Бабушка, царство ей небесное, всегда говорила, что с цветением сирени наступают холода. Так я свято и верила. Но в ту весну вернулась лишь Тета. Ее ледяные светлые волосы были намного милее, нежели моя коричневая теплая куртка, а улыбка исполняла любые капризы. Казалось, мои. По-правде же, одни лишь ее.
- Веретено, веретено, разве позорно мне быть не одной, - пела она себе под нос темными вечерами, когда еще мои молодые родители уходили на частые свидания и оставляли нас одних.
Она отключала все электричество, включала тихую музыку и подзывала к себе, заставляя опираться на любовь между нами.
- От моей души к твоей проходит красная нить. Она между всеми возлюбленными. Если ты не видишь ее, это лишь значит, что еще слишком мала. Только с осознанием любви приходит зрение.
Я ощупывала свою грудь, пытаясь представить ту невидимую силу. Иногда и врала, что все поняла и, что вот она ниточка, тоненькая, такая неприметная, и не удивительно, что так долго приходилось ее искать.
- Все равно ты видишь лишь одну - нашу с тобой. Но ведь их куда больше.
- Как же мне не больно? - начинала плакать я от растерянности.
- Хорошо, когда не больно, - слышала я спокойный ответ.
Она целовала меня с головы до пят, выливая всю свою нежность, когда мы были наедине. Ее чувствительность никому не была нужна, по видимости, я же могла вкушать любовь до бесконечности. Стоило же посмотреть на Тету в кругу семьи, выражение лица моей подруги становилось далеким и чужим. Она была не с нами, как мне казалось.
В те годы ее уже не донимали вопросами. Откуда приехала, надолго, что послужило причиной. Принимали как данность. Как нашу деревенскую кошку, убегающую из дома каждую ночь, а на утро спокойно пьющую молоко и принимающую всеобщую ласку.
- Веретено, веретено, как я представлю всю жизнь без него...
По ночам она тихо пробиралась в мою постель и, укрывшись с головой, горячо дышала, что терпеть было почти невозможно.
- Думаешь, нас кто-нибудь сейчас видит? - слышала я ее шепот.
- У меня глаза закрыты, - был мой вечный такой же тихий и робкий ответ.
Она немного молчала, а затем вновь запевала:
- Веретено, веретено, страшно рожденной быть не для того...