(лексика рассказчика сохранена без изменений)

Захожу к психиатору. В приёмной штук десять посетителей. Ну, у меня за вчерашний день башка так закрутилась, что я на ходоков этих - ноль внимания, пру прямиком в кабинет. Публика, само собой, копытами землю роет, пыхтит-поскуливает.

- Вы, Василий Степаныч, совершенно не знакомы, видать, с учтивостью, - заявляет одна дамочка в кожаной юбке и тёмных окулярах, ничего себе такая, кстати. - Ну, нас вы не уважаете - леший с вами, но поперёк Наполеона и товарища Македонского лезть в кабинет - это полное безобразие!

- Ничего-ничего, - бормочет Наполеон. - Мы с Васьком старые приятели. Ещё с Тильзита. Спешишь, поди, Васёк?

- Спешу, - говорю, - браток. Только не помню я никакого Тильзита. Я, - говорю, - кроме Бородина, где тебе полную шляпу навкладывали, да Святой Елены, на которой ты помер, ни хрена не знаю.

- Ну, с памятью у тебя всегда неважно было, - хмыкает Наполеон. - Небось, и Александра Филиппыча не признаёшь?

Ну, понял, сумасшедшие - чего, думаю, спорить. Покусают ещё, а у меня и так в башке полный транс, вообще свихнусь!

- Как же, как же! - вскрикиваю. - Филиппыч, ты, понял, не серчай, что сразу не врубился! Постарел ты, кореш, после Дарданелл!

- После Гавгапил, - уточняет Македонский и в затылке плешивом чешет. - Неприятности сейчас у меня большие, Васёк. Три жулика мой шлем спёрли, а там золота - девять кило. Очередь на машину подходит, а мне как раз девяти кило не хватает. Я само собой - к участковому, а он меня сюда послал. Одного не пойму - с чего это психиаторы на шлемы переключились.

- Да, - говорю, - братишка, у нас скоро вообще Средневековье наступит. Натуральное хозяйство. Поэты, понял, сантехниками подрабатывают, а сантехники стишки пописывают для личного употребления. Чего же после этого удивительного, что психиаторы шлемы ищут. Они же золотые, по девять кило!

Очередь, понял, расслабилась, даже загудела от одобрения. Так что когда из кабинета вышел мужик в гусарском ментике, грустный такой, никто, понял, к доктору не спешит.

- А, это ты, Васёк! - говорит мне мужик. - Ты к этому психиатору не ходи лучше. Это, слушай, не доктор, а аферист какой-то. Он тебе, слушай, чего хошь внушит. Передо мной патриарх Никон закатывался - его ЖКО прислало по поводу строительства нового храма в Сокольниках, так этот, - тут он кивает на дверь, - внушил ему, слушай, что никакой он не Никон, а лектор по научному атеизму. Ну, слушай, выкатывается патриарх из кабинета и давай нам втирать про то, что кержаки ненаучную веру исповедуют. Мол, такого Бога, в которого они веруют, существовать на свете не может. Это, мол, ещё Рыбаков в "Плахе" доказал.

- И не Рыбаков вовсе, - поправляет его эта самая, которая в кожаной мини с пуговицами на передке, - а Каверин. И не в "Плахе", а в "Забавном Апокалипсисе".

Смотрю, сейчас мои несчастные собратья дискуссию разводить начнут. Поэтому обращаюсь к тому, что с ментиком:

- Где-то, - говорю, - я тебя видел. Призабыл только кто ты такой.

- Да я, - отвечает он грустно так, - слушай, уже и сам не разберу. Раньше в гусарах служил, имение подо Ржевом имел, а как тут, слушай, побывал, так прямо всё в калгане перепуталось. Не то Эразм Яковлев, не то Юрий Роттердамский, и, вроде, на гражданской службе. Не помню только, в каком чине. И главное, в Роттердаме ни разу не бывал - его кавалергарды князя Меньшикова брали. Ну, пока, - говорит, - Васёк! Не поддавайся этому психиавтору.

Короче, попрощались мы с ним душевно, он меня к Рождеству на дюжину бургундского пригласил, а тут дверь в кабинет открывается, выглядывает лялька лет двадцати и недовольно бурчит:

- Вы, товарищ Фитюлькин, какого чёрта очередь задерживаете?! Профессор вас минут десять как ждёт, а вы тут лясы точите, простите за скромность!

Во, язва! Ну, захожу, понял, профессор мне навстречу топает. Рот до ушей, обоими глазами подмигивает. Хватает под локоть и тащит к столу. К большому, но не очень. Большой - это так, к слову, там ещё маленький был, но за ним на табурете-вертушке лялька эта сидит и в книгу амбарную что-то строчит. Да шустро так.... Ну, а у большого - в смысле, у того, который побольше - два кресла. Профессор меня в одно бросает, а сам напротив разваливается и зёнками меня сверлит.

- Ну, - говорит, - Василий Степаныч, давайте рассказывайте, как вы в Лужниках до белой горячки насосались и чего в ней видали. Пистолет, кстати, принесли?

- Отчего не рассказать, - отвечаю, - за тем и пришёл. Только насчёт белой горячки, профессор, вы не очень-то - когда меня оскорбляют, за мной не задерживается. Кабы этой горячкой я раньше не хварывал, тогда бы мне можно было мозги пудрить.

- Ну, извините, - и так, понял, с улыбочкой отвечает, а по буркалам вижу - не верит, собака. - Давайте, начинайте!

- Кабы горячка была, разве б я то видел! - начинаю. - А тут в Лужниках мы с Серёгой всего-то по две кружки пивка дёрнули. Перед сменой.

- А про водочку-то забыли, Василий Степаныч? - подкалывает, понял!

- Не забыл, профессор, - говорю я ему. - Так ведь чекушка на двух мужиков - это как раз, чтобы воду, которой пиво разводят, нейтрализовать. Короче, до смены, понял, ещё полтора часа, денег у нас - дырка свисть, а время провести как-то надо. А на стадике вчера бег, ну, и прыжки там всякие, толкания-бросания.

- Лёгкая атлетика, - подсказывает профессор.

- Во-во, она самая. Ну, само собой, зрителей толпа - как-никак Олимпийские игры. Короче, поспорили мы, понял, с Серёгой на кружку - на неё тугриков ещё хватало - что я без билета на стадион пролезу. А не выгорит - тогда Серёга пьёт. Набираюсь, понял, нахальства, морду кирпичом держу и топаю прямиком на контролёра. С таким расчётом, что, если спросит, скажу - билеты у жены на стадике, а я, дескать, выскакивал на минутку пивком побаловаться. Подкатываюсь, значит, к контролёру, а тот, понял, прямо в лоб: "Василий Степаныч, идёмте скорее, вас уже заждались". Я, понял, прямо обалдел. "Слышь, - говорю, - а ты меня ни с кем не путаешь?" "Да, нет, - говорит. - Разве б я посмел? Идёмте скорее!" Ну, думаю, моя кружка! Короче, шагаем на стадик, он меня, прям как вы сейчас, под локоток тянет на Южную трибуну во второй ряд. А там - одни "пиджаки"! Во, думаю, влопался: рубаха полмесяца не стирана, а штаны вообще босяцкие. Бич бичом.... Подводит, понял, контролёр меня к ватаге - один другого солиднее, морды гладкие, как у вас, профессор. Тоже, поди, профессоры, а может, и академики. И бабы, понял, все из себя крали. "Здравствуйте, - говорят, - Василий Степанович, а мы уже думали, что вообще не придёте". "И вам, - говорю, - огромный привет от трудящегося класса. Только я вас не знаю, да и знать не хочу - меня в пивбаре полная кружка дожидается". "Кружка - это мелочь, - заявляет самый солидный и подмигивает, а сам смеётся. - Я больше поставлю, ежели тебе не слабо одно дельце для меня провернуть". "Смотря, какое дельце, - говорю, а у самого на душе скверно так, ну примерно, как после недельного запоя. - Иное, - говорю, - не в одну литру влететь может". "Дело плёвое, - говорит этот, который самый. - А вот скажи нам, Василий Степаныч, почему ты до сих пор неженатый?" "А твоё, - спрашиваю, - какое собачье дело? Или невесту мне сватаешь?" Тут он закатился, другие тоже ржут, как на скачках. А ко мне подсаживается блондинка натуральная годов двадцати пяти, вся в золоте и "фирме". " Угадали, - щебечет, - Васенька. Неужели я вам не нравлюсь?!" - и в щёку, заросшую, меня клюёт. Меня прямо дрожь пробила - с моей восьмилеткой и ПТУ я на таких баб даже глядеть боялся.

- Закомплексованность, - важно обранивает профессор.

- Во-во: гидропоника! - пусть знает, зараза, что и мы не лыком шиты, тоже умных словечек нахватались. - Тут, понял, этот главный их прекращает западать и начинает расхваливать невесту. И что служит она главным инженером на "АЗЛК", и что хозяйка - лучше не придумаешь, а главное, зарплата - шестьсот рубликов в месяц. "Ты только подумай, Василий Степанович, - долдонит он мне. - Не женщина - клад! Устроишься сторожем куда-нибудь, а насчёт выпивки и пожрать - на её зарплату можно, как сыр в масле, кататься!" Тут я окончательно обалдел, тем более что чувствую - всерьёз это, без шуток. Блондинка эта - Галочка - вокруг меня обвилась и на ухо шепчет: "Тебе уже тридцать, а ты угол у своей ведьмы-хозяйки снимаешь. Соглашайся с Никанором Семёнычем, делай, что просят - и будем с тобой в моей трёхкомнатной жить-поживать!" Ну, какой бы, понял, мужик не сдался на такие условия?!

- Лидуша, что вы записали? - спрашивает психиатор.

Лялька отрывается от своего гроссбуха и зачитывает:

- Устойчивые галлюцинации на нервной почве, перенос желаемого в область физических грёз... - ну, и так далее.

Ух, язва! Тут я, понял, до того разозлился, аж посинел весь:

- Товарищ профессор, - говорю, - уймите свою кадру! Я пришёл с вами посоветоваться, а вы из меня тут валета строите (ну, валетами я всю жизнь чокнутых зову). Или, - говорю, - вы ко мне с полной серьёзностью отнесётесь, или - адью!

- Да, не волнуйтесь вы так, Василий Степаныч, - лыбится, скотина. - Лидуша диссертацию пишет, а у вас случай очень интересный. Я лично своего мнения ещё не составил, так что продолжайте.

- Ну, вот спрашиваю я этого хохотунчика Никанора Семёныча что, мол, делать надо. "Да ничего особенного, - отвечает. - Видишь вон того бегуна белобрысого? Это наш западный друг, он на средних дистанциях в фаворитах ходит. Судя по всему, и на этой первым будет". Распахивает при этом пиджак и из подмышечной кобуры вытягивает пистоль старинный, длинноствольный такой, весь в позолоте.... "Держи эту штуку, - говорит мне Семёныч и суёт пушку прямо в руку. - Подойдёшь к нему на финише, вручишь вот этот букет, а когда он букет примет, передашь привет от Натальи Николаевны и пристрелишь, как собаку. Только не в голову и не в сердце, а непременно в живот".

Ну, чего вы на меня зёнки пялите, профессор?! Я, понял, сам чуть не сбрендил. Хрен с ним - с этим западным товарищем - он мне не брат, не сват. Чего не пристрелить по случаю, да ещё по такому тарифу?! Но ведь тут "вышку" верняком схлопочешь - не слабее. Так я и Семёнычу, и остальным "пиджакам" напрямую и выложил. Ищите, мол, дурака! А они, понял, только смеются. "Иди, - говорит тот, который Семёныч. - Иди, Василий Степанович, и не бойся ни фига. Всё в ажуре будет". И что самое дикое, профессор, я вроде как и сам знаю - точно полный ажур. Знаете, как в ином кошмаре случается: ужас чего снится, а ты спишь, понял, да посмеиваешься, потому, как уверен - чуть что, проснёшься, и всего делов! Так и тут. А вот когда горячка, понял, там от каждого таракана шарахаешься. Так что не надо мне мозги компостировать, профессор, а давайте разбираться на полном серьёзе и в тесном союзе.

Короче, решился я на дело. Больно уж много обещано, а главное - баба по первому классу... о такой и мечтать не смел. Ну, понял, беру букет астровый, пушку эту доисторическую, и шагаю к финишу. Стою, жду, когда наш западный товарищ бегать закончит, а поскольку ни пиджака, ник кобуры у меня нету, я, значит, букет левой рукой к груди прижимаю, а пистоль в правой за спиной держу. И что странно: полстадика это наблюдает, и хоть бы что, вроде, и замечать не хотят. Ну, в общем, подбегает мой подопечный.... Всё, как полагается: руки над головой вздёргивает, блицы со всех сторон, приятели, понял, тискают, а я жду себе. Тут он мне и говорит на чистейшем, понял, на нашенском: "Рад тебя видеть, Васёк! Потерпи малость, я сейчас с шестёрками перекалякаю наскоряк, так что пушку свою можешь пока за пояс засунуть. Достать всегда успеешь". Тут я вообще решил, что у меня башню клинит. Как ты там, сестрёнка, записала-то? Галюционация, вроде? Пока свой самопал за пояс заталкивал, пока раздумывал, за какое место себя ущипнуть побольнее, подходит ко мне чемпион новоявленный. "Давай, - говорит, - на бровку отойдём, а то не приведи, Господь, кровищей дорожку забрызгаем, ещё поскользнется кто". Отошли в сторону, на травку присели. "Не обессудь, - говорю, - братан, но подрядился я тебя бабахнуть. Сам понимаешь, слово дал - исполнять надо". "Галинку за тебя Семёныч отдаёт? - спрашивает он меня, серьёзно так, понял, задумчиво. - Ничего подруга, стоящая. Верной женой тебе будет. Только, знаешь, не представляю себе, как ты меня пристреливать станешь". "Да ты не волнуйся, - успокаиваю я его. - По-моему, никто даже внимания не обратит". "Ну, насчёт этого-то всё в полном порядке! - откликается чемпион с какой-то весёлостью даже. - В другом загвоздка, Васёк. Сам знаешь, победителей не судят, а стрелять, вроде как, и вовсе неправильно. Как считаешь?"

Знаете, профессор, понравился мне парнишка этот западный. Даже как-то совестно стало, да и резон солидный - опровергнуть не так-то просто. А без разбора палить - так ведь я, понял, не Аль Капоне какой-нибудь! "Ладно, - говорю, - бывай здоров, брат! Не могу я на тебя пушку поднять; держи "кардан" и разойдёмся по-хорошему". Стиснул он мне пятерню своей клешнёй, а сам смеётся: "Жалко, - говорит, - конечно, что из-за меня ты собственную судьбу обедняешь, но зато, чёрт побери, одним хорошим спортсменом на свете больше будет! Спасибо, Васёк!"

Иду, понял, к Южной трибуне, чтобы пушку вернуть, а там ни Семёныча, ни шайки его. Смылись, поганки, думаю. И топаю на выход - время к пяти, а мне до моей шарашки ещё полчаса катиться. Ну, захожу в будку телефонную и без всякой монеты набираю номер нашего мастера: "Извини, - говорю, - Михалыч, я из Лужников звоню. На бегунов, понял, загляделся. К шести, как штык, буду, не серчай только". "Тебе что, - доносится из трубки, - делать больше нечего, кроме как занятому человеку на мозги капать? У тебя же больничный до понедельника - только что из здравпункта звонили". "Ну, прости, Михалыч, - каюсь по телефону. Действительно что-то неважно себя чувствую - видно нервишки пошаливают". А сам думаю - с чего это им обо мне заботиться? Или на самом деле за прокол так отделают, что до понедельника на ноги не поднимешься? Но вообще-то настроение у меня наплевательское: пусть, понял, будет, что будет. Спускаюсь в метро, прохожу турникет без монеты и еду к себе на Сокол. Хозяйки дома нету, так что раздеваюсь и бухаюсь в кровать и дрыхну до вечера.

А вечером - вообще кино! Где-то около одиннадцати чую - кто-то меня за плечо трясёт. Открываю гляделки и, понял, чуть на пол не скатываюсь: Галочка, собственной персоной! Правда, золота на ней вполовину того, что днём было, да и лицо рассерженное. "Ты что, - говорит, - всегда так спишь?! Вставай скорей, я телек включила. Тебя показывать будут". И тапки мне бросает бархатные, у меня сроду таких не водилось. Смотрю - чемодан, понял, в моей комнатухе стоит, но пока ещё не очухался, вопросов не задаю. Галка меня к телеку тянет, как раз начинают новый выпуск спортивных новостей. Тут, понял, у меня обратно крыша едет, а дело вот в чём: показывают забег на две версты среди мужиков, и меня показывают крупным планом, правда со спины. Ну, это-то ещё хрен с ним! А дальше кажут, как меня запихивают в машину два бравых сержанта в синей форме. Запихивают, понял, и увозят. Всё это мельком, но, опять же, широким форматом, так что не узнать себя я просто не могу! "Видишь? - говорит мне Галочка. - А ты тут спишь без задних ног! Иди, сейчас же иди в отделение, и пусть они его отпустят!" "Кого? - спрашиваю. - Я же - вот он". "Его", - говорит. "Да я же, понял, даже не знаю, в каком отделении его держат". "Так ведь это же так просто - иди, в какое хочется. Ты что, про связь близнецов ничего не слыхал?" Кстати, профессор, что это за штука такая?

- Да так, ерунда! - морщится профессор. - Один из современных мифов. Ну, вышли вы, понял, на улицу.... Простите, я, кажется, заговариваюсь.

- Нет, профессор, не успел я на улицу выйти - является моя домохозяйка. И, понял, с ходу наезжает на Галку: кто такая, мол. И чего у меня ночью делает? А сейчас, понял, слушайте профессор. Галка поднимается, подходит к моей хозяйке и говорит: "Вы, гражданка, не суйте свой нос не в свои дела, а то я его вам мигом оторву", - берёт её за нос ... и отрывает.... Ну, Алексеевна, понял, хватается за то место, где он только что был, и чешет прочь с тоскливым воем. "Ты чего это наделала?! - говорю. - Зачем человека изуродовала?" "Ты, - отвечает Галочка, - иди скорее, человека из неволи выручай, а с твоей ведьмой-хозяйкой я как-нибудь сама разберусь. Мне ведь тоже здесь жить. Когда вернёшься, если спать буду, не буди. Ладно? Ужин будет на кухне в глубокой фаянсовой чашке с крышечкой. Но постарайся вернуться пораньше".

Вот только после этого, профессор, я вышел на улицу, ну, и пистоль с собой прихватил. Иду, понял, куда глаза глядят, а на улицах темень и безлюдно, точно вымер город.... Только кое-где фонари и окна теплятся. Но дома, понял, какие-то незнакомые, чужие, понял, не московские. А я иду, и ни капли не страшно. Странное состояние - всё до фени; тем более, пушка за поясом. Вдруг из переулка, где кроме единственной четырёхэтажки ни единого здания, выходит мужик моего примерно возраста. "Привет, - говорит, - Васёк. А меня Митьком звать. В милицию сдаваться идёшь, или как?" "Туда, - говорю. - Куда ж ещё?" "Жаль, - и грустно так вздыхает. - А я на тебя, признаться, рассчитывал. У нас, вон, Олимпиада идёт, а мне и посмотреть негде: друзья в отпусках, а телека нет". "Очень, - говорю, - хочешь телевизор иметь?" "Прямо горю", - говорит. Смотрю, на четвёртом этаже окно светится. Ну, меня чёрт и дёрнул: "А вот лови, - говорю. - Сейчас тебе его сверху сбросят", - и гляжу в окно, как телепат какой-нибудь. Через минуту окно отворяется и на тротуар летит проигрыватель "Вега", сразу следом приёмник "Океан, потом пылесос, стиральная машина и тарахтелка эта, которой водки смешивают. Напоследок вылазит на подоконник мужик в синей пижаме и тапочках...

- Минутку-минутку! - обрывает меня профессор. - Я такой анекдот уже слышал!

- Вы слышали, а я в нём участвовал! - говорю. - Только концовка в нём малость другая - в моём-то. Короче, вылазит он, понял, на подоконник и сигает с четвёртого этажа прямиком на тротуар. Летит и орёт: "... тебе, Васька, а не телевизор!" Как плюхнется, аж фонарь покосился! И лежит пластом, а мы рядом, как два ковбоя - старый и молодой.... В это время, понял, из его окошка рёв доносится, будто стадо буйволов "Калинку" затянуло, а потом баба в бигудях высовывается и кричит этому оглашенному: "Ты чего разлёгся, как на поминках?! Фетисова на две минуты удаляют, а шведы счёт сравняли!" Тут меня, понял, обратно точно током садануло: "Ну и прохвост же ты! - говорю. - Мало того, что, как полоумный, из окошков вместо телевизора на тротуар прыгаешь, так ты ещё и зимнюю Олимпиаду вместо летней смотришь! Плюнуть на тебя и то противно!" Ну, короче, уж не знаю, чем там у них вся карусель кончилась, потому как обиделся я на всю жизнь, бросил их у дома, а сам дальше пошлёпал. Шатался едва не до свету, но наткнулся-таки на райотдел. Захожу, понял, в в дежурку, а там майоришка какой-то, лысый, как Никита, и пузо - во такое, аж ремень трещит от перегрузки. "Чего вам, гражданин?" - спрашивает. Я ему и кричу: "Ты мне брось Ваньку валять! Небось, сразу узнал! Так нечего, понял, всякими словечками обзываться! Я тебе не прокурор!"

Ну, он видит, что меня на "арапа" не возьмёшь, и сразу тон на свойский меняет: "Ты вот чего, Васёк, шёл бы домой да спать ложился, пока я тебя тоже в "нулёвку" не сунул!" "Сажай! - говорю. - Всё равно, ежели моего двойника не вызволю, Галка меня домой не пустит. А пускать станет, так сам не пойду - у меня носов запасных не имеется!" Тут он вообще завязывает меня стращать, принимается уговаривать: "Ты сам посуди, Василий Степанович, ну зачем нам два преступника, когда и с одним - хлопот не оберёшься?! Весь день телефон не смолкает. Высокие покровители у твоего двойника оказались, но, - и пальцем в потолок тычет, - советская милиция не кролик - она твёрдо стоит на страже социалистической законности! Нас на понт не возьмёшь! Не осложняй нам работу, очень тебя прошу!" "А мне что же теперь, на улицу жить перебираться?! - говорю. - Не выйдет! Либо меня к нему, либо его - ко мне! Вот такой тебе ультиматум, майор!" Ну, понял, смотрю - мнётся мой пузан, дожимаю до предела: "Да чего ты мнёшься, дурья твоя башка?! - кричу и кулаком по столу брякаю. - Знаешь ведь, что ни хрена тебе не будет за это! А вот ежели поперёк встанешь - тут ого, тут, держись хоть зубами, а полетишь, милок, с тёплого местечка! Ладно, если участковым возьмут не дальше Малой Ухты! Выпускай близнеца, зараза этакая!"

Вот крика моего он, видать, не выдержал: хватает трубку, номер пальцем-сосиской набирает и велит какому-то Валееву привести задержанного. Смотрю - батюшки - приводят меня! Меня! "Привет, Васёк! - кричит двойничок мой окаянный. - Пистоль принёс?!" "Ты кто? - спрашиваю, а сам стою дурак дураком. - Оборотень?" "Да, ладно притворяться-то! - и хохочет, зараза, как хлопнутый. - Я свободен, майор?" "Проваливай! - рычит толстяк. - Да поживей!" Только дверь, понял, схлопала! Вот тогда достаю я пушку эту доисторическую и на стол кладу. А майор ящик у стола выдвигает и бросает рядом такую же. Ну, точь в точь! "Забирай вещдоки, - говорит, а сам кипит, но себя в руках держит. - И сделай вид, что тебя потеряли!" Ну, понял, поблагодарил я его, а он в ответ матом как саданёт! Уж на что я человек в этой области не последний, но и у меня уши повисли.... Как вы это объясните, профессор?

- Ну, - отвечает мне психиатор, и головой этак туда-сюда, туда-сюда, - дело в том, что наша милиция, по роду своей деятельности, чаще всего имеет контакты с самыми низкими отбросами... - мозги мне, понял, морочит.

Но я не поддаюсь, заворачиваю его в нужную сторону:

- Насчёт того, где они собачиться научились, профессор, мне объяснять не надо! Другое интересно: почему обоих отпустил и пистоли мне насильно впихнул?

- Да не было этого! - начинает горячиться профессор. - Всё это вам привиделось, Василий Степанович! Пьяный бред - понимаете?! - но сердится он до того фальшиво, что даже лялька эта, которая в гроссбухе строчит, покраснела и укоризненно этак на него покосилась.

А я гимназиев не кончал, понял, так я ему прямо в глаза резанул:

- А сами-то вы, профессор, не с похмелюги, случаем, такую горячую лапшу пытаетесь мне на уши пристроить? Может, и Галочка моя мне приблазнилась, и у хозяйки моей нос не свежепришитый? Или рубаха на мне неглажена? Я ж до утюга последний раз в стройбате дотрагивался - лет восемь назад!

- Нашёл чем хвастать... - бурчит психиатор. - Ну чего ты ко мне привязался? Сам подумай, если мне не веришь - пистолетов у тебя нету...

- Утром пропали. Это Галка - верняк - их утащила от греха подальше.

- ... квартиры у сожительницы твоей тоже нет. Не возражай - я факты излагаю. Бегун этот белобрысый, говоришь, вчера финал средней дистанции взял? Посмотри программу соревнований в любой газете - вчера вообще прыжки в длину и толчки ядра проводились. И ни одного белобрысого иностранца даже в призёрах не значится. Померещилось тебе всё, Василий Степаныч! Померещилось! От неумеренного употребления питья "ершистого". Алкоголь, он, знаешь, постепенно в крови накапливается, вот у тебя кризис вчера и произошёл. И поменьше внимания на болтовню сумасшедших обращай! Иди домой и проспись, как следует! Давай-давай! У меня настоящие чокнутые уже час своей очереди дожидаются!

Тут и я, понял, засомневался. Действительно, трёп шизиков ни о чём не говорит. Пистолей нет. Квартиры у Галки - плешь с кудряшками...

- Ладно, - говорю, - профессор, приходится вам на слово верить. Но газеты я всё равно просмотрю!

- Давно бы так, - говорит психиатор и лыбится так, что золочёные фиксы на коренных зубах просматриваются. - И переходи к трезвому образу жизни - всякие видения враз прекратятся!

Ну, вышел я, понял, в приёмную, прощался душевно с болящими, благодаря Бога за то, что совсем не свихнулся, подобно некоторым. И - к киоску. Взял спортивный листок, развернул...

Правду говорил профессор! Весь отчёт пересмотрел - нет забегов! А на четвёртой странице - короткая заметка из раздела "Их нравы": "А насчёт слухов, распускаемых нашими недоброжелателями в иностранной прессе, можно отметить следующее. Все они основываются на пьяном бреде известного всему мировому сообществу алкоголика Фитюлькина В.С., свидетельством чего является диагноз, поставленный доктором наук психиатрии Завральским на приёме, куда этот алкаш и шизофреник нарисовался сегодня".

Ну, решил я, надо бросать пить - а то точно, понял, с ума спрыгнешь. Да и Галка, если не брошу, обещала уши оторвать. С неё сбудется...