Владимир КОЛЫШКИН

ЁЕ ЗВАЛИ ЧУКЧА

  

  

  

   Её звали Чукча. На самом деле имя у неё было Лена, но Степан Денисюк, когда еще не был с ней знаком, прозвал её Чукчей. Была зима, и она ходила в меховой замшевой курточке с капюшоном, отороченном мехом, и потому походила на чукчу. Ответная на улыбку и скорая на смех и, как позже выяснилось, не дура была выпить. Чукча работала экспедитором в транспортном цехе и иногда по делам бывала в литейке. Степан её давно приметил: девка бойкая, симпатичная. Чукча приветливо отвечала на его взгляды белозубой улыбкой.

  

   Однажды он встретился с Чукчей в проходной заводоуправления. Она кого-то ждала. Хороший случай познакомиться. Познакомились. Лена, оказывается, ждала своего шофера, куда-то он смотался и вот приходится его ждать, а на улице холодно... Покурили вместе возле теплой батареи, поболтали. Шоферюга, гад, так и не появился. Лена сказала, что смена кончается, она пойдет домой. Степан вызвался её проводить.

  

   Жила Чукча в Разгуляе. Недалеко от городской тюрьмы. Деревянный двухэтажный дом фасадом смотрел на сквер Декабристов. В сквере росли древние неохватные липы, до неба высокие. Когда-то их посадили жены декабристов, сопровождавшие своих мужей, причастных к известному восстанию. Декабристов этапировали в Сибирь, но прежде чем добраться до каторги, арестанты обжили немало тюрем по пути следования. Так какое-то время они находились в разгуляйской тюрьме, именуемой ещё Первым номером.

  

   Степан видел, что Чукча - девка простая, и с ней надо было общаться по-простому. Сбегать в гастроном, купить бутылку водки, выпить, посидеть, поболтать, потом - трахнуть... Тем более, что препятствий к этому не было никаких. Чукча жила без родителей. С маленьким сыном, который был в продленке. Кстати, словечки "трахнуть", "трахаться" Степан впервые услыхал именно из уст Чукчи. По телевизору тогда, в начале восьмидесятых, такое не говорили, а из молодежных компаний, где этот эвфемизм возник, литейщик третьего разряда Денисюк уже вырос.

  

   Чукча же познакомила Степана и со словом "квасить", в смысле выпивать. В общем, девчонка жила под лозунгом: "Квасить и трахаться". И вот с такой подругой у Денюсика вышел "облом".

  

   Несмотря на всю продвинутость знакомой в отношении морали, в том числе и половой, Степан повел себя на редкость зажато. Наверное, интеллигентская гнильца давала о себе знать. Степан не был стопроцентным работягой с соответствующей прямотой поведения. Отец у него был инженером, мать... впрочем, мать подкачала, была всего лишь санитаркой в психбольнице, зато дед и бабка по отцовой линии были учителями.

  

   Короче говоря, ничего у Степана не получилось в тот раз с Чукчей. Посидели, попили дрянной кофе, закусили его бутербродами с икрой. Еще более тошнотворной. Икра была чуть крупнее макового зерна, серого цвета, от рыбы низкого сословия, под названием минтай. В общем, гадость еще та...

  

   И обстановка в комнате угнетала. Убогое жилище: кособокие двери, советский диван фирмы "шарп", этой же фирмы мебель, обшарпанная то есть. Койка железная, заправленная черным суконным, солдатским, одеялом.

  

   Вдохновение не приходило, но Степан не сдавался. Для интимной близости, он даже пересел с дивана на койку, где сидела Чукча. Она раскладывала пасьянс и заметно взволновалась, предполагая, что сейчас её завалят и начнут "трахать". Но Степан так и не решился. "Что же это такое со мной делается?" - подумал он, и чтобы не сидеть болваном, попросил ему погадать. Чукча собрала пасьянс, перетасовала карты, говоря: "Я гадальщица неважная..."

  

   Раскинула первую линию, потом вторую, третью.

  

   - Значит так, - сказала Чукча. - Сначала - то, что было. Вроде бы, двое детей у тебя было...

   - Не было у меня никогда детей! - вспыхнул Степан, говоря сущую правду.

   - Внебрачных.

   - И внебрачных не было. Да и не женат я...

   - Ну, не знаю. Тебе виднее. Но то, что ты потерял сына - это однозначно.

  

   - Аборты, - подумал Степан. - Те аборты... Марина говорила - был мальчик. "А был ли мальчик?" Был. Он просил оставить ребенка, но она все-таки сделала аборт. А может, и правильно... Мучился бы сейчас с женой-пьяницей... Хорошо, что он от нее ушел... А второй ребенок? Вернее, первый. Да-да. Те полгода интенсивной связи с замужней женщиной, когда устроился на завод, с той, которая говорила: "у тебя ого какой!"

  

   Степану было 20, а ей?.. Примерно столько же. Ну она и самка! Уж как не ухищрялись, но тоже отяжелела, тут уж Степан вовсе не желал ребенка. Во-первых, она замужем, а во-вторых... впрочем, достаточно и первого препятствия. Так что, она сделала аборт. Причем не просто аборт, а самоаборт. Чуть не умерла в ванной... Потом с сожалением сообщила: - "Суки мы с тобой, такого парня загубили..." Так что, был мальчик, был ребенок. И, оказывается, не один.

  

   Что они тогда знали о жизни, в двадцать с небольшим лет. Все хорошее мы губим в молодости. А когда спохватимся, то уже бывает поздно, поздно... Не потому ли Степану так часто снится сон, что он опаздывает на поезд?

  

   Чукча закончила гадание, предвестившее Степану Денисюку дальнюю дорогу через будущую жену. Гость понял это как намек и стал собираться. Спускаясь по скрипучей деревянной лестнице, ему почудилось, что ступает он по спине дряхлого старика, у которого трещат кости и который стонет от боли.

  

   В безлюдном сквере Декабристов хрипло каркали вороны - зимние птицы, угрюмые птицы. Степан направился к остановке трамвая. Понуро шел он сквозь снегопад, сквозь тусклый свет фонарей и ругал себя за нерешительность, за дурацкую сентиментальность и романтичность. Нет, не такой ухажер нужен Чукче. Ей нужен веселый парень, прямой, твердый, без комплексов. И вообще, на кой черт мне это надо. Не моего поля она ягодка. А я не член её кружка...

  

  

* * *

  

   Однако как-то летом Денисюк повторил попытку сблизиться с Чукчей. Взяли они бутылку водки и пошли к чукчиной подруге. Та жила на другом конце города, в панельной пятиэтажке. По сравнению с убогой квартирой Чукчи, хрущёба подруги казалась верхом мещанского уюта.

  

   Сидели, квасили, слушали музыку. Не заметили, как время за полночь перевалило. Транспорт об эту пору уже никакой не ходил. Пешечком, пешечком, через весь город! Ночью! Впрочем, ночи были светлые в июне месяце. Веселые компании навстречу попадались. Настроение у Степана было приподнятым. Чувствовал он, что сегодня-то у них с Чукчей все сладится. Наверняка, она пригласит его к себе на чашечку предутреннего чая...

  

   Они уже подходили к Разгуляю, оставалось квартала два. Когда что-то зловещее наполнило романтическую атмосферу ночной прогулки. Эхо пронеслось по пустынным улицам, голос боли и страданий. "Помогите!" - кричала девушка, которую тащили два темных типа. На пустыре, недалеко от новых девятиэтажек, стояла машина, "волга" новой модели. Девчонку затаскивали в салон. Затащили, дверцы захлопнулись.

  

   -- Ты чего стоишь?! -- спросила Степана Чукча, резко, зло спросила.

   - Да на хрена она мне сдалась! - огрызнулся Денисюк, от бессилия кусая губы.

   - Эй, вы! - закричала Чукча. - Суки поганые, вы что делаете!!!

  

   Она безрассудно бросилась к машине, Степан, не торопясь, поспешил за ней. "А если у них ножи?.." - холодея, подумал он.

  

   На бегу Чукча споткнулась от того, что слетела с ноги босоножка, она сняла обувь и хотела каблуками ударить по капоту машины. Окутанная мраком "волга" вдруг осветилась габаритными огнями, взревел мотор, взвизгнули шины. Машина умчалась в сторону Северной дамбы, на загородную трассу.

  

   Чукча, как была босиком, бросилась бежать вниз по улице, свернула за угол, в противоположную сторону от своего дома. Там, на углу "Большевистской" и "25-го Октября" было отделение милиции, догадался Денисюк. Но все равно спросил, пыхтя сзади:

  

   - Куда ты?

   - В жопу! - на бегу отвечала подруга.

   - Рехнулась? Тебя же и заберут как пьяную.

  

   Чукча молча добежала до отделения. Двери оказались открытыми. Степан вошел следом в сонный вестибюль. Его подруга довольно толково объясняла дежурному, сидевшему в "аквариуме", что похитили девушку, двое неизвестных, на автомобиле "волга", серого цвета ("Ночью все машины, как кошки, серые", - заметил помощник дежурного.), под номером ПМЖ 8643, они уехали в сторону Ново-Свирского тракта...

  

   "Она даже номер запомнила!" - удивился Денисюк.

  

   К его еще большему удивлению милиционеры быстро врубились в суть дела. Старший сейчас же по рации объявил постам ГАИ северной части города, задержать автомашину "волга", предположительно серого цвета государственный номер такой-то...

  

  

  

   Выполнив свой гражданский долг, Лена вышла на улицу. Простоволосая, растрепанная, босоножки она так и не надела. И никто из милиционеров её не задержал. Денисюк стал оправдываться:

  

   - Сучки! Таскаются по кабакам с незнакомыми мужиками, а потом орут: "Насилуют!" Ведь знала, когда шла... что мужик потребует расплаты за ужин в ресторане. Вот таких халявниц мне не жалко. На Западе хотя бы не притворяются честными. Пошла с мужиком, поела, попила, потанцевала за его деньги... Расплатилась натурой... И все довольны... А у нас... Как же! Все честные, бля... "Я не такая... Что вам надо? Я вас не просила платить за мой ужин..." Суки! Ненавижу таких! Вот из-за таких блядей другим потом приходится геройствовать, рисковать жизнью. Из-за кого? Из-за какой-то потаскухи? Честные, знаешь, дома сидят, а не шляются по ночам хрен знает с кем...

  

   - Это ты-то герой? - спросила Чукча, голосом полным презрения. - И вообще, чё ты за мной тащишься?! В койку со мной захотел? Хераньки тебе!..

   - Да очень надо!.. - смертельно обиделся Денисюк. - Ну и иди... к черту.

  

   Степан свернул в сторону своего района и быстро зашагал, глубоко держа руки в карманах.

   Домой он пришел, когда уже проснулись птицы и появились утренние прохожие.

   С тех пор Денисюк больше не знался с Чукчей.

  

  

   Но на всю последующую жизнь осталась в сердце иголка. В том закрытом чулане, где хранилась у него совесть, долгие годы раздавались придушенные рыдания и стоны неизвестной девушки, о судьбе которой он так никогда ничего не узнал.