-Кто сказал,что Добро бъется со Злом!? Со Злом бъется Зло. Добро вообще не воюет-оно же Добро
Осенью я набил закрома своей квартиры продуктами, не забыв про горячительные напитки, законопатил окна ватой, заклеил щели клейкой лентой и, подумав немного, занавесил окна старыми драными одеялами. В квартире стало темно. Электрические лампочки не разгоняли темноту, а образовывали одинокие островки темно-желтого неополитанского цвета. И я как пиратский фрегат в тропических морях курсировал от одного острова к другому.
На одном особо примечательном островке, названным мной "Исланд дель Муэрто" располагался холодильник с полками, набитыми колбасой и водкой. Забив трюмы до отказа я отправлялся на Тартугу, расположенную в спальне, садился в продавленное кресло и брался за написание пространного романа о колониальном Гаити. Потом мне надоело курсировать в темных водах коридора и я основательно бросил якорь на Исланд дель Муэрто. Перетащил туда кресло и антикварную пишущую машинку Ундервуд, на которой я никогда не писал, а держал рядом исключительно в целях винтажного антуража и погрузился в мир барабанов, хунганов, злых бокоров и загадочных лоа. Сидя в кресле, я засыпал, окруженный хлопковыми полями и чернокожими людьми, иступленно танцующими в свете костра.
Проснувшись в ту часть суток, которую я считал утром я заварил кофе, закурил и только тут обнаружил пропажу. Моя муза, которая всегда преданно носилась вокруг меня, обсыпая золотыми волшебными блестками мою немытую голову, непомнящую расчески, села на шлюпку, отшвартовалась от борта моего фрегата и уплыла с попутным ночным бризом в сторону неоткрытой еще земли.
Что надеялась она найти в Терра инкогнито? Чем обидел я мою маленькую фею из рода пикси? Где же ты мой ночной мотылек?
В расстроенных чувствах я чуть было не пустил свой фрегат ко дну. Открыл кингстоны и смотрел, как забортная вода хлестала в пустые трюмы. Нет, стоп!-сказал я себе и закрыл задвижку на очередной бутылке солнечного ямайского рома.
-Я найду тебя, Пикси!
Чего бы мне это не стоило! Я буду захватывать порты, грабить торговые караваны, размахивать окровавленным ятаганом, вешать провинившихся на реи или даже на каком-нибудь бом-брамселе, мочить весла, да я перемочу все весла, но найду тебя маленькая проказница
Я приподнял драное одеяло и посмотрел в окно. В отличие от моего корабельного времени за окном было совсем не утро. И уже даже не осень! И сдается мне даже Рождество. Все окрестности сияли нарядными огнями, гуляли веселые ряженные люди, дети пели рождественские песенки, падали пушистые хлопья снега. Смеркалось.
Я одел какие-то теплые вещи. Засунул ром в карман видавшего вида пальто. Подумав немного, я повязал поверх пальто банное полотенце наиболее смахивающее на кушак и засунул за него большой кривой, даром что кухонный нож. Поразмыслив еще немного, я на скорую руку вместо одной руки соорудил из куска толстой проволоки, которая зачем-то валялась в моем чулане, вполне пристойный крюк и нахлобучил на голову фетровую шляпу, предварительно расплющив ее ногами и придав ей вид залихватской треуголки.
Довольно осмотрев себя в зеркале, я в довершение завязал один глаз бинтом, смоченным в красном полусладком. Сделав добрый глоток рома, я вышел в сумрак ночи.
-Тысяча чертей! -К чему это я? А, да просто так. - Тысяча морских чертей!
По случаю кануна Рождества никто особо не обращал внимания на мой боевой вид. Я бродил по сияющим огнями улицам и искал свою Пикси, временами прикладываясь к рому. Но что там за шум вдалеке, что за гам? К чему эта музыка медных труб?
Море огней, речушки детского смеха! Ярмарка! Едут куда-то, спешат карусели. Кони, прикусывая удила, мчат румяных от мороза детишек по стране их детства. Снуют паровозики. Сквозь запах карамельных петушков и шоколадных зайцев, я улавливаю чуть заметный аромат дорогих духов и сигарет Честерфилд-это она!
Она пролетала здесь совсем недавно, рассыпая вокруг себя пепел и сказочную пыльцу. Я держу нос по ветру. Пять румбов на правый борт. Зюйд-зюйд вест.
Аромат духов и дыма становится все явственней. И вот передо мной цыганская кибитка с сидящим перед ней цыганом, таким древним, что кажется он должен помнить те времена, когда его шумное племя снялось с места по известным только им причинам и тронулось в бесконечный путь. В руках старика корявая сучковатая палка. Я смотрю в слезящиеся от старости и дыма таборных костров глаза старика. Костры моей памяти, роняя искры нашептывают мне правильные слова.
Я отхлебываю рома и пою:
- Папа Легба, отвори ворота.
Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти.
Отвори ворота, чтобы я смог найти то, что потерял!
Старик поднимает сморщенную старческую руку, водящую когда-то под уздцы роскошных ворованных вороных коней и указывает мне на палатку гадалки, раскинувшей неподалеку свои истрепанные временем и верстами дорог пыльные полога.
Я даю старику в знак благодарности початую бутыль ямайского рома. Старик хватает горлышко бутыли дрожащей рукой, перед которой трепетали все конюхи Бесарабии. Подношение принято. Я кладу свои фрегат на другой галс так резко, что слышу, как скрипят ребра корабля. В палатке меня встречает усталая цыганка в пышном обрамлении цветастых юбок.
-Я знаю, что ты ищешь! -говорит она, раскуривая длинную изогнутую трубку с костяной резной крышечкой.
-За десять золотых монет я покажу тебе то, что ты ищешь в своем хрустальном шаре!
Порывшись в карманах я выгребаю большие круглые золотые шайбы с изображением солнца и кидаю на стол. Цыганка снимает с хрустального шара тряпицу, бывшую некогда черным бархатом. И протягивает мне трубку с длинным эбонитовым чубуком.
-Затянись как следует и смотри!
Удушливый сладкий дым наполняет мои легкие. Я пристально всматриваюсь в мутную глубину хрусталя. Я вижу снег. Снег на кривых улочках нашего города. Белая пелена раздвигается и поглощает меня. Я иду по кривой улочке мимо витрин магазинчиков и чувствую все тот же запах духов и Честерфилда. Вот тут он обрывается! Это дверь ломбарда. Я толкаю железную ржавую дверь и вхожу в сумрак. Иду в кильваторе дорогого мне запаха. Ступени ведут вниз в подвал, где горят черные свечи. Злой скупщик-бокор держит мою Пикси в золотой клетке. Он поймал ее на ярмарке, где она слушала детский смех. Бокор расставил черные свечи и хочет отнять у феи волшебную силу. Сейчас я не могу помочь. Я выбегаю на улицу в снежную метель, бегу в самую гущу белых снежинок и вот я снова в палатке у цыганки.
-Спасибо!- говорю я ей-Я все видел. Мне надо идти.
-Ты не победишь его! -говорит цыганка затягиваясь трубкой.
-Ху..в как дров!-отвечаю я и откидываю полог палатки. На ярмарке я покупаю детский пистолет с широким растубом на конце ствола и жменю петард. Сую пистол за кушак и шагаю в снежную метель. Покупаю в кабачке на углу бутылку рома. Ямайского у них нет. Сойдет и кубинский, пахнущий резиновым шлангом.
Проходя мимо витрины закрытого ювелирного магазина, я поднимаю с клумбы увесистый булыжник и высаживаю витрину. Пока надсадно воет взбесившаяся сигнализация, я набираю полный кулак серебряных колец. На абордаж!!! Руби мачты! Я хлебаю резиновый ром и ныряю в темную липкую паутину подворотен. Погони пока не слышно...
Стоя под одиноким фонарем, я набиваю детский пистолет петардами и кольцами. Полный вперед! Готовьте абордажные крючья! Покачиваясь, я бреду к ломбарду. Штормит. Штурвал вырывает из рук. Улочки путаются и меняются местами. Матерясь я хлебаю ром. Но, ша! Вот он ломбард. В двери маленькое окошко на железных петлях. Я закуриваю последнюю в пачке сигарету, достаю пистоль и что есть мочи стучу в дверь. Прошла вечность, пока послышались шаги и окошко на двери, лязгнув, открылось.
- У меня много колец. -говорю я и демонстрирую окошку то, что не влезло в раструб пистоля. Пока натужно кряхтят отпираемые замки двери, я кончиком сигареты поджигаю хвостик петарды, который я заботливо вытащил из дырочки, прожженной предпоследней сигаретой в самом начале ствола. Дверь открывается. Я поднимаю пистоль, рву дверь на себя и упираю растру пистоля в лицо ломбардщика.
-Жадность фраера сгубила!-успеваю сказать я перед тем, как раздался оглушительный взрыв. Пистоль разносит к чертовой бабушке. Ломбардщик валится на пол, а те два пальца, которые мне оторвало, все равно мне никогда не нравились. Я переступаю через тело бокора и сбегаю в подвал. Увидев меня, Пикси начинает радостно метаться по клетке. Через минуту она на свободе и щекочет своими крылышками мою небритую щеку.
-Погоди минутку! -говорю я ей и выливаю дрянной ром на плюшевое мягкое кресло, стоящее рядом, а потом роняю туда же черные свечи.
Мы выходим на морозный воздух и я шагаю по хрустящим лужицам. Сзади нас от пламени вылетают стекла ломбарда.
-С Рождеством! -говорю я феечке и протягиваю ей самое маленькое колечко. Она радостно всплескивает ручками, надевает колечко на талию и чмокает меня в щетину. Я поправляю свою треуголку и шагаю дальше в разыгравшуюся метель. Где-то там, возле цыганской кибитки смеется в седую бороду Папа Легба, попивая мой ром.