Аннотация: Пришла осень, а вместе с ней новые заботы и хлопоты. Еды мало, но самое главное сейчас - это научиться кричать...
Осенние хлопоты
С утра Аленка почувствовала себя нехорошо - в глазах прыгали черные мушки, в груди словно уселся кто-то толстый и горячий, Аленка хватала ртом прохладный воздух и никак не могла надышаться. Тарасовна посмотрела на дочь встревоженно.
Тарасовна чему-то улыбнулась и потрепала дочь по щеке.
- Ничего, потерпи, доченька. Скоро уже на юг.
Аленка слышала уже разговоры взрослых про этот юг, но не задумывалась - жить было весело и привольно, и мысли о незнакомом юге только мешали. Но сейчас она хотела спросить мать - что это за юг такой и зачем туда. Мать, обычно живая и ласковая, на этот раз разговаривала мало, и только мельком взглянула на Аленку, а потом и вовсе услала на двор. Аленка со двора сквозь занавеску увидела, как мать разговаривала с отцом, но слов не слышала. Видела, как Тарасовна взмахнула руками, а потом обняла отца и поцеловала его. И тут же вышла из комнаты. Аленка едва успела отскочить от окна - Тарасовна прошла мимо, помахав ей рукой.
Аленка побродила по двору, вдыхая прохладный влажный воздух. Никого из детей видно не было, и Аленка хотела было вернуться в дом, но тут снова появилась мать и позвала ее. Они вышли на улицу и пошли вдоль хат, всегда чистых и белых, а теперь посеревших от влаги и холода. Аленка смотрела на разводы, которые оставляла вода на стенах хат, и какие-то странные мысли, чуточку тревожные, но радостные, лезли ей в голову. Ее так заняли эти мысли, что она даже не спросила мать, куда и зачем они идут, и только когда они наконец остановились, она с удивлением огляделась вокруг. Они стояли на небольшом косогоре за церковью, и отсюда было видно полдеревни, а вторая половина спряталась за высоким берегом реки Водянички, и в этой половине был и их дом.
Тарасовна улыбнулась дочери, затем сказала:
- Видишь вон там белый камень внизу?
Аленка прекрасно его видела и кивнула в ответ.
- Беги туда.
Аленка не стала спрашивать, зачем, а вприпрыжку бросилась вниз. Она замахала руками, и хотела кричать, но от волнения не могла вымолвить ни слова, и опомнилась только у самого камня, где уже стояла мать и чему-то улыбалась. Они снова поднялись на холм, и опять Тарасовна велела Аленке сбежать вниз, и Аленка с криком сбежала к камню, и чуть не столкнулась с матерью, которая уже поджидала дочь. Так повторялось несколько раз, и Аленка уже начала уставать - особенно утомили ее подъемы, как вдруг внизу она с удивлением заметила, что камень и мать остались не позади и не сбоку, а внизу. Эта мысль ее так удивила, что она вскрикнула и в тот же миг камнем упала вниз на мягкую желтую траву.
- Молодец, доченька, - услышала она голос матери у себя над головой. - Большая ты у меня уже.
Аленка поднялась. Ее распирало чувство гордости - за что, она и сама не знала - но чувствовала, что у нее получилось что-то очень важное и прекрасное.
Они поднялись на холм и Аленка снова хотела сбежать вниз и подпрыгнуть над камнем, но мать покачала головой:
- Хватит уж на сегодня.
И они отправились домой, и когда они вошли в хату, тут и закапал первый унылый осенний дождь.
Аленка стала летать по-настоящему уже на третий день. Тарасовна очень гордилась дочерью и даже приводила старуху Феклу Авдеевну, чтобы та посмотрела на Аленку. Старуха смотрела на аленкины прыжки (а теперь ей нужно было всего дважды оттолкнуться от земли, чтобы долететь до камня) и молчала, а когда Аленка начала свой путь наверх, спросила,не глядя на Тарасовну:
- А чтой-то она молчит?
- Это ничего, это пройдет скоро, - ответила Тарасовна, и в голосе ее послышалось облегчение. Она боялась, что Фекла Авдеевна может решить, будто летать Аленке еще рано, и очень обрадовалась такому замечанию. Когда старуха ушла, Тарасовна не удержалась, и крепко обняла Аленку, но потом слегка отсранила ее от себя и сказала серьезно:
- Постарайся кричать, особенно на взлете.
Аленка кивнула и побежала вниз. Ей казалось, что на этот раз она полетела с криком, но когда она приземлилась возле камня, то увидела мать, которая качала головой, и тут только заметила, что опять губы у нее крепко сжаты. Аленка не могла вспомнить, когда она закрыла рот, и в следующий раз твердо решила заметить это мгновение. У нее ничего не получилось ни в следующий раз, ни потом, и даже еще через три дня она не могла взлететь с криком. Аленка видела, что это очень тревожит мать, и решила тренироваться по ночам, в одиночку. Когда стемнело, и все улеглись спать, она потихоньку оделась и выбралась на улицу, стараясь не шуметь, и под мелким дождиком отправилась на холм. Там она сначала просто кричала, стоя на холме, а потом потихоньку побежала вниз. Сделав над камнем небольшой круг, она заметила, что опять молчит. Аленка спрыгнула на камень, села, обхватив колени руками, и горько заплакала. Она вдруг почувствовала, как что-то большое и тяжелое опустилось на ее плечи, и испытала вдруг страх за мать и за себя, и даже за отца, хотя он-то был совсем ни при чем. Она плакала все сильнее и сильнее, и вдруг странный звук вырвался у нее из груди, незнакомый, клокочущий. Аленка плакала и не могла остановиться, и звук не мог остановиться тоже, и она вдруг почувствовала желание нова взлететь, и, сделав несколько взмахов руками, поднялась в воздух. Она старалась не думать о том, что ей надо кричать, а просто летать - так, как получается, и если хочется плакать, то плакать. И она плакала, и странный звук вылетал у нее изо рта, и когда она наконец опустилась, промокшая насквозь, на камень, то слышала этот звук, и уже знала, что теперь он всегда будет с ней, особенно на взлете.
Мать очень обрадовалась, узнав, что Аленка научилась кричать во время полета. Теперь уже никто не сомневался, что Аленка сможет взлететь, когда надо, и когда надо закричать.
А дни тянулись своим чередом, становилось все холоднее, все пустыннее. Аленке стало совсем скучно гулять. Детей на улице не было - почти все уже спали полный день. Взрослые появлялись иногда, но у женщин были такие озабоченные, а у мужчин сонные лица, что Аленка не смела подойти и заговорить. Отец вставал все позже, быстро завтракал и снова ложился, а после обеда брал лопату, корзину, отправлялся в поле и приходил уже когда было совсем темно, и чем позже он приходил, тем сильнее хмурилась Тарасовна, и тем сильнее бурчало в животе у Аленки - червей становилось все меньше, и добывать их было все труднее. Наконец настало утро, когда Аленка увидела в тарелке не копошащуюся аппетитную массу, а одну-единственную розовую загогулину, неподвижно лежащую на почти необъятном пространстве тарелки. Она с удивлением взглянула на мертвечину, потом перевела взгляд на мать. Та, не глядя на дочь, вытирала тарелки. Отец тихо сопел, уткнувшись в свою тарелку. Аленка вздохнула, тихонько втянула червя и, старательно прожевав, проглотила. Ей вдруг подумалось, что это может быть, последний червь если не в жизни, то в этом году, и надо как следует его прожевать, чтобы навсегда запомнить этот чуть сладковатый, с легким запахом земли, вкус.
Но уже через час после завтрака Аленка почувствовала сильный голод и, убедившись, что матери нет дома, а отец спит, стала шарить в кухне в поисках съестного. Она нашла только маленький засохший кусочек полураздавленного червя, который завалился за шкаф с посудой, и долго держала его во рту не глотая, а затем вдруг, услышав, как отец заворочался во сне, забылась и проглотила, и чуть не заплакала, поняв, что удовольствие не удалось продлить. Закусив губу, Аленка сидела на скамейке и прислушивалась, не шевельнется ли снова отец. Но было тихо, и она продолжила поски. Больше ничего съедобного найти ей не удалось. Попробовала она и отцовскую еду - светлые твердые зерна, до половины наполнявшие глиняный кувшин под столом - но есть их было совершенно невозможно. Твердые, с дурным запахом прелого сена и солоноватым привкусом, они разбухли во рту и вызвали такой прилив слюны, что у Аленки закапало изо рта прямо на стол, и она, не выдержав, выплюнула желтоватую массу себе в руку. В этот момент в кухню вошла мать. Увидев Аленку, которая со смущенным видом спрятала руку себе за спину, она подошла к дочери и обняла ее, приговаривая:
- Потерпи, солнышко, уже скоро. Вот подготовим летную и сразу на юг.
Аленка чуть слышно всхлипнула, а потом, когда мать ушла, выбежала на крыльцо и стряхнула с ладони зернистую массу. А потом отругала себя за плохой поступок - ведь у отца и так будет мало еды на зиму, а тут еще она со своим голодом.
После обеда (на который мать подала крохотную горстку червей) они пошли в лес и набрали там спелых, сочных ягод, росших у самой земли, а затем вернулись домой и мать достала большую ступку и деревянный пестик. Они уселись на скамейку и по очереди толкли ягоды, а когда вернулся домой отец, его ждала на тарелке красноватая ягодная масса, которую он проглотил мгновенно, почти не жуя. Подумав, мать добавила несколько ягод и в легкий суп из червяного порошка, и, хотя Аленке вкус совершенно не понравился, она решила терпеть и сделала вид, что получает удовольствие от такой еды. Тарасовна с трудом проглотила суп, ставший чуть более питательным, но потом ее полночи рвало этими ягодами, и Аленка едва узнала мать, когда та появилась утром на кухне - бледная, похудевшая и оттого как будто прозрачная. Аленка ринулась к матери, но та отстранила ее и проговорила:
- Сегодня начинается летная, не опоздай, начало ровно в три часа.
Аленка кивнула и когда мать ушла, старалась быть полезной - прибралась в кухне, подмела в полупустой кладовой пол и выложила новые, чистые полотенца на стол, а затем, еще раз посмотрев на большие часы, высевшие в сенях, отправилась на летную.
Летная проходила в большом зале деревенского совета - холодном и полутемном. Пришли почти все женщины, только Осиповны не было - Аленка уже знала, что у той еле ходят ноги и ей придется зимовать в деревне. Эта мысль пугала ее, ведь еды зимой нет, и никто не знает, сможет ли Осиповна продержаться на червяном супе столько месяцев. Но с другой стороны, перелета она тоже не выдержит, поэтому Аленка желала Осиповне, чтобы та поправилась к лету, и решила, что обязательно весной, когда вернется, наберет ей самых лучших червей и к следующей осени сделает хорошие, надежные запасы.
Собрание открыла не женщина, как полагала Аленка, а Матвей Лыньков - низкий, тощий мужичонка, вечно небритый, с вечно потухшей папиросой в углу рта. Сначала он дал общую сводку погоды, затем рассказал о ситуации на всем марштуре, при этом уточнив, что сведения могут измениться за время летной. Аленка узнала, что на Княжьем острове в этом году сильно лютуют волки, поэтому останавливаться там небезопасно, и вместо Княжьего острова предлагается сделать остановку на отроге Песчаном. Тут одна из женщин поднялась и стала возражать - сказала, что не годится делать остановку на Песчаном, потому что хотя волков там нет, но и еды там тоже совсем никакой нет, потому что в песке черви не приживаются и пора бы уже Матвею это выучить. На это Матвей ответил, что решение об остановке на Песчаном принимал не он, а летное руководство, и что если она хочет, то может обратиться к самому руководству, а его, Матвея, он просит не трогать, потому что здесь он выполняет исключительно организаторские функции. Началась перепалка, поднялись другие женщины и тоже стали возражать, и в конец разбранились настолько, что Матвей хлопнул кулаком по столу, лишь после этого снова стало тихо. По правде говоря, Аленка не очень много поняла из его речи, но она не очень-то слушала - гораздо больше ей нравилось просто смотреть на женщин, сидящих вокруг нее. Она испытывала гордость оттого, что теперь она среди равных, потому что раньше ее никто никогда не звал на эти собрания, тем более что осенью она гораздо больше спала и не знала ни про какую летную.
Матвей еще долго рассказывал о плане полета, о том, где лучше останавливаться, а где не стоит, и довольно терпеливо записывал поступавшие замечания к себе в толстую тетрадь в зеленом переплете. Аленка и раньше видела у него эту тетрадь - каждую осень он ходил с ней и все что-то записывал туда, и только теперь она поняла, что от этой тетради зависит многое, если не все, в ее жизни и жизни ее матери и других женщин.
Через некоторое время женщины устроили перерыв, они притащили огромные чаны с дымящимся червяным супом. Аленка и Тарасовна тоже получили по тарелке. Суп был очень жидкий и совсем не питательный, но Аленка даже не заметила этого - так она была очарована всем происходящим вокруг. После собрания, когда все отправились по домам, к Аленке подошел Пашка Быхов - большой, толстой, немного смешной. Он все время зевал и, не говоря ни слова, смотрел на Аленку. Та ждала, что он что-то скажет, потом ей надоело, она пожала плечами и отправилась домой.
С тех пор она ходила на собрания каждый день. Там Аленка узнала много нового - например, что если на взлете нужно громко кричать, то, пролетая над деревней, кричать не надо - можно разбудить спящих внизу людей. И что сначала остановки будут делаться очень часто - может быть каждые один или два часа, а потом, когда женщины привыкнут к новому режиму, то гораздо реже - иногда даже придется лететь сутками.
После собрания ее неизменно встречал Пашка - он склонялся над ней, едва подавляя зевоту, и по-прежнему не говорил ни слова, только в последний раз тихо произнес "Невестушка... прилетишь весной, обвенчаемся". И сам смутился своим словам, покраснел, а потом, ссутулившись, засеменил домой. Аленка рассказала матери о Пашке, а та, улыбнувшись, ответила:
- А что? Хороший жених. Как он тебе?
- Не знаю, - смущенно ответила Аленка. - Толстый какой-то...
- Толстый - это ничего. За зиму отощает.
Аленка опять пожала плечами - она не привыкла думать о себе как о невесте, да и некогда было. Надо было подготовить дом к зиме - отец теперь просыпался лишь на пару часов, чтобы вечером, когда последние черви поднимались на поверхность, ковырять мерзлую землю. Но червей было очень мало, и Аленка с Тарасовной доедали последние запасы червяного порошка, припасенного еще с весны.
- Когда же, мама? - все чаще спрашивала Аленка, а Тарасовна только качала головой:
- Не время еще...
Через несколько дней собрания закончились, в последний день Матвей распределил всех женщин по бригадам. Аленка и Тарасовна попали в бригаду к Насте Григорьевой. Аленке сразу понравилась эта черноволосая молодая женщина, очень веселая, бойкая.
- Ну, тетки! - крикнула она, обнимая женщин своей бригады, точно загребая крепкими и широкими как лопаты руками. - Летим, значит!
До отлета оставалось всего два дня. Аленка больше не видела Пашку и немного скучала по нему. Как-то раз поздно вечером она забралась на чердак, где лежали ее старые детские книжки, и долго рассматривала картинки при свете керосинки. Спускаясь вниз, она неловко задела локтем за гвоздь, на который обычно вешали березовые веники, и вскрикнула от острой боли. Тарасовна услышала ее крик, вбежала в комнату и встретила испуганный взгляд дочери. Аленка держала руку на весу и Тарасовна сразу все поняла. Она задрала аленкин рукав и при виде раны сердце ее забилось часто-часто - неровная рана была небольшой, но глубокой.
- Руку поднять можешь? - спросила она.
Аленка попыталась поднять руку и чуть не заплакала от боли. Она почувствовала, что произошло что-то непоправимое, и в груди у нее похолодело. Тарасовна быстро оделась и куда-то ушла, приказав Аленке сидеть на скамейке не шевелясь. Прошло не меньше часа, Аленка замерзла и уже хотела было встать и идти на поиски матери, но тут вернулась Тарасовна. У нее был немного странный вид - она тяжело дышала, и еще Аленка заметила, что у матери исцарапаны все руки. В руке Тарасовна держала бутылек из-под лекарства, на дне которого было немного прозрачной жидкости. Тарасовна открыла крышечку и накапала из бутылька на рану, а затем тщательно растерла. Аленке совсем не было больно, наоборот, даже приятно. Жидкость растворила запекшуюся кровь и окрасила рану в темно-зеленый цвет. Тарасовна тихо сказала:
- Должно быстро помочь. Но если до завтрашнего вечера не заживет, придется нам остаться здесь.
Аленка молчала. Она чувствовала себя преступницей, почти убийцей - ведь известно, что женщинам не выжить зимой на родине. Потом Аленка спросила:
- А что это, мам?
- Воробьиные слезы.
Аленка испуганно посмотрела на мать, но та устало улыбнулась:
- Они все остались живы, только расстроились немного.
Тарасовна ласково поглядела на дочь, гладила ее по голове и приговаривала:
- Ничего, ничего... обойдется... Это Осиповна мне посоветовала - сказала что должно помочь быстро.
- Осиповна? - переспросила Аленка. - Она же остается?
- Остается, остается. Запасов еще с прошлой весны наделала, должно хватить. Ноги-то у ней уже давно болели. Она это средство сама использовала, иначе не смогла бы и вернуться.
Жидкость помогла - уже утром Аленка увидела на месте раны тонкую розовую кожицу, она уже могла поднимать руку, хотя махать рукой еще не решалась. Она с удивлением разглядывала темные иголочки, проступившие сквозь новую кожу.
Тарасовна заметила удивление дочери:
- Перышки у тебя вырастут здесь. Ничего, они не будут мешать.
Тут вдруг Аленка вспомнила, что у Осиповны все ноги были в перьях. Она так привыкла к этому зрелищу, что никогда не задумывалась над его причинами.
До полета оставался один день и Аленка с матерью вовсю готовились - шили из мешковины платья-однодневки, а мать варила в кастрюле специальную мазь - смешала лисий жир, истолченый в порошок мох и масло кустарницы, которое придавало мази удивительный, терпкий запах - так пахнет весной глиняный горшок, который забыли на дворе и он пролежал под снегом всю зиму.
Вечером к ним зашла Настя Григорьева - она уже знала о ране Аленки и зашла проверить - ей надо было точно знать, сколько женщин с ней летит. Она заставила Аленку поднимать руки, резко махать ими и даже устроила настоящий экзамен - они вышли на улицу и Аленка должна была пролететь до церкви и обратно. Настя осталась очень довольна и поставила в своей тетрадке галочку напротив имени Аленки. Аленка так обрадовалась своему успеху, что хотела полетать еще, но Тарасовна не разрешила - сказала, что надо поберечь руку. Спать в тот день легли рано, и Аленка долго не могла заснуть - она все пыталась представить себе, как это будет - отлет на юг.
Утром встали рано, Тарасовна есть не разрешила, а остатки червяного порошка ссыпала в мешочек, который повесила себе на шею. Аленке выдала зеленую ленточку - подвязать волосы, а себе взяла голубую, и обмотала ее вокруг волос так, чтобы они не падали, когда она наклоняла голову. Аленка сделала то же самое, а потом они пытались разбудить отца, но он так и не проснулся, и Тарасовна поцеловала его в губы, а Аленка в щеку, и она удивилась тому, что щека у отца была очень теплая и очень гладкая - потому что раньше утром щеки у него всегда были как наждак. Тарасовна сказала, что зимой борода растет гораздо медленнее и что она пойдет в рост только весной, а до того вырастет, может быть, на палец или два, не больше.
Потом они сняли с себя свою одежду и надели платья-однодневки - коричневые простые платья из мешковины, которые не жалко будет выбросить. Сунули ноги в старые валенки, накинули на головы платки и, притворив за собой плотно дверь, вышли из дома. Дышалось легко, и в воздухе чувствовался уже первый морозец, и Аленка спросила у матери, не замерзнут ли они в этих легких платьях, а Тарасовна рассмеялась и ответила, что платья тут ни при чем, и что им надо поторапливаться.
Они поспешили на свой косогор (их бригада стартовала с холма номер четыре), по дороге они встретили сонного разводящего, он стоял на дороге, одетый в теплый тулуп, с красными флажками в руках, и непрестанно зевал. Он долго не мог найти Тарасовну и Аленку в своих списках, а когда наконец нашел, то указал совсем не тот холм, и Тарасовна поправляла его, а Аленка всматривалась вдаль и пыталась понять, что это за светлые пятна она видит на каждом холме. Светло-розовые пятна казались живыми, и когда они приблизились, превратились в женщин, совершенно голых, но нисколько не смущенных этим. Аленка с удивлением подумала, как же им не холодно, и почему они не стесняются своего вида.
Аленка и Тарасовна прибыли на свой холм последними - все остальные уже были в сборе. Женщины стояли полностью обнаженные, и весело переговаривались, иногда что-то выкрикивая и хлопая друг друга по голым спинам. Тарасовна велела Аленка скинуть свое платье. Аленка ничего не понимала, но послушно сбросила его, обхватила себя руками и стояла, ежась на холодном ветру. Тарасовна тут же достала баночку с мазью и принялась тщательно обмазывать ей Аленку. Та с удивлением чувствовала, как с каждой секундой приятная теплота разливается по телу, и как она уже не чувствует никакого холода и ветра, а наоборот, ей тепло, как в бане. Потом Тарасовна намазалась сама - Аленка только растерла ей спину, после чего они скинули валенки и обмазали ступни - теперь даже земля не казалась холодной. Тарасовна разговаривала с другими женщинами, а к Аленке подошла бригадир с соседнего, с пятого холма - ей оказалась Ольга Николаевна, учительница географии той школы, где училась Аленка.
- Ну что, Аленка? - приветливо сказала она, - вот и пришло время вспомнить географию?
Аленка вдруг испугалась, что Ольга Николаевна начнет спрашивать ее по географии, а она ничего не сможет вспомнить, потому что и вправду она ничего не помнила, кроме какой-то Африки. Но Ольга Николаевна ничего не стала спрашивать, а отправилась к своей бригаде, тряся огромными белыми грудями - Аленка и представить себе не могла, что под трикотажной водолазкой и вельветовой юбкой, которые Ольга Николаевна обычно надевала в школу, скрывается такое массивное тело.
Наконец Настя Григорьева громко крикнула:
- Строиться! - и женщины начали выстраиваться клином.
Тарасовна была предпоследняя в своем ряду, а Аленку поставила перед собой, чтобы все время видеть ее и помогать, если что. Женщины еще какое-то время переговаривались, но затем смолкли. Аленка заволновалась, что пропустит момент старта, но в это время раздалось громкое "К взлету товьсь!" и все подняли руки и начали слегка помахивать ими, издавая разные звуки, кто во что горазд, постепенно все увеличивая размах и скорость, и когда Аленка услышала "Взлетаем!" она не сразу сообразила, что надо делать, но тут мать толкнула ее в спину, Аленка немного пробежала вперед, оттолкнулась ногами от мерзлой земли, и взлетела. Клин поднялся в воздух сначала на небольшую высоту, описал круг над деревней, и Аленка увидела разводящего, который открыв рот, сонно смотрел на вверх, и затем вдруг - Пашку, который без шапки бежал по улице и махал руками. И она замахала ему вслед, но тут раздалась команда "Набираем высоту!" и бригада четким клином взмыла вверх...
А потом было много-много дней пути, и не все получалось хорошо и гладко. И сначала было очень трудно, и Аленка каждый раз, уставая, думала о том, что уже не может больше лететь, что вот сейчас упадет, но каждый раз Настя Григорьева, словно чувствуя, командовала садиться, и в тот же миг клин распадался и все женщины, смеясь и болтая, опускались на землю. А один раз на них набрел шатун, которого, видно, не ко времени разбудили, и он, глядя ошалелым глазом на толпу голых женщин, попер прямо на них, на ходу скидывая одежду, но дежурные вовремя заметили его, и Настя Григорьева надавала ему оплеух, отчего он пришел в чувство и лишь попросил погреться у огонька. Женщины не стали возражать, и уступили ему место у костра, и он сидел не шевелясь и тупо смотрел на огонь, а вокруг него сидели бодрые и веселые женщины, и мазь блестела на их разгоряченных телах, и от этого они казались ненастоящими, словно вылепленными из глины.
Прошло много дней. Уже была позади родина, и два моря, и множество разных событий, и даже потеря - одна из женщин почуствовала себя вдруг плохо и упала в море, подхватить ее просто не успели. И вот настал день, когда они подлетели к огромному острову, заросшему пальмами и другими незнакомыми растениями, и внизу двигались какие-то темные точки, и несколько из них вдруг взмыли в воздух - они становились все больше, и оказались такими же женщинами, как они, только темными, белозубыми, с мягкими розовыми ладонями, они приветливо что-то кричали, и Настя дала команду к снижению, и вскоре клин опустился на незнакомую землю. И неподалеку приземлился клин другой бригады, а потом еще один. И удивительные темные женщины окружили Аленку и Тарасовну, и хватали за руки, и куда-то повели их, и вот уже Аленка сидит на коленях на жирной теплой земле, выкапывает руками ямку и достает оттуда огромного восхитительно ароматного червя, отправляет его в рот и медленно жует, а вокруг слышится незнакомая речь, и тогда Аленка понимает, что деревня, и отец и даже Пашка - все это осталось в далеком прошлом, а впереди ее ждет долгая теплая зима, которая пока что кажется бесконечной...