Коломийцев Александр Петрович : другие произведения.

Дно Главы 7 - 9

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Глава 7
  
  - 1 -
  
  
  После Нового года исчез Марусенков. Отработав ночную смену тридцатого декабря, второго на работу не пришёл, и больше не появлялся.
  
  Разговор в ноябре, когда Тарасов приходил за паяльной лампой, подействовал не надолго. Вася выдержал ровно неделю. Генка, не отставая от старшего товарища, с добродушной насмешливостью пару раз увещевал его, тот, виновато отворачиваясь в сторону, клялся, что это бес попутал, он всё хорошо понимает и такого не повторится. Клятвы быстро забывались. С утра он приходил мучимый похмельем, с обеда начинал вдохновляться. На следующий день Вася опять извинялся, говорил, что ещё чуть-чуть и завяжет, всё будет хорошо, и он отработает все свои отлучки. Но ничего прекрасного не наступало, с Тарасовым они почти не разговаривали, вид у Василия в зависимости от вдохновения, менялся от обиженного до злобно-агрессивного. Денег у него не водилось, угощать перестали и Вася, превратившись в домашнего вора, перешёл на бартер. Из дому тащил все, что попадало под руку, в основном съестное: мясо, картошку, сало, варенье. Однажды ночью принёс настольное зеркало и часа три пропадал с ним где-то. Тарасов уже подумал, что эту смену придётся дорабатывать вдвоём, но Вася появился во втором часу ночи, уже как следует вдохновлённый. Терпение у них с Казанцевым лопнуло.
  
  Мало того, что через раз приходилось дочищать котлы после ванюшинской смены, ещё и в свою, за здорово живёшь, работали вдвоём за троих. Перед Васей поставили вопрос ребром: либо работай, либо уходи. На какое-то время это подействовало. Правда, Василий страшно разобиделся, даже ел в ночную смену отдельно.
  
  Запой менял Марусенкова на глазах. Из нормального мужика он превращался в какое-то злобно испуганное существо. Как-то в ночную смену, Тарасов с Генкой в немом изумлении смотрели, как Марусенков разговаривает с кем-то невидимым, крестится на настенный шкафчик, а потом, чего-то, испугавшись, ищет под топчаном.
  
  - Ни хрена себе! - воскликнул Генка. - А если он лопатой по башке невзначай навернёт?
  
  Тарасову было жаль Василия. Всё-таки при всех своих вывихах Марусенков был не чета тому же Ванюшину или Кудлатому, это был работяга. "Работяга" не от презрительно извращённого слова "рабочий", а от слова "работа". Но в Васиных мозгах окончательно поселился бес, направив их в одну единственную сторону.
  
  Четвёртого, после ночной, он сходил к нему домой, но Василия не застал. Жена в этот раз была не такой словоохотливой, на вопросы отвечала не очень вразумительно, дескать, к родственникам уехал. Из её уклончивых объяснений, он понял, что у Василия началась белая горячка, и его куда-то спровадили.
  
  Своими мыслями о Марусенкове Тарасову хотелось поделиться, и он заговорил о нём с дядь Сашей, с которым постепенно подружился и регулярно приходил на чаепития. Разговаривали они, обычно оставшись в бойлерной вдвоём, посиживая после чая рядышком на лавке и угощая друг друга сигаретами.
  
  Тарасов, уперев локти в колени и сдувая с сигареты пепел, подосадовал на судьбу напарника: был мужик и сам себя сгубил. Собеседник жалостливых мыслей не разделял и выражался грубовато.
  
  - Сам Васька виноват. Чего он только не вытворял. Клоун и есть клоун. Если человек сам себе предел не положит, никто его не остановит, и никакое лечение не поможет. По себе знаю. Думаешь, я раньше не пил? Это я сейчас не пью, лет восемь, как бросил, а раньше ого-го! Но чтоб валяться, где попало, как твои коллеги, такого не было. За это побожиться могу. Пить пил, но работал. Это что - стакан выпил и всё, разлюли малина, вся работа побоку. Потом ещё обижаются. Вот Гаврышев, это я понимаю, литр засадит и только морда красная, - дядь Саша попыхтел гаснувшей сигаретой, и несколько раз глубоко затянулся. - Когда, Юра, и пить, как не сейчас. Сам прикинь по ценам. В какие времена ещё водка была такой дешёвой, как нынче? Самая дешёвая стоила двадцать два десять...
  
  - Я такую не застал, - засмеялся Тарасов. - За два восемьдесят семь успел попробовать, и тут же подорожала.
  
  - Ту, что при Горбачёве была, я не считаю, - продолжал ветеран. - В последние годы в среднем стоила пять рублей. Пять тридцать, пять сорок, при Андропове - четыре семьдесят. Пускай пять рублей, а хлеб сколько стоил? Двадцать копеек, высшего сорта двадцать пять. Сколько на одну бутылку буханок приходилось? Двадцать - двадцать пять штук, а то и больше. А сейчас? Одна бутылка водки стоит, что восемь - десять буханок хлеба. Прикинь, во сколько раз подешевела. А что мы на наши деньги купим? Только водку и ничего больше. Если у человека узды нет, он её и хлещет, родимую. А начальству выгодно, чтобы работяги попивали. Если хвост подмочен, ты с ним, что хочешь делай. Когда человек знает, что за пьянку в любой день выгнать могут, ты его, хоть в ночь-полночь вызывай, хоть в воскресенье, хоть в праздники. Ему деваться некуда, сегодня с начальством поссорится, а завтра ему по тридцать третьей пинка дадут. Вот такая философия.
  
  Тарасов покачал головой.
  
  - Это в вашей коммунальной системе такие порядки, у нас такого не практиковалось. Но мыслишь ты, старичина, в правильном направлении, - и добавил задумчиво: - Даже не подозреваешь, как правильно.
  
  
  - 2 -
  
  
  Встретили не только Новый год, отметили и рождество, перевали через старый Новый год, а ещё даже об октябрьской зарплате не было ни слуху, ни духу. Тридцатого декабря выдали по сорок тысяч, и, в виде новогоднего подарка, пакет обещаний. По рассказам ветеранов котельной, прошлой зимой во всём районе только кочегарам и платили исправно, в нынешнем сезоне, как отрезало. На все вопросы о зарплате, ответ, что у главбуха, что у начальника звучал одинаково.
  
  - Денег нет, как появятся, сразу выдадим, держать не станем.
  
  Дальше следовал встречный вопрос и такой же невразумительный ответ.
  
  - А когда появятся?
  
  - Кто его знает, не перечисляют.
  
  Разница в ответах всё же была. Главбух, под настроение, пускался в объяснения механики перечислений из области в район, из района на счёт предприятия. Заглядывая проникновенным взором в туманные от душной бессмыслицы глаза, упоминал о трансферте, картотеке, различных фондах и прочих неудобоваримых вещах. Начальник же, тоже под настроение, пускался в рассуждения о всевозможных способах выживания в нынешнее лихое время. Главный принцип был простым, как картошка. Трудись, не ленись. Нечего пьянствовать или скулить в ожидании зарплаты. Дорога для индивидуальной трудовой деятельности открыта сейчас настежь для всех и каждого. Себя он в пример не приводил, это подразумевалось за скобками.
  
  Мужики согласно кивали головами, по пьянке матерились на всю контору, дружно пропивали "молочные" и, удовлетворившись выклянченными десятками, радостно бежали к кассе. Но у них имелись жёны, которым всякие трансферты, картотеки, бюджет и хозрасчёт требовались не больше, чем зайцам стоп-сигналы.
  
  Постоянное безденежье выматывало душу и вселяло в неё хроническую озлобленность. На пересменках перестали обсуждать пьянки и все разговоры вертелись по одной орбите: зарплата, дороговизна, инфляция. Сами пьянки незаметно поутихли.
  
  Бульдозер с детски обиженным лицом говорил:
  
  - Курева купить не на что. У бабы прошу, а она не даёт. Бросай курить, говорит.
  
  Над ним смеялись.
  
  - Ты бы у неё чего другого попросил, она бы сразу и на курево дала. А то ты с этой пьянкой и забыл, что у бабы просить надо.
  
  Толстяк распускал в ухмылке губы и говорил протяжно:
  
  - Не забы-ыл!
  
  Над ним смеялись ещё больше.
  
  Мамед, насупленный, с вертикально прорезавшими лицо морщинами, делавшими его сразу на десять лет старше, глубоко засунув руки в карманы узорчатых штанов и, наклонившись вперёд, словно в гору против ветра пёр, быстро вышагивал по бытовке и говорил отрывисто:
  
  - В прошлом году такого не было. Чуть деньги задержали, как делали. Все собрались, один у котлов, все в контору. Сразу деньги находили. Ерунда это, денег нет. Не верю! Захотят, найдут. Пока работаем, не будут платить. Бросим работать, заплатят.
  
  Новосёлов, сидя на топчане в клубах сигаретного дыма, выставив острые коленки и клюя что-то невидимое длинным носом, рассуждал со значением:
  
  - В начале сезона собрание проводили? Проводили. Глава администрации присутствовал? Присутствовал. Что говорил? Вы, мужики, только топите, а уж вас мы без зарплаты не оставим, вы только тепло давайте. Вот и надо опять всем собираться, проводить собрание с мастером, начальником, протокол составить, и к нему. Пусть ищет деньги, раз обещал. Иначе лопаты побросаем.
  
  Тарасов, стоя над ним и тоже нещадно дымя, и морщась от попадавшего в левый глаз дыма, отвечал пренебрежительно и свысока:
  
  - Чушь собачья, все эти петиции. Они и будут время тянуть, читать их да перечитывать. Он что, ребёнок, голова этот, не понимает, что к чему? Тем более, обещание дал. Пока не забастуем, ничего не добьёмся. Один котёл на всякий случай топить, чтоб трассу не заморозить, остальные глушить.
  
  Кудлатый, которого после Нового года опять приняли на работу, поддерживал и Тарасова, и Мамеда.
  
  - Да, в прошлом году так и сделали. Задержали зарплату, одного возле котла оставили, остальные - лопаты в угол, и в контору. И теперь так же надо сделать, - и добавил угрожающе: - А штрейкбрехеров не будет, - и почему-то косился на Тарасова.
  
  Тучный Зотов, основательно припечатав лавку, говорил солидно, как знающий себе цену, человек:
  
  - Погодите, мужики, погодите. Нельзя так сразу, и лопаты побросаем, и к главе администрации пойдём. Есть же собственное начальство, может оно что решит. А через голову действовать, не знаю, не знаю... - он качал мудрой, посеребрённой на висках головой. - Надо вначале со своим начальником потолковать. Я так думаю, - отдувался и продолжал рассудительно: - И про сроки зарплаты потолковать, и про повышение тарифов, и про спецодежду. Может он резервы, какие найдёт, а уж потом дальше двигать.
  
  Ему горячо возражали, что собственное начальство будет присутствовать на собрании, но он только морщил лоб, и с видом снисходительного отца семейства, беседующего с неразумными чадами, призывал к спокойствию и благоразумию.
  
  Балабан от всех разговоров только рукой пренебрежительно отмахивался.
  
  - Бесполезно всё это, - доказывая своё, по-змеиному втягивал и вытягивал шею со сплюснутой головой, вертя ею по сторонам. - Бес-по-лез-но! Рабы мы были, рабами и остались. Чего они хотят, то они и сделают. Это ж быки! Разве они нас понимают.
  
  Константин прямо ни к чему не призывал, но говорил с прищуром и, посмеиваясь в усы:
  
  - Не знаю, не знаю, чего вы ждёте? Пока насос качает, трасса не перемёрзнет, - и уже без улыбки добавлял, словно оправдывался и не хотел быть причисленным к лику начальников: - Я за зарплату уже язык измозолил, но что я один сделаю?
  
  Наконец-то Тарасов увидел действие. Окружающие его люди переходили от непонятной безропотности, хоть к какому-то протесту. В памяти всплывала "болотная копейка". Ему приходилось вращаться в обществе, состоящем в основном из людей, опустившихся на самое дно. Но у большинства из них имелись семьи, жёны, дети, матери, для которых они являлись кормильцами и поильцами. Где-то там, за стенами кочегарки, из полуживотных они превращались в людей, и в них открывалось нечто человеческое. Он пытался достучаться до этого человеческого, перестал сторониться своих нечаянных собратьев, внушавших в большинстве брезгливость и отвращение. Ясно было одно, никакими криками, бранью, добиться своего невозможно. Единственный выход выступать коллективом. Но коллектива не было. Дальше разговоров дело не шло. Кипятились, кричали о собрании, и как только речь заходила о конкретном дне, расползались в разные стороны. Горячие братские чувства, возникающие за столом, на трезвую голову исчезали. Тарасов брал за грудки и Зотова, и Новосёлова, взывал к Кудлатому и Мамеду, но от него отбрыкивались.
  
  - Какое собрание! - восклицал Зотов. - У меня корову кормить нечем, за машиной каждое утро бегаю. Сено выписал, а привезти не могу. У тебя машина есть? Помоги привезти, а потом хоть целыми днями собираться будем, - отвечал он и поскорей бежал домой.
  
  - Да мне отходы передробить надо, - говорил Новосёлов. - В прошлый раз договорился, привёз - крупорушка сломана. Сейчас побегу узнавать, может сделали. А на самодельной молоть замучаешься - у меня их шесть центнеров, - и тоже торопливо уходил, не вступая как обычно в длинные разговоры.
  
  - Я как буду требовать? - разводил руками Кудлатый. - Меня же увольняли, вот только приняли обратно. Мне за что бастовать?
  
  Мамед, готовый за товарищей в огонь, и в воду, и до сих пор целыми днями отиравшийся в котельной, смотрел непонимающе и исчезал. Балабан, на которого Тарасов рассчитывал, как на заклятого врага всякой власти, пренебрежительно фыркал. У Тарасова опускались руки, Павла Власова из него не получилось. Он делил со всеми тяжкий труд, все невзгоды, страдал также как и все от безденежья, но за ним водился маленький грешок, из-за которого он так и не стал до конца своим, выглядел чужаком. Он не пил вместе со всеми, а, значит, старался казаться чистеньким на общем фоне, и при случае мог заложить. Была ещё и другая причина. Покуражиться перед начальством по пьянке, обложить правых и виноватых матом, это было в обычае, и, в общем-то, так или иначе, прощалось. Выступить же организованно, такое было внове, к этому ещё не привыкли. Да и червячок точил, сегодня я начальство за горло возьму, а завтра мне за собственные грехи никакой пощады не будет.
  
  
  - 3 -
  
  
  От бесконечных разговоров деньги не появлялись, кое-как всё же решили собраться, и идти в контору с претензией. Решили неопределённо, так, может быть.
  
  Как и договаривались, Тарасов пришёл к девяти, следом появился застенчивый Казанцев, на которого, как на активную единицу, рассчитывать не приходилось. Зотов, работавший в ночь, собрался идти домой переодеваться, потом обещал вернуться. Больше ни горластых, ни молчаливых не появлялось.
  
  Тарасов потоптался бесцельно в котельной, футболя по сторонам куски угля, посмотрел, как работает новая смена, и зашёл в бойлерную проведать дядь Сашу. Чай только что заварили, и он принял дозу. У него тут же свело скулы и появилось непреодолимое желание закурить. Недовольно посапывая, сел на стул и задымил "Примой". Время уходило. Идти в контору надо было сейчас, пока начальник никуда не уехал, но и делать это в одиночку, бесполезно. Пока Тарасов пребывал в нерешительности, вспоминая товарищей недобрым словом, называя их трепачами и алкашами, начальник, как по заказу, приехал в котельную сам.
  
  Настоящего разговора не получилось. Так, собрались мужики, посидели, потрепались "за жизнь" и разошлись. В бойлерной к этому времени сантехники, забегавшие на обогрев, и шофера, подвозившие с железнодорожного тупика уголь, заняли все сидячие места, кое-кто даже стоя переминался с ноги на ногу.
  
  Стебельцов, плотный, лысоватый блондин с лицом, пышущим здоровьем и энергией, сел у бойлера на лавку, изрядно потеснив сидевших. Крайнего даже спихнули невзначай, и начальник хохотнул снисходительно, вызвав ответный смех у окружающих: "Нечего здесь рассиживаться!" В настроении пребывал благодушном, предрасположенным к чаепитию и дружески остроумной беседе, а не серьёзным и сердитым разговорам.
  
  Первую порцию Тарасов, из вежливости, дал ему выпить спокойно, а когда тот, кейфуя, с наслаждением затянулся цивильной сигаретой, приступил к разговору о зарплате, не ставя пока никаких ультиматумов. Стебельцов, выпуская кверху мощными струями дым, выкурил сигарету до середины и, кивнув дядь Саше, принял от него вторую порцию. От такого количества дядь сашиного напитка, сердце должно было остановиться или, наоборот, выскочить из груди, но Стебельцову чай только придал бодрости. Сжимая в правой руке стакан, а левой, с торчащей между пальцами сигаретой, жестикулируя, словно на трибуне стоял, и речь держал, пространно рассуждал:
  
  - Неужели вы, мужики, думаете, что мне охота выслушивать вот всё это? Да были б деньги, каждый месяц получали, но нету, нету. Не перечисляют. Я что могу сделать?
  
  - Ну, а администрация что? - разговор вёл один Тарасов, остальные молчали, как представление смотрели, до них не касаемое. Он и не рассчитывал ни на кого, из кочегаров в бойлерной присутствовали только они с Генкой. Но всё же ожидал, что Константин, без устали уверявший о своей любви к кочегарам, подаст голос, но тот, выпив свою долю чая, сосредоточенно курил, и не проронил ни слова. Не хотел ли мастер вообще лезть в такой разговор, или из-за неприязни не желал поддержать Тарасова, или же к молчанию принуждал случай с Барышевым, с которым ещё не расхлебался и после которого, как поговаривали, его хотели снять с мастеров, но он сидел, как рот воды набрал. - Надо с администрации требовать покруче, - продолжал Тарасов.
  
  - А что, администрация нарисует? - начальник, как умелый оратор, сам шёл в наступление, стараясь напористостью собственной речи сбить оппонента.
  
  Тарасов, неулыбчиво улыбаясь, развёл руками.
  
  - А это нам всё равно! Нарисует или к барину поедет. Это уже их проблемы. Они для того в своём сером здании и сидят. Мы пока эти несчастные четыре сотни получим, они во что превратятся?
  
  Начальник передал пустой стакан дядь Саше, с готовностью принявшего пустую посудину, и говорил с надрывом в голосе, словно изболевшийся душой человек, для убедительности прижимая правую руку к груди, и наклоняясь всем корпусом вперёд.
  
  - Мужики, да поймите, в конце концов, денег ни у кого нет, Это политика государства. Деньги в цене падают, покупательная способность падает, товаров в магазине полно, пожалуйста, - полное изобилие. Я давно говорю, нынче на зарплату не проживёшь. Надо самим крутиться. Держите баранов, нутрий, кроликов, в конце концов... - и Стебельцов с энтузиазмом принялся объяснять, какие выгоды могут принести бараны, нутрии и кролики.
  
  Дослушав до детских шубок и шапок, которые можно продавать по сходной цене, но с выгодой для себя, Тарасов перебил оратора и сказал с прозрачным намёком, от которого начальник должен был взвиться тут же, и замахать протестующе руками.
  
  - Будь у меня касса под боком, я бы тоже, как некоторые, взялся и за баранов, и за нутрий, и за кроликов, ещё за что-нибудь. Стал бы я этим чадом дышать, сам подумай. Но их ведь на улице не разводят, хоть какую-то стайку, клетку, а надо строить. А я что на свою зарплату построю? Землянку? Да и ту лопатой копать придётся.
  
  Но начальник не обратил внимания на тарасовский выпад, словно и не слышал его, и с неослабевающим воодушевлением продолжал толковать о выгодах собственного, хотя и не большого дела. В это время пришёл-таки Зотов и, не найдя себе сидячего места, опёршись локтём о тисы, с понимающим лицом принялся поддакивать Стебельцову.
  
  Разговор уходил в сторону. Тарасов чувствовал, что понапрасну теряет время. Подобные рассуждения уже набили оскомину. Он и сам не так давно увлекался идеями о небольшом, но прибыльном хозяйстве. Действительность быстро развеяла их, как миф. Глядя со стороны, сам себе казался идиотом. Эти-то, что по лавкам сидят, ладно, две прямых извилины и те водкой залиты, ишь, рты разинули, ждут, когда жареные кролики заскочат. А вот его, начальник, наверное, за придурка держит. Он ему про зарплату, а тот в ответ про кроликов да крыс зубы заговаривает. Скандалить Тарасов не собирался и сказал с приветливостью в голосе, словно с праздником дорогого начальника поздравлял:
  
  - Ну, а если мы лопаты в угол поставим?
  
  Стебельцов смолк на полуслове, поджал губы, и с минуту они смотрели друг другу в глаза. Тарасов добился своего, вынудив того мигнуть первым.
  
  - Всё это прекрасно, кролики, бараны, куры, утки, но зарплату, дорогие начальники, платить надо! - закончил он весело.
  
  Начальник откинулся назад, привалившись спиной к горячей трубе бойлера, поелозил по ней дублёнкой и выпрямился. Он помолчал ещё, глядя куда-то в сторону, и сказал с сожалением в голосе, будто даже обидившись за свою прерванную, такую чудную речь.
  
  - Насильно мы никого не держим. Не нравится работа... Ну что ж, расстанемся. Ты лопату бросишь, он возьмёт, - его рука взлетела и ткнула наобум в первого попавшегося сантехника.
  
  - Хм-м, - Тарасов изобразил смех, - не надо, не надо. Я сказал, не я брошу, а мы бросим.
  
  Тут бы и вставить веское слово солидному Зотову, но тот оставил своё поддакиванье и стоял, как онемевший.
  
  - Ну, половина бросит. Все не бросят, не надо меня пугать. Они лопаты возьмут, - начальник, повернувшись всем корпусом, повёл слева направо рукой. - А, вообще, к твоему сведению, забастовки среди коммунальщиков за-пре-ще-ны. По последнему закону мы бастовать не имеем права. Все могут, учителя, медики, а мы не можем. Связистам, кажется, тоже запрещено. Вот так-то. А за запрещённую забастовку организаторов отдают под суд. Вот такие пироги, мужики. Так что, думайте сами, - Стебельцов резво поднялся, считая разговор оконченным, и кивнул своему шофёру.
  
  
  
  - Ну что, набастовался? - сочувственно спросил дядь Саша, когда за начальником закрылась дверь. - Вот так-то, голубок. Рабами мы были, рабами и остались.
  
  - Ну, допустим, я никогда рабом не был, и быть им не собираюсь, - проворчал Тарасов, раздражаясь на друга за его уничижительную реплику. - А вообще-то, что-то я о таком законе не слыхал, - сказал он, подымаясь. - Ну что, Гена, по домам. В ночь на работу. - Зотова он не замечал из принципа.
  
  Не остыв после разговора, пока шли по переулку, рассуждал вслух:
  
  - Удобно всё-таки алкашей на работе держать. Был бы подходящий коллектив, зарплату уже и повысили, и выдали, и спецодеждой обеспечили. А так, конечно, сегодня зарплату требуют, а завтра с этой зарплаты напился и его коленкой под зад, чтоб не выступал в следующий раз. А перед начальством не выступает, смотришь, и простят. Вот и смелые все. За углом шиш в кармане показывать.
  
  Генка согласно поддакивал.
  
  
  Собрание всё-таки состоялось. Организовывал его Константин. По своей должности он поневоле оказался между молотом и наковальней. Кочегары становились неуправляемыми и разговаривали со своим мастером со злыми матерками. Хотя в первый раз собрание сорвалось из-за них же самих, страсти накалились до предела.
  
  - Вот всё, что вы мне говорите, скажите начальнику, - обозлено отвечал мастер. - Я, в конце концов, финансами не командую.
  
  Собрались почти все. Девять из двенадцати. Речь держал Новосёлов. Ничего нового не сказал, повторил то, что говорилось между собой. Стебельцов слушал, кивая головой. Едва Новосёлов смолк, рты раскрылись у всех разом, но Стебельцов остановил галдёж властным жестом. Он сидел на лавке в распахнутой дублёнке рядом с Константином и, заговорив, встал.
  
  - Тише, мужики, тише. Всё ясно и понятно, что одно и тоже мусолить. За спецодежду вам компенсация начислена по сто тысяч. Константин Иванович не говорил разве?
  
  - Я сказал, да не всем, - откликнулся Константин.
  
  - Надо было объявление повесить, - укорил начальник подчинённого, играя на публику. - Что ж ты так?
  
  - Так что толку, что начислена? Выдавать надо.
  
  - Не перебивайте меня, мужики, - недовольно поморщился Стебельцов, - я не всё сказал. Вчера я разговаривал с главой администрации, область деньги перечисляет. В течение недели вы зарплату получите. Это я вам гарантирую.
  
  "Потому и на собрание пришёл, что деньги появились", - подумал про себя Тарасов. Он молчал всё собрание, уже при составлении протокола подал голос. В решение записали: выдать зарплату за два месяца и компенсацию за спецодежду. Срок неделя, в противном случае объявить забастовку. Стебельцову поручили протокол отпечатать, а завтра с утра, ему и Новосёлову идти с ним к главе администрации.
  
  - Как бы нам этой сотней на компенсацию рты не заткнули, - говорил Тарасов. - Надо на своём стоять, пока всё не выдадут.
  
  С ним соглашались: "Только всё, только всё!"
  
  Завтрашний день был выходным. Выкинув из коровника навоз, и посидев у телевизора, он отправился в котельную узнавать последние новости. У котлов крутился жизнерадостный Кудлатый. Оправдывая прозвище, на непокрытой голове дыбом стояла посеревшая от золы шевелюра.
  
  - Чего сюда припёрся? - крикнул весело, уворачиваясь от вырывающегося из топки пламени. - Дуй в контору. Аванец дают, по сто пятьдесят.
  
  - А где весь народ? - спросил Тарасов, заранее зная ответ.
  
  Кудлатый махнул в пространство рукой и сказал с ликованием:
  - Аванец получают, ещё до обеда давать начали. Гудёж-балдёж стоит, только держись!
  
  Тарасов постоял молча, понаблюдал, как работают сменщики. На языке вертелось едкое замечание о дураках, которых побрякушками забавляют, но он ничего не сказал обрадованному деньгам Кудлатому и уныло поплёлся в контору.
  
  
   - 4 -
  
  
  Во второй половине января в котельной объявился старший Голиков, о котором мало-помалу уже начали забывать. История с курами подвигла его на продажу автомашины, на что он никак не мог решиться. Владелица кур, оказавшихся ну очень яйценоскими и мясистыми, согласилась не подавать в суд, если ей будет выплачен ни много, ни мало, а целый миллион. За кур и вошедший в моду моральный урон. Даже учитывая, что за её спиной в лице племянника стояли могучие органы охраны правопорядка, это было слишком, и после торга сошлись на пятистах тысячах. В общем-то, это дела не меняло, ни лимона, ни одной из его половин у братьев не имелось, и в обозримом будущем не предвиделось, а жертва ночного разбоя требовала выплаты компенсации незамедлительно. Поморщившись и посетовав на судьбу, решили продать своё неподвижное транспортное средство. Продали за десять миллионов автомобильному предпринимателю Сашке Красавину. Рассчитывали на пятнадцать-семнадцать, но Красавин с наглой усмешечкой затребовал десять миллионов на ремонт. В автотехнике братья знаниями не блистали и, в конце концов, остались рады и тому, что предложили.
  
  Олег с шестью миллионами укатил в город начинать дело, а Генка с четырьмя остался в райселе раздать долги и немного приодеться. Выглядел он к этому времени, как закоренелый бомж, и для создания имиджа, решил перед отъездом в город побывать на местном базарчике. После раздачи долгов оставалось около полутора миллионов, ему предстояло переночевать в Берёзовой Роще одну ночь, но на его беду на улице встретился Балабан и затащил в котельную устроить проводины. И закрутилась карусель...
  
  Без разбора он покупал все, о чём просили, если занимали в долг, давал в долг. Шефствовал над ним всё тот же Балабан. Самого Балабана окончательно изгнали из тёплой квартиры, он переселился поближе к производству, объявил бытовку своим местом жительства и взял Генку на постой. Продолжался генкин праздник пять дней и закончился весьма неожиданным образом.
  
  Самый юный кочегар, Валерка Осипов, устроил потеху. Пробовал пройтись по стене, проверял прочность дверей ногами, раскидал со стола балабановские черепушки, попытался покидать самого хозяина, но был им слегка побит и вышвырнут вон. На улице задирал прохожих, заработал ещё один фонарь, и по своей дурости материл и насмехался над проходящими по переулку женщинами. Напрыгавшись, вернулся в котельную погреться. Балабан его уже простил, и они мирно уселись за стол. В это время и прибыл наряд, вызванный кем-то из непонявших валеркиных шуток женщин. Забрали бы может только Осипова с Балабаном, но всегда мирный Генка вдруг поднялся со своего лежака и, не разобравшись, что к чему, очень сильно развозмущался поднятым шумом, помешавшим ему спать. Кроме Генки, прихватили и Мамеда. Бульдозер спрятался между котлами.
  
  Возвращались по одному. Первым вернулся мрачный Мамед. За ним пришёл оторопело глядевший Голиков. Профестиваливших полсмены Бульдозера и Мамеда, Новосёлов отправил к котлам, а сам отдыхал на освободившемся топчане. Поглядев на трезвеющего Гену, спросил между прочим:
  
  - Деньги-то у тебя остались?
  
  Генка вывернул все карманы, но не нашёл ни одной купюры. Ни крупной, ни мелкой. Поморгав глазами, несколько секунд молча смотрел на Новосёлова, вскочил и суматошно повторил всю операцию от начала до конца. Результат оказался прежним.
  
  - Вот ничего себе! - только и смог он сказать. Усевшись, затравленно огляделся и спросил с надеждой: - Ты здесь был, что случилось? Ничего не пойму. Куда деньги девались?
  
  - Ты хоть помнишь, сколько их у тебя оставалось? - Новосёлов покачал головой. - Тютя ты, тютя. Утром у тебя Балабан при свидетелях двадцатку брал. Десятку и две пятёрки отсчитал, всем показал, остальные назад положил. А сколько их там у тебя оставалось, иди у ментов спрашивай.
  
  Генка сплюнул и откинул назад голову. Сквозь стиснутые зубы раздался стон. Хмель окончательно сходил с него. Вернулся Балабан, и карусель завертелась в обратную сторону. После двухдневных разборок удалось набрать сто пятьдесят тысяч, и Голиков укатил в город, так и не сумев приодеться. Больше братьев в райселе не видали.
  
  А с середины февраля на котельную обрушились репрессии. Балабан, Ванюшин с Барышевым, в очередной раз Кудлатый, Лёнька, а затем и Мамед исчезли. Правда, Барышева, снисходя к его мученичеству, перевели в сантехники, Мамеда тоже оставили в комхозе, но определили в другую котельную. Его бы может и оставили, ограничившись внушением, но Новосёлов к этому времени окончательно с ним рассорился и отказался работать в одной смене. Осипова после слёзных упрашиваний его самого и матери, тоже оставили до первого случая. Оказалось, что в трезвом виде это вполне нормальный молодой человек.
  
  
  Глава 8
  
  
  - 1 -
  
  
  Григорий Николаевич Евдокимов чувствовал, как почва в очередной раз ухолит из-под ног. Дни его пребывания в районной Сельхозтехнике были сочтены. Автопарк бездействовал, и старший инженер по транспорту целыми днями бил баклуши. Можно, конечно, повытрёпываться и протянуть два-три месяца, но сути дела это не меняло. Дальнейшее трудоустройство имело два варианта. Во-первых, наняться на ремонт легковых автомобилей к новоявленному предпринимателю Сашке Красавину, но уж слишком много о себе Красавин думал. Идти на побегушки к вчерашнему шофёру, Григорию Николаевичу не хотелось. Конечно, Сашка в прошлом работал не простым шофёром, а номенклатурным. При прежней власти возил районное начальство, там и гонору набрался, и беспроцентную ссуду на обзаведение выбил, когда открылись возможности для умных людей. На крайний случай был второй вариант - идти шоферить в районную администрацию. Администрация росла, как на дрожжах и шофёром, возить какого-нибудь задрипанного начальничка, его бы по старой памяти взяли. Краем уха, болтаясь среди сельхозтехниковской шоферни, слышал, что в администрации ищут надёжного водителя на "Москвич".
  
  В саму администрацию нет, рылом не вышел, а, точнее, хлебалом прощёлкал и не шепнул вовремя словечко нужному человеку. Нужный человек, как раз кадрами и занимался.
  
  В верхи Григорий Николаевич не метил. Хотя по их полусельским масштабам занимал и не последние должности, но в руководящих товарищах не ходил, и как поведёт себя в сложной обстановке нынешнего времени, никто не знал. Но замолви он вовремя словечко, уж каким-нибудь специалистом по рогам и копытам, взяли бы. А воткнись он в серое здание, оттуда бы его клещами не вытащили, и нынешних проблем просто не существовало. Но поезд ушел, и рассчитывать можно было только на "авось".
  
  Человеком Григорий Николаевич слыл осторожным, рисковать не любил. Будь он хотя бы немного порисковей, катался бы уже на иномарке, а не на заезженных "Жигулях". Полтора года назад представлялась возможность, вполне реальная, прорваться в руководство филиала фирмы "Прометей", подвизавшейся на ниве снабжения районов стройматериалами, углём и прочего, что под руку подвернётся и имело спрос. Федька Карамышев рискнул и теперь и иномарка, и хоромы нынче под крышу подведёт. А обретался всего лишь главным инженером в занюханной семенстанции. Не рискнул бы, тоже в окошко выглядывал: и когда зарплата на горизонте появится.
  
  Хочешь, не хочешь, приходилось идти в администрацию на поклон к старому знакомцу, Алексею Владимировичу Третьякову. Алексей Владимирович занимал ту же должность, что и раньше, только при прежней власти она называлась второй секретарь райкома, при нынешней - первый зам главы администрации. Сам глава тоже занимал прежнюю должность, только первым он был на другом конце области. В Сельхозтехнику Евдокимова протолкнул всё тот же Третьяков, когда дела в совхозе пошли резко под гору.
  
  
  Сошлись они, если разобраться, благодаря закономерной случайности, ещё в ту пору, когда Григорий Николаевич прозябал в механиках на центральном отделении. Это уже после их короткого знакомства, Григорий Николаевич попал в совхозную контору. Он так и не знал наверняка, Третьяков ли замолвил за него, тогда ещё в первый раз, слово, или директор сам догадался, что негоже другу второго секретаря ходить в замасленной фуфайке. Сколько Григорий Николаевич помнил Третьякова, тот ходил во вторых. Он даже не мог с уверенностью сказать, был ли Алексей Владимирович когда-нибудь третьим или обыкновенным инструктором. Менялись первые, обновлялся состав всего райкома, кого-то забирали в область, переводили в другой район или райисполком, вторым секретарём неизменно оставался Алексей Владимирович Третьяков.
  
  Дружба, если этим словом можно было назвать их несколько однобокие отношения, началась августовским вечером. Евдокимов калякал с трактористами возле крашенного штакетника, огораживавшим палисад, когда прямо к асфальтированной дорожке, ведущей к двери одноэтажного здания конторы отделения, подкатил УАЗик с райкомовским номером. Из него, хозяйски оглядываясь, вылез Третьяков. Второй секретарь поздоровался со всеми за руку, посетовал на погоду, выразил уверенность, что уж они-то ни в коем случае не подкачают, и вошёл в контору. Через несколько минут оттуда выскочила растрёпа Нинка, работавшая бухгалтершей отделения, и позвала Евдокимова к управляющему. Не иначе, как этот райкомовский хрен заприметил сломавшийся вчера в поле трактор и целый день простоявший сегодня не отремонтированным. Евдокимов сочинял на бегу оправдательную речь, но дело оказалось совсем в другом.
  
  Когда он вошёл в просторный кабинет, служивший одновременно и раскомандировочной, Третьяков стоял у окна, заложив руки за спину. Указания давал со своего места из-за стола управляющий.
  
  - Мишкин погрузчик на ходу? - спросил он.
  
  Евдокимов утвердительно кивнул, гадая, при чём тут погрузчик.
  
  - Заводи, сейчас подойдёт машина, езжай с ними на пятое поле, нагрузишь сеном.
  
  Евдокимов опять согласно кивнул. Понятно. На пятом поле нынче заскирдовано сено для телят, оказывается не только для совхозных.
  
  С этого дня и повелось их близкое знакомство. Евдокимов не только нагрузил сено, но и сметал его в стог на третьяковсом дворе вместе с водителем. Сам Алексей Владимирович стоял тут же с вилами в руках и изображал девушку с веслом.
  
  С тех пор эта операция повторялась ежегодно. Третьяков звонил ему, он выяснял, где заготовлено сено для совхозных телят и секретарей райкома. Третьяков присылал машину, и Евдокимов грузил её, разгружал и смётывал сено. В первый раз пили водку с Третьяковым в летней кухне, потом Евдокимова начали пускать и в дом. К зиме он работал заместителем главного инженера. Дальше, правда, так и не продвинулся. Когда освобождался кабинет главного, уже считал себя его хозяином, но директор воспротивился. Поразмышляв на досуге, Григорий Николаевич решил, что оно и к лучшему. Меньше должность, меньше спрос, а оклад и у зама не плохой.
  
  
  - 2 -
  
  
  Перестройка коснулась не только земли, но и неба. И так же, как и на земле, на небе творилось, не поймёшь что. Февраль месяц, а с неба то хлещет дождь, вместо снега, то жарит солнце, превращая ноздреватые осевшие сугробы в грязные лужи. В защитках терпко запахло тополями, по улицам поплыли тяжеловесные испарения загоревшегося навоза.
  
  Разбрызгивая талый снег и оскальзываясь на покрытых водой наледях, Григорий Николаевич вышел на парившую под припекающим солнцем, заасфальтированную площадь у серого трёхэтажного здания районной администрации с полощущимся трёхцветником на крыше. Поднявшись по воздвигнутой с размахом лестнице под мрамор, вошёл в обширную светлую приёмную, и почтительно поинтересовался у секретарши, оторвав её от телефона, можно ли пройти к Алексею Владимировичу. Оказалось, что нет. Алексей Владимирович в кабинете главы. Григорий Николаевич повесил верхнюю одежду на грозящую опрокинуться штативную вешалку и устроился в кресле у окна. Через столик от него сидела старуха с неприятным рубленым лицом и молодая бабёнка с дитём. Дитё уже умело самостоятельно передвигаться на собственных ножках, и носилось по приёмной, вызывая у секретарши недовольно-брезгливую мину на лице. Старуха хлопотала о "пензии". В чём там у неё дело, Григорий Николаевич не понял, то ли мало начислили, то ли задерживали с перечислением. Бабка по старой привычке, собрав все свои замызганные и давно никому не нужные грамоты, припёрлась к власть предержащим искать защиты. Бабёнка была настроена решительней. Её претензии Григорий Николаевич прослушал два раза от начала до конца. Нечего жрать, нечего одевать...
  
  - Детские бы заплатили, что ж он у меня в избе днями сидит. Сапог купить не на что, - громогласным шёпотом негодовала молодуха. - Вот посажу ему ребёнка на стол и пускай, что хотит, то с ним и делает. В Ельцовском районе бабы так и сделали. Собрались, и всем кагалом к главе в кабинет. Ребятёшек оставили и ушли, - она злорадно засмеялась. - Тут же и заплатили.
  
  Соседство не понравилось Григорию Николаевичу. Хоть бы не орали, думал он. Всё настроение испортят. Настроение начальства очень даже влияло на его решения. Это он хорошо знал по себе. Алексей Владимирович появился за полчаса до обеда. Заметив, что массивная резная дверь кабинета главы начала подавать признаки жизни и вот, вот откроется, Григорий Николаевич поспешно встал и занял позицию между кабинетами. Алексей Владимирович уже выдвинул половину туловища в приёмную, но, очевидно, вспомнив что-то чрезвычайно важное, задвинул обратно и закрыл за собой дверь. Сунув руки в карманы брюк, Григорий Николаевич переминался с ноги на ногу, как школьник, ждущий вызова в учительскую. Наконец в приёмной появился облачённый в дорогой двубортный костюм тёмно-коричневого цвета, меховые ботинки на толстой микропоре весь Третьяков с повязанным на шее голубым клетчатым галстуком. Ещё только аккуратно, без стука, закрыв за собой дверь, он протянул обе руки навстречу Евдокимову.
  
  - Давненько не видались, друг мой! - пропел Алексей Владимирович. - Идём, идём, расскажешь про свои обиды. К нам просто так не ходют, - зашуршал он дробненьким смешком. - Или ты может, эта, просто так пришёл со стариком покалякать? Людочка, - обернулся он к секретарше, - до обеда я занятый.
  
  В кабинете по своей привычке, заложив руки за спину и приподняв плечи, принялся рассматривать открывающиеся из окна сельские виды. Его полноватая фигура в толстом костюме, тяжёлых ботинках, приобрела вид важничающего воробья.
  
  - Ты садись, садись, рассказывай, - бросил он через плечо Евдокимову, когда тот досконально изучил его стриженый затылок.
  
  Григорий Николаевич сел в кресло у стены, закинул ногу на ногу и деловым, но и в достаточной степени искательным тоном изложил свои беды, и открывающиеся перед ним в этой связи перспективы.
  
  - Это уж ты через край хватил, - Третьяков вдоволь налюбовался площадью со снующими по ней автомашинами и открывающимся со второго этажа видом сельских дворов на прилегающих улицах, и с отеческой укоризной покачал головой. - Шоферить, машины ремонтировать! Ты наш, мы тебя знаем, - о ком Третьяков говорил "мы", Евдокимов не понял, во всяком случае, главе он известен не был. - Пропасть мы тебе не дадим. В принципе я бы мог тебя, эта, сюда к нам засунуть. Но зачем тебе это надо? Припухать помощником начальника сторожей? - он хихикнул собственной остроте. - Если можно получить больше. Есть у меня насчёт тебя мыслишка, это хорошо, что ты ко мне зашёл, - Третьяков покачался на носках перед Евдокимовым и, подойдя к столу, утонул в объёмистом кресле. - Но надо будет перетолковать ещё разок с Андреем Никодимовичем. У нас с ним как раз шёл разговор об этом деле. Очень Андрей Никодимович злобится на нынешнего начальника нашего коммунального хозяйства. Понабирали, понимаешь, одной алкашни и горя мало, знай только, одних повыгонят, таких же наберут. А отвечать за всё нам приходится, - Алексей Владимирович посопел обиженно. - Звонют кажный день, круглые сутки. Холодно, понимаешь, забыли они уже, когда в последний раз батареи горячими были. Вот одна-две смены потопят, другие расхолаживают. Сейчас инженера без работы ходют. Набери ты серьёзных мужиков, поставь над имя кого потолковей, пусть котельную на подряд берут. И топить будут, и деньги собирать. Хозяин будет, он своего не упустит, и с предприятий плату взыщет, и с жильцов. А так что, хорошо устроились, хочем платим, хочем нет. Но, - Третьяков с насмешливой гримасой развёл руками, - нету у нас такого мужика. Перевелись. Одна шалупонь осталась.
  
  "Уж не меня ли ты на этот подряд сватаешь? - думал Евдокимов. - Иди-ка ты сам на этот подряд. Ты нам про него уже скоро десять лет толкуешь. Самого-то из этого кабинета и динамитом не выковырнешь". Вслух ничего такого Евдокимов не говорил, а прилежно слушал, понимающе кивая головой, и лихорадочно соображал, как без потерь выбраться из скользкой ситуации. Нужно быть совсем уж круглым, да не то, что круглым, а идиотом в квадрате, чтобы согласиться на такое предложение. Но опять же, откажешься, навсегда отношения испортишь. Придётся просить время на "подумать". Но он ошибался, ничего такого Третьяков и не думал ему предлагать.
  
  Третьяков закончил расписывать благоденствие, в которое окунётся райцентр, если найдётся толковый мужик и рискнёт откупить котельную, и перешёл к делу Евдокимова.
  
  - У меня такая думка, вставить тебя в комхоз замом. Что на это скажешь? - Алексей Владимирович благожелательно, чуть ли не с нежностью посмотрел на своего протеже. - Ты учти, положение у Стебельцова шаткое, очень шаткое. Поимей это в виду. Навряд ли новый сезон будем с ним начинать. Этот сезон пусть сам и доканчивает, как начал, а к осени будем менять. С ним, эта, дело можно сказать решённое. Шибко много своевольничает. Андрей Никодимовичу это не нравится.
  
  Евдокимов оторопел от услышанного предложения и замедлил с ответом. Третьяков понял его молчание неправильно.
  
  - Чего молчишь? С супругой решил посоветоваться?
  
  - Да нет, чего уж тут советоваться. Когда можно приступить к работе? И хотелось бы знать, - Евдокимов усмехнулся. - Чего я буду иметь?
  
  - Чего ты будешь иметь? - протянул Третьяков. - На жизнь, думаю, хватит, - он надул щёки и посмотрел в потолок. - Точно не скажу. Ну, поменьше, чем у начальника. Оклад будет примерно около лимона, ну и плюс. Премиальные, и они там по тридцать процентов установили за высокую квалификацию. Ты, эта, в водопроводах и, - Третьяков, хихикнув, назвал, какие ещё бывают "проводы", - мал-мал разбираешься?
  
  Евдокимов отрицательно покачал головой.
  
  - Только летний водопровод во дворе.
  
  - Ну, ничего, осмотришься, поднатаскаешься. Лимона полтора сейчас будешь иметь, а скоро повышение окладов намечается. Это я тебе по секрету сообщаю. Только учти, - Третьяков посерьёзнел, коротко взглянул в глаза Евдокимову, и тот внутренне подобрался под этим взглядом. - В комхозе ты будешь нашим человеком. Стебельцов выходит из-под контроля. Андрею Никодимовичу это сильно не нравится.
  
  Дверь, скрипнув, приоткрылась и в образовавшейся щели показалась копна светлых волос.
  
  - Алексей Владимирович, - пропела их обладательница, - вы последний.
  
  - Хорошо, Людочка, я закрою, - Третьяков взглянул на часы и поднялся. - Вот так-то, друг мой Григорий Николаевич. Ты всё понял?
  
  Евдокимов с готовностью поднялся. Чего уж тут не понять. Подпустили к кормушке и завербовали в стукачи.
  
  - Я, Алексей Владимирович, всегда был дисциплинированным работником и благодарным человеком, - и после небольшой паузы, чтобы поотчётливей получилось, добавил: - Вы же меня знаете.
  
  Третьяков надел тяжёлое меховое пальто, водрузил на голову меховое же кепи с длинным козырьком, ещё больше делавшим его похожим на важничающего воробья, и самодовольно кивнул.
  
  - Если бы, Гриша, я тебя не знал, этого разговора бы не было.
  
  Евдокимов торопливо снял пальто и шапку с вешалки и, чтобы не задерживать Третьякова, одевался в холле, пока Алексей Владимирович запирал двери приёмной.
  
  Они постояли ещё на высоких ступенях перед входом в здание и Третьяков, удерживая Евдокимова, прочитал пятнадцатиминутную лекцию о сложности нынешней обстановки, и как дороги именно сейчас добросовестные преданные работники. Под конец он со значением пожал руку Евдокимову и сказал прощаясь:
  
  - Завтра позвони после обеда.
  
  Евдокимов с облегчением вздохнул. Однако ж и говорун, бывший товарищ, бывший секретарь. Из всего он понял: "Тебе обеспечили место под солнцем, но ходить ты будешь на поводке". Ничего другого, идя сюда, он и не ожидал.
  
  Стебельцов принял своего новоявленного зама равнодушно.
  
  - Займись котельной. Надо просчитать ремонтные работы на лето. Мастер уже делал прикидку, ты как следует всё обсмотри, и обсчитайте с экономисткой. Потом с главбухом обсудим, - сказал он после обмена любезностями.
  
  
  - 3 -
  
  
  Докладывал Евдокимов через две недели уже новому шефу. Стебельцов подал заявление об уходе, и его отставку администрация приняла молниеносно. Собрались вчетвером. Начальник, главный инженер, главный бухгалтер и он, Евдокимов.
  
  Новый начальник, Валерий Павлович Громов, был среди них самым молодым. На вид не старше тридцати пяти. Черноволосый, коротко стриженный, с мускулистой фигурой крутого парня, он излучал неукротимую энергию.
  
  Полной замены требовали два котла. Евдокимова поразил вид котельной при первом посещении. В таком аду может работать только отпетая алкашня, подумал он про себя. Дым, чад, капель от тающего на крыше снега, местами превращающаяся в настоящий дождь. Сквозняк из ворот, пронизывающий до костей. Злые, хмурые лица, непрекращающаяся матерщина и устоявшийся водочно-самогонный перегар от половины этих чумазых чертей. Он даже поёжился, представив себя среди них с лопатой у топки.
  
  Благодаря оттепели работали на двух котлах, два других остановили.
  
  - Отмаялись, - сказал Константин, когда они стояли по щиколотку в угольном месиве возле третьего котла, - чуть не половину труб заглушили. Не успевали заваривать. Что ещё март покажет, как бы не пришлось опять растапливать.
  
  - Да-а, - покивал головой Евдокимов, - марток, надевай семь порток. Прижмут ещё морозы, никуда не денешься.
  
  По прикидкам на ремонт требовалось миллионов двести пятьдесят. Громов отбросил ремонт электропроводки, силовых щитов и прочую мелочь, оставив только котлы и ремонт воздухопроводов.
  
  - Надо поручить мастеру, пусть подбирает людей. Подкалымят ребята, - сказал главный инженер, смачно произнося последние слова. - Есть толковые мужики, и сварщики, и каменщики, - он затянулся папиросой, закашлялся от горького дыма. - Кому-то в город ехать, Валерий Павлович. Котлы добывать. Вот только дадут нам на всё деньги?
  
  Громов минуту задумчиво смотрел на красное, как от натуги, лицо Гаврышева и ответил кратко:
  
  - Дадут. В пределах трёхсот миллионов глава обещал.
  
  - Так может, электрощиты оставим? Всё-таки электричество, не шутка.
  
  Евдокимов завозился локтями по столу.
  
  - Константин Иванович на пускателях настаивал. Нужно щитовую отдельно ставить. Бадьёй цепляются.
  
  - Нет, - отрезал Громов. - Делаем только два котла и воздухопроводы. Пусть работают аккуратней. Нам ещё с горячей водой что-то думать надо. Деньги останутся, увеличим бойлер.
  
  - Да как аккуратней? - в возмущении главный инженер задвигался на стуле, откинулся на спинку и развёл непонимающе руками. - Всё в пыли, какая электроаппаратура выдержит? Пускатели сейчас менять надо. Опять среди зимы моторы полетят. Не-ет, надо было мне энергетика позвать
  
  - Вот энергетик пусть не сюда идёт, а в котельную, собирает свою гвардию и проводит полную ревизию. Лето наступит, пусть чистят, меняют. Будут деньги, кое-что выделим. Финансами командую я, у меня деньги только на котлы, - Громов покачал насмешливо головой. - Столько лет работали, ничего, а тут всё сразу менять потребовалось. Котлы будет делать бригада из города. У меня есть намётки. Они и котлы привезут, и сами соберут. Наши бойлером займутся. Если будет на что.
  
  
  - Да это же в два раза дороже, Валерий Павлович. Конечно, так денег не хватит, - главный инженер не сдавался. Стебельцов к его мнению прислушивался, с Громовым это была первая стычка, и он старался отстоять свою позицию. - Сварщики у нас есть, каменщики есть. Что ещё надо? Вальцевать? И такого специалиста найдём. Нет, моё мнение, собирать котлы своими силами. Дешевле обойдётся, останутся деньги и на бойлер, и на щитовую. А бригада в два раза больше слупит.
  
  - Ну, наши соберут! - Громов насмешливо покивал головой. - Всё, разговор на эту тему закончен. Бригаду я беру на себя, на следующей неделе еду в город.
  
  
  
  В марте Евдокимов зачастил в котельную. Константина положили в больницу в предынфарктном состоянии. Как говорили знатоки: "Пил мужик, здоровье было, бросил, тут же в больницу попал". С утра забегал узнать, что и как. Всё было одно и то же. Рукавицы дырявые, первый котёл течёт, автоматика на подкачке барахлит, трос на тельфере изношен. Потом шёл в контору, решал с начальником вопрос о транспорте, давал задание снабженцу, и после обеда возвращался в котельную. Вначале время тянулось скучновато. Он совался за электриком в пускатели, заглядывая тому через плечо, наблюдал, как дядь Саша набивает подмотку, потом вёл с ним длинные разговоры о былых временах, обходил котельную и в пять уходил домой.
  
  Однажды всё изменилось, и Григорий Николаевич стал своим человеком. Сантехники, забегавшие на обогрев, перестали его дичиться и шептать друг другу: "Там начальство, поосторожней". Как-то в воскресенье в одной из трёхэтажек прорвало отопление, его и Гаврышева Громов по телефону послал ликвидировать аварию. Чувствовал себя в тот день Григорий Николаевич нехорошо, затухало сердце, раскалывалась голова, тело жаждало покоя и пребывало в тягостном томлении. Маялся Григорий Николаевич с хорошего похмелья.
  
  - Что, Николаич, болеешь? - спросил у него с пониманием и непочтительным прищуром нагловатых глаз, чернявый, со щегольскими усиками молодой сантехник. - Давай подлечимся, и за работу.
  
  Григорию Николаевичу было не до амбиций и церемоний. Они вчетвером, с Гаврышевым и вторым сантехником выпили в бойлерной бутылку и ребята, набрав у дядь Саши необходимый материал, ушли в трёхэтажку, а они с Леонидом Дмитриевичем, ожидая результат, выпили ещё одну. Как он в тот день добрался домой, Григорий Николаевич не помнил. В понедельник после обеда встреча повторилась, за исключением главного инженера. Чтобы посторонние не мешали, иногда уходили в водокачку, прихватив с собой надзиравшего за ней электрика и имевшего по этому случаю ключи. В отличие от Константина, Григорий Николаевич, дойдя до определённой кондиции, не шпынял кочегаров, а, только, зайдя в бытовку, поводил рукой, разгоняя невидимых мух, и говорил нравоучительно:
  
  - Мужики, только чтобы мне тут без концертов. Всё тихо, мирно. Я концертов не люблю, - высказавшись, садился передохнуть на топчан.
  
  Ему отвечали:
  
  - Какой разговор, Николаич. Мы что, не понимаем.
  
  Иногда сил не хватало, и до дома провожали друзья-сантехники, бережно поддерживая под руки и обходя по дороге ямы и рытвины.
  
  Народ его понимал, но было два зловредных кадра, Новосёлов и Тарасов, вечно пристающих с какой-нибудь чепухой.
  
  Константин вышел в двадцатых числах апреля, но Григорий Николаевич не забыл сюда дорожку и захаживал в свободную минуту проведать новых друзей.
  
  
  - 4 -
  
  
  Тарасов проводил жену до калитки и несколько минут смотрел вслед удаляющейся, по-прежнему стройной, тонкой в талии, фигуре. Всё-таки его Ольга и в сорок пять ещё привлекательная женщина, и хороша и днём, и ночью. С крыльца, с дипломатом в руках, с гордо поднятой головой, величавой походкой сходила дочь. Игорь вылетит минут через пятнадцать. Тарасов попрощался с дочерью, снисходительно кивнувшей ему, и заторопился в свинарник. Взрослые свиньи уже получили свою долю. Сейчас кормились сосунки, надо было дождаться окончания их трапезы и сложить в ящик. Февральская оттепель сменилась мартовскими морозами. Буран, вызванный потеплением, прикрыл почерневшие, обледенелые сугробы девственно чистым снежком и успокоился. На смену непогоде пришли двадцатипятиградусные морозы. В эту стужу свинья и опоросилась. В свинарнике стало прохладно, и Тарасов хотел перевести свинью с новорождённым потомством в коровник, но там было тесно, к тому же Пеструха сама ждала прибавления семейства. Не долго мудрствуя, поросят устроил по цыплячьему опыту: набил ящик соломой, а сверху подвесил двухсотваттную лампочку.
  
  Резкое похолодание было совсем некстати. Некстати было многое. Некстати кончалось сено, а кормить свёклой готовящуюся к отёлу корову не рекомендовалось. Некстати запасы дроблёнки и комбикорма были постоянно на подсосе. Выручала картошка и самогонка. Согласно действующему тарифу, за бутылку давали мешок. Правда, бутылка всегда наполнялась доверху, чего нельзя было сказать о мешках. Их вес менялся от тридцати до пятидесяти килограмм. О том, что находилось внутри, хозяин узнавал, пересыпая содержимое в металлическую бочку. Это могло быть овсом, целым или молотым, пшеничной дроблёнкой или отходами. Цена всё равно оставалась одинаковой. Алкаши мрачно шутили, что скоро и красть будет нечего. Иногда удавалось через совхозных добыть в мукомольном цехе какие-нибудь отруби, но для этого требовались наличные, да и цех работал с большими перебоями. Корм оставался для Тарасова постоянной головной болью, если бы не картофельные плантации, на которых вся семья летом гнула спину, всё хозяйство пошло прахом.
  
  Побыстрей прикрыв дверь, сберегая тепло, он вошёл в свинарник. Семь поросят сосали спокойно, как приклеенные, восьмой суматошно перебирал оставшиеся свободными соски, а потом принимался теребить братцев и сестриц. Они резко оборачивались, покусывали надоеду, и тот с визгом отлетал прочь. Тарасов прозвал его Борисом Николаевичем. Свинья лежала на правом боку, завалившись на спину, и блаженно вздыхала всей утробой.
  
  - Что, нравится? - спросил хозяин, облокотившись на перегородку.
  
  Свинья посмотрела на него, встала на передние ноги, хрюкнула и поднялась, сбрасывая с себя детвору. Пятеро отвалились, а трое вцепившись клещами, проволоклись за матерью несколько шагов. Свинья перешла в другую половину загородки, где была её кормушка. Тарасов переловил розовые, визжащие комочки и посадил в ящик, укрепив лампу. Поросята потыкались любопытными пятачками во все углы, пустили струйки и собрались в шевелящуюся кучу малу под лампой. Он несколько минут, невольно улыбаясь, смотрел на них, почесал за ушами у довольно похрюкивающей свиньи, улёгшейся на солому, и пошёл собираться на работу.
  
  
  
  С Новосёловым отношения у него постепенно наладились. Привередливый коллега видел в нём уже равного и, с презрительной гримасой, отзывался в разговорах о других сменах.
  
  - Иди сюда, - позвал он Тарасова, пожав ему руку, и повёл за собой в насосную. - Слышишь?
  
  - Гремит, - ответил Тарасов.
  
  - Вот именно, сегодня гремит, завтра двигатель крякнет. Так или не так?
  
  - Начальникам сообщал?
  
  - А как же! Это чудо ходячее, Евдокимова, сюда заводил, постоял, головой покивал и ушёл
  
  - А Витька что же ушами хлопает? Его хозяйство. Появится, скажу, конечно, - пообещал Тарасов.
  
  Они направились вдоль котлов к бытовке и Новосёлов, вытирая с посеревшего остроносого лица пот, спросил, ядовито усмехаясь:
  
  - Друга-то своего видал?
  
  - Какого ещё друга?
  
  - Ваську Марусенкова, - Новосёлов хохотнул презрительно. - Утром, в восемь часов с ведёрком за углём для бани прибегал.
  
  - Да-а? Ну и что он? Всё пьёт? - спросил Тарасов с интересом, судьба бывшего напарника продолжала занимать его.
  
  - Кто его знает. Приходил-то трезвый. Говорит, на калым летом к Сашке Красавину пойдёт, тот что-то строить собрался.
  
  - А в котельную не хочет возвращаться?
  
  - Нет. Сказал, в эту душегубку, я больше ни шагу. Ладно, пойду свою баньку топить, - Новосёлов протянул, прощаясь руку, и ушёл домой.
  
  В бытовке Людка, принятая в январе уборщицей в котельную, ругалась с пришедшей за окурками бабой Раей. Баба Рая запоздала и пришла, когда в котельной начал собираться люд. Торопливая уборщица, подымая пыль, мела пол сухим веником, а бабка уговаривала её погодить, пока она соберёт добычу. Людка орала и пылила в лицо, присевшей на корточки старухе. Тарасов поморщился и протянул нищенке три сигареты. Старуха, кивая благодарно головой, удалилась. Он давно уже угощал её одной-двумя сигаретами. Сама она никогда не просила, но, понемногу привыкнув к подаяниям, увидев своего благодетеля, надеялась взглядом.
  
  В бытовку шумно вошёл Бульдозер и закричал на уборщицу:
  
  - Ты когда в душевой прибираться будешь? Вымоешься и ходишь чистыми ногами по грязи.
  
  
  
  - Сапоги снимайте, прётесь в грязном, а потом недовольны, - Людка не оставалась в долгу, и орала громче Бульдозера. - В субботу мыла. Я что, за семьдесят тыщ все твои харчки каждый день подтирать должна?
  
  - А меня не колышет, семьдесят или двести семьдесят тебе платят, взялась, так делай.
  
  Тарасов в их перебранку не вступал. Для себя он давно решил эту проблему, и мылся, надевая на ноги пляжные шлёпанцы.
  
  Евдокимов пришёл после обеда в бойлерную и заглянувшему сюда Тарасову ответил с лёгким раздражением:
  
  - Знаю я, знаю. Вы, ребята, работайте спокойно.
  
  - Так подшипники заклинит, сгорит двигатель.
  
  Евдокимов с невозмутимым видом покивал головой, и Тарасову ничего не оставалось, как, пожав плечами, выйти. В следующий приход на чаепитие к дядь Саше, Евдокимова в бойлерной не оказалось, появился он в пять. Держась за косяк двери, Григорий Николаевич второй рукой манил в насосную надоедливого кочегара, подошедшего подбросить уголь в первый котёл.
  
  - Слыш-шишь! Тиш-шина!
  
  Двигатель в самом деле перестал дребезжать.
  
  - Хороший стук всегда наружу выходит, - ответил Тарасов и вернулся к работе.
  
  Разговаривать с пьяным Евдокимовым у него не было никакой охоты.
  
  Стук вышел наружу, когда Тарасов был на выходном.
  
  - На втором насосе работаем, - сообщил ему Илюшин, новый кочегар, заменивший Мамеда, и с ленцой дал подержаться за мясистую ладонь.
  
  - А с первым что? - спросил он, хмурясь от непонятной спесивости нового сотоварища.
  
  - Ну, что, что. Двигатель сгорел, вчера сняли, увезли в перемотку. Тебе же Новосёлов говорил, чтобы начальство предупредил, - выговаривал ему Илюшин, укладывая в сумку банки и пакеты из-под еды.
  
  
  На такое фантастическое обвинение Тарасов не нашёлся сразу с ответом, в это время зазвонил телефон и он снял трубку. Телефон не унимался почти до десяти часов. Женские голоса, в основном старческие, возмущались холодными батареями. Не доверяя своим глазам, Тарасов заставил Генку поглядеть на градусник, результат был тот же. Пожав недоумённо плечами, взял у дядь Саши запасной, бутылку с маслом, и, капнув в гнездо на подаче, измерил температуру в обоих трубах. Новый градусник показывал то же самое.
  
  - Кого ты бегаешь? - спросил дядь Саша, забирая градусник. - Чай пей, пока не остыл, уж полчаса, как заварился.
  
  Тарасов отхлебнул вяжущую во рту жидкость, и, поставив стаканчик на верстак, сказал озадаченно:
  
  - Ничего понять не могу. На обратке пятьдесят четыре, на подаче семьдесят два. Всё утро звонят - батареи холодные. Что за чепуха? - он допил мелкими глотками чай, отдал дядь Саше стаканчик, и, закурив, сел на лавку.
  
  - Никакой чепухи нету. Эх, ты, инженер! - хозяин бойлерной захихикал. - Насос-то тихоходный! Где ж он все аппендиксы продавит? Котёл течёт, трассы дырявые, всё завоздушено давно.
  
  - Как тихоходный? - не понял Тарасов.
  
  - Ты насосы глянь! Они же разные, у второго производительность чуть не в два раза ниже.
  
  - Да я как-то без внимания, двигатели, по-моему, одинаковые.
  
  - Двигатели! Двигатели, правильно, одинаковые, а насосы разные.
  
  - Какая-то артель у вас, ребята, не бей лежачего! - Тарасов запустил окурком в дверь и тот, ударившись об неё, упал возле порога. - Двигатель нельзя, что ли, переставить?
  
  - А чего ты у меня спрашиваешь? На это начальники, электрики есть. Моё дело насосы. Двигатели не по моей части, - дядь Саша похлопал своего гостя по плечу, - ничего сейчас никому на хрен не нужно, Юра! Я этому хрену моржовому, Евдокимову, два дня про тот двигатель говорил. Начальникам не надо, а мне, что ли, надо? Витя наш преподобный, придёт, покрутится на хвосте, повернётся, только его и видели. Это ж надо доработаться, что подшипники рассыпались! Вот и он, лёгок на помине, - дядь Саша недобро посмотрел на появившегося в дверях весёленького электрика Витю и сердито засопел.
  
  
  - Здорово, мужики! - краснощёкое лицо Вити радостно улыбалось. - Как оно, всё нормально? Дай закурить! - он сел на лавку и небрежно протянул руку.
  
  - Ты мне, Витя, вот что скажи, - повернулся Тарасов и дал сигарету, - двигатель со второго насоса на первый подойдёт?
  
  - Подойдёт, конечно.
  
  - Ну, так, а в чём дело? Переставить трудно?
  
  - А на хрена? Стоит и пусть себе стоит, где стоял.
  
  - Вот здрасьте! Второй насос систему продавить не мот, а ты говоришь - на хрена?
  
  - А тебе чё? Дома холодно?
  
  - Да при чём тут холодно мне или жарко? У меня дома своя печка. Ты сам подумай, на хрена мы вот эти печки топим, трубу нагреваем, чтоб градусник повыше температуру показывал, или чтобы в домах тепло было? Смысл в работе должен быть или не должен?
  
  - Ну, ты даё-ошь! - засмеялся Витя и, поражённый вопросом, сбил на лоб шапку. - Слышь, дядь Саша! Смысл ему надо! Деньги платят, есть смысл, не платят - нету смысла.
  
  Тарасов длинно и фигуристо выругался.
  
  - Знаешь, Витя, если бы ты за двигателем смотрел, он бы не сгорел. Был бы я начальником, я бы его тебе в счёт поставил. Если уж начистоту говорить.
  
  - Кого ты привязался ко мне? - Витя перестал хихикать и всерьёз обозлился. - У тебя есть лопата, вот бери её и наяривай! Кого-то двигатели ему менять понадобилось, начальник ты, что ли?
  
  Тарасов подкинул в топки, и, подвигав подошвами сапог о кирпич у приступки, вошёл в бытовку. Сегодня Людка сподобилась вымыть не только душевую, но и самоё себя и теперь, расчёсывая мокрые волосы, болтала с Генкой. После исчезновения Марусенкова, они работали вдвоём, опасаясь, что им подсунут какого-нибудь алкаша и всё повторится. Где-то, в бухгалтерских ведомостях, им начисляли полуторную зарплату, но, иногда в ночную, Тарасов жалел, что поддался на уговоры молодого напарника, и отказался от третьего.
  
  В бытовке шёл разговор на философские темы.
  
  - В библии про всю нашу жизнь прописано, так говорят, - с уморительной серьёзностью рассуждала Людка. - Вот написано же там, железные птицы по небу полетят, ведь это же правда! Самолёты летают, - наивно толковала она. - Звезда Полынь на землю упадёт, это Чернобыль. Потом князь тьмы придёт. Это кто, Ельцин? - спросила она у Тарасова, повернув к нему худое, бескровное лицо.
  
  - Да как тебе сказать, кому князь тьмы, кому ясно солнышко, - засмеялся тот.
  
  Рассуждения невежественной Людки невольно смешили его.
  
  - Вот ты, наверное, веришь в бога? Теперь многие поверили.
  
  - В кого? - стараясь сохранить серьёзный вид, Тарасов сел рядом с напарником. - У меня, знаешь, характер недоверчивый, так что насчёт веры туговато.
  
  - Вот Гена тоже не верит, - разочарованно вздохнула Людка. - Я думала, если человек не пьёт, значит, в бога должен верить. Спросить хотела...
  
  Теперь засмеялся Генка и поднялся с топчана, но Тарасов удержал его.
  
  - Сиди, подкинул только что. Где твой Витёк? Давненько его не видал. Всё пьёт? - обратился он сам с вопросом к Людке.
  
  - Да ты что? - всплеснула та руками, едва не выронив обломок длинной расчёски. - Мы уж второй месяц, как бросили. Он ещё в феврале закодировался. Витёк не пьёт, ну и я тоже. Сантехником сейчас, - Людка сунула расчёску в яркий полиэтиленовый пакет, лежавший рядом с ней, и встряхнула головой. - Летом Анютку свою заберу. Это что ж такое, при живой матери, дочка как беспризорница! - простодушно делилась она своими планами, считая всех кочегарских чуть ли не родственниками. - В школу даже не ходит. Карга старая детские заграбастала, сама за ней не смотрит и мне не отдаёт. Я, говорит, тебя прав материнских лишу. Дождётся, сама на неё управу найду!
  
  Декабрьское происшествие с Барышевым, едва не закончившееся трагически, и которому она была виновницей, подействовало на Людку отрезвляюще. Душа двумужней демимонденки, окунувшейся в пучину мерзейшего непотребства, подала первые признаки жизни. Они были ещё слабыми и напоминали суматошное шевеление эмбриона. Смутное беспокойство заставляло оценивающе смотреть вокруг и на самоё себя. Но неразвитая душа не выносила беспокойства и искала направляющее начало, способное всё объяснить и успокоить.
  
  - Ну, а муж-то твой что? - спросил Генка.
  
  - А-а, схлестнулся с одной, - Людкины глаза сверкнули от негодования, - кошкой драной.
  
  Оба её собеседника едва не окатились со смеху.
  
  - Ну, а что вы, с Костей-то? Судитесь? - Одно время предновогодний инцидент сильно занимал кочегарские умы. Чем завершилось дело, никто не знал. Константин продолжал работать, участники событий на эту тему не распространялись, и постепенно интерес угас. Теперь, пользуясь Людкиной разговорчивостью, простодушный Гена решил выяснить всё до конца и спрашивал напрямик, без церемонных недомолвок. - Ту смену тогда месяц к следователю таскали, и стихло всё.
  
  - Зачем они нам нужны, суды эти, Гена? Посадили бы Костю, нам от этого легче стало? Расплачивается... - на этом Людкина откровенность иссякла.
  
  Снаружи загудел трактор, приехавший толкать уголь, и они оставили женщину в одиночестве.
  
  Пришедший после обеда Евдокимов, выразился в духе электрика Вити.
  
  - Ты не бабок по телефону слушай, а меня. Скажу, температуру подымай, значит, подымай, велю опускать, значит, опускай. Сколько градусов сейчас?
  
  - Пятьдесят шесть.
  
  - Ну и всё, на этом твои заботы кончились.
  
  - Поня-атно! - вызвав недовольную гримасу у Евдокимова, врастяжку проговорил Тарасов, и вышел из бойлерной.
  
  Он мог понять электрика Витю, но когда сакраментальное "а на хрена?" говорил руководитель, это не укладывалось в сознании. Но какой к дьяволу из Евдокимова инженер? Районная номенклатура, главная забота - удержаться на местечке при портфеле.
  
  
  - 5 -
  
  
  После майских праздников отопительный сезон заканчивался, и, прикидывая планы на лето, Тарасов напросился у мастера на подачу горячей воды. Константин, поразмыслив, пошёл навстречу стойкому кочегару, зимняя враждебность, к которому незаметно сменилась доверием. Работать приходилось сутки, через двое, и топить один котёл, обогревавший бойлер. На ночь котёл глушили и растапливали в шесть часов утра. Температура держалась хорошо, и работать было намного легче, только нудновато в одиночку.
  
  По вечерам в котельную наведывался вольноопределяющийся люд, вызывавший у Тарасова раздражение своей надоедливостью. В этом не отставали от него и наряды милиции, у которой заиграла кровь после зимней спячки. Спекулируя на стражах порядка, одинокий хранитель котельной, насколько мог, нагонял жути на пришельцев, расписывая неожиданные облавы. До некоторой степени это помогало. Играло свою роль и то обстоятельство, что Тарасов, как и прежде, оставался некомпанейским парнем. Проведывали его и старые знакомцы, курировавшие по привычным адресам.
  
  Как-то, в час ночи, когда он, вычистив котёл, закрылся и готовился к лёгкой полуночной трапезе перед сном, в железные ворота гулко и требовательно забарабанили. Ворча сквозь зубы, Тарасов впустил ночного посетителя. Им оказался Вася Марусенков. Вид его говорил сам за себя. Бледность, покрывавшая щёки, имела синеватый оттенок, потемневшие губы запеклись, казалось слова с трудом проталкиваются на белый свет. Глаза блуждали, то, вспыхивая ненавистью и злобой, то тускнели, и становилось непонятно, видит ли Вася в это время. Глубоко засунув руки в карманы обтрёпанных джинсов и согнувшись вопросительным знаком, он несколько минут сидел молча. В предположении разговора, Тарасов дал ему сигарету, налил чая. Сигарету Вася взял, а от чая отказался. Вместо беседы о житье-бытье, Вася неожиданно принялся поносить всех и вся последними словами, в том числе и гостеприимного хозяина.
  
  - Да ты узнаёшь ли меня, Вася? - оторопело спросил Тарасов.
  
  Вася узнал бывшего друга. Едва не приведя в шок, назвал "инженером хреновым", присовокупив несколько неблагозвучных эпитетов.
  
  - Шёл бы ты, Вася, домой подобру-поздорову, - сказал Тарасов, не предпринимая впрочем, никаких действий.
  
  Вася ответил злобным взглядом.
  
  - Гонишь? Все меня гонят! С-сволочи. Ну, ладно.
  
  Он стремительно сорвался с места и, грохнув дверью, убежал. Что-то нарушилось в васиных мозгах окончательно. Неприязнь, вызванная незаслуженными оскорблениями, подавляла последнюю жалость к нему.
  
  
  В один из вечеров, когда Тарасов, накидав в топку угля, с трудом разбирая текст при тусклом свете, сидел в бытовке с детективом, появился Колька Мамед. Его он не видел больше месяца. Неожиданный гость цвёл улыбкой, в руках сжимал клеёнчатую сумку без ручек. Приспособив, вместо закладки спичку, Тарасов обернул книгу газетой, и отложил в сторону, без досады на прерванное чтение. Хитросплетения сюжетов потеряли для него остроту. Привычки частных детективов Хаммэра и Мэллоя, совершающих чудеса доблести и отваги в розыске и поимке преступников, и сочетающихся с обладанием любвеобильными красотками, он знал как свои собственные.
  
  - Здорово! - радостно приветствовал нечаянный посетитель, пожимая руку. - Ну, как оно?
  
  - Да как? Всё тем же ключом, по той же голове. А ты как? - ответствовал хозяин с приветливой улыбкой на губах.
  
  - Вот, помыться пришёл, можно? Вода горячая? В душевой есть кто? - сыпал словами Мамед.
  
  - Да мне что, воды жалко? Смотри только, вначале холодную включай, а то обваришься. Температура сто градусов!
  
  Мамед не только вымылся, но и устроил небольшую постирушку. В бытовку вернулся в десятом часу. Тарасов как раз вскипятил чай и готовился ужинать.
  
  - Юр, - виновато спросил Мамед, - я с тобой подрубаю? Жрать охота, кишки слиплись.
  
  - Садись, конечно, какой разговор.
  
  Глядя, как Мамед запихивает в рот варёную картошку, сало и, почти не пережёвывая, глотает, Тарасов покачал головой.
  
  - Ты, однако, неделю не ел! - сказал, посмеиваясь, и достал из сумки лелеемую весь день котлету, отложенную им на завтрак.
  
  - Неделю не пью, денег не дают, аппетит - зверский, - объяснил Мамед, с трудом проглатывая непрожёванную картофелину и, запивая пищу чаем. - Про браттев Голиковых слыхал! - спросил он, утолив острый голод, и спокойно откусывая котлету. Мягкое "ть" у него не выговаривалось, и он произносил двойное "т".
  
  - Что, опять вернулись? Как тогда, зимой, Генку менты обшмонали - знаю, а больше ничего не слыхал.
  
  - Кранты обоим! - воскликнул Мамед, возбуждённый принесённой им самим вестью. - Генку подрезали, в больнице помер, а Олег сам кого-то наколол, сейчас сидит, суда ждёт. Ещё в марте было. Вот, мужики приезжали с города, рассказывали. С крутыми схлестнулись, думали, это как тут, в деревне. Олегу тоже конец будет, так говорят. Не простят они ему. Неужто не слыхал?
  
  Тарасов неопределённо передёрнул плечами.
  
  - Олег подрезал? Вот уж не поверил бы. Хотя в тихом омуте все черти водятся. Ну, а сам-то как? Всё скитаешься?
  
  - Да так во второй котельной и топил всё время, сейчас кончили, не знаю, не решил, что делать буду.
  
  Они подкрепились и закурили. После ужина на Тарасова нашло лирическое настроение, и, благодушно окинув взглядом гостя, он спросил:
  
  - Ты вот, Коля, неделю не пьёшь, вымылся, на человека стал похож. Ты чего эту жизнь дурацкую не бросишь? Жалко смотреть на тебя. Тебе сколько лет?
  
  - Двадцать шесть, - хохотнул Мамед. - А куда денешься?
  
  - Как куда? У тебя на родине семья есть? Мать, отец?
  
  - Есть, как же. Браття, сёстры. Мне туда нельзя, с русскими жил - убьют, скажут, русский шпион, - и он опять засмеялся.
  
  - Это дело твоё, конечно. Только живёшь ты, Коля, как бездомная собака. Чего жизнь свою не устраиваешь? Женился бы, что ли?
  
  - Нельзя так говорить! - кольнул взглядом Мамед. - Человека собаками, кошками нельзя называть!
  
  - Да я разве тебя собакой называю? Я жизнь твою с её жизнью сравниваю. Ладно, нельзя так, нельзя, - согласился Тарасов, не вступая в лингвинистические споры. - Но живёшь ты, Коля, плохо.
  
  - А куда я денусь, Юр? В общежитие просился, оно совхозное, своим места не хватает. К бабкам на квартиру хотел встать, не берут. Другой работы нету. В город ехать, кому я там нужен, без копейки денег. А выпьешь, вроде легче, спать хоть где можно.
  
  
  - Ну, ты сам посуди, кто ж тебя на квартиру такого пустит? Всегда пьяный, грязный. Губишь ты свою жизнь, Коля. Вот братья Голиковы, всё - кончили свои похождения. Как тебе сказать, это у них логический конец. У тебя точно такой будет. Ты не думал об этом?
  
  - Так что думать? Подскажи! - Мамед посмотрел ему в глаза и опустил взгляд. - Думаешь, мне самому неохота жить по-человечески?
  
  - Да я тебе что подскажу? Ты пить без просыпа бросай. Вот ты пьёшь, с всякими шалавами путаешься, погоди, ещё сифилис подхватишь, ты знаешь, сколько сейчас болеет? А это всё - конец, лечить тебя без денег никто не станет, заживо сгниёшь.
  
  - Да знаю я. Этих шалав заразных вешать надо.
  
  - Тебе бы только вешать. Шалавы, они и есть шалавы, конечно, но они не сами себя заразили.
  
  - Я здесь переночую? - полувопросительно сказал Мамед, заканчивая спор.
  
  - Ночуй, мне веселее будет.
  
  Мамед приходил ещё трижды, Тарасов даже брал с собой для него дополнительный паёк. Они вели перед сном душеспасительные беседы, но что Тарасов мог ему посоветовать? Он сам барахтался из последних сил, и временами на него нападала полнейшая апатия. Хотелось поставить на стол трёхлитровую банку с самогонкой, и делать то, от чего отговаривал Мамеда, только бы уйти от этой, изматывающей душу, жизни.
  
  
  Глава 9
  
  
  - 1 -
  
  
  За лето Тарасов сдружился с Анатолием Ромашиным. Приятельство сблизило их настолько, что они сговорились работать в одной смене. До этого Ромашин трудился в стройцехе, но в котельной платили побольше, и он перевёлся туда. Сошлись они на свёкле.
  
  Когда котельную остановили окончательно, переходить на побегушки в стройцех Тарасов не захотел, и, отгуляв положенный отпуск, взял месяц без содержания, а потом повторил до нового сезона. Оформляя первый отпуск без содержания, он и столкнулся с Ромашиным.
  
  Тарасов вышел из конторы, а Ромашин только подъехал к ней на своём "Урале". Бросив каску в люльку, он вытирал грязноватым носовым платком круглую вспотевшую лысину на затылке.
  
  Тарасову оставалось утвердить заявление и отдать кадровичке. Первую подпись у Константина он получил быстро. Правда, зайдя в котельную, вначале безрезультатно поискал его среди сновавших здесь незнакомых людей. Вместо третьего котла зияла пустота, на ровной площадке вырастал правильный кирпичный четырёхугольник. Возле проёма лежали пачки новых блестящих труб, старые, темно-кирпичные от окалины, были свалены в топорщащуюся кучу во дворе. Возле неё-то и находился Константин. Кислородным резаком он обрезал загогулины, и складывал трубы ровными рядами. Обернувшись, махнул рукой в сторону бойлерной:
  
  - Подожди там, сейчас приду, разберёмся.
  
  В бойлерной на лавке сидел ссутулившийся и чем-то озабоченный дядь Саша, рядом на верстаке стояла обязательная банка с напарившимся чаем, несколько кружек и пластмассовый стаканчик.
  
  - Чего скукожился? - спросил Тарасов, присаживаясь рядом. - Чем это наш начальник занялся? Трубы на металлолом режет?
  
  - Пойди, спроси, он мне что, докладывает? Значит надо, - к шуткам сегодня ветеран расположен не был.
  
  - Ладно, плесни отравы.
  
  Константин заявление подписал сразу, пока пили чай, потолковали, кто, чем занимается летом, и о видах на урожай картошки.
  
  Всё начальство отсутствовало, и, ожидая его, Тарасов от нечего делать, подошёл к Ромашину и разговорился. Оказалось, тот приехал в контору с таким же заявлением. Знал его Тарасов мельком, строители едко заходили в котельную.
  
  Ромашин прикрыл лысину матерчатой кепчонкой и подал руку.
  
  - Не видал, начальник здесь?
  
  - Сам жду. На что он тебе? Денег всё равно не даст.
  
  Ромашин закурил, завязывая разговор, протянул раскрытую пачку.
  
  - Без содержания хочу взять. Переругался с прорабом, просил, поставь на калым. Ну, кого делать, сам подумай, баба второй год болеет, я в стройцехе больше трёхсот не получаю. Думал, летом подзаработать, а оно шиш. - Ромашин несколько раз глубоко затянулся и выбросил окурок. - С весны подкалымил малость. В бане стену перекладывали, - рассказывал он доверительно, найдя в Тарасове участливого слушателя, - восемьсот заколотил. Так я их, когда получу? Просил, поставь на штукатурку - нет. Вот месяц штакетник на оградах ремонтирую. А это что? Двести семьдесят в месяц. А у меня два оглоеда, которым только подавай и баба не работает, - он зло сплюнул. - Позавчера со своим шефом в усмерть переругался, к вам перехожу. К Константину подходил, он берёт, заявление подписал, - Ромашин простодушно достал тетрадный листок в прямую линейку, покрытый отпечатками пальцев, и показал Тарасову. - Вы сколько получали этот год?
  
  - С апреля шестьсот тридцать чистыми за пятнадцать смен. Ну, по-разному выходит. Вместе работаем, а тысяч на десять разница, из-за налогов, что ли. В зависимости от количества детей, так я понял.
  
  - Это семечки. Не двести же семьдесят, - Ромашин сунул руки в карманы обтёрханных джинсов и прислонился к жёсткому седлу мотоцикла. - Вот напарника ищу, свёклу тяпать, - он оценивающе посмотрел на собеседника. - Без содержания возьму на пару недель, и вперёд. Пару мешков продам, тысяч триста пятьдесят будет.
  
  - Н-ну, раскатал губы. Или ты десять гектаров собрался тяпать?
  
  - Почему десять? Один.
  
  - Так они всего дают два мешка и денег сто, и то всё в ноябре. Неизвестно ещё, дадут или нет, время подойдёт, а у них денег не будет. Я тоже хотел взяться, да мне отсоветовали.
  
  Ромашин остановился в неудобном месте. Мимо, то, заворачивая в гараж, то, выезжая из него, сновали комхозовские машины, обдавая приятелей выхлопными газами. Они откатили мотоцикл в сторону, и перешли на лавочку у входа в контору.
  
  - Так ты куда ходил? Не в наш ли "Прогресс"? - Ромашин сплюнул, выражая презрения. - Да они и этого не отдадут, что обещают, ещё и намеряют вместо одного гектара полтора. В "Заветы", вот куда надо ехать. Четыре мешка за гектар. Два сразу, два потом. А с нашим "Прогрессом" и не думай даже связываться.
  
  Тарасов развёл руками.
  
  - До "Заветов" двадцать кэмэ, я на чём добираться буду?
  
  - Я тебе и говорю, напарника ищу. Я туда вчера смотался, надо с утра ехать прямо на поле, в восемь уже там надо быть. Учётчик рядки отмеряет, запишет, и вперёд. Рассчитываются они чётко. Соседка в прошлом году ездила, всё отдали, как обещали. Она и сейчас со мной мылилась, да мне с бабами связываться неохота, а одному скучно. Да они собрались, бабёнки, человек пять сегодня уже поехали. А у меня отпуск не оформлен. Этот придурок ещё прогулов наставит. Я ему говорил, отпусти так, нет - бумагу надо. Вчера два часа здесь протолкался, ни одного начальника не изловил.
  
  - А не много, гектар-то будет. Костьми на нём ляжешь, и сахара не получишь. - Тарасов представил этот гектар, и его взяло сомнение в собственных силах.
  
  - Да ну, это только кажется, что много. За неделю всё равно сделаешь.
  
  На этом они и договорились. Заявления им подписал появившийся откуда-то со стороны центра Евдокимов. Назавтра, в семь утра Тарасов входил во двор своего нового друга. Первым делом Анатолий забраковал тяпку.
  
  - Кого ты ей делать собрался? Этими заводскими только в носу ковыряться, а не свеклу тяпать.
  
  Он сходил в сарай и принёс самодельную, склёпанную из пилы. Пару раз тяпнув по траве, Анатолий закрепил её на черенке, подколотив гвозди.
  
  - Во, как раз по размеру, - потряс он тяпкой. - Раз тяпнул, добавлять не надо. Подточить только не мешает. Идём, покрутишь
  
  Тарасов пошёл за ним в сарай, покрутил на аккуратно прибранном верстаке точило, и через пять минут его орудие производства поблёскивало свеженаточенным лезвием.
  
  - Вот теперь можно и за работу браться. А со своей бы точно там костьми лёг.
  
  На крыльце, держась левой рукой за столбец, стояла женщина с гладко зачёсанными блёклыми волосами в ситцевом платье, плоско висевшим на теле. Стояла середина лета, но солнечные лучи, словно ни разу не касались её кожи, прозрачно натянутой на скулах и острившимся подбородке.
  
  - Толя, - позвала она мужа. - Где пойло свиньям? Я покормлю вечером.
  
  - Никого не делай! - сердито ругнулся Ромашин. - Не сдохнут, приеду покормлю. Посиди на солнышке да ложись, лежи.
  
  - Мне получше сегодня. Чего ж я лежать всё время буду, - она заметила Тарасова, вышедшего из сарая с тяпкой в руках, и наклонила голову, здороваясь.
  
  Ромашин заворчал на жену, и она, проводив мужчин взглядом, вернулась в дом. Тарасов хотел спросить, чем больна жена, но постеснялся. Слишком явно бросались в глаза признаки увядания. Тот объяснил сам.
  
  - Сейчас уедем, огород полоть начнёт. Ветром качает, а туда же, работать ей надо. Печень у неё. Лекарств, как навыписывают, не знаешь, на что и покупать. Всё на них, как в прорву, идёт. Я уж врачиху просил назначать чего-нибудь подешевле. Лекарства-то такие, что не выговорить. Что ж вы, говорит, для родного человека денег не найдёте? Я их, где такую уйму, возьму? Ночью с ножом на дорогу выходить? Так вот и мается.
  
  Сунув тяпки и сумку с едой в люльку, Тарасов сел на заднее сиденье. Ромашин газанул, мотоконь взбрыкнул и, качнув седоков назад, взлетел на проезжую часть улицы. Промелькнула семеноводческая станция, защитка, слева потянулись остатки берёзового колка. За ближними к дороге белоствольными великанами виднелись прогалы - следы ночных набегов. Роща, давшая когда-то название селу, постепенно сокращалась в размерах, покрывалась проплёшинами, язвами, съедающими её плоть. На картофельных огородах, раскинувшихся по правую сторону, уже горбатились фигуры ранних трудяг, торопящихся разделаться с нудной работой до дневной жары. Дальше, километра три, до второй защитки, вместо пшеницы на полях росли лебеда и осот, украшенный игривыми сиреневыми бутончиками круглых цветков. Тарасов последний раз проезжал здесь в апреле, когда только, только сошёл снег, и удивлённо оглядывался по сторонам.
  
  Деревня умирала, безропотно и оцепенело, и, затуманив мозги алкоголем, впадала в ещё большее отупение. Ещё нигде не валялись неубранные трупы, на улицах никто не падал в голодные обмороки. Умирание выражалось в другом. В многочисленных магазинах, выросших в селе, как грибы после дождя, полки ломились от товаров. Здесь было всё - от презервативов в красочной упаковке до связок зеленовато-жёлтых бананов, столь необходимых русскому крестьянину в нынешнее время. Радующие глаз изобилием, магазины среди ползучей нищеты выглядели, как яркие броские наклейки на недоброкачественном товаре. Хлеб, продававшийся здесь, был выпечен из муки, смолотой из пшеницы, выросшей за тридевять земель, мясо, когда-то мычало, хрюкало, кудахтало, где-то далеко-далеко, даже за кордоном, желтовато-белая масса "с запахом масла", была упакована в круглые коробки с иностранными надписями. Деревня уподоблялась здоровой, нормальной на вид женщине, утратившей способность рожать, живущей одной потребностью - где бы раздобыть кусок хлеба для собственного пропитания.
  
  Тарасов удивлялся, отчего ему, прожившему в селе без году неделя, дичающие поля режут глаз, а те, кто живёт здесь испокон веку, чьи деды и прадеды покоятся на местном кладбище, воспринимают своё медленное умерщвление покорно и равнодушно. Наступит ли предел? Или опять, упадёт последняя капля, и всё скроется в хаосе и потечёт кровь? Горе же будет тому, кто уронит эту последнюю каплю.
  
  
  - 2 -
  
  
  Свёкольная эпопея вспоминалась потом Тарасову, как один нескончаемый в своей кошмарности день. Палило солнце, звенело в голове, в глазах качались муторно-мутные волны, тепловатая вода не утоляла жажду, надоедливо вились пауты, при каждом удобном случае пикировавшие на обнажённое тело и наносившие удары, от которых Тарасов едва не подпрыгивал. Порой он матерился сквозь зубы, когда, старательно вырвав лишние растения из пучка, ненароком выдёргивал и последнее. Прополка свёклы была ему в достаточной степени знакома. В не столь далёкие времена, с наступлением лета, обком аккуратно присылал разнарядки и на прополку, и на веточки, и на сено, и на солому. Но когда Тарасов вслед за учётчиком отмерял свои пятнадцать рядков и посмотрел вдаль, туда, где чёткие рядки сливались в один сплошной зелёный ковёр, и этот ковёр простирался, насколько хватало глаз, его охватил лёгкий ужас, и он понял, всё то, что ему приходилось делать до сих пор, всего лишь детские игрушки. В первый день он осилил полтора рядка и вечером чувствовал себя выжатым лимоном. Ему стоило усилий не дать себе пить из речушки, в которой они обмывались перед дорогой домой.
  
  Ромашин подвёз его к самой калитке. Слабо покачиваясь, Тарасов помахал взлаявшему обрадовано Дружку и, бросив обе тяпки у крыльца, вошёл в дом. Дома первым делом отправился на кухню, достал из холодильника банку с квасом и выпил, не отрываясь, больше литра прямо через край. Квас приятной холодной струйкой стекал на подбородок и дальше на грудь и живот, но он был не в силах оторваться и налить квас в стакан. Потом доплёлся до дивана и распластался на нём, чувствуя как гудит натруженное тело и шумит в перегревшейся на солнце голове.
  
  Подошла жена и, потрогав прохладной ладошкой горячий лоб, спросила:
  
  - Может мне с тобой ездить? Или Иринку возьми, Игорёк уж пусть учит. А может, мы обе в мотоцикл поместимся?
  
  
  Тарасов посмотрел сквозь полуприкрытые веки на худое нервное лицо жены, представил её на поле среди матов-перематов, облепленную паутами и отмахнулся.
  
  - Ладно уж, картошку протяпайте.
  
  - Мне прямо тебя жалко, ты такой измученный, - Ольга запустила руку в его распушившиеся после купания волосы. - Ирина-а, - позвала она дочь, - принеси отцу ужин в зал, видишь, какой он у нас усталый.
  
  Через пару дней Тарасов втянулся. Рядки по-прежнему также нудно колыхались перед ним, но вечером он уже не чувствовал себя таким разбитым. Ромашин не переставал наставлять его:
  
  - Что ты над каждой свеклинкой возишься? Ты пойми, бракуют, когда пучки остаются, а если ничего нет, значит, не вросло. Глянь на баб, идут только тяпками помахивают. Некоторые рядок пройдут, ни разу не нагнутся. А ты? Два шага сделаешь, смотрю, опять на карачках ползёт.
  
  Усердный свекловод оглядел себя. Действительно, можно было подумать, что он свои рядки ползком проползает.
  
  
  - 3 -
  
  
  Как не долго и нудно тянулась прополка, наступил момент, когда Тарасов в последний раз ударил тяпкой и разредил последний пучок. Через три дня отдыха, они ещё дважды съездили на проверку, вырубая вылезшие сорняки. "Ай, да я!" - думал он, обходя в последний раз свою плантацию с разросшейся на глазах свёклой, и крикнул весело Ромашину: "Может ещё по гектару?" Тот в ответ рассмеялся и махнул рукой.
  
  Сахар получали на складе, отдав кладовщице выданные в бухгалтерии голубенькие квиточки. С шутками, сколько теперь можно поставить фляг и что из этого выйдет, мешки втиснули в тяжело осевшую под их весом люльку.
  
  - Доедем? - спросил Тарасов, - может, за две ходки увезём? - он натянул выгоревшую, когда-то голубую каску и вопросительно посмотрел на Ромашина.
  
  - Садись, - успокоил тот, - я на нём картошку по полтонне вожу.
  
  Тарасов взгромоздился на жёсткое сиденье и сжал рубчатую ручку.
  
  - Что ты с ним делать собираешься? - спросила вечером Ольга, когда дочь закрылась в своей комнате и они остались вдвоём.
  
  - Мешок тебе на варенье, а с другого самогонки нагоню и неделю пить буду. От свёкольной уже изжога, - мрачно пошутил муж, укладываясь в постель.
  
  - А сколько сейчас мешок стоит, не знаешь?
  
  - От ста пятидесяти до ста восьмидесяти, так, по-моему. Ты что, продавать собралась? Мы ведь уже отправили Игоря.
  
  - Иринка куртку просит, на барахле по двести тысяч бывает. Давай мешок продадим, я подзайму остальные.
  
  - Я же в ноябре ещё два мешка получу, с них и купим. Я вообще-то, хотел как-нибудь мешок на комбикорм сменять.
  
  - В ноябре уже в зимнем пальто ходят, а ей на осень нужно.
  
  - Но у неё же есть куртка, - не сдавался Тарасов.
  
  - Эта куртка уже старая. Как ты не понимаешь, девочке шестнадцатый год идёт. Хочется по-человечески одеваться, а не в старье ходить. Неужели тебе не обидно, что дети всяких, - жена замолчала, укладываясь рядом, - нуворишей ходят разодетые, а твоя дочь в обносках? - она вздохнула затравленно. - Ух, как я ненавижу эти жирные тупые рожи.
  
  - Почаще телевизор выключай, реже видеть их будешь. Нам за ними всё равно не угнаться. И, между прочим, - Тарасов усмехнулся, - учителю российской словесности не пристало употреблять такие слова, как "барахло" и "рожи".
  
  - Ничего, учитель словесности скоро материться начнёт. Ну, мы договорились? Баба из администрации возьмут. У меня уже спрашивала одна, знакомая. Ей домой привезти надо.
  
  - Этим дамам из администрации и за триста не грех продать. Продавай. Только договариваемся сразу, я мешок из дома вынесу, в машину погружу, а разгружать не поеду.
  
  Жена вздохнула. Через несколько минут Тарасов услышал её тихое всхлипывание и повернулся на бок. Ольга лежала, уткнувшись в подушку, и приглушённо плакала.
  
  
  
  - Ты чего? - спросил он, кладя руку на плечо. - Договорились же, - плечо под рукой мелко вздрагивало, и он осторожно погладил жену. - Ну, ты чего? Перестань. Чего плакать-то не пойму.
  
  - Жить я так устала. С утра до ночи только и разговоров: деньги, зарплата, зарплата, деньги. Сына на учёбу кое-как собрали. А если за неё платить придётся? Ты представь себе. Где мы столько денег наберём? А что с Иринкой будет? В школу придёшь - в город съездила, шмоток накупила, тут продала. Свинью закололи, вот продали, одежды накупили, - она достала откуда-то из-под изголовья платочек, резко села, вытерла глаза, высморкалась, сунула платочек на место и легла на подставленную мужем руку. Полежав спокойно, она опять зашевелилась, повернулась к мужу и, опёршись на его плечо, горячо, бессвязно зашептала: - Ведь страшно подумать, скоро Пушкина за деньги узнавать будут. Сейчас за институт платить надо, а скоро и за школу придётся. К тому идёт. Есть деньги, учись. Нет, и не надо. Научился расписываться и всё, хватит с тебя. Откуда же в детях русское-то возьмётся? Из криминал-чтива, или попы научат? В чём наши грехи не пойму. Мы-то ещё ладно, верили не в то, что нужно, делали не то, что нужно. Ну, а дети, дети-то причём? За что они страдают. Ведь даже уже не понимают, что так не люди живут, а, а не знаю кто. В школу месяцами не ходят, обуть нечего. Они же растут, осенью обувал, а весной нога не лезет, а родителям задрипанные сапоги купить не на что. Мы ходили весной, проверяли. Живё-ом, те-ерпи-им! Учитель словесности, говоришь, нехорошо выражается, а ты где-нибудь читал, чтобы учитель словесности, я уж не говорю про наше время. А в той России, на которую сейчас молятся, барахлом торговал или свиней откармливал? Го-ос-споди, как мне эти свиньи надоели! Дома свиньи, в телевизоре свиньи, на улице свиньи. Я в класс вхожу, и сама к себе принюхиваюсь, всё кажется, от меня свиньями пахнет.
  
  - Ну, насчёт тех свиней, что в загородке, ты зря говоришь, Что бы мы ели, если бы не они? Да и сколько их у нас? Раз, два, три. И вообще, не в ту степь, как говорится, ты заехала. При чём тут верили, не во что нужно? А во что нужно? И почему верили? Я и сейчас верю.
  
  - Ты-то куда? Тебя, по-моему, в партию, сколько ни тащили, так и не затащили.
  
  - Вот именно, поэтому и не затащили, что тащили. И вообще, супружеское ложе не место для политических дискуссий, - и он мягко привлёк жену к себе.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"