксперимент" на лопухов вроде него и рассчитан. Как, ему, отцу, объяснить сыну, что первые шаги в жизни нужно начинать со лжи и лицемерия. Ведь что доброе, не вдолбишь, а такое воспитание на всю оставшуюся жизнь запомнит.
  
  Миллион они нашли. Жена, начиная с воскресенья, назанималась под тёлку. Хотели дотянуть до морозов, но придётся колоть сейчас, ещё вопрос, вытянет ли на миллион. На зарплату Тарасов имел надежду слабую. Слабую, но всё же имел. Этот прохиндей просто-напросто поиздевался над ним. Уж не два, так хоть бы полмиллиона мог найти, тогда бы он ему ещё поверил.
  
  В вестибюле стояла приятная прохлада. Тарасов пригладил волосы, постояв у обширного, на добрый десяток квадратных метров, зеркала, промокнул платком пот со лба. Сюда он не заглядывал два года, с тех пор, как распрощался с бюро по трудоустройству. Кое-какие изменения здесь произошли. Справа от входа открылся новый коммерческий киоск. Интересные коммерсанты, всё процентов на двадцать-двадцать пять дешевле, чем в остальных магазинах.
  
  От вращавшегося вентилятора на столе, уставленного телефонами и письменными принадлежностями, тянул ветерок. Секретарша строго посмотрела на посетителя и протянула чистый лист бумаги. Тарасов устроился на столике у окна и, покусывая верхнюю губу, принялся излагать свою просьбу. Закончив писать, отдал секретарше ручку и заявление. Перечитав написанное, она положила его в кожаную папку с металлической застёжкой.
  
  - Я передам Андрею Никодимовичу, - сказала холодно и вежливо.
  
  Тарасов заикнулся, что хотел встретиться с Андреем Никодимовичем лично, но секретарша покачала светловолосой головой.
  
  - Он сегодня занят, и принять вас не сможет. Приходите завтра после обеда. Если представится возможность, он примет вас обязательно.
  
  Спускаясь по широкой каменной лестнице, устланной ковром, Тарасов размышлял не лучше ли ему загодя отработать запасной вариант, и не зайти ли ему в сбербанк. Можно взять ссуду на год, основную часть вернуть осенью, после сдачи картошки и свинины, они, правда, предназначались для другого, но что поделаешь? Да и зарплату, в конце концов, когда-нибудь выдадут.
  
  На углу перед банком, в тени свесившейся через штакетник черёмухи, стояла Людка и разговаривала с рослой пожилой женщиной, повязанной, несмотря на жару, тёмным платком. Женщина что-то увлечённо объясняла, а Людка внимала, едва не раскрыв рот. Тарасов хотел поздороваться, но поломойка не видела ничего, кроме своей товарки и он прошёл мимо.
  
  Работница кредитного отдела в белой кружевной блузке и зачёсанными кверху тёмными волосами, обошлась с ним вежливо и предупредительно. Оказывать предупредительность было из-за чего. Банк брал тридцать один процент годовых, ежемесячные выплаты, включавшие проценты и погашение ссуды, составляли почти двести двадцать тысяч. Причин для уныния незадачливому заёмщику хватало. Анкета, отпечатанная на обратной стороне заявления, вызвала у Тарасова улыбку. Кроме поручителя, надо было указать адреса родителей жены и мужа. Он начал распространяться о занятиях бабушки до девяносто первого года, но кредитная работница строго посмотрела на него, всем своим видом показывая, что не видит ничего смешного в чрезмерном любопытстве своего финансового учреждения. Тарасов смолк на полуслове, поблагодарил за полученную информацию и пошёл домой давать указания жене о вербовке поручителя.
  
  На следующий день Тарасов встал как обычно в шесть. Жена и дочка спали. Открыв кран и бросив шланг в пустую бочку, отправился в коровник. Кормилица приветствовала его появление радостным мычанием. Сунув в губастый рот кусок хлеба, посыпанный солью, позёвывая во весь рот, принялся извлекать из коровьего вымени сытно пахнущие струи молока. У жены зимой начало сводить пальцы на левой руке, и добрая часть молока оставалась не выдоенной. Дочка панически боялась рогатую скотину, и дойка перешла в мужскую компетенцию. Съев лакомство, чёрно-белая Пеструха повернула голову и лизнула хозяина тёплым, шершавым, как тёрка языком. Тарасов поморщился от сомнительного удовольствия и успокаивающе похлопал добродушное животное. Закончив дойку, вывел корову с дочками, двухлеткой и прошлогодней, в переулок и погнал в стадо. Нынешний сынок остался дома. Шлёпая оземь лепёшки, из дворов тянулись разномастные пеструхины товарки, приветствуя друг друга мычанием. Помахивая хворостиной, Тарасов здоровался с их хозяевами.
  Когда он вернулся домой, жена заваривала пойло свиньям и готовила завтрак. После еды, все втроём, надев, кто купальник, кто скроенные по последней моде из старых джинсов шорты с бахромой, взялись за сорняки. Глава семейства хитрил, и то и дело бегал смотреть, как набирается вода для вечернего полива. Ольга с Ирой посмеивались, но прощали его за раннюю побудку. В половину двенадцатого он выпрямился и объявил:
  
  - Всё, сиеста! Ну, его к дьяволу, я на свёкле нажарился, - стряхивая с колен налипшую землю, направился к бочкам умываться. Дочка радостно закричала: "Ура!" и, перепрыгивая через грядки, обогнала отца.
  
  В два он отправился узнавать результат своей челобитной.
  
  За калиткой его окликнул Митя, погудев клаксоном и предлагая подвезти, но он отказался.
  
  - Мне в другую сторону, - ответил, улыбнувшись, выглядывавшей из окошка кабины небритой физиономии с, как обычно, изжёванной папиросой в углу рта.
  
  Здание администрации виднелось издалека. Полугалерея, прилепившаяся к третьему этажу, и плоская крыша, делали верхнюю часть похожей на приплюснутую голову. На крыше паутиной и ползающими по ней пауками, раскинулись антенны. Среди пауков и паутины, опутавших голову, на жале-штыке, удерживающим его от падения, безвольно повис трёхцветник, бесстыдно ярко выделяющийся на фоне изнемогающего неба.
  
  Светловолосая Людочка, в отличие от вчерашнего, лучезарно улыбаясь, достала из папки тарасовское заявление с наложенной в верхнем углу резолюцией, и протянула ему. В самом верху значилось: "Громову В.П.", чуть ниже крупными буквами - "выдать", от кругляшка мягкого знака шёл росчерк, слово "выдать" было подчёркнуто жирной чертой и под ней буквами помельче, уже было написано "по возможности". Заканчивалась резолюция фигурной подписью.
  
  - К нему можно? - набычившись, спросил Тарасов.
  
  - К сожалению, - Людочка развела руками. - Андрей Никодимович перед обедом уехал по району, а завтра с утра уезжает в область и на этой неделе его не будет. Но он же распорядился выдать вам деньги. Как только появятся, вам выдадут в первую очередь.
  
  - Ясно, - кивнул Тарасов, - большое спасибо за хлопоты.
  
  Он сложил вчетверо своё заявление и сунул в нагрудный карман за пачку сигарет.
  
  По площади, очумелая от жары, трусила кем-то обиженная собака с высунутым языком. Подымая за собой хвост пыли, промчалась иномарка. Вдали, в усталой тени тополей, возле пельменной лениво шевелились безденежные покупатели, слоняясь возле коммерческих ларьков. Очень хотелось взять в руки кирпич, он даже ощутил его приятную шершавую тяжесть, и въехать в чью-нибудь самодовольную физиономию.
  
  Тарасов постоял несколько минут в тени под козырьком подъезда, готовясь окунуться в зной, и полез за сигаретами. Вместе с пачкой вытянулось слёзное прошение. Перечитав его ещё раз, разорвал на несколько частей и, скомкав обрывки, бросил аккуратно в урну. Глубоко затянувшись, сжав зубы, выпустил дым через ноздри. Ну уж нет, всё это толсторожее чванливое дерьмо в жизни не увидит, как он подымает лапки кверху. Выкуренная глубокими затяжками сигарета уняла клокотавшую в нём ярость. Затянувшись в последний раз, бросил окурок в урну. Проследив взглядом, как тот ударился о край бетонного цветка и упал рядом, Тарасов отправился в контору комхоза за справкой о зарплате для оформления ссуды.
  
  Справку он брал битый час. Расчётчица ушла в отпуск, замещавшая её Надежда уехала в город и никто не хотел раскрыть расчётную книгу. Тарасов дождался, когда освободится главный бухгалтер и долго, и нудно объяснял, пока не взял измором, что справка ему нужна срочно, он не может ждать. Главбух велел позвать бухгалтершу по материалам, но та куда-то вышла. Когда он, наконец, держал вожделенную справку в руках, время приближалось к четырём.
  
  На первом этаже в раскомандировочной сидел Николай Волков, выбранный весной председателем профкома, и отрешённо пускал дым в потолок.
  
  Вспомнив, что жене нужно брать такую же справку, Тарасов поспешил к телефону. Переговорив и положив на место трубку, поздоровался с Николаем за руку, сел у стены.
  
  - О чём профсоюз думает? - спросил, закуривая.
  
  - О чём можно думать, всё о ней, о зарплате, - Николай повернул к Тарасову рыхлое, покрытое болезненной бледностью лицо. - Заколебали с этими объяснениями, кого-то наговорят, наговорят. Трансферты, перечисления, те перечислили, эти не получили, а получили, неизвестно, куда дели. В администрации говорят, недели не прошло, мы вам двадцать миллионов перечислили. Ну, с двадцати миллионов можно было хоть что-то на авансы выделить. Что главбух, что начальник, денег нет, всё ушло на ремонт. Телевизор послушаешь, что Москва, что область, все перечисляют, да куда оно всё девается, почему никто никого не проверяет? Спрашивать начинаешь, или крысятся, или лапшу на уши вешают.
  
  - Не расстраивайся, они сами не понимают, что говорят, - Тарасов отставил сигарету и, прищурившись, смотрел на её дымящийся кончик. - А вообще-то я думаю, пока будем терпеть, да выпрашивать, не видать нам зарплаты, как своих ушей. Объявляй забастовку, товарищ председатель.
  
  Волков с остервенением раздавил окурок в полнёхонькой пепельнице.
  
  - Сейчас и бастовать-то некому. Воду отключить только что. Людей жалко. В такую-то жарищу. И так, считай, по два, три дня в неделю без воды сидят. У меня такая мысль, как котельную затопим, тогда бастовать. С первого же дня. Как начнут главе звонить, зачухается. Только бы мужики не подвели.
  
  Тарасов присвистнул.
  
  - Пока солнце взойдёт, роса очи выест. До этого, считай, ещё два месяца ждать. И потом, - он пренебрежительно махнул рукой, - не тот контингент. На люмпенов можно не рассчитывать. Зимой пробовали...
  
  - Вроде у вас навели порядок. Серьёзных мужиков набрали.
  
  - Кой кого выгнали, верно. Но видишь, что меня прямо из себя выводит, каждый надеется, что вот он как-нибудь эдак провернётся, - Тарасов повертел кистью, - и вот ему-то и заплатят, только не надо отношения с начальством портить. Не будет такого, как люди этого понять не могут.
  
  Хлопнула на тугой пружине дверь, проскрипели в коридоре половицы, и в раскомандировочную вошёл Евдокимов. Тарасов посмотрел на приземистую фигуру зама, его оплывшее одутловатое лицо с набрякшими веками и отвернулся. Евдокимов окинул их злым, раздражённым взглядом из узких щелок и спросил резко у Волкова:
  
  - Ты чего здесь прохлаждаешься, Николай?
  
  - Летучку жду. Задвижки от пятиэтажки на Шоферской подваривал, теперь назад увезти не могу.
  
  - Давно ждёшь?
  
  - С обеда. Они в двенадцать готовы уже были.
  
  - За это время так бы уж утащили.
  
  - На себе, что ли? Ну, конечно, я ещё на себе задвижки по селу не таскал, остальное всё уже было.
  
  - Другую бы машину нашёл, чего сидеть? - сердито выговаривал Евдокимов.
  
  Волков разозлился тоже.
  
  - Я здесь при чём? Я что, начальник, чтобы машинами командовать? Ни у кого бензина нет, никто не едет. Я главному инженеру доложил, сказал сиди, жди. Вот я и жду.
  
  Тарасов не стал слушать их перебранку и заторопился домой. Если жена сумеет взять сегодня справку, надо успеть сдать документы в банк.
  
  
   - 3 -
  
  
  Не заметившая Тарасова Людка, беседовала с тёткой Таисьей. Женщины ладились съездить в Мошкино, в церковь. В жизнь Людки новая подруга, старшая её лет на двадцать-двадцать пять, вошла в начале июня, уверенно и основательно, так что без её одобрения Людка не принимала теперь ни одного мало-мальски важного решения.
  
  В день знакомства Людка побывала в родной деревне. Вояж оказался безрезультатным. Анютку ей не отдали, а мужик отказался разводиться.
  
  Он стоял посреди запущенного двора в расстёгнутой до пупа рубашке, кирзовых сапогах с подвёрнутыми голенищами, покрытых нашлёпками засохшей грязи.
  
  - Там деньги платить надо, а у меня их нету. Тебе приспичило, ты плати и разводись, а я и так проживу, - смеялся он вперемежку с матерщиной.
  
  По глазам Людка поняла, что драться бывший муж не станет и предложила поделить затраты поровну.
  
  - Да я на эти деньги лучше пару пузырей возьму. Мне всё равно как трахаться - расписанному или не расписанному, - Людкино предложение вызвало новый взрыв саркастического хохота.
  
  Из раскрытой избы слышался Анюткин голос, и Людка взошла на знакомое крыльцо с исшорканными ступенями. После её бегства крыльцо, однако, не красили. С дочкой они не перекинулись и парой слов. Свекровь называла Людку обидными словами и вытурила за порог.
  
  Из автобуса Людка вышла злющая презлющая. Со сладострастием, слушая в свой адрес калёные окрики, растолкала толпившуюся у передних дверей очередь и перешла улицу, не обращая внимания на несущиеся по ней автомашины. Одна из иномарок вынуждена была резко затормозить, и высунувшийся из неё мордастый парень заорал на неё матом. Остановившись, она, давая выход накопившейся злости, ответила тем же. Тут-то к ней и подошла, одетая не по-летнему во всё тёмное и глухое, женщина средних лет. Не разобравшись, Людка хотела и её покрыть матом, чтобы не совалась в чужие дела, но передумала. Женщина спрашивала про переулок, название которого Людка ни разу не слыхала. Они пошли рядом, незнакомка назвалась Таисьей и, поворотив к Людке участливое лицо, поцокала языком и произнесла жалостливо:
  
  - Ой, и не сладко же тебе живётся, девонька.
  
  Людка опять хотела нагрубить и опять не сделала этого.
  
  - Какие уж тут сладости, - ответила она.
  
  - Хочешь божественное почитать? - спросила Таисья. - Сразу полегчает, душа успокоится.
  
  - Да я не только божественное, а и что другое, забыла, когда читала, усмехнулась Людка, - вывески на магазинах - вот и всё мое чтение.
  
  - А другое и не надо! Не надо другое! - горячо, каким-то мелким говорком, произнесла Таисья. - Мерзость там одна. Блудницы голы в срамоте нарисованы и блуд описанный. Ты вот, глянь-кось сюда! - богомолка вытащила книжицу из тёмной холщовой сумки, которую в продолжение всего пути несла в правой руке. На белой глянцевой обложке чернели крупные буквы названия. - Жития святых! - произнесла Таисья едва не по слогам, словно сомневалась в Людкином умении читать самостоятельно.
  
  Книжка была чудная, будто самодельная, таких Людка отродясь не видала. Полистав, она отдала её владелице.
  
  - Денег у меня нету, - пояснила она и тут же спросила: - А молитвы у вас есть? Я б переписала.
  
  - Есть, есть, - с готовностью откликнулась та. - На бумажечку записала, добрым людям даю переписывать.
  
  Пока дошли до дома, Людка рассказала, куда и зачем ездила, что с нынешним мужем своим, Барышевым, живёт не расписанная, значит, не муж он ей, а так - сожитель. А прежний муж разводиться не хочет.
  
  - О-о! И грешна же ты, девонька! - приговаривала Таисья. - Как же ты дитё оставила? Муж дерётся! Терпеть надо. Много молиться тебе нужно, чтобы грехи замолить.
  
  
  Некоторые эпизоды своей жизни в райселе Людка опустила и без них выглядела почти страдалицей. Представлять из себя мученицу она не собиралась, но Таисья казалась не тем человеком, перед которым можно хвастаться разудалыми похождениями, а Людке хотелось поговорить про божественное.
  
  Витёк таскал из уличной колонки воду на полив. Таисья, потупив голову, поздоровалась и пропустила его в калитку. В избе Людка поставила на плитку чайник, нашла обломок карандаша и кособоко подстрогала его кухонным ножом. С бумагой дело обстояло сложней, но нашлась и она - обтёрханный тетрадный листок, сложенный вчетверо.
  
  - Ты тетрадочку специальную купи, - приговаривала Таисья. - В неё и записывай.
  
  Пока Людка, переписывая молитву, от усердия медленно выводила каждую букву, Таисья оглядела избу, покачивая головой.
  
  - И образка у тебя нету. Дам я тебе иконку, старенькая, правда, но ничего. Что с дитём дальше делать будешь?
  
  Злость в виде длинного ругательства вырвалась у Людки наружу. Таисья опять покачала головой.
  
  - Не злобься на людей, девонька. Всё в руках отца нашего небесного. Его моли. Ты грешна и он послал испытание. Радуйся и молись. Он смотрит на тебя и следит за тобою. Молись ему и он простит.
  
  На кухне закипел чайник, и Людка по третьему разу заварила испитой чай. Вошёл Витёк, плюхнулся на диван.
  
  - Помидоры будем высаживать или погодим? - спросил, вынимая изо рта докуренный до ногтей бычок.
  
  - Погоди маленько. Девятого заморозок будет, - проговорила Таисья обычным, человеческим голосом.
  
  - Погодить, так погодить.
  
  - Чаю выпей, только что заварила. Спитой только.
  
  Витёк презрительно фыркнул, посмотрел на шепчущихся баб и вышел. Людка убрала со стола бумаги, принесла в граненых стаканах чай, несколько ломтей хлеба.
  
  - Сахару только мало, почти не сладкий, - предупредила, принося гостье извинения за свою бедность.
  
  - Дочку я тебе помогу забрать, - пообещала Таисья, шумно втягивая в себя горячую жидкость и откусывая за раз полкуска хлеба. - На этой неделе мне некогда, а после выходного съездим, заберём. Ты молись, - на прощанье дала вполне практический совет: - Напиши заявление, чтобы детские сюда перечисляли. Завтра же и отнеси.
  
  Новая знакомая выполнила обещание. Во вторник они поехали за Анюткой. Людке Таисья велела оставаться на улице, и в избу пошла одна.
  
  - Сильно ты злобствуешь, - объяснила, - всё дело испортишь.
  
  Людка стояла, заложив руки за спину, прислонившись плечом к тополю. Мимо проходили бывшие односельчане, но она ни с кем не здоровалась, а смотрела на плывущие по небу облака. Таисья появилась минут через пятнадцать-двадцать, держа в одной руке чемодан, а другой ведя девочку. Людка присела перед дочкой на корточки и протянула горсть приготовленных карамелек. Анютка резким, порывистым движением выхватила конфеты и спрятала в карман. С родительницей она даже не поздоровалась.
  
  - К отцу-матери будешь заходить? - спросила Таисья.
  
  - В ссоре мы, - хмуро ответила Людка.
  
  Весной, еще, когда Людка приезжала в первый раз, мать сказала её:
  
  - Спасибо тебе, доченька. Ославила на старости лет нас с отцом на всю деревню. Слыхали про твои подвиги. Не в городу живём, перед людями совестно. Иди с глаз моих.
  
  Людке бы повиниться перед матерью, не каменное же у той сердце, но она повернулась и ушла, бросив на ходу злым плевком:
  
  - Ноги моей здесь больше не будет!
  
  Они успели к обратному рейсу. Автобус только вернулся из соседней деревни и водитель, стоя рядом с распахнутой дверкой, зубоскалил с молодыми пассажирками.
  
  
  
  Людка не знала, верит ли она в бога по-настоящему, или так - забавляется. Самоанализом она не владела. Она жила ощущениями: приятно - неприятно. Верить её нравилась. Всю жизнь её шпыняли: учителя за невыученные уроки, начальники за плохо исполненную работу, соседки за пьянство, за то, что посреди ночи приходилось уводить с её двора своих благоверных, невпопад переставляющих ноги. Неведомое небесное создание, обитавшее неизвестно где, благожелательно внимало её молитвам и просьбам. Ей радостно было знать, что где-то существует кто-то, кому она не безразлична, кто держит её под своей опёкой и направляет её жизнь, кому можно не стыдясь и без опаски слать свои жалобы. Порой, после вечерней молитвы, её глаза застилали слёзы благоговения.
  
  Пропитая память не удерживала текста ни одной молитвы, и Людка читала, шевеля губами, по специально купленной тетрадке, куда записывала их дешёвенькой, без колпачка, ручкой. Иногда людкино стило переставало оставлять след на бумаге и тогда приходилось подолгу чиркать им по спичечному коробку. От усердия Людка даже мусолила ручку во рту и от этого губы и язык становились синими.
  
  В Мошкино поехали в воскресенье. В церкви отпевали покойника. Перед входом, на площадке, засыпанной плохо утрамбованным гравием, стояло человек двадцать. Мужики сосали цигарки и с пониманием кивали друг другу. Женщины шушукались. Говорили о покойнике. Людка остановилась в нерешительности. Таисья, поджав губы, и притушив взгляд, от чего лицо её сделалось постным и приобрело скорбное выражение, мелким шажком подошла к женщинам, как к знакомым. Людка стояла на месте, глазела по сторонам и ловила оброненные фразы.
  
  Двор церкви выглядел разорённым. Всё его пространство заполняли сорняки. У забора росли полынь и крапива, посередине - спорыш, исполосованный следами автомашин. Около стен здания высились строительные леса, возле угла стояла бетономешалка и ёмкость с известью. Там и сям землю покрывали застывшие лужицы раствора, кирпичное крошево. На куче песка, утыкав её палочками и дощечками, играли малые ребята.
  
  "Алкогольная ин-ток-си-ка-ция, - разобрала Людка и подумала: - Спился, значит".
  
  - Уж, какая такая интоксикация! - фыркал мужик с бронзовым загаром на лице. - Палёнка это называется. Пузыря не выпил и сковырнулся. Судить надо, кто такую водку продаёт.
  
  Мужики согласно кивали. Бабы говорили по-другому.
  
  - Наши мужики, что ни пить, лишь бы шары залить. Кругом травятся, всё равно хлещут. Сорок лет мужику и на тебе: угомонился. Как теперь бабе одной детей ростить?
  
  
  Таисья потолкалась среди народа и позвала Людку. Перед дверью оглянулась на неё и зашипела:
  
  - Ты куда ж в храм простоволосая идёшь? О-о! Горе мне с тобой! Нету платка, что ли?
  
  Людка ошарашено покачала головой. Ни о каком платке она и не подумала. Старшая богомолка велела ждать и вошла в церковь. Через несколько минут вернулась и подала незадачливой компаньонке чёрный платок.
  
  Покойник находился не в самой церкви, дверной проём туда загораживал фанерный щит, а в пределе. Он как-то назывался, но Людка не поняла. Служба только начиналась. Вокруг гроба стояли человек пятнадцать со свечами в руках. Приезжие богомолки тоже купили по самой тоненькой свечечке. Справа из-за жёлтых воротец - "золотые" - подумала Людка - появился священник в полном облачении. Был он ещё достаточно молод - лет сорока пяти. Нижнюю часть лица его, крупными завитками, скрывала чёрная борода, истончавшаяся книзу. Сложив на животе руки, он поговорил о событии, приведшем собравшихся в храм. Говорил батюшка внушительно, густым басом. Он говорил о страданиях, которые человек терпит на земле и только вера в Бога может доставить ему радость. Людка ловила каждое слово, но общий смысл ускользал от неё. Она поняла, что покойник находится сейчас на Небе и беседует с Богом. Из слов пастыря выходило, что смерть это уж и не такое печальное событие. Людка удивилась и отнесла это к своей непонятливости, решив поговорить потом с Таисьей. Батюшка перекрестился, и большинство заполнявших предел людей последовали его примеру. Делали они это по-разному. Одни крестились легко и уверенно, другие, хотя и старательно, но неумело. Они поглядывали искоса на соседей, поверяя свои движения, руки их поднимались одеревенело и замедленно. Людка тоже перекрестилась несколько раз и подумала, что батюшка, наверное, заметил, как это ловко у неё получается. К нему подошёл щуплый мужичок в сером пиджаке, лицо его выражало сосредоточенную одержимость, положил в кадильницу сухие палочки и поджёг их. Пламени не было, но из кадильницы потянулся сизый дымок. В помещении запахло сладко. Широко помахивая кадилом, батюшка пошёл вокруг гроба. Люди, стоявшие снаружи, постепенно входили в церковь, и в пределе стало тесно. Людку подталкивали вперёд и, чтобы не мешать батюшке, ей пришлось попятиться. Батюшка говорил громко и нараспев. Людка вообще перестала понимать его. Слова были как будто русские, но незнакомые. Глядя, как батюшка ходит, размахивая кадилом, и поёт, Людка забоялась, что рассмеётся. Ей не было смешно, но в том кругу, в котором она жила, подобные действия непременно бы вызвали насмешку. Она испуганно зыркнула по сторонам. На неё никто не обращал внимания. Её взгляд скользил по серьёзным, сосредоточенным лицам. Глаза у всех были устремлены на гроб с усопшим или себе под ноги. На покойника Людка смотреть боялась и принялась разглядывать противоположную стену, где был вход в основное помещение церкви и по обоим сторонам от него тесно висели большие и маленькие иконы. Она думала, что иконы рисовали умные, основательные люди, а не алкаши какие-нибудь, и вот, сколько народу собралось в церкви. Никто никого сюда не гнал, все пришли сами. Люди, и те, которые сотворили иконы, и те, что пришли в церковь, все они верят в Бога. Значит, Бог есть, не может же столько людей ошибаться. Ей было радостно находиться среди них. Все эти мысли укрепляли её веру. Она уже не думала, по какому поводу собрались люди в церкви. Благолепие, царившее вокруг, батюшка, произносивший речь перед всеми и в то же время, будто беседовавший с каждым в отдельности, запах ладана, мирное потрескиванье свечей, уносили её от земных забот и тягот. Она не умела читать и направлять искорки биотоков, которые называются мыслями, и сполохами пробегают по серым клеточкам мозга, она их ощущала. И эти ощущения были приятны и несли умиротворение. Словно после обильной и сытной еды дремлешь зимой у тёплой печки.
  
  Служба закончилась. Батюшка подошёл к заплаканной женщине. Людка подалась к ним, чтобы слышать, о чём скажет батюшка. Тот говорил проникновенно и назидательно. Женщина мелко кивала, соглашаясь, и всхлипывала.
  
  - Не скорбеть ты должна, Лидия, а радоваться за него. Отец наш небесный возлюбил супруга твоего и призвал его к себе. Это милость божия, пойми. Бог и супруг твой смотрят сейчас на тебя, и ты должна порадовать их своей молитвой.
  
  - А деточки, деточки, как же? - спросила женщина тонким скулящим голосом.
  
  - Укрепи дух свой, Бог не оставит тебя своей милостью. Чтобы он не сделал, мы должны благодарить его. Ибо кого возлюбил он, тому шлёт испытания. А теперь, - батюшка обратился ко всем, - возблагодарим Бога, - он перекрестился, - и пожертвуем, кто, сколько сможет на ремонт храма.
  
  Между людьми, держа в руках поднос, пошла женщина, продававшая свечки. На поднос падали тысячные, пятитысячные и, даже как с изумлением заметила Людка, две десятитысячные. Таких денег у неё не было. Она положила четыре пятисотки и тысячную. Одна пятисотка была совсем уж ветхая и светилась на сгибе. Людка положила деньги на поднос и подумала, что женщина велит забрать истрёпанную ассигнацию, но та кивнула ей и сказала:
  
  - Всякая жертва угодна Богу, была бы она от души. Спасибо тебе.
  
  Людка ревниво следила за тем, кто сколько жертвует. Женщина никого больше не благодарила, только задерживалась перед каждым на несколько секунд. Людке хотелось подойти к батюшке, о чём-нибудь спросить, и чтобы тот ласково заговорил с ней, но она сробела.
  
  
  
  На следующий день, в понедельник, она с двумя женщинами из стройцеха красила панели в конторских коридорах. Чувства, пережитые вчера, волновали и требовали отклика.
  
  - И деньги вот так давали? - спросила разбитная Светка, выравнивая верхний край панели. - Надо же. А всё говорят - бедно живём.
  
  - Это же на храм. Значит Богу, - возразила Людка. - Для него ничего не жалко. Последнее люди отдают.
  
  - Он что, такой нищий - у нищеты подаяние просит? - фыркнула Светка и резонно заметила: - Лучше бы вдове эти деньги отдали, а молиться хоть где можно.
  
  - Эх-х! - с чувством произнесла хмурая Зинаида. - Да я не то, что богу, я бы самому чёрту-дьяволу с утра до вечера молилась, если бы он моих детей накормил. Который месяц голимую картошку с огурцами жрут.
  
  Людка замолчала. Никто не хотел понять её. А так хорошо было бы поговорить о Боге. Бог это всё. Когда думаешь о нём, чувствуешь только покой, всякая злость пропадает. Но люди упорствовали в своём неверии и насмешничали над её речами. А она не умела рассказать им о своих чувствах.
  
  В коридоре на втором этаже захлопали двери. Конторские бабы собирались в бухгалтерию на чаепитие. Мимо, морща нос от едкого запаха, прошла Райка-кладовщица с туго набитым бело-сине-красным пакетом. Между ручек выглядывала копчёная колбаса. Людка сглотнула слюну и подумала, что неплохо бы принести Анютке кусочек колбаски. Зинаида поставила в угол площадки ведро с краской и позвала:
  
  - Идём вниз. Воды попьём да посидим на свежем воздухе. Голова уже кружится.
  
  Людка вздохнула и поплелась следом.
  
  
  Глава 11
  
  
   - 1 -
  
  
  На работу его вызвал Константин. За два дня до этого, Тарасов заходил в котельную, мужики слонялись из угла в угол, в бытовке лица, повернувшиеся к нему, расплывались в завесе табачного дыма. Не углядев здесь мастера, он захлопнул дверь.
  
  Пахло мокрой золой, глиной, невыветревшимся запахом железной окалины. Помещение выглядело сумрачно, тягостно давило грязными облупленными стенами и потолком, только свежеоштукатуренный второй и третий котёл тешили глаз. За лето Тарасов отвык от всего этого и зябко поёжился.
  
  Из-за третьего котла вынырнули с носилками, нагруженными всяким хламом, Зотов с Осиповым. Вывернув груз в бадью, они дружно достали сигареты.
  
  - Ты ещё долго ваньку валять будешь? Когда на работу выйдешь? - спросил бывший зоотехник, усевшись на край бадьи.
  
  - Вы я вижу, переработались, - засмеялся Тарасов. - Вам хоть платят за труды ваши тяжкие?
  
  - Обещали кочегарские без премии, а, вообще, хрен его знает, - отвечал Зотов. - Нас же в стройцех на двести семьдесят переводили на лето.
  
  Тарасов покачал головой.
  
  - Ты же грамотный человек, Слава, это же нарушение, - он вопросительно посмотрел на Зотова, но тот махнул рукой и ответил раздражённо, будто Тарасов был виноват в этом.
  
  - Знаю я, что ты мне рассказываешь. Мы может сезонниками в котельную приняты. Ты-то когда выходишь?
  
  - Да вот, никак с картошкой не расхлебаюсь, хочу вначале с ней закончить, потом выйду. Не знаешь, когда топить начнём?
  
  Зотов пожал плечами.
  
  - У Константина спрашивай, только он тоже не знает. Как морозы начнутся.
  
  - Морозы морозами, я печку уже подтапливаю.
  
  Из насосной вышел Константин с размашисто жестикулирующим Илюшиным и Тарасов, кивнув на прощанье Зотову, поспешил ему навстречу. Константин, также как и Зотов, пожал неопределённо плечами.
  
  - Скорей всего на следующей неделе.
  
  - Тогда я картошку спокойно докопаю. Помощников поубавилось, сосед машину на ремонт поставил, ещё и с транспортом замаялся. На день работы осталось.
  
  - В понедельник подойди, после воскресенья уж точно затопим, - сказал Константин. - Ну, если что, я тебя найду. Телефон скажи свой, где-то книжечка моя с вашими адресами затерялась.
  
  Это происходило в понедельник, а в среду Тарасов в школьном буфете получил зарплату жены в жидкой валюте. Утрамбовав звонкую монету в рюкзак и объёмистую сумку, под мелодичное побрякиванье, кряхтя, тащился домой. Его обогнали канареечного цвета "Жигули" и, взвизгнув тормозами, остановились на обочине, загородив дорогу. Передняя дверка открылась, и оттуда выглянул взъерошенный Константин. С места в карьер, он набросился на подчинённого.
  
  - Ты куда потерялся? Два дня звоню, не могу дозвониться.
  
  - Куда это я потерялся? - так же зло ответил подчинённый. - По-моему, мы с тобой договорились, что я дома дела с картошкой закончу, пока не затопили. Топить, что ли, решили?
  
  Встретив отпор, мастер сбавил тон.
  
  - Да. Решили один котёл протопить, систему проверить. Сегодня в ночь с Ромашиным выходи, четвёртый котёл топите. Его к вечеру должны разжечь.
  
  - Ясно. Так бы и сказал. Выходить, так выходить. А где Казанцев, не знаешь? - Тарасов поставил свою ношу на землю, в рюкзаке звякнуло и булькнуло. - Появится, ты его в нашу смену ставь.
  
  - Калымит, дня три назад подходил. Да мне что, вовремя придёт, поставлю. У тебя что булькает? Свадьбу собрался справлять? - Константин, ухмыляясь, кивнул на рюкзак.
  
  - Какую свадьбу? Жене зарплату в ЖКВ выдали. В котельную принесу, буду отоваривать под зарплату, - засмеялся Тарасов.
  
  - Я тебе принесу! Ладно, бывай, значит, сегодня в ночь выходишь.
  
  
  
  Сворачивая с Железнодорожной на Пугачёва, Тарасов посмотрел на трубу котельной, указующим перстом торчавшей в звёздном небе. Из неё вырвался султан чёрного дыма, когда он дошёл до переулка Строителей, на котором располагалась котельная, дым иссяк и из трубы струился еле заметный чад. "Однако ребята не усердствуют, - подумал он и вздохнул. - Опять начинается старая канитель".
  
  Смену сдавал Зотов. "В семь раскочегарили, - пыхтел он, - чистить не стали. Вы сильно не налегайте, лишь бы систему проверить". "Ты наговоришь, - думал про себя Тарасов, - а утром не будешь знать, что сказать - Зотов топить не велел". Вслух спросил:
  
  - А ты чего один? Да сядь ты, расскажи, какие тут новости. Я же, как в конце мая ушёл, вот только появился.
  
  Зотов развернулся в дверях и вернулся к топчану, усевшись на него и расставив толстые ноги.
  
  - Тогда дай закурить, - вымолвил степенно. - Тарасов выцарапал из пачки две сигареты, одну протянул поиздержавшемуся собрату, вторую закурил сам и сел напротив. - Какие новости спрашиваешь, - Зотов со значительным видом выпустил струю дыма и прищурился. - Самая большая. Звони шефу, поздравляй с обновкой.
  
  - Что, белые тапочки купил? Сказал бы мне, я б ему их так, задарма презентовал.
  
  - Тапочки! - передразнил Зотов. - Это мы с тобой тапочки с зарплаты купим, когда получим. Валерий Павлович "Волгу" приобрёл. ГАЗ-24. Тёмно-вишнёвого цвета, если тебя это интересует. И зарплаты не получал. Сколько в комхозе работает, ещё ни разу не получал.
  
  - Это я уже слыхал. Неоднократно. Ровно столько раз, сколько деньги ходил клянчить. Приятная новость. Я рад за него, - Тарасов, вскинув голову, выпустил в лампочку струю дыма и спросил насмешливо, внутренне закипая: - Ещё чем порадуешь?
  
  - Остальные новости похуже. Расчёт за май, июнь, июль будут делать не раньше декабря. Хорошая новость? - Зотов упёрся руками в колени и выжидающе посмотрел на него. - Как она тебе?
  
  - Погоди, - Тарасов опустил взгляд и с некоторой долей небрежения окинул им своего визави. - Ты что говоришь? Какой май, июнь, июль? Я ни за март, ни за апрель, ни отпускные ещё не получал. Кто тебе сказал такое?
  
  - Сам Громов и сказал. Они тут как вороньё налетели, глава, Третьяков, наши начальнички. Глава и велел сегодня затапливать. У Громова спросил, как с зарплатой, тот и ответил, что практически все выбрали зарплату авансами по май месяц. Глава и говорит, так вы ещё хорошо живёте. Учителя ещё с зимы не рассчитаны. Твоя же в школе работает. Говорит, предлагали водкой выдать, они отказываются.
  
  - Выдали уже, - отмахнулся Тарасов. Не в силах усидеть, вскочил и заходил от стены к стене. - Когда этот разговор происходил?
  
  - Позавчера.
  
  - Как я с ними не встретился? Они во сколько приходили?
  
  - Да уж обед начался. Я тут караулить оставался.
  
  Тарасов разразился забористой бранью.
  
  - Это ж надо, какая сволота! Я, когда? В конце июля, нет в начале августа, Христом богом просил зарплату выдать, за сына платить надо было. И у Громова просил, и к главе ходил. А вы-то, почему молчали? - он в ярости остановился перед Зотовым, сверля его гневным взглядом.
  
  - Да, понимаешь, - Зотов развёл руками и виновато посмотрел в сторону, - я тут один был, а у меня такое дело, жена постоянно в контору ходит просит, иногда дают. Начни выступать, вообще ничего давать не будут, а дети учатся...
  
  - Яс-сно! - Тарасов сунул в карманы сжатые в кулаки руки и с шумом втянул носом воздух.
  
  - Здорово ночевали! Чего материтесь? Аж на улице слыхать, - в бытовку вошёл Ромашин с хозяйственной сумкой в руках.
  
  - Да вот, напарник твой развоевался, - Зотов привстал и ответил на ромашинское рукопожатие. - Это ещё не все новости, - продолжал он вновь обретшим уверенность голосом. - Мужики задумали бастовать, сегодня Волков заходил днём, завтра собрание в девять. И Костя тоже поддерживает.
  
  - Где собрание-то? - спросил, нахохлившийся на топчане, Тарасов. - Опять в конторе? Громов лапши на уши навешает и вся забастовка.
  
  - Собрание наше, но Волков тоже будет. Сантехники, гараж, мехцех, все за забастовку. Остались только мы. Начальник предупреждён. Вот такие новости, мужики, - Зотов поднялся и начал прощаться с обоими за руку. - Вся ночь у вас впереди, думайте. Моё мнение, надо выставить требование насчёт спецодежды или компенсации. Зимой поговорили, поговорили, да так и не выдали.
  
  - Ты сам-то как? Будешь бастовать? - Тарасов заглядывал Зотову в глаза, не отпуская руки.
  
  - Я как все, - ответил тот, с усилием отнимая ладонь. - Ну бывайте. Побёг я.
  
  - Что у вас тут за кипиш был? - поинтересовался Ромашин, закинув ногу за ногу и закуривая.
  
  Тарасов пересказал сообщённые Зотовым новости, награждая всех начальников, глав и президентов звучными именами.
  
  - Вот ни хрена себе! - высказался новоиспечённый кочегар, качая головой. - Одним жрать не на что купить, другие "Волги" покупают, и никто зарплату не получает. Бастовать, только бастовать. Я за. А иначе нам зарплаты не видать.
  
  Они докурили, и Тарасов повёл нового напарника знакомиться с душевой и раздевалкой. На лице у того появилось недовольно-разочарованное выражение. Уперев руки в боки, походил, посвистывая по мрачному помещению, разглядывая давно не мытый пол и железные шкафчики.
  
  - Однако и сырость же здесь.
  
  - Топить начнём, посуше станет. Только с труб капать начнёт, - Тарасов показал на проложенные под потолком трубы в бойлерную, на которых Казанцев устроил лежак. - И причём прямо на шкафчики. Короче, на работу приходишь, роба сырая. Я её в бойлерной сушу.
  
  Переодевшись, они подвезли к котлу пару ёмкостей угля. Тарасов поворчал на Ромашина, когда тот взял лопату и, стоя рядом с ним, начал подкидывать во второю топку.
  
  - Сдурел ты, что ли, вдвоём в один котёл подкидывать? Я накидаю.
  
  - Да я потренироваться. Хоть погляжу, как его подкидывать надо.
  
  - Невелика наука. Ты, главное, кидай по всей топке равномерно, чтобы кучи не образовывались.
  
  Они потолковали о качестве угля, и как оно будет этой зимой и Ромашин позвал Тарасова в бытовку.
  
  - Идём перекусим, - и выразительно щёлкнул себя по горлу.
  
  - В честь чего это?
  
  - Ну как, первая смена, положено.
  
  Он щёлкнул латунной застёжкой и извлёк из хозяйственной сумки семьсотпятидесятиграммовую бутылку, заполненную прозрачной жидкостью.
  
  - Из сахара, - сообщил он. - Где кружки?
  
  - А вон, на полочке, - показал Тарасов.
  
  - Ромашин взял две кружки и, заглянув в них, поморщился.
  
  - Сейчас сполосну.
  
  - Ты знаешь что? Спрячь пока бутылку. Времени ещё только одиннадцатый час. Подождём до двенадцати. Сегодня только затопили, кого-нибудь принесёт нелёгкая проверить как тут и что.
  
  
   - 2 -
  
  
  Тарасов как в воду глядел. Они в очередной раз препирались, кому идти подкидывать: каждый уговаривал другого посидеть, их спор, предупреждая о непрошеных гостях, прервал надсадный скрип ворот. Раздались громкие голоса, кто-то, споткнувшись о бадью, выругался, и друзья настороженно переглянулись. Непрошеным гостем оказался не кто иной, как сам Громов. Вслед за ним вошёл чернявый, нагловатого вида мужичок лет тридцати.
  
  - А поч-чему тут сидим? Возле котлов никого нет? - спросил Громов, обходя с традиционным рукопожатием кочегаров.
  
  Если кого-то другого, как, к примеру, того же Константина или Гаврышева, алкоголь делал агрессивными, пробуждая в них жажду полицейски-начальнической деятельности, Громова он, наоборот, делал беззлобным и простодушным, вызывая желание вести задушевные беседы с работягами.
  
  - Перекуриваем, Валерий Павлович, - миролюбиво ответил за двоих Ромашин.
  
  Громов сел на лавку у стены вместе со своим сопровождающим лицом. Сопровождающее лицо безмолвно, с брезгливой миной, разглядывало некрашеные, посеревшие потолочные плахи.
  
  - Я что, я ничего. Перекуривать - перекуривайте, - Громов помахал перед носом рукой, словно дым разгонял. - У вас всё нормально?
  
  - Нормально, Валерий Павлович, - подтвердил Ромашин.
  
  В Тарасове закипала злость и он молчал, насупясь, выискивая к чему прицепиться и начать крупный разговор. В отличие от Ромашина, у которого поддатенький Громов, сделавшийся таким дружелюбным, как у всякого простого человека вызывал сочувствие, и, внутренне посмеиваясь, тот повёл с ним душевную беседу, у Тарасова от вида директора появились совсем другие чувства, ничего общего с дружелюбием не имеющие. В нём жили воспоминания о летнем унижении, всколыхнувшиеся от сообщённых Зотовым новостей, к ним добавились сегодняшние мытарства. Он, инженер, как цыган-барышник, принуждён торговать водкой, а потом, вырученные деньги делить на выплату банку и покупку сена. На то и другое катастрофически не хватало, и то, и другое надо было сделать срочно. Беспросветное бездолье рождало заряд ожесточения, готовый пробить подорванную нервотрёпкой сдержанность. Благодушествующий директор, не подозревая об этом, попался Тарасову под горячую руку.
  
  У Громова стали лишними руки, они самопроизвольно двигались в воздухе, вынудив сопровождающее лицо отодвинуться на край лавки. Он говорил, согласно кивавшему Ромашину, как теперь после ремонта котлов, воздухопроводов, замены дымососов будет легко и вольно дышаться в котельной. Ещё ему хотелось рассказать, какие скоро наступят времена, все получат зарплату и станут довольными и весёлыми.
  
  - Слушай, пан директор, - перебил Тарасов Громова на полуслове, и с того слетело всякое благодушие, - как это получается, что мы вроде бы по май месяц зарплату получили? Я вот за март ещё не получал. К тебе летом подходил, ты шиш мне дал. А начальству докладываешь, что с зарплатой у тебя всё нормально.
  
  Выведенный из себя презрительным обращением и бесцеремонностью, с которой это было сделано, Громов резко посмотрел на хмурого кочегара, но во встречном взгляде было столько ярости, что он укололся об него и перевёл взгляд на Ромашина.
  
  - Ты не получал, другие получали. Вовремя приходить надо.
  
  Тон у Громова стал высокомерно-пренебрежительным и Тарасов завёлся не на шутку.
  
  - Это когда же вовремя? Шапку снять и перед твоим кабинетом стоять? А не много ли ты хочешь, пан директор? И кто другие? Кто другие? Назови. Десятку пристебаев, наверное, выдал, а остальным? Толя, - развернулся он всем корпусом к Ромашину, - ты за март, апрель получил зарплату?
  
  Толя засмеялся
  
  - Кто бы мне её дал?
  
  - Вот видишь, так, кто получал? Я в кабалу к банку влез, просил тебя по-человечески, выдай зарплату, сына в институт определяю. Ты мне дал? Хрен. А себе "Волгу" купил. Значит, есть деньги, только не для всех. Так, надо понимать?
  
  Взбешенный Громов вскочил, нижняя губа у него оттопырилась и мелко дрожала. Сопровождающее лицо рассматривало Тарасова сквозь полуопущенные веки.
  
  - Ну, ты знаешь, не твоего ума дело, на что я "Волгу" купил, понял? Я перед каждым кочегаром отчитываться не собираюсь. Корову продал и машину купил, понял? Вам в апреле зарплату добавили? Вам всё мало? Сидите, к топчанам прилипли и миллионы хотите получать? И учти на будущее, - Громов в остервенении потряс указательным пальцем, - не дай бог поддавшим тебя в котельной увижу. И разговаривать не буду, сразу вылетишь. Случится что-нибудь на смене, пеняй на себя. Я таких умников, как ты, ещё и не так учил. Запомни, - Валерий Павлович засунул руки в карманы варёнок и, сжав зубы, шумно засопел. Теперь он не отводил взгляд, а изображал Вия, обнаружившего незадачливого Хому-философа. Но Тарасов, в отличие от Хомы, отвечал ему насмешливым взглядом и, закинув ногу на ногу, скрестил на груди руки.
  
  - Ну ты, пан директор, меня напугал. Сижу, дрожу весь. Ха-ха.
  
  Тарасовский хохоток высек из громовских глаз испепеляющие молнии, и, ничего не ответив ему, он повернулся к мужичку.
  
  - Поехали, Лёня, они человеческого языка не понимают, - и чуть ли не бегом выскочил из бытовки.
  
  Тарасов поднялся следом, чтобы подкинуть в топку, но дорогу ему загородило сопровождающее лицо.
  
  - Слушай, мужик, ты на кого наезжаешь? А? - он уже не прятал глаз, а в упор смотрел на Тарасова, выпятив подбородок. - Гляди, будешь себя так вести, здоровье попортишь. Учти, я предупреждаю один раз. Понял? Гляди, твоё дело.
  
  Застигнутый врасплох, Тарасов не успел ничего сказать, и перед его носом уже хлопнула дверь.
  
  - Это что за гусь был? - спросил у Ромашина, накидав угля и усаживаясь за стол.
  
  - Лёнька это. Шофёр его. Телохранитель, вышибала, киллер, в общем, - назвал Ромашин сопровождающее лицо не очень понятным ему словом. - Ты кого с ним, с пьяным связался?
  
  - Да хоть душу отвёл, - Тарасов вздохнул. - Каз-зёл! - произнёс он с чувством, а дальше его язык выдал такое, от чего раньше у самого пожухли бы уши. - Давай свою бутыль, - он облокотился на стол и повернул голову к Ромашину. - Что-то в душе загорелось. Запугали всего, до сих пор в себя не приду, - и он презрительно хохотнул. - Корову продал и машину купил. Это по телевизору недавно одна дура-журналистка про работящих людей рассказывала. Аж визжала от восторга. Некоторые люди, оказывается, на печке не лежат, и не ждут, когда им правительство деньги даст, а сами из положения выходят.
  
  Ромашин, у которого иссякло терпение, разлил в кружки самогонку, положил на газетку мелко нарезанное сало, раскромсал луковицу и помидоры.
  
  - Давай, дёрнем, потом доскажешь, - прервал он разговорившегося друга, протягивая кружку.
  
  Самогонка приятно обожгла горло и теплом разлилась по телу. Тарасов сунул в рот половинку помидора и пожевал сало.
  
  - Градусов сорок пять, пожалуй. Ничего, пойдёт, - похвалил он Ромашина. Самогонка подействовала возбуждающе, после скандала с директором, слова сами просились на язык. - А, так, вот. В одной деревне дома не могли достроить и один работящий дед, не стал ждать, пока деньги с неба свалятся, бычка выкормил, продал и на эти деньги свой дом достроил. Это ж надо такой дурой быть, чтобы подобную хреновину сморозить. Бычка продал и дом достроил
  
  - Может, там только шпингалетов не хватало. Вот бычка продал и шпингалетов накупил, - догадался со смешком Ромашин, сочно хрустя луковицей. - Чего витамины не потребляешь? - он протянул половинку луковицы, слепленную из синевато-фиолетовых долек Тарасову.
  
  Тот отрицательно покачал головой.
  
  - Нет, нет. Я его не ем.
  
  - Ишь ты, а я без лука не могу.
  
  
  
  Под утро Тарасов вышел во двор. Заметно подморозило. Верхушка угольной кучи серебрилась в инее, в луже у ворот похрустывал молодой ледок.
  
  
  - Погода нам на руку, - сказал он изо всех сил борющемуся со сном Ромашину. - Жильцы голову района задолбят. С одной стороны не хотелось бы, люди ведь ни причём, что нам зарплату не платят, а с другой, иного пути нет.
  
  - Как мыться-то будем? - спросил неискушённый в кочегарских делах напарник. - В душевой колотун, наверное.
  
  - Под воздушником умоемся. Там вода прямо из котлов течёт.
  
  Собрание протекало быстро. Волков пришёл пораньше, смена, только что, вычистив котёл, плескалась у спускного вентиля, брызжущего во все стороны струями горячей воды.
  
  - На, прочитай, - протянул он листок с требованиями к администрации комхоза, когда Тарасов, наскоро утеревшись, зашёл в бытовку. - Мы вроде всё записали. Может, чего добавите.
  
  Тарасов сел за стол и, отставив руку с исписанным листком бумаги, принялся за чтение. Тут уже всё было, и про зарплату, и про спецодежду, и про "молочные". Но что его удивило, так это два новых требования, про которые он даже не думал. Первое заключалось в выплате материальной помощи к отпуску, либо безвозмездной выдачи угля, но самое главное требование ни много, ни мало гласило о замене руководителя комхоза, Громову выражалось недоверие. Тарасов поднял удивлённый взгляд, Волков переступал с ноги на ногу и ревниво следил за выражением его лица.
  
  - Всё правильно, - засвидетельствовал он своё мнение, возвращая председателю профкома листок со следами усердного чтения. - Только не слишком ли круто? Думаешь, будут нам эту матпомощь платить? Они хотя бы на зарплату деньги нашли.
  
  - Будут, - ответил Волков со злым убеждением в голосе. - Конторские втихушку второй год получают.
  
  - Погоди, дай сообразить, - Тарасов потёр кончик носа, поглядел, прищурясь на Волкова. - По-моему, этот пункт надо не так записать. Сейчас в основном все отпуска отгуляли, а пока дело до новых дойдёт, много воды утечь может. Надо этот пункт узаконить на всю оставшуюся жизнь. Нужно включить его в колдоговор. Будет он в колдоговоре, у нас появится основание требовать его выполнение. Так, по-моему.
  
  Пока Тарасов читал, бытовка наполнялась народом. Пришёл даже свежевыбритый дядь Саша, облачённый в подарок сыновей - ярко-синий свитер и куртку, состоявшую из одних молний и делавших его лет на десять моложе. Он сел рядом со ссутулившимся Новосёловым, печально и невесело глядевшим на белый свет, и подтолкнул его локтём. Но Новосёлов против ожидания ничего не сказал, а только покачал головой.
  
  - А что, это мысль, - согласился Волков. - Добро, я так и сделаю. Ну, а что насчёт нашего клоуна скажешь?
  
  - Да что я скажу. Думаю, на лесоповале его давно топор заждался. Только надо чтобы о нашем решении в администрации знали.
  
  - Ну, а как же. Один экземпляр у нас будет, один Громову вручу, один отдам в администрацию. - От беспрерывного курения в бытовке стало трудно дышать, и першило в горле. Волков глянул на часы. - Время девять. Кто не пришёл, тот опоздал. Мужики! - громко сказал он, повернувшись от стола. - Все про забастовку слыхали? - дождавшись утвердительного гула, объявил: - В субботу начинаем.
  
  - Да мы хоть сейчас готовы, - хохотнули вокруг.
  
  - Нет, - засмеялся тоже Волков, - надо сроки выдержать. Значит так, мехцех, гараж, с понедельника не работают, только в случае аварии. Воду прорвёт или ещё что. Все приходят и сидят.
  
  - Сантехники всегда так делают, и забастовки не объявляют, - опять засмеялся кто-то.
  
  - Погодите, мужики, дайте сказать, - запротестовал на шутки Волков. - Значит, вы. Насосы все работают, котёл подтапливаете. Ну, смотрите сами, как лучше. Главное, чтобы не перехватило. Градусов двадцать на обратке держите.
  
  - Да ну, с чего перехватит, мороз, что ли.
  
  - Только вот что, мужики, во время забастовки никаких пьянок. Это в наших интересах, по-моему, всем ясно должно быть. Кто у вас в субботу с утра стоит?
  
  - Мы, - отозвался от стола Тарасов.
  
  - Считайте, что вам повезло. Вы уже не топите.
  
  - Как оно нам повезло, это мы позже увидим. Сергей, - позвал Тарасов своего сменщика Илюшина, - в субботу утром котёл почистите, кучку жара оставьте, может, к вечеру подтопим.
  
  Илюшин основательно восседал на лавке, ни дать, ни взять, боярин среди смердов, обводил всех большими воловьими глазами и, стараясь не пропустить ни слова, вслушивался в разговоры, только что руку ковшичком к уху не приставлял. Дождавшись затишья, и он вставил своё слово, на Тарасова и внимания не обратил.
  
  - Зря вы, мужики, на Громова наезжаете, - обвёл он всех серьёзным, озабоченным взглядом. - Молодой он ещё. Его наши змеи зажали, он не знает, за что ухватиться. Я бы такого не писал в требованиях.
  
  - Ты, друг милый, по какой месяц расчёт получил? - ехидно прищурился Тарасов. Невзлюбили они с Илюшиным друг друга с самого дня его появления в котельной, и ни одной пересменки не проходило без взаимных подковырок. Тарасов вначале молча терпел все придирки, но уж слишком высоким специалистом кочегарского дела тот себя ставил. Но не это больше всего раздражало Тарасова в Илюшине. Любил Сергей делать понимающую физиономию в беседах с начальством. Как не пытался потом состроить вид, что о производстве рассуждал, тон его и беспрерывное поддакиванье о другом говорили. Сейчас уж никак нельзя было оставить без внимания его заявление. "Ишь, хитрец, какой, с умыслом действует, - расшифровывал илюшинские слова Тарасов, - стукач найдётся, авось припомнит, что вот, мол, Илюшин против был. Предостерегал". Поэтому, кривя губы в язвительной усмешке, давил на Илюшина занозистым взглядом. - Чего замолк-то? - переспросил настырно.
  
  - Это мои проблемы, огрызнулся Илюшин. - Уж, если хотите знать, я вообще против забастовки. Денег нет, они что, нарисуют их? У администрации денег сейчас нет, верно вам говорю. Зря мы затеялись.
  
  - Ну ты даёшь! - раздался многообещающий голос забияки Осипова.
  
  - Я что, я как коллектив решит, - пошёл на попятный Илюшин. - Своё мнение каждый может иметь, не старые времена.
  
  - При старых-то временах и думать бы не думали из-за зарплаты бастовать, - вставил своё слово дядь Саша.
  
  Илюшинские высказывания разозлили всех.
  
  - Это уже их вопрос, где деньги брать. Рисовать или к барину в Москву ехать. Мы две недели назад предупредили, - рассердился Волков. - Вы что, против забастовки?
  
  - Кого ты его слушаешь? - не выдержал Ромашин. - Он всю жизнь такой. Обязательно наперекор всем сказать надо. Бастуем мы, какие могут быть разговоры.
  
  - Смотри-ка, как Волков взялся, - говорил одобрительно Тарасов, проходя по двору котельной. - Я думал он мямля мямлей, а он, оказывается, крутой мужик.
  
  За воротами распрощались. Ромашин свернул направо в переулок, Тарасов налево.
  
  
   - 3 -
  
  
  Однако топить веселей, - резюмировал, потягиваясь до хруста в суставах, Ромашин, совершив по кругу очередной обход бытовки. Он налил в банку воды и сунул туда почерневший от заварки самодельный кипятильник, сооружённый умельцами электродела из пластинок от вставок. - Чаю попить ещё, что ли.
  
  - Два часа отбастовали, - сказал Тарасов, потерев нывшую с утра шею. - Что-то шея мне сегодня покоя не даёт. Не иначе, как накостыляют нам нынче по шеям.
  
  - Не боись, - ответил Ромашин, выдёргивая из розетки вилку. Он всыпал в забурлившую воду добрую горсть и накрыл банку картонкой. - Пусть взопреет. Скукота-а, скукота-а, - он поглядел в окно, надеясь увидеть там что-нибудь поинтересней угольной кучи, но, кроме стайки воробьёв неизвестно, что искавших среди угля, никаких изменений не обнаружил. Вконец заскучав, сел за стол на край топчана и развернул валявшийся на столе промасленный обрывок газеты. - Купи-продай, не интересуешься?
  
  Тарасов покачал головой и передёрнул плечами.
  
  - Однако похолодало у нас, - он подошёл к электрокотлу, заглянул туда, сняв прикрывавшую его щербатую крышку, долил из чайника воды и, повернувшись к стене, вдавил в чёрную коробку автомата белую кнопку. В котле зашипело и через несколько минут забулькало.
  
  Ромашин, изучив рынок автомашин, и, попредставляв, как бы он нанял себе в секретарши интересную высокую блондинку, владеющую иностранными языками и готовую к каким-то услугам, поднял настороженно голову и выглянул в окно.
  
  - Гости к нам прибыли. Полный УАЗик. Та-ак, Третьяков собственной персоной, клоун наш, Евдокимов.
  
  - А говоришь, полный УАЗик. От троих-то, поди, отобьёмся, - Тарасов потянулся, прогнув назад спину, и сел на лавку, вытянув ноги и засунув руки в карманы куртки. По лицу его блуждала загадочно-торжествующая улыбка. В котельной уже скрипел уголь под твёрдыми, решительными шагами.
  
  Первым появился Третьяков. Снаряжён он был, как в бой шёл. На нём красовалась пятнистая форма, высокие шнурованные ботинки, кожаное кепи, только автомата не хватало. "Сейчас гаркнет, встать, смирно!" - с сарказмом думал Тарасов, наблюдая за действиями первого зама районного главы.
  
  - Гляди-ка, а у них тепло! - повернулся зам к шедшему за ним Громову. - У них тепло, - повторил он, в рисованном недоумении разводя руками. - Здорово, мужики!
  
  - Здрасьте, - ответил Ромашин, Тарасов только головой кивнул.
  
  - Почему сидим, почему не топим? Уголь есть, оборудование исправно, почему не у котлов, а здесь - на лавках?
  
  - Бастуем, Алексей Владимирович, зарплаты не получаем, - опять за двоих ответил Ромашин и в голосе его Тарасов не уловил твёрдости. У него что-то позванивало в голове, а внутри, обдавая душу холодком, шевелилось давно забытое чувство, как перед мальчишеской дракой. "Ну давайте, давайте, сейчас получите". Он оглядел начальников, пытаясь по выражению их лиц понять с какими намерениями те прибыли. У Громова и Евдокимова, скромно примостившихся на топчане, сочувствия он не прочитал. Евдокимов чуть ли не с открытым ртом внимал Третьякову, а Громов надменно усмехался, глядя куда-то вверх. Сам же Третьяков имел вид разгневанного начальника, учиняющего разнос нерадивым подчинённым. Он потёр руки и оглядел обоих забастовщиков.
  
  - Это не даёт вам права на забастовку, - веско и внушительно произнёс он. - Денег нет, зарплату, эта, не получают, но все, понимаешь, работают. Я не понимаю, - голос его возвысился до патетических нот и он потряс перед собой руками, - как можно, придти на работу и ничего не делать. Сесть и сидеть. Мне это непонятно. Не-по-нят-но, - лицо его выражало неподдельное удивление и он повторил ещё раз: - Не-по-нят-но. Вот ты, - он с каким-то даже воодушевлением ткнул пальцем в Тарасова, - объясни мне как так можно, придти на работу и ничего не делать, - он выпростал из-под обшлага рукава часы. - Ты на смене уже почти три часа, и даже не пожелал переодеться. Я у тебя спрашиваю, отвечай, почему придя на работу, ты сидишь, посиживаешь?
  
  - А ты меня обеспечил спецодеждой? - взял его на "ты" Тарасов и по вздрогнувшему лицу понял, что Третьякову такое обращение к его персоне не понравилось. У меня не во что переодеться, а в чистом я работать не собираюсь. Ты не покрикивай, а спецодеждой для начала обеспечь. Да, я пришёл на работу и не работаю. И что дальше?
  
  
  - Дальше что? А дальше, эта вот что, собирай манатки и мотай на все четыре стороны. Такие как ты косяками ходют. Только свистни, в очередь встанут.
  
  - Манатки я соберу тогда, когда посчитаю нужным. Вначале ты мне зарплату выдай, а потом я и сам уйду. Пока зарплату не получим, мы топить не будем, ясно?
  
  Они уже не разговаривали, а кричали, краем глаза Тарасов видел неприкрытое ехидство во взгляде Громова, Евдокимов силился тоже вставить слово, но только жевал губами. На лице Ромашина читался азарт. Инициатива была на стороне Третьякова, давал себя знать богатый опыт общения с людьми. Он опять с пафосом заявил, что не понимает, как это можно придти на работу, ничего не делать, мало того, ещё и рассчитывать за эти дни получать зарплату. Тарасов хотел сказать, что он тоже не понимает, как это можно работать и ничего за свой труд не получать, но Третьяков даже руку вверх вскинул.
  
  - Ты погоди, не перебивай. Я объехал весь район, всем сейчас трудно. В "Заре" люди год зарплату не получают, но все терпят...
  
  Терпение Тарасова на этом кончилось. Не обращая внимания на протесты Третьякова, он перебил его словоизвержение, и бросал ему в лицо обвинения, перебирая их как булыжники и высматривая, которое потяжелее.
  
  - Ну, знаешь, у каждого своя голова на плечах. Охота терпеть, пусть терпят, а у нас терпелка кончилась. Тебе русским языком объяснили, у нас официальная забастовка, по решению всего коллектива и профкома. А что дела в районе плохи, так это с тебя надо спросить. Это результат твоей великой деятельности. Это не мне, а тебе надо манатки собирать, пока окончательно всех по миру не пустил. Не можешь руководить, освобождай кабинет, мы выберем того, кто сможет. А орать на меня нечего, я не из слабонервных, - Тарасов жёг Третьякова гневным взглядом. Он умолк, тяжело дыша, и чувствуя, как у него непроизвольно подёргиваются уголки губ.
  
  Дряблое лицо Третьякова побагровело и пошло бурыми пятнами. Евдокимов сидел с видом человека, ожидающего грома небесного. Но гром не грянул, а Третьяков, повернувшись к ним с Громовым, спросил сдавленным голосом, словно глотку удавкой перехватили:
  
  - Кто у вас профкомом командует?
  
  - Волков, сантехник, - ответили они в один голос, словно школьники на праздничной декламации.
  
  Третьяков облизнул пересохшие губы, постоял в раздумье и сел рядом с Громовым.
  
  - Давайте поговорим, как мужики с мужиками. Начались заморозки, сегодня утром семь градусов мороза было. Мне женщины всё утро звонют, в квартирах холодно, дети плачут...
  
  На язык просилось что-то эдакое, язвительное, наверное, с голоду, потому что родителям зарплату не платят. Но его оппонента, поднаторевшего в неистощимом словоблудии, не так-то просто было остановить. Потерпев фиаско в кавалерийском наскоке, он на ходу сменил тактику. Тарасов, как-то вдруг, сразу, успокоившись, с невозмутимым видом, будто и не клокотало только что у него внутри, и не выплёскивалось через край, и не он вовсе оскорблял в лучших чувствах одного из руководителей района, принялся изучать щели между потолочными плахами. А Третьяков, словно задушевную беседу вёл о светлом будущем где-нибудь на полевом стане, нагоняя послеобеденную дрёму, повествовал о тяготах нынешнего бытия, и сколько сил и нервов тратят они с Андреем Никодимовичем, чтобы хоть как-то облегчить жизнь труженикам полей и бюджетной сферы на подвластной им территории. И как нехорошо, принимая всё во внимание, сводить на нет их усилия.
  
  - Я вам обещаю, - подытожил он соё сказание, - эти две недели комхоз будет стоять у нас на контроле. С учителями мы рассчитались, - Тарасов чуть не расхохотался, припомнив в какой валюте жена получила зарплату, - хотели рассчитаться с медиками, но поскольку вы припёрли нас к стенке, будем рассчитываться с вами. Сразу всё не получите, но даю вам гарантию, весь приход будем направлять вам и за полторы-две недели, зарплату за два месяца вы получите. Договорились, Валерий Павлович? - повернулся он к начальнику комхоза.
  
  - Договорились, - кивнул Громов. - Всё что получим, пойдёт на зарплату.
  
  Третьяков встал, поскрипел ботинками и совсем уж задушевным тоном, каким за бутылкой сорокоградусной дружеские разговоры о жизни ведут и на неё жалуются, сказал ни к кому конкретно не обращаясь:
  
  - Ведь всё на этой вот шее сидит, - склонив слегка голову, похлопал себя по загривку, чтобы не дай бог, никто шеи не перепутал. За всё мы отвечаем. Вы взъерепенились, а спрос с нас. Мне с самого утра звонют, почему тепла нет. С меня спрашивают, не с вас. Андрей Никодимович в отъезде, на учёбе в области, а так ему звонили, он бы сейчас здесь был. Ну что, идём, - обернулся он к комхозовскому начальству. - Мужики всё поняли, сейчас затопют. Договорились, будем топить? - и он тёплым отеческим взглядом посмотрел вначале на Ромашина, потом на Тарасова.
  
  
  Тарасов развёл руками и, опережая Ромашина, не будучи уверенным в его стойкости перед душещипательным краснобайством, ответил с сожалением:
  
  - Нет, не договорились. Везите сюда Волкова, собирайте профком. Вынесут решение прекратить забастовку, никаких споров, тут же затопим, а вдвоём мы против коллектива не пойдём. Тепло нужно, - он повернулся всем корпусом на лавке, посмотрел на державшегося за дверную ручку Третьякова, вздохнул и закончил, будто от надоедливой жены отмахнулся: - Лопаты у топок стоят. Вперёд и с песнями!
  
  Третьяков крякнул с досады и вышел за дверь.
  
  - Эта еще, что за орёл у вас объявился? - спросил, остановившись возле холодного котла, у ткнувшегося в его спину Евдокимова.
  
  - Да есть кадр, - неопределённо ответил тот. - Сильно умный. Всё ему не так. То чад мешает, то сквозняки, то насос не такой. Уж хоть бы что-нибудь одно. Если сквозняки, так какой чад, а если чад держится, значит, сквозняков нет.
  
  - Таких учить надо, - нравоучительно объявил Третьяков, - или избавляться.
  
  - Примем меры, Алексей Владимирович, - поспешил уверить своего благодетеля Евдокимов. Громов стоял сзади, насупясь.
  
  Третьяков оглянулся на дверь в бытовку и пошёл из котельной, у ворот замешкался и Евдокимов, вытянув руку, отворил тугую створку. Не доходя до УАЗика, все трое остановились.
  
  - Тобой, Валерий Павлович, Андрей Никодимович будет очень недовольным. Как же вы допустили до забастовки? Такого ещё не было, шуметь шумели, но бастовать, не бастовали.
  
  - Да кругом бастуют, - вскинулся Громов, задетый таким обвинением. - Телевизор включи, кругом одни забастовки.
  
  - То кругом, а я про наш район говорю, - отрезал ответственный зам. - В нашем районе ещё не бастовали. Волков что за человек? Как вы допустили, чтобы его выбрали?
  
  - Ну, уж вы скажите, Алексей Владимирович, как допустили? Они нас не спрашивали, проголосовали и выбрали, - обиделся Громов.
  
  - С массами, Валерий Павлович, работать надо, - назидательно сказал Третьяков, силясь заглянуть в глаза высившемуся над ним Громову. - Берите, ребята, пример с верховной власти, все вокруг недовольны, а выбирают того, кого нужно.
  
  - У нас телевидения нет, - засмеялся молодой директор, - чтобы мозги пудрить.
  
  Третьяков нетерпеливо поморщился.
  
  - Вы когда людям последний раз деньги давали?
  
  - В июле, аванс по сто, - нехотя ответил Громов.
  
  - Надо было в сентябре, перед запуском по сто пятьдесят выдать, чтобы рты заткнуть. Умные люди так и поступают, а вы прозевали этот момент. Вот и заварилась каша. Ты, Григорий Николаевич, - Третьяков едва не ткнул пальцем в живот Евдокимова, - в стороне не стой. Ты зам и тоже должен в такие дела вникать.
  
  Громов скрыл усмешку, уж не ему ли эта реплика предназначена? Евдокимов согласно кивнул. Ему хотелось сказать, что он не вылазил из котельной всё лето, а к денежным делам Громов его не подпускает, но, глянув искоса на своего начальника, почёл целесообразным только промямлить невразумительно:
  
  - Учту, Алексей Владимирович.
  
  Тарасов глубокими затяжками выкуривал вторую сигарету, табак не успевал прогорать и держался на сигарете кособоким рдяным столбиком.
  
  - Что там они? - спросил у Ромашина, глядевшего в окно.
  
  - Беседуют у машины, - послышался полупрезрительный ответ. - Никак наговориться не могут. Речь твою обсуждают. Ну, ты и выдал!
  
  - Н-да. Теперь жди ответного удара, - Тарасов поочерёдно сжал пальцы на руках и хрустнул суставами. - А про чай-то мы и забыли! - он переставил лавку к столу и налил из остывшей банки тёмно-коричневую жидкость в кружку. - Тебе налить? - спросил и, не дождавшись ответа, налил и Ромашину. - Сбегай начальников позови, а то обиделись, наверное, что без них пьём. Банку-то видали.
  
  - Не переживай, - успокоил его Ромашин. - Ничего они нам не сделают. Мы же не сами по себе работу бросили.
  
  Тарасов отхлебнул тепловатую, вяжущую во рту жидкость.
  
  - Остыл гадство. Сейчас, конечно, ничего не сделают. Погоди, пройдёт маленько времени и жди пилюль.
  
  
   - 4 -
  
  
  Новосёлов в воскресенье вечером пожал плечами.
  
  - Тишина. Константин в обед позвонил откуда-то, а приезжать, никто не приезжал.
  
  Они поиграли до двенадцати в дурака замызганными полустёртыми картами, закрючили ломиком ворота и двери в котельную, и легли спать.
  
  Разбудила их в половине седьмого, пришедшая на промысел, баба Рая. Первым вскочил Ромашин, сел, протирая глаза и вслушиваясь в непонятную возню у закрытых ворот. Шум стих и через несколько минут раздался скрип и шорох осыпающегося под чьими-то ногами угля.
  
  - Кого там принесло? - сказал в пространство и отправился выяснять причину непонятных звуков, прервавших его сон.
  
  Вернулся он, беззлобно посмеиваясь, в сопровождении весело щебечущей бабы Раи.
  
  - Да возьми, вот, - протянул измятую пачку с несколькими сигаретами, глядя, как бабка заелозила по полу.
  
  - Ой, а как же вы, касатики? - спросила она, подымаясь на ноги и принимая подарок.
  
  - У нас ещё есть.
  
  - Ну, дай вам бог здоровья! - поблагодарила старуха и пошла из бытовки, шлёпая порванными в задниках галошами.
  
  Тарасов потянулся, зевнул, поставил кипятиться чай и вслед за Ромашиным сходил умыться в насосную.
  
  - Не пойму я эту бабку. Она почему, как нищенка, живёт? - спросил, усаживаясь за стол. - Неужели пенсии совсем не получает? Или родственников нет?
  
  
  
  - Да почему не получает? Получает что-то. Дети у неё есть. Она всю пенсию лоботрясу своему в город отправляет, - объяснил Ромашин, со смаком пережёвывая копчёное сало.
  
  - Сам коптил? - спросил Тарасов, отправляя в рот аппетитно пахнущий светло-коричневый, с тёмной корочкой по краям, пластик. --А я так никак не выучусь.
  
  - Угу, немного перестарался, сверху затвердело. Ничего тут хитрого нету. Есть у неё родственники. Дочь здесь живёт, старший сын где-то, не знаю, в дальних краях, я его уж лет десяток не видал. Младший тут - в городе. С дочкой рассорилась, года три назад, однако. Та к ней и на порог не заходит, и знать не знает. А сын болтается, как дерьмо в проруби, она ему всю пенсию отдаёт. Да он вот, летом приезжал. Так и живёт - одну голимую картошку ест. Окурков насобирает, табак вытряхнет, цигарку свернёт, закурит и сидит на порожке.
  
  - Да как же так можно поссориться с матерью? Все ссорятся. Но мать с голоду помирает и хоть бы хны.
  
  - Чужая семья потёмки, - Ромашин вытер вспотевшую от горячего чая лысину. - Да она, баба Рая, маленько на голову слабовата. Из-за пенсии у них свара и пошла. Обе упрямые. У дочери муж инвалид и детей трое, а мать пенсию брату отдаёт. Ей это не понравилось, пусть брат работу ищет или с матерью живёт. Я её, мол, почему кормить должна? Брат бездельничает, а я спину с утра до вечера гну, своих ртов хватает. Я что слышал, то и говорю, а как там у них на самом деле, кто их знает.
  
  - Да это ж что за сын такой, последнюю копейку у матери забирает. И дочь, тоже хороша.
  
  Ромашин, не отвечая, пожал плечами.
  
  Пришедшему с молодым напарником Илюшину, Тарасов говорил на прощанье:
  
  - Мы свою вахту выстояли. Теперь ваша очередь. Вам, ребята, всего лишь день простоять да ночь продержаться, а там и мы подоспеем.
  
  - Что тут было! - хохотнул Ромашин. - Пыль до потолка стояла.
  
  - Так и не топили? - глаза Илюшина перебегали с одного на другого.
  
  - Не-а!
  
  - Мы тоже не будем, правда, дядь Серёжа? - воскликнул молодой.
  
  - Тебе бы только бездельничать, - проворчал старший товарищ.
  
  С утра по небу шли низкие косматые облака, подгоняемые холодным, пронизывающим ветром. Тарасов рискнул и рассыпал по огороду оставшуюся не перебранной картошку. Вытряхнув пыльные мешки, сел на крыльце перекурить. Над тополями, затенявшими центральную улицу, к мрачным сентябрьским облакам поднимался дым. Он выбросил окурок и вышел за калитку. Пройдя сотню метров по улице, посмотрел в сторону котельной. Из трубы, загибаясь по ветру, тянулся густой чёрный шлейф. Сунув руки в карманы, постоял, любуясь на верхушку трубы, торчавшей между тополями. "Вот же гад Илюшин, всё-таки затопил. Штрейкбрехер".
  
  В среду, сдавая смену, Илюшин разводил руками.
  
  - Ну, а я что? Громов приезжал, говорит, люди мёрзнут. В среду должны начать расчёт. Тоже ведь, мужики, понимать надо, не май месяц на улице.
  
  - Волков был? - Тарасов посмотрел сверху вниз на своего неустойчивого собрата.
  
  Илюшин замигал глазами и заегозил по лавке.
  
  - Что Волков? Что Волков? - бросил он с вызовом и, укрепляясь покрепче на лавке, привалился к стене спиной. - Волков зарплаты не платит.
  
  - Эх, Сергей, Сергей, - проговорил Тарасов и, подойдя к телефону, позвонил в контору. Выслушав ответ, со злостью повесил трубку на рычаг. - Денег нет и не предвидится. Он тебе не сказал, в какую среду начнут давать? - со злым презрением посмотрел в забегавшие глаза Илюшина. Тот начал что-то объяснять, но Тарасов сплюнул под ноги и ушёл к котлам, хлопнув дверью. Штукатурка, покрытая вокруг косяка узором трещин, задрожала, из угла вывалился увесистый кусок и, ударившись о бетонный пол, рассыпался на мелкие осколки.
  
  - Ну вот. А я подмёл только что, - проворчал укоризненно Илюшин, но Тарасов уже не слыхал его.
  
  За десятичасовым чаем Тарасов объяснял своё возмущение невозмутимо дующему в кружку Ромашину:
  
  - Я не против того, что топить начали. Всё понятно, жители не причём, что нам зарплату не платят. Но надо было это узаконить, так и так, администрация обязуется выплатить до такого числа зарплату, профком прекращает забастовку, при невыполнении администрацией своих обязательств, забастовка возобновляется. На путнем производстве такой ерундистики бы не произошло.
  
  Тарасов по привычке примерял к заводу складывающиеся ситуации. Иногда он спрашивал у самого себя, жалеет ли о своём уходе. Однозначного ответа он сам себе дать не мог. Он ушёл, как отрезал. Позже, стороной, узнавал о повальных бессрочных отпусках без содержания, создающихся и разваливающихся кооперативах. Но нынешнюю обстановку он не знал.
  
  
  
  Этим летом, отвозя деньги в институт, заходил на свой завод. Побродив по знакомым улицам, почувствовал, как, рождая щемящее чувство тоски, в нём всколыхнулись воспоминания, ему нестерпимо захотелось окунуться в привычную атмосферу, пообщаться часок с друзьями. Он пошёл не через проходную, где требовали пропуск, а через известный всему заводу лаз в заборе. Что его сразу поразило, едва он оказался на заводской территории, не слышался привычный шум. Вид полупустых цехов, бесцельно слоняющихся людей, молчаливых станков, болью резанул по сердцу. Он не ожидал этой боли и удивился самому себе. Раньше по заводским проездам из цеха в цех без устали сновали безномерные ЗИЛы, теперь он полчаса бродил по заводу и только один раз уступил дорогу. Ему расхотелось проведывать старых знакомых, в душе возникло чувство, словно он собрался обсуждать с кем-то недавние похороны близкого человека и, хмурясь, и ругая себя взбалмошной барышней, Тарасов поскорей вернулся к лазу.
  
  Он не мог понять себя. Нынешняя жизнь, всё то, что творилась и происходило вокруг, казалось ему беспросветным пасмурным небом с тяжёлыми, давящими тучами, когда порой налетит промозглый сырой ветер, то брызнет холодный дождь, а в душе одна тягучая тоска и не верится, что небо бывает чистым и на нём светит солнце.
  
  Положа руку на сердце, полностью, один к одному, возвращать прошлую жизнь не хотелось. Многое в том, доперестроечном времени, ему не только не нравилось, но и вызывало внутренний протест. Как он понимал, многие купились именно на этом, поверив в зажигательные речи краснобаев-ниспровергателей и, уподобившись классику материализма, вместе с грязной водой выплеснули из ванны и дитя, а теперь блуждали в тёмном мрачном лабиринте, попадая в пасть кровожадного чудовища и, спасаясь от него, ещё больше запутывались в тупиках и переходах. Но не было среди людей нового Тесея, способного победить вызванного ими из небытия Минотавра и вывести их из душного, запутанного подземелья, куда они забрались по собственному недомыслию.
  
  Несколько лет назад, воспринимая с иронией обещания златых гор, в глубине души радовался избавлению от гнёта указующего перста. Природа не терпит пустоты. Один гнёт сменился другим, с той разницей, что вчерашний по сравнению с нынешним, выглядел детскими проказами рядом с террором банды распоясавшихся грабителей, не останавливающихся ни перед чем. Вчера он осознавал себя человеком, сегодня превращался в существо с психологией "обманутого вкладчика", которому отказано в праве на человеческое достоинство.
  
  
  Глава 12
  
  
  - 1 -
  
  
  Ночная выматывала все силы, принимая после неё душ, он приспособился перекрывать поочерёдно вентили, приводя тело в чувство контрастом температур, а под занавес вообще обливался холодной водой, это до некоторой степени взбадривало. Перекуривая перед уходом, ощущал прилив сил. Дома усталость наваливалась опять и, кое-как перекусив, в прямом смысле, падал на диван. Падал, проваливался в какую-то муть и мучался в кошмарах. Дохли свиньи, Новосёлов исподтишка бил раскалённым "шилом" по голове, взрывались котлы, а в последнее время появилось новое наваждение. Он просыпался от едкого запаха тлеющей ваты. Хотя в доме он никогда не курил, сновидение было до того ясным, что, усевшись на диване, начинал искать непогашенную сигарету. После двух часов мучений, подымался. Дальнейший сон грозил ночной бессонницей. Часть сил возвращалось, но тело оставалось вялым и двигалось, как в замедленной киносъёмке. Мышцы сокращались нехотя и через силу, мысли ворочались объевшимися бегемотами, сама голова разваливалась от переполнявших её чада и звона.
  
  Пожевав без аппетита макароны по-флотски, Тарасов из красно-чёрной банки высыпал две чайные ложки растворимого кофе в свою особую, из обливной керамики, чашечку и наполнил её до половины кипятком. Голова немного прояснилась, а звон стал мелодичным. Подлакировав кофе сигаретой, взялся за работу. Приготовил коровам сена на вечер и утро, запарил свиньям комбикорм, картошку варить было некогда, дождался двух часов и отправился в контору за деньгами.
  
  Пробираясь через толчею на первом этаже, столкнулся с радостно улыбнувшимся Барышевым, у которого как всегда не было курева. Одаривая его сигаретой из полупустой пачки, пожал холодную вялую руку.
  
  - Ну, как живёшь? - спросил из приличия.
  
  - Хреноватенько. А ты как?
  
  - Да и я так же.
  
  Разговаривать было не о чем, и Тарасов заторопился на второй этаж.
  
  На удивление, возле окошечка в кассу никто не толпился. Кассирша оторвалась от своих бумажек и, глянув на него, сказала:
  
  - Я уж думала, вам деньги не нужны. Получайте, - и она протянула ведомость. Тарасов рассчитывал на миллион, но получил меньше восьмисот. - Я ничего не знаю, - ответила кассирша, - узнавайте в бухгалтерии, наверное, все авансы вычли.
  
  Так и оказалось. Половина мартовской зарплаты ушло на авансы. Деньги выдали мелкие, и он набил ими полные карманы.
  
  Хлопнув туго припружиненной дверью, Тарасов вышел из конторы. На дорожке стоял нахохлившийся Новосёлов и, сжимавший в руке большой газовый ключ, Волков.
  
  - Ну что, получил? - спросил профсоюзный бог, протягивая свободную руку.
  
  - Получил. Знать бы ещё, когда следующий раз получать будем. В этом году или будущем?
  
  - Вот то-то и оно.
  
  - А ты кого тут с таким большим ключом поджидаешь? - усмехнулся Тарасов. - Не на начальника ли теракт готовишь?
  
  - Не мешало бы. Мне только с таким ключом и ходить теперь, - и Волков похлопал по мясистой ладони увесистым инструментом. - Ко мне этот, телохранитель его, подходил уже.
  
  - Лёнька, что ли? Ну, ну и чего ему надо?
  
  - Предупреждал. О моём здоровье печётся, - губы Волкова иронически изогнулись. - Так что мне не с ключом, а с автоматом ходить надо.
  
  - Надо же какой крутой! Мне то же самое говорил. Этот клоун ещё только затопили, до забастовки, проведывал нас в подогретом состоянии, часов в одиннадцать. Ну мы с ним и сцепились. Лёня потом о моём здоровье забеспокоился. Страсть, какой крутой! - Тарасов хохотнул презрительно.
  
  
  - Мы тут собрались завтра с мужиками к главе идти. Шофера, мехцеховские, надо бы кого-то от котельной. Пойдёте? - Волков с прищуром посмотрел на обоих кочегаров.
  
  - Почему бы и не сходить? - Тарасов отвёл в сторону ветку яблони-дички, лезшую прямо в лицо, и спросил у Новосёлова: - А ты, Боря?
  
  - Без меня, мужики. Я всё, отвоевался, - Новосёлов безнадёжно махнул рукой.
  
  - А что так? - не понял Тарасов.
  
  - На больничном я. С утра ходил на приём, месяц не меньше, - он поглядел на выжидающе смотревших на него Волкова и Тарасова. - Спина замаяла. Ни согнуться, ни разогнуться. Ноги вот ещё. Там как понавыписывала, понавыписывала, на полмиллиона. А я всю зарплату раздал по долгам. Приходил вот, - он кивнул на здание контор, - думал, может ещё дадут.
  
  - Они дадут, - кивнул Волков.
  
  - Так что, ничего не дали?
  
  Новосёлов вздохнул.
  
  - Почему не дали? Дали. Под зад коленкой. В список внесли, может, на той неделе, тысяч сто пятьдесят. Сразу всё не получится.
  
  - Ну, сейчас- то у них деньги есть, - возмутился Тарасов. - Чего они голову морочат?
  
  - Ну, я хрен его знает, - раздражённо ответил Новосёлов. - Ладно, мужики, бывайте, - он махнул им рукой и пошёл деревянной походкой.
  
  Они посмотрели ему вслед и Тарасов спросил, возобновляя прерванный разговор:
  
  - С каким вопросом-то идти?
  
  - Всё с тем же, который в требованиях писали. Думали, кость сунули, мы и позабыли, ни хрена подобного. Сегодня сходили да впустую. Планёрка у них, на нас времени не хватило. Назначили на завтра, на десять часов. Мы тут уже целую петицию накатали.
  
  - Э-э, Коля, всем нашим петициям грош цена. Забастовка - оружие пролетариата. Так-то, а ходить, просить, только ноги бить. Пойти-то, почему не пойти. Пойду. Только знаешь, пока нынешняя власть у власти, всё это мышиная возня. Наши заботы им до лампочки, поймите, ребята, это, наконец.
  
  - Ну-у, ты уж в политику полез. Мне так до фени, кто у власти, лишь бы деньги платили.
  
  - Вот, вот, - Тарасов похлопал Волкова по плечу. Их толкали на узкой дорожке, и они вышли на улицу. Под ногами захрустел не растаявший ледок, болтавшийся в луже, наполнявшей выбоину у калитки, и Волков сказал:
  
  - Смотри-ка обед, а даже нисколько не тает. Рано в этом году прижимать начинает.
  
  - Растает ещё, погоди, - буркнул ему в спину Тарасов. Его задели слова Волкова и, хотя он уже сколько раз давал себе слово не вступать в споры о политике, но вариться в собственном соку иногда становилось невмоготу, и его так и тянуло высказать свои мысли вслух. - Все прекрасно понимают, что нужно делать, никуда от этого не денешься, сама логика событий говорит об этом. - В своей речи он старался приблизиться к своему новому окружению, и порой перегибал палку и выглядел косноязычным неграмотным кочегаром, но, когда увлекался, говорил "по книжному". - Мы, как нашкодившие школьники, которые прекрасно понимают, что надо возвращаться в класс, повиниться перед учителем, и сколько не стой здесь, на задворках, всё равно нужно возвращаться, потому что не вечно же здесь стоять. Но им и стыдно перед учителем и неохота подчиняться дисциплине, и они стоят и мнутся. Так и мы, все хорошо сознают, что жизнь наладится, только если власть прежнюю восстановим, а пока её нет, все наши потуги это мышиная возня. Но нам стыдно того, что мы натворили и не хочется к порядку возвращаться, - он чувствовал, что говорит в пустоту, и его слова не встречают понимания, но не мог остановиться. - Но Советская власть это порядок, а нас больше устраивает всеобщий хаос, авось, в этом хаосе именно мне удастся рыбку поймать. Не будет этого, нас самих уже, как пескарей переловили.
  
  - Ага, опять, значит, сталинские порядки, - заметил Волков вскользь.
  
  - Тьфу! - в сердцах Тарасов даже сплюнул. Председателя профкома он считал кадровым, разбирающимся в кое каких вещах, рабочим и надеялся найти в нём, если не единомышленника, то хотя бы сочувствующего его взглядам человека. Но, кажется, он просчитался. - Вот на эту удочку нас и ловят. Да ты жил при этих порядках-то? Какие сталинские порядки? Как вы не поймёте, что Сталин и всё, что с ним связано, это порождение той эпохи, так же как Горбачёв и Ельцин порождение нашей. Можно с помощью армии, милиции установить террор, что фактически сейчас и сделано, - Тарасов видел, что опять натолкнулся на глухую стену, Волков не понимает его слов и уже даже не слушает, глядя мимо в раскрытые ворота промтерритории комхоза, и кого-то выглядывая. Он оборвал себя на полуслове и протянул руку прощаясь. - Ну, до завтра.
  
  - До завтра, - ответил Волков.
  
  
   - 2 -
  
  
  Их продержали в приёмной до одиннадцати. В кабинет главы входили и выходили очень озабоченные люди, которые ни на кого не глядя, смотрели вниз, будто их мысли бродили не в голове, а как болонки вертелись под ногами и они боялись споткнуться о них и упасть. Кроме Волкова, пришли водитель самосвала Удавкин и слесарь мехцеха Глотов. Был Глотов не жирным, но очень объёмистым мужчиной с вечно расстёгнутой рубахой и прилипшими к большой круглой голове чёрными волосами.
  
  Глава широким жестом показал на мягкие стулья у стола заседаний, и его "хамелеоны" из синих стали чёрными, как ночные окна. Он даже встал и прошёлся вдоль короткой перекладины Т-образного стола.
  
  - Слушаю вас, мужики, - он обратил чёрные окошечки на Тарасова, облачившегося ради официального приёма в серый костюм в ёлочку и повязавшего тёмно-синий в крупную полосу галстук, предназначавшийся для деловых встреч, и выделявшегося обличьем среди коллег. Изучив тарасовский галстук, глава незыблемой массивной статуей водрузился в кресло, сложив перед собой на столе руки. Взгляд его теперь прятался за зелёными стёклами. - Как я понимаю, разговор у нас долгий и трудный, и я, поэтому развязался со всеми делами, чтобы нас не прерывали. Из-за этого вам и пришлось немножко посидеть в приёмной.
  
  Волков развернул свёрнутое трубкой в газету заявление и протянул главе. Андрей Никодимович, придерживая его обеими руками, чтобы не сворачивалось, прочитал не менее трёх раз и поднял голову. Председатель профкома заговорил о бесконечных пьянках в конторе и на их фоне хронической невыплате заработной платы. Глава вызвал секретаршу и велел пригласить Петра Фёдоровича, начальника отдела труда. Пётр Фёдорович пришёл, когда Волков приступил к рассказу о подозрительных подотчётных деньгах и вообще полной бесконтрольности в расходовании средств.
  
  - Вы деньги перечисляете, но вы бы ещё проверяли, куда они деваются. У наших спрашиваю, денег нет, у вас узнаёшь - деньги перечислены. Как так получается? Я не знаю, я считаю наших начальников надо систематически проверять.
  
  - Этого мы, конечно, делать не будем, - возразил Пётр Фёдорович. - Поставьте себя на место Валерия Павловича. Что ж это за работа будет, если тебя через день, да каждый день проверяют? Это не работа, а одна сплошная нервотрёпка. Проверки, конечно, нужны и мы запланировали на март месяц комплексную проверку комхоза. Но сейчас время такое, нужно доверять друг другу. Всё покупается за наличку, должно быть доверие, а если мы начнём докапываться, кто у кого что купил, никто работать не захочет в таких условиях.
  
  - Конечно, не захотят, если воровать нельзя будет, - засмеялся Глотов и разразился хриплым кашлем многолетнего курильщика. - Вот, глядите, какая несправедливость, я летом матпомощь просил, пятьсот тысяч, мать заболела, хотел проведать, лекарств накупить, ещё там чего. Для меня денег не нашлось, а главбух три миллиона сгрёб и на курорт поехал. Я точно это знаю. Почти день в день было. Рабочему, значит, они пятьсот тысяч пожалели, а для главбуха, пожалуйста, и три миллиона не жалко. Как это понимать?
  
  - Ну ему не просто так дали, - с лёгким раздражением произнёс Пётр Фёдорович. - Наверное, заявление писал, просил деньги на лечение.
  
  - Да мне бы сказали - пиши, я бы на каждую сотню настрочил, а то ведь и погладиться не дали. Нет и не ходи, не надоедай, что Громов, что главбух. Вон, с Николаем вместе ходили, - Глотов кивнул на Волкова, - не даст соврать.
  
  - Нам за всё лето в июле по сто тысяч дали, а в то же время начальнику "Москвич" купили для разъездов. Стебельцов ездил на УАЗике, а Громову "Москвич" подавай, - заговорил опять Волков. - И раскатывают теперь неизвестно куда. Громов на "Москвиче", Евдокимов на УАЗике. Для машин денег на бензин нет, а для них - пожалуйста. Дежурку заправить нечем было, мы задвижки по селу на тележке возили, а они раскатывали, хоть бы что. Какую работу потом с рабочего можно спрашивать, если он на горбу железяки прёт, а начальники на машинах катаются.
  
  - Они с этим "Москвичом" весь гараж ободрали, - заговорил торопливо и заикаясь от волнения Удавкин. - Нам запчастей нет, на "Москвич" всегда, пожалуйста. Да хоть бы запчасти! То ему противотуманники понадобились, то стёкла тоновые вставить захотелось. А то вообще магнитофон решил установить. Я, главное, на лысой резине езжу, а на "Москвич" магнитофон покупают. Мне механик говорит - ехай, а я как поеду, у меня резина лысая, задавлю кого-нибудь, кто отвечать будет? Я, а не они. Весь гараж считает, Громова убирать надо. И вообще, нам денег не платят, а начальник "Волгу" покупает.
  
  - Он может, с прежнего места работы только сейчас расчёт получил, - Пётр Фёдорович переглянулся с главой и Андрей Никодимович нахмурился. - Обстановка у вас накалённая, с этим трудно не согласиться. Готовьте собрание, приглашайте нас, и все вместе будем разбираться. Пересмотр колдоговора в январе, вот и давайте вопросы, которые вы подымаете в своих требованиях, рассмотрим на колдоговоре. Так, наверное. Вы как думаете, Андрей Никодимович?
  
  Андрей Никодимович кивнул. Хозяин кабинета сидел молча, только карандашом поигрывал. Окошечки "хамелеонов" глядели вдоль стола, а на кого он сам смотрит, понять было невозможно.
  
  - Да. Готовьте собрание и зовите нас. А с Громовым мы будем разбираться. То, что вы нам сейчас нарассказали, это, конечно, не дело и этому надо положить конец. О пьянках я первый раз слышу. Даже как-то не верится.
  
  - Да его сколько раз в рабочее время под руки из конторы выводили и в "Москвич" заталкивали. Вот бы я в свой ЗИЛ пьяным полез, - вознегодовал от недоверчивости главы Удавкин.
  
  - Н-да. Алкашей с котельной разогнали. Теперь начальство запило.
  
  Тарасов мог бы многое чего добавить на эту тему и о Громове, и о Евдокимове, но это граничило со сплетней, и он промолчал.
  - Снять Громова мы не можем, вы ведь его выбрали, - продолжал глава. - Если общее собрание проголосует за недоверие, только тогда. Но на собрании должен быть кворум, а не так, собрались Ванька с Гришкой и решили, давай начальника снимем.
  
  - Андрей Никодимович, да кто ж его выбирал, Громова-то? - нараспев произнёс Волков. - Вы его привезли, конторских в кабинет собрали, двух слесарей отловили на показ, вот и всё голосование. Народ и не знал, что начальника выбирают.
  
  - Ну, - недовольно проворчал глава, - объявлять народу о собрании не моя обязанность. Кого вы собрали, те и голосовали. В общем, мы все вопросы более или менее обсудили, заявление ваше пусть останется у меня, мы ещё над ним поработаем.
  
  - У меня ещё вопрос, - поднял голову Тарасов, - как-то мы всё о зарплате, начальниках, а о здоровье забыли.
  
  - В смысле?
  
  - Да вот в таком смысле. Пока котельную готовили к запуску, всё районное начальство там перебывало. У всех один вопрос, когда котлы готовы будут. А вот в каких условиях там людям предстоит работать, почему-то абсолютно никого не интересовало. Тогда не интересовало, и тем более сейчас, когда котельная работает. Вот остановится, тогда все забегают, почему стоит. А про охрану труда ни у кого и мыслей даже нет. Но мы там работаем, это наше здоровье. - Глава поморщился, и в голосе Тарасова послышались раздражённые нотки. - Ведь это не рабочее место, это Освенцим. Самый натуральный. В таких условиях нацисты опыты ставили - выживут люди или нет, а мы работаем в таких условиях.
  
  - Это уж вы лишку хватили. Освенцим, нацисты, - Андрей Никодимович покачал головой. - Что вы конкретно имеете в виду?
  
  Тарасов увидел устремлённый поверх очков колючий настороженный взгляд, и это придало ему решительности.
  
  - Конкретно? Конкретно, если бы там побывал технический инспектор профсоюза по охране труда, он бы такую котельную закрыл через пять минут, а начальникам по паре окладов выписал. Но они куда-то подевались, инспекторы эти.
  
  - Почему же подевались? - Пётр Фёдорович, поведя плечами, шевельнулся раздобревшим телом и посмотрел насмешливо на Тарасова. - В сентябре у нас была госинспекция по труду. У них и инспектор по охране труда имелся, но почему-то котельную, которую вы считаете нужным закрыть, он и не подумал останавливать. Вы сами-то разбираетесь в этих вопросах или так, начальством недовольны?
  
  - Не остановил, потому что не работала. Хотел бы я посмотреть, что это за инспектор, которых очевидных вещей не замечает. Или вы его может, в котельную вообще не водили? - спросил Тарасов, стараясь придать голосу как можно больше сарказма и посильней задеть начальника отдела труда за его колкость.
  
  - Так, оставим пререкания. Давайте ближе к делу, - глава на миг оторвался от созерцания карандаша и поднял голову.
  
  - Ну, во-первых, тельфер, на котором мы вывозим шлак и подвозим уголь. Трос изношен до невозможности. Его меняли ещё в прошлом сезоне. Я и мастеру сколько раз говорил, и Евдокимова за руку подводил, чтоб своими глазами посмотрел. Ещё в мае. Обещали за лето сменить, а так до сих пор на старом и работаем. Представьте, что бадья с горячим шлаком оборвётся. С углём, так хоть просто придавит, а если ещё и горячий шлак на тебя сверху вывалится? И потом, он же весь в колючках, при наматывании они обрываются, во все стороны летят. Вот попадёт в глаз такая штучка, - Тарасов прижал большой палец к кончику указательного, - и всё, глаза нет. На производстве за такой трос мастера бы с работы выгнали, а у нас ничего. Работайте аккуратней, бадью до верху не грузите! - передразнил он кого-то. Удавкин засмеялся, и глава строго посмотрел на него. - Дальше. Три-четыре часа в смену мы работаем в поту на сквозняке. Я имею в виду чистку. Должен быть какой-то шлюз или тамбур, чтобы перекрывать ворота при вывозке шлака, а у нас всё настежь. Проём, в который уголь задвигают, там должен быть бункер. Уголь задвинули и закрыли. Бижутерию какую-нибудь навесят и довольны, а она что есть, что нету. Вентиляция. Над топками должны быть установлены зонды. Чистку начали, вентиляцию включили, а мы всем этим чадом дышим, потому что он нам в лицо летит. Вот основное.
  
  - До сих пор работали, нормально было, а теперь вдруг стало нельзя, - не удержался от язвительного замечания Пётр Фёдорович.
  
  - Ну, не знаю про раньше, может те, кто там работал, слаще морковки фрукта не видали. Наверное, потому одни алкаши и работали, что нормальный человек на такие условия не согласится.
  
  - Ага, до сих пор одни чурки работали, а вы появились и всё нам разобъяснили. А до вас никто и понятия не имел, как котельная должна быть оборудована, - Пётр Фёдорович не прекращал свои наскоки.
  
  - Выходит так, - Тарасов с усмешечкой развёл руками.
  
  - Ладно вам, петухи! - Андрей Никодимович поднялся и укрепил грузное тело на костяшках пальцев. - Значит, так. Со всеми чудесами, которые творит Громов, мы разберёмся, без внимания не оставим, в этом можете быть уверены, - повторил он ещё раз. - Ну, а с охраной труда дело посложнее. Трос ерунда, это вы, ребята, плохо требуете. А вот по-настоящему взяться и навести полный порядок, на такие дела у нас сейчас нет денег. Да. Я, - Тарасов хотел что-то сказать, но Андрей Никодимович поднял ладонь, успокаивая его, - всё понимаю. Охрана труда должна быть на высоте. Но, к сожалению, на неё сейчас у нас нет денег.
  
  - Но ведь это наше здоровье, наша жизнь, в конце концов, - запротестовал Тарасов.
  
  - Что ж поделаешь, такая сейчас ситуация в стране, придётся потерпеть. Через два года в области газ. Вы же видели корпус новой котельной? Через два года вы будете работать там, если не в белых халатах, то уж во всяком случае, без дыма и пыли. Всё о чём вы говорите, мы прекрасно знаем, поэтому и планируем перейти на газ. А пока придётся потерпеть, ребята, такие вот дела.
  
  Все задвигали тяжёлыми полукреслами и направились к выходу.
  
  - Вас я прошу задержаться, - окликнул Тарасова глава. - Присаживайтесь, - Тарасов послушно сел поближе к столу главы и вопросительно посмотрел на него. - Вы, как я полагаю, человек с образованием? Как вас зовут, во-первых?
  
  - Юрий Владимирович.
  
  Звучное имя, - усмехнулся глава. - Кто вы по образованию?
  
  - Инженер-машиностроитель.
  
  - И как же вы оказались у нас в кочегарах?
  
  - Длинная история. Перестройка. Сокращения и так далее, - односложно отвечал Тарасов.
  
  - Н-да. Это хорошо, что вы пришли. Буду знать, какие кадры у нас в запасе есть. Это негоже, если инженер работает у нас кочегаром. Ваше образование и опыт, судя по возрасту, он у вас достаточный, - Тарасов кивнул и глава продолжал: - Должны послужить нашему району. Не знал я о вас раньше.
  
  - Да я больше полгода на учёте по безработице состоял.
  
  - Н-ну состояли... Там многие состоят. Я вас вставлю в какую-нибудь обойму, в кочегарах я вам не дам отсиживаться, - Андрей Никодимович даже рукой шевельнул, будто похлопать по плечу хотел: "Закорешимся, Юра!" - И как вам наш комхоз после завода? Полнейший бардак, что и говорить, - доверительно сообщил глава. Он откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники и, разведя кисти в разные стороны, добавил сокрушённо: - Нет людей, нет людей.
  
  "Так поставь меня, за чем же дело встало?" - усмехнулся про себя Тарасов.
  
  - Мы, вот, как сделаем, - продолжал глава, вы возьмите свою трудовую, диплом, что там у вас ещё есть, и подойдите к Третьякову, Алексею Владимировичу. Знаете его? Он у нас подбором кадров заведует. Он вас запишет, и будет держать на примете. Договорились?
  
  "Ишь, нашёл мне дружка. Сейчас прямо, хвостик подожму, и на задних лапках вокруг твоего зама буду прыгать. Летом деньги просил, даже разговаривать не захотел, а теперь вдруг лучшим другом стал. На такую приманку других лопухов лови".
  
  Вдевая руки в рукава куртки, Тарасов отошёл едва не на середину приёмной. Дверь отворилась, и в приёмную с нахмуренным челом вошёл Третьяков. Столкнувшись нос к носу с Тарасовым, он минуту вопрошающе смотрел на него, потом сделал шаг в сторону и скрылся в кабинете главы.
  
  "Вот и кончилась моя карьера", - хотелось засмеяться Тарасову. На лице у него что-то отобразилось, во взгляде секретарши Людочки появилось удивление, и он поспешил удалиться. Внизу купил сигарет и банку кофе "Бразилиен гольд". Хоть не зря приходил, всё экономия.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"