- Я могла бы тебе компанию составить в поездке, но была и в Изборске, и в Печёрах в прошлом году, - говорила моя соседка по номеру, внимательно всматриваясь сквозь занавеску в окно, и лицо её делалось озабоченным.
- Что ты там увидела? - Спросила я.
- Там лицо, человеческое лицо..., посмотри - там в ветвях...
- Ничего не вижу, давай на балкон выйдем, - предложила я.
На балконе ни она, ни я ничего такого не увидели. Вспорхнула с ветвей какая-то птица и улетела прочь.
- Лицо я видела, совершенно явственно, страшное лицо, не веришь?
- Померещилось, наверное, темнеет уже, всякое показаться может, - успокаивала её я.
На следующий день экскурсионный автобус, проехав немалый путь, подъезжал к Псково - Печерскому монастырю, взгляд зацепил странного человека, который отделился от просящих милостыню нищих, и метнулся к нашему автобусу. Пыля босыми ногами, он бежал рядом, вдруг споткнулся, упал, поднялся и пытался снова догнать нас.
- Это - юродивый! - Сказала пожилая женщина, сидящая со мной рядом, - юродивый местный, я сюда каждый год езжу и знаю его: может мимо пропустит, а может и просить станет, а что просит, зачем... сам не знает, болезный..., - она суетливо перекрестилась.
В сознании всплыло то немногое, что я знала о юродстве на Руси: с виду - полунагой дурачок, а на самом деле святой, которого нельзя обижать, и смеяться над ним - большой грех.
Вся группа уже вышла из автобуса, но юродивый стоял около выхода и не двигался - он ждал. Водитель попросил меня поторопиться - я медленно двинулась к двери, ещё надеясь, что он уйдёт. Напрасно, он упорно ждал. Нас разделяли три ступеньки, деваться было некуда, и я оказалась с ним лицом к лицу. Брезгливость поднялась во мне невыносимой тошнотой: он весь был покрыт паршой - струпья были в волосах на лице, руках, ногах. Паршивыми были и глаза, и рот, сбитые ноги кровоточили... Какое-то мгновение, которое показалось мне вечностью, мы так стояли и смотрели друг на друга. Вдруг он сказал:
- Поцелуй меня, - у меня из-под ног ушла земля, я отшатнулась, хотела уйти, но дороги он мне не давал.
- Поцелуй меня, - повторил он и потянул за одежду. Я могла его оттолкнуть и убежать, я могла заплакать и позвать кого-нибудь на помощь, но ничего этого я не сделала. Подавив в себе отвращение, я нагнулась и прикоснулась щекой к его лицу.
- Нет, поцелуй меня в губы, ты обманула меня - это не считается.
Тогда я сделала невозможное - я прикоснулась губами к его губам.
- Три, три раза надо, - опять настаивал он. Тогда по русскому обычаю я поцеловала его трижды. Он как-то просветлился весь и побежал, приговаривая:
- Поцеловала, поцеловала меня красивая, поцеловала, поцеловала меня красивая!
И исчез в толпе. Моя щека горела и губы пекло так, как будто калёным железом обожгли.
В самом монастыре я немного успокоилась, умылась из святого источника, побывала на службе, написала записки: за здравие своих родных и на помин души, постояла, помолилась и даже внимательно прослушала рассказ священника об обители. Красиво было кругом: конец мая - всё в цвету. На лицо был и достаток монастыря: всё было недавно отремонтировано и отреставрировано - часовни церкви и храмы сияли белоснежными стенами и золотыми куполами. Запустения не было и в помине. Всё это радовало глаз, и благодать опускалась на душу.
Время отъезда неумолимо приближалось, и, когда надо было уже идти к автобусу, тревога вернулась ко мне: я боялась юродивого. Так и есть: он стоял у выхода и просматривал выходящих из монастыря паломников, что-то хищно-совиное было в его лице. Пройти мимо, и не быть замеченной, было невозможно! Я ускорила шаг, но он опять зацепился за меня, вытащив кошелек, я протянула ему деньги, но он захныкал, не взял, а опять стал просить:
- Поцелуй меня, поцелуй.
- Я уже поцеловала, - ответила я строго и прибавила шаг. Он бежал за мной и хватался за юбку. В это время нищие увидели деньги, и вся толпа двинулась за мной, они протягивали руки и улюлюкали: дайте, подайте, помогите Христа ради. Кошелёк быстро опустел, понимая, что больше ничего не получат, они отстали. Теперь он бежал за мной уже один:
- Ну, поцелуй, ещё хочу, - канючил он.
- Нет, хватит, - мои слова были твёрдыми, и он сник. Вдруг, опять как-то просветлился и сказал:
- Возьми, возьми, это - тебе, - но я отказалась:
- Не надо, не надо мне ничего!
Но он всё-таки схватил мою руку, что-то вложил и зажал ладонь в кулак.
Я последняя вошла в автобус, и мы поехали. От монастыря до Хилово* дорога не близкая, но я находилась словно в оцепенении и не понимала, сколько времени мы были в дороге.
Войдя в номер, я сразу легла на кровать, и отвечать на вопросы соседки не могла, но она не отставала:
- А, что у тебя в руке? - она пыталась разжать мой кулак, но он не поддавался. Тогда я сама попробовала разжать его, но у меня не получилось тоже. Расслабление наступило поздно ночью. Уличный фонарь тёплым светом освещал балкон и комнату. Один за другим я раскрывала затёкшие пальцы. На ладони у меня лежал маленький белоснежный ангел.
Я поставила его на столик: ангелочек, опустившись на колени, молился, протягивая ручки к небу. Чей-то взгляд заставил меня посмотреть в окно - я увидела паршивое лицо юродивого и в ужасе отшатнулась, затем, взяв ангелочка в руку, осторожно ступая, вышла на балкон - на металлическом ограждении сидела сова и смотрела на меня немигающем взором, наши взгляды встретились. А уже через мгновение она ухнула, снялась с решётки и, расправив крылья, таинственно исчезла в темноте...