Глава первая

  

   ПОСЛЕ ВЕРНИСАЖА

  

  

   Мы созданы из того же

   вещества, что и наши сны.

   И наша маленькая жизнь

   окружена этими снами.

  

   Вильям Шекспир

  

  

   1

  

  

   На перекрестке загорелся рубиновый глаз светофора. Водитель затормозил машину и, в ожидании разрешающего сигнала, опустил голову на руки, устало лежащие на баранке. Навалилась тишина, и счетчик застучал как-то особенно громко, точно обнаруженная мина с часовым механизмом. Георгий высунулся в окошечко двери в шелестящую ночь, и сразу ему на нос упала теплая капля. Он вгляделся во влажно-черное, как китайская тушь, небо - ни Луны, ни звездочки, ни летящего огонька. Зато на улице огней было много, но все они были какие-то тусклые, сонные. Город спал, как Помпеи перед катастрофой.

   "Чего ради стоим? - вяло подумал Георгий и откинулся на мягкую спинку сиденья. - Никого же нет... Кругом ни души..."

   Инга взяла его под руку и прижалась к плечу. От нее шло тепло, обворожительный запах духов возбуждал чувственность. Георгий ощутил нарастающее желание и вознамерился сказать своей спутнице нечто нежно-ласковое, но мысли увязли в алкогольном смоге от выпитых коктейлей, и он счел за лучшее промолчать. В таком состоянии ничего, кроме мычаще-плоского, грубо-вульгарного исторгнуть из себя невозможно. Впрочем, если трезво разобраться, не так уж он и пьян.

   Наконец зажегся желтый свет. Водитель, как автомат, поднял голову и схватился за рычаг переключения скоростей. Загорелся зеленый, и машина тронулась, резко набирая скорость. Переключив рычаг на постоянную позицию, водитель, зевая во всю пасть, вытер лицо рукой и с шумом выдохнул воздух:

   - Фу-ты! Вздремнул немного... Даже сон видел.

   - Неужели? - откликнулся Георгий, чтобы не обидеть человека равнодушием.

   - Ага!.. - обрадовано продолжил водитель, поощренный вниманием. - Приснилось, будто я у себя на родине - Тамбовщине. Иду это я по полю. Кругом цветы, солнце светит, небо голубое... Короче, благодать. И смотрю, значит, - тамбовская баба лежит... пардон, женщина. Голая. С двумя вот такими арбузами... хе-хе-хе... Лежит, значит, на травке, загорает. Я говорю ей: "Не помешаю?"

   - На следующем перекрестке сверните направо, пожалуйста, - сказала Инга.

   - ... А она мне: "Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее". Я говорю: "Мне особо разлеживаться некогда, ехать надо, сейчас зеленый дадут. Так что, говорю, надо поторопиться..." - " А ты успеешь?" - спрашивает она. "Конечно, - говорю ей, - мы, шофера, народ скорый..."

   - А сейчас - налево, - продолжала командовать Инга.

   Шофер замолчал, переключая внимание на дорогу. Высунув кончик языка и удерживая дыхание, вписался в сложный грависто-скрежещущий поворот.

   - Ну и как, успели? - усмехаясь, спросил Георгий, чтобы несколько смягчить паузу в разговоре, вызванную вмешательством Инги.

   - А как же! - весело хохотнул шофер. - Разрезал один и уплел за милую душу. Ничего арбузец... не очень сладкий только, но сочный. Да и такой сойдет, в жару-то...

   - Здесь, пожалуйста, остановитесь, - сказала Инга.

   Машина встала как вкопанная. Георгия бросило вперед так, что он повалил спинку переднего пустующего сиденья.

   - Так вы что, арбуз там ели? - сказал он машинально, вылавливая в кармане бумажник.

   - Ну да, я же так и говорю, - удивился шофер, - а ты об чем подумал?

   Георгий смущенно вскинул брови, неопределенно мотнул головой и достал хрустящую купюру.

   - Ну, я пойду, - сказала Инга, - догоняй!..

   Водитель запихал полученные деньги в карман кожанки и заржал смехом здорового человека:

   - А ты, видать, подумал, что я у нее трояк стал просить взаймы?.. Ха-ха-ха!..

   Заразительный животный смех шофера поглотила ночь вместе со звуками мотора удаляющегося такси. Слегка покачиваясь, Георгий пошел по направлению к светлому пятну, которое по мере приближения обрело очертания элегантно одетой молодой женщины. Благодаря хорошему освещению, эта женщина довольно ловко прикрепила на лацкан его куртки планку с какой-то надписью, после чего энергично взяла под руку.

   - Что это? - спросил Георгий, косясь на пластиковый прямоугольник у себя на груди.

   - Гостевой пропуск, - ответила Инга, - не снимай его, а то не пустят.

   - Ну и порядочки у вас тут, на Правом берегу, - добродушно посетовал гость.

   - А у вас, на Левом, по-другому? - Она приложила идентификатор к кодовому замку, и дверь из толстого стекла отворилась.

   - Да, в общем, так же, - согласился Георгий, - только еще с хамскими прибамбасами.

   Георгия ввели в гулко-мраморный подъезд бывшего элитного дома досоветской постройки. Наши полуночники задержались у конторки консьержа, показав дежурному свои пропуска. Яркий свет из маленького окошка бил наотмашь, слепил глаза, но Георгий все же разглядел набриолиненный пробор и цепкие, с собачьим вниманием, глаза. Привратник разинул рот, чтобы задать какой-то вопрос, но Инга сунула ему в окошечко полкроны, и набриолиненный цербер передумал издавать звуки и только с шумом выдохнул воздух.

   "У этого ночного консьержа рожа довольно противная, - подумал Георгий, - по-моему, он любитель подглядывать. И подслушивать..."

   Инга предвосхитила озабоченность своего гостя и успокоила его, сказав насчет консьержа:

   - Не волнуйся, он новенький, еще толком никого не знает...

   Лифт допотопного образца, с металлической сеткой, поглотил припозднившуюся парочку влюбленных и неторопливо, солидно гудя, повез их на седьмое небо. Он и она стояли и смотрели в глаза друг другу. Он был дальнозорким, не носил очков, хотя следовало бы, и вблизи не особенно отчетливо видел. И потому с повышенным вниманием смотрел он на лицо, что было так близко от его собственного, на темные ресницы, опущенные на бледную кожу щек, на классический нос и прекрасных пропорций рот. Это лицо без оговорок можно было назвать красивым, в нем превосходно уравновешивались одухотворенность и потаенная чувственность.

   Он снова почувствовал прилив возбуждения и притянул женщину к себе, взявшись руками за ее мягко-упругую попку. Она обняла его за шею и, наклонив голову к левому плечу, подставила свои сочные губы для поцелуя. Георгий жадно припал к ее отзывчивым устам, словно вампир, пытающийся высосать душу из податливого женского существа. Не знаем, как там насчет души, но порцию приятного, жарко-коньячного духа он получил.

   "Сдается мне, что женщина эта - моя лебединая песнь, - не без грусти подумал Георгий и не удержался от ерничанья над собой: - или гусиное гоготанье, я бы сказал..."

   И еще он подумал, что нужно постараться запомнить все происходящее с ним до мельчайших подробностей: нежнейший атлас внутренней стороны ее губ, пахнущие ароматным шампунем локоны темно-каштановых волос, длинные дрожащие ресницы закрытых глаз...

  

   Он вдруг вспомнил свою первую девушку. Семьдесят, кажется, девятый год. Новогодняя ночь. Они встречали его втроем: он, его сестра и подруга сестры - Виолетта. Сестра рано легла спать, а они с Виолеткой целовались, целовались, целовались, сидя за столиком в комнате, освещаемой мерцающим светом экрана телевизора и трепетным язычком пламени свечи. Целовались, целовались, целовались, пока не загорелась столешница от растаявшей до конца свечи. Потушив огонь, они снова принялись за поцелуи, пока у Виолетты не лопнула кожа на нижней губе и не пошла кровь. "Ну вот, - сказал он, - теперь ты уже не девушка"

   - Ты хочешь взять меня прямо в лифте? - сказала Инга, переводя дыхание от затянувшегося поцелуя. - Подожди уж, осталось совсем немного...

   Они вышли из подъемника, стараясь не грохотать железной дверью. Георгий, смущенный последней фразой Инги, с виноватым видом вертел головой по сторонам, пока хозяйка квартиры доставала из сумочки ключи. Площадка эта была необъятных размеров, с какими-то нишами, в коих, надо полагать, раньше, в невообразимо далеком прошлом, стояли в вазах цветы.

   - Солидный у вас дом, - с уважением в голосе сказал Георгий.

   - Да, этот дом видел многих и многое... - ответила Инга, пытаясь отыскать ключи среди кладезя женских мелочей. - Раньше здесь жили состоятельные буржуа, потом, после чистки в августе 1940 года, сюда поселили работников горсовета, после войны с немцами дом отдали в медицинское ведомство, и здесь поселились врачи...

   - ...вредители, - закончил Георгий фразу Инги.

   Она засмеялась, продолжая историю дома: - После врачей...

  

  

   Глухой ночью, они вылезали из черного лимузина с погашенными фарами и, тихо переговариваясь, входили в полутемный подъезд. Не клацнув отставшей кафельной плиткой пола и не пользуясь лифтом, тихо поднимались они по ступенькам лестницы. Все в черных кожанках, в скрипучих ремнях портупей и блестящих хромовых сапогах, пахнущих креозотом. Они останавливались возле этой, обитой дерматином двери, и ночную настороженную тишину пронзала неотвратимо-властная трель звонка, от которого у жильцов обрывалось сердце и выступал на лбу холодный пот.

   На несколько секунд в квартире повисала обморочная тишина. Потом слышались крадущиеся шажки ее несчастных обитателей, и робкий, тихий, дрожащий голос вопрошал: "Кто там?", хотя уже весь дом прекрасно знал - КТО ТАМ! "Гражданин Юнкерс здесь проживает?" - спрашивали люди, стоявшие по эту сторону двери. "А что случилось? - наивно удивлялись по ту сторону двери. "Открывайте, мы из... (назывались страшные четыре мистические буквы)" - "Ой, Боже ж ты мой!"

   Робко открываемую дверь распахивали властным рывком и, грохоча сапогами по паркету, они шли в глубь квартиры. "Это какая-то ошибка, мой муж - ответственный работник..." (называлась аббревиатура не менее уважаемого учреждения) - "Гражданин Юнкерс?" - "Нет, мы Юргенсы". - "Абрам Линкольнович?" - "Да... то есть нет. Я Абрам Леопольдович..." - "Это неважно, собирайтесь - поедите с нами". - "Как это не важно, когда налицо - явная ошибка. Вы же все безбожно переврали!". - "Органы никогда не ошибаются. Следуйте за нами". - "Куда?" - "В ...! (произносилось известное русское ругательство из пяти букв) И не надо падать в обморок, этот номер у вас не пройдет. Стоять! Да стой же ты, Господи..."

   - Ну, вот мы и проснулись. С добрым утречком тебя. - Инга стояла возле открытой двери и улыбалась, поддерживая его за плечо.

   - Что? - спросил Георгий, разлепляя глаза и отклеиваясь от стены. - Что такое? Который час?

   - Два часа, пять минут пополуночи. Ты спал, как слон. Стоя. Ты спал, прислонившись к стене, а я стояла и смотрела на тебя, как ты спишь, потом ты вдруг стал падать, будто тебя подстрелили, насилу удержала...

   - Надеюсь, я слюну не пускал? Привычка спать стоя у меня еще с армии. Стоишь, бывало, в наряде... Ха-ха... Первый раз стоял на посту: тишина, вдруг "калашник" - как загремит по камням! Я ничего понять не могу! Оказывается - задремал, уронил автомат. Потом-то у меня оружие клещами не выдернули бы... Я и на ходу приспособился спать. Теперь вот опять изнежился... - Георгий прервал себя сам и приобнял Ингу за талию. - Ты прости, умаялся я с этой выставкой. Всю предыдущую ночь готовили экспозицию. Знаешь ведь как у нас: сначала тянут до последнего, потом начинают гнать...

   - Следуйте, сударь, за мной. Я сейчас вас взбодрю!

   - Не сомневаюсь, - ответил сударь и вошел в огромную прихожую, отделанную с удивительным вкусом. - Ваш плащ, миледи.

   - Не называй меня миледи, - сказала Инга подозрительно ровным тоном, позволяя Георгию раздеть себя, - а то получишь оплеуху.

   - Оригинальная прелюдия... Но все же позволь узнать, почему?

   - Маленькая семейная тайна. Может быть, потом как-нибудь расскажу... Проходи в гостиную, а я сейчас приготовлю кофе.

   - Не привык я в гостиных сиживать. Большие пространства меня пугают. Мы все больше на кухоньках привыкли ютиться. Проклятая плебейская привычка.

   - Ну тогда пойдем со мной на кухню.

   Кухня была не менее великолепной. Все сверкало хромом, никелем и умопомрачительно красивым кафелем. Одним словом - евродизайн. Здесь даже была стойка домашнего бара, интимно освещаемая точечными светильниками. Чувствовалось, что ее хозяйка любит домашний уют. И эстетического чутья ей было не занимать. Неправда, что богатство и безвкусица часто шагают рядом. Деньги развивают вкус к жизни и ко всему остальному.

   - Кофе в зернах кончился, - сообщила хозяйка, открывая один из навесных шкафчиков. - остался растворимый, будешь?..

   - Растворимый подойдет, - охотно согласился гость, усаживаясь на высокий, с мягким сидением деревянный стульчик, стоявший перед стойкой бара. - Прибалтийские гурманы предпочитают кофе в зернах, свежего помола, а я почему-то люблю растворимый, гранулированный. Я не сноб... А вообще-то, не поздновато ли кофе пить? Не уснешь потом.

   - А ты что, спать сюда пришел? - сказала Инга с лукавой улыбкой и включила газовую конфорку под чайником. Она не зажигала спичку, но газ тем не менее сам воспламенился, с шипением выпустил когти голубого огня. Чудеса техники.

   - Да нет, это я так... - ответил гость на провокационный вопрос хозяйки. - Помню годы молодые: в кафе сидим... Пару кофейничков тяпнешь да полпачки сигарет засадишь в легкие, домой придешь, ляжешь в постель - и до полночи таращишься глазами в потолок.

   - Сегодня мы найдем, чем заняться.

   - Ты полагаешь?.. - задал риторический вопрос Георгий, притягивая Ингу к себе и демонически улыбаясь. - Слушай, а у тебя никто не придет?

   - А кто ко мне должен прийти? - игривым голосом ответила Инга.

   - Ну... я не знаю... ну, предположим, муж там или... - Георгий смутился и стал искать по карманам пачку сигарет.

   - А, этот... Да, муж... объелся груш. А он на работе.

   - Что эта за работа такая, по ночам. Он у тебя, случайно, не киллер? Слишком ты шикарно живешь.

   - Ну что ты! Совсем наоборот. Он в органах у меня служит... А насчет обстановки - это я сама заработала. Одна фирма хорошо платила за мои вдруг проявившиеся способности менеджера. Потом я неожиданно заболела. Сильно, опасно. Пришлось уйти с работы и серьезно лечиться. Была в Бадене, на водах, пыталась забыться, ходила в казино, на всякие там ипподромы, как какая-нибудь Анна Каренина... кстати, и настроение тогда было соответствующее... Не в смысле шуры-муры, а в смысле рельсов... Но, к счастью, так же неожиданно выздоровела, чем удивила всех тамошних докторов. У них такое редкое явление называется - спонтанная ремиссия: неожиданное, внезапное самоизлечение... Теперь пытаюсь восстановиться на работе, но все как-то неопределенно... Да еще теперь вот с гражданством начались проблемы. Я ведь не чистокровная "арийка" (Инга усмехнулась горько), отец у меня был эстонцем, мать - русская. После смерти отца, мама со мной малолетней переехала сюда, здесь у нее тетка была, а в Эстонии - никого... Так что к Литавии я, вроде, никакого отношения не имею. В Бюро по гражданству мне так и сказали. А то, что я прожила здесь почти двадцать пять лет, их не колышет... Так что, в данный момент у меня нет ни работы, ни денег - сижу на иждивении мужа. Отвратительное, мерзкое чувство зависимости. Тем более при таком муже, как мой...

   - Характер работы оставляет специфический отпечаток на душе человека, - со знанием дела заявил Георгий. - Он у тебя в каких органах работает? Правоохранительных?

   - Да вроде того... Оставим это, скучно.

   - Вот он приедет с проверкой, то-то весело станет.

   - Он не имеет такой привычки. Да и не сможет. У него сегодня спецзадание.

   - У мужа, значит, спецзадание, он, значит, сидит в засаде, - сказал Георгий, все сильнее прижимая к себе Ингу, - а его жена по выставкам шляется, заводит легкомысленные знакомства с какими-то художниками... Кофе с ними распивает... А муж в это время, может быть, сейчас отстреливается, кровью истекает...

   - И слава Богу, - ответила Инга полушутя, полусерьезно. - Если бы он умер, я бы перекрестилась обеими руками.

   - Что, он тебя так достает? - Георгий почти положил Ингу на кухонный стол и навис над ней.

   - Это не то слово, ответила Инга, возбужденно дыша. - Если бы ты знал, какой он гад!..

   Ее спина наконец коснулась столешницы. На пол полетели приготовленные кофейные чашки. Инга расслабилась и раздвинула ноги. Георгий скользнул ладонями по гладкой коже ее бедер, зацепил пальцами резинку трусиков и потянул их на себя и кверху. Она поспешно расстегивала ему рубашку и брюки, а он освобождал ее от блузки и бюстгальтера.

   У нее были не большие, но гордо вздернутые груди. Твердые, высокие соски стойко выдерживали натиск ладоней Георга. Он обнял Ингу за плечи, чтобы тело ее не скользило по гладкой крышке стола. Опираясь на локти, прильнул к женщине - и глубоко вошел в нее.

   - О, Боже! как... - простонала Инга и закрыла глаза. На лице ее отражалось не то страдание, не то экстаз.

   - Что-то не так? - сказал Георгий ей в самое ухо и укусил за мочку, в которой была вдета маленькая сережка с бриллиантом. Ступни женщины неожиданно коснулись его бедер, будто она подстегнула его.

   - Наоборот. Все прек-рас-но-о-ох! - Ее тело стало вздрагивать в такт его движениям, она часто дышала и вскрикивала.

   В подъезде вдруг загудел лифт, кто-то поднимался на этажи. У Георгия нехорошо сжалось сердце.

   Это едет ОН, подумал Георгий, со спецзадания. Ведь никогда не знаешь, когда оно закончится. И вот оно закончилось, и он возвращается домой. Может быть, чудом уцелевший, так и не поймав никого. Голодный и злой. С пистолетом. С большим наградным пистолетом в подмышечной кобуре. И теперь ему нужны только две вещи на свете - еда и женщина. Чтобы острее почувствовать, что он живой. "Если бы ты знал, какой он гад!.."

   - Не останавливайся, прошу тебя! - сказала Инга громко, и он почувствовал, как напряглись ее вагинальные мускулы. - В этом деле нельзя останавливаться...

   Где-то этажом ниже хлопнула дверь, и все опять погрузилось в ватную тишину, прерываемую только судорожными вздохами Инги. Ее замечания отбросили мысли Георгия далеко в прошлое, в пространство Родины, лет этак на 30 с лишним...

  

   2

  

   Когда он был еще совсем юным, даже восемнадцати не исполнилось, и звали его тогда по-другому - то Гоша, то Жорка (так его называл младший брат), случилось с ним одно событие, весьма примечательное, положившее начало его половой жизни.

   Гоша и еще более юный паренек, Толик Репин, по кличке Репа, зашли как-то поздно вечером в подъезд соседнего дома. По лестнице спускалась одна очень старая, как ему тогда казалось, и очень пьяная дама в берете, ну и в пальто, естественно (дело было зимой). Дама неожиданно смело обняла за шею Гошу с возгласом: "Ой, какой красивый парень!" После чего она схватила его под руку и потащила из подъезда. Знакомый сопляк путался под ногами и предлагал дружку трахнуть ее вместе. (Впрочем, в те времена такого эвфемизма как "трахнуть" еще не знали, поэтому он сказал просто - выебать.) Гоша ответил, что справится сам.

   На улице они крепко целовались. Он уже тогда был высокого роста, и даме приходилось тянуться к его губам, сильно откинув голову. Чтобы берет не падал в снег, она поддерживала его левой рукой, а правой тискала шею малолетнего своего кавалера. Нацеловавшись, она спросила: "Куда пойдем, к тебе или ко мне?" - "У меня - родители...", - хмуро пробурчал Гоша. "Значит, едем ко мне". Дама поймала такси, и они поехали к ней домой, в Болатово, на другой конец города, почти что ночью. Смелая попалась бабенка. Оказавшись в комфортных условиях на заднем сидении, она вновь склонила мальчика к поцелуям. Шофер тачки, холуйская морда, сидел как каменный, не оборачиваясь.

   У нее дома никого не было. Все - сын школьник и дочь первокурсница - почему-то отсутствовали. Усадив гостя в кресла гостиной, дама угощала его кофе, курила с ним наперегонки, ерзала у него на коленях, наслаждаясь обществом молодого человека, то есть его, Гоши, обществом, и, с расчетливостью скупердяя, как можно дольше оттягивала предстоящее удовольствие. Она говорила приятным, низким грудным голосом: "Не спеши, у нас с тобой вся ночь впереди". А он все равно спешил, все рвался "на передок", как необстрелянный доброволец ВОВ. Все норовил овладеть (не в мечтах, а в натуре) взрослой бабой, хотя представления не имел, как это делается. В конце концов, она сдалась и постелила на диване. Потом проделала такой фокус: зашла в кладовку (была такая в хрущевских домах небольшая комнатка без окон), одетой, а вышла оттуда голой. Его это слегка шокировало. Он впервые видел голую женщину вот так близко, причем, раздевшуюся специально для него.

   Когда он, наконец, овладел этой странной дамой на ее одиноком, полутораспальном диване, он удивился, как легко у него все получалось, как он сразу уловил нужный ритм, который она задавала, и сам, без подсказки, догадался, что двигаться надо не абы как, а в противофазе. Но все равно - она его учила. И охала от удовольствия, хотя он ничего особенного еще не сделал, даже не притронулся к ее увядшим грудям, просто механически двигался, и все. Как включенный станок. Но, казалось, ей и этого было достаточно.

   И тут она стала плакать. То есть всхлипывать, в голос подвывать, как при рыданиях. Он удивленно спросил: "Что с тобой? Ты плачешь?" - "Не останавливайся, ради бога! - простонала она, крепко обнимая руками его спину. - НИКОГДА не останавливайся в это время..." - и еще сильнее зарыдала и задвигалась под ним неистово.

   Дурачок! К ней приближался оргазм, а он подумал, что чем-то ее обидел или сделал больно. Ведь она была такой худенькой, как девушка, а у него, несмотря на малолетство, орган этот был уже "ого какой!", как потом скажет другая дама. Ему казалось, что он пронзает ее насквозь. "Тебе не больно?" - заботливо вопрошал он. "Нет, - шумно дышала она, - мне хорошо. Боже, как мне хорошо! О, теперь я знаю, что значит - молодой парень! Ты весь как пружина!.." - Она была счастлива.

   Как выяснилось позднее, муж ее ушел к другой, более молодой. И вот дама мстила своему мужу тем же оружием - познавала молодых. Гоша надеялся, что свою месть она начала с него, с Гоши Колосова. Как бы там ни было, он был благодарен ей за то, что она на долгие годы вперед заложила в него уверенность в себе как в мужчине. Георгий долго, очень долго помнил, что он бог в постели, что мало кто с ним сравнится в искусстве довести женщину до экстаза. Глупо, как он сейчас понимает. Но зато у него почти никогда не было проблем с потенцией, если рядом лежала ждущая его женщина.

  

  

   Георгий кончил с каким-то истерическим оргазмом, словно Инга была первой женщиной за много лет его отшельнической жизни. Возбуждение его было столь велико, что он еще минут пять трудился над всхлипывающим телом Инги, пружинно распластанном на кухонном столе; трудился усердно, без остановок и задержек, как его учила когда-то женщина из Болатово, далекая теперь и, вероятно, давно умершая, - и замер только тогда, когда смолк самый громкий вскрик-стон Инги, и пока она не открыла уже совершенно трезвые глаза. - Ух-х! Ну мы даем копоти, - сказала Инга, тяжело дыша, полностью расслабляясь. - Даже муж мой не отведывал на этом столе подобного блюда... А он был, в свое время, гурман известный.

   - А как насчет других столов? - осведомился Георгий, стоя прямо и поглаживая ноги лежащей навзничь женщины, его птенчик все еще нежился в ее теплом гнездышке.

   - И других столов тоже не было, хотя не скажу, что других мужчин не было вообще. Но в целом, я женщина целомудренная. Только вот сегодня я загуляла, сегодня я блуду...

   - Ах, ты моя, целкомудренная блудница! - почти пропел Георгий, наклонился и укусил за еще не утративший твердость сосок Инги.

   - Хулиган, сказала Инга, поднимаясь.

   Она осталась сидеть на столе, и они крепко обнялись.

   - Я не хулиган, - отверг Георгий, целуя Ингу в закрытые глаза. - Я просто старый... потрепанный жизнью художник.

   - Ты старый конь, - поправили его. - Помнишь, у Пушкина: "Куда ты скачешь, гордый конь?.."

   - И где отбросишь ты копыта?.. - смеясь, докончил художник и меланхолически продолжил: - Знаем, знаем - старый конь, который не портит борозды, но, увы, глубоко не пашет.

   - Ага - не глубоко! - вскинулась Инга. - Глубже некуда. Все мне там разворотил... И всю меня залил. Можно подумать, ты с Рождества не имел женщины...

   - С Покрова, с Покрова дня прошлого года. Или позапрошлого. Точно не вспомню.

   - Бедняга. Ну ничего, мы наверстаем упущенное. У нас еще вся ночь впереди. (Георгий усмехнулся.) Надеюсь, что это, - она постучала по столу, - был только аперитив?

   - Об чем речь! Само собой, моя радость, - похвастался Георгий, впрочем, не без основания. Сегодня он чувствовал небывалое вдохновение. Вот что значит, молодая любовница!

   - Зер гут! - резюмировала Инга, нахватавшаяся в Бадене немецких словечек. - Тогда будем пить кофе. Достань новые чашки, а я схожу в ванную... Пусти меня, "мой конь ретивый".

   - Рад стар-р-раться, Ваше Величество! - верноподданнически вытаращив глаза, заорал Георгий.

   - О! Меня уже короновали, - засмеялась Инга, - тогда я приму душ.

   - Погоди-ка, что это у тебя на плече? - спросил гость, взяв хозяйку за руку и внимательно рассматривая маленькое коричневое пятно, похожее на трилистник. - Какое интересное у тебя родимое пятно... Словно клеймо фирмы "Адидас"? - Он засмеялся было, но резко оборвал себя, поняв, что оплошал.

   - Я не знаю, откуда оно у меня появилось. Раньше его не было. Я обнаружила его, когда загорала на пляже. Думала, просто обожгла на солнце, ан нет... цветочек этот остался... Как лилия у Миледи... С тех пор мой изверг меня так и называет... а меня это ужасно бесит.

   - Еще раз прости меня, я не знал, - повинился Георгий. - Но, в общем-то, это ведь не смертельно. Подумаешь, родимое пятно! Бывает хуже...

   - Лучше бывает чаще, чем хуже., - засмеялись они, уткнувшись лбами и носами друг в друга.

   Она убежала в ванную, а Георгий выключил чайник, во всю кипевший, так что прекрасный заморский кафель на стене обливался слезами. Потом он сходил в туалет, оборвал приличную портянку пипи-факса и привел себя в порядок. Полюбовался на стерильной чистоты финский унитаз, подумал и застолбил его. После этого вернулся в кухню, вымыл руки с мылом и протер стол тряпкой, смоченной в горячей воде. Как преступник, уничтожающий следы своего присутствия на месте преступления.

   Больше делать было нечего, и он, закурив сигарету, подошел к незашторенному окну. Сеял мелкий, как через сито, дождичек. Город погружен был в кромешный мрак. Только в соседнем доме напротив, этажом выше, ярко горел свет в одном окне, очевидно тоже на кухне. И там, тоже у окна, стояла женщина, лет тридцати. Дом был близко, и Георгий отлично ее видел. Женщина какое-то время смотрела на Георгия, потом, очевидно смутившись, сделала вид, будто высматривает кого-то внизу на земле. Но кто там мог быть - в мокрых кустах, глухой ночью.

   "И давно она тут стоит? - задал себе вопрос Георгий и застыдился. - Боже ты мой, она все видела... А мы - ни свет не выключили, ни шторы не задернули. Устроили шоу на столе, на потеху всем соседям...

   Когда женщина вновь посмотрела в его сторону, Георгий сделал ей знак рукой, привлекая внимание, после чего приложил палец к губам.

   - Ты ничего не видела, поняла? - сказал он.

   Та никак не отреагировала, отошла от окна и выключила свет. "Обиделась, - подумал он, - решила, что я зову ее устроить групповуху". - Ну дела, я веду себя, как форменный идиот!

   - С кем ты разговариваешь? - поинтересовалась Инга, выходя из ванной. Она была с мокрыми волосами, в белом махровом халате, вся такая чистенькая, хоть сейчас ее снимай в рекламном клипе.

   - Да с теткой одной, вон из того окна... Только сейчас она ушла спать, а до этого, по-моему, наблюдала за нами. Ты ее знаешь?

   - Бог с тобой! Откуда? она ведь живет в соседнем доме. А это значит - в другой галактике. Я из своего-то подъезда не всех жильцов знаю...

   - Но она тебе не подгадит, как ты думаешь?

   - Брось, не бери в голову, а бери в руки... чашки. Бери чашки и расставляй.

   - Я понятия не имею, где приличные люди держат свои чашки. Там, над мойкой?

   - Ладно, я сама. Ради такого случая принесу праздничный сервиз. А ты пока можешь посетить мой душ.

   Он посетил ее душ, а заодно и ванную. Помещение было огромным, рассчитанным на стандарты героической эпохи великанов, а не карликов, как сейчас. При желании, здесь могли бы помыться все знакомые жильцы из подъезда одновременно. Ванная, как и кухня, блистала кафелем, никелем, зеркалами и всякими красивыми пластмассовыми приспособлениями. Там даже вились по углам и спускались вниз зелеными водопадами листьев искусственные цветы, стойкие к влаге. Бесчисленные баночки, флаконы и пузырьки источали нежнейшее, изысканное амбре. Этому теплому аромату хотелось соответствовать, и он с удовольствием полез под горячие струи воды.

   Пока он мылся, вытирался и примерял женский халат (от халата ее мужа он, чистый, брезгливо отказался, а старый халат Инги был маловат, но ему удалось как-то натянуть его на себя, запахнуть полы и завязать пояс), она сходила в гостиную, принесла кофейный сервиз - черный с золотом, - всполоснула его водой и выставила на стол. Чашки были тонкими и хрупкими, как лепестки японской хризантемы. Судя по темному цвету, вкусу, аромату и крепости, кофе был бразильским, высокого качества и очень дорогой. Это вам не какой-нибудь дешевый суррогат, который пил Георгий последнее время у себя в мастерской. Сделав последний глоток горячего бодрящего напитка, Георгий закурил сигарету. Он любил, если выдавался случай, совмещать эти два маленьких удовольствия в одно большое. Он похвалил кофе и замолчал.

   Воцарилось неловкое молчание, поскольку они еще недостаточно долго знали друг друга, чтобы просто помолчать вместе. Говорить же о выставке, а тем более об искусстве вообще, Георгию не хотелось, его тошнило от всего этого. И тут он вспомнил:

   - Знаешь, а я тебя видел и до выставки.

   - Где это ты меня мог видеть, - Вскинула тонкие брови Инга.

   - Я ехал в автобусе, а ты трамвае, стояла на задней площадке и смотрела в окно... Мне очень хотелось, чтобы ты обратила на меня внимание, но ты меня не замечала... Потом мой автобус и твой трамвай разъехались в разные стороны - ты на свой буржуйский Правый берег, я на Левый, в Леберли.

   - А, это, наверное, было, когда я от своей тетки возвращалась. Знаешь, в последнее время мне как-то не до мужчин было. Как раз переживала очередную размолвку с мужем...

   - А что, твой муж, - сказал Георгий с осторожностью человека, берущего в руки хрупкую вещь, - он действительно очень плохой человек? Может, он тебя бьет?

   - Ну, как тебе сказать... - произнесла Инга, держа сигарету по-женски кверху огоньком и пуская тонкую струйку дыма в потолок. - Раньше он был интересным - и как человек, и как мужчина, - иначе бы я его не полюбила. А теперь... он просто импотент, и больше ничего. И это его страшно злит. Его злит, что я могу получать удовольствие не только от работы, но и сексуальное тоже, а он - нет.

   Раньше он гулял напропалую, налево и направо. Коньяк и бабы - это его всё. Потом, как бы в наказание, подцепил какую-то редкую болезнь... этого своего... органа. Вылечился, но стал импотентом. Понимаешь, у него в этом заключался весь смысл жизни. Теперь остался один коньяк, да и то при нынешних ценах не очень-то пошикуешь... Хотя зарабатывает он и сейчас неплохо.

   - Что, в органах сейчас так хорошо платят?

   - Ой, извини, я тебя чуть-чуть обманула. По старой привычке сказала... Он работает в службе безопасности какой-то небольшой фирмы. Заместителем начальника. В общем-то, невысокая должность. Это с его-то тщеславием и амбициями! Раньше да, был сотрудником Агентства Безопасности Нации, молодым, перспективным. Такая карьера намечалась!.. Но попался на каких-то махинациях, кого-то крышевал... ну и поперли его из Конторы. Хорошо, что не посадили. Хотя понятно, что перспективы у него хилые... Таким образом, жизнь лишила его всех радостей. И началось!..

   Инга скривила губы, невесело усмехнулась.

   - Да, он бивал меня изрядно. Когда был особенно зол, и дела на работе шли плохо: начальник его - трезвенник, катит на него бочку, грозится уволить... Правда, Ланард и сам в последнее время старался меньше пить, чтобы не стать алкоголиком, но все равно, даже в малом подпитии бывает невыносим. Своими мелкими придирками, иногда доходящими до абсурда, он доводил меня до истерики. Однажды у меня даже случилось нечто похожее на гипертонический криз. Это в мои-то годы!

   Рука ее, держащая сигарету, мелко задрожала, и столбик пепла осыпался на пол.

   - Я приду с работы, - продолжала Инга, нервно затягиваясь, - а он спрашивает так ехидно: "Ну что, Миледи, наеблась? Получила кайф?" Я отмалчивалась. А потом однажды не выдержала и брякнула: "Да-да, получила! Если ты не способен, то что же мне теперь, в монахини записаться?" Я врала ему, я два года ни с кем не была... Я хотела поддеть его больнее, чтобы он заткнулся наконец. И поддела на свою голову...

   Георгий весь подобрался как перед дракой, Инга продолжала:

   - Сначала он мне врезал по печени, потом содрал с меня всю одежду и сказал: "Значит, ты говоришь, что я не могу доставить тебе удовольствие? Очень хорошо. Сейчас ты убедишься в обратном. Я доставлю тебе такое удовольствие, какого ты во век не испытывала". Он привязал меня к кровати в позе роженицы, предварительно сковав мои руки наручниками. Затем достал из ящика письменного стола свой пистолет, выщелкнул обойму, показал, что она полная, снова вставил ее в рукоятку и передернул затвор. После всех этих демонстративных манипуляций он поднес ствол к самым моим глазам и велел разглядеть там мою смерть. Потом он приказал мне поцеловать, пахнущий порохом и смазкой, ствол. Он совал мне его в рот, чуть зубы не выбил. Когда ему надоело, он спустился ниже и стал водить им по грудям. Возле левой груди рука его остановилась, и я увидела, как палец его, лежащий на курке, стал белеть. Палец напрягался! Он хотел спустить курок, но, слава Богу, как-то удержался. Может быть, ненависть в моих глазах, а не мольба, как он того желал, заставили его продолжить издевательство.

   Инга взглянула Георгию в глаза.

   - Если бы ты видел его лицо в это время. Маска! Маска горгоны Медузы. Он повел стволом вниз по животу, оставляя белый след на коже, а потом наливающийся краснотой... Когда холодный ствол пистолета провалился в меня по самый его кулак, он, этот подонок, захохотал как бешенный... В вас, уважаемые сэры, засовывали когда-нибудь заряженный "Тульский Токарев" по самую рукоятку? Нет? Тогда вы не знаете, что такое настоящий страх!..

   У нее от волнения перехватило дыхание.

   Георгий хорошо знал, что собой представляет пистолет "ТТ" с его длинным стволом. Старая боевая машинка. Давно снятый с вооружения, "ТТ", или "татоша", - излюбленное оружие киллеров. Патрон калибра 7,62, мощная его пуля может остановить даже бронемашину.

   Упрямо пригнув голову, Инга продолжила свой кошмарный рассказ:

   - ...И он стал насиловать меня пистолетом. Этот психопат всерьез считался с мнением фрейдистов, что пистолет - синоним мужского органа. Он пообещал, что будет меня насиловать до тех пор, пока я не кончу. И добавил, что притворство мне не поможет, уж он-то знает, когда я кончаю по-настоящему. Он двигал этой штукой у меня между ног, смотрел мне в глаза и скалился, скалился, сволочь такая. Я заявила, что ТАК я никогда не кончу. Тогда он сходил на кухню, выдрал из навесного шкафа таймер (как будто он не мог воспользоваться будильником), поставил стрелку на 15 минут и объявил свой приговор: если в течение четверти часа в комнате не прозвучит более приятного звука, чем трель звонка, то он с наслаждением выпустит внутрь меня всю обойму! И возобновил свою гнусную работу.

   - Я поняла, что, если я не пересилю себя, мне конец. Целых 5 минут я не проронила ни звука. Все это время слышалось только его сопение и чудовищно громкое тиканье таймера. Стрелка на циферблате неумолимо двигалась назад, отсчитывая последние минуты моей жизни. Потом у меня потекла кровь. Я надеялась, что он сжалится надо мной, но я ошиблась. Чем-чем, а кровью его не запугаешь. К крови он привык. Более того, она его даже возбуждала. Чем еще можно возбудить импотента? И он совсем озверел.

   - Тогда я пересилила свое отвращение и боль, закрыла глаза и представила, что занимаюсь любовью со своим первым парнем. С ним я потеряла свою девственность. Тогда мне тоже было больно, тоже текла кровь, но возбуждение постепенно погасило боль. Я представила, что это он так неумело действует своим железным от перенапряжения органом и... Одновременно с трезвоном таймера меня пронзил первый оргазм, как будто меня ударило током, долбануло и не отпускало... Я орала как сумасшедшая, а оргазмы все не кончались - резкие, с протяжкой, зарождавшиеся, казалось, где-то аж под диафрагмой, отдаваясь в грудине. Наконец - последний: длинный, затяжной, шедший из глубины меня, к низу живота, горячим потоком выплеснулся наружу.

   - Я открыла глаза и, находясь на грани обморока, посмотрела на него перекошенным взглядом. Он тоже смотрел мне в глаза и был серьезен, как никогда. И... жалок. "Какая ты счастливая", - сказал он, вынул из меня пистолет, сунул окровавленный ствол себе в рот и нажал курок.

   - Ну, и?.. - хриплым голосом произнес Георгий, не чувствуя, как догоревшая до фильтра сигарета жжет ему пальцы.

   - А ничего, - спокойно ответила Инга и с размаху загасила свой окурок в пепельнице. - Пистолет дал осечку. Что-то там заклинило, он потом отверткой ковырялся... Мерзавцам всегда везет. Но в тот момент, честное слово, мне было его жаль. Даже застрелиться он не смог по-человечески. Я погладила его по голове и сказала, что он сегодня был бесподобен и что большего удовольствия, чем сейчас с ним, я не испытывала. Но, сказала я, если ты еще раз сотворишь со мной подобное, я ночью отрублю тебе голову, пока ты будешь спать.

   - И он больше не прикоснулся к тебе... с тех пор?

   - Да. Больше он меня не трогал. Но не потому, что испугался моей угрозы. Он не верил, что я смогу это сделать, да я и сама не верю... Но он как-то сломался после этого, в психическом смысле.

   - А еще, - помолчав, продолжила Инга, - это неудавшееся самоубийство вселило в него странную, с примесью мистики, уверенность, что с ним теперь ничего не может случиться. Что он заговорен от смертельных случаев. С тех пор он стал фаталистом, хотя раньше ни в какую мистику не верил. Часто он рассказывал мне, что во время патрульных рейдов Легиона почти специально, словно испытывая судьбу, лез на рожон под пули, и хоть бы что! Смерть проносилась мимо его. Такая вот история.

  

   3

  

   Ровно через минуту Георгий разлепил ссохшиеся губы:

   - То, что ты рассказала, чудовищно! Зачем ты с ним живешь? Почему не разведешься?.. Тем более, что детей от него, как я понял, у тебя не будет.

   Она посмотрела на него как на конченого лоха и сказала ровным тоном педагога:

   - Вопрос, извини меня за прямоту, либо глупого человека, либо одержимого манией свободы. Я надеюсь на второе, учитывая твою профессию. Я же - просто женщина. Никаких пядей во лбу у меня нет. На какие шиши я должна жить? Квартира и та принадлежит ему. Свою жилплощадь я потеряла... Когда мама умерла, а я уже была за Ланардом, комнату, где она проживала, отняли. Вообще всех жильцов выселили, а дом по решению суда отдали наследникам бывших хозяев. Ну, ты ведь знаешь, как это сейчас делается...

   Тетку я напрягать не хочу в смысле жилья. Я, собственно, тогда и ездила к ней по этому вопросу. Но у неё новый муж, несмотря на её годы...

   Инга усмехнулась невесело.

   - Мы существуем в реальном мире, мой миленький. Я не героиня какого-нибудь женского романа, которая, после тяжких испытаний ее добродетелей, в конце концов выходит замуж за богатого миллионера и живет с ним счастливо до конца дней своих.

   - За богатого, значит, миллионера, - усмехнулся Георгий, - А что, есть разве бедные миллионеры?

   - Есть, - охотно ответила Инга. - Это те, у кого только один миллион делеберов... или зайчиков... Ко мне один белорус сватался, наверное, хотел здесь закрепиться. Так он предлагал мне именно миллион зайчиков за фиктивный брак. Когда я ему ответила отказом, он сказал: "Что же мне тепереча делать?" Я так потом хохотала, чуть не описалась...

   - Ясно.

   - Ничего тебе не ясно. Я вижу, что ты из тех людей, которые превыше всего ценят свою личную свободу, даже готовых к нищете ради нее... Но таких людей мало. Во всяком случае, я не из их числа. Конечно, я могла бы снова поискать работу, но кто меня сейчас возьмет? А если и возьмет, то ведь обязательно, пока не закрепишься там, придется подкладывать себя под какое-нибудь толстое брюхо...

   Георгий машинально подтянул мышцы брюшного пресса, хотя никогда не имел проблем, связанных с избыточным весом, оставаясь всегда поджарым.

   - Что же касается детей... - Инга замолчала, словно эта тема для нее была особенно болезненной. - Что ж, если Ланард сильно захочет иметь ребенка, - а он уже хочет - возьмем кого-нибудь на воспитание... Впрочем, - Инга ехидно улыбнулась, - если ты готов и, главное, можешь мне предложить, как говорится, адекватную альтернативу, я, пожалуй, соглашусь... подумать над ней.

   Она громко расхохоталась, немного фальшиво, на грани нервного срыва. Георгий проверил свои аккуратно подстриженные ногти и побелевшую от растворителей кожу пальцев и сказал:

   - Ну, в общем, я готов. Также готов подумать... до утра. Завтрашнего дня.

   - Ладно, пошутили и будет, - Инга встала и начала мыть чашки в раковине мойки. - А потом, почему ты решил, что мне плохо с ним?

   - Помнится, ты говорила что-то о перекрещении двумя руками, нет?

   - Ну да, говорила. А ты разве не знаешь, что женская логика самая алогичная логика в мире.

   - Ага! Значит, вы сами сознаете, что логика ваша алогична?

   - Ничего я не сознаю. Женщина живет не сознанием, а чувствами.

   - Ясно-ясно. "Чуйства!" - как говаривал незабвенный Аркадий Райкин. Страсти-мордасти!

   - А может, я мазохистка?

   - О! - воскликнул Георгий, - тут ты не одинока. У кого в жилах течет хоть капля русской крови - мазохисты. Мы народ-мазохист. Ужасно любим страдать и получать от этого удовольствие. Иначе чем объяснить, что русский народ всю жизнь - год за годом, век за веком - живет так паскудно. Ведь ни одного американца, под страхом казни на электрическом стуле, не заставишь так жить!

   - Ну вот, - сказала Инга, ставя мокрые чашки на стальной поднос, - мы уже и до политики добрались. Мой дорогой, кухня на тебя действует разлагающе.

   - Прости, дорогая, - проклятая привычка старого диссидента.

   - Ладно, диссидент, хватит трепаться, пошли... спать, то есть жить.

  

  

  

   Глава вторая

   ДО ТОГО

  

   [ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ КОЛОСОВА]

  

  

   Человек - это прошлое,

   которого уже нет...

  

   Анатолий Ким, "Отец лес".

  

  

  

   1 АВГУСТА СЕГО ГОДА

  

   Сегодня, как обычно, встал в девятом часу утра. Позавтракав и испив кофею, как говаривали во времена графа Льва Николаевича Толстого, стал у распахнутого окна покурить (а вот за это он бы меня пожурил). День обещает быть на редкость хороший. На небе ни облачка, только горизонт затянут голубой дымкой, словно мир не обратился еще окончательно и полностью в состояние вещественности после своего нового рождения, а еще хранит там, у горизонта, области неосязаемые и неприкосновенные. И как побочный продукт этой ночной алхимии - над междугородной трассой висит с размытыми краями грязная полоса смога, словно некая субстанция выпала в осадок.

   Не станем уточнять, какого рода гадость входит в состав этой субстанции, и так ясно. Впрочем, за последнее время дышать стало заметно легче, в экологическом, разумеется, смысле, когда закрылись заводы. А вот в смысле политическом... Хотя, как посмотреть...

   Когда весь мир переживает потрясения: старый миропорядок рушится, а каким будет новый, еще никто не знает, - наше государство, недавно народившееся путем почкования от Литавии, не может составлять исключения. Нашу республику под условным пока названием Леберли - Левобережная Литавия (объявлен конкурс на лучшее название) - называют самопровозглашенной. Хотелось бы взглянуть на государство, которое бы не провозглашало самое себя. Все провозглашали о своей независимости вплоть до Американских Штатов.

   Ну и пусть их, зато многим жителям Леберли импонирует, с какой энергичностью наш лидер, генерал-президент Адам Голощеков (имя весьма символично: Адам - Новый человек), взялся выполнять свой предвыборный манифест цитатой из Набокова: "Мы устроим мир так: всяк будет потен и всяк будет сыт. Будет работа, будет доход, паразитам и музыкантам вход воспрещен на наш пароход".

   Впрочем, за рамки политического приличия новая власть особенно не выходит. Никто также специально не проводит никаких репрессий в отношении литавцев, волею случая оказавшихся на территории Леберли. Новая власть считает их такими же гражданами, как и русскоязычное население, которые здесь, в Леберли, составляют 90%. Но литавцы все равно бегут на Правый берег, бросая дома, и там, у себя в Литавии, отыгрываются на наших "недогражданах", как они их называют, по полной программе.

   Сейчас, может быть, литавские власти жалеют, что все последние годы выживали, выдавливали, вытесняли, насильно переселяли русское население на левый берег, загоняли в гетто, издеваясь, насмехаясь, унижая, создали тем самым предпосылки к возникновению очага опасного сепаратизма. Рассеянную там и сям нацию легче было бы контролировать.

   Разумеется, литавцы никогда не отдадут за просто так кусок своей территории... Они надеются на военную помощь НАТО, а мы надеемся на Россию. Щекотливая ситуация. Поэтому НАТО пока предпочитает не вмешиваться, как, впрочем, и Россия.

   Такие вот дела.

   Как бы там ни было, но пока все замечательно! Стрижи с писком носятся в воздухе, словно черные стрелы, выпущенные из лука.

   P.S. Кстати, не только стрижи. Люди все чаще стали видеть НЛО, даже днем. К чему бы это?

  

  

   4 АВГУСТА

  

   Вчера весь вечер на низких высотах, с ужасным грохотом летали вдоль реки Неран сверхзвуковые истребители военно-воздушных сил Литавии.

   На территории неработающего завода им. "Ш." кругом висят таблички, извещающие о том, где должны собираться военнообязанные. Дежурные в проходной ждут из штаба КНО сигнала учебной тревоги. Комитет Национальной Обороны проводит учения. На случай неожиданных воздушных атак ВВС Литавии.

   Хотя вряд ли они будут бомбить территорию, которую они считают своей и где остались еще их граждане. Ведь официальной границы как таковой не существует. Существует лишь условная природная граница по реке Неран, но ее не признают сами литавцы, ибо для них это равнозначно признанию мятежного государства. Поэтому утрами, когда опускаются мосты и оба государства временно сливаются в призрачном единстве, люди через блок-посты перемещаются с левого берега на правый и обратно почти свободно. Жизнь, знаете ли, не остановишь. Тем более, что столица Литавии - Каузинас - оказалась разделенной почти пополам. На правом берегу находится их Старый город, на левом - Новый, наш. По большей части 60-х-70-х годов застройки. Живет здесь преимущественно русский пролетариат. Теперь левобережный Каузинас переименован в Непобединск и является фактически столицей нового государства. Впрочем, других городов у нас все равно нет.

   Предъявив в проходной временный пропуск, направляюсь к зданию красного кирпича, где в былые советские времена располагался пятый цех, а сейчас там проходят разные перформансы, то есть выставки и прочие культурные мероприятия. В том числе и наша выставка картин, которую затеяло наше Объединение молодых и старых художников - "ОБМОСХУД"

  

  

   7 АВГУСТА

  

   Сегодня был какой-то нескончаемо длинный день, поэтому веду хронику по часам.

   11-00. Бегу в "Объединение...", чтобы утрясти кое-какие вопросы, связанные с организацией выставки.

   Президентша "ОБМОСХУДА", оказывается, в офисе, она на месте, слава Богу. Толстощекая, кровь с молоком баба восседает за своим огромным, старинной работы столом, обложившись бумагами. И здесь бюрократия.

   Увидев меня, она кокетливо поправляет мелко завитые бледно-фиолетовые кудри и дружелюбно сверкает золотыми зубами. Она сообщает мне сначала хорошие новости - о том, что ей удалось добиться снижения арендной платы за помещение выставочного зала, удлинить сроки экспозиции и прочее в том же духе, что, в общем-то, меня мало интересует. Потом она сообщает плохую новость.

   - Понимаете, - говорит она, не глядя мне в глаза, - тут возникла такая ситуэйшн... Произошли кое-какие изменения, то есть расширение... Короче, расширился список участников выставки... и, в связи с этим расширением, нам придется ужаться.

   - Кому конкретно, - спрашиваю я, пронзительно глядя в ее бесцветные глазки-пуговки; ее взгляд отталкивается от моего еще сильнее, как одноименный полюс магнита.

   - Конкретно Вам, - отвечает она и поспешно добавляет, чтобы мне не было особенно больно, - ну еще кой-кому... В общем, одной секцией Вам придется пожертвовать.

   - Интересно, - говорю я обиженным голосом капризного ребенка, - из двух секций вы забираете у меня одну! Как же я расположусь? Ведь вам известно, сколько у меня работ...

   - Георгий Николаевич, голубчик, ну потеснимся немного. Вы же знаете, все хотят участвовать в выставке, а места мало... А парень на редкость перспективный, молодой, напористый... - Она сдвигает локтем бумаги, чтобы они совсем закрыли большую картонную коробку с конфетами, лежащую у нее на столе. - Я не могла ему отказать.

   - И кто же сей неофит? - спрашиваю я желчно. - Тот, которому сходу дают целую секцию, в то время, как старым, проверенным временем художникам делают обрезание.

   - Ну, Карелин... - говорит она дрогнувшим голосом. - Вам это имя пока ни о чем не говорит...

   И вдруг идет в атаку, как танк. Она устремляет, наконец, на меня свой взгляд сразу сделавшийся тяжелым, упрямым. Я затронул ее интимное, личное. А за свое личное, интимное, она любому порвет пасть. Полные ее руки плотно лежат на сукне стола, под дрябловатой кожей перекатываются еще крепкие мышцы.

   - О'кей! - говорю я и выдаю любимый афоризм моего отца: "Урезать так урезать, как сказал один японский адмирал, делая себе харакири".

   Чтобы смягчить мою боль от урезания, госпожа Президентша приглашает меня на ланч в ресторан "Нева", который располагался на нижнем этаже здания.

   - В отделе культуры выбила талоны на питание в нашем зале. Могу дать на целую неделю, - сообщает она интимно.

   Я принимаю приглашение на ланч, но от талонов отказываюсь. Пока у меня есть деньги.

  

  

   13-30. Снова на заводе, пятый цех, превращаемый нашими трудами в выставочный зал, и работал там как проклятый до 22-х часов. Домой пришел около одиннадцати, когда стало совсем темно. Полночную темень тщетно пытался рассеять свет уличных фонарей, окрашенных в синий цвет, как того требовали инструкции противовоздушной обороны.

   У нас, слава Богу, война еще не разразилась... Но на дамбе стоят танки.

  

   В автобусе я сидел с левого борта, и мне ни черта не было видно, что происходит с противоположной стороны. На асфальте у меня под окном просматривались сухие комья грязи и след от гусеничных траков. Прошел солдат, озабоченный чем-то, по-моему, дал какие-то указания нашему водителю. Потом мы поехали. Медленно. Пассажиры, те, которые стояли и не могли разгадывать кроссворды, вертели головами, всматривались в сумерки за окнами, где двигались какие-то механизмы и рычали моторы. Кто-то сказал: "Танки". Я тоже вертел головой, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь из происходящего на встречной полосе дороги, но тщетно. Кроме света фар, ничего не разобрал.

   - Вчера над городом видели летающие тарелочки, - сказала одна из женщин, - И они даже особо не скрывались.

   - Это были не НЛО, а литавские самолеты, - ответила другая женщина, - Скоро бомбить нас будут.

   Высокий молодой человек, вопросительным знаком торчавший посреди салона, сказал своей подруге, такой же тоненькой и гибкой, что-то о президенте Голощекове в том смысле, что бравый генерал-майор, наш Адамчик, так же быстро разберется с зелеными человечками, как он разобрался с литавцами. Парочка рассмеялась, как обычно смеется беззаботная молодежь.

   И тут раздалось громкое "бум!", с раскатистым эхом, словно выстрел из пушки. Все пассажиры испуганно вздрогнули. "Кажись, начинается..." - сказал мужик, сидящий напротив меня с книгой Адама Голощекова "Пора".

   "Ничего не начинается, - возразила толстая баба, закрывая книгу того же Голощекова, "Послание к литавцам", и запихивая ее в сумку, подстать своей комплекции, - хватит панику-то пороть!"

   Они стали лениво препираться. Остальные пассажиры вернулись к своим кроссвордам. Когда наш автобус подъезжал к бульвару им. Голощекова, я их увидел. По краю дамбы стояли танки. Или похожие на них бронированные чудовища на гусеничном ходу. Штук пять, наверное. Видимость из-за тусклых фонарей была отвратной. Они стояли компактной группой. Один из них двигался, пятясь задом, уплотнял группу.

   "А танки-то зенитные", - произнес кто-то штатскую ахинею. Из башни последней машины торчали два тонких ствола, задранные кверху. Мужик перестал лаяться с женщиной, посмотрел в окно и сказал уверенным голосом знатока боевой техники: "Зенитных танков не бывает. Это самоходные зенитные установки "Шилка", это еще советское наследие. А вон та - ракетная, "Ястреб-2", которые нам поставила Россия. Как шмальнет - мало не покажется..."

   Мне подумалось, что бронетехника занимает позицию для отражения воздушного налета. Это место, на мой взгляд, было весьма удобным. Справа машины были прикрыты склоном дамбы, слева - шла высокая стена деревьев. И между тем - прекрасный обзор. Очень удобная позиция для противовоздушного комплекса.

   На бульваре стоял военный регулировщик, движение машин было скованным. Какое-то время параллельным курсом с нами катил по рельсам новенький литавский "гладиолус", весь разрисованный рекламой на мотоциклетную тему. На задней площадке моновагонна, на половине для неграждан, хорошо видимая в ярком аквариумном свете, стояла девушка, или молодая женщина, очень красивая. Паниковский был бы в экстазе. Положив руки на горизонтальную оконную штангу, она смотрела на мир грустными глазами.

   Я загадал, если она взглянет на меня, хотя бы мельком, то мои картины на выставке ожидает успех. Однако чУдная фемина смотрела на "мерседес", который вклинился между моим автобусом и ее трамваем. "Ну взгляни же, посмотри на меня!" - взывал я к ней мысленно, телепатировал, едва сдерживаясь, чтобы не ударить кулаком по глухонемому стеклу. Но все мои усилия были тщетны. И лишь когда мы разъезжались - она направо (через мост, в свою Литавию), я прямо, - и проклятый "мерс" газанул вперед, женщина подняла на меня глаза. Наши взгляды встретились лишь на мгновенье и тут же разошлись навеки. И уже (но все же ликуя!) я видел удаляющуюся, аэродинамическую корму "гладиолуса".

  

   В 01-00 ложусь спать. Долго не могу заснуть, Вдруг вижу в черном квадрате окна, не задернутого шторами, в звездном провале между тучами, на большой высоте, появляется чудесный корабль - пепельно-серебристый, удлиненный, как цеппелин, с включенными габаритными огнями и двумя белыми прожекторами на носу и корме. Слегка накренясь, он летит медленно и совершенно бесшумно. Таинственный, как "Наутилус" капитана Немо. Чуждый заботам и горестям этого мира.

   Пока я вскакивал с постели, прижимался лбом к холодному стеклу окна, он безвозвратно исчезает в глубинах небесного океана.

  

  

   12 АВГУСТА

  

   На часах 9-20. Пора вставать. За завтраком слушаю по транзисторному приемнику "Голос России", транслируемый специально на Прибалтику. Первым делом помянули нашу республику. Все ту же больную для себя тему муссируют: признавать нас или погодить, посмотреть, как дело обернется. В интонациях ведущего, однако, чувствуется явная симпатия к нашему народу. Еще бы, как ни крути, а Леберли - новое русское государство. Более русское, чем сама Россия. Но для соблюдения объективности пожурили слегка Голощекова за не соблюдение им прав человека в полном объеме, сообщили, что мы, перенимая не самое лучшее из опыта китайских товарищей, вчера снова расстреляли несколько чиновников-коррупционеров и убийц-маньяков.

  

   В 11 часов приходит Галина. Как всегда стремительна в движениях, распространяющих изысканный запах заморских духов. Галина говорит, что она сегодня торопится, поэтому пробудет у меня только два часа. Одним глотком выпивает чашку горячего чая и начинает раздеваться. Меня всегда восхищает, с какой скоростью она это делает. Она была мастером по скоростному раздеванию. Впрочем, как и по одеванию. Профессионалка!

   Пока я ставлю мольберт на рабочее место, укрепляю подрамник и готовлю краски, она, в чем мать родила, устраивается на диване. Стараясь не сбить складки шелкового покрывала, она улеглась, коротко взвизгнув, от соприкосновения с холодным материалом драпировки.

   Я беру в руку палочку сангины, смотрю на "модель".

   - Ну что ты вся скукожилась? - говорю я недовольным тоном. - Прими позу.

   - Холодно! - жалуется она.

   - На улице лето, а ей холодно. - Я направляюсь в кладовку за рефлектором.

   Установив металлическую тарелку рефлектора на пол и включив его в сеть, я направляю поток инфракрасных лучей на свою гусиннокожую модель.

   - Кайф! - выдыхает она, расслабляясь и принимая рабочую позу.

   - Ты этак разоришь меня, - полушутя, полусерьезно ворчу я, имея в виду то, что рефлектор жрал электроэнергию с чудовищной ненасытностью полтергейста.

   - Ладно, ладно, не скупердяйничай, - парирует она, нежась в потоках теплого воздуха.

   - Нечего экономить на здоровье трудящихся.

   - Да уж, много на вас заработаешь, особенно когда тебя ужимают со всех сторон...

   - На тебя что, наезжают? - интересуется она, отбрасывая рукой блестящий каскад своих длинных и густых волос с благородным оттенком красного дерева. Такие волосы - признак хорошей породы. Как говорил Лермонтов устами Печорина: порода в женщине, как и у лошади, многое значит.

   Я вкратце обрисовываю ситуацию с выставкой и сообщаю, что портретами мне, очевидно, придется пожертвовать.

   - А телевидение будет на презентации? - деловито интересуется Галина.

   - Я, думаю, что будет, - отвечаю я, как можно более безразличным тоном, смешивая краски на палитре в поисках нужного оттенка.

   - Тогда я этого тебе никогда не прощу! - обижается Галина и надувает губки.

   Я хотел было направить ее праведный гнев на истинного виновника, вернее, виновницу - на нашу Президентшу с ее необоримым либидо, истощившего и подорвавшего силы двух ее мужей и троих любовников, - но благоразумно передумал и принял огонь на себя. Чтобы оправдаться и принизить значение потерь, взываю я к ее гражданским чувствам:

   - Вот уж не думал, что ты так тщеславна... Хорошо-хорошо... - Я поспешно беру свои слова обратно, видя, что она готова взорваться, как граната, у которой выдернули чеку. - Обещаю, что твой портрет я выставлю в любом случае.

   - То-то же, - отвечает она, расплываясь в улыбке и цветя как майская роза. - Пойми, Георг, это вовсе не тщеславие. Это стартовый капитал. Важно, чтоб тебя заметили... а там уж дело техники... - и Галина поводит изящной своей ручкой и точеной ножкой так технично, что у любого менеджера, я думаю, поднялась бы температура.

   - Вот! - вскрикиваю я, - пусть нога лежит в таком положении. Так более выразительно.

   - Но тогда будет видна... - беспокоится моя модель.

   - Ну и что, нам нечего скрывать от народа. Более того, как оказалось, именно этого и желает народ, - успокаиваю я, беру сангину и быстро набрасываю контур нового положения ноги и то, что открылось взору.

  

   Наши личные отношения с Галиной давно перешли в стадию "холодного ядерного синтеза". Иногда, очень и очень редко, мы позволяем себе вспомнить старое... вернее, она позволяет мне. Но в основном наши отношения ограничиваются чисто деловыми контактами. Она молода. У нее прекрасно сложенное тело, и мне оно время от времени бывает крайне необходимо. Это не цинизм. Потому что она нужна мне совсем для других целей. Тут меня, пожалуй, поймет только художник.

   Целый час мы молча работаем. Она на диване, я за мольбертом. И еще неизвестно, кому из нас тяжелее. Позирование - это вам не хухры-мухры, это - тяжелый труд и очень часто неблагодарный. А порой, понимаемый превратно. Таков взгляд обывателя.

   По ассоциации вспоминаю свои первый опыт работы с живой натурой.

   Это было еще в художественной школе, когда я учился в студии Смолко. Этот Смолко частенько позволял себе приходить на занятия с нами в нетрезвом виде (впрочем, держался пристойно) и мало что давал нам в теоретическом плане. В основном мы учились друг у друга. Это была хорошая школа. Из всех наставлений моего Учителя я помню только одну фразу: "Надо искать... ищите, ищите..." - и неопределенное движение руками. И мы икали. Ведь мы не обладали гением Пикассо, который, по его собственному заявлению, никогда не искал, а только находил.

   Когда перешли к живой натуре, Смолко нам дал еще один дельный совет: "Вы должны почувствовать модель... ее объем... Если надо, можете подойти и потрогать ее руками... Вы должны ощутить скульптуру формы, фактуру материала: кожи, мышц... их мягкость или твердость... степень упругости..."

   Очень многие вставали, подходили к девушке-натурщице и отнюдь не художественно трогали ее за разные места, в основном за грудь, и, кажется, переусердствовали. В конце концов, она не выдержала и заявила: она пришла в художественную студию, а не в бордель, она пришла позировать, а не затем, чтобы ее лапали!

   Студиозы, пристыженные, расползлись по углам и спрятались за свои мольберты. Смолко вытер вспотевшую лысину и принес даме извинения. Несмотря на реверансы Смолко, девица эта, кажется, отмантулила еще один сеанс и больше не пришла. С великим трудом Учитель наш откопал другую девицу. Эта позволяла делать с собой многое. Она с таким жаром отдавалась работе, что вскоре забеременела от одного особо проворного студиоза. Но, даже будучи в "интересном положении", она продолжала позировать. Смолко утверждал: "Натура должна быть разнообразной".

   Среди студийцев мои живописные работа особо не выделялись. Я не бездарь, однако ж, и особым талантом не блистал. А вот в жанре портрете был первым среди учеников студии. Они больше напирали на технику - штриховка и прочая, и, как советовал Смолко, искали пропорции, не стремясь к тому, чтобы была непременная схожесть рисунка с натурой. Они рисовали человека вообще. Я же старался максимально уловить именно индивидуальное сходство, отразить конкретного человека. В результате, именно мои портреты в высокой степени походили на натуру, по признанию самих же натурщиков. Слово их было, хотя и непрофессиональным, но достаточно веским.

   Ровно в один час пополудни мы заканчиваем сеанс. На сегодня достаточно. Поработали хорошо, хотя и мало. Впрочем, как посмотреть... Говорят, Сезанн в день накладывал на холст 5-6 мазков. Байки для идиотов!

   Я завинчиваю тюбики с краской, отмываю кисти, сливаю грязный керосин в грязную баночку и закручиваю пузырек со скипидаром. Запах керосина и смолистый дух "Пинена" давно уже оттеснил Галкины зефиры и распространился по всей мастерской.

   Пока я проделываю все эти привычные и, надо сказать, радостные операции, Галина подходит ко мне уже полностью одетая и даже с накрашенными губами, чего я не позволял ей делать, пока она позировала. Она целует меня в щеку как любимого папочку и упархивает из квартиры до следующего обусловленного договором дня.

  

  

   15 АВГУСТА

  

   Завтра открытие выставки и сегодня шли последние приготовления. И я решаюсь вступить в бой. А какого черта, думаю, я должен уступать! Это взыграла упрямая часть моего характера, унаследованная от матери-болгарки. Пользуясь отсутствием протеже госпожи Президентши, я вешаю свои три портрета на одну из стенок его секции (его, видите ли, секции!). Я не могу лепить портреты впритык к пейзажам, в обнимку с графикой. Это графику можно расположить кучно и ничего она от этого не потеряет. А большим полотнам нужен воздух, особенно портретам. Если госпожа Президентша этого не понимает, то... Впрочем, все она распрекрасно понимает. Просто у нее такой характер. Но у меня тоже, знаете ли, есть характер. Хватит мальчишке и двух третей секции. У меня в его годы и этого не было.

   Я вспомнил прошлогоднюю выставку (в которой я не участвовал). Змеились кабели по полу, пылали юпитеры жарким светом, телерепортеры с камерами на плечах многозначительно двигались в пространстве выставочного зала. Тусовалась публика: не то бомонд, не то богема. И девочки-натурщицы с восторженными лицами, с пылающими щечками, в экстравагантных нарядах, порхали по залу от полотна к полотну, охотно позировали и давали интервью на фоне своих портретных двойников - возлежащих на диванах, сидящих в креслах, и прочая. Девочки были счастливы!

   Я буду последней свиньей, если позволю лишить моих девочек-натурщиц вот такого простительного, столь нужного им счастья. Галина, Юрате, Алёна, вас увидит публика. Завтра. Или я умру, защищая вас!

   То же самое я сказал прямо в глаза г-же Президентше, когда она появилась в 2 часа пополудни в сопровождении своего нового фаворита.

   Фаворит, как ни странно, не стал взбрыкивать копытами и вел себя тактично, этично и где-то даже поэтично. Мне снова стало стыдно, и я унизился до того, что стал просить у бородатого юнца прощение. Но г-жа Президентша, своей невоздержанностью ни в чем, помогла мне сохранить лицо. Она чуть не подожгла меня гневным взглядом, я познал упругость ее грудей и угловатость характера, когда ее мощное тело теснило меня к стене. Но я стоял, как один из 38-ми панфиловцев под Москвой, и она, г-жа Президентша, отступила от моих позиций, как битый Гудериан.

   Веселый и злой, я бродил по залу, охраняя свои картины, пока Президентша не укатила восвояси на своем подержанном "Рено" модели 88 года. Потом я успокоился и даже помог парню развесить его картины на оставшемся пространстве ЕГО секции. Это даже интересно, думал я, сопоставить, а точнее сказать, противопоставить мои реалистические портреты с его как бы портретами, выполненными в стиле арт-садизма. Контраст получился убойный.

   С удивлением и даже порой с завистью смотрел я на полотна этого Карелина. Надо обладать поистине изощренной фантазией, чтобы сотворить такое с прекрасными телами женщин. Классических пропорций для него не существовало: угловато-шипастые, треугольно-кубические женщины-монстры, распятые на его полотнах в виде цыпленка табака, вызывали противоречивые, но сильные чувства. Я бы подобное написать не смог, даже если бы и сильно захотел. Он - человек нового времени, новых идей, и этим мне он интересен. Я не против модернизма, я даже где-то за него. (Обожаю импрессионистов, люблю усатого Сальвадора Дали за выдумку, но не люблю Пикассо.) Но у меня есть сильное подозрение, что главная цель иного модерниста весьма далека от искусства. Его полотно - это скорее дубина, которой он ударяет по голове бедного зрителя. Ударить как следует по башке, и тем самым обратить на себя внимание - вот его цель. Стало быть, он не любит искусство, а часто вообще его презирает, он любит себя в искусстве.

   Искусство, конечно, должно развиваться. (Хотя в последнее время я все отчетливее сознаю всю никчемность понятия - "прогресс в искусстве") Никто не знает, в какую сторону выльется это развитие. Значит, надо пробовать везде. Именно поэтому я не против модернизма. Но и для нас, реалистов, по мнению некоторых, отживающих свой век, я хотел бы оставить место в современном искусстве, чтобы новаторы помнили, с чего люди начинали. Нас тоже надо понять, мы не можем себя переделать. Парень, кажется, понимает меня и относится ко мне уважительно и с опаской, как к динозавру, не успевшему вымереть вовремя. Я рад этому (рад первому, но не второму).

   Все это хорошо, плохо другое: накрылась моя "персоналка", обещанная мне Президентшей. Ну да ладно. Будем искать меценатов. Итак, завтра открытие выставки. И ни Президентша, ни даже вторжение пришельцев из космоса не смогут этому помешать!

  

  

  

   Глава третья

  

   СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ

  

  

   Из сообщений СМИ:

  

   "...За последнее время, по свидетельству многочисленных очевидцев, в том числе и военных, резко активизировались проявления пресловутого феномена UFO. В частности, участились полеты неопознанных летающих объектов над территорией Прибалтики..."

  

   "...Газета Литавии "Каузинас ариес" сообщает, что за короткое время, с мая по июнь месяцы сего года, над зоной так называемого Нордического треугольника пролетело не менее 13 тысяч неопознанных летающих объектов. Их видели в полете одиночками, парами и даже однажды целой призрачной флотилией.

   Этот последний с оттенком мистики "воздушный налет" вызвал, однако, в столице Литавии - Каузинасе, вполне реальную волну паники. Были задействованы средства оповещения гражданской обороны. К счастью, все обошлось благополучно, если не считать того, что неожиданно проявился довольно интенсивный эффект северного сияния, которое бушевало в небе два последующих дня..."

  

  

  

   1

  

   Завыла сирена, и на этом истерическом фоне раздался взволнованный голос девушки-диктора: "Внимание, граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!.." Ее молодой звонкий голос, который, казалось, сейчас сорвется на плачь, совсем не был похож на тусклый тембр местного диктора Барабанова или на зловеще-торжественный баритон Левитана. Это был живой голос неравнодушного человека бойскаутского еще возраста, все принимающего близко к сердцу. Георгий представил, что одета она в белую блузку с тонким черным галстуком и в черную же юбку. Художник уже видел, как она горбится над рогатым микрофоном, расставив слегка локти. Узкие ее ладони со слабыми нежными пальцами как бы пытаются укрыть людей от грозной опасности, о которой она предупреждает, и, чувствуя свое бессилие, она почти плакала и кричала злобному врагу: "Проклятый Пифон! Ты поплатишься за это! Граждане, милые! Воздушная тревога! Воздушная тревога!.."

  

   И тут Георгий проснулся. Машинально подумал: "Причем здесь Пифон?" Над городом прокатывался апокалипсический вой сирен гражданской обороны. Они надрывались, как иерихонские трубы в день Страшного Суда. А, может быть, этот день уже наступил?! Репродуктор скучным голосом Барабанова объявил воздушную тревогу и замолчал. Сон стал явью. Или явь стала сном.

   Та, кто спала рядом с ним, тоже проснулась и таращилась воспаленными, дикими глазами по сторонам.

   - Что случилось? - трагическим, срывающимся до шепота голосом сказала она. - Боже, какой у тебя ужасный вид!

   - Давай, быстро собирайся! - крикнул Георгий, лихорадочно натягивая на себя помятую одежду. - Еду, воду, теплые вещи...

   Она плохо "врубалась" в обстановку. С обреченным видом прошлепала босыми ступнями из своей шикарной спальни через коридор на кухню, рассыпала консервы из холодильника, опрокинула на пол бидон с отфильтрованной водой, села в лужу с голыми ногами и заревела.

   - Успокойся, - сказал Георгий ласковым голосом, - вытри слезы, мы останемся здесь. Пусть будет то, что будет.

   Он взял ее на руки и отнес на кровать.

   - Мне мокро, - сказала она в интонации плачущей девочки.

   - Конечно, ты же сидела в луже. - Георгий снял с нее сырые трусики и разделся сам.

   - Как тебя зовут? - спросил он.

   - Инга, ты что забыл? - ответила она и протянула к нему руки. - Иди сюда...

   Они соединились в одно целое, и поганый внешний мир для них перестал существовать. Она вздрагивала, прижимая Георгия к себе, щедро дарила атласно-нежные, истерически-горячие поцелуи. И после того, когда они достигли нирваны, Георгий отделился от своей половины и ушел в другой мир, мир сна...

  

   "...Когда я там оказался, все были в смятении от ужаса, от всепоглощающего чувства обреченности. Все говорили о Всадниках. Наконец я заметил его. "Всадник! Всадник! - закричали люди. И я увидел на горизонте серый силуэт гиганта на таком же гигантском коне. Всадник поднял копье и замахнулся им...

   Люди, и я вместе с ними, скованные животным страхом, стояли в каком-то котловане, надеясь укрыться в нем от вездесущих посланцев смерти. Эфемерность такой защиты для всех была очевидной, поэтому хотелось зарыться в землю, подобно кроту, замереть, исчезнуть. Но всякие ухищрения маскировки были бесполезны. Мир изменился. Изменился внезапно. И навсегда. Люди это поняли, но продолжали делать по привычке то, что всегда делали в определенной ситуации. Стереотип мышления, стереотип поведения. Если тебе угрожает опасность, нужно прятаться - и все прятались. Но от Всадников НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ! Кто-то сказал об этом мне, но я и сам уже это осознал. Душу охватило то мерзейшее состояние безнадежности, в которое человек впадает, когда он целиком находится во власти безжалостной, всепроницающей силы, движимой непостижимой, запредельной логикой - холодной и твердой, как алмаз. От них не убежишь. И сопротивление бессмысленно. Все бессмысленно...

   Дома шатались, казалось, кто-то с нечеловеческой силой старался вырвать их из земли. Фундамент вспарывал асфальт и землю, двигался как гигантский плуг, летели кирпичи, стекла...

   Я увидел вдруг совсем близко чудовищных размеров голову всадника. Он наклонился, навис над домом, застыл, находясь в другом временном ритме. Худое, вернее, вытянутое лицо, длинный нос, огненные глаза. На голове его был седой парик с косой и буклями у висков. В одной руке он держал копье, в другой - железную маску. Всадник! И хотя он был недвижим, я теперь знал точно: бежать бесполезно, как от собственной тени. Куда бы ты ни убежал, где бы ты ни скрылся, он настигнет тебя всюду. Рано или поздно..."

  

   - Да очнись же ты, - стучала Инга своим кулачком по плечу Георгия. - Истукан!

   Георгий приподнялся на одной руке, и сейчас же Инга отвалила его как могильную плиту и выскочила из постельного склепа, пропитанного тлением и развратом.

   Теперь уже она быстро одевалась, а он пытался сообразить, в чем дело. А дело было "швах". Дом дрожал и, казалось, сейчас развалится. Небо полыхало огнем, кругом грохотало, то и дело накатывали низкие звуки, от которых закладывало уши. На кухне со звоном осыпались стекла.

   В комнате, где они лихорадочно натягивали сопротивляющиеся шмотки, с треском разорвались обои, и на стене черной змеей метнулась ветвистая трещина. Посыпалась штукатурка. Упала люстра, обдав их осколками хрустальных подвесок. Алые отблески огня плясали на еще уцелевших стеклах супермодного мебельного гарнитура. Дорогие сервизы мелко тряслись и стучали, словно человеческие зубы от страха.

   Дуф-дуф-дуф! - злобно рявкали зенитки, дум! дум! дум! - вторили им разрывающиеся в вышине снаряды. Бесшумно, ирреально пронеслась над крышей их дома в сторону центра стая светящихся эллипсов. Землетрясение усилилось.

   Они выскочили на лестницу и понеслись по ней вниз, не рискуя пользоваться лифтом. На улице творился бедлам. Крики, стенания и "скрежет зубовный". Георгий увлек Ингу на осевую линию дороги, чтобы избежать возможного погребения под обломками зданий, которым случай повелит рухнуть. Мутненький рассвет, пытавшийся пробиться сквозь дым пожарищ, обессилил, и сумерки вновь стали сгущаться.

   На перекрестке улицы Вая и проспекта Молодежи - местного "Бродвея" - очень низко, на высоте 12-ти этажного дома висел дискообразный аппарат. Купол его мерцал голубым призрачным светом, под темным плоским днищем с выступающими тремя полусферами горели несколько прожекторов, которые шарили своими узкими разноцветными лучами в поисках неизвестно чего.

   Они попытались свернуть в какой-то проулок, но оттуда, из-за плоской крыши универсама, точно привидение, поднялся в воздух и завис, разворачиваясь на месте, непривычно длинный боевой вертолет Военно-Воздушных Сил Литавии "Ми-24", советского еще производства, прозванный "крокодилом". "Голова" этого чудовища, расписанного пятнисто-полосатой защитной окраской, была усеяна бородавками пулеметных гнезд. Под короткими крыльями щетинились острыми головками ракеты повышенной мощности и круглились бока установок реактивного огня.

   Довольно грозно, устрашающе это выглядело, но в сравнении с неприятелем - каменный век. Этим оружием их вряд ли возьмешь.

   Однако Георгий, кажется, поспешил в оценке боевых возможностей землян. Блестящий стальной вихрь винта медленно и осторожно втаскивал "стрекозу" между двумя 14-ти этажными небоскребами, выдвигая боевую машину на линию огня. В условиях города пространство для маневра было сильно ограничено, но это имело и свои плюсы. В случае крайней опасности, можно найти укрытие за каким-нибудь зданием. Те же здание помогут вам скрытно подобраться и неожиданно напасть на врага.

   Инга дергала Георгия за одежду, кричала, спрашивая, какого черта они здесь торчат. Георгий отвечал, что лучше переждать заварушку, сидя под разбитым грузовиком. Не мог же он сказать ей правду, что ему важно знать исход воздушного боя. Женщины этого не понимают.

   Вертолет, с посвистом лопастей винта и воем турбин, маневрировал между домами, то выплывая из их поля зрения, то вновь появляясь. Вдруг носовой отсек у него открылся и оттуда выдвинулось дуло какой-то пушки. Наконец, заложив крутой вираж, воздушная машина помчалась в атаку. Пролетая мимо коридора, образованного многоэтажками, пушка вертолета выпустила узкий, едва видимый фиолетовый луч, который с треском и грохотом, словно удар великанского бича, распорол воздух и полоснул вражеский аппарат, зависший над перекрестком. "Блюдце" на атаку ответить не успело, так как вертолет сразу же скрылся за домами. НЛО ярко вспыхнул своим внутренним светом, рассыпая голубые искры, затем светимость его несколько померкла, он нервно задергался, покосился и, как пьяный человек, потерявший контроль над своим телом, заскользил в сторону одного из зданий. Пытаясь выровнять крен, "блюдце" начисто срезало бортом несколько балконов. Вниз на землю посыпались кирпичи, рамы, стекла, цветочные ящики и прочий хлам. Очевидно, повреждения, полученные аппаратом, были очень серьезными. "Блюдце", едва ли не падая, приземлилось на крышу летнего кафе и погребла его под собой. Свечение аппарата медленно угасло, точно некое чудовище испустило дух.

   - Так его! - заорал Георгий, весь переполненный чувством гордости и патриотизма за принадлежность свою к земной расе. - Получи, фашист, гранату!

   Инга его восторга не разделяла и потащила Георгия туда, где по ее чутью могло быть менее опасно. И вовремя. Потому что сдохшее было блюдце вдруг опять ожило, как злодей в боевике. Зажглись огни, хотя и тускло. Подняв облако пыли, аппарат медленно восстал над развалинами, завис, держась, казалось, на пределе сил, как смертельно раненое животное в последнем яростном порыве. "Ну, сейчас он нам даст просраться!..", подумал Георгий, оглядываясь через плечо и прибавляя хода. Но блюдце передумало воевать. Как-то скособочившись и словно бы даже прихрамывая, поплыло оно по воздуху, с трудом набирая высоту. Враг убрался с поля боя. Вертолет не стал его ни преследовать, ни добивать. Земляне просто показали свою силу и волю к победе.

   Хотя паника уже пошла на убыль, но земля еще нет-нет да вздрагивала, и где-то в районах ратуши и Холодного замка что-то сильно горело. Отчаянно сигналя, туда ехали пожарные машины. Люди разбегались в разные стороны, как тараканы на кухне, застигнутые врасплох внезапно вспыхнувшим светом. Высокие, светловолосые полицейские, одетые в черные мундиры, всем своим обликом похожие на эсэсовцев, пытались навести хоть какое-то подобие порядка: направляли людей в менее опасные места, в основном, в ближайшее бомбоубежище, а кого-то - в больницу. Полицейским помогали молодые ребята - добровольцы из Нордического Легиона. В отличие от профессионалов порядка, на испачканных, почти детских лицах легионеров были написаны смятение и плохо скрываемый страх.

   Краем глаза Георгий увидел, как Инга торопливо, но довольно умело перекрестилась, когда они пробегали мимо лютеранской кирхи и церковной лавки, где обычно продавалась церковная утварь, в том числе предметы для ритуала экзерсиса, как-то: кресты с распятьем, амулеты, чернильницы-непроливашки, осененные легкой рукой Лютера, и прочее.

   Инга и Георгий держали направление в сторону набережной реки Неран, разделяющей город на две враждующие части. Они пробежали мимо закрытого торгового павильона, где с заднего хода, несмотря на ранний час, какие-то люди не то выгружали, не то загружали в "Газель" объемистые и, видимо, тяжелые мешки. Мужики приостановили работу, недобро глядя вслед убегающим. Георгий на ходу поймал подругу за руку, потом обнял за плечо, прикрывая левый ее фланг сильной мужской ладонью. Когда они торопливым полубегом, полушагом проскочили мимо мертвого здания государственного банка, Георгий машинально, против желания, поднял голову и посмотрел на пыльное окно, бывшее во втором этаже справа.

   Пройдя скорым шагом еще два квартала, они миновали мрачное здание почтовой таможни, музыкальное училище и автошколу для слепых. Тут они свернули в сторону узенького сквера и сразу оказались в оазисе тишины и спокойствия. Здесь они перешли на шаг, переводя дыхание. Это была уже фактически набережная, далеко уходящая в обе стороны. Они остановились у парапета. Отсюда открывалась широкая панорама: медленно текущая черная река, а за ней - крутые уступы Левобережья, полускрытые утренним туманом.

  

   2

  

   Примерно на середине реки Восточный мост был разведен. Разъединенные части торчали на фоне бледно-жемчужного неба как две гротескные ладони двух спорящих великанов, жестом показывающих друг другу - "знать тебя не желаю".

   - Пешком на ту сторону не пройти, - вздохнул Георгий. - Надо ждать, когда опустят мосты. Если их сегодня вообще опустят... Черт!

   - Можно перебраться на лодке, - сказала Инга. - Пойдем к переправе. Где-то здесь есть причал...

   Она увлекла за собой своего спутника. Вскоре отыскался проход в чугунной решетке и по каменным стертым ступеням они спустились к старому, с прогнившими досками пирсу. Плясала, корчилась луна на воде, совсем уж побледневшая, пришептывала река, пресно пахло осокой, тронутой предосенним тлением.

   Словно бы нарочно их ожидала лодка, вернее, шлюпка, еще точнее - крутобокий ялик. Выкрашен он был сверху и внутри белой краской, а днище по ватерлинию - красным суриком. В ялике возился его хозяин, шуршал брезентом, что-то там укладывая. Рядом на досках причала, верным другом и сторожем, сидел черный пес, средних размеров дворняжка. При появлении чужаков, пес навострил уши, встал и принял выжидательно-оборонительную позицию.

   - Хэлло, капитан! - по-литавски окликнул лодочника Георгий. - Не переправите ли нас на тот берег?

   Пес, скаля зубы, зарычал. Человек же оставался безмолвен. На нем был надет черный клеенчатый дождевик с надвинутым на лоб капюшоном, так что лица не было видно. Деревянным совком с бортиками он вычерпывал со дна лодки воду и выливал ее за борт.

   - Мы бы заплатили... - сказал Георгий, переходя на русский.

   Лодочник разогнулся, откинул с головы капюшон и посмотрел на просителя. Взгляд речного волка был суров и читался в нем невысказанный укор, словно Георгий в чем-то перед ним провинился.

   - Говорю, заплатили бы... - смущенный яростным взглядом, пробормотал Георгий и почувствовал поднимающуюся злость. - Сколько вы берете?..

   Лодочник молчал, свирепо глядя то на мужчину, то на женщину, неизвестно откуда взявшихся.

   - Ладно, - с фальшивой бравадой сказал Георгий, - раз вам денег не надо, поищем другого переправщика...

   Лодочник вдруг раскрыл рот, похожий на щель в бревне, и зарычал не хуже своего пса, который, кстати, в отличие от хозяина, давно успокоился. Рычание перешло в гротескное воронье карканье. Черный кончик языка высунулся между синих губ. Этот ужасный язык был обрезан, был тупым, как лоб миниатюрного кашалота. Георгий вдруг понял, что у старика отрезан язык, и он бы рад говорить, да не может. Моментально гнев сменился на жалость к старику (впрочем, еще довольно крепкому).

   Немой лодочник сошел на причал и жестом указал на свое суденышко. Георгий обрадовался, что им разрешается занять места в лодке. Он поднял ногу и ступил на мокрые пайолы, устилавшие дно ялика. Деревянная скорлупка сразу накренилась, закачалась на воде. Георгий, удерживая равновесие, помог Инге. Она вскочила грациозно, но сразу же вынуждена была вцепиться в своего спутника обеими руками. Женщины и вода - плохо сочетаемые стихии. Недаром моряки не любят женского присутствия на корабле и считают это дурным знаком. Но лодочник смотрел на Ингу доброжелательно.

   Парочка пробралась на корму и там уселась на банку - узкую скамью. Георгий обнял Ингу - так было удобнее. И приятнее. По ассоциации Георгий мельком вспомнил, как он пятилетним пацаненком первый раз ступил в отцову лодку, и как она зашаталась, отчего он, малыш, от страха сразу написал в штанишки. Он быстро сел на скамью, весь сжавшись в комок, крепко стиснув колени. Но когда отец, отчаливая, неловко махнул веслом и обдал его ниже пояса ледяной водой, - расслабился. Банка была мокрой, и штанишки все намокли. Теперь его позора никто не смог бы увидеть.

   Пассажиры эгоистично ожидали, что сразу же и отчалят, но лодочник и не думал двигаться с места. Он поглядывал на берег, явно кого-то ожидая. Георгий догадался: следует подождать еще хотя бы парочку клиентов. Уж если делать рейс, так с полной загрузкой. Чтобы не скучать, старик вытащил из кармана дождевика квадратную пол-литровую бутылку темного стекла, так что характер и количество жидкости в ней невозможно было определить. Отвинтив пробку и приложив горлышко к губам, произвел обстоятельный глоток с отчетливо слышным бульканьем.

   Георгий сейчас тоже не отказался бы от глотка спиртного, но только из другой бутылки, а не той, чье горлышко облизал обрезанный кончик черного языка. Старику, видно, сделали операцию на языке. Подобный случай Георгу был известен. Томилин - молодой инженер с завода им. "Ш" - споткнулся, упал и прикусил язык. Часть языка ему отрезали, но гангрену остановить не удалось. Инженер умер, совсем молодой парень. А все потому, говорили цеховые мужики, что был трезвенником. Проспиртованный язык никакая зараза не возьмет.

   Пока Георгий хаотично бродил мыслями по временам и пространствам, чувствуя теплое тело подруги, к причалу подошли как раз еще двое пассажиров. Женщина средних лет, тугощекая, румяная и мальчик юный, по виду первоклассник: голова редькой и в очках. Женщина укрывала голову цветастым платком, мальчик держал под мышкой книгу. Кроме тощего пластикового пакета, багажа они не имели. И это было хорошо. Потому что, когда эта тетка с мальчиком залезла в лодку, хилое плавсредство сильно просело под ее весом. Ватерлиния оказалась под водой. И, если еще сядет лодочник, наверняка, с собакой...

   Паромщик отвязал грохочущую железную цепь от столба, сел в ялик, оттолкнулся ногой от причала. Собака резво скакнула за ним и уселась на носовой треугольной банке. Ялик медленно тронулся, покачиваясь на легкой волне. Георгий взглянул, насколько опустилась лодка с полной загрузкой, оказалось, что хозяин и его пес ничего не весили. Основная тяжесть, таким образом, приходилась на тетку в платке. Наверное, много грешила за свою жизнь.

   Старик медленно опустил седалище свое на центральную банку, омочил в воде весла. Заскрипели уключины, весла взлетели и опустились, загребая воду. Ялик резво стал набирать скорость, идя прямо, не виляя и не отклоняясь от курса. Старик был сильным и опытным лодочником. Все, кроме лодочника, неотрывно смотрели вперед, на другой берег, не смея оглянуться назад, словно исполняя некий строгий ритуал. Молча слушали они всплески весел и мерно журчащую струю за кормой лодки.

   На реке было гораздо прохладнее, чем на берегу. От воды веяло ледяным холодом. И когда они вошли в полосу тумана, стало еще и сыро. На Инге были надеты короткая шерстяная юбка и пушистая разноцветная кофточка. Но Георгий видел, что она слегка дрожит. Он снял с себя кожаную куртку, давно уже принявшую форму его тела, сидевшая на нем как влитая, и накрыл ею плечи подруги. Сейчас же промозглый холод воткнул ему под левую лопатку острое лезвие. Георгий выпрямился, прикладывая ладонь к пояснице. Инга сняла куртку и заставила своего рыцаря надеть ее обратно. Тогда рыцарь распахнул полу куртки и взял подругу под крыло. Обоим стало тепло.

   - Хочешь, угадаю, о чем ты думаешь? - прошептала вдруг Инга на ухо Георгию. - Будто все это словно во сне... Да?

   Он отрешенно взглянул на свою спутницу. И словно бы очнулся. Увидел в этой молодой женщине нечто новое, которое вчера он не заметил, а теперь это открылось ему. У нее были хорошо очерченные брови, карие глаза, гармонирующие с цветом волос - темно-каштановых, - классический нос, всегда немного улыбающийся рот; даже сейчас, когда она отвернулась и глядит на воду, в темную, пугающую глубину.

   Георгий вовсе ни о каких снах не думал, а размышлял о самой что ни на есть жизни и ее гримасах, о том, как все хлипко и ненадежно и как случай играет с человеком. Захочет - и человек останется жить, а нет - и человек умрет. Вторая жена его отца, Зинаида, когда еще была девочкой, на такой вот переправе чудом осталась в живых. Лодка была перегружена, и ее высадил лодочник, да еще довольно грубо, она даже обиделась. И тем сильней была ее обида, когда вместо нее посадили какого-то инвалида на костылях... Лодка на середине реки перевернулась, и все утонули в ледяной воде, дело было весной. Только лодочник спасся, уцепившись за борт. А Зинаида уж точно бы пошла ко дну, не умея плавать. Так Провидение ее спасло. И обида ее переменилась на благодарность лодочнику, который потом умер от воспаления легких.

   - Вся жизнь наша - сон, - ответил Георгий, кладя ладонь на теплое, туго обтянутое полупрозрачным черным нейлоном, колено своей подруги

   - Чей сон? - Она сдвинула ноги, прижав его пальцы.

   - Того, Кто Спит.

   - А если Он проснется?..

   - Наступит Конец Света.

   - Перестань, лодочник увидит, - она отодвинула осмелевшую его руку.

   Перевозчик греб, разгибаясь и сгибаясь, как неутомимый шатунный механизм. Под надвинутым на лоб капюшоном густилась тьма, даже глаз не было видно, как на контрастной гравюре.

   Другая парочка, обосновавшаяся на носовой банке, вела себя иначе. Мальчик как сел, так сразу же открыл свою книгу, положил ее себе на коленочки и углубился в чтение. Женщина предалась женским думам. Ига заговорила с женщиной через голову лодочника, совершавшую маятниковые движения. Беседовали, они, очевидно, о детях, потому что тетка погладила своего по голове, говоря: "Он у меня шибко умный. Все читает, читает... хотя в школу пойдем только нынче".

   Мальчик крутил головой, стараясь увернуться, как самостоятельный кот, не терпящий ласки. Обложка его книги цветом напоминала плитку шоколада, а пухлый желтоватый блок страниц - начинку. Георгий почувствовал голод и подумал: "Я в его годы конфеты лопал, а не книжки читал..."

   - Хочу шоколадку, - сказал малолетний вундеркинд, отрываясь от книги.

   - Ты уже одну съел, когда шли сюда, - ответила женщина.

   - Еще хочу.

   - Жопка слипнется.

   - Нет, не слипнется...

   Они заспорили: слипнется или нет.

   Почитай нам какую-нибудь сказку, - сказал Георгий пацану, чтобы отвлечь их от бессмысленной перебранки.

   - Ой, вы знаете, он ведь у меня сказок не читает, - пожаловалась тетка, поправляя платок и, казалось, сейчас заплачет, но вдруг рассмеялась: Он все этих читает... Шопер... гар... Шопенгалтера что ли... Вот не могу выговорить.

   - Шопенгауэра? - подсказала Инга

   - Ага, - обрадовалась женщина, - все вот таких... Прям, я удивляюсь, и в кого он такой пошел: ни в мать ни в отца - в проезжего купца, как грится...

   Ингу разобрало любопытство, и она стала просить мальчика почитать.

   - Ну-ка, давай читай вслух, - приказала женщина своему отпрыску, - и с выражением.

   - "Бардо Тёдол". Тибетская книга мертвых", - огласил название книги мальчик.

   Георгий и Инга оторопело переглянулись. А тот стал читать текст, сначала нехотя, потом все более и более увлекаясь:

   - "...Допустим, вы скончались от обжорства или погибли при бомбежке, не важно, главное, что вы мертвы. Поймите это и не ропщите. Осознайте сей факт. Вы умерли. Иными словами, врезали дуба, отбросили коньки. Перво-наперво, не паникуйте. Скажите себе: "все хорошо!" Иначе вами овладеет страх, который увлечет вас в долину кармических миражей и низвергнитесь вы в область страданий..."

   - Прости, мальчик, - прервал чтеца Георгий. - Там что, буквально так и написано - "при бомбежке"...и еще слово "коньки"?..

   - Иероглифы "тутань" и "гоого" имеют широкий спектр толкований, - ответил мальчик, презрительно глядя поверх книги на вопрошавшего. - Я адаптирую текст к нашей повседневной обстановке. Чтоб вам было понятнее...

   - А-а... - сказал Георгий. - Хорошо, продолжай.

   - "Итак, вы почили в бозе и вступили в первую область Царства Мертвых, называемую Чикай Бардо. В этих местах сознание еще парит в привычных местах своей деятельности, привычной географии - всего привычного, что составляло при жизни умирающего..."

   - Что это там блестит? - воскликнула Инга, указывая рукой чуть левее курса лодки. Туман слегка рассеялся, и на том берегу, куда они направлялись, вспыхнула звезда. Осветила их и ослепила так, что приходилось зажмуриваться, заслонять глаза ладонями или отворачиваться. Даже равнодушный ко всему лодочник высунул свой нос из-под капюшона, взглянул в ту сторону, но сейчас же нос его, как крыса, юркнул обратно в тень, лодочник отвернулся и стал грести энергичнее.

   - Это блеск Предвечного Света, Просветленной Яви, первое, что видит умерший, переступив Порог... - ответил за всех умный мальчик, сунув палец между страниц полузакрытой книги.

   - Это прожектор пограничного блок-поста, - сказал Георгий трезвым мужским голосом и менее уверенно добавил: - Надеюсь, они не станут по нам стрелять...

   На блок-посту действительно передумали стрелять, подняли столб голубовато-белого света в небо, где он почти растворился в просветленном воздушном пространстве. К лучу с блок-поста с какого-то другого места добавились еще парочка, и они вместе начали бродить по небу, окрашивая облака в серебристый цвет. Ничего интересного дальше не последовало, и мальчик продолжил чтение:

   - "...Тут и звуки самые разные могут наполнить грохотом уже несуществующие уши, и, кроме света, удивительно острые лучи пронзительно вспыхнут миражами. Это стихии нашего тела показывают свою основу, свою суть. Сверкающие и пролетающие мимо видения, миражи - суть мысли и чувства умирающего..."

   Над ними с ревом пронесся громадный военно-транспортный самолет. Весь в огнях, он летел низко, ниже белесых туч, видимо, заходил на посадку в Нарчнае, где базировались военно-воздушные силы международного контингента. Пятнисто-зеленую тушу воздушного левиафана сопровождали два звена истребителей новой серии "стелс" - угольно-черные, дельтовидные, с острыми углами, непривычных очертаний, словно объекты футуристического фильма. Прожектора на левом берегу тотчас погасли.

   Когда ревущая громадина уже пролетела километра четыре, превратившись в точку на горизонте, мальчик, беззвучно разевавший рот, как выброшенная на берег рыба, вновь обрел дар речи:

   - "...Не распознав Света Предвечности мы можем встретить Часовых Вечности. Явиться они могут в любом привычном вам обличье. Покорись и порадуйся проводнику. Обратись к нему с мольбой, и откроется Великая Тропа..."

   - В последние годы мы живем в нереальном мире, - сказала Инга, глядя на проплывающие мимо быки и стальные балки моста, слегка размытые расстоянием и туманом. - А что, если мы хотим невозможного или просто несуществующего?!

   Георгий неотрывно смотрел на другой берег реки. Он внимательно разглядывал приближающиеся темные холмы, на одном из которых белыми камнями была выложена великанская надпись: "СЛАВА ЛЕБЕРЛИ!"

   - Мое предложение остается в силе. Можешь перебраться в мою хижину...

   Инга махнула рукой:

   - Да я же не об этом...

   - "...В любом состоянии Бардо Тёдол существует возможность достичь Дхарма Кайи путем преодоления четырехликой горы Меры, разумеется, если вы не поддадитесь желанию последовать за "тусклыми огнями". Посредством Великой Прямой Вертикальной Тропы можно сразу освободиться, даже достигнуть Блаженства, вообще не ступая в пространства Бардо, не тяготясь длинной дорогой обычного пути, пересекающего бесчисленные равнины и теснины кармических миражей. Эта вероятность подстилает всю суть учения Бардо целиком. Вера - это первый шаг на Тайном Пути. Ибо Вера - есть путь и одновременно правило, как идти, ибо сказано, если ты совершенно уверен, что ты на верном пути, - ты потерял его... Успех на этом Тайном Пути всецело зависит от развития души..."

   - Господи... Георгий, скажи ему, чтобы перестал читать, - расплакалась Инга. - Я не могу это слушать! Мне страшно!

  

   3

  

   Первое, что увидели они на безлюдном левом берегу, едва причалив, была полосатая будка речного сторожа. Потревоженный неурочной суетой, сей страж вышел, опираясь на костыль, в промозглую сырость тревожного утра. Зябко кутаясь в потертую офицерскую плащ-палатку, изобразил на помятом, желтом, плохо выбритом лице недовольную гримасу.

   - Кто такие?

   - Беженцы, - ответила ему прибывшая четверка людей.

   - Пароль?..

   - "Слава Леберли!" - за всех ответил Георгий, сказал первое, что пришло в голову.

   Сторож, согласуясь с правилами игры, для порядка выдержал паузу, строго насупив брови, и вынес вердикт:

   - Ответ правильный. Проходите.

   По каменистым уступам, по какой-то козьей тропе, стали они карабкаться наверх. Сторож вернул свою задницу к жаровне с тлеющими углями. Георгий слышал, как он накручивает ручку полевого телефона и кричит в трубку: "Але! Але!.."

   К блок-посту они вышли с заранее поднятыми руками. Из-за бетонных глыб, нагроможденных в высоту, высунулся предупрежденный сторожем милиционер и велел всем остановиться. Потом приказал Георгию: "Иди сюда".

   Георгий подошел и остановился так, чтобы видеть и свою группу и постовых. Милиционер, который его позвал, стоял возле импровизированной бетонной стены и, расставив ноги, справлял малую нужду. Рядом с ним справлял нужду еще один милиционер. Георгий ждал, когда стражи выссутся, испытывая острое чувство унижения. А те, не спеша журча струями по бетону, весело продолжали свой разговор между собой, начатый еще в помещении блок-поста. Там вообще было весело, горел яркий свет, слышались мужские пьяные голоса и веселые повизгивания девиц.

   Наконец они закончили свой физиологический процесс, потрясли членами, заправились. Сразу же занялись задержанным.

   - Откуда здесь оказались? - спросил первый милиционер, подойдя вплотную и быстро, ловко так, обыскал Георгия, вернее прощупал, словно погладил. Очень мягкий обыск произвел. За это Георгий даже простил ему свое унизительное ожидание.

   - С того берега, - чистосердечно признавался задержанный, - лодочник перевез нас... Спасаемся от бомбежки...

   - Документики... - потребовал милиционер.

   - Вообще-то я местный, свой... - говорил Георгий, протягивая бумаги.

   - Свой, говоришь... - пробормотал милиционер, разглядывая печати и фотографию Георгия и сравнивая ее с оригиналом.

   Второй милиционер поманил к себе оставшуюся группу беженцев. Те подошли и стали перед его настороженным взором. Первый милиционер сразу потерял интерес к Георгию, вернул ему документы и воззрился на Ингу. Его руки потянулись к ней. "Если он коснется ее груди своими грязными лапами..." - подумал Георгий, бледнея, и докончил фразу не словами, а яркими образами: он срывает с плеча милиционера небрежно висящий АКМ. Две коротки очереди, враги падают, конвульсивно дергаясь под пулями. Потом длинная очередь по сияющему окну... И - гранату туда, где визжат голоса и разбиваются падающие на пол бутылки. Хер-р-р-рак!!! И все разлетается к чертовой матери...

   Георгий шумно перевел дух. Нет, на самом деле будет все не так, все будет проделано крайне неловко, ведь он морально не готов убивать людей... А потом с ним расправятся. Очень больно и очень жестоко. И в конце - смерть.

   - Скажите, пожалуйста, - сказал Георгий, отвлекая милиционера от Инги, - что за заварушка случилась?

   - А хрен его знает. Тарелочки грёбаные опять поналетели... - сказал живой милиционер и, так и не притронувшись к вожделенным женским формам, махнул рукой: - Ладно, топайте отсюда по-скорому...

   Женщина в платке вытащила пальцы из ушей мальчика, которыми она перекрывала слух ребенку, пока говорили взрослые дяди, рассыпалась пред стражами в любезности. "Звините, ребятки, - говорила она, - звините, что потревожили... Но там такое творилось..."

   - Так им и надо, паразитам, - сказал первый страж, похохатывая.

   - Верно, - согласился второй, - пускай этих блядских буржуев потрясет маленько, а то больно гордые стали...

   И, смеясь, они удалились к своим оставленным боевым друзьям и подругам.

  

   С благосклонного разрешения представителей власти, группа беженцев взошла на самый верхний ярус набережной и углубилась на территорию Леберли. Георгий, можно сказать, был у себя дома. Куда направятся женщина с мальчиком, его как-то не заботило, но, прощаясь с ними, Георгий счел нужным сказать ребенку, державшему свою чудовищную книгу под мышкой.

   - Ты читал о приключениях Буратино?

   - Нет, - сказал мальчик.

   - Я так и думал. Почитай. Гораздо интереснее и полезнее, чем эта твоя буддийская ахинея.

   - А вы знаете, что такое "Лепидодендрология"? - задал вопрос мальчик, без запинки произнеся последнее слово.

   Георгий смущенно поднял плечи и отрицательно покачал головой.

   - Я так и думал, - не без ехидства сделал вывод пацан. - Это раздел ботаники. Почитайте, наверняка вам пригодится, когда начнутся ваши приключения.

   - Какие еще приключения?

   - Кармические.

   - А-а, ты опять за свое...

   Георгий понял, что форма сознания этого ребенка уже отлита и затвердела. Перевоспитывать его поздно.

   - Звините нас, - говорила тетка, прощаясь, и уже в отдалении слышался ее голос: "Вот отдеру тебя ремнем, будешь знать, как со взрослыми разговаривать..."

   - Ну что, идем ко мне? - сказал Георгий преувеличенно бодрым голосом, чтобы затушевать смущение. Он вопросительно взглянул на подругу, и бледность ее лица поразила его.

   - А куда?

   - В Котош...

   - С ума сойти, слишком далеко. Я устала.

   - Хорошо, давай присядем на лавочку - отдохнем, дождемся, пока не пойдет транспорт.

   - Нет. Переждем у моей подруги. Она тут рядом живет.

   Перспектива для Георгия была мало прельстительна, но более разумна: в такой час сидеть на набережной - опасно.

  

  

   Они вошли почти в такой же сквер, что и на правом берегу, только этот был шире и не так ухожен. В одном месте уже бесполезно горел фонарь и бледный его свет был особенно унылый. Проходя через его тусклую ауру, туман обращался в бисер дождя.

   По безмолвным аллеям, меж древних стволов кленов и лиственниц, двигались они, как тени. Инга старалась не стучать каблучками по бетонным плиткам. Художник даже в эту минуту примечал краски кленовых листьев на палитре мокрой дорожки.

   В одном месте на набережной стоял танк, замаскированный под памятник танку. Инга и Георгий с опаской обошли его стороной, продираясь через жасминовую заросль и цепкие ветки акаций.

   Наша парочка перебежала улицу, через всю ширину которой протянулся надутый узким парусом транспарант. "Любовь - это орудие совершенствования расы" было написано на нем за подписью Голощекова, хотя это была цитата из П. Успенского.

   Проходя мимо старого двухэтажного здания государственного банка Литавии (ныне Народный Банк Леберли), Георгий оглянулся, выискивая глазами то самое окно на втором этаже.

   Андрей служил в этом банке инкассатором. И как-то в один препакостный вечерок глухой осени взял да и покончил все счеты со своей жизнью, причем сделал это именно в здании банка. И что позорнее всего - в туалете. Эту деталь Георгий никогда не упоминал, если доводилось сообщать знакомым о смерти брата, а проходя мимо здания банка, старался не смотреть на пыльное, никогда не мытое окно этой комнаты. Оно было одно такое среди ряда чистых окон второго этажа. И эта грязь ложилась единственным темным пятном на светлый образ брата.

   Впрочем, не единственным... Еще удручало одно обстоятельство, что брат, уж коли на то пошло, не воспользовался оружием, как подобает мужчине - ведь при нем был револьвер, безотказное оружие, - а повесился. Повесился на поясе от пальто. Андрей так спешил, что не приладил петлю как следует. Под тяжестью тела пластмассовая с острыми краями пряжка пояса впилась в кадык и сломала его. Потом, когда Андрей умиротворенно возлежал в гробу (Георгий причесал брату волосы старой расческой с поломанными зубцами), галстук, стягивающий ворот рубашки, был прилажен так, чтобы скрыть ужасную ссадину на шее. Это заботливо, будто собирая сына в дальнюю дорогу, сделала мама. Прилетев на похороны, она тихо, безудержно и безутешно плакала, заливалась слезами с момента получения страшной телеграммы. Так и отбыла обратно, еще больше огорченная, когда жена Андрея настояла на захоронении тела мужа в Каузинасе, не дав согласие на перевозку его на родину, как того хотела мать Георгия.

   Андрей не оставил никакой предсмертной записки, где объяснялись бы мотивы, побудившие его сделать ЭТО. С тех пор минуло более десятка лет, но для матери Андрея поступок сына так и остался навсегда необъяснимым. Георгий же полагал, что знает причину, вернее совокупность причин. Они на поверхности: всевозрастающая тяга к алкоголю, вечная нехватка денег, настойчивые требования жены, дать семье как можно больше средств к достойной жизни в буржуазной Литавии, надвигающаяся старость (ему уже было 28!), а он всегда хотел быть молодым. И, конечно, неудовлетворенные амбиции. Время уходит, а он все бегает с пистолетиком, красуется в джинсовом костюмчике (этакий ковбой!) перед девочками-кассирами. Но то, что было хорошо и здорово в молодые годы, теперь вызывало лишь глухое раздражение. Кое-кто - и таких немало - в его годы уже получили солидные должности: кто - управляющего, кто - зама, кто - завотделом, на худой конец, - начальника смены; а он все тот же мальчик на побегушках. Стыдно, горько и обидно.

   А главное, нет любви! Любви с большой буквы, о которой он мечтал... о которой тайно писал стихи... И уже ясно просматривается финишная прямая: лысина в 30 лет, семейные скандалы, становящиеся день ото дня все истеричнее, и осознание полной своей несостоятельности. В самом широком смысле этого слова (Служба в ракетных войсках не проходит бесследно для мужского организма). Сам Андрей свои неурядицы сводил к одному: "Они зажимают меня по национальному признаку, расисты поганые...", говорил он в пьяном виде, и просил у Георгия одолжить ему немного денег. Но это была неправда. У руководства банка Андрей был на хорошем счету. Через год его хотели сделать начальником отдела. Просто Андрей запутался в обстоятельствах психического свойства, отягощенных семейными неурядицами. В конце концов он просто возненавидел этот мир страданий. И "УШЁЛ".

  

   Много позже Георгий реабилитировал брата в отношении его способа "ухода". Как выяснилось, брат все-таки пытался стреляться, но сделал это почему-то на маршруте, в машине, при своих коллегах. Они уже "взяли" последнюю сберкассу и возвращались в банк. Были выпивши (после выходного дня поправка здоровья). Тут Андрей и сорвался. Видимо, в машине произошел откровенный разговор, результатом которого стало бурное излияние его душевной боли с похмельной истерикой. Он приставил наган к виску и хотел нажать курок, но ребята вывернули ему руку. Револьвер, однако, все же выстрелил. Пуля пробила несколько сумок с деньгами. Оружие у неудавшегося самоубийцы отобрали, намяли ему бока, пригрозили подать рапорт. Кому охота ездить с безумцем, который размахивает заряженным револьвером в тесной кабине.

   Видимо, в тот роковой день мысль о самоубийстве Андреем завладела основательно. После инцидента в машине, он стоял на втором этаже банка и смотрел в лестничный пролет, высота была явно мала. Снизу его заметил начальник, спросил: "Что ты там делаешь?"

   Андрей вымученно отшутился. Затем сходил в алкомаркет, купил бутылку коньяка и опять вернулся в учреждение. Так обстоятельства загнали его в ту грязную комнату. И все-таки умирать было страшно. Следователь, который разбирал это дело, поведал, что Андрей Колосов долго стоял в туалете с петлей на шее, с бутылкой в руке. Прихлебывал из горлышка и набирался смелости, а может, быть, тайно надеялся, что кто-нибудь войдет и вторично спасет его от самого себя. Но никто не шел, смена закончилась, сотрудники разъехались по домам, оставалась только охрана...

   Уже было выпито две трети бутылки. Андрей был сильно пьян, худощавый, он пьянел легко, быстро, а тут еще на голодный желудок... Он стоял, качался, качался, менял опорную ногу - и вдруг вырубился. Дальше - темнота.

   Могилу Андрея Георгий посещал редко. Она находилась в 30 километрах от города, за рекой Калмой, на Северном кладбище, вблизи военного кладбища, где похоронены русские солдаты, павшие во время освобождение Каузинаса от немецко-фашистских захватчиков.

  

   Скорбная же тень брата всегда сопровождала Георгия, как своя собственная. От этого призрака никуда не денешься. Некий укор совести всегда будет колоть душу, тяжелым крестом довлеть над ним. Вероятно, Андрею можно было как-то помочь? Главной своей виной Георгий считал то, что именно он сманил брата, позвал в эту чужую страну, когда брат, будучи в армии, с ним переписывался. Возможно, ДОМА, в России, этого бы с ним не случилось...

   Наконец они вышли к жилому строению, окруженному деревьями. Еще одно привидение: очаровательный уголок, кусочек старого мира, осколок серебряного века.

  

  

  

   Глава третья

  

   ДОМ

  

   Что за странный дом,

   Что за люди в нем...

   Образа и те перекошены...

  

   В. Высоцкий

  

   1

  

   Дом находился в глубине обширного двора, обнесенного старинной оградой - снизу каменной, сверху чугунной. Внутри, вдоль ограды, высились деревья, и ни какие-нибудь там дурные тополя, а благородные липы. Особняк в два этажа по виду был старинным, дореволюционной постройки, с фальшивыми колоннами по фасаду. За свою долгую жизнь этот дом тоже видывал многое. В советскую эпоху кому-то показалось, что высокие полуовальные сверху окна слишком велики. Проемы заложили кирпичом и вставили рамы по тогдашнему стандарту, от чего казалось, будто дом близоруко прищуривается.

   За темными стеклами колебались огни свечей.

   Они взошли на низкое скрипучее крыльцо, на котором некогда, быть может, топтался какой-нибудь титулярный советник, не решаясь тронуть бронзовую ручку дверного молотка. Ручка позеленела от времени, "это уже был труп ручки, но когда-то она, несомненно, щегольски блестела на солнце, радуясь жизни". Вещи, как люди, стареют и умирают.

   Инга толкнула незапертую дверь. Коридор. Тьма египетская. Потом блуждающие огни приплыли из глубины дома. Кто-то нес подсвечник с тремя горящими свечами. "Ах, Инга! Как я рада!.. - чмок, чмок. - А я вас еще в окно увидела..." - "Марго, это - Георг, он художник... Маргарита Евграфовна, моя подруга, баронесса". - "Да неужели? Польщен... Очень рад встрече..." - "Для меня тоже большая честь, принять человека художественного дарования! Не смущайтесь... Однако пойдемте же... Я приношу свои извинения за темноту. Представьте, у нас отключилась электроэнергия. Я звоню в электрическую компанию и предъявляю им претензии, а они отвечают - война. Я говорю им: меня не касается - война там у вас или мир. Я исправно плачу по счетам, извольте и вы выполнять свои обязательства. Скажите, я не права?" - "Безусловно, вы правы, баронесса, это неслыханное безобразие". - "Вы очень милы, ну пойдемте же, я вас представлю гостям..." - "Ни в коем случае! Не люблю китайских церемоний, желаю оставаться инкогнито...". - "Ну, как знаете, прошу..."

   И они двинулись по темному коридору в круге неверного света. Под руки, расставленные на всякий случай, все время лезли чьи-то плащи, висевшие на вешалках вдоль стены, под ногами иногда звякали пустые бутылки. Георгий наступил на что-то мягкое, показавшееся крысой, гадливо отдернул ногу и чуть не упал. Однако в метущемся пламени свечей он успел разглядеть, что это был всего лишь домашний шлепанец. Художника поддержали и направили в ту сторону, откуда пахло спиртным, пряным дымком американских сигарет и слышалась русская речь.

   Под руки с женщинами он вошел в большую гостиную. Наконец-то можно было расслабиться и не беспокоиться за свой лоб или получить травму ноги. В разных местах великолепной гостиной стояли антикварные канделябры с зажженными свечами. Отблески живого огня придавали лицам собравшихся здесь людей некую романтическую загадочность. Публика была самая разношерстная. Мужчины в добротных костюмах. Дамы, в туалетах весьма приятных для глаз, сияли бриллиантами и красотой. И тут же находилась парочка не разбери какого пола в молодежном прикиде, похожем на клоунский наряд.

   Большинство расположились на диванах или в креслах. Богема, не богема... или нувориши? Черт его знает, что их связывает вместе? Все перемешалось в этом собрании, безусловно претендующим называться благородным. Прямо-таки салон Анны Шерер, не иначе. Эта Марго с любовью изображала некую grande precieuse - хозяйку светского салона, как говорят французы, "царящую в золоченой гостиной и блеском ума чарующую поэтов, вельмож, паломников".

   У дальней стены гостиной стоял большой раздвижной стол с расположенными вокруг него стульями с высокими спинками. На столе красовалась разнообразная закуска и выпивка, наверняка привезенная контрабандой из России. За столом сидела только одна персона - женщина солидных габаритов. Волосы ее, крашенные перекисью водорода, были коротко острижены и мелко завиты. С энтузиазмом людей, любящих хорошо поесть, она поглощала разнообразную снедь, хищно поблескивая золотой фиксой. Другие люди, как уже было сказано, предпочитали более комфортные, интимные места, чему способствовало наличие возле диванов одного, а иногда и двух журнальных столиков, которые могли использоваться, и использовались как трапезные. Кстати о еде, в столь неопределенный час суток, даже Остап Бендер, наверное, не смог бы определить - поздний ли это ужин или ранний завтрак.

   Невольно оказавшись в центре внимания, Георгий ощутил себя человеком, пришедшим в баню, у которой раздевалка - через дорогу. По своей природной нелюбви к обязательной, шумной и фальшиво-любезной процедуре представления новичка хозяевам квартиры и гостям, он мечтал сейчас только об одном - скользнуть на диванный уголок в наиболее темной части гостиной. Вот хотя бы туда, где на мощной тумбе, закрытый вышитой скатеркой, дремал жирный черный котяра.

   Гость с облегчением вздохнул, когда Инга сказала:

   - Мы посплетничаем с Марго, так что я оставлю тебя минут на десять, а ты посиди пока...

   - Да, располагайтесь, голубчик, где вам будет удобно, - хозяйским жестом Марго обвела комнату рукой.

   Георгий устремился к выбранному месту, ступая по мягкому ковру. Тут он на секунду замешкался, решая вопрос: снимают здесь обувь или нет? Но, увидев, что все сидят в обуви по европейскому обычаю, быстро пошел к выбранному месту, слегка пригибаясь, как будто пробирался по рядам в полутемном зале кинотеатра.

   К счастью, никто не обратил на него внимания, за исключением субъекта, что оказался рядом. Это был крепкого сложения, некогда красивый мужчина неопределенных лет, со светлыми волосами, которые слегка курчавились возле шеи - признак физической силы. У него были холодные, нордические глаза, крепкий подбородок, но довольно вялый рот, словно перезрелая малина. Прибалтийская бородка с пшеничными усами обрамляла неестественно красные губы.

   На лице бородача была написана тайна, может быть даже государственная. Бывают, знаете ли, такие люди с загадочным выражением лица, словно им известно нечто такое, о чем все остальное человечество узнает лишь спустя столетия, когда рассекретят некие архивы. Или в самом примитивном варианте такие люди прячут скелет в шкафу.

   Вот и хорошо, подумал Георгий, по крайней мере, такие типы в большинстве своем - молчуны и философы. "Давно знаком с ней?" - неожиданно подал голос бородач и кивнул головой в сторону двери, через которую удалилась Инга с хозяйкой дома. Он говорил тонким, надтреснутым голосом, с тембром, никак не характерным для его комплекции. "С кем?" - вскинулся гость. "С Ингой", - уточнил бородач. Георгий ответил, что недавно. "Ну и как она как баба?" - "Мне нравится", - ответил Георгий, чувствуя нарастающее в себе раздражение и неловкость от обсуждаемой темы. Все-таки расспросов избежать не удалось, молчун оказался болтуном. Да еще и фамильярным.

   - Она всем нравится, - сказал бородач, криво, с ленцой, ухмыляясь. - Только не обольщайся на ее счет. Непостоянна. Сегодня у неё одно на уме, завтра - другое, а послезавтра вообще несусветное что-нибудь выкинет. К тому же, она совершенно не разбирается в людях.

   - Откуда вы это знаете? - В голосе Георгия прозвучала обида и вызов за эту явно двусмысленную характеристику. - Ну, мне ли не знать своей жены. - Он налил себе в рюмку коньяку, смачно выпил и потянулся к закуске. Под тонкой тканью рукава его дорогого костюма перекатился напряженный бицепс.

   "Так... только этого мне не хватало, - подумал Георгий, холодея. - Дрянь, провокаторша... На кой ляд она притащила меня сюда?!"

   Он не стал прятать глаза и прямо посмотрел в пьяное лицо ЕЕ мужа ("Если бы ты знал, какой он гад!") и сказал спокойным голосом: "Это у вас мода такая - знакомить любовника с мужем?" - "Как тебе сказать... давно устоявшийся модус вивенди, - ответил тот, вкусно закусывая. - Заметь, я веду себя цивилизованно..."

   Он говорил это в небрежно-ленивой манере, с улыбочкой, которая создавала впечатление, что он либо презирает вас, либо просто высмеивает. Губы его лоснились от жира. Георгий представил, как эти пухлые красные губы целуют Ингу, и его замутило.

   - Мы с вами уже на "ты"?

   - А разве нет, о, названный брат мой по общей постели?

   Грузным корпусом он вторгся в личное пространство Георгия и выжидательно приподнял бровь. От него пахнуло, кроме спиртного, дорогим одеколоном и натуральной кожей с легким запахом креозота, хотя ничего кожаного на нем не было, кроме начищенных до блеска черных туфель.

   Георгий хотел было послать непрошеного собеседника куда подальше, чтобы он там поучился вежливости. Но, во-первых, у бородача довольно нагло оттопыривался борт пиджака, что свидетельствовало о наличии у него в перепревшей подмышечной кобуре "Тульского Токарева". Того самого! А во-вторых, как ни крути, а Георг крепко перед ним виноват. Каким бы плохим ни был бородач, но он - законный муж Инги. Стало быть, имеет право на сатисфакцию, хотя бы в виде ответов на свои вопросы. Георгий сквозь зубы буркнул свое имя.

   - А позвольте полюбопытствовать, о Вашей национальной принадлежности?

   Конечно, подумал Георгий, теперь это самый важный вопрос, вопрос жизни и смерти.

   - По отцу я - русский, а по матери - болгарин, - ответил Георгий, вынужденный пуститься в объяснения. - Славянин в общем, но себя считаю русским.

   - Каким же ветром вас занесло в мою Прибалтику?

   - Сюда приехал... как бы это сказать... в поисках европейской свободы.

   - Разве в России вас зажимали? - сказал муж Инги, доставая из кармана пачку сигарет "Rothmans".

   - Видите ли, - совсем разоткровенничался Георгий. - Я - художник. Порой миграция художника неизбежна. Очень часто для него родной город - тюрьма. Так Леонардо, у которого в своем родном городишке не было никакой перспективы, перебирается из Винчи во Флоренцию, а когда и там не получает признания, уезжает на долгие двадцать лет в Милан, фактически бежит за границу.

   - Скромность вам к лицу... - едко заметил бородач.

   Он прикуривал, ехидно улыбаясь этой своей гаденькой улыбочкой.

   - А может, вы русский шпион? Из России?..

   - Ну, знаете ли... - прыснул невеселым смешком Георгий. - Я ведь не спрашиваю вас, что делает стопроцентный ариец, бывший сотрудник литавской контрразведки в обществе "этих проклятых русских оккупантов"?

   - "Бывший..." - язвительно повторил бородач. - Вы, я вижу, обо мне хорошо осведомлены. Понимаю, Инга наболтала вам.

   Муж Инги глубоко затянулся сигаретой и продолжил разговор, неожиданно перейдя на официальный тон, к которому, очевидно, имел привычку, отчего любопытство его приобрело казенный оттенок, а беседа стала больше походить на допрос.

   - Стало быть, Георгий... Помню, помню такое имя... А фамилия ваша, случайно, не Колосов?

   - Так точно, - почему-то по-армейски ответил Георгий, чувствуя себя подследственным, и задал наивный вопрос подследственного: - А откуда вы знаете?

   - Мы внимательно читаем прессу, - ответил бородач и не стал уточнять, кто такие "мы". - Ведь это ваша статейка была напечатана в газете "Комсомолец Прибалтики" за такой-то год. Вы там призывали русское население объединяться, бороться за права гражданства... И дописались до того, что требовали разделить столицу Литавии путем политического отделения Левого берега от Правого. А это, знаете ли, призывы к сепаратизму.

   Георгию вдруг стало душно. Он достал платок и вытер мокрый лоб, Подумал, что этот жест бородач примет за испуг. Ну да, было неприятно такое слышать от работника службы безопасности, хотя и бывшего.

   - Не привирайте, я не призывал к сепаратизму, - Георгий решил, что наступление - лучшая форма защиты. - Да и когда это было!... и в политику-то я не лез...

   - Это точно, - согласился бородач, - Вякнули и слиняли. А ведь могли возглавить движение. Вас многие поддержали.

   - Я не пойму, то ли вы меня одобряете, то ли порицаете...

   Георгий решился, наконец, спросить этого гестаповца, с какой целью он ворошит угасшие уголья, какого рожна ему, бородачу, надо... но вдруг расфокусировал взгляд и через голову этого надоедливого типа и через открытую дверь в смежную комнату увидел там стоящий у стены гроб, обтянутый черной материей с белыми рюшками. У них, оказывается, похороны, подумал Георгий, а я... Я тут, как пятое колесо в телеге...

   Но поведение гостей вовсе не напоминало поведения людей, пекущихся об уважении к памяти покойного. Сквозь туман сигаретного дыма слышались чмоканья поцелуев, которым предавалась джинсовая парочка. В противоположном углу гостиной кто-то ржал, как ишак: "и-а-иа-ха-ха-ха!" Тренькала гитара. Человек с лошадиным лицом и соответствующими зубами играл и очень плохим голосом пел что-то - то ли из раннего Розенбаума, то ли из позднего Галича. "А может, хозяйка чудит, - предположил Георгий, - спит в этом гробу, как Сара Бернар..."

  

   Из комнаты с гробом доносились весьма двусмысленные звуки: прерывистое дыхание, громкий шепот, возня какая-то. "Ну, скоро ты?.." - спросил женский голос недовольным тоном. В ответ раздалось уханье, похожее на совиное.

   - Может быть, вас интересует один вопрос? - произнес докучливый сосед на ухо Георгию так, что тот от неожиданности вздрогнул.

   - К-какой вопрос?

   - Зачем я копаюсь в делах давно минувших дней?..

   - Ну так зачем же вы копаетесь? - раздраженно спросил Георгий.

   - Тогда, 10 лет назад, на Колве-юле в Доме Правительства, вами всерьез заинтересовались. Ваши призывы наделали много шуму, подняли волну читательских откликов самого противоречивого толка. Стоило вам только шевельнуть пальцем, и вы могли бы возглавить общественное движение за гражданские права русского населения Литавии. Но вы вякнули и замолчали. Однако на Колве-юле переполошились. Они ведь там не знали, что вы просто балабол. Вас принимали всерьез. Они до судорог боялись этих протестов, всех этих немытых русских писателей, припадочных русских художников, обкуренных русских музыкантов...

   Казалось, от возбуждения у бородача из глаз посыплются искры, искры ненависти. Но он быстро взял себя в руки.

   - Ну, так вот. В нашу Контору на вас пришла ориентировка, а мне поручили это дело разрабатывать. Был поставлен вопрос о вашей ликвидации. И вопрос этот был решен в положительном аспекте...

   Георгий весь взмок, словно оказался в сауне.

   - Угадайте, кому поручили исполнить приказ о ликвидации?..

   - Судя по вашей довольной физиономии - вам... верно?

   - Угу. - Муж Инги победоносно взглянул на конфидента. После чего затушил докуренную сигарету в пепельнице, словно раздавил гадкое насекомое. - Ну, потом начались события, которые вынесли на поверхность этого выскочку, Адама Голощекова, и уже стало не до вас

   Георгий облегченно вздохнул.

   - Н-да... Но самое забавное в этой истории не это. - Бородач выдержал драматическую паузу, как в телевизионной игре на миллион, паузу, от которой можно было упасть в обморок от недостатка кислорода. - Самое забавное здесь то, что приказ о вашей ликвидации не был отменен.

   Георгий весь замерз, словно голый вышел на мороз.

   - Это какой-то идиотизм... махровый вздор! - Художник от возмущения с трудом подбирал слова. - Уже прошло черт знает сколько лет, целое поколение сменилось... Уже многих и на свете-то нет, из прежнего правительства, кто отдавал преступные приказы!..

   ...- Но я-то еще существую! - злобно прошипел Ланард. - Или вы полагаете, что слово офицера, офицерская честь уже ничего не значат?!

   - Послушайте, вы пьяны...

   - Но заметьте, веду себя цивилизованно.

   - Мне действительно повезло, - сказал Георгий.

   В комнатке с гробом кто-то ухал все громче и громче и, наконец, замолчал после долгого протяжного стона. Заскрипели пружины кровати, из комнаты вышла и направилась в ванную тощая рыжая девица в одной комбинации на голое тело.

   Притончик еще тот, подумал Георгий, сгорая от стыда. Сборище психопатов и развратником. Он встал с дивана, выискивая глазами Ингу, с намерением дать понять ей, что уходит. "Мужней жены" нигде видно не было, и он вновь один пересек гостиную, стараясь ни на кого не глядеть и держать голову прямо. Тут, возле двери, ведущей в коридор, они его и поймали.

   Марго и Инга схватили гостя под локотки с двух сторон и, несмотря на неудовольствие, выражаемое им, потащили его к столу. Их энергичными стараниями он был посажен за стол, после чего они стали усиленно его кормить и поить. А, черт с ними, все равно идти рано, подумал Георгий, когда тепло от выпитых подряд двух рюмок водки разлилось по телу. Горячая нога Инги прижалась к его ноге, и ему стало совсем хорошо.

   Из комнаты с гробом вышел, пошатываясь, некий типус лет сорока отроду, с брюшком. Он был небрит и неопрятен. Весь его наряд состоял из черной майки с фотопортретом Адама Голощекова и легкомысленных трусов типа "бермуды", спускавшихся ниже колен. Огладив брюшко и пегие свои волосы, тип уселся за стол, к счастью, за противоположный от Георга край.

   - А, Кодя! проснулся, филин ты наш!.. - заржал человек с лошадиным лицом, бросая гитару, музыкально загудевшую от удара. - Ты всегда так ухаешь?

   - Нет... - тряхнул пегими патлами новый персонаж этого паноптикума, наливая себе в рюмку прозрачной жидкости из импортной бутылки, - только когда... воспаряю на крыльях любви... хы-гы-гы... глоп-глоп... уф! - Он шумными глотками выпил рюмку и с урчащим мяуканьем отправил в рот сочный, отливающий жемчужным блеском кусок семги.

   - Вот погоди, узнает про эти твои воспарения разлюбезная твоя Лариса, она те крылышки-то обкорнает... - шутливо пригрозил гитарист длинным кривым пальцем.

   - У! мегера... - поморщился тип и тоже погрозил пальцем - толстой волосатой сосиской. - Ты смотри... ты человек божий или хрен в рогоже?..

   - Ну ты, беспарточный... - заржал гитарист, опять хватая гитару, и дребезжаще брякнул басовой струной в до-мажорной тональности.

   Рыжая девица вышла из ванной, вновь продефилировала под носом у гостей в своей черной комбинации, скрылась в гробовой комнате, через малое время вышла оттуда и уселась на диване против стола. Она посмотрела на Георгия пристальным птичьим взглядом. Левый уголок ее тонкогубого рта то ли презрительно, то ли иронически приподнялся и стал подрагивать. Рыжая закурила черную сигарету "More" и весьма демонстративно закинула ногу на ногу (довольно-таки стройную). Георгий спокойно оглядел ее с тем же вызовом, отметил, что рыжая надела трусики, но бюстгальтер не нашла или вообще его не носила, по причине почти полного отсутствия бюста. Поглядев на девицу вторично, Георгий понял, что ошибся: на рыжей была надета не комбинация, а новомодное платье, которое, впрочем, ничем от нижнего белья не отличалось. "Рыжие бабы блудливы как козы", - изрек он про себя избитую истину.

  

   2

  

   - Георг, - обратилась к своему новому гостю хозяйка салона, - хороши ли ваши картины? Господа, он художник... Мне так хотелось бы их увидеть!

   - Приходите на выставку в цех номер 5 завода им. "Ш". кое-что увидите, - ответил художник.

   - О, так у вас выставка? Персональная?

   - К сожалению, нет, баронесса... Это очень трудно устроить. Нужны связи, нужны деньги...

   - Вот что, голубчик мой, вы как-нибудь на днях со мной свяжитесь, я попытаюсь вам помочь, - покровительственным тоном произнесла Марго, и неизвестно откуда достав, протянула Георгу глянцевую картонку. - Вот моя визитка.

   - Премного благодарны, - грубоватым голосом нигилиста Базарова ответствовал художник.

   - А вы какой жанр предпочитаете? - продолжала спрашивать хозяйка, не обращая внимание на тон собеседника, занеся его, как человека искусства, в разряд enfant terrible - озорников, которым прощается многое.

   - У него отличные женские портреты выставлены, - ответила за художника Инга, - мне очень понравились. Мы, кстати на этой выставке и познакомились... И он обещал написать мой портрет, так ведь, Георг?

   - Обязательно напишу... в обнаженном виде, - сказал Георгий, с вызовом посмотрев на бородача.

   - Тогда уж и мой напишите, - сказала Марго, всерьёз возбуждаясь, даже покраснела.

   Другие дамы тоже пожелали иметь свои портреты кисти Георга Колосова.

   - Вас просто засыпают заказами! - воскликнул пожилой человек в форме министерства народного образования, по виду директор гимназии. - Вы, наверное, хорошо зарабатываете?

   - Когда как, - уклончиво ответил художник. - Обычно перебиваешься с коньяка на хлеб...

   Публика рассмеялась шутке.

   - Занятия искусством не часто приносят сносный доход, - продолжил директор гимназии, - что весьма вредно для желудка существ, которым природой предназначено "пить нектар и питаться амброзией", по выражению Бодлера.

   - Господа, - поднимая рюмку, провозгласил патлатый в "бермудах", - предлагаю выпить за нового члена нашего кружка.

   Все, кто присоединился к тосту, подняли бокалы и выпили.

   - Я тоже был на этой выставки и могу засвидетельствовать, что картины Георга стоят внимания и денег, - сказал человек со старомодными бакенбардами и в столь же старомодном, но весьма приличном костюме-тройке. - Кстати! Презабавный случай там произошел...

   Заинтриговав публику, бакенбардист достал из кармана сигару, снял с неё целлофановую обертку, из другого кармана извлек щипчики и сделал сигаре обрезание.

   - Ах, не томите душу, ВиктОр! - пожаловалась Марго, - давайте же, рассказывайте.

   - Ну вот, значит, ходим мы, смотрим картины, вдруг! - Бакенбардист зажег спичку и стал прикуривать сигару с мокрым причмокиванием. - Угу... вдруг произошло смятение, заходят какие-то люди в одинаковых плащах, всех посетителей ставят к стенке...

   - Кошмар! - ужаснулась молодая дама с красивым, но глупым лицом. - Неужто террористы?

   - Нет, хуже... - успокоил публику бакенбардист, выпуская дым через ноздри. - Это была охрана нашего генерал-президента Адама Голощекова, а потом появился сам Адамчик. Зал разразился рукоплесканием.

   - Ну, еще бы, - презрительно сказал ингин муж. - Это всегдашняя рабская покорность русского народа.

   - Я бы с вами поспорил, - возразил человек с бесцветными волосами и близоруким прищуром альбиноса.

   - Да ладно, сиди уж там, - отмахнулся бородач. - Продолжай, Виктор, извини, что перебил.

   - Ну и что, президенту понравились картины? - спросила другая дама с жемчужными бусами.

   - Кажется, не очень, - ответил человек с сигарой - Адам оказался приверженцем классического реализма. А на выставке преобладали авангардистские картины в стиле сюр и абстракт. И только одного художника он похвалил. Вас, Георг.

   - Меня?! - Георгий от удивления даже отодвинулся вместе со стулом.

   - Именно вас. Вот, говорит, с кого надо брать пример.

   Теперь Георгий получил свою порцию аплодисментов.

   - Точно, точно. Хвалил. Особенно ему ваши обнаженные натуры понравились. Тонко, говорит, написаны, как живые! Там еще хохма вышла. Голощеков стоит возле секции, где ваши картины, и спрашивает: "Кто автор этих работ?" Вперед кидается какой-то малый...

   - Карелин, наверное, - догадался Георгий.

   - Не знаю, может быть, короче, он показывает свои картины. Адам на них покосился и ждет, пока вас найдут, а вас нет, тогда Адам говорит этому: "Скромней надо быть, молодой человек, хорошо, что я либерал, а то бы ты нарвался..." Охрана оттеснила этого Карелина, кулаком под ребра сунули...

   - Теперь, Георг, пойдете в гору, - сказала Марго. - Вас заметили. Теперь государственную мастерскую дадут, учеников, заказы посыплются... и вообще - известным станете. Теперь вам и моё покровительство не нужно. Но вы нас, смертных, там, на своем Олимпе, не забывайте.

   - Не нужна мне госмастерская, - легкомысленно отмахнулся Георгий. - Мне и дома неплохо пишется. И ученики есть... Веду студию живописи, неплохо плятит.

   - Ну и зря, - сказал патлатый, сходу переходя на "ты". - Видал мастерские напротив драмтеатра? Хоромы! Окна в три сажени... Станешь придворным художником, как тот Леонардо. Будешь портреты Голощекова писать, его супруги, ее любимой овчарки... Коня ему нарисуешь... с большим членом... ха-ха-ха... а сверху посадишь Адама...

   - Ужо ему! - зарычал Георгий. - Не желаю жить под пятой Медного всадника!

  

   Человек с сигарой взял со столика газету и углубился в чтение.

   - Что пишут? - поинтересовался директор гимназии.

   - Будто не знаете, - раздраженно сказал бакенбардист и запыхтел сигарой, весь окутавшись дымовой завесой, словно обиженный осьминог. - С тех пор как ввели цензуру, газеты пишут только про летающие блюдца, черт бы их всех побрал!

   - НЛО - это миф, - авторитетно заявил альбинос.

   - Примерно полтора часа назад, - совершенно серьёзным голосом сказал Георгий, - мы с Ингой были свидетелями, как мифическое летающее блюдце было сбито мифическим лучом, выпущенным с борта вертолета ВВС Литавии.

   - И это в то время, когда политическая обстановка напряжена до предела, - сказал директор гимназии.

   - Ну вас к черту с вашим занудством, политиканы проклятые! - взвыла рыжая Машка. - Давайте лучше танцевать! Мы должны отпраздновать такую победу!

   Она врубила магнитолу, и дом затрясся от ритмического топота десятков ног. По своей привычке к уединению, Георгий хотел было уползти куда-нибудь подальше, однако рыжая бесцеремонно сгребла его худыми, но сильными руками и заставила танцевать с собой. От рыжей остро пахло разгоряченной самкой. А может, она просто плохо помылась. Чувствуя себя клоуном в этой свистопляске, художник коварно обманул партнершу: станцевав только первую фигуру rock-cadril'и, во время одного из поворотов подсунул ей типуса в бермудах, а сам по касательной переместился из центра вакханалии и разгула на более спокойную периферию, приземлился на стул, стоящий возле стены рядом с большим фикусом, который рос в кадке. Решил, что хорошо замаскировался.

  

   3

  

   Все отплясывали лихо. Георгий, нахохлившись, сидел над полупустой рюмкой и безучастно следил за тщетными попытками плодовой мушки выбраться из водочного озера. То ли с фикуса, то ли с горки бананов, громоздящихся в вазе на столе, занесло ее ненароком к нему в бокал.

   Чьи-то проворные руки скользнули по его плечам, и какая-то женщина голосом Инги прокричала ему в ухо: "Что ты сидишь, как на похоронах. Пойдем танцевать!" Георгий отрицательно помотал головой, и его оставили в покое. Он не любил раздельные танцы. Какой тогда смысл в партнере? Для кучи? Весьма сомнительное удовольствие. И вообще, разве это танцы... Где поэзия движения, искусство ритма и пластики? Никакого отношения к трясущимся и скачущим людям это не имеет.

   Мошка в рюмке перестала сопротивляться чуждой стихии и замерла. "Окосела, ядрена вошь... - подумал Георгий. - Вот жизнь: пей - не хочу!.. Давай, давай... борись, сопротивляйся, а то помрешь... Не хочешь? А ты прояви силу воли. У тебя есть сила воли? Нет? Жаль... Сдохнешь ведь. Уповаешь на чудо? Ладно, так и быть, будет тебе чудо".

   Георгий наклонил рюмку и осторожно слил водку в грязную салатницу. Пустую рюмку с мошкой поставил в бочку с фикусом. "Возвращайся в Эдем. Ползи на древо... Там тебе будет хорошо..."

   Георгий без закуски выпил еще пару рюмок водки, и его поволокло куда-то в сторону. Через мгновение он очнулся и обнаружил себя танцующим с Ингой. Их щеки соприкасались. Мягкие гибкие руки женщины обнимали его за шею. Динамики магнитолы изливали из себя какую-то слезливо-сладостную мелодию. Георгий держал в объятиях стройное тело партнерши, осторожно переступал ногами и старался не сбиться с ритма. Ему было хорошо с ней. И потому, он желал невозможного, - чтобы танец никогда не кончался. Он поцеловал подругу в мочку уха, потом прошептал:

   - Послушай, Инга, может быть, это прозвучит банально и не вовремя, но я хочу сказать тебе... что очень люблю тебя... и хочу, чтобы ты стала моей женой.

   - А чем тебе плохо так... - ответила Инга с нарочитой вульгарностью, чтобы скрыть волнение, но, быстро поняв, что взяла неправильный тон, поцеловала Георгия в щеку и прошептала: "Прости".

   - Понимаешь,- сказал Георгий, - надоело собирать крохи с чужого стола, урывать чужое счастье. Хочу своего, законного... Понимаешь?

   - Понимаю, - ответила она и прижалась к нему всем телом. - Я все отлично понимаю, но...

   - Я помню наш разговор, вчера на кухне... Если ты сомневаешься насчет денег, то обещаю - буду работать как проклятый, но тебя обеспечу.

   - Господи! Да не в этом же дело... Дело вовсе не в этом. Просто он не даст мне развода. Никогда. В этом деле он ревностный католик.

   - Ну кого сейчас этим всерьез напугаешь? В конце концов, есть суд.

   - Хо-го! Суд... Знаешь, какая это волокита. К тому же Ланард способен поднять такой скандал, который дойдет до вашего президента. При известной нелюбви Голощекова к разводам, меня вообще в Леберли не пустят. Ты ведь в курсе его высказывания: "Распад государства начинается с распада семьи".

   - Какое ему дело до семьи соседнего государства?

   - Голощеков последнее время делает вежливые реверансы в сторону правительства Литавии. В надежде, что они признают Леберли... И потом, даже если бы я сумела убедить суд, что желаю развестись именно с целью в будущем иметь детей... ты представляешь, сколько стоит сейчас развод?.. Прости, ты можешь подумать, что я слишком меркантильна... но сумма за развод действительно берется просто несуразная. У меня нет таких денег.

   - Ну о чем ты говоришь, - поморщился Георгий. - Словно речь идет о выкупе тебя из рабства. Неужели мы не найдем каких-то паршивых денег?

   - Где же ты их найдешь? Они на дороге не валяются.

   - Ну, ты хотя бы любишь меня?

   Молчание Инги было столь долгим и тягостным для него, что он уже и не надеялся услышать ответ, но ответ прозвучал: - Кажется, да...

   Музыка выдохлась, и гости расползлись по местам. Георгий сел с Ингой на диване, тесно, бедро к бедру, ощущая, как от нее идут теплые женские токи.

   Откуда-то появилась хозяйка, вошла своей порывистой походкой, тесно переставляя ноги, звонко-гулко похлопала в ладоши, привлекая к себе внимание.

   - А теперь, господа, - вскричала Марго, которая как истинная хозяйка дома не могла допустить, чтобы благородное собрание хотя бы на минуту заскучало. Игра, господа, финальная игра! "Слабое звено!"

   Взрыв энтузиазма потряс гостиную. Тип в джинсовом рванье так залихватски свистнул, что бедный кот, все время искавший тихих мест, подпрыгнул и, вздыбив шерсть на загривке, удрал на кухню.

   - Сегодняшний этап игры называется "Карусель смерти".

   Пока хозяйка дома делала объявление, Георгий, глядя на ее тонкие губы, легко представил Марго в садомазохистской кожаной сбруе, с хлыстом в руке.

   Словно прочтя его мысли, баронесса криво ему улыбнулась и подмигнула. Мелко семеня ногами, как гейша, она подошла к месту уединения влюбленной парочки.

   - Надеюсь, вы, как мужчина, - жеманничая, сказала она Георгию, поблескивая лукавыми глазками, - не откажетесь с нами играть.

   - Ну конечно, баронесса... - ответил Георгий и подумал, что эта Марго, с ее сексуальной манерой быстро и тесно переставлять ноги, - весьма пикантная особа, по внешности и фигуре подходит под разряд тех женщин, которых одна знакомая художница называла "постельными".

   Инга незаметно сжала ему руку и прошептала одними губами: "Не играй".

   - Я уже дал слово, - буркнул художник, чувствуя, как в душе нарастает беспокойство и раздражительность.

   - Ну, как знаешь... - заключила Инга и отвернулась.

  

   4

  

   Стол между тем подготовили к игре, перетащив его в центр гостиной и убрав с него все лишнее, то есть практически все. Потом были поставлены маленькие хрустальные рюмки по числу присутствующих мужчин, и, наконец, под всеобщие аплодисменты в центр композиции водрузили шикарную бутылку водки "Распутiнъ" с безумным ликом знаменитого старца на этикетке.

   Хозяйка дома, будучи выбранной ведущей в этой игре, виляя бедрами, как истинная постельная женщина, порывисто прошлась по комнате, остановилась в центре гостиной и после небольшой драматической паузы объявила: "Прошу дорогих гостей разойтись по комнатам: женщины - в petit salon, в малую гостиную, мужчины - в мой кабинет, или лучше в столовую, если будите дымить".

   Георгий прошел вместе с мужской компанией в столовую, она же кухня. Все сейчас же дружно закурили, кривя рты, пускали струи дыма кверху вследствие тесноты, хотя кухня-столовая была очень большой по сравнению со стандартной и, возможно, раньше вовсе кухней не являлась. Ехидно улыбаясь, как-то бочком к Георгию подошел муж Инги.

   - Не боитесь, что фортуна повернется к вам задом? - сказал он, стряхивая пепел на пол, устланный футуристической расцветки линолеумом.

   - Не вполне понимаю, на что вы намекаете, - сквозь зубы процедил художник.

   - Ты спрашивал, что я здесь делаю, в компании "этих русских оккупантов"? Я тебе отвечу. Понимаешь, сам я не могу решиться, а тут это практикуют... Вот я и хожу, на удачу... Да все как-то мимо проносит...

   - Загадками изволите изъясняться.

   - Расслабьтесь, приятель, и смените прокладку. Надеюсь, вы по достоинству оценили мою шутку на счет вашей ликвидации?.. Ха-ха-ха... Это моя маленькая месть. Заметьте, кстати, что я веду себя цивилизовано.

   Георгий манерно преклонил голову, в знак того, что он признает благородство своего визави, и отвернулся от неприятного лица, глянул на собравшихся. Альбинос сейчас весь как-то лоснился - то ли от пота, то ли от полуистерического возбуждения. Он нетерпеливо подскакивал на месте и преувеличенно громко хохотал, рассказывая анекдот человеку с лошадиным лицом. Последний и тут не расставался с гитарой. Слушал он брызгавшего слюной собеседника в пол-уха и, задумчиво склонив голову, длинными костлявыми пальцами перебирал струны. Бакенбардист и директор гимназии солидно молчали.

   Георгий заприметил бронзовую пепельницу в виде человеческого черепа с отрезанной макушкой, взял ее, поставил на подоконник. Потом открыл форточку, и струи дыма устремились наружу. "Бедный Юрик", - сказал Ланард и опустил кончик сигареты в пустоту металлического черепа. Не брезгуя замараться и терпя боль, он медленно шевелил ногтем и подушечкой пальца по огоньку, пока с него не упал весь пепел. Так стряхивают пепел садисты и люди, не боящиеся замарать руки в грязи, - подумал Георгий и взглянул на альбиноса, чтобы проверить свою наблюдательность. Многое можно сказать о человеке, наблюдая, как он стряхивает пепел. Альбинос, несмотря на свою внешнюю нервозность, стряхивал пепел аккуратно, стуча выпрямленным пальчиком вдоль сигареты. Хорошо воспитан, женственен, артистичен, потенциальный или явный педераст, - сделал вывод наблюдатель. Сам Георгий имел привычку стряхивать пепел решительным щелчком так, что иногда сбивал огонек. Значит, о нем можно было сказать, что он - человек волевой, решительный, но иногда склонен к импульсивным, необдуманным поступкам. Верны или ошибочны любительские психологические штудии Георгия, мы не знаем и спорить не будем.

   На снежно-белой вершине холодильника, стоявшего возле окна, подле горшка с комнатным цветком, сидел старый знакомый, недружелюбно поглядывая исподлобья на ворвавшуюся компанию. "Кыс-кыс-кыс", - сказал Георгий и погладил кота по большой черной голове. Кот норовил уклониться от непрошеной ласки и нервно стучал хвостом. Не выдержав фамильярности, гордое животное спрыгнуло на доску подоконника, декорированную под мрамор.

   Муж Инги грубо взял за шкирку любимца хозяйки, отодрал от подоконника и подвесил беднягу в воздухе.

   - У, какую пузень нажрал, боров! - сказал он, трогая живот кота другой рукой. - Жируешь, курва, на хозяйских-то дармовых харчах и в ус не дуешь, сукин ты кот... Ну-ка, покажи, есть ли у тебя яйца, или тебя кастрировали? Ага, есть... О какие! А что тогда тут лежишь? Бабу ищи...

   - Ланард, перестань мучить животное, - проворчал гитарист; оттянул басовую струну и отпустил ее как тугую тетиву лука: "бум-м-м-м", загудела струна.

   - Моа-аяв! - вякнул "боров" и крутанулся, чтобы мазнуть когтистой лапой обидчика, но Ланард оказался проворнее - вовремя отбросил кота. Тот шмякнулся на пол, на четыре точки, и умчался к "мамочке", задрав хвост трубой.

   Бородач посмотрел на свои руки и вытер их о полы пиджака.

   - Линяет, сволочь, - сказал он брезгливо, потом как бы вспомнив что-то, ударил себя ладонью по лбу и шагнул к гитаристу.

   - Федор! - сказал он, доставая из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынимая из него приличную пачку денег в гигиенической пластиковой упаковке. Это были литавские кроны.

   "Вот что у него там топорщилось, - сказал про себя Георг, - совсем не то, что я думал..."

   - Вот, Федя... Федор Дмитриевич... Самое время, думаю, расплатиться...

   Гитарист отрицательно покачал головой, не отрываясь от своего инструмента. Гуигнгнм с конскими ноздрями, как сказал бы Джойс.

   - Чудак, возьми, - настаивал Ланард, - здесь на 30 процентов больше обещанного первоначально, с учетом инфляции...

   - Я не продаюсь, - разлепил наконец губы гуигнгнм. - Отдай Никодиму, ему нужнее... на Машку истратит...

   - Если ты боишься насчет этого... то стерильность гарантирую. Только вчера снял со счета.

   При слове "стерильность" гитарист скорчил гримасу, будто его тошнит. Георгий смотрел на них и по какому-то странному наитию понимал то, что рационалист и логик не в состоянии был воспринять. "Лошадиное лицо" скоро умрет, подумал художник, с таким потусторонним лицом долго не живут. Ему ли бояться какой-то денежной чумы, когда он уже и так отмечен печатью смерти.

   Раздался мелодичный звон колокольчика. На пороге возникла хозяйка и позвала всех к столу. Заиграла громкая музыка, и мужчины, выстраиваясь друг за другом, двинулись в большую гостиную. Не останавливаясь, они замкнули кольцо вокруг игорного стола, на котором стояли все те же хрустальные рюмки, но теперь уже наполненные до краев водкой. Женщины стояли возле стен и хлопали в ладоши. Игроки прошли один круг, потом другой. "Что за хоровод они тут затеяли?" - раздражительно и недоуменно подумал Георгий. Музыка внезапно оборвалась на полутакте, и все замерли как вкопанные. Затем повернулись лицом к столу, и каждый сел на стул, возле которого он остановился. Георгий, как новичок, везде запаздывал. Наконец и он присоединился к компании и так же, как и все мужчины, поднял рюмку с водкой, стоявшую перед ним. Все опять разом встали, вскинули рюмки и прокричали: "Фортуна!", после чего влили водку в открытые рты и сели.

   Малопьющий Георгий хотел было направиться к столу с закусками, но сверху кто-то надавил на его плечо. Пришлось остаться на месте. Игроки сидели молча, выпучив глаза друг на друга. Георгий, как мог, несколько раз сглотнул, убирая изо рта противный водочный привкус. Он взглянул на Ингу, стоявшую в полумраке. Она смотрела на него, нервно сжав руки, в глазах ее застыл ужас.

   Вдруг гитара с музыкальным грохотом упала на пол, а вслед за ней свалился и гитарист. С противоположного конца стола Георгий мог видеть только неестественно согнутую руку и оскаленные в зверской усмешке лошадиные зубы. "Кончено", - сказал альбинос, прикоснувшись пальцами к сонной артерии выбывшего игрока. Все засуетились. Гитариста подняли, положили на диван, застеленный уже кем-то полиэтиленовой пленкой. Потом усопшего разоблачили из одежды, обмыли губкой его тощее тело с выпирающими ребрами и стали напяливать на него черный костюм. Из маленькой комнаты принесли гроб и водрузили его на стол, за которым только что происходила игра под названием "Карусель смерти". Человеку с лошадиным лицом не повезло. Это к нему своевольная Фортуна повернулась задом. Он оказался самым слабым звеном в этом собрании.

   Альбинос, который, как оказалось, был врачом, нервными штрихами стал писать протокол, свидетельствовавший о внезапной кончине от сердечного приступа Федора такого-то - человека и музыканта.

   Георгий тихо встал и на ватных ногах направился к выходу. Комната и гроб с покойником поплыли у него перед глазами. Атмосфера в помещении вдруг напрочь лишилась кислорода, и ему казалось, что если сию минуту он не вдохнет свежего ветра, то в этом безумном доме еще одним трупом пребудет. В темноте коридора он как слепой котенок тыкался по стенам, силясь отыскать выключатель или запоры двери, все равно что, лишь бы вырваться отсюда побыстрей.

   Ему помогли. Некто гибкий и стремительный, гоня перед собой ударную волну приторно сладких духов, слегка задел его бедром, и зажегся свет. Оказывается, свет был, может, и вовсе не выключался. Георгий сощурился от нестерпимого блеска хрустального бра, висевшего на стене, и увидел перед собой Марго - хозяйку этого сумасшедшего дома, постельную женщину, маленькую, глупую похотливую сучку, с куриными мозгами, любительницу забав, достойных курятника.

   - Ах! Георг, голубчик, что же это... вы, разве, уходите? - закудахтала она, чувственно дыша. - Покидаете нас? Жаль, жаль, очень жаль... - Вам не понравилось? Видите ли, здесь нельзя судить предвзято... Это ни в коем случае не надо рассматривать как жертвоприношение, скорее, как акт добровольного, героического самопожертвования... чтобы отвести беду от других. Вы понимаете? Вы должны понимать. Ведь вы художник, интеллектуал, а не какой-нибудь там заскорузлый обыватель. Это свежее веяние нового тысячелетия... Вселенская гекатомба... А, кроме всего, эта игра так возбуждает... - призналась хозяйка и декольте ее платья само собой поехало вниз. - Острота восприятия жизни возрастает неимоверно. Душевный подъем здесь сопоставим с наркотическим воздействием. После этого у мужчин наступает такая потенция... Я надеялась, что вы останетесь... - произнесла она, глотая сухую слюну, постельно улыбаясь, с лицом пастельных тонов.

   "Цирцея, - мысленно прорычал Георгий, пытаясь открыть замок. - Занимайся свинством со своими свиньями, заколдованными тобой".

   - Останьтесь, вы нас очень обяжете... Видите ли, нам нужен художник. Необходимо впечатать имя на траурной ленте. У нас уже все приготовлено: лак и золотая пудра...

   Георгий непроизвольно поднял руку, чтобы заткнуть тухлый фонтан ее красноречия. К горлу подступила волна острой ненависти к этому пауку в женском обличии. "Впечатал бы я тебе!..", - подумал он. Но рука опустилась, обмякли мышцы: разве возможно одной хлесткой затрещиной выбить из нее всю ту гадость и мерзость, что накопила она за свою жизнь.

   Другие руки коснулись его, и мягкий голос Инги сказал: "Пойдем, приляг, ты устал..." Георгий наотмашь ударил по этим рукам, показавшимся ему по-змеиному холодными, тянущими его в смердящую клоаку, и пошел к выходу. Тут раздался звонок в дверь. Хозяйка открыла ее, и на порог вступили двое.

   Это были грубые парни, пьяные в дым. На них была черная униформа, верхняя часть которой напоминала фрак. На груди у каждого блестел значок похоронной службы - череп со скрещенными костями, так что их владельцев можно было принять за новое племя пиратов. Чтобы не упасть, они цепко держались за арматуру венка, как за спасательный круг. Синхронным движением похоронщики сняли черные шелковые цилиндры и, держа их на уровне пояса, спросили в унисон: "Хозяюшка, катафалк заказывали?"

   - Да-да, - торопливо ответила Марго и просительно-повелительным жестом пригласила похоронщиков войти в комнаты.

   Толкаясь плечами, похоронщики торжественно занесли металлический венок с искусственными цветами и черной муаровой лентой, где отблескивали золотом слова с незаполненными пропусками: "Дорогому... незабвенному... от друзей".

   - Отпевание на дому заказывали? - пробасил новый глас, и в черной сутане священник переступил порог. Им оказался давешний молодой поп, что стоял возле церкви. На нем поверх сутаны была надета все та же черная джинсовая курточка, в руках его раскачивалось походное кадило.

   Георгий, нечаянно скинув с вешалки из рогов лося чей-то дождевик, кое-как протиснулся между пришедшими и вывалился на крыльцо. Упершись руками в штакетник палисадника, он стоял возле куста сирени и глубоко вдыхал прохладный воздух. Потом, обретя способность двигаться, оттолкнулся от заборчика и, пройдя по дорожке двора мимо похоронного автобуса, вышел в переулок.

  

  

  

  

  

  

  

   Глава четвертая

  

   БОИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

  

   1

  

   Георгий посмотрел на часы, было около полудня. Полдня кануло, как в прорву, а он и не заметил. Он шел, казалось, без цели и направления, но вскоре осознал, что ноги сами несут его домой, в свою комнату, она же мастерская. Он бежал в свой привычный, спокойный мир, если только, конечно, тот уцелел.

   Возле одного из старых двухэтажных домов - кирпичный низ, деревянный верх - Георгий вынужден был задержаться, чтобы завязать развязавшийся шнурок кроссовки. Скрипнула дверь в центре фасада, и на улицу выглянула девочка лет двенадцати с выгоревшими на солнце волосами. Она была одета в обесцветившийся, заношенный, давно не стираный плащ. Ноги ее, как почти у всех подростков, были худы, поцарапаны и немыты. Даже за два шага от нее пахло курятником.

   - Дяденька, можно вас на минуточку, - сказала она, зыркая по сторонам, как при переходе улицы. - Вы не могли бы помочь?..

   - А в чем дело? - Георгий затянул шнурок и выпрямился.

   - Тут помочь нужно... - повторила девочка и скрылась в дверях с видом побитой собаки.

   Георгий неохотно зашел в грязный полутемный подъезд, готовый к любым неожиданностям, и увидел светлое пятно плаща, маячившее возле деревянных перил лестницы, ведущей на второй этаж. Когда он подошел к девочке, та, отведя глаза в сторону и книзу, попросила закурить. Он вгляделся в ее лицо. Юная, но уже с чертами, отмеченными пороками. Георгий полез в карман за сигаретами. Вообще-то, сначала он хотел возмутиться, потом сказать ей какую-нибудь глупость о вреде курения для малолетних, но, в конце концов, осознал, что все семена разумного, доброго, вечного давно упали на каменистую почву и не дадут никаких всходов, и, значит, бессмысленно сотрясать воздух словесами.

   Она всунула грязные свои пальцы в протянутую пачку и выпотрошила оттуда сигарету, при этом девочка перестала держать полы своего плаща и они разошлись в стороны. Девочка была голой. Там, где у женщины обычно виднеется треугольник волос, у нее ничего не было, а ниже - тонкая розоватая полоска по-детски припухлых половых губ. Теперь девочка гипнотизировала глазами Георга, и плащ ее раскрывался все шире.

   - Хорошо бы еще спичек... - произнесла она каким-то севшим голосом, все-таки новое для нее ремесло еще не стало привычным, она еще волновалась, стыдилась, быть может.

   "Лилия панели. Маленькая девочка с глазами волчицы, - подумал Георгий, поднося огонь зажигалки к дрожащему кончику направленной на него сигареты. - Раньше она загорала бы в пионерском лагере... Кто виноват?"

   - Я много не возьму, - торопливо сказала девочка, нервно выпуская дым в заплеванный, закопченный потолок, - всего 20 делеберов... или пачку американских сигарет...

   Георгий повернулся, чтобы выйти вон.

   - Что, тебе жалко?! - взвизгнула она ему в спину. - Дешевле тебе никто не даст!..

   С улицы зашел грузный мужчина и закрыл дверь подъезда на длинный изогнутый крючок. Сверху послышался жалобный скрип деревянных ступенек. По лестнице спускалась толстая баба с пропитым лицом, в грязном, драном халате.

   - Что тут происходит, - спросила она низким прокуренным голосом, - кого насилуют?

   Увидев Георга, женщина заорала: - Ах ты паскудник! Ты что тут делаешь, тварь ты этакая?! Василий, ну-ка держи его!

   Зашедший с улицы мужик, раскорячил руки, похожие на грабли, и пошел на Георга, сверкая остатками социалистических железных зубов. Георгий сунул руку в карман для понта, Василий сразу остановился, весь напрягся, и возле рукава его засаленного пиджака что-то зловеще замерцало.

   - Сколько я вам должен? - миролюбиво спросил Георгий.

   - Вот это другое дело, - сказала баба, перестав орать, а ее напарник расслабился. - Двадцатку пожалел, теперь все отдашь...

   Георгий вынул из кармана бумажник и бросил его на пол, чуть левее себя.

   - Часы пусть снимает, - приказала женщина, свесившись с лестницы, и ее рыхлые груди растеклись по перилам.

   - Да-да и часы тоже, - повторил Василий и от себя добавил: - а то сдам тебя щас ребятам из "Домкомобороны". - Он повернулся плечом, показывая на рукаве скрученную повязку бойца домового комитета самообороны. - Они без лишних рассусоливаний вздернут тебя на перекладине как насильника. Но сначала мы тебе кое-что отрежем...

   Мужик засмеялся хрюкающим смехом и нетерпеливо переступил ногами. Георгий сделал вид, что расстегивает ремешок часов, очень надеясь, что мужик не удержится и, потеряв бдительность, начнет мародерствовать. Расчет оказался верен.

   Мужик нагнулся за кошельком. Георгий сразу ударил ногой ему в селезенку. Мужик громко выдохнул и болезненно скрючился. Георгий хотел добавить ему левой в переносицу, чтобы сразу отключить противника, но почему-то пожалел вымогателя и лишь не больно - подошвой - толкнул его в плечо. Мужик отлетел под лестницу, успев, однако, сцапать бумажник. Документов в нем не было, и Георгий решил за лучшее, оставив псам кость, побыстрее сматывать отсюда удочки. Конечно же, не через парадное, где можно было наскочить на патруль. Уходить лучше через двор. Он повернулся и устремился к запасной двери, ведущей во двор дома. Однако девочка вцепилась в его одежду как дикая кошка и стала орать благим матом. Георгий с трудом оторвал от себя ее тонкие цепкие руки и отбросил этого дурно пахнувшего зверька в объятия подбежавшей женщины.

   Он вышиб запертую на хлипкую задвижку дверь и, пролетев над порогом, быстро захлопнул ее. Крики мгновенно захлебнулись. Возле зловонной помойки с нечистотами он с разбега переметнул через забор свое еще послушное тело, с треском обрушился в какие-то заросли, страшась напороться животом на какой-нибудь железный прут, но приземлился довольно удачно и рванул другим двором на параллельную улицу.

   Из подворотни он вышел спокойным деловым шагом местного жителя, отягощенного житейскими нуждами. И сразу же налетел на патруль. Его остановили, и он мысленно похвалил себя за самообладание и выдержку, за то, что не заметался и не побежал от них, за что мог запросто получить гроздь свинца в спину. Машинально подавая свой "аусвайс" представителям военных властей и чутко прислушиваясь, не доносятся ли крики из соседнего двора, Георгий пропустил мимо ушей вопрос командира патруля.

   - Простите, что вы сказали? - спросил Георгий и отметил про себя, что голос его звучит уж слишком спокойно, а стало быть, неестественно.

   - Ты что, глухой? - с насморочным прононсом сказал офицер, одетый в полевую форму российского образца, сверля Георгия своими близко посаженными глазами и одновременно изучая документы. - В эту сторону движение пешеходов и транспорта перекрыто. Давай обратно...

   - Но у меня там дом... и мастерская... - уже уверенным тоном лояльного и полезного родине гражданина произнес Георгий.

   - Что за мастерская? - подозрительно сощурив левый глаз, спросил этот низкорослый властелин и бросил беглый взгляд на волосы гражданина. - По производству чего?..

   - По производству картин, - язвительным тоном ответил гражданин. - Я художник.

   - А-а... художник, - разочарованно протянул офицер, и его казенная физиономия презрительно перекосилась.

   Патрульные проверили паспорт, корешок-приложение об этнической принадлежности, вкладыш о леберлийском гражданстве, справки об уплате всех налогов и о сдачи норм ГТО, членский билет "ОБМОСХУДА" - Объединение Молодых и Старых Художников. Все было в порядке.

   Георгий забрал свои документы и попросил разрешения продолжить путь.

   - Почему не носите профессиональный значок?

   - Я свободный художник...

   - Вот и наденьте значок свободного художника. Порядка не знаете?

   - Хорошо, как только приду в мастерскую, так сразу и надену...

   - Какая, к черту мастерская! - повысил голос офицер, уперев руку в грудь дураку-аборигену. - Там стреляют, вам понятно? Могут убить. Давайте - в обход, в обход идите. Быстро, быстро...

   Он говорил тоном, каким обычно объясняются военные при исполнении с тупыми штатскими. Двое его подчиненных топтались рядом.

   Один - солдат срочной службы, в каске, бронежилете, стоял, безучастно положа усталые руки на короткоствольный автомат. Другой, более подвижный - ополченец из Казачьего войска, одетый в этот их опереточно-маскарадный костюм, в папахе и с шашкой на боку. Винтовку казак держал за спиной стволом вниз. Чтобы одним резким движением пустить ее в дело. Если, конечно, она у него выстрелит.

   Не слушая никаких возражений, офицер загнал Георгия обратно в подворотню.

  

   2

  

   Вокруг было тихо, и Георгий решил переждать в этом чужом дворе. Он уселся на старую автомобильную покрышку, в которой была земля и росли хилые цветы, и закурил. Где-то действительно начали стрелять, даже, кажется, из тяжелого пулемета. Потом несколько раз грохнуло, и дребезжащее эхо прокатилось по кварталам. Это уже била пушка. "С кем они воюют? - подумал он. - С пришельцами? Кавалерийская атака на танки... с пращей против Голиафа. Впрочем, Давид-то как раз и победил. Мои бы слова да богу в душу..."

   Когда иссякло терпение, Георгий встал, прошел через арку из красного кирпича подворотни с обоссанными стенками и дебильными граффити, выглянул на улицу. Безмолвие и безлюдье. Отлично, подумал он и быстро зашагал в запретную сторону. На следующем квартале его настиг крытый грузовик, выкрашенный белой краской, с большими синими буквами "UN" на бортах. Пришлось вновь прикинуться "шлангом", то есть аборигеном, бесцельно стоящим возле своего дома. Ооновский грузовик промчался мимо и, громыхнув на колдобине асфальта, скрылся из виду.

   Ему еще неоднократно приходилось пробираться дворами, чтобы избежать встречи с патрулями самообороны. В отличие от военных - эти были такими отъявленными суками, что с ними лучше не связываться. Наконец, в очередной раз преодолев забор (мальчишкой он столько не лазил по заборам, как в этот чертов день), он оказался на улице Орхидей, вблизи перекрестка с улицей Пяру.

   И тут ему стало ясно, что произошедшая на рассвете воздушная стычка военного вертолета с НЛО, имеет продолжение. Подбитая тарелочка далеко не улетела, дотянула до левого берега, где и совершила вынужденную посадку. Теперь вот она лежит почти на перекрестке, весьма плачевного вида, не подавая признаков жизни. Вокруг нее, там и сям, прятались десантники в бронежилетах, не решаясь атаковать противника, который, естественно, так просто в руки не дастся и будет защищаться всеми возможными средствами. Оставалось лишь только строить предположения, какими могут быть эти средства.

   Георгия шуганули с одного места, с другого, наконец, он примостился за старыми бетонными блоками, предназначавшимися для какого-то подземного строительства - то ли газового коллектора, то ли канализационного. Для этого улицу Орхидей намечалось перекрыть, но в связи с Большим Событием (открытое явление инопланетян), всем как-то стало не до ремонта.

   - Садись, садись, - миролюбиво пригласил его солдат, занимавший здесь позицию, - располагайся... это надолго.

   Солдат говорил по-русски, значит, был из российского контингента международных сил.

   - Закурим. - Он протянул шикарную желтоватую пачку "Сamel'a".

   - Спасибо, у меня есть, - ответил Георгий, доставая мятую пачку сигарет "Неран".

   Воин, мокрый от пота и грязный от пыли, сдвинул каску в маскировочным чехле на затылок, выдернул сигарету и, оторвав фильтр, прикурил, заслоняя ладонями огонек спички, хотя никакого ветра не было. Скаля белые зубы на чумазом лице, он блаженно расслабился. Дал прикурить гражданскому лицу.

   Георгий припал к огоньку, затянулся, вдохнув вместе с дымом сложный аромат войны: запах дыма, солдатского пота и офицерского одеколона.

   - Благодарю... - сказал он, обратно усаживаясь на свое место и, кивнув на сигаретную пачку, небрежно торчавшую уже из кармана военной жилетки, заметил: - Богато живете...

   - Не жалуемся... - совсем размягчился воин. - Полтора косаря зеленью платят, можно служить...

   Видно было, что служивый сильно загнул, хорошо, если он получает половину этой суммы.

   - Вы откуда? - полюбопытствовал Георгий, глядя на маячивший перед ним крылатый значок "Сокол России".

   - 2-я воздушно-десантная бригада N-ского летучего полка, - весело ответил парень, устраиваясь поудобнее и вытягивая ноги, обутые в грубоватые ботинки с высокой шнуровкой. - Имеем задание: взять языка... Ха! Во дела! - "сокол" длинной струйкой сквозь зубы цыкнул слюной на кучу песка, побив все мировые рекорды дальности по плевкам. - Прямо Герберт Уэллс какой-то... Войну миров читали?

   Георгий кивнул, удивляясь, что подобный вопрос задал не он, выросший на книгах классиков, а этот паренек. Кто в наше время из молодых людей читает Герберта Уэллса и Жюля Верна?

   - Ну и что вы, батя, обо всем этом думаете? - продолжил словоохотливый десантник.

   - Что я об этом думаю?.. Сейчас я думаю, а не сочтут ли пришельцы подключение международных сил к Событиям провокацией... началом военных действий против них, пришедших, возможно, с миром?..

   - Это вряд ли... хотя... А что же нам делать? Целоваться с ними, что ли? Они вон постепенно переходят к активным действиям. Провели разведку боем. Применили какое-то сейсмическое оружие... Чего от них ждать завтра? На мирный визит это не очень-то похоже. Вот вы, я вижу, человек как бы интеллигентный, умудренный опытом, вы можете мне сказать, что происходит? Хотя бы в виде предположения.

   Георгий отлично понимал настроение солдата, желающего знать, за что он - молодой, красивый, может быть, завтра положит свою жизнь, как говорится, на алтарь Отечества. А дома ждут его невеста, мама и отложенные на будущее дела. Впрочем, за ЧТО воевать, солдат знает хорошо - именно за невесту, за мать, за отложенную на потом жизнь. Нет, воин хочет знать, какова вероятность того, что он все это потеряет?

   - Я тоже полагаю, что мы имеем право на ответные действия, - сказал Георгий, стараясь, чтобы голос его звучал уверенно. - Тем более, что мы у себя дома, на родной планете. Если наши ответные меры не будут превышать вынужденной обороны, то может, худшего и не случится. Их замыслы нам неизвестны, это точно... А потому, возможны ложные истолкования. Сегодняшнее утреннее землетрясение могло быть вызвано естественными причинами. Здесь, говорят, карстовые пустоты кругом.

   - Так-то оно так, - скептически ответил солдат, - да только всяко может быть...

   - Я думаю, пришельцы, скорее всего, вообще не планируют никакой войны с человечеством. Есть веские основания предполагать, что они изучают нас не одну тысячу лет. Зачем им объявлять нам войну сейчас, когда могли бы это сделать раньше, в условиях куда более благоприятных для себя. Нет, тут что-то другое...

   - Так-то оно так, - тем же манером сказал солдат, - да только политика, тем более космическая, - дело тонкое, хрен поймешь: когда можно нападать, а когда надо обождать...

   - Вообще, война - дикарский способ ведения политики, - чувствуя себя сконфуженно, высказался Георгий, потому что намекал на весьма сомнительный, затасканный тезис. - Вряд ли такая политика характерна для высокоразвитых существ, которые совершают межзвездные путешествия. Возможно, как раз все наоборот: они встревожены националистической шизофренией, которая усилилась в последнее время на Земле. Пытаются каким-то образом нас усмирить.

   - Галактический КЕЙФОР! - хохотнул солдат.

   Он снял каску, взъерошил пятерней слипшиеся русые волосы и снова надел стальной головной убор. Полуденное солнце вовсю припекало.

   - И долго вы тут будете загорать? - поинтересовался Георгий.

   - Да вот ждем подкрепление бронетехникой. Обещали россиян прислать, они тут поблизости кайфуют, в Тополскитисе. Да французы заартачились... у них там из-за этого свара. Вот и приходится загорать, пока они там разберутся меж собой.

   - Ну, как там, в России-матушке?.. Что делается, как живется? Мы тут, признаться, не вполне информированы...

   - Когда уезжал в армию, все вроде бы нормально было. Отчизна крепнет день ото дня.

   - Ну, а как у вас с демократией?

   - С демократией, папаша, все в порядке, - удовлетворенно произнес десантник. - С ней конкретно разобрались... Извините, а вы сами-то по нации кто будите: литавец, русский или?.. - Солдат искоса взглянул на Георгия, на его почти сросшиеся на переносице брови, доставшиеся от матери-болгарки.

   Георгий ответил.

   - Жить, вообще-то, надо на родине, - вынес вердикт солдат и отвел глаза в сторону...

   - Не так все это просто...

   - Да не-е... я ж не в укор, я ж понимаю... - стал оправдываться солдат. - Вообще-то, если начистоту, без булды, мне хотелось бы жить в Бразилии. Говорят, там круглый год карнавал, и все дешево. Врут, наверное?

   - Наверное... - ответил Георгий устало. - А может, и не врут...

  

   3

  

   Послышался рокот дизеля, и на площадь, клацая по булыжной мостовой треками гусениц, выкатился легкий российский танк "Рысь" новой модификации, приземистый и очень маневренный.

   - Вот и наши приехали! - оживился солдат, указывая на бронированного зверя, бока которого были испещрены пятнами маскировочной окраски и надписями "UN". - Сейчас начнем, а то засиделись уж... Ну-ка, батя, давай - в тыл, - скомандовал миротворец, занимая боевую позицию.

   Мини-танк резко затормозил и остановился, покачиваясь на амортизаторах. Тонко запел поворотный механизм лепешки-башни. Длинный тонкий ствол пушки указал на позицию, где сидели Георгий с солдатом, и замер. Потом качнулся вниз-вверх. Казалось, вытянутый хобот чудовища принюхивается, выискивая по запаху неприятеля.

   - Нет, кажись, это не наши, - сказал солдат с недоумением и закричал срывающимся голосом: - Ложись!

   Они упали на дно окопчика, тщетно пытаясь зарыться в землю, и сейчас же оглушающе-звонко грохнул выстрел. Танк окутался голубовато-белым облаком дыма, из которого хмуро выглянул черный зрачок ствола. Снаряд горячим вихрем пронесся над их головами и разорвался совсем рядом, осыпав их комьями земли, щебенкой и битым кирпичом. Стоящий в штабелях кирпич для кладки коллектора разнесло в пух и прах. От грохота взрыва Георгий временно оглох.

   - Бежим! - скомандовал солдат и больно толкнул Георгия в бок.

   Они вскочили, ветром-поземкой перелетели через пустынную улицу и метнулись под арку ближнего углового дома, сзади опять звонко грохнуло.

   Сворачивая за спасительную стенку, Георгий успел увидеть, как их только что уютное местечко взлетело на воздух. Бдах! - эхо ударилось в дома и понеслось по кварталам. Осколки бетона изрешетили стены ближайших зданий, со звоном посыпались стекла окон, выбитые ударной волной. Белое облако взрыва, резко пахнущее синтетической взрывчаткой, понесло порывом ветра наискось через улицу.

   - Вот же падла! - с чувством сказал солдат. - По своим шмаляет! Ну, я ему щас, иуде, задам...

   Он достал из подсумка небольшой, с конической головкой снаряд и вставил его в подствольный гранатомет. Обозленный воин на карачках быстро подбежал к выходу из-под арки, лег на землю и осторожно высунул наружу востренький носик.

   - Ага... - сам себе сказал десантник и выдвинул вперед свой "панцерфауст". - Щас... погоди, погоди...

   Он прицелился, прищуривая левый глаз, кривя открытым ртом, и выстрелил.

   Георгий в это время тоже рискнул выглянуть на улицу. Снаряд солдата разорвался под гусеницей танка, и тот закрутился на месте, разматывая по булыжнику длинную металлическую ленту траков.

   Танк, в общем-то, не пострадал, если не считать разбитой гусеницы, и все же у него вдруг открылись все люки и оттуда, из жаркого, гудящего нутра боевой машины, как черти, которым припекло, полезли танкисты в черных комбинезонах. С поднятыми над головой руками, они быстро прыгали на землю и, пригибаясь и что-то крича по-русски, побежали к цепи укрывшихся десантников. Зычный голос командира штурмового отряда, усиленный мегафоном, рявкнул: "Не стрелять!", и танкисты, зигзагами перебегавшие улицу, невредимыми достигли первой линии заграждений.

   "Лейтенант, какого х...я! Вы что, окосели!" - услышал Георгий взбешенный голос командира десантников, донесшийся оттуда, потом звуки заглохли - десантники и танкисты скрылись за баррикадой, наспех сооруженной из подручных материалов.

   Видимо, там разобрались, что произошла досадная ошибка, а может быть, что скорее всего, поняли - противник применяет нечто, дезорганизующее действия нападающих, и потому тянуть с атакой дольше чревато непредсказуемыми последствиями.

   Раздались отрывистые команды, и первая цепь отряда перешла к активным действиям. Они обстреляли из гранатометов НЛО, и, едва затихли разрывы, вторая цепь пошла на захват. Они бежали, низко пригибаясь к земле, используя попадающиеся по дороге естественные препятствия в качестве временных укрытий. Потом залегли, образовав новую линию прикрытия, и тогда в атаку пошла предыдущая цепь. Ребята работали красиво и слаженно.

   После обстрела, в корпусе поверженного НЛО образовались многочисленные пробоины. И это было странно. На такую удачу никто особо не рассчитывал, потому мы ждали подкрепления. Как говорится, когда все идет слишком хорошо, - тоже нехорошо. Но думать о странном везении было некогда. Теперь задача такая: как можно быстрей закрепить успех - занять слепую зону вокруг аппарата, конечно, если таковая зона у него имеется.

   Один за другим бравые ребята в громоздких бронежилетах ныряли в пробоины, исчезали из глаз, бесстрашно или, превозмогая страх, бросались навстречу неведомой опасности. После того, как группа захвата скрылась в недрах пришельца, а их оставшиеся товарищи заняли боевые позиции возле дыр, задрав стволы автоматов кверху, над площадью нависла нервно-гнетущая тишина, готовая в любую секунду взорваться криками, стрельбой и еще черт знает чем.

   Все ждали этого момента, но все же содрогнулись, когда из самого большого проема вывалилась группа десантников, тащившая двух существ нечеловеческого облика. Существа эти были ростом метра полтора, казались бесполыми, с тонкими руками и ногами. Меж длинных четырех пальцев с когтями замечались лягушачьи перепонки. Головы пришельцы имели непропорционально крупные, с большими выпуклыми, как у жаб, глазами. Зеленовато-серая кожа тускло отсвечивала. Одеты они были в облегающие тело серебристые комбинезоны. Существа яростно сопротивлялись, царапались длинными черными и, по-видимому, острыми, когтями. Дюжие парни тащили их довольно грубо, не стесняясь в выражениях, высказывая по пути все, что они думают об этих лягушкообразных тварях.

   На каком-то расстоянии от родного корабля, пленные внезапно отключились, словно оборвалась некая жизненно важная связующая нить. Они перестали биться в руках землян, головы их поникли, конечности безвольно повисли. И пришлось их тащить на руках. Теперь они больше походили на детей - больных и беззащитных, нежели на грозных коварных агрессоров. Когда пришельцев донесли до армейского грузовика с брезентовым верхом, произошла штука, озадачившая всех. Комбинезоны инопланетян как-то повяли (точно растения без полива), потеряли блеск, а затем и вовсе исчезли неуловимым для сознания землян образом, словно испарились. С телами пленных произошли схожие метаморфозы. Их кожа так же потеряла свой блеск, цвет и фактуру. В конце концов выяснилось, что десантники держат в руках грубо сшитые матерчатые куклы. Гнилой материал разрывался под пальцами, и на мостовую посыпалось то, чем набиты были эти куклы - сырые опилки!

   Это был какой-то бред. Виданное ли дело, чтобы живые существа превращались в неодушевленные предметы. Всех присутствующих охватило недоумение, граничащее с паникой. В довершение ко всему сама "тарелка" бесшумно развалилась в прах, словно трухлявый пень. Ветер подхватывал эту сероватую пыль и разносил по округе.

   Итак, результатом многочасовой операции, где были задействованы десятки и сотни людей и современная боевая техника, оказался полный, круглый ноль. Конечно, можно было считать, что одержана безусловная победа, но явственно ощущалась и горечь поражения. Задание-то - взять "языка" - не выполнено.

   За не имением более объекта конфликта, десантники спешно погрузились в машины и покинули поле боя. Остались лишь незадачливые танкисты, которые, переругиваясь друг с другом, принялись за ремонт своего бронированного друга.

  

  

   Глава пятая

  

   ГОРОД--МИРАЖ

  

   1

  

   Домой он добрался только часам к двум. В небольшой пекарне он купил латышские шпеккухен - пирожки с беконом, чтобы не заморачиваться с готовкой. Переходя тихую улицу, невозможно было не заметить гигантское полотнище с поясным портретом генерал-президента Адама Голощекова, висевшее на растяжках на торце новой высотки, трепеща под ветром, издавало звук, похожий на шумные аплодисменты ликующей толпы. Плакат был оформлен просто и доходчиво. Широкая мозолистая ладонь профессионального военного приложена к седеющему виску в приветственном жесте. Лаковый козырек форменной фуражки забралом прикрывает узкий медный лоб. Металлическая добротность лица, строгий взгляд, который так обожает плебс. И лаконичный лозунг, невзначай брошенный новым вождем на каком-то выступлении, ставший девизом страны: "Одемократим Леберли!"

   Он прошел через старый двор. Ну вот этот дом в четыре этажа, выкрашенный в черно-серой гамме по депрессивной прибалтийской моде, здесь и находилась его жилище и мастерская. Собственно, это была комната 20-ти кв. метров, дверями выходящая в общий коридор общежития моряков, бывшего литавского морского судоходства, где служил родственник Колосовых - дядя Семён по отцовской линии. В 90-х годах жильцы комнат приватизировали свои квадратные метры, дядя прописал Георгия, "когда не в шутку занемог". После отплытия дяди в бессрочное плавание, Георгий стал полновластным хозяином жилища бывшего моряка.

  

   Наскоро перекусив, он хотел было стать за мольберт, хоть немного поработать над своей последней картиной, но глаза слипались, одолела зевота. Он решил прикорнуть полчасика, лег на диванчик...

   Когда очнулся, голова была ясной, тело легким, и только в икроножных мышцах чувствовалась еще застойная тяжесть, но и та вскоре рассосалась, едва он несколько раз прошелся по комнате, одеваясь и приводя себя в порядок.

   По оставшемуся еще от дяди телефону позвонил в арт-салон при магазине "у Нюры". Недавно он выставил там для продажи сентиментальный морской пейзажик, верняковый в смысле продажи, тем более что цену запросил небольшую.

   - Здравствуйте, - сказал он в трубку, когда ему ответил женский голос. - Это вам звонит Георгий Колосов. Ну, как там мой "парусник"? Все плывет еще... или уже уплыл? Что за "парусник"? Ну, помните, я на днях картину сдавал... она еще вам очень понравилась... Название?.. "Лунная ночь в океане". Там, знаете, парусник... Хорошо, я подожду.

   Георгий положил трубку на тумбочку, налил себе чая и стал делать бутерброд с сыром, чутко прислушиваясь к телефону, и когда в трубке послышались квакающие звуки, снова подхватил ее и прижал к уху.

   - Вы меня слышите? Алло! Алло! - голос женщины был механическим, без человеческого интонирования.

   - Да-да! - поспешно ответил он.

   - Могу вас обрадовать, - сказал голос, оживая и как бы набирая обороты, - ваша картина продалась. Бухгалтер у нас пробудет до полпятого, потом уедет в банк. Если поспешите, может быть, еще сегодня сможете получить деньги.

   - Большое Вам Спасибо! - с чувством сказал Георгий, ловя себя на том, что пытается галантно поклониться телефону. - Я постараюсь успеть... До свидания!

   Он положил трубку на телефон и перекусил со скоростью голодной утки. Потом почистил зубы и критически оглядел себя в зеркале, висевшем над раковиной. Высокий лоб, глубоко запавшие от недосыпания последних дней глаза - зеленоватые, словно бы выцветшие,- на впалых щеках, пролегли складки заядлого курильщика (хотя теперь его таковым не назовешь: он довольно-таки существенно сократил количество выкуриваемых сигарет), только четко очерченный рот и волевой подбородок не огорчили его. В общем, старость еще не сильно обезобразила его лицо, бывшее некогда очень даже привлекательным и мужественным. Привлекательности с тех славных пор стало меньше, а мужественности в облике, пожалуй, прибавилось. Удивительно, волосы хоть и поредели, но были почти без седины. Вот что значит порода, переданная предками-долгожителями. Еще можно погусарить... лет этак с десяток. А там видно будет...

   - Значит, "продалась", - вслух подумал Георгий. - Это у них такой профессиональный термин... Ну, ладно.

   Он взял расческу и старательно причесал остатки былой роскоши на голове. После чего вновь взялся за телефон, моля Бога, чтобы Инга оказалась дома, одна, без мужа. У Всевышнего сегодня, очевидно, было хорошее настроение, потому что молитва смертного была принята к немедленному исполнению. Как только кончились напевы электронного набора и их линии соединились, Инга моментально откликнулась. Голос ее был печальным. У Георгия сразу перехватило горло, а на глазах навернулись слезы.

   - Здравствуй, пичуга! Это я... - он проглотил острый комок. - Хочу сказать тебе, что был не прав. Прости меня, если сможешь... Мне, честное слово, очень стыдно...

   - Не оправдывайся, не надо, я сама виновата.

   - Что Ланард говорит?.. Ну, в смысле, не обижает?...

   - Да нет, ведет себя вполне цивилизованно, по его любимому выражению. Пообедал и отвалил на службу.

   - Ну, а как там твой дом, не рухнул?

   - И с домом все в порядке. Трещины замажем и опять будем жить.

   Она рассмеялась, и Георгий поспешил воспользоваться ее настроением.

   - Знаешь, Инга, мы должны встретиться. Чем скорее, тем лучше.

   - Я тоже так думаю, - ответила она после выматывающей нервы паузы.

   Ее голос явно повеселел, и у Георгия стало спокойно на душе, словно у космонавта в ракете, вышедшей на орбиту: кончились перегрузки и началась невесомость. Он сказал с энтузиазмом:

   - Давай встретимся у кафе "Лира", скажем, часика в четыре... Идет?

   - Это где?

   - В центре... на нашем берегу. Там еще рядом недостроенный кинотеатр и гостиница "Неран", такой стеклянный небоскреб...

   - А, знаю, знаю!.. Хорошо, я буду там, но, возможно, опоздаю минут на двадцать, сам понимаешь, мне ведь надо через мост переехать, а там всякое может быть... Подождешь?

   - Двадцать минут - не двадцать лет. Я тебя ждал всю жизнь... Значит, в 4-20 у кафе?

   - Постараюсь уложиться в этот лимит.

   - Ты замечательная женщина!

   - Для тех, кто замечает, - засмеялась Инга. - Iki susitikimo!

   - До встречи! - Георгий бросил трубку на рычаг и помчался переодеваться.

   Джинсы - долой! Только классический костюм. И никаких кроссовок. К классическому костюму необходимы классические туфли. Из старых запасов. Вполне умеренные каблуки. Вот черт, давненько он их не надевал, точно колодки, совсем отвык. Ну ладно, расходятся. Он повертел классический галстук так и эдак, но не смог уговорить себя надеть его. С ним он будет чувствовать себя неуютно. Примерно, как Штирлиц в эсэсовском мундире в начале своей незримой битвы с третьим рейхом. (Хотя, надо признать, что мундир СС на нем смотрелся великолепно.)

   Да вот, кстати, время-то полувоенное. Надо кое о чем позоботиться...

   Георгий еще успел побриться наскороту. Через 15 минут после звонка Инге, он уже с дробным стуком каблуков промчался по лестнице.

  

   2

  

   Уютный подвальчик магазина "У Нюры" встретил его уже привычным сложным запахом дорогих одеколонов и пестротой заморских шмоток, в основном из Финляндии, переправленных транзитом через Правый берег. Но были также вещи из России, произведенные в Турции. О Аллах! Турция стала законодателем моды в России.

   Среди картин, выставленных на продажу, как и следовало ожидать, "Парусника" не было. Георгий прошел к столу приема, за которым сидел молодой человек и просматривал шведский порнографический журнальчик. Выслушав посетителя, молодой человек широким жестом направил клиента к продавщице и вновь нырнул в объятия бестыжих красоток.

   Георгий выложил на прилавок паспорт и сообщил молоденькой девушке-продавщице цель своего визита.

   - Поговорите с ним, - она указала наманикюренным перстом на полного, относительно молодого мужчину сангвинической наружности, с остатками рыжих кудрей вокруг лысины. Красная его физиономия была потной. Он стоял посреди торгового зала и довольно экспансивно что-то втолковывал некоему коротышке, обремененному огромным портфелем, который доставал нижней своей частью чуть ли не до земли.

   Третья попытка художника привлечь к себе внимание оказалась успешной. Сангвиник без сожалений бросил своего собеседника, сказал Георгу: "Сейчас поглядим" и, с проворностью ищейки, устремился вдоль периметра стен, а также стал обегать колонны, на которых тоже были развешаны произведения местных живописцев. Безуспешно тычась во все углы близорукими глазами, заведующий все больше краснел и потел, наконец, нашел то, что искал: вбитый в стену пустой гвоздь, на котором ничего не висело. Заведующий секунду другую тупо созерцал злополучное место, потом сказал: "А тут почему пусто? Ну, все ясно...".

   Георгий, которому надоело хвостиком бегать за сангвиником по залу, осмелился открыть рот:

   - Мне сообщили, что ее продали.

   - Не продали мы ее, - ответил заведующий, утирая лицо платком. - Вы сколько за нее хотели, три?

   Георгия разбирал смех, но, понимая, что обстоятельства требуют от него проявления совсем противоположных чувств, он придал своему лицу скорбно-сочувствующее выражение и кивнул головой: "три".

   - Выдай ему три "орла", - сказал заведующий продавщице и, не попрощавшись, удалился через подсобное помещение к себе в офис.

   Девушка открыла кассу, отсчитала из общей выручки три большие хрустящие литавские банкноты и отдала их художнику.

   - Не повезло вам, - тихо произнес он почти виноватым голосом, сворачивая вражескую валюту и легкомысленно кладя ее в верхний карманчик пиджака.

   Девушка вымученно улыбнулась улыбкой Джоконды. Хороший был магазинчик, подумал он, без оглядки направляясь к выходу. Жаль, что теперь путь сюда ему заказан. Людей, приносящих несчастья, не любят. Ну и черт с ними, в городе полно арт-салонов. А навязываться кому-то всегда было противно его натуре.

   Поднимаясь по лестнице из подвальчика, Георгий тормознул, заметив, как открылась дверь подсобного помещения и высунулась распаренная физиономия заведующего. Теперь он был в очках с толстыми стеклами, отчего глазки его стали маленькими-маленькими и злыми-презлыми. "Володенька, - сказал хозяин своему работнику - молодому человеку, листавшему журнал, - зайди, родной, сюда..." Володенька закрыл книгу, сунув туда палец, нехотя вылез из-за стола и, почтительно сутулясь, пошел "на ковер".

   "Сейчас он тебя вздрючит, - с веселым злорадством подумал Георгий, затворяя за собой тяжелую дверь магазина. - И правильно сделает. У нас хоть и уродливый, но все-таки тоже капитализм. Тебя поставили бдить, так бди".

   Выйдя на улицу, он преодолел еще один марш закрученной лестницы, поднявшись до уровня тротуара, и не спеша зашагал по центру города, пребывая в очень хорошем настроении.

  

   В средоточии делового квартала, на углу улиц Парлюскиса и Народной, он остановился, чтобы переждать поток транспорта. Здесь было многомашинно и многолюдно. Над зданием госадминистрации, охраняемого бронетехникой и зенитными комплексами, гордо реял флаг республики Леберли - красное полотнище с черными гиперборейскими грифонами, поддерживающими с двух сторон белую книгу, с малопонятным символом на обложке. Вероятно, имелась в виду программная книга генерал-президента Голощекова - "Окончательное освобождение".

   Здания центра сохранились в точности, какими они были построены в ХIХ веке, когда город Каузинас шагнул на левый берег, разве что некоторые богатые фирмы и приватизированные магазины перекрасили фасады, обновили двери и вставили зеркальные витрины. Впрочем, зеркальные витрины и тогда уже не были в диковинку. И уж точно дома красили не по-теперешнему - фасад намалярят, а боковины грязные. Нет, уж если вы взялись за дело, так извольте, судари вы мои, обновить здание со всех сторон. Но где им это понять. Культура низов. Георгий помнил, как в детстве, у них в доме жила девица Татьяна. На свидания бегала в босоножках, ноги голые, губы накрасит, а пятки грязные.

   Впрочем, Бог с ними, с задниками. При большевиках и этого не было.

   Георгий повернулся в сторону близкого перекрестка, посмотрел на часы, висящие на столбе. "Е-моё! Уже - 4-30!" Он опаздывал. Пока он ехал из своего дальнего района, Инга могла уже два раза пересечь мост.

   И все же он успел купить у торговки на углу какие-то аляповатые цветы. Не взяв сдачу, он бросился бежать.

  

   3

  

   Запыхавшись, Георгий подбежал ко входу в кафе. И все же он опоздал. Инга стояла у дверей, одиноко оглядываясь по сторонам, и уже, кажется, собиралась уходить.

   - Опаздываете, маэстро! - сказала она нарочито строгим голосом, но не доиграла роли до конца, улыбка тронула ее перламутровые губы, когда увидела она цветы. - Привет!.. Это мне?

   - Здравствуй, дорогая! - ответил Георгий, тяжело дыша и вручая букет своей возлюбленной.

   - Ой-ёй-ёй, какая прелесть! - Она погрузила лицо в цветы, словно припала к роднику. - Спасибо.

   - Прошу великодушно простить меня. Непредвиденный случай задержал меня...

   - Что-то случилось?

   - Можешь меня поздравить. Сегодня украли мою картину из салона мадам Нюры.

   - Да ты что! О Боже! Как же это... а деньги?

   - Что деньги - тлен. Впрочем, с деньгами все в порядке. - Георгий похлопал ладонью по карману. - Главное, что украли мою картину... Словно работу какого-нибудь Гогена или другой знаменитости. Надеюсь, что она попала в руки настоящего любителя искусства.

   - Ты так радуешься, просто странно...

   - По-моему, лучшего признания таланта художника быть не может. Кое-кто, узнай он об этом происшествии со мной, лопнул бы от зависти. Ведь многие их картины даром никому не нужны!

   - Хвастаешься? - глаза Инги искрились.

   - Ну, разве что чуть-чуть, - засмущался Георгий. - Себя не похвалишь - сто лет будешь ходить оплеванным.

   - Странные вы люди - художники... Ну что, мы так и будем стоять у входа?

   - Пардон! - воскликнул художник и с силой хозяина жизни рывком распахнул тяжелую дверь. - Войдем же, любимая, и воздадим должное Бахусу! Отметим сие торжественное событие!.. Боже! я совсем забыл сказать тебе: ты просто потрясающе выглядишь!

   - Наконец-то ты заметил мое новое платье...

  

  

  

   Глава шестая

  

   ВРЕМЯ ТЕМНЫХ СИЛ

  

   1

  

   Они оказались в маленьком холле, где располагалась раздевалка, закрытая по случаю лета. Вымыли руки над раковиной, причесались, глядя в настенное зеркало, и прошли в полупустой зал.

   Здесь все изменись. Сильно. И в худшую сторону. Некогда стильный интерьер, характерный для прибалтийских кафе, поблек как-то, увял, опошлился какими-то нелепыми элементами декора.

   Георгий, не бывший здесь черт знает с каких времен, инстинктивно направился в сторону всегдашнего своего места. Где-то там, за решетчатым стеллажом, на полках которого громоздились горшки с растениями, у предпоследнего окна, недалеко от музыкального ящика, стоял ЕГО стол. С того места весь зал был как на ладони, а тебя, укрытого стеллажом, видели только избранные. Но здесь все стало по-другому. Все старое, привычное, родное: музыкальный автомат, стеллаж и многое другое выброшено было на свалку истории.

   Он усадил подругу и сел сам, спиной к зашторенному окну. Инга положила цветы поперек стола. Тут же возник официант, как чертик из коробочки. Только что его не было, и вот он есть. Стоит, приняв полупочтительную, полупрезрительную позу, нервно теребит блокнотик. Эта двусмысленность в его позе сразу исчезнет и приобретет вполне определенную направленность (по-хамски пренебрежительную или лакейски угодливую, смотря по тому, каким будет заказ клиента).

   - Что будем заказывать? - легкий реверанс гибким станом в сторону стола.

   - Будьте любезны... - произнес Георгий, раскрыв глянцевую книжечку меню. - "Суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а лестрагон, маседуан де фрюи..."

   - Простите, - испуганно попятился официант.

   Он взял с соседнего стола меню, и стал недоуменно вчитываться в отпечатанные на принтере листы. Не обнаружив перечисленных выше блюд, вернул на место карту, со страдальческим видом развел руками: - Ничего этого нет...

   - Вот что... - смилостивился Георгий, закрывая карту меню, потому что все равно ничего не мог прочесть без очков. - Тогда просто принесите хлеб, вино, рыбу и оливковое масло.

   Официант сообразил, что попался нестандартный клиент. Как он и предполагал, будут хлопоты. Но вмешалась Инга и все уладила. Она быстро и толково сделала заказ, не игнорируя, впрочем, некоторых, специфически мужских пожеланий Георгия.

   - Слушаюсь, - тоном расторопного адъютанта командующего ответил человек с полотенцем через руку.

   Инга попросила официанта как-нибудь пристроить ее цветы.

   Тот заверил, что не извольте, мол, беспокоиться, все записал и чинно удалился. Инга придвинулась ближе и сказала, улыбаясь:

   - Он вряд ли понял твою шутку насчет меню тайной вечери. Кстати, о меню: я не слишком много заказала?

   - В самый раз. Гулять так гулять. У меня сегодня удачный день - деньги за картину получил. Как никак - три "орла" все-таки дали, думаю, хватит. А если нет - брошу живопись к чертовой матери и пойду торговать с лотка. Если какой-то паршивый ужин в кабаке ценится выше искусства!..

   - Ничего ты не бросишь, - опять засмеялась Инга, - кто творчеством заболел, тот до конца жизни обречен корпеть над столом, мольбертом, верстаком или над чем вы там корпите.

   - Ты права, я обречен.

   Георгий взял ее руку в свои, погладил по ладони. Он отвлекся на минуту, оглядывая зал, по-прежнему полупустой в этот час. Дневные клиенты, отобедав, разошлись, вечерние завсегдатаи еще не явились и, очевидно, не появятся, в связи с надвигающимся комендантским часом. Если не считать скромного дядечку в очках, по-заячьи уплетавшего зеленые листья салата в своем дальнем уголке, почти у двери, была еще только одна компания. Зато гуляли они во всю ширь, занимая весь огромный центральный стол, предназначавшийся обычно для банкета.

   Одного взгляда было достаточно, чтобы определить - перед вами хозяева жизни сей: рэкетиры и проститутки. Плечистые, как на подбор, парни все были одеты в бандитскую униформу самой последней моды: кожанки, пестрые спортивные штаны с накладным стальными гульфиками, кроссовки гигантских размеров. Несколько раз они снисходительно бросали косые взгляды в сторону Инги. Проститутки, скорее раздетые, чем одетые, естественно, посматривали нагловатыми глазками на Георгия.

   Вот же времена пошли, с горечью думал он, простому человеку теперь никуда нельзя зайти, посидеть, отдохнуть без того, чтобы не встретить этих... Эту волчью породу. Нет, против женщин он ничего не имел. Каждый зарабатывает на жизнь как может. Женщина продает свое тело за деньги, рискует своим здоровьем, терпит унижения - это, безусловно, плохая и весьма сомнительная в нравственном отношении, но все же работа. Их можно понять, пожалеть и простить, как пожалел Господь блудницу. Но этих волков в кожанках Георгий на дух переносить не мог. Они же ничего не могут и не умеют делать, только избивать, грабить, насиловать и убивать. Когда же Адам Голощеков сдержит свои предвыборные обещания - очистить город от этих тварей? Или все не так просто, как думают наивные граждане.

  

   2

  

   - Эй, ты где? - окликнула его Инга. - Отчего у тебя такой грустный вид?

   - Не обращай внимания. Это у меня такой имидж.

   - Поняла. Суровый герой.

   - Типа того.

   - А твой прикол с меню по-французски был остроумен. Я сначала даже растерялась...

   - Это было меню из "Анны Карениной", - рассмеялся Георгий. - Заучил, как детскую считалочку, без понимания смысла... Вообще, страсть как люблю всякие хохмы и анекдоты. Вот дежурный анекдот моего отца. Посетитель спрашивает официанта: "Что у вас на десерт?" Официант отвечает: "Ромовая баба". Посетитель тогда говорит: "Мне, пожалуйста, ром отдельно, бабу отдельно".

   Появился официант с бутылкой шампанского, профессионально ее открыл с умеренным хлопком, наполнил бокалы, поставил бутылку в центр стола, зажег свечи и удалился. Инга подняла свой бокал и сказала:

   - Хочу нарушить традицию и предложу выпить за тебя, за рыцаря печального образа!

   - О, это такая честь. Я не стою того. Безрассудной храбростью не обладаю, увы! Потому что слишком эгоистичен и тщеславен. Это, наверное, мои главные грехи. Очевидно, каждый бы хотел быть праведником, но не каждому это дано.

   - Не было бы грешников, не было бы и спасения. Терпеть не могу праведников! - воскликнула Инга, подставляя пустой бокал для новой порции шампанского. - И словечка этого не выношу. Я тебя люблю именно за то, что ты грешен. Я сама грешница, вот и выбираю, что ближе моей душе...

   - Ты вправду меня любишь? Мне ведь скоро полтинник отвалится...

   - Это ничего, лишь бы что-нибудь другое не отвалилось... Шучу. А вообще-то, я из тех женщин, которым нравятся зрелые мужчины. Такие вот, как ты: мужественного вида, умные... талантливые!

   - Слушай, я сейчас провалюсь сквозь землю... - Георгий в смущении закрыл лицо бокалом и опрокинул в себя шипяще-ледяной хмельной напиток.

   - Не проваливайся, не надо. Не то ты многое потеряешь... Я когда тебя увидела на выставке, сразу сказала себе: Почему бы этому симпатичному мужчине не стать моим...

   - Значит, ты из тех женщин, которые сами выбирают? А мне казалось, что инициатором знакомства был я.

   - Господи, выбирают все женщины! Только делают это более тонко, чем вы. Было бы глупо, пускать такое ответственное дело на самотек, надеясь только на мужчину.

   - Мне повезло, что ты выбрала именно меня, ведь там были художники и помоложе. Я благодарен судьбе... и тебе лично. Именно твоя любовь мне нужна сейчас, как никогда. Я тоже тебя люблю. И еще я благодарю тебя за то, что ты поможешь мне излечиться от одной ужасной болезни...

   - От какой еще болезни? - вскинула длинные ресницы Инга.

   - От ностальгии по утраченному детству. Хочется в старый дом... в прошлое...

   - Пойми и прими как факт тройственную формулу человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность. Прошлое прошло, будущее туманно, если оно вообще наступит. У нас есть только настоящее. Hic et nuns - "здесь и сейчас". И этим будем жить.

   - "Здесь и сейчас" - это двумерная картинка, - возразил художник. - Но в картине, к сожалению, жить нельзя.

   - А я понимаю иначе. "Hic et nuns" - это как оазис в пустыне. Позади песок прошлого, впереди фата-моргана будущего... И только в оазисе цветет жизнь.

   - Замечательно сказала. Образно. Но разве женщина не думает о будущем, хотя бы о будущем своего гнездышка?..

   Инга нахмурилась, потом принужденно рассмеялась.

   - Мой дорогой, мы пришли сюда не философствовать, а пить шампанское - вино любви - и болтать глупости.

   - Прости, любимая... Теперь выпьем за тебя!

  

   3

  

   Когда все было съедено и выпито, они засобирались домой.

   - Где же наш кормилец? - сказала Инга, оглядывая зал. - Позови его.

   Их официант обнаружился посреди зала. Он обслуживал центральный стол. Как раз принес еще одну бутылку шампанского в дополнение к многочисленным ликерам и коньякам, уже украшавшим их застолье.

   - По-русски это будет довольно трудно сделать, - сказал Георгий. - Кричать: "официант!" неудобно, а как-то по-другому у нас, вроде бы, не принято называть. Ибо помни заповедь, оставшуюся еще с большевистских времен: не называй официанта человеком, это унижает его достоинство.

   - Хороший афоризм, - улыбнулась Инга.

   - Это жизнь, - ответил Георгий, затягиваясь сигаретой. - Как-то, давно это было, еще в России, сидим мы в "Неве", и кто-то из нас окликнул официанта: "Человек!" Тот сильно обиделся и сказал сурово: "Еще раз назовете меня человеком, обслуживать не буду".

   Инга засмеялась и посоветовала использовать французское словечко, звучащее более мягко: гарсон, или немецкое - кельнер. Или по-литавски Padav?jas, если он не обидится...

   - А в старину у нас говорили - "любезный" или "голубчик", - сказал Георгий, бесполезно махая рукой согбенной спине официанта. - Только не очень-то он похож на голубчика и любезностью не блещет. Пройдоха - точное ему имя.

   Официант, словно услыхав свое настоящее имя, быстро подошел к их столу и, не подсчитывая (что было очень дурным признаком), произнес цифру счета, от которой сердце у Георгия оборвалось и горячей котлетой упало в живот, а кончики пальцев похолодели.

   - С вас четыре "орла", - прозвучало, как обвинительный приговор суда.

   Георгий, чувствуя, как лицо его медленно наливается краской стыда и гнева, тихо, но твердо сказал:

   - Дайте мне счет на бумажке, - он постучал ногтем по столу. - Только крупно и разборчиво. С подробным описанием всего нами выпитого и съеденного.

   - Момент, - бросил официант и ушел за кулису.

   Вернулся он с несчастным выражением на физиономии и с огромными, доисторическими счетами в руках. Откуда он только выкопал этот реликт застойных времен. Нигде в мире, даже в России, уже не пользуются деревянными счетами. Георгий подозревал, что их здесь используют вовсе не как прибор для счета, а как орудие пытки. Официант специально не взял калькулятор из садистских соображений.

   Перегнав костяшки на одну сторону, кормилец и поилец стал считать - громко, с треском. Компания рэкетиров весело наблюдала за представлением, комментируя его едкими, обидными словечками.

   "Что ж ты унижаешь-то меня так? - со все возрастающей злостью думал Георгий, чувствуя, как пульсирует на виске жилка. - Ведь я же не унижал тебя, сволочь ты этакая!.. Или все-таки унизил?.. Это - его маленькая месть за мое меню на французском".

   - Пожалуйста, - сказал официант и протянул листочек с расчетом.

   Георгий глянул с расстояния вытянутой руки, сосредотачивая взгляд на корявых буквах и цифрах. Все было правильно. Впрочем, нет, не все.

   - Объясните,- обратился озабоченный клиент, указывая пальцем в уголок листа, где было нацарапано: "+ 1 б", - что такое "плюс одна бэ"?

   - Плюс одна бутылка, ответил официант, держа руки скрещенными возле гульфика своих брюк, словно футболист в ожидании штрафного удара. - Итого, значит, две бутылки шампанского...

   - Но мы заказывали ОДНУ бутылку, - произнес Георгий, пронзительно сверля противника глазами, только что искры не сыпались. - Где вторая?

   - Вторую бутылку заказали ребята... за ваш счет, - кивнул головой несчастный гарсон в сторону банкетного стола.

   - Я добавлю, - сказала Инга, поспешно открывая свою сумочку.

   - Сиди спокойно, - поймав ее за руку, ответил Георгий и, не глядя на сконфуженного официанта, задал ему вопрос: - Значит так... Сколько будет "минус одна бэ"?

   - Три "орла", - честно ответил официант, - но...

   - Вот тебе три "орла" за НАШ ужин, - Георгий выложил из кармана пиджака на стол деньги, - а это тебе на чай или кофе без сахара... (сверху легла смятая бумажка мелкого достоинства в делеберах) и считай, что легко отделался.

   Официант сгреб деньги и рысью поскакал к центральному столу.

   - За твоей спиной стоит ширма, - сказал Георгий, поглаживая руку Инги. - За ней - выход во двор. Пройдешь через этот черный ход на улицу и подождешь меня там.

   - Нет, - решительно ответила Инга. - Только вместе.

   - За меня не бойся, я прорвусь... Иди, не огорчай меня.

   - Нет, - упрямо повторила она, наклоняя голову.

   - Ну, хорошо, - сказал Георгий.

   Он встал с места, помог подняться Инге. Она крепко взяла его под руку, и они твердым шагом направились к выходу. Один из подонков встал и ленивой походочкой вышел в холл и занял сторожевой пост у парадной двери. Другой - выехал вместе с креслом на середину прохода, преграждая дорогу идущей паре. Он нагло развалился на сидении и, мерзко ухмыляясь, сказал остановившемуся Георгию:

   - Папаша, ты чем-то не доволен, а? У тебя есть какие-то претензии? Платить не хочешь, да? Денежек жалко, да? - фальшиво сочувствующим тоном спрашивал он. - Что ж ты идешь в кабак, а бабки с собой не берешь? Или у тебя их нет? Тогда сидел бы дома, а не искал бы на старую жопу приключений.

   Он заржал взахлеб, но тут же согнал гримасу радости со своего злодейского лица.

   - Или у тебя все-таки есть деньги? - опять продолжал он, с кривой улыбочкой на тонких губах. - Ну, конечно, есть. Просто ты жадный. Ты ведь жадный? Ну, что молчишь? Язык проглотил или в штаны навалил от страха? (Его "подельники" заржали, как жеребцы на выгоне.) Не бойся, бить не станем, мы сегодня добрые... Нашего шефа сегодня зарегистрировали кандидатом в депутаты, а мы его агитбригада (взрыв хохота). Так что, голосуйте за Мокрухина, вот такой мужик! Своих кандидатов народ обязан любить и конкретно поддерживать. Ладно, идите, только сначала дружно крикните: "Слава Леберли!"

   - Слава Леберли! - спокойно произнес Георгий.

   - Нет, громко! И дамочка тоже должна...

   - Она гражданка Литавии и не обязана...

   - Тогда пусть заплатит, они, буржуи, богатые. Давай, открывай свою сумочку, вынимай капусту, всю, какая есть... и это колечко... Я его своей Машке подарю. Машка, хочешь я подарю тебе это колечко, - обратился он к своим подонкам. "Хочу", - ответила девица.

   - Колечко-то с настоящим брильянтом? А, дамочка?..

   Инга побледнела и еще сильнее сжала руку Георгия.

   - Все сюда на стол положите, - продолжал рэкетир, - и можете спокойненько пиздовать домой. Усёк, ты?!.

   "Боже мой! - подумал Георгий. - Боимся конца света, прихода Антихриста или пришельцев из космоса. Какие там, к черту, зеленые человечки, когда настоящие пришельцы уже здесь, вот же они - слуги Антихриста. Они уже раскатали козлоногому ковровую дорожку к трону и ждут его прихода..."

   Инга сняла кольцо с пальца и хотела положить его на стол, но Георгий забрал кольцо и сунул руку в карман, повернулся и, когда его губы коснулись ее волос возле уха, шепнул: "Иди к зеркалу, причешись, - и совсем тихо добавил: - В зал не выглядывай..."

   Она перешагнула через вытянутые ноги парня.

   - Ух, какие ножки! Так бы и съел их... - прогавкал бандит, промахиваясь и хватая загребущей лапой воздух.

   Инга быстро пошла к раздевалке, скрылась за углом стены. Никто из компании не задержал ее, и у Георгия с груди упала одна из тяжелых гирь.

   - Ну, давай доставай, доставай, что у тебя там, в кармане?

   - В каком кармане? - спросил Георгий, отпуская золотое кольцо, которое тут же упало вглубь, и нащупал другое - стальное.

   - В котором ты руку держишь, - подсказал терпеливый рэкетир.

   - Слушай, мужик, - вмешался другой, менее терпеливый, от взгляда которого веяло жутким холодом (Георгий не был сторонником известной теории, но в данном случае Чезаре Ломброзо был прав), - давай скоренько, по-мирному... А то ведь мы сейчас твою тёлку оприходуем в сортире, все хором...а ты будешь смотреть и пускать слюни...

   Георгий продел указательный палец в кольцо, вынул руку из кармана и подал парню то, что держал в ладони. Парень машинально взял протянутое, но увидев тускло отблескивающие грани гранаты, отбросил ее (вместе с рукой Георгия) от себя, как ядовитое насекомое. Граната глухо ударилась об край стола, отскочила и повисла смертельным брильянтом на согнутом пальце Георгия. Все вздрогнули, замерев в напряженных позах. Георгий, крепко держа за кольцо побелевшим от напряжения пальцем и, придав своим глазам лихорадочный блеск фанатика, сказал:

   - Вот что, ребятки, мы - боевики партии Лимонова, а это наш мандат - лимонка. Так что, не стойте у нас на дороге, если не хотите, чтобы ваши кишки и яйца болтались на этих люстрах.

   - Да ты знаешь, ты, с кем связываешься?.. - заерепенился жуткий тип, он подтянул рукава куртки, оголяя бездарные наколки. - Ты, падла!..

   Георгий решительно взялся за гранату другой рукой. Одна из проституток вышла из оцепенения и с коротким взвизгом шлепнулась, как жаба, со стула на пол. Руки парней метнулись под куртки.

   - Оставьте вы его в покое, идиоты! - негромко, но внятно сказал скромный, худенький дядя из своего уголка. Все повернулись к его столику. Дядечка, похожий на бухгалтера, попивал минеральную водичку и тихо перебирал листочки в папочке, что-то подсчитывая на карманном калькуляторе, словно готовил годовой балансовый отчет.

   - Но, босс...

   - Закрой хлебало, Тетерев-Косач, когда я говорю... Только хая мне тут не хватало. И потом, я не выношу запаха паленой шерсти.

   Георгий сжал в ладони гранату и сунул ее в карман, потом повернулся и размашистым шагом пошел в вестибюль. За углом, у зеркала, стояла Инга и пристально, не мигая, смотрела на свое отражение, словно хотела загипнотизировать самое себя. Георгий с трудом оторвал ее руки от раковины, обнял за плечи и повел к выходу. Амбал, стоящий на стрёме, как вышколенный швейцар, отворил им дверь.

  

   4

  

   Когда они шли по вечерней улице - пыльной и в этот час малолюдной, Инга спросила:

   - Как тебе удалось уйти?..

   - А я им пропуск показал, - судорожно усмехнулся Георгий.

   - Какой еще пропуск?

   - Пропуск в ад. - И он продемонстрировал ей "пропуск", почти не разжимая ладони и так, чтобы не увидели прохожие. - Действует безотказно.

   У нее расширились глаза от испуга, удивления и восторга.

   - Настоящая?!

   - Конечно, нет, учебная.

   - А если бы не поверили?

   - Сомневающихся еще пока не встречал, - ответил он и подумал, что один сомневающийся сегодня нашелся-таки, этот ламброзовский тип, эта тупая скотина, обнаглевшая от своей безнаказанности. И, если бы не благоразумие их шефа, кафе пришлось бы закрывать на ремонт. И надолго. Только сам Георгий об этом не узнал бы уже никогда. Бог свидетель, он выполнил бы угрозу, потому что ненавидел всю уголовную сволочь, которая есть на свете.

   По-видимому, эта ненависть передалось ему через гены деда, служившего одно время милиционером в Ялте.

   "Я бы сделал это", - повторил он про себя, до боли стискивая ребристую рубашку гранаты.

   - Мрази поганые, такой вечер загубили, - глухо сказал он.

   - Не огорчайся, милый, - ответила Инга, прижимаясь к его плечу, - я утешу тебя, мой герой, мой рыцарь, мой защитник.

   - Пожалуйста, птичка, перестань. Не люблю я выспренных слов.

   - Ладно, прости за высокопарную тираду. Я просто хотела тебя подбодрить.

   Георгий насупился и сжал зубы. Как же, герой - кверху дырой, думал он. До сих пор поджилки трясутся, и рубашка прилипла к спине от холодного пота. И все-таки он победил свой страх и впредь намерен побеждать. Молодец, что как ни торопился, а все же прихватил с собой это оружие отчаяния. Оружие террористов и политических фанатиков. Но именно оно - то единственное оружие, которого еще боятся эти беспредельщики.

   - Ой! - воскликнула Инга, останавливаясь, - Я забыла цветы... там, на столике.

   - Да ладно, - махнул рукой Георгий. - Пусть их положат на могилы тех гадов.

   - Жалко, сказала Инга.

   - Кого жалко?

   - Цветы, разумеется.

  

   Обнявшись, они направились от набережной обратно в затихающий город. Возле Кафедрального собора им повстречались двое пьяных представителей народа. Пути их были неисповедимы. Они зигзагообразно двигались по тротуару, то сталкиваясь плечами, то разбегались в стороны. В одну из наиболее широких амплитуд этих колебаний, художник с подругой проскочили между пьяными бугаями, как корабль аргонавтов между Сциллой и Харибдой. И вовремя. Через мгновение тела с глухим треском сомкнулись. Только головы сбрякали, как два недоспелых арбуза.

   - Побежали! - позвала Инга и устремилась к остановке, куда выруливал из-за угла дребезжащий, изрыгающий сизый перегар отработанной солярки, автобус-гармошка.

   Георгий догнал Ингу, схватил ее за руку и взял на буксир. И тут на середине пути он понял, что переоценил свои силы. А ведь дистанция плевая. Раньше он ее преодолел бы в момент, вихрем. В молодости среди сверстников ему равных не было в беге, а теперь... Да что там - в молодости, еще недавно он был в хорошей форме. От выпитого шампанского и пары рюмок ликера - даже от такой малости - в ногах разлилась какая-то расслабленность. И сердце билось неровно. Ай-яй-яй, какой позор!

   Георгий напрягся, жестоко подгоняя себя, сломал свою вялость и сумел войти в нужный ритм бега. Воробьи и голуби испуганно выпархивали у них из-под ног. Дробный стук их каблуков в виде эха отражался от стен домов, множился, накладывался друг на друга, резонировал: трак-тррак-ттрррак!!! Какая-то женщина открыла окно на первом этаже, высунула голову в бигудях, и спросила, куда это они бегут, и не началась ли спешная эвакуация? Одинокий встречный прохожий в выцветшем плаще-крылатке, надетом на голое тело, ответил самаритянке: "Успокойся, женщина, время еще не пришло".

   Водитель сжалился над ними, медленно ехал вдоль тротуара, не закрывая двери. Запыхавшиеся и благодарные, Инга и Георгий, с шумом ввалились в автобус и рухнули на сиденья. Успели. Автобус был последним. Через 20 минут начинался комендантский час. Час Быка. Время темных сил.

  

  

  

  

   Часть вторая

  

   ПУТИ НЕБЕСНЫЕ

  

  

   Глава седьмая

  

   ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

  

   Не вечно будем мы жить в этих желтых землях,

   усладе нашей...

  

   Сен-Жан Перс

  

  

   Георгий проснулся с петухами. Это его ручные электронные часы прокукарекали, а в промежутках между затихающими воплями красивый женский голос объявлял: "Девять часов ровно". И так продолжалось целую минуту. Когда часы умолкли и наступила тишина, он открыл глаза. Первое, что хотел бы он увидеть в свете нового дня - это лицо Инги. Отныне они будут вместе до конца дней своих. Никто и ничто их теперь не разлучит. Он протянул руку. Он повернул голову. Инги не было. Ее место на постели успело остыть - значит, она уже давно встала. Георгий накинул на себя старенький свой халат, подпоясался и, а ля Бальзак, вышел в общий коридор. В общественной ванной шумели трубы, стало быть, кто-то там мылся. Георгий прошлепал босыми ногами на кухню. Она была пуста - ни Инги, ни соседей по общежитию. Впрочем, в девять утра им полагалось быть на работе, кроме жены соседа из соседней комнаты - она в декретном отпуске.

   Он поставил чайник на газ и вернулся в коридор. "Инга, ты здесь?" - крикнул он и постучал костяшкой пальца по двери ванной. Ему никто не ответил. И тут он обратил внимание, что дверь в ванную заперта с его стороны и там не горит свет. Щелкнув задвижкой, он распахнул обшарпанную дверь. Пусто. Трубы шумели, но где-то за стенкой или на нижнем этаже. Георгий постучал к соседке-декретнице. Но и в ее комнате царило гробовое молчание. Детская коляска, всегда торчавшая у входной двери возле лестницы, тоже исчезла. Значит, молодая мамаша пошла выгуливать свое дитя.

   Проходя обратно в кухню, он, ни на что не надеясь, торкнулся к другим соседям и, конечно же, напрасно. "Ну ладно, - произнес он себе под нос, - позавтракаем в творческом одиночестве. Тем более, что нам не привыкать..."

   Он ополоснул лицо под кухонным краном, тем временем закипел чайник. Есть не хотелось, да и не было ничего из продуктов, и он только попил чаю с сухариками из запасов на такой вот случай. Потом вымыл чашку, сходил в ванную: принял душ и почистил зубы; оделся и обулся в домашнее, и только после этих необходимых процедур - закурил первую утреннюю сигарету. Делать это необходимо сидя, расслабившись. Помните, совет женщинам? Если вам не удалось отбиться от насильника - расслабьтесь и получите удовольствие. Так и здесь. Если вы не в силах противостоять дурной привычке - расслабьтесь и получите кайф. Курить нужно вдумчиво, ни в коем случае не впопыхах, не на ходу или, занимаясь делом.

   Георгий старался придерживаться этим полезным правилам, ставшими привычками, которые, в конце концов, превращаются в черты характера. И потому внешне он был совершенно спокоен. Его мужественное лицо не дрогнуло, не исказилось гримасой боли. Зато душа заболела. Черт возьми, все-таки он чего-то не понимает в женщинах.

  

   Получив удовольствие от курения, он загасил окурок, бросил его в общую пепельницу - пол-литровую стеклянную банку, чье прозрачное брюхо на две трети было заполнено окаменевшими чибариками - и пошел к телефону, как приговоренный на эшафот. Не без дрожи в душе и теле набрал номер домашнего телефона Инги.

   - Да, - отозвался мужской голос так быстро, словно дежурный учреждения.

   - Здравствуйте... - сказал Георгий, мучительно пытаясь вспомнить, как зовут мужа его любовницы.

   Понял, что ни за что не вспомнит, но не растерялся, не разозлился и даже где-то проникся состраданием к несчастному, но чрезвычайно опасному рогоносцу. Даже нашел (без прежнего цинизма) ситуацию комичной. Как во французском фильме - любовник звонит обманутому мужу, чтобы договориться о встрече с его женой. Наконец, он представился, и, конечно, его узнали.

   - Простите, Инга дома? Нет? А где она может быть?

   - Поищи ее возле себя, - посоветовал голос.

   - Но ее нет!.. - глупо ответил любовник.

   - А я тебя предупреждал, помнишь? Чему же ты удивляешься?

   Теперь голос рогоносца стал спокоен и как-то отвлечен, казалось, руки его были заняты каким-то привычным делом, а трубку он держит, прижав ее плечом к уху. Говорит, а сам работает, скажем, чистит свою любимую сексуально-убийственную машинку, разложив разобранные части на промасленной газете. Как все порядочные люди чистят по утрам зубы, так муж Инги, может быть, чистит свой пистолет - ведь, по большому счету, это его зубы, помогающие ему жить в этом мире. Зубы и еще иногда - член. Такой универсальный предмет необходимо держать в надлежащей чистоте и порядке.

   Георгий буркнул благодарность за проявленную к любовнику жены любезность, бросил трубку и вытер ладонью взмокший лоб. Полез в карман за платком, пальцы его наткнулись на острые грани твердой картонки. Он вытащил глянцевый прямоугольник - визитка Марго! Как раз то, что нужно: фамилия, имя, адрес и телефон - наличествовали все координаты хозяйки светского (скотского) салона, где побывали они с Ингой. Как хорошо, что он не выбросил карточку. Георгий быстро набрал номер и весь обратился в слух.

   - Хэллоу! - дохнул ему в ухо жеманный голосок.

   - Простите, Маргарита Евграфовна?.. Вас беспокоит Георгий... друг Инги. Может, помните?..

   - О! Георг! Ну как же, как же... И хочу вам заметить, что художники никого не беспокоят, это их беспокоят. Так что, я всецело к вашим услугам, - ответила она голосом попечительного друга.

   "Всецело", повторил про себя Георгий и представил, как далеко распространяется ее готовность к услугам людям искусства. На его озабоченный вопрос, последовал столь же озабоченный ответ: "Инги у нас нет".

   - Я обеспокоен, Маргарита Евграфовна, ведь и домой к себе она не приходила... Куда она могла пойти?

   - Право, даже ума не приложу...

   Марго, скрипя трубкой, усилено размышляла, куда может направиться с утра пораньше молодая, нигде не работающая женщина.

   - Ну, хотя бы в виде предположения, сейчас меня устроят любые сведения, только не неизвестность.

   - Вы знаете... - произнесла, наконец, подруга Инги, и голос ее неподдельно дрогнул, - кажется, я догадываюсь, куда... но боюсь даже об этом говорить, вдруг я ошибаюсь.

   - Я готов ко всему...

   - Вы что-нибудь слышали об обществе "Новый Иерусалим"?

   - Нет, - ответил Георгий и стал шарить руками в поисках сигарет.

   - Лет пять тому назад, - продолжала Марго, справившись с волнением и переходя на деловой тон, - они появились как маленький кружок, неформальное общество, которое позже стало разрастаться в общественное движение. Это были "зеленые", старые хиппи, любители русской старины, ну и в таком роде. Потом общество частью раскололось на фракции, частью обзавелось филиалами. Одни принялись восстанавливать храмы, другие пытались создавать коммуны, русские кибуцы. А третьи и четвертые ударились в мистику и коммерцию. Эти последние создали свое общество, не помню уж какое... Там собирались всякие экстрасенсы, аномальщики и, в частности - контактёры... Вам понятен этот термин?

   - Понятен, - излишне резко отозвался Георгий. - Продолжайте, пожалуйста.

   - Так вот, недавно на базе этих обществ возникла некая посредническая фирма под названием "Переселение, Инкорпорейтед". Как следует из проспектов этой фирмы, контактеры, находящиеся у них на службе, установили связь с пришельцами. И якобы пришельцы предоставили им эксклюзивное право быть посредниками между некой звездной расой и землянами в деле переселения последних на другие, более счастливые миры. Короче говоря, "Переселение, Инкорпорейтед" продает билеты на звездолеты пришельцев...

   - Бред какой-то, - пробормотал Георгий, ему хотелось сесть. Он оперся спиной о стену и незаметно стал съезжать вниз, пока не наткнулся на обувной ящик. - Совершеннейший бред, - повторил он громко. - Нет, нет, это я не вам... Просто действительность стала настолько сюрреалистичной, что все это невозможно воспринимать всерьез.

   - Когда происходит перелом эпох, говорить о здравом смысле не приходится, - спокойно заявила Маргарита Евграфовна и невозмутимо продолжила: - Но, в принципе, ничего непостижимого для ума тут нет. Просто людям предлагается альтернатива - переселиться в иные миры. Естественно, речь идет о так называемых "лишних" людях, не нашедших себе применение на Родине. Вспомните переселенцев в Новый Свет. Перед ними открылись блестящие перспективы. Одним словом, начинается заселение космоса землянами, только и всего. Конечно, человеку косному это понять трудно... Но вы-то человек образованный, передовой...

   - Понятно, - сказал Георгий, - "...в погоне за светом и пространством..."

   - Что вы сказали?

   - Я цитирую Циолковского. Он прав. Не вечно же нам жить в колыбели. Но почему вы уверены, что Инга воспользовалась услугами этой фирмы?

   - Потому что я видела у нее билет на звездолет. Билет как билет, довольно шикарно отпечатанный на мелованной бумаге, цветной, по качеству не уступает ведущим авиакомпаниям мира. Все четко и ясно указано: штрих-код, рейс, место: верхняя палуба, первый класс. Кстати, за этот билет она выложила все свои драгоценности, а их у нее было немало. Одно время она очень хорошо зарабатывала. И от матери ей перешло по наследству кое-что из золотых вещей.

   - Вам не кажется, Маргарита Евграфовна, что эта "Переселение, Инкорпорейтед" попросту обирает доверчивых граждан? - процедил Георгий, вздувшиеся желваки так и распирали его щеки. - Сто процентов, что это очередная мошенническая организация на подобие "МММ", если не похлеще.

   - Ну что вы, ведь многие воспользовались ее услугами, я сама этих людей лично знала.

   - А может быть, их где-нибудь кончают на пустыре... или в потайной газовой камере приватизированного крематория? Я, знаете ли, читал о нечто подобном в одном фантастическом романе.

   - Это не фантазии, все по-честному. Никто ни кого не убивает. Как вы могли такое подумать? Людей действительно отправляют на другие планеты согласно желанию клиента. Если хотите знать, у меня очень хороший знакомый работает в этой фирме. Весьма порядочный человек. Я ему верю, как себе. Он никогда бы не стал работать на корпорацию убийц.

   С вами все ясно, сделал вывод Георгий. Он бы нисколько не удивился сведениям, что Марго является внештатным сотрудником "Переселение, Inc.". Может, она и Инге, как подруге, устроила протекцию. У них там, поди, очередь. Очередь на тот свет. Вообще, это в духе Марго, насколько он успел разобраться в этой приторной дамочке. Этакое жертвоприношение на вселенском уровне. Космическая гекатомба. Подумаешь - избавятся от лишних людей, зато как возбуждает!..

   - Послушайте, Марго, но почему же она мне ничего не сказала? Мы вчера с ней так хорошо посидели в кафе... И после было все замечательно. Заночевала у меня... Она и словом не обмолвилась о своем якобы "переселении". Нет, я решительно этого не понимаю.

   - Очевидно, она до последнего момента взвешивала все "про" и "контра". И, к сожалению, в конце концов, перетянула не ваша чаша, - ответила Марго с язвительными интонациями в голосе.

   - А вы не в курсе, на какой час назначен этот... отлет?

   - Точно не скажу, но кажется, что где-то часов в 12 утра.

   - Значит, в полдень? Понятно!.. А место! Место, откуда будет происходить отлет? Это аэродром? - закричал в трубку Георгий, глядя на часы.

   - Да, это аэродром, только малый, который в Айкунайсе.

   - Это точно!? Айкунайский аэродром? Он же заброшен...

   - Совершенно точно, - подтвердила Марго. - Именно поэтому.

   - Пожалуйста, продиктуйте, если помните, хоть какие-то данные из ее билета... - попросил Георгий, точным движением выхватывая из верхнего наружного кармана куртки цанговый карандаш, как ковбой выхватывает пистолет. - Секундочку, я запишу...

   Он прижал плечом трубку к уху, перевернул визитку Марго и, положив её на тумбочку, торопливо стал записывать на тыльной стороне то, что ему диктовали.

   Марго хотела что-то еще сказать своим противным липучим голосом, но Георгий уже бросил трубку. "В двенадцать часов..." - твердил он, лихорадочно обуваясь и рассовывая по карманам портмоне с последними деньгами и разного рода мелочи, необходимые каждому курящему мужчине, покидающему дом на целый день. Не забыта была и граната, блестяще зарекомендовавшая себя в деле. Кто сейчас выходит на улицу без гранаты? Тем более, когда едешь выручать любимую из беды. Он бережно опустил ее в карман и проверил - хорошо ли она там устроилась.

   Этот железный смертоносный плод Георгий приобрел на металлическом рынке пару лет назад у одного ушлого мужика, приехавшего из Калининграда. Состоялась бартерная сделка: граната "Ф-1" - "лимонка" против двух блоков сигарет "Bond". Никто не остался в обиде. У них там с сигаретами было туго, то есть они дорогими были. А в русском гетто, где жил Георгий, невиданными темпами расцветал бандитизм, и того, кто не имел гранаты, просто не уважали.

   Когда малый джентльменский набор был взят в дорогу, до полудня у него оставалось еще масса времени: почти два с половиной часа. Для человека, едущего в аэропорт на самолет с билетом в кармане - запас вполне достаточен. Для человека же, решившего отговорить любимую от безумного поступка, времени катастрофически не хватало. К тому же любимую еще следовало разыскать.

   Он запер входную дверь и бросился вниз по лестнице, рискованно летя на подрезанных крыльях своей любви. В самом низу, на выходе из подъезда, Георгий мельком приметил сгорбленную спину какого-то бродяги в замызганном плаще, стоящего под лестницей. Бродяга отворачивал небритую рожу, но дело свое не прерывал. "Совсем уж обнаглели, ублюдки! - мысленно возмутился Георгий. - Средь бела дня ссут в подъезде, как же не быть разрухе!..". Но связываться с бомжем не было времени.

  

  

  

   Глава восьмая

  

   ПОГОНЯ

  

   Путешествие в тысячу миль начинается

   с одного шага.

  

   Гуань - Цзы

  

  

   На полпути к автобусной остановке Георгий тормознул левака. Белая "Нива" на вид была в хорошем рабочем состоянии. Как раз то, что нужно. "Нива" - отличная машина для езды по сельской пересеченной местности. По айкунайским окололесным проселкам только на таком вездеходе и можно было проехать, особенно после последней серии дождей.

   Георгий придал своему лицу доброжелательный вид, открыл дверцу со стороны пассажира и наполовину погрузился в табачно-музыкальную атмосферу салона. Говорить надо решительным, императивным тоном, приказал себе Георгий, никаких просящих ноток в голосе не должно быть. Главное, психологически верно построить фразу...

   - Слушай, кореш, подбрось до Айкунайса, - отчеканил Георгий и добавил вдохновенно: - Плачу зеркальными!

   На лице Георгия было написано: "Только откажи, сука, убью!" Но больше всего он надеялся на лукавое словечко "подбрось", хитро маскирующее дальность расстояния, кажущейся простотой действия. Подбросить - значит произвести действие быстрое, необременительное.

   Водитель "Нивы" - плюгавенький мужичонка неопределенного возраста с бабьим лицом оценивающим взглядом обвел - сверху до низу - фигуру предполагаемого клиента. Покрасневшей рукой, с обветренной, шершавой кожей, вынул изо рта сигарету без фильтра и бросил вполне дружеским тоном: "Садись".

   Георгий мысленно возликовал и проворно плюхнулся на переднее сиденье. Какое слово из его психологически выстроенной фразы подействовало на водилу, он не знал. Не последнюю роль, должно быть, сыграла загадочная фраза, сказанная в конце. Какого достоинства должна быть купюра, чтобы стать "зеркальной", Георгий тоже не знал. Эту фразу он слышал давно, еще в 70-е годы, от одного разбитного парня. Этот пацан тормознул такси, в котором ехал Георгий: "Шеф, подбрось туда-то и туда-то, плачу зеркальными". У таксёра заблестели глазки, и он взял попутчика. С попутчиком были две девицы. Блатняга крикнул им: "Эй, мочалки! К ноге! Прыгайте в тачку". "Мочалки" с хохотом запрыгнули в такси и с такой веселой компанией они поехали дальше. Из такси Георгий вышел раньше и потому, к сожалению, так и не увидал "зеркальные" разбитного парня. Но фраза, прозвучавшая так эффектно, запомнилась ему навсегда.

   Они уже сворачивали на Южную дамбу, соединяющую его район с центром города, а Георгий так и не сумел определить однозначно половую принадлежность водителя. Полноватые ноги, туго обтянутые старенькими джинсами, своей стройностью больше походили на женские. Ничего мужского в них не было. Особенно это подчеркивалось округлостью коленок. Однако потрепанная ветровка других округлостей не выявляла. Грудь водителя была плоской. Или казалась таковой. Впрочем, безразмерная ветровка много чего не выявляет. Лицо было несколько грубоватое, но с женскими мелкими чертами. Однако волосы стрижены в несомненно мужском стиле. Может быть, это ОНО, подумал Георгий и сильно смутился. Он совершенно не представлял себе, как следует общаться с оно. У человека выработан определенный стереотип поведения со своим полом и с полом противоположным. И применяются соответствующие стереотипы автоматически, сообразуясь с обстоятельствами. Но стереотипа поведения со средним полом у большинства людей попросту нет. "Андрогин, мать его... ее за ногу", - мысленно выругался Георгий, впрочем, вполне шуточно, и подумал, что неплохо бы, однако, и о цене договориться. Зеркальными-то оно, конечно, хорошо, но, в конце концов, нужно определить конкретную сумму. "Полста, я думаю, хватит. Потому что большего у меня все равно нет. Нынче я опять - "голый Вася"".

   "Андрогин" молчал, как лишенный человеческого любопытства автомат и с автоматической же четкостью вел машину. Многое о человеке скажут его руки, обычно именно по рукам легко определить пол человека, если тот маскируется. Но руки водителя были такими же двусмысленными, как и он сам. На первый взгляд, это были слишком аккуратные мужские руки, но если присмотреться, то, пожалуй, можно принять их за грубые женские, испорченные шоферской работой.

   Вот же незадача, продолжал огорчаться Георгий, сидим, как истуканы: ни пофлиртовать с ним как с женщиной нельзя, ни поговорить за жизнь как с мужчиной. Однако он все же поймал себя на том, что думает об "андрогине" в мужском роде. А как же еще можно думать, если он... она тщательно скрывает всё женское в себе и выпячивает мужское. Стало быть, она - если предположить, что это женщина - хочет быть мужчиной. Значит, обращение к ней как к мужчине вызовет у нее, скорее всего, положительную реакцию, а принимать ее за женщину, означает - вызвать явную или тайную недоброжелательность. Логично? Логично.

   Итак, половой вопрос был решен окончательно в пользу мужчины. Если, конечно, со стороны водителя не поступят протесты. Впрочем, если они будут обращаться друг к другу на "вы", то никаких проблем вообще не возникнет. Теперь нужно договориться о цене, и будет полный ажур. Георгий озабоченно взглянул на часы. Но без очков совершенно ничего не было видно, лезть за ними в карман - целое дело. Тогда он нажал правую треугольную кнопочку на корпусе часов, и по салону прокатился музыкальный удар гонга, и чистый женский голосок произнес: "Десять часов пя-а-ть минут!" водитель машинально проверил свои часы и что-то в них подправил. Это свойство человека - верить голосу из динамика больше, чем показанию стрелок, - Георгий подметил с тех пор, как приобрел свои говорящие часы.

   - До полдвенадцатого успеем? - спросил Георгий у водителя, видя, что тот хоть как-то реагирует на его присутствие.

   - На мах, - ответил водитель по-мужски кратко и смачно, и опять же в какой-то усредненной голосовой тональности.

   - Ну и хорошо, - довольным голосом произнес пассажир, принимая спокойную позу.

   - А что вещички-то не прихватили с собой? - наконец-то проявил любопытство "андрогин".

   - Какие вещички? - Пассажир поднял брови в недоумении.

   - Ну, мы же на аэродром едем, я так понимаю? - проявил водитель удивительную прозорливость.

   - А как вы догадались? - искренне удивился Георгий.

   Водитель осклабился в гримасе-улыбке:

   - Это уже моя пятая ходка туда за последние полтора-два дня. Люди бегут, как крысы с тонущего "Титаника". Вы тоже драпаете от Всемирного потопа?

   - А что, ожидается Всемирный потоп? - саркастически осведомился Георгий. - Лично я слыхал, будто нас пытаются завоевать пришельцы.

   - Ученые сказали - Земля раздувается. Того гляди, лопнет. А если не лопнет, то Ось повернется, и океаны все затопят... Говорят, это еще Ванга предсказывала.

   - Ну что ж, раз такое дело, вряд ли стоит осуждать людей за стремление к безопасности. Рыба ищет, где глубже, человек - где лучше. А лучше там, где безопаснее. К тому же, надо ж где-то продолжать человеческий род, верно?

   - Верно. Да я и не осуждаю никого. Пусть летят, куда желают.

   - А вам разве не страшно? - спросил Георгий, наблюдая, как приближается, растет, вздымается кверху, попирая золоченым шпилем небеса, Зороастрийский храм - пирамидальная конструкция, составленная из деревянных треугольников, обтянутых полиэтиленовой пленкой.

   Подобные храмы сейчас растут как грибы; считается, что они благодатно воздействуют на окружающую среду, облагораживая ауру, простирающуюся над Леберли, защищая ее от происков врагов, понижают уровень мирового океана, спасают от сглаза, порчи и прочих напастей, от которых не спасает ни продажное православие, ни ханжеский католицизм.

   - А чего бояться, - с натужным энтузиазмом отозвался водитель. - Живы будем - хрен помрем. Что на роду написано, то и будет. Не нами положено, не нам изменить... Хотя... вру, конечно... Боязно... но и драпать не собираюсь.

   - Вы фаталист, - сказал Георгий, машинально причислив водителя к мужскому роду.

   - Да, я фаталист, - гордо ответил водитель, безмерно радуясь ошибке пассажира.

   Они миновали площадь перед языческим храмом и самое нелепое здание храма. Жрецы-иерофанты в длинных странных одеждах с вышитыми индейскими драконами, звездами, солнцами, треугольниками, переплетающимися кругами и другими знаками Зороастрийской мудрости заманивали прохожих, дабы приобщить их к таинствам новой религии. Среди пожилого населения желающих было немного, а вот молодежь, падкая до экзотики, легко покупалась на заманчивые посулы протагонистов.

   Они свернули налево, влились в поток автомобилей, едущих в сторону Айкунайса. Дорога была забита почти сплошь грузовым транспортом. В воздухе висел тяжелый смог от выхлопов многочисленных дизельных моторов тяжелых машин. Их легковушка чувствовала себя неуютно, зажатая между рычащими мастодонтами, как моська среди стада слонов. Так, во всяком случае, казалось Георгию. Часто человек, иногда сам того не замечая, переносит свои личные ощущения на неодушевленные предметы. Извечное стремление разумной материи оживить материю косную. Может быть, в этом и есть смысл деятельности Мирового Разума? Оживить всю Вселенную! А косная материя сопротивляется. В свою очередь норовит разумную материю обратно превратить в неразумную, мертвую: кометами швыряется, водой заливает... Вот такая получается борьба противоположностей. Одним словом, жизнь.

   - Вы, значит, тоже решили поискать счастья на других звездах? - спросил "андрогин", пребывая в хорошем настроении.

   - Я, видите ли, ищу свою подругу... - помолчав, ответил Георгий.

   Он сам не знал, для чего открывает душу перед первым встречным человеком. Право же, поездки располагают к откровениям. Тоже, наверное, какой-то вселенский закон.

   - Понятно. Значит, подружка дала деру... Вы вот что, как отыщите ее, так перво-наперво хорошенько начистите ей харю, - поучал водитель с видом человека, дающего совет барину, как проучить беглого крепостного. - Они это любят. Бабы без пиздюлей, как без пряников, - жить не могут.

   - Да я, знаете ли, как-то не привык бить женщину.

   - Это предрассудок, - категорически заверил водитель. - Я вот свою держу в ежовых рукавицах. Раз в неделю обязательно лупцую ее. Не сильно, конечно, сильно-то я и зашибить могу. Так, для профилактики. Чтобы знала, кто в доме хозяин.

   Георгий с новым интересом воззрился на водителя. "Неужели он и в правду мужчина? Или все-таки лесбо? - подумал он, и мысли его скользнули в нескромную область, вместе со взглядом. - Интересно, как она выполняет свои супружеские обязанности? С помощью языка или искусственного пениса? Есть в этом все-таки что-то ненормальное..."

   Он быстро отвел взгляд от промежности водителя, которая имела несомненно женский вид, и вперился глазами в дорогу. Ай-яй-яй! Нехорошо так думать. Но ведь мысль за хвост не схватишь. Её очень трудно удержать в рамках приличия. А, впрочем, что тут такого неприличного? Если человек счастлив, разве так уж важно - как и с кем он живет? Если уж на то пошло, некоторые элементы старой морали есть не что иное, как половой расизм. Почему протез ноги или руки - это прилично, морально и гуманно. А протез члена - неприлично и аморально, почему?

   - ...она, квашня, деньги зарабатывать не умеет - пусть дома сидит, хозяйством занимается, - продолжал распинаться водитель. - А я работаю, обеспечиваю семью. Имею я права на уважение?

   - Безусловно, - подтвердил его права Георгий. - Но хозяйство вести тоже дело далеко не легкое.

   - А я и не спорю. Каждому свое. Один деньги зарабатывает, другой борщи варит, белье стирает. Такое их, бабское, дело. Но распускать их нельзя. Не то на голову сядут и ножки свесят. Я правильно говорю?

   - Совершенно с вами согласен, - ответил Георгий. - Мудрое распределение ролей. Кстати о деньгах, сколько я вам буду должен?

   - Вы, я вижу, человек хороший, понимающий. Это с виду вы смурной, а так ничего - душевный. Поэтому, как с хорошего человека, я возьму с вас по-божески. При социализме, я бы вас, может быть, вообще бесплатно довез. Но теперь капитализм. Человек человеку - тамбовский волк. - Водитель показал прокуренные, но крепкие зубы. - Да и детей кормить надо. У меня их двое.

   - Я располагаю суммой в пол-орла, - сказал Георгий, чувствуя себя очень скверно из-за своей бедности. - Это все, что у меня осталось. Вас устроит такой гонорар?

   - Отчего не устроит, очень даже устроит, - улыбнулся водитель. - Это даже больше на что я мог рассчитывать. Сейчас конкуренция большая. Я не повезу - другой повезет. Но вот задаром вас точно никто не повезет. Назад-то как думаете возвращаться? Да еще с подругой... Мы давайте так сделаем. Как приедем, - вы отправитесь на поиски своей пассии, а я вас подожду.

   - Дай Бог здоровья и процветания вашей семье! - сердечно поблагодарил Георгий. - Но, право же, не стоит беспокоиться...

   - Да какое там беспокойство! Мне все равно придется обратно ехать порожняком. Вряд ли я там клиентуру найду. А так хоть помогу хорошему человеку. И на подругу вашу заодно погляжу. Стоит ли она таких хлопот или нет?

   - Она стоит, - уверенно ответил Георгий.

   - Красивая? - с легким оттенком зависти спросил отец семейства.

   - О, да! - вскинув голову, воскликнул пассажир.

   - Вы, наверное, художник или писатель?

   - Почему вы так решили? - опять удивился пассажир проницательности водителя.

   - А все деятели искусства любят исключительно красивых женщин.

   - Ну, этот тезис весьма спорный.

   - Да что уж тут спорного, чувство красоты у вас в крови. А потом, только они любят употреблять слово "гонорар", имея в виду деньги. Как-то я вез двоих, так они только о гонорариях и говорили про меж собой: кто сколько огреб или собирается огрести. Но вы, я вижу, не такой. Не обижаетесь?

   - Нет, не обижаюсь. Хотя гонорар и гонорея - очень актуальные темы в среде людей искусства. А насчет профессии вы правы - я художник.

   - Художников я уважаю, - довольным голосом сказал водитель, - и всегда им завидую. Как это они могут так нарисовать, что не отличишь от настоящего. Правда, это не каждому художнику удается. Другой так намажет, сам черт не разберет. Народу это непонятно. А вы кто? Этот... как его?.. ну, который рисует как в жизни...

   - Реалист.

   - Во-во! Реалист или...

   - Я реалист, - ответил художник, не испытывая при этом никакой гордости от своей близости к народу.

   - Я сразу же так и подумал, - уважительно сказал водитель. - Те, другие, люди несерьезные, я им не доверяю.

   Господи, только бы он не начал рассуждать об искусстве!" - взмолился Георгий, и, чтобы отвлечь водителя, обратил его внимание на дорогу, забитую уже одними легковушками. Трасса для тяжелого транспорта ушла в сторону, а они свернули налево, на грунтовую дорогу.

   - Как вам кажется, мы правильно едем?

   - Не беспокойтесь... Простите, как вас зовут?

   - Георгий... - Он хотел произнести имя с отчеством, но передумал, боясь, что водитель сочтет это за снобистское желание дистанцироваться.

   - Победоносец? Ну, с таким именем мы везде прорвемся. Не беспокойтесь, Георгий, мы идем правильным курсом. Сейчас спустимся с горы, проедем санаторий "Подснежник", а потом еще раз - в гору и через поля, вдоль леса... а там уж и аэродром. Проверено - мин нет! - захохотал хриплым смехом водитель и, протянув руку, представился. - А меня зовут Владленом.

   - Очень приятно, - отозвался Георгий, пожимая шершавую, небольшую, но очень твердую ладонь Владлена.

   Они ухнули с горы вниз с большой скоростью, даже на секунду Георгий почувствовал значительное облегчение веса тела, как при невесомости. В сырой низине "Нива" пошла зигзагами. Шофер выбирал наиболее крепкие участки дороги в смысле проходимости и довольно эффективно и эффектно маневрировал, быстро и точно вращая баранку и вовремя переключая рычаг коробки передач. "Нива" так же легко, без одышки, пошла в гору - два ведущих моста делали свое дело.

   На грунтовке скопление машин увеличивалось. Где была возможность, Владлен решительно шел на обгон. "Боже, как мне повезло", - думал Георгий, провожая взглядом красную иномарку с низкой посадкой, застрявшую на раскисшей дороге. Да, господа, здесь вам не автобан и не фривей... Желающих попасть на аэродром было немало. В составе колонны переселенцев их "Нива" пересекала обширные просторы неизвестно чьих полей, где созревал овес, тесно переплетясь с сорняками. Синие глазки васильков весело подмигивали проезжающим, выглядывая из светлой массы колосящегося злака. "Куда бежите, дураки! - кричали васильки. - Здесь так хорошо! Где родился, там и пригодился".

   У Георгия защемило сердце от родного, близкого к российскому, пейзажа. Чем-то он напоминал картину Шишкина "Рожь", знакомую каждому школьнику 60-х годов. Репродукция этой картины в свое время украшала учебник "Родная речь". И даже редкие сосны, стоящие на бугре, подчеркивали сходство. Никакие крикливые пальмы не сравнятся с этой неброской красотой.

   Боже мой, подумал Георгий, ну что мы за уроды такие, почему мы не можем жить в гармонии с природой? Без этих ужасных выбросов в атмосферу всякой дряни. Почему? Хорошо бы стать этой сосной и стоять в поле, стоять... и думать о вечном... Или вообще ни о чем не думать, а просто созерцать мир...

  

  

  

   Глава девятая

  

   ПРОРЫВ

  

   "Влюбленные не должны расставаться".

  

   Мэри Шелли (Годвин)

  

   1

   Георгий вздрогнул и открыл глаза. Кажется, он задремал.

   Машина, урча мотором, мягко катила по проселку мимо лесочка. В открытые окошки кабины вливался смолистый запах нагретой хвои. Обочина грунтовки заросла красно-фиолетовыми пирамидальными соцветиями иван-чая, ядовито-желтыми горошинами пижмы и ржавыми метелками конского щавеля. И вдруг справа тесное пространство расширилось до горизонта зеленым полем древнего аэродрома.

   Водитель радостно пел старую песню дальнобойщиков о том, что "... дорога серою лентою вьется...", но уже с новым припевом: "Крепче за шофёрку держись, баран".

   Пассажир тактично кашлянул и зашевелился.

   - Просыпайтесь, сэр! - сказал веселым голосом водитель. Мы уже в виду неприятельских позиций.

   - Разве я заснул? - произнес Георгий, зевая и садясь в кресле прямо. - Пытался медитировать, но в машине трудно сосредоточиться - укачивает.

   - Это у вас на нервной почве, - авторитетно заявил Владлен. - Так бывает, когда с женщинами свяжешься... Вот глядите - звездолеты! Который из них вам нужен?

   Вопрос растерянно повис в воздухе. Они повернули и помчались по открытому полю, и на том конце обширного природного стола, покрытого скатертью буйного разнотравья, стояли гигантские посудины - целый сервиз! - космические корабли в виде тарелок, поставленных одна на другую, как обычно делала мама, накрывая кашу или другое кушанье, чтоб оно не остыло. Впрочем, не все корабли имели классическую "тарелочную" внешность, выделялись аппараты и других конструкций: в виде шара, а некоторые можно было принять за дирижабли. Очертания чудо-кораблей были искажены маревом, размыты дальностью расстояния и все равно размеры их поражали. И закрадывались в душу сомнения, уж не мираж ли это, не сон ли?

   Воздух над широким полем дрожал и вибрировал от тепла, излучаемого землей. Жар нагретой солнцем земли заставлял колебаться окружающий мир, делая его нереальным. Казалось, дунет резкий порыв ветра, и этот мираж исчезнет, растает как дым. Но по мере приближения, новая реальность становилась все отчетливее, приобретая навязчивость кошмара и обстоятельность абсурда.

   Космические дирижабли покоились на многочисленных опорах, казавшимися слишком хлипкими, чтобы надежно удерживать столь чудовищную массу, несомненно, - металла. Бока звездолетов тускло отблескивали на солнце. Внизу, под опорами, копошились люди-муравьи. Ползали неторопливо машины-жуки. В небе с опаской кружили три вертолета-стрекозы. Вертолеты (скорее всего ооновские) были военными, но приказа атаковать, очевидно, не имели. Издали это напоминало сценки из жизни насекомых, и суть этой жизни была страшной.

   Их "Нива" проехала мимо разбитого, брошенного, с пятнами ржавчины, бэтээра - с распахнутыми люками и обгорелыми шинами. Покореженный пулемет мертвым зрачком уставился в землю. Бронированное чудовище сдохло, очевидно, в тот весенний день, когда летающие блюдца в первый раз попытались захватить этот, старый, еще построенный немцами, аэродром, а леберлийцы пытались этому помешать, имея на него свои виды.

  

   В трехстах метрах от ближайшего звездолета (казалось, облако присело отдохнуть) их остановил леберлийский милицейский кордон. Дальше следовало идти пешком. Цепь милицейских машин с включенными цветными мигалками на крышах, имела не менее сюрреалистический вид, чем окружающая действительность. Но присутствие милиции хоть как-то сдерживало людей и вносило в этот бедлам относительный порядок. А людей было очень много, и все они были возбуждены и агрессивно настроены. Там и сям змеились многочисленные хвосты очередей. Таких очередей Георгий не видел, пожалуй, со времен табачного бунта, Лигачевского полусухого закона и всеобщей нехватки продуктов питания. Те времена давно минули, но бывшие советские граждане быстро вспомнили все прелести тесного единения: единая цель, единый порыв, единая злость. Полное равенство и отсутствие индивидуального сознания.

   - Вы бы лучше остались в машине, - сказал Георгий Владлену, вдруг обнаружившемуся под локтем. - Зачем вам тут толкаться.

   - Ничего, я тоже пройдусь, разомну ноги, - ответил водитель, заталкивая что-то за пояс ремня и закрывая это что-то застегнутой ветровкой. Он по-мужски - локтями - поддернул штаны и пошел к ближайшему - тарелкообразному - кораблю, на два шага отставая от Георгия, словно прикрывая его тыл.

   Георгий достал из кармана куртки слегка помятую визитку Марго с выпиской данных из "билета" Инги. "Рейс 015, Бета Водолея, палуба N2, каюта 328, место 1216", - с трудом прочел он свои каракули, еще не до конца осознавая реальности происходящего. Ему все еще казалось, что это какая-то игра, спектакль или съемки фильма, и сейчас вот-вот объявят, что съемки закончены, и массовка может быть свободна. Но спектакль все не кончался, и он, Георгий, вынужден был продолжать играть свою роль серьезно и со всей ответственностью.

  

   Чем ближе они подходили к толпе, тем с большей силой волнение охватывало их и меньше становилось самостоятельных мыслей в голове. Георгий сделал несколько неудачных попыток узнать номер рейса - никто ему не ответил толком. Тысячеголовое чудовище толпы заглатывало его постепенно, ломая об колено его индивидуальную волю, присоединяя к этим копошащимся существам, в коих превратились люди. Не разумом руководствовались они, но лишь животными инстинктами.

   Его грубо толкали со всех сторон, крыли матом, а он еще кое о чем пытался спрашивать, не слыша собственного голоса. Он наступил на кем-то потерянные очки, и ему показалось, что вместе со сломанными стеклами, он втоптал в землю чью-то жизнь. Его зажали с боков и понесли. Из совершенно нелепого в данный момент озорства, Георгий поджал ноги и к своему удивлению обнаружил, что ничего не изменилось, - он по-прежнему продолжал двигаться в тесном единении с толпой. На секунду натиск тел ослаб перед очередным напором, и ему пришлось встать на ноги. Чтобы не задохнуться, уткнувшись в чью-нибудь спину, Георгий резким движением корпуса развернулся и стал боком к движению. Толпа вновь надавила, но уже на плечи, грудь была свободной - можно было дышать. Его вновь поволокло к невидимой ему цели. Он автоматически перебирал ногами, двигаясь боком, точно краб.

   Рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, в таком же положении был зажат относительно молодой, небольшого роста мужичонка. У него было толстощекое, красное от натуги лицо, сплошь заросшее недельной щетиной. Мужичок был почему-то в облезлой зимней шапке и демисезонном пальто, тоже ужасно грязном. Мешковатые черные замызганные штаны, должно быть, сползшие с пояса, гармошкой накрывали старенькие ботинки. Ноги мужичонки не доставали до земли - он передвигался тем же способом, что и Георгий минуту назад. Но видно было, что двигался он таким образом вовсе не из озорства, а по нужде. Правая рука его была поднята и неестественно согнута наподобие гусиной шеи. Лицо его (правильнее назвать - мурло) было серьезным, ему явно было не до шуток.

   Георгий вспомнил, что неоднократно видел этого бомжеватого вида мужика раньше. Тот часто побирался возле торгового центра, а потом, вероятно в свой "обеденный перерыв", на втором этаже в кафетерии пил кофе с пирожным. В кафетерии в это время собиралось много шарамыжек. Но в отличие от многих мнимых инвалидов-побирушек, мужик этот и в самом деле имел увечность. Он был из тех инвалидов, кого за глаза, а то и не скрываясь, называют "шлеп-нога". Правая рука его и одна нога были частично парализованы.

   Шлеп-нога сосредоточенным взглядом смотрел на Георгия и, стиснув коричневые осколки зубов, тяжело выдыхал воздух через нос. Ни стона, ни крика не выдавила пока что толпа из его груди. "Устоит ли он на своих хилых ногах, когда людская масса перестанет его поддерживать?" - подумал Георгий и протянул руку.

   - Держи! - крикнул он шлеп-ноге, но дотянуться до него не смог, а тот не в силах был пошевелить своими слабыми конечностями.

   Толпа напирала, и Георгию понадобилось согнуть в локтях руки и напрячь их так, чтобы людская Сцилла и Харибда совсем не раздавила его. Шутки кончились, резко запахло свежими человеческими экскрементами. Он бросил взгляд на сползшие штаны мужичонки и подумал, что это, наверное, из него, из инвалида, выдавили говно. Георгий брезгливо подался назад, в сторону от запаха, и попал в другой гольфстрим человеческих тел. Он ударился головой обо что-то железное, и тотчас его притиснули к какой-то шершавой стенке, распластали на холодной округлой поверхности. Георгий понял, что это был борт звездолета, точнее, часть конструкции днища, которая достигала почти до земли. Ноги, скользя по траве, ушли под днище. Там спасение. Но пока он туда заберется, из него выдавят все кишки.

   - А-а-а! - закричал он, напрягая руки, ноги и все тело, чтобы отжать себя от стенки, и ему это удалось. Он, откинув голову, лег спиной на чьи-то тела, подтянул ноги повыше к груди и оттолкнулся чудовищным напряжением сил, чувствуя, как опасно напряглись связки спины. - А! Ходынка, мать твою ети!

   Он толчками стал продвигаться вправо, туда, где, казалось, было меньше народа. Кто-то вцепился в его руку и стал выдергивать его из водоворота тел. Еще раз трахнувшись лбом о борт корабля, так что, очевидно, вскочит шишка, Георгий упал на четвереньки. Прополз еще метр, и тут ему вновь помогли, чьи-то цепкие, сильные руки, схватив за подмышки, окончательно вырвали его из толпы.

   В мутном поле зрения Георгий увидел, что за руку его держит Владлен, с мокрым от пота лбом, растрепанной шевелюрой и ссадиной на подбородке, медленно наливающейся кровью.

   - Как вы, шеф, в порядке? - заботливо спросил верный его спутник, помогая изрядно помятому Георгию усесться на траву.

   У того шумело в голове от удара, но постепенно сознание прояснилось и даже вернулось чувство юмора.

   - Эта шишка, - сказал он, поглаживая рукой горячую на ощупь выпуклость на лбу, - может служить весьма веским аргументом в пользу материальности НЛО.

   - Боюсь, что скептиков, не верящих в НЛО, теперь уже не осталось, - заметил Владлен. - Как и времени для дискуссий... Уже пятнадцать минут двенадцатого.

   - Черт подери! - Георгий вскочил на ноги, как ужаленный. - Скорее, надо узнать у кого-нибудь, который из кораблей летит рейсом 015... до Беты Водолея.

   Название звезды Георгий выдавил из себя через силу и с некоторым смущением. Дурацкое чувство, будто ты герой комикса. Непривычно было пока говорить вот так о звездах как о месте прибытия пассажиров, словно речь шла о тривиальном рейсе до Адлера. Очевидно, надо привыкать. Ведь когда-то и авиаперелет в соседний город тоже был делом необычным и удивительным.

  

   Владлен взял на себя труд проверить два дальних корабля, а Георгий должен был узнать о маршруте звездолета, уже успевшего его приласкать.

   - Только постарайтесь не лезть в толпу, - посоветовал неожиданный помощник и зашагал по пыльной траве широким мужским шагом в сторону дальних "дирижаблей".

   Георгий, с опаской уже ученого человека, обогнул толпу и приблизился к входному люку корабля с другой стороны. Здесь было спокойнее. Какой-то инвалид с деревянным протезом ноги, с бандитской рожей, похожей на Сильвера, сидя на траве, самозабвенно играл на гармонике слезно-возвышенный марш "Прощание славянки". Что он тут делает? Кого провожает? Или надеется получить милостыню? Впрочем, тут-то как раз и должны подать - щедро, от души, на долгую память.

   "Славянка" еще больше встревожила душу. Георгий прошел вперед, сколько можно было. Но все равно до врат, ведущих в рай, было далековато. Люк корабля был огромен. При желании, туда могли заехать на "КАМАЗе", тем боле, что широкий язык наклонного трапа позволял это сделать без труда. Да и всю эту толпу можно было в короткое время запихнуть через входной проем, границы которого четко обозначались, сияя голубым мертвенным светом, если бы люди соблюдали хотя бы минимум дисциплинированности. Но, как всегда бывает у русских, собственная бестолковость, невоздержанность и сохранившаяся у нас в генах со времен 1-й гражданской войны боязнь опоздать, потерять место или вообще не попасть на спасительный транспорт (а ведь другого не будет), приводили к тому, что культурные (с виду) люди превращались в стадо баранов, причем, баранов обезумевших, потерявших вожака. Все это предвидели служащие компании "Переселение, Inc.". Поэтому люк и трап были огорожены высокими, сваренными из толстых железных прутьев, решетками. В общих чертах это была П-образная сварная конструкция с воротами. Учитывая особенности национального характера пассажиров, верх также был закрыт решеткой. В распахнутые ворота и ломились пассажиры, словно за спиной у них уже разверзался ад. Прорвавшиеся счастливчики, поправляя остатки одежд, весело улыбаясь - кто прихрамывая, кто бегом, а кто уже спокойным шагом - по решетчатому коридору направлялись к трапу, предъявляли чудом сохранившиеся билеты двум мордоворотам, стоявшим в проеме люка, и, взглянув последний раз на родной пейзаж: небо, солнце, облака - уходили в полутень тамбура, чтобы исчезнуть с глаз долой навсегда.

   Георгий подошел к загону с одной из боковых сторон, где было поменьше народу, взялся руками за рифленые прутья сантиметровой толщины и обратился к охраннику, стоявшему в середине загона в ленивой позе надсмотрщика. На нем был надет камуфляжный костюм с зеленовато-коричневыми пятнами, на голове - такой же пятнистый берет, на ногах - ботинки с высокой шнуровкой. Он стоял спиной к Георгию, покачиваясь с пятки на носок, полный уверенности в собственной силе и значимости, похожий на ядовитую гусеницу. К поясу его была пристегнута дубинка.

   - Послушай, зема, куда отправляется этот корабль? - спросил Георгий, пользуясь солдатским жаргонным словечком, в надежде облегчить контакт с милитаристским человеком. Это сработало.

   "Зема" лениво повернул голову, окинув по диагонали нехилую фигуру Георгия небрежным взглядом - и отвернулся. Но все же ответил, почти не разжимая губ: "На Водолей". Георгий заволновался. Сунул разгоряченную голову между прутьями, но, остановленный холодным несгибаемым металлом, шарахнулся назад. Его вновь охватил стадный инстинкт. Ему нужно немедленно попасть туда, за решетку! Какое-то чувство сродни обездоленности, несправедливости терзало душу. Почему у всех есть билеты, а у него нет? Жуткий страх опоздать, остаться ни с чем вновь придал ему силы (но не разума), и он опять бросился на проклятые решетки.

   - На какое время назначен отлет? Вы не знаете? - закричал он, снова обращаясь к тому же охраннику. - Эй, послушайте!..

   Но прежнего контакта уже не было. Намек на солдатскую солидарность был затоптан толпой, задавлен ее криками. Рядом с ним к решеткам прилипли люди с такими же безумными глазами. Они тоже что-то кричали, должно быть, тоже очень важное для них, но никто ничего не слышал или не желал слышать.

   Охранник разозлился, снял с пояса дубинку и, подойдя к решетке, провел резиновым концом по прутьям. Прутья загрохотали. По пальцам кое-кому тоже досталось.

   - А ну, отошли от ограды! - заорал охранник, он распалялся, и от него все сильнее пахло креозотом. - Вставайте в очередь, идиоты!

   Кто-то схватил Георгия за шиворот и оттащил от ограды, действуя деликатно, но настойчиво. Георгий возмутился, но тут же остыл, увидев перед собой Владлена.

   - Я все разузнал, - стал отчитываться добровольный помощник. - Одних баранов везут на Альдебаран, других еще куда-то, а нужный вам рейс...

   - Я знаю, устало оборвал его Георгий. - Вот он, наш корабль.

   - И я еще кое-что узнал, - не глядя в глаза собеседнику, продолжил помощник. - Тут один мужик авторитетного вида сказал, что ни на какие планеты их не отправляют, то есть, может быть, на какую-нибудь да отправят, но только совсем для других целей...

   Георгий с силой схватил Владлена за грудки, но почувствовав под костяшками согнутых пальцев немужскую мягкость, смущенно разжал руки.

   - Для каких целей?! - выкрикнул он, задыхаясь от гнева.

   - Мужик сказал: для медицинских опытов, - неуверенно пробурчал "андрогин", пряча свои голубые, довольно-таки симпатичные, глаза и натягивая задравшуюся ветровку вниз. - Якобы, одна фирма подрядилась продавать людей пришельцам. Тем как раз необходим какой-то человеческий материал, этот... как его... генетический, во! Может, врет, мужик-то?..

   - Генетический материал, - повторил Георгий, грызя ногти и тупо уставившись в землю. - Что же нам делать, Влад? Нужно как-то вытащить ее оттуда!

   Владлен, приведя свои одежды в порядок, задумался. Георгий, шаря по толпе глазами, несколько раз крикнул: "Инга!", но никто не отозвался и даже не взглянул в его сторону. Тогда он сорвался с места и побежал к двум милицейским машинам, стоявшим в отдалении.

   - К ментам решили обратиться? - спрашивал помощник, едва поспевая за сумасшедшим художником. - Авторитетно заявляю: дохлый номер. Они и пальцем не шевельнут. Такой народ собачий, его надо знать... А уж я их знаю... Да они же куплены на корню этой фирмой! Вы же еще и в дураках останетесь...

   У Георгия не было шоферской ненависти и предубеждения в отношении милиции. В целом (не считая некоторых мелочей) он всегда был лояльным гражданином и так же, как Остап Бендер, чтил закон, а сверх того свято верил, что милиция специально создана, чтобы защищать интересы граждан. И эту уверенность в нем было трудно разрушить, несмотря на некоторые отрицательные примеры из своего и чужого опыта.

   Милиционеры выслушали его сбивчивое устное заявление и посоветовали успокоиться, взять себя в руки, мужаться и вообще понять, что милиция не господь Бог, что силы, противостоящие ей, милиции, совершенно запредельные, а они здесь с рассвета и еще даже не обедали.

   - Но послушайте, - горячился Георгий, напирая на самолюбие молоденького милиционера, - вы же - ВЛАСТЬ! На ваших глазах творится беззаконие, а вы спокойно наблюдаете... вместо того, чтобы арестовать подонков, отправляющих людей на заклание!..

   - Кого мы, по-вашему, должны арестовать? - поинтересовался белобрысый милиционер постарше возрастом и званием. - Пришельцев? Так их голыми руками не возьмешь.

   - И вооруженными тоже... - поддакнул третий страж порядка, этот был совсем предпенсионного возраста, но звание имел всего лишь старшего лейтенанта. - Даже ооновцы сюда не суются.

   - К тому же, - продолжил белобрысый с погонами капитана, вытирая платочком пот со лба и с внутренней стороны своей фуражки, - похоже, что в этих кораблях нет никаких пришельцев. Да и не корабли это. Видел я их корабли... (Лицо белобрысого капитана исказила такая гримаса, что Георгий не сомневался - этот видел.) а это так - баржи... для перевозки людского поголовья. По-видимому, управляется автоматически или дистанционно с орбиты, где находятся у них настоящие корабли. У них там целый флот. А что может Земля противопоставить боевому космическому флоту? Свои хилые военно-космические силы? К тому же во многом существующие на бумаге...

  

   - Ну, хорошо, - не сдавался Георгий, - пришельцы нам не по зубам, но сотрудники этой поганой фирмы "Переселение, Inc." находятся в нашей юрисдикции, уж их-то вы можете задержать и тем самым пресечь...

   - Агентство "Переселение..." имеет лицензию на свою деятельность, - терпеливо объяснял старший милиционер, - в их действиях нет ничего противозаконного. Доказательств о проведении запрещенных экспериментов над людьми у вас, как я понимаю, нет. Ваши обвинения основаны на слухах и домыслах. И вообще... - белобрысый надел фуражку, натянув на лоб козырек, закрылся от назойливого заявителя, - этих людей (он кивнул на толпу) уже не остановишь.

   - Вы когда-нибудь видели, хотя бы по телевизору, как идут на нерест косяки горбуши или лосося? - осведомился третий милиционер у возмутителя спокойствия и, не дожидаясь ответа, с видом знатока продолжил: - А я видел, у нас на Дрогаче. Собственными руками их ловил... Они прут вверх по течению без остановки, по мелководью, по камням, преодолевают даже небольшие водопады. Ни зверь, ни человек-браконьер не пугает их; обессилив, многие умирают, но в целом косяк не остановить. Почему? Потому что в них работает программа, заложенная природой. Они ДОЛЖНЫ отложить икру в верховьях реки, а после - хоть трава не расти - почти все погибают.

   - Ну и к чему эти ваши сравнения из ихтиологии? - прорычал Георгий, с несколько поубавившимся темпераментом. - Какое это имеет отношение к нашей проблеме?

   - Прямое, - сказал белобрысый. - Эти люди меченые.

   - Как меченые? Кем? - Георгий обращался то к одному, то к другому стражу порядка.

   - Как именно их метили, можно догадываться, - ответил младший лейтенант, и персиковые его щеки тронула женственная розоватость, - возможно, с помощью лазерного луча, пущенного с орбиты... Но вот кто их метил, тут вы сами стройте догадки. Вы что, газет не читаете? Об этом уже сколько лет пишут.

  

   Интеллигентный, начитанный милиционер рассказал, что время от времени люди - чаще всего летом, когда тело обнажено, - обнаруживали на теле небольшие участки кожи как бы чем-то обожженные, причем обожженный участок имел форму рисунка типа пиктограммы. У кого-то это был трилистник, как у фирмы "Адидас", у кого-то фигурка неведомого существа или нечто подобное...

   Метка! - мысль об этом обожгла мозг Георгия, как настоящее раскаленное клеймо, он вспомнил трилистник на предплечье Инги. У него затряслись ноги и руки.

   - Поймите, - продолжал втолковывать молоденький милиционер, - ОНИ уже давно метили нас, подбирая людей по каким-то своим параметрам. Очевидно, с помощью этих пиктограмм в человека закладывалась тайная программа. И вот теперь она заработала... Вы думаете, мы сидим сложа руки? Ни фига. Агентство Безопасности Республики проверила людей, покупающих билеты в фирме "Переселение..." - все они были меченные. Мало того, меченными оказались все сотрудники фирмы. Вплоть до ее основательницы - некой Маргариты Евграфовны Тамадовской.

   - Марго! - подпрыгнул поникший было Георгий и подумал: "Вот, значит, что их связывало... Лицемерка, сучка... боится она, видите ли, за Ингу..."

   - Вы тоже знакомы с ней? - поинтересовался многоопытный третий милиционер, подозрительно глядя на жалобщика. - Вы, может быть, тоже...

   - Да чист я, чист! - закричал Георгий, сдергивая с себя куртку и закатывая рукава рубашки.

   - Да верим мы вам, верим... А теперь прикиньте, нужны ли нам люди с тайной программой поведения?

   - Они теперь чужая собственность, - разъяснял молодой милиционер. - Причем, снабженная ногами и руками. Они пойдут туда, куда им прикажут. Сейчас им приказали переселиться, и слава Богу! Человечеству и так забот хватает, а если среди нас будут тусоваться кем-то зомбированные люди... В условиях военного времени мы обязаны были бы изолировать их в концентрационные лагеря...

   - Ладно, лейтенант, - сказал старший милиционер недовольным голосом, - вы, кажется, говорите лишнее...

   Лейтенант покраснел еще больше и ретировался в машину.

   - Я понимаю вас, - сочувственно произнес белобрысый начальник, приобнимая Георгия за плечо. - Но вы должны вникнуть в ситуацию. Они уже, что называется, отрезанный ломоть... Чем скорее вы забудете ее, тем лучше для вашей же психики. Вам еще повезло, что она вам всего лишь подруга... ну-ну, не сердитесь... Конечно, тяжело, но далеко не смертельно... а другие потеряли таким вот образом сестру или брата... Вон тот мужчина, со шляпой в руке, видите? Он проводил дочь...

   - Капитан! - с мольбой в голосе воскликнул Георгий. - Вы, судя по всему, человек сердечный, чуткий... Помогите мне, пожалуйста, проникнуть на корабль!

   - Мужчина, поймите, - смущенный комплиментами, ответил белобрысый капитан, еще больше натягивая козырек на глаза, - это невозможно. То есть проникнуть на корабль мы, конечно, можем. Это не такая уж большая проблема. И, может быть, мы даже успеем отыскать вашу мадам, но вывести с корабля вам ее не удастся. Ее придется тащить силой. И я не уверен, чья сила одержит верх - наша или ее. Но даже если вы доставите ее домой, в чем я сомневаюсь, вам придется посадить ее под замок или даже привязать к койке, иначе она сбежит на следующий рейс. Завтра повторится то же самое. Поймите, не станете же вы жить с бомбой в одной комнате?

   Георгий сквозь кожу куртки придавил рукой гранату и ничего не ответил.

   - Когда работает программа - человек невменяем. Он сумасшедший, исходя из современных медицинских воззрений... Правда, я в психиатрии ни хрена не понимаю, но зато специалисты убедились в этом на собственном горьком опыте.

   Белобрысый, глядя в землю и ковыряя травянистую кочку носком ботинка, понизив голос продолжил:

   - Скажу вам по секрету, сотрудники АБРа - у меня там товарищ служит - пытались помешать группе меченных попасть на аэродром, изолировав их от внешнего мира... Так они у них там все разнесли в пух и прах. Итог эксперимента: один сотрудник погиб, трое ранены, четверо задержанных погибли от нервного истощения и физических увечий, остальные ушли.

   - Вот так-то, дорогой гражданин, обстоят дела, - подвел итог милиционер, на удивление благорасположенный к Георгию. - Пока что они хреновые. Но есть надежда, что пришельцы, собрав свой урожай, оставят нас в покое. Конечно, это бьет по нашему самолюбию, но приходится терпеть. Терпим же мы многое...

  

   2

  

   С противоположного конца поля, где стояли "дирижабли", донесся протяжный звук сирены, неприятно колыхнувший сердце. На одном из кораблей вспыхнули, тревожно мигая, все бортовые огни. Потом что-то ярко засветилось зеленым нестерпимым светом, и белое кольцеобразное облако, расширяясь на четыре стороны света, стремительно понеслось прочь от корабля, гонимое невидимыми вихрями. Тугая горячая волна ударила в грудь, спину, в бок - кто как стоял - и умчалась дальше, к кромке леса. "Дирижабль" бесшумно и величаво поднялся над землей огромной тучей. Гигантская тень побежала по полю вслед за рассеявшимся облаком. Никаких раскаленных струй, поддерживающих и разгонявших аппарат, видно не было, но тем не менее корабль, легко преодолевая земное притяжение, со все возрастающей скоростью понесся в зенит, уменьшился до блестящей звезды, а потом и вовсе пропал в слепяще-синей бездне неба.

   Оцепенение людей тотчас прошло, и они с удвоенной яростью бросились на штурм ворот.

   - Ну, нам пора... - произнес белобрысый капитан милиции. - Честь имею.

   Он козырнул и пошел к своим, открыл дверцу машины, сел боком на сиденье, свесив ноги на землю, взял с приборной доски микрофон с черным витым проводом. В салоне милицейской машины захрипела рация. Раздался далекий, искаженный помехами голос, монотонно повторявший чьи-то позывные: ""Заратустра", я - "Балтийский-6..." "Заратустра", ответьте "Балтийскому-6", на связи..." Таинственный "Заратустра" не отвечал.

   Георгий пошел обратно к кораблю. Сзади доносился голос милицейского капитана: ""Балтийский-6", я - "Тайфун-1", прием!.."

   - Инга не может быть сумасшедшей, - упрямо произнес Георгий, останавливаясь невдалеке от ворот, где шла битва за место под чужим солнцем. - Она принадлежала к редкому типу женщин с четким логическим мышлением. Она поймет... Если ей все объяснить - она непременно поймет.

   - Послушайте, Георгий, - тактичным тоном напомнил о себе Владлен. - Надо уходить отсюда. По-видимому, скоро здесь станет слишком ураганно.

   Георгий и думать забыл о своем спутнике, настолько он был подавлен свалившимися на него событиями и открывшейся страшной правдой.

   - Да-да, - сказал он, не оборачиваясь, - ты поезжай, а я здесь побуду еще немного... Спасибо тебе. - Он достал из кармана деньги и протянул их шоферу.

   - Я с друзей денег не беру, - ответил тот. Отступая на шаг.

   - А я не тебе даю, а твоим детишкам. - Георгий подошел к Владлену и силой всучил купюру ему в руку.

   - Ну, если детишкам, тогда ладно... - смущенно ответил новый друг и спрятал деньги в карман ветровки. - Но только я вас здесь не оставлю.

  

  

   Толпа заметно поредела. И, как ни странно, наконец-то организовалась в более или менее упорядоченную очередь. Наведению порядка способствовала возросшая активность охранников. Отчаявшиеся люди умоляли их навести жесткий порядок, усмирить хулиганов и выбросить из очереди безбилетников. Репрессии были применены. Двух злостных безбилетников действительно выбросили из очереди на манер того, как это сделали с незабвенным Паниковским сотрудники исполкома города Арбатова, когда тот нарушил конвенцию сынов лейтенанта Шмидта. Охранникам помогли сотрудники милиции, выполняя приказ белобрысого капитана. Исполнив свой долг до конца, стражи порядка сели в машину и уехали. Кордон тоже снимался. Теперь уже все милицейские машины спешно покидали поле, за ними тянулись темные шлейфы примятой травы. Здесь были густые сочные травы, травы медовые, травы клеверные. Пройтись бы по ним звонкой косой...

   - Сколько у нас осталось времени? - Георгий взглянул на часы, было без семнадцати минут двенадцать. - Какие будут предложения, рядовой Владлен Батькович?

   - Ефимович я... Папаня мой, Ефим, когда еще был жив, всегда говорил, что главный вход рассчитан для дураков, а умные люди ходят исключительно через заднее крыльцо. Правда, он жил в эпоху всеобщего дефицита, но, может, в данном случае это сработает?

   - Твой отец был так же умен, как Остап Бендер, но еще раньше об этом сказано в Библии: "Широкие врата ведут в ад, идите вратами узкими". Значит, поищем узкие врата... Ты не знаешь, где у звездолетов обычно бывает заднее крыльцо?

   - У вас юмор висельника, но мне это нравится: с веселым человеком и помереть не боязно.

   - Ни о каком умирании и речи быть не может. Мне как-то цыганка предсказывала дальнюю дорогу. Так что - все будет о'кей!

   Они долго бежали вокруг корабля и, наконец, оказались с противоположной стороны. Запыхавшись, они остановились и оглядели обшивку на предмет каких-нибудь дверей или чего-нибудь подобного. И действительно, их ожидания оправдались. Очень скоро зоркие глаза Владлена обнаружили небольшой овальный люк, потом еще несколько таких же. По-видимому, это были аварийные люки. Но все они были задраены наглухо.

   - У меня имеется с собой монтировка, - заявил Владлен, доставая из-за пояса любимую шоферами железяку, - но вряд ли она нам поможет.

   В огорчении он двинул торцом монтировки в предполагаемый замок люка, тот глухо звякнул.

   - Зараза, - выругался помощник и присел на корточки возле люка.

   - У меня есть кое-что помощнее монтировки, - прошептал Георгий, вынимая из кармана свою заветную гранату.

   - Ух ты! - вздрогнул Владлен и опрокинулся на спину. - Ну вы даете, шеф. Как Шварценеггер, ей-богу! У него тоже в каждом кармане по гранате.

   - К сожалению, у меня только одна. Берег на крайний случай. Будем считать, что он наступил.

   Георгий осмотрел люк. Середина его была на уровне головы на слегка наклонной части конструкции, идущей от днища. Никакой ручки или чего-то подобного там не было. Вообще никаких выступающих частей, на которые можно было бы положить гранату, не наблюдалось. Лишь в верхней части овала имелся ряд технологических отверстий, примерно, восьмимиллиметрового диаметра. В эти дырочки не пролазил и палец. Но кое-что туда могло пролезть, например, карандаш. Чего-чего, а карандаш или даже два всегда имелись в кармане у художника. Но этого было мало.

   - Срочно нужен провод, хотя бы пару метров, - поставил задачу шеф своему помощнику. - Любой!

   Они озабоченно огляделись. Метрах в пятидесяти от них одиноко стояла брошенная легковушка, приехавшая уже после снятия кордона. Не дожидаясь дальнейших указаний, Влад кинулся к этой машине с завидной спринтерской скоростью. Георгий отыскал в своих карманах карандаш и примерил его, проходит ли он сквозь отверстия. Карандаш входил свободно, но только до половины, дальше не пускала конструктивная особенность люка. Георгий обломал карандаш пополам и нетерпеливо оглянулся назад.

   Владлен пытался монтировкой вскрыть машину, как консервную банку. Какой-то педант, приехавший на ней, прежде чем навсегда покинуть Землю, тщательно запер свою собственность. Владлен вышиб боковое стекло и влез в салон через окно. Георгий смотрел на часы, на мигающее двоеточие, отсчитывающее убегающие секунды, а Влад что-то крушил в чужом салоне и вырывал с мясом. Наконец он прибежал обратно, держа в руках два куска провода в зеленой изоляции. Наверное, это были части какой-то проводки, впрочем, в этом Георгий совсем не разбирался.

   Он схватил принесенные провода. Отложил, который был подлиннее, а к короткому стал привязывать обломок карандаша. Другим концом этого же провода в несколько витков опоясал гранату (провод был гибким и прочным) и завязал узлом. Проводок утопился в бороздки между ячейками рубашки гранаты и сидел там довольно хорошо. Держа гранату в одной руке, другой рукой он протиснул карандаш и тянувшуюся за ним часть провода в отверстие внешней части обшивки люка. Карандаш провалился в дырочку. Георгий потянул провод назад, карандаш надежно заякорился внутри, став поперек отверстия. Граната могла висеть, что и требовалось.

   Взяв отложенный длинный провод, Георгий привязал его к кольцу.

   - Разбежались! - крикнул он, выпрямляя усики шплинта.

   Когда Влад отбежал на безопасное расстояние и спрятался за машиной, Георгий взялся за конец провода, осторожно натягивая его, отходя как можно дальше (и все-таки недалеко, а жаль...), выдернул кольцо из гранаты.

   "Запал замедлителя горит 3-4 секунды, Радиус разлета убойных осколков - 200 м.

   Радиус зоны эффективного поражения живой силы - 7 м, количество осколков до 300 шт".

  

   Все эти сведения мгновенно пронеслись в голове бывшего солдата Георгия, когда он, огромными прыжками убегал от адской машинки. За две секунды до взрыва он сделал последний отчаянный прыжок и приземлился уже на руки, живот и напряженные носки ног. Вжался телом в землю, втянув голову в плечи и царапая щеку колючей травой, прикрыл затылок ладонями.

   Рвануло славно, аж уши заложило от грохота. Горячий вихрь ударной волны пронесся над головой вместе с невидимыми глазу смертельными осколками. Едва эхо взрыва успело откатиться в поле, они уже бежали к люку. Выбранные ими узкие врата были изрядно помяты взрывом и вдавлены во внутрь неведомого тамбура, куда они так стремились попасть. Но полностью крышка люка так и не открылась. Запирающее устройство было выворочено из гнезда, но какими-то уцелевшими отростками еще крепко держалось в стенке, играя роль своеобразной дверной цепочки, препятствующей полному отворению двери.

   Владлен вновь применил свой универсальный инструмент - со скрежетом выдирал остатки крепления замка, словно дантист, вырывающий упрямый коренной зуб.

   Когда Георгий увидел, что конструкция держится исключительно на самолюбии конструкторов, он отстранил Владлена и одним ударом ноги в дверь (так, что огнем полыхнула боль в колене) выбил крепления. Покореженный люк распахнулся в полутемный узкий лаз, озаряемый красными вспышками света.

   Они нырнули в нервную муть, таинственный сумрак корабля. Проскочили небольшое помещение, типа тамбура, выпрыгнули в какой-то коридор и побежали по нему что было силы. Потому что впереди с потолка медленно (но очень быстро) опускалась металлическая перегородка. По-видимому, система контроля, обнаружив разгерметизацию корпуса, дала команду исполнительным механизмам изолировать поврежденный участок.

   Владлен забежал вперед и первым, упав на четвереньки, неловко стал перебираться на другую сторону. При этом слишком высоко задрал задницу, так, что смыкающаяся плита коснулась ее. Влад истерически вскрикнул (все-таки женщина есть женщина) и ящерицей метнулся на другую сторону. Долей секунды позже Георгий бросил свое тело под этот страшный нож. Он скользнул по гладкому полу на спине, но сделал это с солдатской смекалкой. Не так, как Владлен, протискивавший через опасную зону сначала голову, задницу, потом ноги, а развернул свое тело параллельно опускающейся переборки и поэтому практически мгновенно бревнышком перекатился через роковой рубеж. Тут же за ним плита сомкнулась с полом, с лязгом вошла в щель в полу, вдвинулась туда вглубь еще на несколько вершков. Лязгнули замки, запирающие перегородку. (В какое-то одно жуткое мгновение Георгий видел их страшные стальные зубы, подсвеченные снизу, из глубины щели.)

   - Ты как, в порядке? - тяжело дыша, спросил Георгий.

   - Ага, - выдохнул Владлен.

   - Ужас! - Георгий вытер пот со лба. - Ничего страшнее этой половой щели с зубами я не видел в жизни.

   Напарник его истерически хохотнул. Они перевели дух, но залеживаться было некогда. Они вскочили и бесшумными тенями понеслись в неведомое.

  

  

  

  

  

   Глава десятая

  

   ОБРЫВ

  

  

   " Земля голубая, как апельсин..."

  

   Поль Элюар

  

  

  

  

   Впереди послышался топот ног бегущих людей. Наши спасатели нырнули в боковой коридор, почти неосвещенный, и замерли, распластавшись по стенкам. Мимо них промчались два охранника в камуфляжной форме. Очевидно, охрана, встревоженная взрывом, отрядила людей на предмет выяснения обстановки. Поскольку Георгий со товарищем не знали схемы расположения помещений корабля и бежали куда ноги несут и подсказывает интуиция, то, в принципе, не было большой разницы, по какому коридору двигаться дальше. Узкий и темный коридор, где они скрывались, был не хуже и не лучше других. И, выждав для верности еще немного, они побежали в перпендикулярном направлении относительно своего первоначального маршрута.

   - Надо искать лестницу либо лифт, чтобы подняться на верхний уровень, - соизмеряя дыхание с ритмом бега, поставил задачу Георгий, ставший по умолчанию командиром их маленькой группы захвата, и добавил на всякий случай: - Запомни, Влад: каюта 328-я, место забыл какое, но там увидим... Спрячь монтировку, но держи ее под рукой.

   Владлен на бегу запихал железяку в рукав олимпийки, придерживая ее выпирающий конец рукой.

   Ему хорошо, подумал Георгий, он вооружен, сам же Георгий, оставшись с голыми руками, чувствовал себя неуверенно. Что ни говори, а мужчина без оружия, как без штанов.

   Они оказались в замкнутом эллипсообразном помещении, мрачноватой темно-фиолетовой окраски. Вдоль стен имелись многочисленные округлые ниши. В основаниях ниш четко выделялись ярко-желтые кругляши метрового диаметра.

   - Это походит на лифты? - посоветовался Георгий с напарником и ступил на желтую платформу.

   - Вроде, да, - ответил Владлен. - Во всяком случае, на клозеты точно не походит - были бы дырки в полу.

   Георгий осмотрел вделанную в стенку маленькую панель с пятью клавишами и нажал вторую, если считать сверху. Тотчас из стены вышла полукруглая трубка из прозрачного материала и отделила Георгия от напарника. Ему показалось, что Владлен внезапно провалился вниз и только потом понял, что все происходит наоборот - это он на платформе летит кверху.

   Быстро пронеслись перед его глазами три горизонта - темные и освещенные нижние этажи судна - на верхнем уровне лифт остановился. Ограждающая трубка по дуге закатилась в стену, открывая проход. Георгий не успел и шага сделать в новом помещении, как столкнулся с человеком чуть ниже себя ростом, в очках, с большими залысинами на выпуклом лбу, но довольно молодым, одетым в песочного цвета униформу. Судя по внешнему виду, человек больше походил на интеллектуала, чем на тупого охранника. Да и костюмчик на нем был явно не от "Саланга", магазина военного обмундирования, а напоминал что-то летно-техническое.

   - В чем дело? Вы кто? Простите, вы как здесь оказались? - засыпал он вопросами Георгия, строгим тоном человека, который сам никогда не нарушает инструкций и другим не позволит это сделать ни при каких условиях.

   - Видите ли... Я ищу каюту номер 328, - Георгий с ходу вошел в роль бестолкового пассажира. - У вас тут такой лабиринт, что сам черт ногу сломит. Вы мне не подскажите?..

   - Покажите-ка мне ваш билет, - потребовал летно-технический человек, тоном поездного контролера.

   - Где-то ведь он у меня был. - Бестолковый пассажир принялся бестолково шарить по карманам. - Вы знаете, кажется, я его потерял...

   Интеллектуал поправил очки интеллигентным жестом и произнес без снисхождения суровым тоном:

   - А я подозреваю, что его у вас никогда и не было.

   - Ну, тебе же говорят: человек потерял билет, - сказал Владлен, как привидение появляясь из противоположной стены и одним махом становясь за спиной у бдительного служаки. - Людям надо верить... А вот оборачиваться не советую, буду стрелять без объявления войны.

   Тупой конец универсальной монтировки уперся в позвоночник летно-техническому человеку, и тот вытянулся в струнку и застыл, как статуя. А Владлен продолжал нагнетать страху, говоря убийственно спокойным тоном:

   - Даю справку: скорострельность этой штуки - тысяча двести пуль в минуту. А пульки у меня все со смещенным центром. Представляете, что они сделают с вашими внутренностями?

   - Кто вы такие? Террористы? Контрразведка? - делал предположения человек с корабля. - Чего вы хотите? Мы уже прошли досмотр судна, все бумаги у нас в порядке...

   - А мы в этом не сомневаемся, - ответил Георгий миролюбивым голосом. - У таких, как ты и ваших хозяев, бумаги всегда в порядке... Но мы сейчас здесь по другому поводу. Нам нужна каюта 328, - сменяя тон, прорычал Георгий. - Веди нас туда быстрее и будь изобретателен при встрече с коллегами. Если они тебе не поверят, это будет твоей последней ошибкой в жизни.

   - Пш-шел! - Влад с силой ударил человека коленом под зад, чем придал ему довольно резкое ускорение. Георгий догнал пленника и по-приятельски зашагал рядом. Владлен с "автоматом" замыкал группу.

   - Я не знаю, что говорить? - пожаловался интеллектуал.

   - Что ж ты такой тупой? - съязвил Владлен, - а еще очки носишь.

   - Мы твои давние кореша по роддому - не разлей-вода, - поучал Георгий. - Ты без нас жить не можешь: ни на Земле, ни в космосе... Усек?

   - Я-то усек, а вы, мне кажется, не понимаете, во что вмешиваетесь, - сказал пленный. - Кто вы все-таки такие, черт побери!

   - Мы - патриоты! - рявкнул Владлен под ухо конвоируемому. - А ты - подлый предатель из пятой колонны. Устраивает тебя такой расклад?

   - Боже! - взмолился человек, - какая тарабарщина... Нам направо. Каюты первого класса там.

   Они повернули направо и пошли по коридору, напоминающему гостиничный, с рядами дверей по обе стороны, только интерьер был более чем спартанский - голый металл без каких-либо намеков на украшательство. Баржа и есть, подумал Георгий. Если это каюты первого класса, то какими же должны быть помещения третьего класса?

  

   Георгий представил большой зал с металлическими стенами в грубых заклепках. Тусклый свет, чемоданы вперемежку с потными человеческими телами, плач детей... "Коленька, Коленька! - кричит женщина с растрепанными волосами, - господа, вы не видели мальчика в пальтишке сереньком?.."

   Нет, одернул себя Георгий, тут он перебрал. На посадке не было пассажиров с детьми. Молодые были, много молодых обоего пола. Были и пожилые, но детей не было. Ну что ж, хоть какая-то гуманность.

  

   Он шел вдоль шеренги стальных дверей и машинально считывал номера кают, намалеванные мелом довольно небрежным почерком. Отвратным почерком, бесчеловечным. Как на "телячьих" вагонах, в которых немцы увозили в Германию военнопленных. "322", "324", "326", - номера с этой стороны все были четными. - "328". Стоп!

   Георгий рванул ручку на себя. Железная дверь с овальными углами легко отворилась. На секунду Георгию показалось, что он заглянул в купе вагона "СВ". В купе было четыре мягких спальных места. Теплым светом горел плоский потолочный светильник, стены были обшиты пластиком, удачно имитирующим дерево. Наконец-то хоть какая-то человечность в интерьере.

   Вошедшего встретили в штыки три пары человеческих глаз - двое мужчин и одна женщина занимали нижние полки. Еще не убранные чемоданы загораживали проход в купе.

   - Простите, - сказал Георгий предельно вежливым тоном. - Тут с вами должна была ехать женщина...

   - Лететь, дорогой, лететь! - поправил вошедшего один из мужчин с замечательным кавказским носом.

   Это был маленького роста лысый брюнет, то есть он когда-то безусловно был брюнетом, но до сего дня в целости сохранились у него только великолепного черного цвета густые брови. Мужчина усиленно потел, но пиджака очень дорогого костюма не снимал.

   - Да-да, лететь, - согласился Георгий. - Так вот, женщина... молодая, красивая шатенка с... - Он с ужасом осознал, что совершенно не помнит цвета ее глаз. - Зовут - Инга, фамилия...

   - Нет, не видели! - вскричала женщина не терпящим возражений голосом. - Мы тут уже полчаса сидим, и никакие шатенки здесь не появлялись. Мы сами красивые, - захохотала она, ее спутники льстиво поддержали свою предводительницу.

   Тут женщина увидела за спиной Георгия человека в форме и обратилась к нему с требованием.

   - Послушайте, вы, кажется, из обслуживающего персонала? Мы хотели бы узнать: почему не работает вентиляция? Сил нет терпеть такую духоту. У моего мужа - сердце! - Пассажирка указала обрилльянтенным перстом в пространство между мужчинами, так, что было не совсем понятно, кого она имеет в виду: лысого брюнета или сумрачного вида мужчину лет 55-ти с обвисшими щеками, протиравшего очки и близоруко щурившегося. Наверное, все-таки лысый ей больше подходит по возрасту и темпераменту, подумал Георгий.

   Владлен ткнул пленника железякой в бок, и тот заговорил, как заведенная кукла:

   - Вентиляция будет включена, как только взлетим и выйдем за пределы атмосферы.

   Георгий попятился, тесня спиной заложника, захлопнул дверь и метнулся к соседней каюте. Там находились четыре человека. Инги среди них не было. Он распахнул двери уже двенадцатого купе подряд - Инги нигде не было!

   К летно-техническому человеку подошел гражданин в синем тренировочном костюме (униформа российского пассажира).

   - Простите, товарищ проводник, хотелось бы узнать насчет чая. Когда его будут разносить?

   - Я не знаю, - уныло выдавил из себя "проводник". - Идите к себе в каюту. По коридорам пассажирам ходить запрещено до особого распоряжения.

   - Как это вы не знаете? А кто знает? - возмутился пассажир, сверля "проводника" маленькими злыми глазками, на лысине у него крупными каплями блестел пот. - Бардак, честное слово!.. И так во всем. Некомпетентность - наш бич... Тогда скажите хотя бы, как пройти в туалет?

   - Товарищ, - задушевно сказал Владлен, - зачем вам туалет, если вы еще чаю не пили?

   - Вы мне, пожалуйста, тут не острите, - ответил пассажир, в типичной тональности тертого бюрократа. - Я сам никогда не острю и другим не позволяю! Ишь, понимаешь, завели моду...

   Подбежал Георгий, оттолкнул пассажира.

   - Эй! Что вы себе позволяете? Хамство какое. Бардак, честное слово... - пассажир удалился на поиски персонала посмышленее.

   - Послушайте, - Георгий схватил за плечи человека в форме. - Она не может быть где-нибудь на другой палубе классом ниже?

   - Кто - она? - тупо спросил интеллектуал.

   - Женщина из 328-й каюты! - заорал Георгий, брызгая слюной в лицо подлому предателю из пятой колонны.

   Тот с достоинством мученика утерся и безапелляционно заявил:

   - Это совершенно исключено.

   - В третьем классе? В общем вагоне... тьфу... помещении или что там у вас!?

   - Да нет же, нет!

   - Георгий, может, она опаздывает? - высказал догадку Владлен. - Вы же знаете женщин...

   - Смеетесь, - состроил гримасу человек в форме. - Они здесь толклись с семи утра, как только дали сигнал...

   - А противиться сигналу можно? - еще раз с надеждой спросил Георгий.

   - Теоретически - да, практически - нет.

   - Что значит - теоретически?

   - По закону больших чисел может случиться все, что угодно. Молекулы воздуха возьмут да и соберутся в одной половине комнаты, и вы задохнетесь, находясь в другой, безвоздушной половине... Закона, который бы запрещал подобное явление, нет. Теоретически такое чудо может произойти, а в жизни не произойдет никогда. В нашем случае вероятность аномалии на несколько порядков выше, но все равно на практике равняется ноль целых ноль-ноль-ноль... короче, один шанс на миллион.

   - Что это за шанс? - Георгий впился рукой в плечо допрашиваемому. - В чем он может выражаться?

   - Ну-у, возможен сбой программы в связи с какими-либо непредсказуемыми аномалиями самого организма реципиента - человека, принимающего сигнал. Но именно это и считается маловероятным.

   - А волю вы уже ни во что не ставите?

   - Воля, воля... - пробормотал представитель пятой колонны с таким видом, словно пытался вспомнить, что означает это слово. - Воле Высшего Разума никто не может противиться.

   - Ну и дерьмо же ты! - сквозь стиснутые зубы произнес Владлен. - У меня руки так и чешутся врезать тебе по сопатке.

   - Да в чем проблема-то! - заорал презренный наймит, взбешенный хамским отношением к своей персоне - Не хотите лететь, никто вас здесь не держит, можете идти на все четыре стороны! Вам была нужна девушка? Так вы убедились, что ее здесь нет. Радуйтесь. Насколько я смог понять ваши намерения, вы разыскиваете ее, чтобы снять с корабля... из патриотических соображений... Да ладно, ладно... не пихайтесь... Вопрос, кажется, решен, так что же вам еще надобно?

   - А может быть, она в медотсеке? - высказал последнюю догадку Георгий, подпадая под давление все более нарастающей неопределенности. - При посадке были жертвы?

   - Ну, вряд ли это можно назвать жертвами, коего кого помяли... слегка. Но заявляю со всей ответственностью - ничего серьезного ни с кем не случилось. А что касается медотсека как такового, то его на судне нет. Имеются аптечки. Для полета этого вполне достаточно.

   - Для полета куда? - сказал Георгий, сузив глаза, и играя желваками. - На тот свет?

   - Да перестаньте вы повторять досужие вымыслы невежественной толпы. Людей перемещают для заселения новых площадей, согласно Генеральному Плану, не нами с вами составленного. - И человек в униформе благоговейно воздел очи горе.

   - Ты еще Господа Бога помяни, - вставил шпильку Владлен.

   - Послушайте, - Георгий сжал руку человека в униформе. - Людей клеймят как скот, грузят на баржи и отправляют неизвестно куда, это что - политика Высшего Разума?!

   - Когда оперируют миллиардами лет и миллиардами душ, какой-то процент физических потерь неизбежен. Так что же говорить о потерях морального плана, о попрании чьей-то индивидуальной воли. К тому же Высший Разум всегда действует через посредников: это могут быть высшие иерархи космоса, либо существа рангом пониже, и даже люди могут быть посредниками. И у каждого посредника свои представления о морали и гуманности. Отсюда погрешности. Если у вас есть претензии, то предъявите их ответственным исполнителям акции, а я - всего лишь ничтожный винтик в этой машине.

   - И где же находятся эти ответственные исполнители?

   - На первом уровне судна. Здесь - обратный отсчет. Первый уровень на самом верху. Там оборудовано нечто вроде рубки. Их двое, впрочем, я не уверен... Они наше непосредственное начальство в этом рейсе. Только хочу предупредить, чтобы вы были с ними повежливее. Они не любят критики в свой адрес и могут сделать с вами все, что угодно. Им неведомы человеческие понятия добра и зла. Они выше этого. Для них важно сохранение вида, а не индивида.

   - Кто они такие? - спросил Георгий, насупившись.

   - Джентри.

   - Мне это слово ничего не говорит.

   - Мне, к сожалению, тоже. Мой вам совет: не надо ничего выяснять. Идите домой и приготовьтесь к самому худшему.

   - Что вы имеете в виду? - сказал Георгий угрожающе.

   - Женщина, которую вы ищите, наверняка мертва. Не надо хватать меня за ворот... Раз она не явилась по сигналу, стало быть, с ней случилось нечто экстраординарное, и она не может двигаться. Вариант: возможно, попала под машину...

   - Пойдемте отсюда, Георгий, - сказал тихим голосом Владлен, - может, не так уж страшен черт, как малюет его этот ублюдок.

   Они отпустили пленника и направились к лифтам. Внизу было до странности тихо. Очевидно, уже улеглась посадочная суматоха, и пассажиры заняли свои места, согласно купленным билетам. Коридоры были пусты и полутемны, горели только дежурные светильники. Наши спасатели шли, ориентируясь на указатели со стрелками. "На выход" - гласили они яркими желтыми буквами, написанными на русском языке.

   Коридор с наклонными стенами, вдоль которых тянулись трубы и какие-то кабели, вывел их прямо к тамбуру с огромными воротами. Метровыми буквами на воротах было написано - "ВЫХОД". Но ворота были наглухо заперты. Георгий и Владлен по очереди и вместе пытались крутить какие-то колеса и вентили, безуспешно дергали различные рычаги, нажимали кнопки на панели возле тамбура. Но механизмы, приводящие в движение ворота, оставались мертвы.

   Владлен попытался просунуть конец монтировки в горизонтальный зазор между двумя сомкнувшимися плитами выхода, чтобы раздвинуть их, но его попытки были равносильны стремлению сдвинуть с места гору.

   - Эй, вы! - закричал Георгий, а Владлен стал бить монтировкой по железу. - Выпустите нас!

   Эхо прокатилось по коридору, и опять наступила мертвая тишина. Казалось, судно было необитаемым. Владлен снова принялся стучать по трубам. Адский грохот наполнил космическую баржу, который поднял бы и мертвого из могилы.

   Наконец откуда-то издалека послышался топот ног бегущих людей. Появились охранники. Раздались голоса: "Кто такие?" - "Так это же, наверное, те самые, что взорвали аварийный выход". - "Хватай их, ребята!"

   Их схватили, вывернули руки за спину, обыскали карманы и прочие места в одежде и на теле. У Георгия нашли визитную карточку. Самый смышленый из охранников прочел визитку, шевеля губами, потом сказал:

   - Так вы от Маргариты Евграфовны... Что ж сразу-то не сказали, что знакомы с баронессой? Отпустите их, - распорядился старший охранник.

   Их освободили из довольно-таки не братских объятий. Владлену даже вернули его оружие.

   - Ну что, мужики, мест не хватило? Сейчас что-нибудь подыщем, - сказал старший охранник, похожий на хорошо сколоченный шкаф типа "Гей, славяне!", как сказали бы Ильф и Петров. - Слышь, Василий, подыщи им конурку с мягкими сидениями. Если придется кого-то утихомирить - утихомирь.

   - Да нет же, ребята, вы не поняли, - стал объяснять Георгий. - Не нужны нам места, нам надо выйти наружу. Срочно.

   Охранники заржали, как стадо сытых лошадей. Один выкрикнул сквозь смех: "Ой, ребята, остановите ракету, я сойду!" Все заржали пуще прежнего. Отсмеявшись, "хорошо сколоченный шкаф" сказал:

   - Сожалею, братан, но ничем помочь не могу. Туда уже нельзя, - он указал толстым волосатым пальцем на тамбурные наружные двери. - Там космос.

   - Я не верю вам! - яростно выкрикнул Георгий.

   - Ну, это легко доказать, - спокойно ответил охранник.

   Он подошел к стене, нажал какую-то кнопку рядом с маленьким телеэкраном. Экран засветился и стал показывать сплошную темноту.

   - Ну и что это значит? - сказал Георгий, недоверчиво косясь на экран. - Он же у вас не работает. Чернота какая-то. Если мы в космосе, то где же звезды?

   - Кто у нас спец по звездам? - спросил старший охранник у своих горилл. - Где Феликс?

   "Здесь я!", - донесся чей-то голос из глубины коридора. Гориллы расступились, пропуская молодого человека с торчащими, как локаторы, ушами и носом, напоминающим банан. На нем была такая же униформа песочного цвета, что и у давешнего знакомца с верхней палубы.

   - Феликс Осианович, объясните по-быстрому господину все про звезды...

   Краснея ушами, спец объяснил:

   - Разрешающая способность простой телекамеры так низка, что она не улавливает света звезд. Вы что, никогда не видели телерепортажей с орбиты? Там тоже небо всегда черное, без звезд. Ну, хорошо. Поищем более яркий объект, чем звезды... Вообще-то эта камера вовсе не предназначена для астрономических наблюдений, а лишь для охранных целей... но попробуем.

   Феликс Осианович, подойдя к настенному пульту, взялся рукой за стерженек с черной головкой и отклонил его в одну сторону, потом в другую. Очевидно, он дистанционно управлял камерой, прикрепленной снаружи. На экране возникло изображение ярко освещенной части конструкции корабля. Потом изображение сдвинулось еще в одном направлении, и вдруг экран заполнило голубое сияние удивительной чистоты. Георгий, как художник, это оценил. Голубой шар сместился и стал в центре экрана. Шар имел размытые очертания, но все же можно было различить и другие оттенки цветов - зеленоватые и еле заметное оранжевое пятно. Присмотревшись, Георгий узнал очертания Африканского континента, перевернутого "вверх ногами". Вскоре детали изображения стерлись - шар удалялся! Да еще с какой скоростью!

   - Боже правый! - У Георгия ослабели колени, и, чувствуя сосущую пустоту под ложечкой и какую-то общую неустойчивость, он опустился на пол.

   Владлен истерически закричал и метнул монтировку в экран, который взорвался, рассыпая искры.

   - Слушайте, мужики, - сказал старший охранник, теряя терпение, - вы постоянно что-нибудь взрываете у нас на судне. Вы создаете нам проблемы. Придется, наверное, вас связать.

   Владлен уткнулся локтями в какие-то трубы, закрыл лицо руками и зарыдал в голос.

   - Мои детки, бедные детки мои! - рыдал он по-бабьи, хлюпая носом. - Кто их будет кормить-пои-и-ить...

   - Вы чё, мужики, - недоуменно задирая брови, пробасил один из охранников. - Эй, кончай выть, баба ты что ли?

   - Да вроде бы... - задумчиво произнес старший, царапая ногтем свой мощный подбородок. - Только нам тут истерик не хватало.

   Георгий встал с пола, подошел к товарищу по несчастью, тронул его за руку.

   - Брось, Влад, возьми себя в руки, будь мужчиной...

   - Как же она может стать мужчиной, ежели она женщина? - резонно подметил один из охранников, ехидно хихикая.

   - Оставь меня! - вырвал руку Владлен. - Уйди! Это все из-за твоей... сучки. Не стоит она того, чтобы из-за нее...

   Георгий грубо схватил приятеля за ворот куртки.

   - Не смей так говорить о ней... ты!... - Он готов был уже произнести вслух ужасное оскорбление, после которого примирение стало бы невозможно, но, к счастью, сдержался. - Если ты не играл в благородство, а в самом деле благороден, так оставайся таким до конца. Ничего нельзя делать наполовину! Надо всегда идти до конца! Ты забыл, что друг познается в беде? Беда только началась, а ты уже раскис. Я был о тебе лучшего мнения. Прости, что втянул тебя в такую историю... Но я тебя предупреждал.

   - Ладно, чего уж теперь - ответил вдруг Владлен, вытирая слезы и сопли. - Все, я больше не плачу. Беру себя в руки. Где моя монтировка?

   - Нет, братан, - сказал обритый наголо, самый маленький охранник, но с грубыми руками, достававшими почти до пола. - монтировку мы тебе больше не дадим, а то, пожалуй, ты окончательно сокрушишь наш корабль.

   - Ладно, мужики и бабы, - подвел итог инциденту старший. - Идите отдыхайте, когда сядем, мы вас оповестим первыми. Вася, проводи господ пассажиров.

   Георгий поднял руку, останавливая басистого охранника по имени Вася:

   - Минутку. До встречи с вами мы разговаривали с одним человеком... в очках, залысины, одет - в летно-техническую форму, как у этого молодого человека...

   - А-а... - понимающе протянул лопоухий спец. - Так это был Леонтий. Он действительно из технического персонала, как и я. Ну и что?

   - Он сказал, что мы можем побеседовать с хозяевами судна. Вы разрешите нам подняться наверх, в рубку?

   - Нет, вы точно чокнутые! - хохотнул начальник охраны. - Кто же с НИМИ общается по собственной воле?

   - Меня лично туда калачом не заманишь, - с содрогание в голосе произнес коротышка-охранник, втягивая голову в плечи и становясь похожим на кубик.

   - Ну, если вы желаете... - сказал техник с горящими, точно с мороза, ушами, - И Леонтий не против, то, пожалуйста. Лифты там.

   - Спасибо, мы знаем, - ответил Георгий и твердым шагом направился в нужном направлении. За ним, волоча ноги, поплелся верный его оруженосец. Правда, оружие у него на всякий случай конфисковали.

  

  

  

  

   Глава одиннадцатая

  

   ДЖЕНТРИ

  

  

  

   Бог взял семена из миров иных и посеял на землю.

   И взросло все, что могло взрасти.

   Но все на земле живет через таинственное

   касание мирам иным.

  

   Ф. Достоевский

  

  

  

   1

  

   Лифт стремительно доставил их на первый горизонт судна. Может быть, вверху была еще одна палуба, нулевая, но сие им было неведомо. Земляне ступили на мягкий ковер, ворс которого имитировал траву английского газона. Удивительно! Они попали как бы в другой мир. Сладко пахло луговыми травами. Духоты нижних помещений здесь не было и в помине. Интерьер этажа поражал роскошью и вместе с тем удивительной простотой. Эта была простата, что сродни гениальности. Стены искусно были расписаны растительными узорами, нигде не повторяющимися. Георгий отметил, что работал очень хороший флорист.

   - А хозяева-то живут нехило, - высказал он свое мнение вслух. - Даже на временных, склепанных наспех посудинах. Ни в чем не желают себе отказывать.

   - Кругом дискриминация, - поддакнул Владлен, клокоча праведным гневом, в котором явственно проскальзывали нотки просыпающейся классовой ненависти. - Аристократы чертовы. Тоже мне, братья по разуму.

   Они шли по хорошо освещенному коридору, точно по залу Эрмитажа, потому что по обе стороны шпалерой на стенах располагались большие панно с изображенными на них сценами исторических битв народов. Лишь несколько картин Георгий идентифицировал почти на сто процентов с известными ему событиями. Это: легендарные сражения из Махабхараты - битва братьев Пандавов с презренными кауравами; бой, в котором великий земной воин Арджуна уничтожает летающий город асуров. Затем следовало полулегендарное взятие и сожжение Трои, сменившиеся историческими сценами разрушения Карфагена, разрушения варварами Рима. Впечатляющими были сцены крестовых походов, Ледовое побоище, битва при Ватерлоо, Бородинское сражение, Цусимский бой, воздушная война за Англию, Пёрл-Харбор, гигантское танковое сражение на Курской дуге, битва за Сталинград. Остальные изображения можно было соотнести с историческими событиями весьма приблизительно. Поражала своей эпической силой грандиозное сражение в космическом пространстве в близи какой-то полосатой планеты, подозрительно похожей на Сатурн с его знаменитыми кольцами. Тысячи и тысячи аппаратов с биологическим дизайном с одной стороны и с явным уклоном в конструктивизм - с другой, громили друг друга импульсными зарядами, сжигали лучами и прочими смертоносными способами. Горели люди, горел металл, горел космос. Боже! что это - сцены прошлых или грядущих битв?

   - Жалко, что нет "Военного совета в Филях", - сказал Владлен. - Это моя любимая картина. И еще "Алёнушка"... и "Грачи прилетели" этого, как его?..

   - Саврасова, - подсказал Георгий. - Хороший был художник. Все его любили, потому он и умер под забором. Мы тоже прилетели... Куда теперь?

   Коридор закончился, надо было думать, куда двигаться дальше. И вдруг обнаружился еще один проход, ранее не замеченный ими. Вход был без дверей - в виде арки, располагался от них по правую руку. Они миновали арку и вошли в сумрак нового помещения, дальние углы которого пропадали то ли в неком тумане, то ли черт знает в какой субстанции. Субстанция слабо светилась фиолетовым мистическим светом. Другого освещения не было, и это придавало окружающему пространству жутковатую ирреальность, знакомую по фильмам ужасов. В общем-то, дешевый трюк, если вдуматься, но подобные сценические эффекты действует на нервы безотказно. Очевидно, что сделано это специально, со знанием психологии человека и с единственной целью - нагнать страху на нежелательных посетителей и своих земных рабов. И надо признать, что хозяевам корабля это удалось.

  

   Незваные гости невольно приготовились к самому худшему. Но ничего не происходило и это еще больше терзало нервы. Очень скоро, к своему огорчению, они обнаружили, что заблудились. Казалось, со всех сторон их окружает необъятное пространство. Теперь они даже не могли вспомнить, где у них тыл, где фронт. Враг применил коварную тактику полной дезориентации противника. "Эй!" - крикнул Георгий, но эхо быстро захлебнулось, утонув в ползущем тумане. Его фиолетовые облака медленно взлетали из-под ног при каждом шаге. Казалось, что ты идешь по дну моря, взметая донный ил. Луговыми травами здесь уже не пахло, а пахло, наоборот, плесенью и явственно ощущалась повышенная влажность. У Георгия заныло плечо. В каком-то странном предчувствии сжалось сердце, и он сказал тихим голосом, боясь нарушить жуткую тишину: "Я не удивлюсь, если сейчас мертвые восстанут из гробов и придут к нам засвидетельствовать свое почтение". - "Бога ради, не надо меня пугать, - попросил Владлен, - мне и так страшно... Уж, скорее, наоборот... может, здесь они как раз и режут свои жертвы... Чувствуете, как пахнет какими-то химикалиями..."

   Вдруг (это всегда происходит вдруг) вдали появился и стал приближаться голубоватый свет. Кто-то шел к ним, освещая себе дорогу электрическим фонариком. Луч света иногда устремлялся к невидимому потолку, то вновь опускался долу.

   - Ну вот, кажется, один уже идет, - пытался пошутить Георгий, но преуспел в противоположном. Владлен уже явственно задрожал от страха. Но когда человек приблизился (а это был человек, или как бы человек), все опять поменялось местами. Владлен, видя, что не монстр вышел к ним навстречу, что это просто еще один техник за работой - расслабился. Зато Георгия встряхнула волна животного ужаса. Потом вспыхнула братская любовь и почти подавила первобытный страх.

   Человек подошел почти вплотную, направив луч фонарика себе и гостям под ноги. Туман, стелящийся по полу, ярко вспыхнул, заискрился. Освещения оказалось достаточно, чтобы у Георгия улетучились последние сомнения. Да, это был его брат - Андрей.

   Ему по-прежнему было на вид 28 лет, хотя в начале этого года Георгий с родственниками отметили 40-летний юбилей со дня его рождения. Но мертвые, как говорится, не стареют.

   - Андрей... братуха... - шептал Георгий, не зная, что нужно делать в подобной ситуации: сжать чудом воскресшего брата в объятиях или бежать от него без оглядки.

   Родственные чувства взяли верх, и он рванулся навстречу к Андрею, но тот повернул фонарик и луч от него упругой пружиной уперся в грудь Георгию, не давая возможности приблизиться. Андрей и при жизни-то не любил сентиментальных проявлений души, а после смерти и вовсе стал холоден. Георгий сразу это почувствовал, успокоился, вытер с лица непрошеные слезы.

   - Слушай, Андрей, но разве такое возможно? - недоуменно спросил Георгий и отметил, что с удовольствием произносит имя младшего брата и готов повторять его снова и снова, лишь бы брат не исчез, как это бывает во сне, не растворился опять в небытии.

   - Как видишь... - ответил Андрей и улыбнулся своей знакомой насмешливой полуулыбкой, которая иногда так раздражала Георгия, а теперь стала вдруг такой притягательной и желанной.

   - Это что, реинкарнация? - чувствуя себя глупо, спросил старший брат.

   - В некотором смысле, да, - загадочно ответил Андрей и перешел к выполнению своей миссии. - Следуйте за мной.

   Они пошли цепочкой друг за другом, словно по Дантову Аду, и проводник у них был подходящим к этой потусторонней, невыразимой реальности. Перед взором Георгия маячил затылок, с детства знакомый. Он поймал себя на том, что пытается разглядеть над головой брата если не нимб или ангельское сияние, то хотя бы какой-нибудь ореол, но ничего такого не увидел. Воскресший брат походил на обыкновенного человека, даже одежда на нем была та самая, которую он носил при жизни. Потертая кожаная куртка с глухим воротом, джинсы, замшевые туфли. Это было странно. Георгий хорошо помнил, как эту куртку вместе с другими вещами привезли из морга в узле. Мать и сестра Георгия, разбирая узел, плакали... Теперь эта куртка весит в шкафу у жены Андрея, если, конечно, она ее не продала...

   - Слушай, Андрей, а твоей Танюшке уже шестнадцать исполнилось. Совсем большая девка выросла...

   - Я знаю, - бросил Андрей через плечо.

   - Вот как... Да... еще двенадцать лет назад Лидия рассказывала, что ты якобы явился к ней как раз перед сорокадневными поминками. Стоял в дверях и смотрел. И ей совсем не было страшно. Словно так и должно быть: муж пришел навестить жену. Это все так и было?

   - Да, я приходил попрощаться.

   - Мог бы и нас навестить. Мать все глаза выплакала, чуть не ослепла. Сколько лет прошло, а она никак не может смириться с потерей... Недавно я от нее письмо получил. Ты знаешь, в последнее время она все больше утверждается в мысли о том, что ты не... ну, в общем, не умер, а сидишь в тюрьме, и дали тебе двадцать лет. Очень огорчается, что вряд ли доживет до конца твоего срока. Пишет, что единственное ее утешение на старости лет стали сериалы... Я как это прочитал, чуть не взвыл: какой же я подлец, думаю, бросил мать, уехал черт знает куда...

   "А теперь, - подумал он, - с моим исчезновением у нее вообще потеряется всякий смысл в жизни. Второго удара она не переживет. Скажут - пропал без вести. Ужас!.."

   Владлен шел за Георгием, ухватившись сзади за его куртку. Было слышно, как стучали зубы напарника.

   "...А с другой стороны, - развивал тему Георгий, - поскольку тело мое не будет найдено, может, это даст ей какую-то надежду, и она станет ждать. А значит - жить. Никто в мире не умеет ждать так, как матери. Будет выглядывать за шторку окна подслеповатыми глазами: не идет ли ее сыночек блудный? И так будет день за днем, год за годом, тоскливо и однообразно, пока смерть не прервет ее душевные страдания. Боже! пожалей хоть Ты мою бедную несчастную маму".

   - Что такое "сериал"? - неожиданно спросил Андрей.

   - Ты разве не знаешь?.. Хотя конечно... тебя долго не было. Здесь порядком все изменилось... Сериал - это такая телевизионная душещипательная пурга без конца и края... Да! Мы разбирали твои бумаги... Нашли твои стихи, написанные от руки. И армейского периода, и до. Я их перепечатал на машинке. Хотел потом переплести в виде книжечки, сделать обложку... вставить туда твои иллюстрации к стихам. Короче, все чин чином... и приурочить это к твоему десятилетнему юбилею со дня... смерти. Но все руки не доходили, ты уж прости...

   - Пустое это... - равнодушно ответил младший брат. - Не стоило и стараться.

   - Андрей, я все могу понять, даже реинкарнацию, но мне непонятно одно - как ты оказался на этом корабле?.. Да еще среди его хозяев, этих - джентри. Вот что, Андрей, поедем домой, на родину, вот мама обрадуется... Ну что тебя держит здесь? Тут нечисто... Ты должен меня слушать, я все-таки старший брат...

   Их проводник издал смешок, от которого волосы на голове зашевелились.

   - Андрей! - Георгий рванулся вперед, волоча за собой Владлена. - Андрей, куда ты исчез?!

  

  

   2

  

   Вокруг них клубился туман - подвижный, изменчивый, пугающий. Андрей исчез как видение. Может, он и был всего лишь призраком?

   - Это был твой брат? - прошептал Владлен.

   - Да, младший. Он... погиб 12 лет тому назад. Черт! Он не может быть моим братом. Мертвые не возвращаются! Как ОНИ могли меня так провести... Меня, который никогда не верил в эту чушь!

   - Но кто же он в таком случае?

   - "Черный родственник"! Мне следовало бы об этом догадаться раньше. И я, как малек, попался на их удочку. Расчувствовался, болван...

   - Точно-точно, слыхали что-то про них, - откликнулся Владлен. - Будто бы мертвые родственники приходят к живым и уводят с собой. В газете про это писали. И, что любопытно, часто у них электрические фонарики с собой... а может, и не электрические...

   - Вот, значит, где им выдают фонарики. Кстати, фонарик-то не простой. Это что-то защитное. Его лучом можно остановить слона. Или убить...

   - Куда же нас завел этот "родственничек"? - озабоченно и с опаской озираясь, произнес Владлен. - Знаешь, давай поищем лифты. Прямо сейчас: повернемся на 180 градусов - и пойдем обратно. Даст Бог, кривая выведет. А то больно здесь жутко, чисто склеп какой-то... Ой!

  

   Прямо им в глаза ударил слепящий голубой свет. Заслоняясь руками, они пытались разглядеть источник света и возможной опасности. Наконец, когда глаза адаптировались, они сумели различить, что освещает их десяток фонарей типа театральных, расположенных квадратом, на вертикально поставленном каркасе. В прочем, все эти конструктивные особенности могут быть всего лишь игрой воображения, пытающегося адаптировать не виданное ранее с уже известным. Из потока света появилась фигура человека, роста невеликого, сложения если не хилого, то довольно хрупкого по сравнению с рядовым землянином. Человек приближался - черная аппликация на ярком фоне. Контуры слегка размыты, вроде как бы даже раздваивающиеся.

   Свет фонарей внезапно стал более мягок, перестал резать глаза, и тогда осветилась полностью приближающаяся фигура, вернее, три фигуры. Теперь их было трое: один впереди, другие чуть сзади, как бы охраняя первого. Охраняющие были заметно выше ростом, типично земного облика. Все были одеты в черную униформу, покроем похожую на мундиры военно-морских сил Запада. Главный имел украшения типа серебряных аксельбантов. На правой стороне его мундира пламенела пурпурная восьмиконечная звезда. Может быть, это была какая-то награда типа ордена за боевые заслуги. Они так же тщеславны, как и люди, подумалось Георгию, значит, что бы там ни говорили о их сверхчеловечности, ни что человеческое им не чуждо. Значит, есть точки соприкосновения. Это вселяло надежду.

   - Послушайте, - сказал Георгий, выступая вперед и беря на себя инициативу переговоров. - Давайте поговорим без этих мистических выкрутасов.

   Главный поднял руку. Орден его полыхнул угрожающим огнем. Значит, это все-таки не орден, а оружие, с тоской подумал парламентер.

   - Ни шагу дальше, ни слова больше без моего разрешения, - произнес чуждый голос под черепной коробкой Георгия. - Что ты хочешь? Разрешаю говорить.

   - Верните корабль с людьми на Землю! - потребовал Георгий, бледнея от собственной дерзости.

   - Это невозможно. Задавайте другие вопросы. Немного.

   - Кто вы?

   - Не твое дело! - резко ответил человек с аксельбантами, которого Георгий мысленно назвал "полковником".

   Хорошенький диалог получается, подумал Георгий, разглядывая "полковника".

   На вид ему было лет 60, или 160 - все зависело от точки зрения на молодость и красоту. Тип лица - ближе к монголоидному. Кожа имела коричнево-желтый цвет с оливковым оттенком, как ствол у карликовой сосны бонсай. Волос на голове не было совсем. Глаза слегка раскосые, мудрые, но в них отсутствовала человеческая теплота.

   Бесстрастность этого лица могла означать презрение, но презрение не к Георгию лично, а ко всему человеческому роду или вообще к чему-то абстрактному. Никогда еще не доводилось Георгию видеть лица, на котором было бы написано такое пренебрежение к бренному миру.

   - Для каких целей перевозятся люди?

   - С целью создания новой космической расы.

   - Интересно бы знать, кто планирует такие акции?

   - Мы выполняем приказ галактического командования.

   - Какое вы имеете права вмешиваться? Земля - суверенная территория.

   - Мы тоже имеем некоторые права на отдельные территории. Так было записано в древнем Договоре между нашим Народом и Десятью Царями Земли. Но в данном случае мы лишь действуем по указанию Мирового Разума. Мы не можем противиться его воле. Его приказы обсуждению не подлежат.

   - Расскажите это вашей галактической бабушке, - дерзнул перечить Георгий, предчувствуя провал переговоров и потому пускаясь во все тяжкие.

   Грозный джентри дернулся, как от удара. Лицо его исказила гримаса отнюдь не дружественная. Казалось, сейчас вырвется молния из сверкающих глаз высокого иерарха космоса и испепелит наглого землянина. Но внезапно, словно кто-то дернул за некую скрытую веревочку: джентри как бы переменился, его ротовая щель сложилась в подобие улыбки.

   Случилось чудо. Неожиданно немногословный "полковник" разоткровенничался, словно получил неслышимый приказ вести себя повежливее. Но откровение это было не словесным, вернее, не голосовым - "полковник" не произнес ни слова, - а телепатическим. Это было словесно-образное послание в свернутом виде, которое, попадая к вам в мозг, разворачивается там во всю ширь, круша ваши прежние представления о мире и о вашем месте в этом мире. И тогда Георгий и Владлен восприняли следующее...

  

  

   3

  

   С незапамятных времен Великое Начало, Логос, Божественная Высшая Сущность (которая почему-то считается мужского рода, хотя имеет ярко выраженную двуполость) сеет жизнь на пригодных для этих целей небесных телах, которые он сам же и породил в первоначальном акте Творения (под кодовым названием "Большой Ба-бах!" Вот это был "ТЕРРАКТ"! Буквально - "рождение земель"). Одним из объектов такого воздействия стала Земля. Миллиарды лет назад небесные посланцы в должности Сеятелей забросили сюда споры жизни. Когда на планете установились благоприятные условия, эти семена дали всходы.

   Еще раньше всходы жизни проросли на планетах соседней звездной системы Центавра.

   Родным солнцем джентри была звезда, которую мы называем Проксима, что значит, Ближайшая. Она расположена от Солнца на расстоянии 3,6 световых лет, или 34058880000000 км. Или около 35 триллионов километров. Проксима Центавра - тусклый красный карлик. Вот почему на Земле джентри вели преимущественно ночной образ жизни.

   Солнечную систему они начали осваивать в архаические времена, когда на Земле обитал так называемый "новый человек" - неандерталец. Сей последний гоминид далеко ушел в развитии от своего далекого предка - обезьяно-человека, питекантропа, и все же не настолько, чтобы его можно было пригласить в гости и усадить за стол. Землянин во многом еще оставался обезьяноподобным и обитал в пещерах.

   Так на одном небесном теле стали параллельно развиваться две разумные космические расы. Одна вела дневной образ жизни, другая - ночной. Дневная раса была дикой, звероподобной, некультурной. Колонисты с Проксимы, тонко организованные разумные существа, напротив, находились на очень высокой ступени развития.

   Для них был характерен полукочевой образ жизни, максимально приближенный к природе. Они не любят жары и яркого солнца, поэтому с наступлением лета откочевывали в северные районы. Табор сворачивал свой нехитрый скарб и уходил в небо. Полуэфирные, "флюидные", тела джентри позволяют им перемещаться по воздуху без каких-либо приборов, но для дальних перелетов они использовали семейные суда. Эти чудесные корабли, с мачтами и парусами, плыли по воздуху, как по воде, наводя на людей суеверный трепет.

  

  

   Между собой джентри общаются в основном телепатически. Их скупая речь состоит из свистящих звуков и применяется лишь в случаях эмоциональных всплесков - восхищения, радости, боли. Однако, если это необходимо, они с легкостью могут имитировать человеческую речь.

   При общении с людьми они часто используют свое умение быть невидимыми или изменять облик, что при хорошем знании местных языков и обычаев, позволяет им незаметно проникать в людскую среду. Их философия - философия кочевников: "жизнь заключается в движении, и в нем ее сущность". Они считают: ничто не умирает, все развивается циклически, периодически обновляясь и совершенствуясь, переходя из одной формы в другую. Эти постулаты, заимствованные человеком у джентри, легли в основу индийской религиозной доктрины о реинкарнации.

   Однако центральным пунктом учения под названием "Истинный Путь" считается доктрина фундаментального единства всего сущего, взаимозависимости и взаимосвязи вещей.

   Речь здесь идет о единстве всего сущего, в котором каждая единичность существует за счет связей с целым, со всеми прочими единичностями, а взятая в обособленности не имеет действительного существования.

   Кое-какие философские тексты джентри, в том числе и учение о небесной бюрократии "святых-бессмертных" (шэнь-сянь) с их небесными "девятью дворцами Полярной звезды", были переданы бродячим китайским мудрецам, которые использовали их в силу своего разумения. Постепенно из бездны "хаотического и смутного" родилось учение о Дао-Пути.

   Прибывшие со звезды Проксима были столь могущественны по сравнению с видом хомо, что именовали себя джентри. Приблизительно это можно перевести как - высшая раса. Люди ошибочно относили этих таинственных существ к представителям "секретной федерации", куда входили такие фантастические существа, как - феи, гномы, эльфы, гоблины, карригены, сильфы, обитающие в воздухе, и прочие.

   В Британии и Ирландии о них слагали легенды, где джентри именовались карликами-сидами. Им приписывали сверхъестественные способности, сидов считали почти бессмертными. Но люди также знали, что существа этим могут погибать в бою. Часто они покидают свое обиталище и вмешиваются в жизнь людей.

  

  

   Джентри в целом - высокообразованный, культурный народ. Однако общество у них строго кастовое. Раньше в основном это были земледельцы и пастухи (теперь, с производством искусственной пищи, надобность в подобных профессиях отпала, но хранители этих знаний живут). Весьма почитаема каста ученых-мудрецов. Основа и опора общества - каста рабочих. Но особым почетом в обществе джентри считается аристократический класс военных. Из его среды обычно выдвигается очередной глава табора, "гестур" (Рулевой, Кормчий), выбираемый сроком на 99 лет.

   Однако в законные права на власть Кормчий вступает лишь, когда его кандидатуру утвердят на общем Слёте - "шакше", который проводится раз в четыре года. Верховодят Слётом Семь Великих Сестер - Дайкини. Это они утверждают кормчих и вообще руководят жизнью всей Колонии, рассредоточенной по Земле. А на вершине этой пирамиды господствует Праматерь. Таинственная, почти бессмертная она инвольтирует на всех и на каждого в отдельности, от нее исходит сила жизни. И смерти. Именно поэтому её тщательно берегут и охраняют. Где находится ее резиденция, никто не знает, кроме Великих Сестер, которые ей прислуживают. Праматерь непорочна. Размножается посредством партеногенеза. Раз в тысячу лет от нее отпочковывается Дочка, которая автоматически становится Праматерью. Поскольку две Праматери не могут существовать на одной территории, Дочка вынуждена переселяться с излишком народа в иные места обитания. Раньше это были другие земли, позднее - другие звездные системы.

  

  

   Как всякие колонизаторы, переселенцы с Проксимы сразу же столкнулись с проблемой туземцев. Огромного роста, косматые, обладающие силой пещерного медведя, но гораздо смышленее медведей, неандертальские люди были настоящим бедствием для хозяйства колонистов. Аборигены воровали скот, разграбляли амбары, делали жизнь переселенцев совершенно невыносимой. Джентри с легкостью могли бы уничтожить всю земную расу, но боялись наказания со стороны Высшего Разума. Нарушения Конвенции по правам автохтонного населения строго карались.

   Кроме джентри, на Земле присутствовали в статусе наблюдателей представители некоторых звездных рас. В основном это были контролеры и цензоры из Комиссии по делам аборигенов. Они строго (иногда даже чересчур) следили за соблюдением буквы Космического Закона.

   Особенно донимали колонистов контролеры бонторов. Бонторы - весьма амбициозная космическая раса, непосредственный конкурент джентри по системе Центавра. Они обитали на планете Бонтор Альфы Центавра, звезды того же спектра, желтого, что и Солнце, и тех же температурных характеристик, и потому, по их мнению, имели больше прав на колонизацию Земли. Однако, будучи технически отсталыми, они путешествуют по планетам Галактики преимущественно автостопом. А на чужом транспорте далеко не уедешь. Так что им ничего не оставалось, как завистливо наблюдать со стороны за успешной, как им казалось, деятельностью джентри. Ведь в чужих руках (лапах, клешнях) лакомый кусок всегда кажется толще. Бонторы только и ждали случая напакостить джентри.

   К докучливым придиркам контролеров прибавился и тот факт, что Высший Разум вдруг пристально заинтересовался землянами, имея, очевидно, на них какие-то свои виды. Джентри было велено пестовать землян и наставлять на Путь Истинный.

   Приказы можно выполнять по-разному, можно делать это формально, а можно с выгодой для себя. Тогда-то у колонистов и родилась идея бороться с аборигенами руками самих аборигенов, но другой, улучшенной породы. Пестовать так пестовать.

   Отловили, примерно, девятьсот особей, отобрали самых смышленых и с помощью генной селекции вывели принципиально новую породу землянина - "человека военного", которого земные ученые в свое время назовут "кроманьонцем", того самого сапиенса, появление которого на исторической арене до сих пор во многом остается загадкой.

   Это были поистине новые люди - homini novi - (лат.) Они имели утонченные черты лица, прямую спину и более развитые конечности, и, главное, более совершенный мозг. Это были прирожденные воины, более умные, способные эффективно вести борьбу против диких своих сородичей. Потому что в рамках общей культурной программы новых людей первым делом обучили военном ремеслу, искусству убивать.

   Создав конкурента неандертальцу, джентри оставалось, находясь в стороне, наблюдать за развитием событий. Так им удалось избежать прямых обвинений в геноциде со стороны Звездной Палаты.

   Обученные военному искусству, вооруженные луками и стрелами, копьями и пращами, homini novi успешно истребляли тупоголовых своих собратьев, которые только и имели из оружия примитивное дубьё да камни. За относительно короткий срок с неандертальским человеком было почти покончено, остатки популяции которого спаслись только тем, что ушли высоко в горы и стали вести высокогорный образ жизни. Позже редких их представителей назовут снежным человеком.

   Оставшись один на один с homini novi, у джентри не было иного выхода, как только продолжать возвышение своих подопечных, дабы сделать их более культурными, а значит, менее агрессивными. Но они не учли, что имеют дела с весьма своеобразными существами.

  

  

   Будучи культурной расой, колонисты с Проксимы старались, если это возможно, узаконить свои отношения с аборигенами. С десятью влиятельными царями земных государств джентри подписали договор о сезонной колонизации некоторых территорий. Взамен на эту уступку пришельцы с Неба обещали помогать царям в борьбе с их внешними врагами, варварскими племенами. Также был введен институт Небесного наставничества. Джентри-наставники учили царей и их наследников сложному искусству управлять страной и подданными.

   По мере становления человеческого общества и его экспансии во все новые и новые земли, конфликты людей с джентри становились все острей. Случались даже тяжелые сражения, давние отголоски которых сохранились в ирландском фольклоре. Новые поколения людей уже не признавали древнего Договора, а многие возникшие позже государства вообще его не подписывали. Джентри, как пришлым чужакам, в конце концов, пришлось уйти в тень человеческой цивилизации, чтобы молодому птенцу вида хомо ничто не мешало развиваться.

   Дольше всего институт Небесного наставничества продержался в Китае. Но и там в конце концов его пришлось свернуть, передав полномочия Небесных наставников земным ученикам и хранителям "тайных знаний". Так первоначально открытый контакт со звездной цивилизацией перешел в другую стадию - в фазу теневого контакта.

   Джентри построили форпосты на вершинах недоступных гор, где в хорошо оборудованных подземных жилищах продолжают исследования, а также хранят знания, накопленные за миллионы лет своего развития. Временами они помогают людям, иногда вредят, преследуя свои, узко расовые цели. Иногда они похищают людей, для проведения над ними опытов.

   Но в целом они лояльны к расе хомо сапиенс как воплощенному "велению Неба". К этому их обязывает долг опекунства. Высшие Космические Иерархи пристально следят за любопытным, многообещающим видом, существом со звериной сущностью, но с искрой Божьего разума в башке. Как оказалось, землянин имеет уникальную приспособляемость. Он выживает и размножается в условиях частичной и полной изоляции, что является, безусловно, смертельным для других галактических рас, как то: гувов, тринтийцев, свентонов, хогро-торго и других. Человек уникален тем, что не умеет читать мысли, то есть не наделен способностью к телепатии, за это природа в виде компенсации наделила его интуицией и неограниченной духовной свободой - свойствами мозга, о которых ничего не известно народу джентри.

  

   4

  

   Передавая информацию о человеческой так называемой свободе воли, о личностном восприятии жизни и смерти (когда человек умирает, ему кажется, что вместе с ним гибнет Вселенная), "полковник" презрительно улыбался (если это можно было назвать улыбкой), но Георгий интуитивно уловил, что под гримасой презрения джентри скрывается плохо замаскированная зависть.

   Действительно, насколько Георгий смог постичь полученную информацию о социальной структуре народа джентри, а стало быть, и других космических рас подобного вида, они есть не что иное, как высокоорганизованные муравьи, объединенные общим нейроцентром. Имея коллективный разум, они не знают междоусобиц. Они могущественны в своей согласованности и целесообразности действий. Но в этом могуществе была своя ахиллесова пята.

   Если нанести точечный удар по их коллективному мозгу, спрятанному под бронированным колпаком где-нибудь на дне океана или в космосе, или под землей, - то вся их цивилизация будет мгновенно уничтожена. В этом их коренное отличие от землян, которые, будучи даже частично уничтоженными, частично рассеянными по планете, все равно сохраняют свою жизнеспособность и успешно продолжают борьбу за выживание. Мало того, еще находят силы для ответных действий.

   Вот почему, сделал вывод Георгий, они с такой опаской относятся к военному арсеналу человечества. Несомненно, они бы постарались уничтожить нас, как потенциально опасного противника, если бы Высший Разум не наложил вето на такие действия.

   Человек для джентри вместе с тем был объектом интересных исследований. Эта особь, ими же инициированная, но во многом оставшаяся загадочной, была непонятна джентри своим подчас иррациональным поведением, пренебрежительным отношением к логике, тяге к абсурду как эстетической категории, жаждой личной наживы, к сексу, не преследующему целей деторождения, к авторскому праву и всему, что с ним связано - индивидуальная слава, почести и прочая, и прочая...

   Георгий сделал запрос: зачем все-таки понадобилось Высшему Разуму взять под защиту и опеку столь дерзкого, агрессивного и неконтролируемого отрока, каким является новая земная раса? В чем, так сказать, сверхзадача этого опыта? В конце концов, уязвимость ментальных цивилизаций с лихвой перекрывается их распространенностью во Вселенной.

   И Георгий получил подернутый туманом недосказанности, похожий на предсказание, но, по сути, пугающий ответ:

   Из глубин Вселенной надвигается враг такой интеллектуальной и физической мощи, что только рассеянное по личностям сознание новых землян сможет эффективно ему противостоять. "Кто этот враг, мы еще не знаем, но он был, и он грядет, - загадочно высказался джентри, используя звуковую речь. - И, судя по указаниям Мирового Разума, победят его потомки землян, которых мы ныне переселяем".

   Попутно Георгий принял какую-то смутную информацию, идущую не то из будущего, не то из прошлого, в виде образа гигантского Змея, сжимающего кольцами своего стального тела вся Вселенную. Расшифровать этот образ было затруднительно, возможно это была просто некая аллегория.

   Зато Георгий с легкостью прочел в глазах "полковника" ничем не прикрытую ревность к новым землянам как к любимчику Мирового Разума. Лицо джентри сморщилось от обиды, как лицо младенца, готового заплакать. Георгий был удивлен столь интенсивным проявлениям эмоций у существ холодных и рациональных.

   Георгий задался вопросом: не о нем ли, об этом Вселенском Чудовище, повествует Библия? И не об этом ли враге говорится в скандинавских сагах? Там его именуют Мировым волком, который явится в конце времен, чтобы уничтожить мир.

   "Полковник" молчал. Но Георгий и так уже осознал: потому что над обитаемыми мирами нависла угроза духовного и физического порабощения со стороны неведомого врага, Высший Разум в спешном порядке и занялся разведением и рассредоточением по планетам уникального разумного существа, именуемого человеком. Индивидуума в высшем смысле слова, яркая индивидуальность которого подчас ему же самому мешает жить спокойно. Но она же, индивидуальность, станет залогом победы в грядущих вселенских битвах с Мировым Змием.

   Маленький Давид - человек - победит Голиафа-Дракона. Так сказано в Библии - письменном посреднике между человеком и Высшим Разумом.

  

  

  

  

  

   Глава двенадцатая

  

   БЕЗДНА

  

  

  

   Георгий вынырнул из контакта и ухватился за реальность, как человек, чудом выплывший из стремнины, несшей его к водопаду, где бы он и сгинул. Пагубен для человеческого сознания телепатический контакт, ибо разрушает индивидуальную целостность восприятия мира. Все равно, как если бы человеку, с его ограниченным полем зрения, вдруг подключили фасеточные глаза стрекозы. И это еще слабо сказано. Перед глазами до сих пор мелькали фрагменты мыслеобразов, как стекляшки калейдоскопа. Чьих мыслеобразов? Джентри или Мирового Разума, использовавшего "полковника" в качестве живого передатчика? Возможно, от этой раздвоенности восприятия, этого сеанса шизофрении раскалывалась голова и тошнило. А может, просто от переизбытка информации. С ним уже такое бывало, когда он любопытным юношей, приехав с родителями в Москву к родственникам отца, к дяде Владимиру и тете Ие, отправился с ними в Третьяковскую галерею. Обойдя всего два зала, юному Георгию стало плохо от колоссального впечатления, полученного созерцанием полотен великих мастеров. Поход закончился сидением на ступенях храма искусств в предобморочным состоянии: с бледным лицом, тошнотой, головной болью. Разумеется, он, как все творчески одаренные люди, был излишне впечатлительным, что называется без ограничителя, который спасает обывателя (вот почему он, обыватель, так часто равнодушен). Но, судя по плачевному состоянию Владлена, ему тоже пришлось перенести шок. Если бы Георгий знал, сколь болезнен телепатический контакт, то ни за что не позволил бы джентри воспользоваться привычным для него способом общения - только аудиоконтакт! Это заметка на будущее. Впрочем, в будущем он не желал бы иметь ничего общего с общественными высокоорганизованными насекомыми.

  

  

   - А они не очень-то вежливы, - сказал Владлен, массируя виски и болезненно морщась, - ушли, даже не попрощавшись. Ну и ладно, спасибо, что хоть купе нам предоставили.

   Георгий огляделся и вдруг осознал, что и в самом деле находится в четырехместном "купе". Для двоих - это было излишней роскошью.

   - Ты не заметил, как они нас сюда доставили? - полюбопытствовал Георгий, инспектируя взглядом помещение.

   - Это было похоже на перемену кадров в кино, - ответил напарник, устраиваясь на мягком диванчике. - Только что мы стояли перед ним, как перед прокурором. Потом сразу бац! - и мы уже в камере.

   - Чудеса древних цивилизаций. - Георгий тоже стал устраиваться возле столика, что находился между диванчиками. - А вежливости ты от них не жди. Насколько я сообразил, понятия личности у них отсутствует или весьма условно. Они и нас-то, наверное, воспринимают как мобильный ощущающий орган Супермозга. Отсюда и соответствующее обращение. Ведь не станешь же ты обращаться к чьей-то руке или ноге: уважаемая рука или уважаемая нога!.. - Георгий нервно хохотнул. - Подобного обращения сподобился только "глубокоуважаемый шкаф" Антона Павловича Чехова.

   - Послушай, - сказал Владлен, - я в этом ни черта не разбираюсь, я только понял одно, что они обещали доставить нас обратно на Землю, как только эта летающая посудина сядет на планету, а эти чертовы джентри выполнят свою миссию. Лично мне так было заявлено. Как думаешь, им можно верить?

   - Полагаю, что можно... Меня, правда, смущает то обстоятельство, что ничего подобного этому обещанию лично я не уловил.

   - Ты о чем думал, когда они тебе внушали всю эту хрень про Мировой Разум?

   - Да, собственно, именно о нем, Мировом Разуме, и думал... - растерянно ответил Георгий и отметил, что они теперь стойко (а он и не заметил) перешли на "ты".

   - А я думал только о детях и телеграфировал этому косоглазому только одно: когда вы доставите нас обратно домой?

   - Понятно, - ответил Георгий, - "Каждому свое"... А "полковник", словно Цезарь, - мыслил в два потока!

   - Какой полковник? А-а, этот... А я назвал его - "штум-бан-фюрер".

   - Да, есть в нем что-то от штурмбанфюрера. Но мы, кажется, немного ошиблись в отношении пришельцев. Ни такие уж они изверги, как нам казалось. Впрочем, еще не вечер, как говорится... Фашисты тоже, перед тем, как пустить эшелон евреев в газовую камеру, угощали их кофе, патефон заводили... А потом - пожалуйте в душ, господа евреи, одежду сложите в общую кучу, мы потом разберем...

   - Георгий, у тебя привычка - так приободрить человека, чтобы он обделался со страху.

   - Да ты что, я оптимист, хотя и умеренный. Это я пошутил. А если серьезно, то мы с тобой тоже выполнили важную миссию: от имени всего человечества и от себя лично вступили в дипломатический контакт с иным разумом, чего не удалось до сих пор дипломатам ООН. Встреча прошла, не скажу, что в теплой, не скажу, что в дружеской, но, несомненно, - в обстановке. Смею надеяться, что этот контакт кое-что повернул в их мозгах, в их Мозге. Может, угол зрения на человека у него сменился хотя бы чуть-чуть. И стал менее высокомерным.

   - Это заметно хотя бы по тому, что они предоставили нашим телам удивительно мягкие лежанки, - смеясь, заключил Владлен, сбросил обувь и с удовольствием растянулся на диванчике. - Можно вздремнуть минут 600 до посадки...

   - Поспать и я не откажусь, - ответил Георгий, последнее время никак не могу выспаться по-человечески. Но перед сном неплохо бы чего-нибудь поесть.

  

   Он оглядел столик и обнаружил на нем четыре пластиковые баночки, наподобие тех, в которых продается йогурт. На баночках из белой пластмассы имелись этикетки. На этикетках изображены были коровы, разбредшиеся на зеленом лугу и жующие сочную траву на фоне невысоких гор; на двух других - водопад, низвергающий свои хрустальные воды в голубую бездну.

   - Садись за стол, Владлен, я тут, кажется, обед обнаружил, - объявил Георгий и с треском отделил баночки друг от друга, разломав соединение верхних крышек. - Это твоя пайка, это моя... хлеба, правда, нет, но, я думаю, и так обойдемся.

   - Может, это тушенка, - предположил Владлен, разглядывая этикетку с коровой.

   - Сейчас глянем, - Георгий сдернул фольгу, закрывавшую верх баночки и увидел молочного цвета субстанцию, пахнущую тонким цветочным ароматом. - Йогурт какой-то... - произнес он разочарованно и стал искать ложечки, не пальцем же есть.

   Ложечки отыскались в обеденном комплекте, и даже салфетки не забыли рачительные хозяева судна. Или о еде позаботилась фирма "Переселение, Inc."? В таком случае она могла бы раскошелиться на что-нибудь более существенное, учитывая те огромные деньги, которые фирма получила с переселяющихся. А кстати, на чьих счетах осели эти бабки? Кто ими воспользуется, если все сотрудники фирмы меченные и тоже переселились в мир иной? А вот все ли? Возможно, сплавили шестерок, а тузы, такие как Марго, оставлены для более важной работы на Земле. Может быть, в них заложена другая программа. Марго - резидент джентри, космическая Мата Хари, усмехнулся Георгий, прислушиваясь к вкусовым ощущениям пищи богов. На вкус "йогурт" очень напоминал аналогичный же продукт земного производства, только менее сладкий. И еще чувствовалось, что белая масса была до предела насыщена витаминами и микроэлементами, необходимыми человеку. Сила так и вливалась в тело с каждой ложкой этого чудесного концентрата. Масса пахла неведомыми травами...

   Выскребая остатки питательной смеси со стенок стаканчика, Георгий. с любопытством взглянул на Владлена. Тот без претензий уплетал "йогурт" и даже вылизал остатки языком, оставив на верхней губе белую полоску "усов".

   - Ну, как тебе космическая пища? - осторожно спросил Георгий у напарника.

   - Классный нектар! - довольным тоном ответил Влад, утирая рот и пальцы рук салфеткой.

   Покончив с первым блюдом, они открыли баночки с водопадом на этикетке. Внутри оказалась желеобразная масса, совершенно прозрачная. Когда Георгий зачерпнул ложечкой немного этого желе и положил в рот, то чуть не захлебнулся от большого количества воды. Излишек воды попал в дыхалку, он закашлялся, кое-как проглотил ледяную ключевую воду.

   - Фу, черт! С этим надо осторожно, - предупредил он напарника, - это какая-то сгущенная вода. Хотя это абсурд - вода несжимаема.

   - А вот они могут сжимать значит, - сказал Владлен, зачерпывая ложечкой понемногу и отправляя желеобразную воду в рот. Во рту, возможно под действием тепла, небольшой кусочек желе превращался в здоровенный глоток воды. Таким образом, маленькая пятидесятиграммовая баночка вмещала в себя до полулитра воды.

  

   Вот таким был обед: скромным и питательным. Георгий почувствовал, что сыт по горло, а желудок между тем совершенно не обременен. Очень полезное качество такой пищи. Пригодилась бы и в быту, не только в полете. Язвенникам, например... Да мало ли кому. Кришнаиты были бы в восторге. Но Георгий не кришнаит и очень скоро ему захочется обычного мяса, пусть не столь полезного, зато вкусного.

  

  

   Он распростерся на мягкой лежанке и стал думать о потерянной любимой. Потерянной ли? Может быть, она жива? И вдруг к нему пришла какая-то твердая уверенность: конечно, жива! Эта уверенность ничем не объяснима, но она возникла и не желала исчезать. Может, это свойства чудесной пищи, которая не только насыщала тело, но и укрепляла дух. Пусть так, главное, поскорее вернуться домой и убедиться в своей правоте.

   Однако, тут-то как раз и заключалась трудность, если не безнадёга.

   - Слушай, Владлен, - сказал Георгий, лежа на своем диване и глядя в потолок, где под прозрачными плитками пластика теплился мягкий янтарный свет, как раз для отдыха. - А ты знаешь, сколько времени понадобится, чтобы долететь хотя бы до ближайшей звезды?

   - Понятия не имею... - ответил тот, уткнувшись носом в стенку, потом перевернулся на спину и с шоферской смекалкой сказал: - А вообще-то, смотря с какой скоростью лететь.

   - Если лететь со скоростью света, - сказал Георгий, приподнимаясь на локте, - что невозможно из-за увеличения до бесконечности всех величин корабля, то до ближайшей звезды - Альфы Центавра - мы доберемся примерно за четыре года по земному времени, то есть на Земле пройдет четыре года. На корабле, согласно релятивистскому эффекту, этот срок значительно сократится, не знаю на сколько, но, думаю, что ненамного. Вряд ли эта баржа сможет развить субсветовую скорость. Если только это не замаскированный дворец Цирцеи, где время течет медленно - день за год. Я не знаю, сколько парсеков составляет расстояние от Земли до Беты Водолея, но, по-видимому, лететь нам придется очень и очень долго. Всю нашу оставшуюся жизнь.

   - Не может этого быть, - сказал Владлен, ворочаясь на своем диване. Мне четко сообщили - прибудем к утру. Они еще особо подчеркнули, что важно прибыть на место к раннему утру, когда только занимается заря. Заря новой жизни, сказал джентри. Это, говорит, явится своеобразным символом для переселенцев...

   - Что?! - Георгий вскочил и сел. - К какому еще утру? К утру по корабельному времени или к утру на планете? Ты что, разве не понимаешь разницы!

   - Тьфу, черт! - тоже приподнялся Владлен с совершенно обалделым видом. - Как это я не подумал. Утро и утро... Но все-таки у меня сложилось впечатление, что речь идет о быстром прибытии. Я это чувствовал. Он же со мной не языком говорил, а картинки показывал. Как в кино.

   - Хорошенькое будет кино, если мы в этом склепе проведем всю жизнь. - Георгий медленно улегся и постарался уснуть.

   Напарник тоже долго лежал молча, потом спросил с надеждой в голосе:

   - Георгий, может, ты ошибаешься? Ты все-таки художник, а не этот... астроном. Откуда ты знаешь про все эти суп... световые скорости и всякие там эффекты?

   - Откуда? - отозвался художник. - Хм! Моей настольной книгой с раннего, чуть ли не ползункового возраста была книга Перельмана "Занимательная астрономия". Видишь ли, если бы не моя полная неспособность к математике, я, наверное бы, пошел в астрономы. Этим увлечением я обязан своему папане. Он любил астрономию, даже пятерку по ней имел в аттестате, я, кстати, тоже...

   Наступившую паузу прервали подозрительные звуки.

   - Ты что? - спросил Георгий, услышав, как зарыдал его спутник.

   - Деток жа-алко-о-о! - ответил сквозь рев Владлен и стал сморкаться в салфетку. - Как они там без меня?!

   Георгий хотел было спросить, чьих, собственно, детей воспитывал его товарищ по несчастью - своих, от первого брака (если он был) или взял с готовым "приданным". Скорее, последнее. Потом передумал. Не нужны ему чужие заботы, так никаких нервов не хватит. У него своих проблем хватает...

  

   Он уже проваливался в темный колодец сна, когда Владлен тихо сказал, как бы оправдываясь: А может, оба утра как-нибудь да совпадут. Ведь у них техника - не нам чета! Это на наших таратайках лететь нужно годы и годы, а для них это - раз плюнуть. Как ты думаешь, а?

   - Дай-то Бог, - ответил Георгий из колодца и отпустил канат, связывающий его с реальностью.

  

  

  

  

  

  

   Глава тринадцатая

  

   СОН

  

  

  

  

   Георгий стоял у обочины, а они все шли и шли по высушенной жарким солнцем дороге, поднимая пыль до неба. Колонна растянулась до самого горизонта. Их было много: тысячи и тысячи, в потрепанном обмундировании, многие - без сапог. Лица солдат были усталыми, губы потрескались, глаза потухли. На обозах, на носилках везли и несли раненых. Но покалеченных было столько, что на всех носилок не хватало, и тогда бедолаг несли на развернутых плащ-палатках или просто на плечах и руках товарищей.

   От колонны отделился и подошел, прихрамывая, штаб-ротмистр, попросил табачку. Георгий отдал пачку сигарет, чтобы хватило всей братии. "Благодарствуем, - прошипел воин, едва шевеля губами, покрытыми струпьями и пыльно-черной коркой. - Хороший табачок, - сказал он, садясь на пригорок и жадно затягиваясь. - Еще, поди, довоенные... Давненько я цивильных не курил, у нас все махра да махра..." Он попытался улыбнуться. Корка на нижней губе лопнула, на подбородок потекла алая струйка крови. Они еще живы, подумал Георгий, у них еще есть кровь, а на вид будто мертвы.

   - До Рифейских гор далеко? - спросил штаб-ротмистр окрепшим голосом.

   - Верст 300 с гаком, - подумав, ответил Георгий. - А вы, значит, так и будите отступать аж до Рифейских гор?

   - А что делать? - нахмурился офицер. - Теснит Змей проклятый, продыху не дает. Мы уже потеряли двенадцать легионов, а битва еще только началась...

   - А как же союзники?

   - А что союзники... Они тоже несут огромные потери. Транспорт с их провиантом подбили, а нашу пищу они есть не могут - мрут как мухи. Полковника ихнего убило, а без него они как воины копья ломаного не стоят. Спасибо наши кирасиры вовремя подошли, а то бы в живых-то никого не осталось... Каких орлов положили! Из всего кирасирского полка почитай с десяток молодцов осталось...

   Затряслась земля - это промчалась конница. Кони тяжелые, рослые, да и воины подстать - высокие, торсы закованы в стальную броню, перья на побитых шлемах гордо развевались на ветру. Последней пронеслась лошадь без всадника, точно призрак, белая грива колыхалось, длинная, как знамя, глаза сверкали звездами первой величины.

   Э-эх, ребятушки! - штаб-ротмистр притронулся к своей фуражке, отдавая честь, потом смахнул с глаз набежавшую слезу.

   Молча они смотрели, как 12-й уланский, драгуны и 8-й гусарский уходили на север, где небо еще было светлым. На юге же все было поглощено мглой, озаряемой временами далекими вспышками не то молний, не то разрывами. Оттуда, из этого темного фронта, доносились отдаленные раскаты. Словно некие великаны ворочали и кидали гигантские каменные валуны, и те сталкивались друг с другом.

   - Кстати, об ИХ продовольствии... - сказал Георгий. - Вот возьмите, это нектар и сгущенная родниковая вода.

   Штаб-ротмистр истово благодарил, снял фуражку и набил ее доверху пластмассовыми стаканчиками. Первым делом, проткнув пальцем фольгу, стал торопливо хлебать воду, как из горлышка бутылки. Излишек воды стекал у него по уголкам рта, по небритому подбородку. Мощный его кадык ходил вверх-вниз, как поршень. Ох! - наконец, передохнул воин, утолив жажду.

  

   Прошел отряд арбалетчиков, за ними, семеня короткими ножками, поспешали гномы-бомбисты в смешных своих колпаках и белых гетрах. За гномами тащились эльфы, длинные мечи, висевшие у них на поясах, бороздили пыльную дорогу.

   - Вон, гляди, как раз ихнего полковника везут, - воин вытер рукавом подбородок и указал грязным пальцем на колонну.

   Мимо проплыла повозка на магической подвеске. Лицо полковника напоминало лакированную маску из темно-коричневого дерева. В районе глазниц виднелись тонкие длинные раскосые полоски: веки без ресниц смежились, навсегда укрыв мудрые глаза джентри. Черный мундир его покрылся слоем серой дорожной пыли. Один конец аксельбанта был оторван, серебряный шнурок свесился с носилок и болтался в воздухе. Сухонькие муравьиные лапки джентри были сложены на груди по христианскому обычаю. Четверо рослых эльфа в мундирах с золотыми шевронами и с зажженными фонарями в руках составляли почетный эскорт покойному.

   - Хороший был че... эльф, - сказал штаб-ротмистр, крестясь. - Не человек, но душу имел. Солдаты его любили. Строгий был, но справедливый. И труса не праздновал. Когда пятая колонна противника прорвала их редут, он лично возглавил атаку и погиб, как герой. Ядро насквозь прошибло его хитиновый панцирь, но он еще два часа после этого продолжал командовать войсками. Умирая, так сказал мне: ребята, говорит, человеки, на вас вся надёжа...

   - Я знал его, - тихо молвил Георгий, провожая взглядом повозку, потом вновь повернулся к офицеру. - У меня к вам вопрос... У этого полковника в адъютантах служил мой брат - Андрей. Может, слыхали о нем? Меня тревожит его судьба: жив ли он, мертв?

   - Кажись, пропал без вести, ответил штаб-ротмистр, кряхтя и разминая больную ногу. - Но наверное сказать не могу. Архивы-то сгорели, вместе с полковыми бумагами. Там такое чертово пекло было... Ну, ничего, - пробормотал воин, со стоном вставая на ноги, - все одно мы Поганому хребет-то переломаем, дай срок. Нам бы только Давыда сыскать, тогда и Воинство Небесное не понадобится.

   - Какого еще Давыда?

   - Да, сказывают, только он знает, как одолеть Голиафа. Видать, шибко толковый мужик... нам бы его в командующие.

   - Ротмистр, вы разве не знаете, что битва Давида и Голиафа - это аллегория? Давид - это Ум и Воля. В нашем случае - воля к победе, и эти качества нигде, кроме в себе самом, отыскать невозможно.

   - Аллегория, говоришь, - хмыкнул офицер, почесывая влажные от пота волосы. - Ну тогда еще не все потеряно. Ума и воли нам не занимать. Вот только дойдем до Рифейских гор, укрепимся там - приказ есть приказ - и зададим жару Змею Поганому. Значит, верст 300, говоришь? А по моей карте должно быть около пятидесяти. Что за притча!

   - Врут ваши карты, выбросите их, - посоветовал Георгий, испытывая неловкость перед воином.

   - То-то я смотрю... должно уж предгорье начаться, ежели по карте-то, а вокруг все поле и поле... Я бы этим картографам руки оборвал. Третьего дня, согласно маршруту, должны были выйти на виа милитари - старую римскую дорогу... Мы сунулись эскадроном, а там болота да топи. Я Вертлявого своего потерял. Это коняга мой, замечательный жеребец был... Тут как раз наши артиллеристы подошли. Стали мостить гати, но все одно обозы наши завязли, пушки на дно пошли... Ну ничего, - еще раз проговорил офицер и желваки на его скулах напряглись. - Мы еще отомстим. В конце концов, наша возьмет. Бонапарта бивали, Гитлера-собаку побили, Бог даст и Третьего Антихриста разобьем. Тем более, что ты говоришь - Давид завсегда с нами. Ну, бывай! А насчет брата скажу одно - верь. Пропал без вести, это еще не значит - убит. Верь!..

   Рев дизеля заглушил слова воина. Лязгая гусеницами, мимо прополз тяжелый танк Т-52. С десяток телег поездом волочилось сзади, привязанные тросом к его корпусу. Железный зверь рычал мотором, изрыгая в горячий воздух сизые струи выхлопных газов.

   Штаб-ротмистр помахал кому-то рукой. Из потрепанной шеренги выскочил бойкий паренек в звании портупей-юнкера, подбежал, четко козырнул.

   - Слушаю, вашбродь!

   - Ну-ка, юнкер, помоги... - сказал собеседник Георгия и вскинул руку.

   Юнкер с готовностью подставил плечо старшему товарищу.

   - Прощай, мил человек! - прохрипел раненый офицер.

   - Храни вас Бог, - ответил Георгий.

   Бойкий паренек и штаб-ротмистр - сильно хромая, придерживая под мышкой картуз с баночками, - побежали к одной из телег с вихляющими деревянными колесами, раненый неловко запрыгнул на нее, руки товарищей подхватили его. Караван удалялся, а солдаты все шли и шли и не было им числа...

   У Георгия колючий ком застрял в горле, и тут из соседней деревни заголосил петух. "Выспался", - сказал кто-то из солдат, и все засмеялись, несмотря на усталость. Красивая медсестра, шедшая среди раненых, посмотрела на свои часики и сказала чистым голосом: "Девять часов ровно". И опять заголосил петух. И тогда Георгий проснулся.

  

  

   - Где это мы, в курятнике? - сказал Владлен, продирая глаза.

   Он, как и Георгий, уснул не раздеваясь, хотя все постельные принадлежности в купе имелись. Часы, оставленные Георгием на столике, неистово кукарекали, аж в ушах свербело. Хозяин часов поднялся, нажал кнопочку - выключил крикливую электронику. Будильник заткнулся, и сразу стало слышно, как топают ноги где-то наверху, где-то сбоку и внизу. Везде. Сотни пар ног шаркали по пластику пола, проходя мимо их купе, стучали по железным ступеням. Где-то волокли нечто тяжелое, и оно грохотало по ступеням и поручням. Надсадно гудели грузовые подъемники. Георгий и Владлен прислушивались к таким желанным шумам, боясь поверить своему счастью.

   В дверь резко постучали костяшками пальцев.

   "Да! Открыто!" - гаркнули они одновременно.

   Дверь распахнулась и в купе заглянула сначала кудрявая головка девушки, а потом и сама девушка, одетая в форму бортпроводницы галактического флота. Так, во всяком случае, определил Георгий.

   - Господа пассажиры, - сказала она торопливо, - мы уже прибыли к пункту назначения, пожалуйте на выход.

   - Мадемуазель! - крикнул Георгий, выпархивая из купе вслед за Владленом и проводницей; в коридоре он остановил кудрявую вопросом: - Нас обещали вернуть на Землю. Вы в курсе, когда будет обратный рейс?

   - Ой, вы знаете, я не знаю... - очень понятно и знакомо ответила кудрявая. - Вы проходите, пожалуйста, на улицу, там сейчас митинг начнется. Будет присутствовать все начальство, с ними и решите ваши проблемы.

   В одной руке проводница держала металлический совок, в другой - разлохмаченный веник, и этим веником она демонстративно стала выметать пол у ног Георгия. Волей-неволей пассажирам пришлось выметаться из коридора. Георгий и Владлен направились к выходу со слегка поколебленной уверенностью и влились в нестройные ряды переселенцев, спешащих к выходу. На этот раз давки не было. Все было чинно, благородно. Большая часть пассажиров уже покинула борт корабля. Остались лишь те, кто всегда имеет обыкновение плестись в хвосте событий. Среди опоздавших, как это ни странно, оказалась и вчерашняя знакомая дама из купе Инги. Она важно шествовала по коридору, выставив вперед свою мощную грудь, зажав пухлой рукой маленькую сумочку. Впереди нее, нагруженный какими-то тюками, мелкой рысью семенил унылый субъект в очках. Вернее, без очков уже, и потому натыкался он на все выступы и углы. Позади всех волокся предполагаемый муж дамы - лысый брюнет. Он опять потел и отдувался. Два чемодана, связанные веревкой за ручки и переброшенные через плечо, колотили мужчину в грудь и спину. Третий и четвертый чемоданы не позволяли бедняге вытереть трудовой пот с лица. Непохоже было, чтобы этот человек имел сердечную недостаточность, как об этом сообщала его жена. Очевидно, она умела врать также рефлекторно, как и дышала.

   - Додик, шевели ножками резвее, - бросила она человеку с чемоданами, полуобернувшись. - Из-за тебя мы вечно опаздываем. Сейчас расхватают все такси, и мы опять останемся с твоим носом.

   Встретившись у выхода с Георгием, дама обворожительно улыбнулась.

   - Доброе утро, нашли свою красавицу? - поздоровалась она и скользнула взглядом по фигуре Георгия, будто намеревалась своим взглядом срезать все пуговицы с его костюма.

   - К сожалению, нет, - ответил Георгий, вымученно улыбнувшись и машинально проверяя, на месте ли его брюки.

   Он галантно пропустил даму вперед себя.

   - Не беда, - ответила та и кокетливо поправила прическу, - здесь достаточно интересных женщин... Додик, догоняй! А то потеряешь жену... - крикнула дама уже не оборачиваясь, оставляя после себя ароматный привет от Франции.

  

  

  

  

  

  

   Глава четырнадцатая

  

   УТРО НОВОГО ДНЯ

  

  

   Медленно ступая по гулкому металлу, они спустились по широкому наклонному трапу и вошли в розовое утро нового мира. Ноги по щиколотку утонули в высокой траве. Странная это была трава - стебелек к стебельку, как ворс ковра. Казалось, что идешь по пружинисто-мягкому паласу. И только присмотревшись внимательно, можно было понять, что странный покров не является травой. Это был мох. Великанский мох, изумительного зеленого оттенка. Зеленый цвет господствовал повсюду. Они высадились на зеленую планету!

   Обширную поляну, в центре которой стояла их космическая баржа, зеленым кольцом охватывал лес стройных деревьев - толстых, как баобабы, и очень высоких, с развесистыми кронами, напоминающие пальмовые. Правда, сходство это было весьма отдаленным. Такое поспешное, грубое сравнение продиктовано стремлением отождествить неведомое с чем-то знакомым. Ближе к лесу пальмообразных деревьев поляна утопала в папоротниковых зарослях, высотой достигавших в рост человека. Как-то непроизвольно вспоминалось детство, прогулки по лесам, по веселым его полянам - ярким, солнечным и тенистым, заросшим папоротником.

   Высокое чистое небо в зените тоже имело зеленоватый оттенок, сгущавшийся в сторону предполагаемого запада. А на предполагаемом востоке нежной зефирной розовостью занималась заря. Над горизонтом поднимался искаженный рефракцией огромный малиново-лимонный диск солнца. Чужого солнца! Несмотря на ранний час, жар восходящего светила уже начинал ощущаться.

   - Вот и совпали оба утра! - воскликнул Владлен. - Как и было обещано... Красотища какая, а! А воздух - густой, хоть ломтями режь!

   - Да, - ответил Георгий, - похоже на рай до грехопадения.

   Он расширил ноздри, глубоко вдохнул, в буквальном смысле слова, неземной аромат - тонкую смесь незнакомых запахов. Это не была тяжелая, вызывающая аллергию ударная смесь цветущего земного леса. Напротив, запахи были шелковисто нежными, ненавязчивыми. И явно не цветочного происхождения. Это удивляло. На Земле такая поляна пестрела бы цветами. Впрочем, может быть, сезон цветов уже закончился? Но ведь даже осенью можно встретить поздние цветы. А тут, к тому же, осенью и не пахнет. Тут, судя по всему, климат тропический или, по крайней мере, - субтропический.

   И еще один факт отметил Георгий. В лесу стояла странная тишина. Но так не бывает. Обычно щебечут птицы... Вот оно что! В лесу не было птиц. Ни в воздухе, ни на деревьях, нигде. Их не было - этих непоседливых пернатых, чьим гомоном, трелями, свистом обычно наполнен земной лес.

  

   Видовая скудость флоры и фауны, очевидно, объяснялась молодостью этого мира. Георгий оглядел еще раз этот тихий и, наверняка безлюдный, зеленый мир и ему захотелось пожить здесь какое-то время, насладиться одиночеством и тишиной, весьма способствующим творчеству. Но об этом мечтала его душа, а умом он хорошо понимал, что никакого покоя он здесь не найдет. Будет изнуряющая тело работа.

   Очень скоро застучат топоры, зазвенят пилы, упадут первые деревья; загудят, зарычат моторы машин и тракторов и другой техники, которую доставили вместе с переселенцами. И начнется Новая Великая Стройка. А он уже не в тех летах, когда легок на подъем и полон энтузиазма покорить природу. Он уже не хочет ничего и никого покорять. Все, что ему нужно - это тишина мастерской. Молодой мир - для молодых. Здесь ему нет места.

   Между тем, церемония началась. Переселенцы сгрудились плотной толпой возле корабля. Нижний конец трапа медленно поднялся и замер параллельно земле, образовав ровную площадку. Теперь на трап не смог бы запрыгнуть даже самый ловкий землянин. Ну, разве что, кто-нибудь его подсадит. На эту, возвышающуюся над толпой площадку, как на трибуну, вышел живёхонький "полковник" со своими телохранителями. Позади всех, в самом проеме огромного люка, поигрывая фонариком, стоял Андрей. Георгий напряг зрение, всмотрелся. Да, вне всяких сомнений, это был он, его брат. "Полковник" ждал, когда умолкнет толпа, и подтянутся разбредшиеся по поляне отдельные человеческие особи. Пурпурная звезда на его груди горела ярко, несмотря на дневной свет. Глаза джентри наглухо скрывали черные очки-консервы.

   Георгий с Владленом стали пробираться поближе к трапу. Как только они увидели, что путь к возвращению затруднен, их души охватило волнение: не собираются ли их бросить здесь вместе со всеми. Стоявшая впереди женщина подняла руку, привлекая внимание "полковника". Это была все та же особа, уже знакомая Георгу. Она, как всегда, была активна и желала быть первой.

   - Скажите, уважаемый! - вскричала она зычным голосом. - Далеко ли до города? И какой транспорт ходит отсюда?

   "Полковник" поднял руку, - и все смолкли. Он открыл свой маленький ротик, вовсе не предназначенный для ораторства. Все ожидали услышать нечто похожее на птичий щебет, но голос джентри, очевидно, усиленный потайными микрофонами, неожиданно мощной волной прокатился над толпой. Низкий спокойный голос, но хорошо слышимый за полкилометра:

   "Постарайтесь понять то, что мы вам скажем. Здесь нет транспорта и нет дорог... И городов тоже нет..."

   Все стали многозначительно переглядываться друг с другом.

   "...Вам самим придется проложить на этой земле дороги и возвести города. Отныне эта земля принадлежит вам. Взгляните на окружающий вас мир. Он чист и прекрасен, и он безраздельно ваш. Постарайтесь не превратить его в свинарник. Плодитесь и размножайтесь во славу Разума и Добра. Любите друг друга и уважайте законы, которые мы вам дадим. Сначала вам будет трудно, но вы справитесь. Среди вас есть люди всех специальностей: врачи, инженеры, строители, землепашцы, металлурги, кузнецы, ткачи, ученые, учителя..."

   - А бухгалтеры нужны? - выкрикнул кто-то и другой робкий голосок добавил: - И библиотекари?

   - Говно будете выносить с фермы, - сказал какой-то остряк. Толпа развеселилась.

   "И бухгалтеры-счетоводы нужны будут в первую очередь, и библиотекари... - загрохотал голос джентри. - Мы привезли с собой огромное количество книг по всем отраслям человеческих знаний. Берегите и преумножайте эту бесценную мудрость. И летописцы вам понадобятся. С первого дня вы должны начать летопись истории Новой Земли..."

  

   Георгий вдруг остро осознал, что он оказался причастен к величайшему историческому событию, равного которому трудно что-либо сопоставить. Людям, здесь собравшимся, предстоит стать родоначальниками новой звездной расы. Их имена занесут в летописи, дети и внуки приукрасят дела их и обожествят образы их. Появится еще один эпос, может быть, столь же величественный и нетленный, как Махабхарата, Ригведа, Старшая и Младшая Эдда... С благоговейным трепетом далекие потомки будут прикасаться к хрупким манускриптам с древними письменами, понятными только узким специалистам по мертвым языкам.

   У Георгия вдруг взыграло тщеславие: хорошо бы среди былинных героев эпоса значилось и его имя. Здесь он станет первым художником, воистину Первым! Ох, велик соблазн! Недаром же Цезарь говорил: "Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе". А что? Разве он так уж стар? Его дед и бабка приехали в чужой для них город Серпо-Молотов, будучи на пять, а то и семь лет старше теперешнего его возраста. В 1950-м году будущих отца и мать Георгия освободили от сталинской каторги и разрешили поселиться в Серпо-Молотове. Николай Колосов вызвал своих родителей. Всей семьей строили дом, обжились...

   Но быстро угас огонь честолюбивых помыслов: вспомнилась престарелая мать, Инга... жива ли она? Нет, ему домой надо, домой!

   - Позвольте! - опять закричала знакомая дама. - Мы так не договаривались! Нам это место разрисовали как курорт. А здесь, оказывается, нет даже приличной гостиницы. И, я подозреваю, даже неприличной гостиницы нет. Кругом дремучий лес! Куда вы нас завезли?!. Додик, собирай чемоданы, мы едем обратно.

   Георгий и Владлен моментально присоединились к стихийно возникшей оппозиции, надеясь, что, создав мятежную коалицию, они перетянут на свою сторону всех недовольных, которые, несомненно, появились в нестройных рядах переселенцев. Но их никто не поддержал. Тогда вперед вышел Владлен с тем, чтобы напомнить "полковнику" о данном им обещании. Говорить приходилось, высоко задирая голову, что не способствовало укреплению чувства собственного достоинства.

   - Вы же лично дали мне слово, что вернете нас на Землю! - сказал Владлен максимально требовательным голосом, но продолжал себя чувствовать попираемой ногами букашкой.

   "Полковник" недовольно скривил тонкий рот, словно ему в лицо попал оскорбительный плевок, потом заставил себя саркастически улыбнуться.

   - Я ЛИЧНО, ничего подобного сказать вам не мог, - без всякой жалости в холодных глазах прокаркал джентри. - Вероятно, Ваше болезненное личное сознание породило утешительные образы.

   У Владлена на глаза набежали слезы. Он стал машинально ощупывать себя в поисках монтировки. Георгий оценил расстояние до платформы-трибуны, ее высоту над землей, свои силы. Однако, несмотря на злость, он не потерял способность трезво мыслить, понял, что дурным наскоком, с голыми руками площадку не возьмешь, а только опозоришься. "Полковник", очевидно, прочел мысли Георгия, но не только не отодвинулся к середине площадки, но, наоборот, подошел ближе, к самому краю. Тем самым, демонстрируя всем, что он держит ситуацию под контролем. Его звезда на фоне черного мундира горела кровавым пульсирующем светом, словно планета Марс на фоне космического пространства.

   - Вот что, господа переселенцы, - сказал джентри спокойным голосом, но громко. - Сейчас мы расставим все точки над "i". Во-первых, за время нашего полета на Земле прошло 50 лет. Это к вопросу о возвращении...

   Георгия, как и многих других, это сообщение словно обухом ударило по голове. В один краткий миг он представил себе, как мама ждала последнего сына долгие годы, но так и не дождалась, умерла, и даже тело ее уже обратилось в прах. Отболело бедное сердце, все уже позади, впереди вечность... Но ведь болело же, болело! И в этом его вина. И если даже он когда-нибудь вернется, то застанет совершенно чуждый ему век и непонятный мир, где давно будут мертвы все его родственники и знакомые. Проклятый релятивистский эффект! Раньше об этом он читал только в книгах и думать не думал, что пресловутый эйнштейновский парадокс близнецов коснется его самого. Впрочем, именно потому "полковником" и были произнесены эти роковые слова, чтобы каждый понял - Рубикон перейден, мосты сожжены, и нет возврата назад.

   - ...А во-вторых, - так же спокойно продолжал оратор (за это спокойствие его хотелось убить), - все вы болели неизлечимыми недугами, не излечимыми для человеческой медицины, и каждый из вас должен был умереть. После того, как мы вас выявили, ваши организмы были перепрограммированы - не на смерть, а на жизнь. Более того, ваш организм полностью кондиционирован к существованию на этой планете. Так что считайте, что вы умерли и возродились для новой жизни...

   Кто-то стал роптать.

   - За все надо платить, - веско добавил джентри.

   - Но мы-то вам ни чем не обязаны! - резонно возразил Георгий "полковнику". - Мы на корабль попали случайно...

   Джентри даже не взглянул на докучливого человечишку, но под черепом Георгия тяжелыми камнями загрохотали слова: "А вас никто сюда не звал. Молите Создателя, что к вам проявили милосердие. Мы могли бы выбросить вас в открытый космос как террористов".

   - Ясно, - сказал Георгия, отошел от площадки и с раздражением сунул в рот сигарету, трясущимися руками щелкнул зажигалкой, прикурил.

   Это был первый огонь, добытый человеком на этой планете. На лице "полковника" вновь отразилось неудовольствие, но он продолжил свою речь:

   - И последнее. Меня зовут Хумет, звание - Рулевой. Мое Командование назначило меня Верховным наместником этой земли. Здесь моя должность будет называться Magister populi, что в переводе с латыни означает Начальник народа. Или попросту - Магистрат. Я буду вести вас по жизни первые сто лет, пока вновь создаваемое общество не станет стабильным. Моя кандидатура обсуждению не подлежит. Вердикты, выносимые мной, отмене не подлежат, даже народным собранием...

   - Но это же диктатура... - сказал кто-то тихо, но его услышали все.

   - Это называется "экстраординарными полномочиями", - спокойно, но сурово ответил Хумет и продолжил:

   - Попытки сместить меня с должности будут пресекаться самым жестоким образом. Сейчас вы разделитесь на отряды, численностью в среднем по 30 человек. Каждый отряд есть строительно-боевая единица. Назначение отряда: вести строительные работы, а также боевые действия, если в таковых возникнет необходимость. Такое разделение людей - временная необходимость, с целью эффективного управления. На семьях - существующих и будущих - это никак не отразится. Будут учтены все пожелания...

   - Вот уж не думал, что на старости лет придется служить в стройбате, - переживая горечь поражения, с сарказмом сказал Георгий.

   - А я, к сожалению, нигде не служил, - уныло сказал Владлен. - Как ты думаешь, отряды будут разделены по половым признакам?

   - Полагаю, что да... в основном, - ответил Георгий и с сочувствием взглянул на нового своего товарища.

   - Нам бы надо держаться вместе, - сказал тот, отводя глаза в сторону. - Жутко не хочется попасть в бабский отряд.

   По всей поляне вдруг волной прокатился шипящий звук. Словно исполинское чудовище испустило дух. Но все быстро объяснилось: сработали пневматические механизмы шлюзовых камер корабля. Медленно открылись широкие пасти грузовых люков, выдвинулись тяжелые трапы, и из необъятной утробы космического парома с ревом поперла техника. Выкатывались колесные и гусеничные трактора, экскаваторы, с поджатыми стальными загребущими ковшами; три боевые машины пехоты, ощетинившиеся орудиями убийств. Выполз тяжелый гусеничный бронетранспортер. Замыкали шествие вездеходы, и несколько легких машин типа "джип" военного образца с открытым верхом. Выгрузили также различные материалы, а из отдельного грузового отсека - три малых вертолета типа "Стрекоза"!

   Вот куда пошли денежки от продажи билетов, сказал себе Георгий. А он-то представлял фирмачей обманщиками и рвачами. Тут, пожалуй, и спонсорские вливания были. Ибо все это стоит сумасшедших денег. И никакими билетами их не окупишь. К тому же, надо полагать, джентри помогли не только транспортом, но и кое-каким оборудованием.

   Итак, вопреки своей воле, он все-таки стал участником эпохальных событий.

  

  

  

  

  

  

  

  

Часть третья

ДРУГИЕ НЕБЕСА

  

  

  

  

  

  

   Глава пятнадцатая

  

   ДНЕВНИК ГЕОРГИЯ КОЛОСОВА

  

  

  

   Земную жизнь пройдя до половины,

   Я очутился в сумрачном лесу...

  

   Данте. "Ад", песнь I.

  

  

  

  

   ПЕРВЫЙ ДЕНЬ 1 ГОДА ЭРЫ ПЕРЕСЕЛЕНИЯ

  

   Ну, до половины или на две трети прожил я на Земле - сие знать не дано, но совершенно очевидно, что в жизни моей произошел существенный, можно даже смело сказать, - коренной перелом. В Ад ступил я или Рай, тоже не знаю. Одно мне ведомо точно: как прежде больше не будет. Эвридику я свою не отыскал, любовь матери - единственно подлинное в мире - потерял. Что осталось у меня? Разве что любопытство? Неистребимое мое любопытство к жизни, всегда поддерживавшее меня в трудные минуты.

   В голове у меня вертится отрывок из дурацкой песенки раннего перестроечного периода:

  

   Теперь мы будем жить по-новому!

   По-новому, а не по-старому!..

  

  

   Что ж, будем жить. И в связи с этим я решил начать своё жизнеописание, впрочем, не только своё. И вот какую необычную дату вывел я на первом листе общей тетради - моего дневника, и вы ее прочли, дорогие мои потомки (при условии, что журнал мой не потеряется и народятся те, к кому я обращаюсь). "Но будут ли нас читать? Полагаю, что будут"*

   [*Цитата из "Улисса" Джеймса Джойса.]

  

   Тетрадь и бумагу для рисования, как и орудия письма (вечные перья джентри), выдала мне наша первая кладовщица Ираида Степановна Петушинская. Так я стал первым неофициальным летописцем колонии.

   Слова "первый", "первая", "новая" теперь будут часто встречаться на этих страницах. Старая Земля с ее летоисчислением затерялась в пространстве и во времени, а по сему совершенно бессмысленно пользоваться ее календарем. Проживая на Новой Земле логичнее ввести новый календарь не от полумифической даты Христова рождения, а от вполне конкретного, реального дня Прибытия. Впрочем, вопрос этот вовсе не простой, довольно-таки каверзный. Несомненно, будущим теологам, да и не только им, придется сломать немало копий, решая проблему нового календаря. Наверняка крайние точки зрения на этот вопрос будут отброшены, и найдется некое третье решение, устраивающее всех. Интересно бы узнать мнение колонистов и, главное, что думает по этому поводу наш Рулевой - премудрый Хумет. Ведь теперь он здесь Бог и Царь. Вождь и Небесный наставник нашего маленького племени, бессменный (а может быть, и бессмертный) руководитель новой космической расы. Пока он доступен массам, но держит определенную дистанцию. И это правильно. Скольких начальников сгубило панибратство с подчиненными.

   Он не добрый и не злой. Очевидно, он справедлив. Впрочем, понятие справедливости - весьма расплывчатая категория. Всяк ее понимает по-своему и трактует в свою пользу. Хумет - вне наших моральных оценок, свойственных людям. Он джентри, представитель высшей космической расы и потому в своих действиях руководствуется указаниями Мирового Разума и вселенскими законами, подчас весьма суровыми. Но дело даже не в том, что он высокий иерарх космоса, теперь в первую очередь он политик. И даже будь он человеком, то поступал бы аналогично. Сейчас для него главное - обеспечить жизнеспособность колонии. И свою задачу он будет выполнять, не жалея ни себя, ни других.

   Очевидно, вопрос о новом летоисчислении будет поставлен на одном из Народных собраний, если таковые собрания нам разрешат. Но, полагаю, что разрешат. Кажется, Хумет не помышляет устанавливать излишне жесткую свою диктатуру и допустит некоторые, бесспорно полезные, элементы демократии. Таким образом, общественный строй нашей колонии можно будет назвать военной демократией. Для кого-то это покажется явным регрессом. Но, по-видимому, это идеальная форма правления для русского человека.

   Ну ладно, хватит говорить о политике, пора описывать Прекрасный Новый Мир. "Где грифель мой?"*

   [* Цитата из "Гамлета"]

  

  

   Я сижу за столиком нашего "купе" и пишу эти строки при свете ночника. Я выкрутил его из стенки над изголовьем своего диванчика, нарастил провод и теперь могу его переносить как настольную лампу, куда захочу.

   На противоположном диванчике спит без задних ног от усталости мой товарищ по скитаниям - Владлен. Он зарылся с головой в одеяло и тихонько похрапывает. Мы по-прежнему держимся друг друга и пока никто нам в этом не мешает. Надеюсь, что так и будет в дальнейшем, пока мы сами не захотим внести в нашу жизнь изменения.

   Обсуждая с Владленом свою будущую жизнь в колонии, мы наметили среди прочего и стратегическую линию поведения. "Главное в жизни, - сказал Владлен, - это умение поставить себя в коллективе. Если ты сумеешь сразу поставить себя определенным образом, то с тобой будут считаться, тебя станут замечать и уважительно обходить стороной. А кто себя не поставил, того положат. И будут вытирать об него ноги все, кому не лень". - "Верно, - согласился я, - никакого статуса в обществе, кроме половой тряпки, ты в этом случае не приобретешь".

   Памятуя об этой житейской мудрости, мы с Владленом с первого же дня старались поставить себя в особое положение с тем, чтобы вызвать к себе соответствующее обращение. Конечно же, это делалось нами не за счет других колонистов. Пользуясь тем, что на теле нашем не было "клейма" джентри, мы с Владленом не стали вступать ни в какие отряды, держались особнячком, с видом свободных людей. Но мы не бездельничали, а вместе со всеми добросовестно трудились для общего блага. Однако делали мы это не по указанию десятника или командира отряда, а по своему выбору. Само собой, мы рисковали. Нас просто могли вышвырнуть за пределы колонии, где мы стали бы легкой добычей хищников. Либо могли лишить продуктового довольствия и тем самым уморить нас голодом. Но честным трудом мы доказывали свою полезность колонии.

  

  

   Первый день на новой планете чем-то схож с переездом на новую квартиру. Сначала нужно разобрать привезенные с собой вещи, после чего начать обустраивать новое жизненное пространство. Только в отличие от квартиры, пространство нового мира куда как необъятнее и для его обустройства нам потребуются века. Но начинать, безусловно, нужно было с самого необходимого, а именно: с расчистки места для будущего поселения. Корабль, привезший колонистов, своим громадным телом занял почти всю территорию поляны. Сдвинуть его куда-либо не представлялось возможным - кругом на многие километры простираются непроходимые леса пальмобаобабов. А корабль нам необходим. В ближайшее время он будет единственным нашим домом и крепостью, за металлическими стенами которого можно будет спокойно спать, не опасаясь нападения возможных хищников или сюрпризов погоды.

   Поэтому, прежде всего, решено было расчистить площадку от леса для строительства на ней поселка, который в перспективе должен стать ядром будущего города. Позднее, несомненно, масштабы вырубки значительно увеличатся. Нет сомнений, что колонистам потребуются новые площади: для посева зерновых культур, пастбищ, огородов, животноводческих ферм и прочего, что необходимо для нормальной жизнедеятельности огромного коллектива людей, в том числе и для строительства заводов и фабрик.

   Дабы избежать со стороны благосклонного читателя обвинений в хлипконогом прожектерстве - срочно закругляюсь. На сегодня хватит. Пора "купейному" мечтателю ложится спать.

  

  

  

   ВТОРОЙ ДЕНЬ 1 ГОДА ЭРЫ ПЕРЕСЕЛЕНИЯ

  

   Владлен быстро вписался в нарождающуюся структуру нового общества, занял там почетную социальную нишу и благоденствует. Он подался в механики-водители. В бригаду его зачислили охотно - работы невпроворот, а людей этой специальности, естественно, не хватает. С моим же трудоустройством дело обстоит гораздо сложнее. Профессия художника для молодого общества - ненужная роскошь. Колония просто не может позволить себе содержать нахлебников. А ничего другого делать я не умею. Впрочем, в армии я неплохо стрелял. Здесь, в диком лесу, это умение может пригодиться. Наверняка колонии потребуются охотники-фуражиры. Правда, силы мои не те, что прежде, но хотя бы во внешней охране стрелком я смогу послужить новой родине, да и молодых ребят кое-чему могу научить. Например, умению маскироваться, устраивать засады, ходить в дозор; знаю и умею применять боевые приемы. В конце концов, смогу командовать отделением или взводом, все-таки я сержант запаса.

   Все эти жалкие потуги казаться полезным членом общества для цивилизованного человека и, в особенности, для человека искусства выглядят крайне унизительно. Однако безысходного чувства социального изгоя я не ощущаю. Потому что в точно таком же положении профессиональной невостребованности оказались сотни и сотни людей. Всего же нас высадилось, как мы узнали на вечерней поверке, 2322 человека (кто эти два последних человека догадаться нетрудно - это мы с Владленом). Практически столько же было пассажиров на легендарном "Титанике". И пройдет много месяцев, а то и лет, прежде чем в социальную орбиту общества начнут втягиваться все большее число специалистов самого разнообразного профиля.

   А пока мы, то есть большинство колонистов, и я в том числе, роем котлованы под фундаменты будущих складских помещений и ремонтных мастерских. Конечно, с этим делом лучше бы справились наши два экскаватора, но моральный дух колонии упадет, если люди будут бездельничать. Впрочем, экскаваторы не простаивают. Пятясь задом, они в хорошем темпе вынимают грунт и делают насыпь вдоль всего периметра поляны, роют глубокий и широкий ров, который должен кольцом охватить место нашей стоянки. Оборонительные ров и вал тотчас в народе получили название линии Хумета, по аналогу со знаменитыми фортификационными сооружениями финнов - линией Маннергейма. Ров предлагали заполнить водой (которую еще предстоит добыть путем бурения скважин) и снабдить подъемными мостами.

   Таким образом, мы обезопасим себя от внезапного нападения хищников и аборигенов, если последние, конечно, существуют на этой планете и проявят агрессивность. Пока мы ровным счетом ничего не знаем о нашем новом планетарном доме, так что надо быть готовыми ко всему.

   Однако мы не собираемся отсиживаться в своей крепости. За оборонительной кольцевой линией уже начали валить вековой лес. Вручную гигантский пальмобаобаб не спилишь, и новый фронт работ возглавил мощный механизм - лесопильный комбайн. Он валит деревья, укладывает их как надо, а трактора оттаскивают спиленные стволы.

   На поляне нам тесно, свободного места мало, поэтому деревья приходится распиливать на огромные чурки и сжигать. Этот варварский способ освоения нового жизненного пространства придется терпеть. Пока не построим лесопилку и деревообрабатывающий комбинат, деревья будут просто уничтожаться без всякой пользы.

   Здесь дуют чрезвычайно слабые ветры, а то и вовсе стоит штиль. Густой дым от горящих деревьев шапкой висит над колонией, сизым туманом опускается на лес, вязкие щупальца дыма проникают меж деревьев и лениво расползаются по округе. Дым ест глаза, люди работают и плачут. Но настроение у всех бодрое.

   Когда дышать уже стало невмоготу, пришлось подумать о принудительной вентиляции территории. Летчики запустили двигатели трех наших вертолетов и, не взлетая, а лишь маневрируя оборотами роторов и отрицательными углами атаки, лопастями винтов стали создавать восходящие потоки воздуха, с тем, чтобы хоть немного разогнать дым. Затея удалась, дышать стало заметно легче, а поднявшийся в небеса дым застлал солнце и умерил его полуденный жар.

   Я поинтересовался у Владлена, надолго ли хватит горючего, привезенного нами для машин, и не придется ли потом выбросить их как ненужный хлам. Владлен, со знанием дела, успокоил меня и заявил, что все двигатели наших машин, в том числе и вертолетные, переделаны с применением ноу-хау (от джентри, наверное) для нового горючего - высокооктановой спиртосодержащей жидкости, которую мы будем производить сами с помощью несложных установок. Исходным сырьем для получения нового горючего послужит древесина, которой, как мы видим, у нас девать некуда. "Спирта у нас будет - хоть залейся!", - говорит Владлен, весело смеясь.

   - Как бы не спилась колония, при такой-то радостной жизни, - предостерегаю я, всерьез опасаясь за здоровье будущей нации.

   - По-моему, они все непьющие, - погасив улыбку, отвечает Владлен.

   Я счел это заявление весьма сомнительным. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что вполне вероятно тест на трезвый образ жизни был одним из главных критериев, которыми руководствовались джентри при отборе кандидатов в небожители.

   Действительно, пьяница - враг колонии во всех отношениях: и как "племенной жеребец", и как охотник, и как защитник. Короче, пьянству бой! Правда, этот лозунг станет актуальным лет этак через 15 - 20, когда подрастет новое поколение, но дух нетерпимости к спиртному младенцы должны впитывать с молоком матери (до этого как раз было все наоборот - с молоком матери впитывался алкоголь поддатых родителей). Только тогда нам гарантирован успех и процветание, а не деградация и вымирание.

   Но все это, знаете ли, теории! А русский человек, самим своим существованием, сумел доказать, что жить можно вопреки всяким теориям.

   - А как у нас обстоят дела с другими энергоносителями? - спрашиваю я заинтересованно.

   На первое время, отвечал Владлен, главным источником энергии для колонии станет силовой реактор корабля, работающий на физико-магическом принципе. Джентри давно овладели секретами магических технологий. Мощности реактора вполне хватит для бытовых нужд поселка. И даже еще останутся излишки, которые могут быть направлены на электрофицирование новых аванпостов - компактных микрорайонов. Запасов физмаг топлива, насколько Владлен уразумел, хватит на неограниченный срок! Потому что топливо это, будучи активировано, начинает порождать самоё себя, причём - в количествах гораздо больших, чем его потребно для полезной работы. На первый взгляд, налицо нарушение закона сохранения энергии, но ЗСЭ, как оказалось, - всего лишь частный случай в рамках более всеобъемлющего вселенского закона, который позволяет... Впрочем, данная область знаний совершенно недоступна его, Владлена, пониманию.

   - Оптимистично, - говорю я, закуривая предпоследнюю сигарету. - Надеюсь, Чернобыля мы здесь не допустим...

   Мы усаживаемся на кучу вывороченной земли и с наслаждением затягиваемся сигаретами. У Владлена тоже, как и у меня, сигареты почти кончились. По одной штучке мы оставим, чтобы покурить после ужина. И это все.

   - Плохо дело, - подвожу итог я, пряча мятую пачку в карман куртки, - придется бросать эту дурную привычку - курить. Табачных плантаций здесь, кажется, не предвидится в ближайшее десятилетие.

   - Да, - уныло вздыхает Владлен. - Мне тут посоветовали обратиться к экстрасенше... Она лечит наложением рук, кодирует от разных вредных привычек. Сходим к ней?

   - Сами справимся, не маленькие, - отвечаю я, и с наслаждением приговоренного к казни смакую каждый глоток ароматного дыма.

  

  

  

   ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ 1 ГОДА Э. П.

  

   Постепенно в нашем маленьком обществе складывается своя иерархия. Не строгая, но все более отчетливо просматриваемая пирамида власти. В самом верху - буквально и в переносном смысле - обитают в своих таинственных эмпириях джентри. Они редко показываются на глаза народу, но люди понимают: от их решений, их технологий зависит жизнь и смерть колонистов. Рангом ниже, но среди людей самые первые (среди равных), считаются инженеры-строители и инженеры-механики и ученые. Это своего рода элита нашего общества. Они получают указания от джентри и притворяют их в жизнь. Нижеследующий уровень занимают начальники отрядов. Наравне с ним стоит начальник охраны. Подчиненные ему рядовые охраны выполняют функции полиции. Следующую ступень на пути к основанию социальной пирамиды заняли механики, водители и пилоты, десятники. В основании пирамиды, как и полагается во всяком обществе, обретается его величество народ, для блага и процветания которого, собственно, и была построена вся эта иерархия.

   Находясь на самом дне социума, я, естественно, испытывал недовольство. Но именно мое тщеславие должно стать прекрасным стимулом в новой жизни. Своими стараниями я должен исправить явную однобокость структуры нашего общества и стать родоначальником новой элиты - элиты искусства. Искусство необходимо народу, оно облагораживает человека. Что есть человек без искусства? Троглодит неотесанный!

  

   Разумеется, у нас на корабле есть прекрасная библиотека, а также аудио- и видеотека. Каждый вечер после работы и ужина в большом и малом конференц-залах мы смотрим фильмы, привезенные с Земли, слушаем музыку, даже устраиваем танцы. Но через год-два остро станет вопрос о новизне впечатлений, что так высоко ценится во всех человеческих изолятах - будь это затерянное в дебрях селение или тюрьма. Когда все общество охватит эстетический авитаминоз, когда они полезут на стены от скуки, то спасти их сможет только одно - красота. Достоевский, как всегда, оказался прав. Но красота эта будет не просто какой-то абстрактной, но созданная самими членами изолята. Я уверен - скоро нас ожидает вспышка рождения талантов. У нас будут свои писатели, свои художники, музыканты и прочие люди искусства. А что касается меня лично, то я полагаю, мои картины, которые я намерен написать в свободное от ломовой работы время, пойдут нарасхват. Я в этом просто уверен. А через 5 лет у меня не будет отбоя от учеников. Это позволит мне занять высокое положение в обществе, а это так важно для душевного здоровья.

  

  

  

  

  

  

  

   Глава шестнадцатая

  

   ТРУДОВЫЕ БУДНИ

  

   (Продолжение дневника Георгия К.)

  

  

   Утро начинается с рассвета, а наше утро - с гимнастики. Все колонисты, невзирая на лица, высыпают на поляну и попадают в руки нашего физрука Игоря Юрьевича Поблажко. Игорь Юрьевич - инвалид труда. Какой-то зловредный станок еще в пору цветущей молодости Юрия ровненько (до первых фаланг) обрезал ему по четыре пальца с каждой руки. Но парень не отчаялся - пошел в институт физкультуры и спорта и закончил его с отличием (так гласит легенда, пущенная в оборот, возможно, самим Игорем Юрьевичем). Как бы там ни было, но в свое время он был крупным спортивным начальником, пока не обнаружили у него злокачественную опухоль. От операции (после которой врачи могли с чистой совестью вычеркнуть его из списка живущих) он отказался, сказал, что вылечится по собственной методике. Стал он употреблять в пищу свеклу в неограниченных количествах - сырую, вареную, всякую. И вылечился, чем всерьез расстроил и озадачил авторитетных медиков. Получалось, что они дураки, а он, Игорь Юрьевич, не имеющий медицинского образования, умник. Воодушевленный успехами Поблажко организовал лечебный центр им. Поблажко. Дела его процветали, как вдруг в одно прекрасное утро известный народный целитель продает все свое имущество, прощается с дочерью от первого брака и с сыном от второго брака, а также с обеими женами, покупает билет на звездолет - и...

   Теперь ему за пятьдесят, но выглядит он и держится молодцом. Он энергично вскидывает распрямленные руки со странно короткими ладонями и заставляет нас повторять его движения. Вот, думаю я, человек уже вписался в новую жизнь. Уже нашел себя.

   Поблажко никому не делал поблажек. "Стоять прямо, не горбиться. Держите осанку. Без осанки конь - корова. Бегом - марш! Раз-два! - командует он, - Выше ноги. Быстрее, не отставать... Кто там тащится, как недоенные коровы?! Пять кругов - не такая уж большая дистанция. Я сделаю из вас спартанцев".

   Из-за отсутствия свободного места вместе с нами занимаются гимнастикой и наше маленькое армейское подразделение - 200 человек молодых ребят в возрасте от 18 до 25 лет. После физкультуры нас ждет работа, а их муштра. Что ж, каждому свое.

   Без войска не может существовать ни один уважающий себя народ. Тем более русский. Наконец мы бежим умываться, после чего завтракаем на открытом воздухе. Днем бывает изнуряюще жарко, но хорошо хоть воздух сухой, а то было бы еще тяжелее. Но утром благодать! И еще одно обстоятельство все отметили с большим удовольствием: не было мух, комаров, слепней и прочего летающего гнуса, которые так отравляют жизнь всем покорителям необжитых мест. Правда, водились - и во множестве - разные жучки-паучки и кузнечики, но они мало нас тревожили, за исключением довольно-таки крупных и столь же наглых тараканоподобных тварей.

  

   Я уже упоминал, что здесь отсутствуют цветы (может, это просто место такое?). А раз нет цветов - нет и бабочек. Это слегка портило картину. Что за лес без красивых пестрых бабочек? И без птиц. Скучновато, знаете ли. Впрочем, и на том спасибо! Могли бы завести куда-нибудь в пустыню...

   Зато однажды пролетели над поляной две огромные стрекозы. Размах крыльев у них был с хорошую модель планера - около метра! Напугали женщин и кое-кого из мужчин. Но вскоре улетели, не причинив никому вреда. Теперь мы привыкли к полетам гигантских стрекоз и не обращаем внимание. Наш энтомолог Иван Карлович Бельтюков соотнес увиденных чудищ с гигантскими стрекозами родов меганевра и палеодиктиопетра, каковые населяли Землю в каменноугольном периоде.

   Отсюда можно было сделать вывод, что прилетели мы на планету землеподобного типа (а на какую еще мы могли прилететь?), населенную древнейшими формами жизни. Такое известие мы встретили спокойно. Но вид у Ивана Карловича в тот миг был чуть-чуть обалделый.

   Рядом со мной за общий стол усаживается Владлен. Вид у него какой-то вялый и сонный. Под левым глазом расплылся синяк, цветом отдавая в болезненную зелень. Владлен старательно отворачивается, чтобы я видел только его здоровую половину лица.

   - Гимнастику пропускаешь, - говорю я. - Игорь Юрьевич задаст тебе трёпки... Чего такой квёлый?

   Владлен отмахивается и нехотя принимается за "нектар". Я отечески интересуюсь происхождением синяка. Владлен сначала хочет отмолчаться, но видя мою бестактную настойчивость, сознается. Оказывается, он подрался! Какой-то мужик решил собственноручно проверить, к какому же все-таки полу принадлежит Владлен. И нахально, при всех, рукой полез к нему в штаны.

   - Ну, я и врезал ему... - отвечает Владлен, опять ставя голову ко мне в профиль.

   - Понятно, - киваю я, - а он тебе дал сдачи.

   - И ничего он не давал! - злится Владлен. - Это уже был другой мужик.

   Я вскипаю праведным гневом. С детства ненавижу, когда кучей бьют одного, да еще слабого. Но друг мой сознается, что второй мужик, вернее, парень, к первому не имеет никакого отношения. Просто Владлен "подбивал клинья" к его девушке. Та не только отвергла странные притязания неизвестного пола существа, но и пожаловалась своему кавалеру. И тогда обиженный кавалер... ну, в общем, все понятно.

   Я выбрасываю в мусорную корзину пустую баночку из под "нектара", вскрываю другую баночку из нашего скудного пайка и медленно пью студеную родниковую воду.

   - Слушай, Владлен, - выжимаю я из себя нехотя, - я хочу, чтобы ты меня правильно понял... Я, конечно, демократ по натуре и убеждениям... и вдобавок твой друг... но в новых условиях жизни я не одобряю твое поведение. Ты уж извини. Хочешь ты или нет, но тебе придется сделать суровый выбор. Либо ты остаешься монахом на всю жизнь, либо... возвращаешься к половой ориентации, данной тебе Богом. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы ты ВОСПРИНЯЛА меня как религиозного ханжу, но речь идет ни много, ни мало, как о твоей жизни и смерти. Или ты выходишь замуж, рожаешь детей и живешь счастливо, или, по крайней мере, просто живешь, либо тебя убивают.

   Владлен оцепенело слушает меня. А я торопливо заканчиваю:

   - В малых изолятах каждая женщина ценится на вес золота. Да что там золота... Она просто не имеет цены! Как, впрочем, и мужчина. Маленькая колония не потерпит никаких транссексуальных штучек и вообще половых переверзий. Для колонии это не просто морально-этический аспект, это вопрос выживаемости вида. Пока мы живем по старым либеральным законом Земли, у нас есть время перестроиться. Но когда появится новый свод законов - типа законов Хаммурапи - всякой половой свободе настанет конец. Можно быть в этом уверенным. И ослушников будут сурово карать.

   Не говоря ни слова, Владлен поднимается из-за стола и уходит, весь какой-то подавленный и потрясенный. Я остаюсь сидеть, ругаю себя последними словами за свой противный назидательный тон. Но я искренне хотел помочь товарищу, уберечь от вполне возможной расправы. Как же еще я должен был действовать? Просто люди не любят правды. Правда - вещь хорошая, но она никого не сделала счастливым.

   На соседний стул-шезлонг плюхается еще один опоздавший - весельчак и балагур Паша Засохин, довольно-таки горластый мужик. Его голос, как и его идиотский смех, можно было услышать везде и во всякое время.

   - Привет, художнику от слова худо! - гаркает Засохин и ржет довольным смехом; кивнув в сторону удаляющегося Владлена, спрашивает: - Что, поцапались? Слушай, проясни один туманный вопрос... Мы вот тут все гадаем: мужик это или баба?

   - А какое вам до этого дело? - излишне резко и зло отвечаю я.

   - Да просто интересно, кто кого трахает: ты ее или она тебя?

   Засохин откидывается на спинку стула и заливается самым противным своим смехом.

   Я сидел к нему боком и уже собирался встать и уйти, но задерживаюсь и, не глядя, резко выбрасываю руку в сторону противника и ребром ладони попадаю ему по шее, по адамову яблочку - хрясь! Засохин давится смехом и непроглоченным нектаром, и вместе со стулом опрокидывается наземь. После чего я встаю и спокойно удаляюсь.

   Я иду, не оглядываясь, через солдатский плац, прозванный "Марсовым полем", где ребята занимаются строевой подготовкой, и только чутко прислушиваюсь: не бежит ли за мной Засохин, чтобы огреть меня стулом по голове. Но за спиной шума погони не слышно, только несутся в мой адрес глухие проклятья и пожелания моей скорой кончины.

   Четко печатая шаг по утрамбованной земле, мимо меня проходят ребята из элитной роты. Они направляются в столовую. Многие из них имеют армейский опыт, но, поскольку мы находимся практически на военном положении, они вновь мобилизованы. Однако "дедов" много не гоняют, а вот новобранцев муштруют по-черному. Впрочем, никакой дедовщины. Здесь с этим строго.

  

   Новобранцы, одетые для военных более чем странно: высокие ботинки, майка, трусы, на голове - разномастные кепки, у некоторых еще гражданские. Они приветствуют своего сержанта, затянутого в камуфляжную форму. "Рядовой Куприянов! - краснея от натуги, орет замкомроты по строевой подготовке, сержант Ладейщиков. - Ты от солнца закрываешься или отдаешь честь?! Рядовой Хамзин, деревня... Запомни: не голову прикладывают к руке, а руку к голове! Понял?" - "Ага". - "Вот я тебе сейчас покажу - "ага"... Третья нога. Отвечать по уставу". - "Так точно, товарищ сержант!" - "Отставить. Товарищи остались на Земле. Обращаться по новой форме". - "Слушаюсь, ваше благородие!" - "Ну это ты хватил... Его благородием будешь называть нашего господина капитана или господина есаула... Рота, стой! раз-два... Напра-а-а-ву! Равняйсь! Смир-р-на! Здравствуйте, засранцы!" - "Здравия жела... ем... желаем, господин сержант!" - "Плохо. Кто - в лес, кто - по дрова... А ну-ка дружно еще раз!.." - "Здрав-гав-гав-гав!!!" - "Вот, уже лучше".

  

  

   Я узнаю разнарядку работ на сегодняшний день, выбираю самый трудный участок (характер козерога), беру орудия труда и иду вкалывать. С остервенением втыкаю лопату в податливую землю и с бездумностью автомата отшвыриваю от себя вынутый грунт. Так продолжается до обеда. После обеда энтузиазм мой угасает и во время одного из "перекуров", сбегав в корабль за альбомом, сажусь на кучу земли и рисую блиц-портреты полуобнаженных женщин и мужчин. Я рисую и раздаю портреты людям, им нравятся мои работы, и они становятся столь признательны и любезны, что не ропщут, в том смысле, что вот мы вкалываем, а всякие там "худо" прохлаждаются с карандашиком в руке.

   Я так увлекаюсь своей привычной для меня работой, что не слышу, как незаметно подкрался десятник.

   - Так-так, - говорит он мне в самое ухо, я подпрыгиваю. - Сачкуем, значит. Бумагу мараем, значит. А работать, значит, будет Александр Сергеевич.

   - Какой Александр Сергеевич? - растерянно спрашиваю его.

   - Пушкин! - рявкает десятник, чуть ли не плюя мне в лицо; его металлические зубы хищно клацают возле моего носа.

   - Вы, пожалуйста, не плюйтесь, - говорю я, демонстративно вытирая рукавом лицо. - И не орите. Я здесь не сачкую, а выполняю ответственное задание Магистратуры!

   Пока десятник не очухался, добиваю его словами:

   - Я не просто рисую - запечатлеваю трудовой энтузиазм масс для летописи поколений. Станьте-ка прямо и не шевелитесь целую минуту.

   Десятник обалдело замирает, потом вытягивается во весь свой немалый рост, приосанивается, приглаживая щеточку усов под большим рыхлым носом. Затем он выкатывает глаза и, нацелив их под углом к горизонту на 45 градусов, замирает, почти перестав дышать.

  

   Я ставлю новый лист и от общего к частному быстро набрасываю карандашными линиями исторический облик десятника-первопроходца. Я стараюсь изо всех сил. Через полторы минуты вручаю натурщику его портрет. Он с опаской берет лист ватмана со своим изображением, предполагая самое худшее. Тем большей становится его радость, когда понимает, что портрет ему нравится.

   Я здорово польстил ему, нарисовав нос поаккуратнее, чем одарила его природа, а рот попрямее, чем сотворила с ним горькая его жизнь. Я не хотел обижать человека, показывая, каков он есть на самом деле. Зачем портить отношения. Я нарисовал его, каким он себя воображает.

   - А что, похож, - говорит десятник, разглядывая портрет под разными углами. - Здорово! Вылитый я в молодости. Слушай, как ты угадал, каким я был?

   - Интуиция художника, - лаконично отвечаю я. - Можете повесить портрет в своей каюте, но не забудьте через год-два сдать его в музей трудовой славы.

   - Конечно, конечно, - заверяет десятник, бережно сворачивает бумагу в трубку и, пожелав мне успехов в работе, удаляется.

   Я от души смеюсь. Беззлобно. Первый раз, пожалуй, я остался доволен своим враньем. В общем-то, я стараюсь не лгать, но обожаю розыгрыши. Особенно, если за них не придется расплачиваться. Ведь не пойдет же он в самом деле в Магистратуру узнавать, обманул я его или нет? Его туда и палкой не загонишь. Зато теперь я могу делать рисунки во всякое время, не наглея, конечно, но когда мне этого особенно захочется.

  

   - Господин Колосов, - раздается женский голос за моей спиной.

   Я оглядываюсь. У подножия земляного кургана, на котором я восседаю, стоит знакомая дама, чье имя мне теперь известно. Зовут ее Калерия Борисовна Робизон-Аршинникова. Аршинникова, объяснила она, это ее девичья фамилия, с которой она не пожелала расстаться, а Робизон она по мужу - лысому брюнету. (Он был в молодости таким кудрявым и таким подвижным! - ностальгически закатывая глаза, рассказывала Калерия Борисовна.) Неизвестно, кем она работала на Земле, но здесь она стала заведующей продовольственным складом. Пока, на первое время, как уверяла она. На Калерии Борисовне надеты шорты, объемистые ее груди поддерживает в воинственном положении бюстгальтер от купального костюма. Открытые сандалии на высоком каблуке выгодно удлиняют полные стройные ноги мадам Робизон-Аршинниковой. Нежная ее кожа уже успела загореть до красноты вареных раков, а ближе к закрытым, интимным местам еще сияет белизной. Левой рукой Калерия Борисовна держит папку с документами (экономика - это строгий учет), прижимая ее к животу, уже проявлявшему первые признаки рыхлости, а правой рукой кокетливо-заученным движением поправляет прическу.

   - Для вас - просто Георгий Николаевич, - говорю я светским тоном, сползая с кучи и отряхиваясь.

   - Георгий Николаевич, голубчик, если вы не заняты, не могли бы вы мне помочь? - Взгляд Калерии Борисовны прямолинеен и многообещающ. - Мне нужен сильный мужчина...

   Глядя на нее, я не сомневался - ей действительно нужен мужчина сильный.

   - ...Мои грузчики куда-то ушли, а необходимо срочно перенести пять ящиков...

   - С удовольствием вам помогу, - отвечаю я галантно и, по возможности, молодцевато.

   И мы направляемся к кораблю. Работа оказалась необременительной. Я перенес указанные Калерией ящики из одного помещения склада в другое, в точности такое же, так и не поняв смысла перемещения груза. Но от меня никто и не ждал рассуждений, а ждали работы. И я ее выполнил и неожиданно в награду получил баночку шпротов и полбуханки черного хлеба, сладко пахнущего полями Родины. Калерия Борисовна сунула мне эту натуральную оплату в руку решительным жестом, не терпящим возражений. А я и не возражал. Стану я возражать при нашем-то скудном, но что больше всего раздражает, - однообразном пайке.

   Мы взаимно благодарим друг друга, и я бодро топаю к выходу, но Калерия Борисовна окликает меня и просит еще об одном одолжении.

   - Георгий... вы не могли бы нарисовать мой портрет?.. А то в купе у нас такая голая скука. Уюта нет... А большой портрет украсил бы помещение, сделал бы его менее казенным. Желательно маслом...

   - Но у меня нет масляных красок.

   - Я вам все достану, - заверяет она горячо и убедительно, - и краски, и холст, и все, что угодно...

   - Это было бы здорово! - обрадовано оживляюсь я, меня охватывает настоящая творческая лихорадка.

   - Только вы нарисуйте меня в платье XIX или XVIII века, сможете?

   - Отчего же не смочь, - заверяю я, - сможем и в платье написать, можем и без.

   Такая реплика с моей стороны - почти что провокация.

   - Ну что вы... - смущается она, наигранно, - для обнаженной натуры я не достаточно стройна.

   Теперь она провоцирует меня. Она надеется, что я стану ее разубеждать и наговорю ей кучу комплементов. Но я, устав от светскости, счел за лучшее промолчать, чем, наверняка обидел ее. И хорошо, что я промолчал. А то бы мог брякнуть ненароком, что многие художники (но не я) отдают предпочтение живой натуре весьма далекой от идеальных пропорций. И даже более того: чем безобразнее такая натура, тем лучше.

  

   Покинув хозяйство Калерии Борисовны, я заскакиваю в свою каюту - оставить дивно пахнувший аванс за картину (Боже! как она угадала, что я хотел больше всего на свете в последние дни, не считая, конечно, табака) и отправляюсь в котлован, на один из авральных объектов нашей стройки.

   В первую очередь нам нужно построить ангары для укрытия техники от непогоды. Не дай Бог, все механизмы заржавеют - тогда мы пропали. А дожди здесь, как выяснилось, довольно частое явление. И жара. Жара и дождь. Повышенная влажность, от которой жара только сильней тебя донимает. В общем, все прелести тропического климата налицо.

   До конца смены я добросовестно кидал землю, пока не заломило спину и не потемнело в глазах. Звуковой сигнал с корабля, возвестивший об окончании работ, я встречаю как благословение небес. Наконец-то я смогу отдохнуть и заняться творчеством. Но, оказывается, радость моя преждевременна.

   Сегодня утром с корабля выгрузили громадные деревянные ящики с оборудованием для мини-завода, но укрыть их от непогоды, как водится, забыли. Поздно вечером, когда я работал над эскизом к одной из будущих картин, а Владлен спал, по своему обыкновению зарывшись с головой в одеяло, по радио объявили, чтобы мужчины вышли на авральную работу. Холодный ум советовал мне сидеть на месте и продолжать спокойно работать, но горячее сердце старого комсомольца рвалось из груди.

   И ведь я прекрасно понимал, что авральная эта работа по большей части, если не всегда, есть результат нашего собственного головотяпства, лени и безответственности. Начальство не доглядит, а рабочему по фиг - отсюда производственный травматизм и производственный же героизм. Но общественный инстинкт (а может, мужское самолюбие - я тоже молод, я тоже силен!) выталкивает меня вместе со всеми мужчинами из сухого помещения на растерзание поднявшемуся ветру, под душ тропического ливня.

   Прожекторы корабля световыми перстами протыкают первобытный мрак планеты, освещая участок авральных работ. Дождь льет как из поливального шланга толстыми струями. Из боязни опоздать, я не успел надеть непромокаемую накидку и, как был одетым в корабельную одежду для отдыха, присоединяюсь к работающей команде.

   Под вихрями враждебными мы должны были не только натянуть укрывочный материал, но и закрепить его как следует, чтобы наши труды и материал не унесло ветром.

   Мы героически сражаемся с десятками квадратных метров непромокаемого материала, норовившего взлететь в воздух и утащить тебя за собой, как воздушный шар переполненный гелием. Огромные ветвистые молнии светятся по 3 - 5 секунд кряду, а яркость их столь высока, что кажется, будто взрываются атомные бомбы. Последующий затем грохот, раскалывавший небо и землю, еще больше подтверждает эту мысль. Раскисшая земля - очень плохая опора для ног. Мы часто падаем в жидкую грязь, перемазываемся с ног до головы и становимся похожими на чертей или грешников в аду.

   Наконец, мы одолеваем сопротивление взбесившейся стихии и усталые, но гордые собой, разбредаемся по каютам.

  

  

   Промокший до нитки, пропитанный водой как губка, невероятно грязный, я шлепаю босыми ногами по полу коридора и мечтаю скорее оказаться под горячими струями душа. Войдя в санблок, я сворачиваю к универсальным гигиеническим кабинам и дергаю ручку первой же двери. На мое счастье кабина уже освободилась.

   Гигиенические кабины действительно универсальны - оборудованы всем необходимым: унитазом, умывальником, душем и мини-прачечной. Я стал сдирать с себя прилипшую к телу мокрую, грязную одежду и бросать эти неопрятные комки в загрузочную камеру стиральной машины. Захлопнув смотровое, оно же загрузочное, окно, я нажимаю кнопку пуска. Процесс, как говорится, пошел. Процесс стирки, сушки, глажки. А я тем временем поворачиваюсь к душу передом, к дверям задом.

   И тут дверь отворяется - так всегда случается, когда забываешь запереть защелку - и в кабину ко мне входит Калерия Борисовна, одетая в ярко-красный шелковый халат, туго обтягивающий ее сдобную фигуру. На фоне серых стен она смотрится как яркий цветок.

  

   Но первая моя реакция на ее появление - истерично-типическая.

   - Сюда нельзя! Ко мне нельзя! - ору я на нарушителя святых законов уединения, и, став боком, прикрываюсь растопыренными пальцами.

   - Почему это к вам нельзя? - наивно спрашивает Калерия Борисовна спокойным голосом и начинает журить меня игривым тоном, при этом, как бы машинально, закрывает задвижку двери. - Нехорошо чураться народа.

   - Послушайте, так же нельзя... - жалуюсь я вполне искренне и иду на нее, неуклюже сгорбившись, боком, как краб, с намерением выдавить плечом непрошеную особу из кабины.

   Наскакиваю на упругое препятствие - я отброшен назад. Я смущен.

   - У вас спина грузчика, - говорит Калерия Борисовна, прикасаясь рукой к моему телу. - У, какие мышцы твердые! А кожа нежная, как у десятиклассника, никогда бы не подумала...

   - Какая, к черту, кожа, - бурчу я, опять становясь боком, как на дуэли. - Я весь в грязи с головы до ног.

   - Это ничего, я не боюсь грязи, - говорит она с придыханием и дергает завязки своего халата; он с шелестом скользит по ее телу и цветком увядает возле ее ног. - Ты не хочешь меня обнять?

   "Черт побери, она же голая! - удивляется моя совесть.

   "А ты как думал, болван? - ехидно вякает мое либидо. - Хватай ее и трахай! она за этим сюда и пришла".

   Зачем себя обманывать, соглашается мое объединенное "Я", ведь я хочу эту женщину. И даже не конкретно ее, а просто женщину. Любую.

   - А как же Додик? Он этого не переживет, - говорю я, делая последнюю уступку своей совести, одновременно поворачиваюсь к ней лицом и больше не скрываю своего возбуждения.

   - Ух, ты! - невольно вырывается у нее восклицание. - От меня не убудет, - отвечает она, плотно ко мне прильнув.

   Этим действием она словно бы нажала на некий рычаг, и мои руки автоматически смыкаются на ее бедрах.

   Ну что ж, думаю я, если ты хочешь грязной любви, то - пожалуйста... Я мажу грязью ее нежные бока, спину, тяжелые груди. Слившись в объятиях, мы скользим относительно друг друга как два червяка. Потом мы взаимно впиваемся губами, подобно двум вампирам, готовых высосать из партнера кровь. На губах ее уже давно чувствовался тот специфический вкусо-запах особого секрета, который усиленно вырабатывает в такие моменты некая женская железа, дабы привлечь самца.

   Скользнув змеей по моему телу, она разворачивается ко мне спиной. Я сжимаю ладонями ее напряженное вымя так, что она стонет от боли и удовольствия. Я бросаю эту истомившуюся кобылицу, эту Кавалерию Борисовну на умывальник. Она упирается руками в раковину, выставив свой соблазнительный зад в грациозном изгибе спины. Я легко въезжаю в ее парадные ворота, которые она активно движет мне навстречу. От ее горячего дыхания стало запотевать зеркало умывальника, словно увиденное его смутило. И только бесстыжая Калерия глядела на меня сквозь этот туман и громким прерывающимся голосом стала вдохновлять мужчину на безостановочные атаки, требуя усилить натиск.

   В нашу дверь кто-то постучал. Потом послышались скребущие звуки и скулеж, похожий на собачий, когда она просит хозяина пустить ее, гулену, домой. Может, это был Додик? Пришел заявить свои права на Калерию Борисовну - свою законную супругу, которая в этот миг так нахально и грязно предавалась прелюбодеянию с художником Колосовым в общественной гигиенической кабине.

   А мы бесстыдно продолжали нарушать заповедь Божью и человеческую - не прелюбодействуй, взахлеб пили сладкий яд греха.

   - О Додик! - рыдающим голосом произносит она, яростно наезжая на меня своей кормой. - Если бы ты знал, как хорошо сейчас твоему котеночку-у-у!

   - Ты заперла дверь? - спрашиваю я, не сбиваясь с ритма.

   - Наверное, - отвечает запыхавшаяся партнерша, двигаясь в противофазе.

   - Что значит - "наверное"?!

   - Да-да-да! - орет она в экстазе.

  

  

   - Нет, он, вообще-то, ничего, мой Додик, - откровенничает она, намыливая мне спину, когда мы, закончив сексуальные упражнения, перешли к водным процедурам. - Хороший добытчик, все - в семью, тут я довольна... Но как любовник он слишком предсказуем. Он, как и большинство мужчин, не понимает, что женщина любит спонтанный секс. И как запрограммированный робот - строго раз в неделю и всегда в одном и том же положении... Не скажу, чтобы он не пытался импровизировать. Но посуди сам: нам потребовалось пять лет супружеской жизни - ПЯТЬ ЛЕТ! - чтобы наконец-то сменить позицию. В этом отношении он тебе не конкурент. В тебе сразу чувствуется хватка опытного мужика. Ты знаешь, как обращаться с женщиной, чего она подспудно хочет... ожидает...

   У меня нет желания ее разочаровывать, и потому я не стану ей объяснять, что я мало чем отличаюсь от ее Додика в этом плане, что я так же скучен и однообразен, как большинство мужчин. Потому что заниматься сексом с фантазией, значит впустую тратить драгоценную энергию либидо, для творчества уже ничего не останется. К сожалению, ресурсы энергии у человека не безграничны. Приходится делать жесткий выбор: направлять ли божественный мужской гармон - тестостерон - на акт совокупления или на акт творческий. И я мужественно промолчал.

   Я безгласно внимаю ее похвалам в свой адрес и накапливаю энергию для второго раунда. Ибо золотое правило мужчины-любовника гласит: в первую встречу ЭТОГО должно быть много. Как минимум два раза, иначе женщина вас будет презирать.

   Окончив обязательную исповедь и получив от меня индульгенцию, она вновь спешит грешить. Она усаживается на пластмассовый поручень, что проходит, изгибаясь, вдоль всей душевой кабинки. Бедра женщины сами собой раздвигаются. Зеленоватые (блядские) глаза Калерии приглашают заняться на этот раз чистой любовью. Вздохнув, я делаю шаг вперед. И сразу попадаю в капкан ее ног, крепко сомкнувшийся за моей спиной.

  

   Второй раунд длится долго, как и весь этот день. После чего мы тепло прощаемся. Довольная Калерия поскакала к своему угасшему очагу. За углом ее кто-то останавливает и что-то от нее требует. "Не будь смешным, Додик, - смеется Калерия. - Тоже мне, лысый Отелло нашелся!" - "А почему у тебя халат запачкан грязью?!" - вопит негодующе лысый Отелло. "Потому что аврал был, а я ответственное лицо!" - "Аврал объявлялся для мужчин!" - "А чего же ты тогда дома сидел?" - "Ты же меня сама не пустила!" - "И правильно сделала, еще простудишься... Давай, Отелло, пошли домой, а то я тебе сейчас так надездемоню... будешь знать, как меня подкарауливать..."

   Что же это у меня за стезя такая - чужих жен отбивать, огорчаюсь я, добром это не кончится. Предчувствие меня не обмануло.

   На утро нас с Владленом арестовали.

  

  

  

  

   Глава семнадцатая

  

   УЗНИКИ

  

  

   Пренеприятное положение-с!

   Лермонтов, "Герой нашего времени"

  

  

   На седьмой день Бог, как известно, отдыхал и завещал людям делать то же самое. И у нас в колонии на седьмой день после Прибытия был объявлен выходной день. Стало быть, новое летоисчисление - хотя бы и неофициально - принято.

   Хорошо в погожий воскресный денек погулять по городу или побродить по дорожкам парка, посидеть на скамеечке в тихом скверике или с мольбертом отправиться на пленэр. Все доступно свободному человеку. И не всегда он это осознает и ценит. Но стоит только человека посадить в каталажку, как он тут же понимает, каких лишился благ.

   После общей гимнастики, которая не отменялась ни в какие дни, я намеревался сделать пейзажные наброски, выбрав самые интересные уголки природы вокруг нашей космической баржи - аванпоста человечества на этой планете. У Владлена тоже были свои планы относительно выходного дня.

   Собравшись выходить, Владлен толкает плечом дверь, но она не поддается. "Что, мало каши ел?" - смеюсь я и, радуясь случаю продемонстрировать мужское превосходство, ударяю в дверь рукой, но лишь отбиваю ладонь. Разгорячась, я чуть не повредил себе плечо. Владлен вовремя меня останавливает. "Все ясно, - произносит он упавшим голосом, - нас заперли".

   Может быть, ему и было ясно, но лично я не черта не понимал. Кому пришла в голову такая дурацкая шутка, или это чья-то месть? Если это Паши Засохина мелкая пакость, то я ему разобью всю морду.

   Мы уже с яростью колотим руками и ногами в металлическую, обшитую пластиком дверь, поднимается невообразимый шум. Вдруг ручка поворачивается и наша дверь отворяется. Заходит охранник Василий (не знаю, как его фамилия), одетый во всегдашнюю свою форму. Охранник зол и нервно бьет дубинкой по своей открытой ладони.

   - Допрыгались, голубчики, - говорит он, хищно так улыбаясь; после чего объявляет нам, что мы взяты под домашний арест, и нашу участь, которой он, Вася, не завидует, решит суд.

   - За что? - задаю я сакраментальный вопрос заключенного.

   - За все, - отвечает он мне столь же лаконично.

   - Это произвол! - кричим мы и прем на тюремщика.

   - Сидите тихо, иначе поколочу дубинкой, - говорит охранник совсем уж не товарищеским тоном. - Вы мне весь выходной испортили, поганцы. Охраняй тут вас..."

   Дверь с грохотом закрывается. Мы тотчас принимаемся колотить в нее до гулкого содрогания корабля. Василий вскакивает к нам, как разъяренный лев. Но мы спокойно объясняем ему, что по всем человеческим нормам, заключенных по утрам обычно выводят в места общего пользования, если таковыми не оборудованы их камеры. Так что давай, надзирательская твоя душа, веди нас в гигиенический блок.

   Когда мы шли по коридору, у меня была возможность вырубить Васю без лишнего шума. Я мог бы это сделать, нас специально этому учили в армии - как выходить из подобных ситуаций. И Владлен, по-видимому, ждал от меня активных действий. Но я не видел смысла во всей этой жан-клодвандаммовской возне. Куда бежать? Кругом дремучий лес! Это обстоятельство привязывало нас к кораблю лучше всякой веревки. Тогда зачем вообще нужен этот глупый арест? А за тем, сказал я себе подумав, чтобы правители могли продемонстрировать народу свою силу и власть. Чтобы другим не было повадно. Порядок и дисциплина должны поддерживаться жесткими мерами - это аксиома политики. Поэтому, на тревожно-вопросительный взгляд Владлена я только отрицательно покачал головой. Мы решили не усугублять своего положения и подчиниться власти, сколь бы сомнительна она ни была.

   Сидя в тесном помещении купе, освещаемом тусклым потолочным плафоном, у нас было время подумать о себе и о жизни вообще.

   И я подумал:

   Почему такие суки типа Паши Засохина, всегда находятся в струе общества, а я всегда с краю?

   Почему им никогда не приходится доказывать свою полезность обществу, а я должен делать это перманентно?

   Они априори - столпы общества или, по крайней мере, подпорки; на них всегда есть спрос, а на таких, как я, никогда нет спроса. Я всегда был и буду подрывным элементом, почему?

  

   А потому, ответил я себе через некоторое время, лежа на диване и глядя в потолок, потихоньку зараставший зеленой плесенью, - что я художник. Художник по своей натуре оппозиционер. У него никогда не бывает полюбовных отношений с официальной властью и с тем, что считается правилами хорошего тона, то есть - молчать, когда тебя не спрашивают, и говорить то, что хочет слышать заправилы истеблишмента. Причем качества оппозиционера и неудобного человека у будущего художника закладывается с детства.

   Еще в школе я не раз ставил учителей в неловкое положение своими высказываниями относительно "справедливого" устройства социалистического общества. Классная руководительница, бледно улыбаясь, предупредила: "Смотри, Колосов, как бы тобой не заинтересовалось КГБ". - "А разве у нас не свобода слова?" - ехидно поинтересовался я.

   В классе среди учеников были два милиционера и один военный. Но никто, слава Богу, на меня не донес. Может, потому что я был совершенным сопляком в сравнении с ними, взрослыми дядьками и тетками (у нас была и 45-летняя школьница). Я тогда кончил школу-восьмилетку и чтобы продолжить учебу, пришлось искать другую альма матерь, а ШРМ была в двух шагах от нашего дома, мать и подала туда мои документы. Сам же я был занят - бегал по улицам, собакам хвосты крутил, как выражался мой дед. Он не любил бездельников, не знал, что такое отдыхать на пенсии, до самой кончины делал катера и яхты, в одиночку ходил в плавания по рекам Урала и писал мемуары. Я так и не успел доказать ему, что тоже что-то значу в этой жизни.

   И в армии, где я служил в погранвойсках на советско-китайской границе, приходилось доказывать свою значимость. И там я не был, как все, и это кой кого злило. Хорошо, что начальник нашей заставы капитан Будилин, Сергей Леонидович, по прозвищу Будда, светлая ему память, за меня заступался. Под его крылом (мягким изнутри и жестким снаружи) я писал лозунги в теплом красном уголке, а тот, кто меня недолюбливал, дрожал под пронизывающим январским ветром на посту и роптал. И тем роптаниям внимало начальство. Едва Будилин уезжал в штаб погранотряда или еще куда-нибудь, сейчас же меня посылали рыть какие-то траншеи, чистить замерзший сортир...

   Я понимал, что не любившие меня люди, а их было гораздо больше, чем несколько моих друзей, в чем-то правы, даже, может быть, во многом правы, но виноват ли я, что умею рисовать, а мои недоброжелатели этого делать не умели. Некоторые из них никогда ни одной книжки в руках не держали, кроме букваря и устава. Зато они могли железяки гнуть голыми руками, а я нет. Они были оловянными солдатиками, отлитыми по одной форме, а я был вырезан из дерева. Я слишком выделялся своей интеллигентской хрупкостью, которую так соблазнительно сломать. Поэтому, если бы не милость ко мне Господа, проявленная в лице капитана Будилина, быть бы мне постоянным чистильщиком сортира. Они хотели меня уравнять, а если нет, то сломать.

   Среди них я был чужим.

   На заводе и вне его было то же самое. Рабочие считали меня интеллигентом, интеллигенты видели во мне мужлана.

   Но что более всего удивительно - я не был своим и среди своих.

   И в Художественной студии мои отношения с Учителем складывались поначалу тяжело. Впрочем, я тогда этого не знал. Я-то полагал, что он меня вообще не замечает. Мои работы в акварели были суховаты, совсем не в его стиле и не в стиле его студии. Работал я по классической трехэтапной схеме, как учил меня отец мой - старший архитектор "Уралсельхозстроя" (который, если б не его пагубная страсть к алкоголю, давно бы руководил этим учреждением), как рекомендовали учебные пособия.

   Смолко же, наш преподаватель, был модернистом (хотя бы в тех узких рамках, каковые дозволялись в те достославные времена борьбы с абстракционизмом) и, соответственно, ребята подражали ему. Никакой поэтапности в работе с акварелью они не признавали, работали сразу в полный цвет - сочно, быстро, смачно. Если краска стекает через весь лист - это не беда, считали они (я в этом случае ужасался), так даже живописнее. Потом я быстро стал расти в технике акварели и графики, особенно в жанре портрета, и это ни осталось не замеченным. Но это было потом, а пока...

   Мы с ребятами, во главе со Смолко, как-то сидели на стульях, составленных в тесный кружок, и, кажется, обсуждали план поездки на пленэр. Я сидел напротив Смолко и по своей дурной привычке позволил себе съехать со стула. Я почти лежал, выставив свои длинные ноги далеко вперед, под самый стул Смолко. Он что-то говорил насчет того, по сколько рублей скинемся да сколько бутылок водки возьмем с собой на всю группу, потом пошел красными пятнами и вдруг заорал на меня с сильным украинским акцентом: "А ну сядь прямо! Шо ты развалился!!! Развалился тут, понимаешь... И ВООБЩЕ!.. (это было сакраментальное восклицание, предваряющее взбучку; восклицание, после которого человеку в лицо высказываются все его грехи - прошлые и будущие).

   Я сел прямо, как линейку проглотил. Дальше я услышал слова, от которых чуть не свалился со стула:

   - Тебя кто прислал сюда?! Тебя прислали, чтобы КОНТРОЛИРОВАТЬ меня?! Проверять меня?!.

   Я не мог понять причину его гнева. То есть, первоначальный толчок, несомненно, дала ему моя раскованная поза, согласен - слишком, быть может, неуважительная. Но обвинения в стукачестве, в шпионстве!.. казались мне дикими и несправедливыми.

   Я был уничтожен морально и готов был провалиться сквозь пол на первый этаж дворца культуры им. Ленина. Чем закончилась сцена с избиением младенца, я, младенец, не помню (память жалеет нас). На мое счастье, ребята, по-моему, не придали значения этой выходке Смолко. Они мало что поняли. Как, впрочем, и я. Но только потом до меня дошло, что имел в виду Учитель мой.

   Я вспомнил, что, заполняя анкету при поступлении в Студию, указал свою должность на заводе - контролер ОТК. Все остальные же студийцы работали профессиональными художниками-оформителями (маляр-плакатист - так называлась тогда эта должность, если уж быть точным). Наш завод содержал Студию на свои деньги и платил Смолко, члену Союза Художников, зарплату. И вот Смолко решил, что через мою скромную персону его пытаются КОНТРОЛИРОВАТЬ, проверять, устраивать негласные ревизии и прочая на предмет его, Смолко, умения работать, тому ли он учит советских маляров-плакатистов и нет ли тут дурного влияния Запада? Вся эта белиберда, оказывается, вращалась у него в мозгах на холостом ходу, пока я, образно выражаясь, не нажал курок. И тогда все, что скопилось в уязвленной душе художника, разом выплеснулось мне в морду.

   Пытаясь смыть позорное и, главное, незаслуженное обвинение, я работал с удвоенным старанием, как какой-нибудь еврей в Польше, пытающийся поступить в университет и вынужденный знать предметы даже не на отлично, а на отлично с тремя плюсами. И это принесло свои плоды. Вскоре на заводе открылась вакансия, и я сменил всеми презираемую должность и стал тем, кем должен быть - маляром-плакатистом 3-го разряда, потом - 4, 5 и, наконец, 6-го разряда. И лишь позже ввели должность художника-оформителя.

   Смолко, кажется, осознал, что сморозил глупость. И дабы загладить свой провал, предложил мою кандидатуру в заместители студийного старосты. Ребята проголосовали за это предложение. Я проходил в замах месяц или два, потом меня переизбрали из-за полной моей непригодности к административной работе.

   А через полгода своим упорством и верностью (что немаловажно) я совсем растрогал своего Учителя. Через несколько месяцев Смолко взял шабашку - оформить зал нашего дворца культуры для празднования Нового Года. Чтобы справиться в срок с такой грандиозной работой, по просьбе Смолко были привлечены все студийцы. Нам это зачитывалось как практика. Одну смену все отработали с большой отдачей. На следующий день никто, кроме меня, не пришел. И так продолжалось в течение нескольких дней. Мы оставались с ним вдвоем.

   Я работал, поглядывая на Смолко, одетого в старый синий халат, с газетной шапочкой-наполеонкой на голове, и думал: "Вот так, дорогой Учитель, проверяется верность учеников. Где же ваши любимчики? Где наш староста Линейкин? (Он штриховку делал по линейке, за что и получил свое прозвище.) Где, позвольте полюбопытствовать, ваша обожаемая мисс Пушкина - рекомендованный вами кандидат в "Муху", непревзойденный мастер натюрморта (она так напирала на рефлексы, что предметы на ее натюрмортах казались сделанными из зеркала, точно колба от термоса), к которой вы так неравнодушны, в широком смысле слова, к которой вы испытываете нескрываемую симпатию не только как Учитель к ученице, но симпатию, далеко выходящую за пределы интересов педагогики.

   Когда мы закончили работу, Учитель мой, растрогался и полностью снял с меня нелепые свои обвинения. Вдобавок еще извинился и в знак благодарности за верность подарил мне коробку ленинградских акварельных красок, бывших в то время в большом дефиците. Я долго пользовался ей, и теперь она пустая лежит у меня в ящике шкафа как память об Учителе.

  

   Тут я вспомнил, что у меня ничего не осталось: ни шкафа, ни дома, ни близких людей, ни Родины, ни даже самой планеты Земля, где я родился и жил... Ничего, кроме памяти. И я чуть было не заплакал. Потом встал и все подробно записал.

   Теперь меня интересует один вопрос: какой приговор вынесут нам с Владленом. Будет ли это показательный суд устрашения, а значит, несправедливый, или беспристрастный?

  

  

  

  

  

   Глава восемнадцатая

  

   СУД

  

  

   23-й ДЕНЬ 1 ГОДА Э.П.

  

   Под домашним арестом нас продержали 15 суток. Все это время мы не видели белого света, как какие-нибудь узники замка Ив. И то, наверное, у Монте-Кристо в камере под потолком находилось окно, пусть с решеткой, но все же окно, сквозь которое он мог видеть клочок синего неба и слышать звуки природы: крики чаек и плеск волн.

   Мы же в своем купе чувствовали себя, как замурованные в склепе. Зеленая плесень и мох, которыми стали обрастать стены и потолок нашей камеры, еще больше подчеркивал ее сходство со склепом. Но я работал, мой альбом был при мне, воображение тоже, так что я чувствовал себя приемлемо. Владлен же впал в жестокую депрессию. Нет страшнее наказания для экстраверта, чем заточение в четырех стенах и даже без окна. Ведь все ценное в жизни для него находится во внешнем мире, от которого теперь он изолирован.

   Время тянулось монотонно, бессобытийно, и это особенно угнетало. Лишь однажды внешний мир напомнил о себе. Снаружи началась пальба и послышались крики. Может, на колонистов напали враждебные племена леса? Но потом явственно послышались песни и пляски, продолжавшиеся до утра. Значит, они что-то праздновали. Охранники с нами не разговаривали, и мы были в неведении относительно мировых событий.

  

  

   На 16-й день заточения нас вызвали на суд.

   Малый конференц-зал ломился от желающих послушать и посмотреть судебный процесс. Паша Засохин уже сидел в первых рядах, ерзая от нетерпения и благоговейно тараща крошечные кротовьи глазки на пока пустые кресла для высоких судей. А те, кто не смог попасть в зал, ругались, недоумевая: почему нельзя было собраться в большем зале? В общем, ажиотаж был таким, словно судили Бонни и Клайда. К моему удивлению, на суде присутствовали присяжные, и это меня порадовало.

   Секретарь объявила о восшествии судий в зал суда. Все встали.

   Судьи сели и раскрыли книги.*

  

   [*Перифраз цитаты из библейских пророчеств о Страшном суде: "Судьи сели, и раскрылись книги", где книга символизирует полноту знания о человеке.]

  

   Председатель, бликуя лысиной, роется в бумагах, разбросанных у него на столе. Лицо его исполнено силы и гордости, и, кажется, источает аромат власти, исходивший от него. Нам указывают, где наше место - на скамье подсудимых, потом поднимают по одиночке и заставляют отвечать на вопросы. Мы называем свои имена и клянемся говорить правду.

   - Вы применили боевой прием в отношении потерпевшего, Засохина Павла Игнатьевича, - обращается ко мне судья, не отрывая взгляда от бумаг, - чем нанесли ему серьезные физические повреждения, выразившиеся в пропаже голоса и усилении остеохондроза в области шеи и спины. Вы признаете себя виновным?

   - Нет, - отвечаю я.

   - Почему? - спрашивает судья и впервые смотрит мне в глаза.

   - Потому что я защищал мои честь и достоинство.

   - Вас не обвиняют в том, что вы защищали свою честь, вас обвиняют в том, что делали вы это неадекватно обстоятельствам, то есть превысили необходимую меру обороны. Так признаете вы себя виновным в этой части обвинения?

   "Ага, - думаю я, - значит, будет и другая часть обвинения".

   - Да, я признаю себя виновным в том, - говорю я, глядя на потерпевшего, - что действовал неадекватно. Но я не жалею о содеянном. И если истец или кто-либо другой позволит себе оскорбления в мой адрес или в адрес моего друга, то , обещаю, моя реакция будет аналогичной.

   Благосклонные звуки, издаваемые публикой, резко обрываются, и следует взрыв негодования. Судья стучит по столу деревянной киянкой, взятой напрокат у столяров.

   - Господин Колосов, вы дурак, - заявляет мой адвокат и делает руками движения Понтия Пилата.

   Слово переходит к обвиняющей стороне судебного состязания. Учитывая тот факт, что данный судебный процесс был первым в истории колонии, в нем пожелал участвовать сам главный прокурор.

   Основываясь на моем высказывании, главный прокурор, рыжеволосый мужчина с бульдожьим лицом и соответствующей хваткой, брызгая праведной слюной, блистая красноречием и энергией, обвиняет меня в покушении на убийство. Затем мне предъявляют обвинение в попытке расколоть семью колониста Давида Сардиновича Робизона, путем склонения к прелюбодеянию его жены - Калерии Борисовны Робизон-Аршинниковой.

   Додик, как примерный школьник в классе, поднимает руку и, получив слово, высказывает протест, в том смысле, что имя его не Давид, а Давыд, "произошла досадная описка".

   Судья вносит необходимые исправления в документы и вновь устремляет свои беспристрастные очи на меня.

   Я соглашаюсь, что половая связь имела место, но разрушать семью ни в коем случае никто не желал.

   Владлена обвинили почти в том же. Хулиганство и попытка изнасилования путем обмана, выразившегося в том, что обвиняемая, будучи женщиной, выдавала себя за мужчину.

   В связи с этим наш адвокат задает вопрос обвинителю: "Каким образом, в таком случае, обвиняемая, будучи женщиной, могла бы изнасиловать пострадавшую, если вообще последнюю можно назвать пострадавшей?"

   Пока обвинительная сторона думает над этим вопросом, адвокат развивает тему защиты, сказав, что подсудимая также не может быть обвинена в попытке расколоть семью, поскольку подруга истца не является его законной женой, а стало быть, речь может идти о свободной любовной конкуренции, что ненаказуемо. Так же, как и любовь женщины к женщине.

   В конце речи адвокат предложил суду освободить нас из-под стражи, поскольку срок заключения, положенный за хулиганство, мы уже отбыли и по существу дела большего наказания не заслуживаем.

   Главный прокурор потребовал смертной казни для обвиняемых, учитывая их, обвиняемых, социальную чуждость, склонность к терроризму и сексуальным извращениям.

  

  

   Каждый, наверное, сталкивался с нечто подобным. Есть суды, есть судилища, преследующие политические цели, а есть судебные фарсы, своим явным идиотизмом попирающие человеческие понятия о справедливости, своей очевидной глупостью и мелочностью ставят человека в нравственный тупик, в углу которого люди только пожимают плечами, закатывают глаза и плюются. Таковым был и наш судебный процесс.

  

   На следующий день судебное заседание продолжилось. С противной стороны произошла замена. Главный прокурор заболел, у него поднялось давление и в зале теперь присутствовал его подчиненный - прокурор Загашин.. Мужчина с ледяными глазами и тонкими губами иезуита, как оказалось, зря время не терял, успел собрать новый материал для обвинений. Теперь обвинение основной упор делало на террористическом акте, учиненном мною, каковой акт только по счастливой случайности не привел к многочисленным человеческим жертвам.

   Тут я всерьез задумываюсь. Это было убийственное для меня обвинение. И, надо признать, справедливое. Я понимаю, что слишком легкомысленно отнесся к своей "шалости" с гранатой, не особенно заботясь о последствиях. А они действительно могли быть тяжкими. Я полагал, что все уже забыли об этом инциденте. И они бы забыли. Или сделали бы вид, что забыли. Но я сам нарвался. Вести себя нужно было тихо.

  

   От последнего слова подсудимого Владлен отказался. А я заявил, что действовал по велению чувств, охвативших меня. И чувства эти были благородными. Что я пытался спасти свою возлюбленную и остальных людей, как мне казалось, силой увозимых в неизвестные края. В конце я полностью раскаялся, но только в эпизоде с гранатой.

   Присяжные удалились на совещание.

   Через час они вынесли вердикт: "Гражданина Колосова Георгия Николаевича признать виновным по всем пунктам обвинения. Широкову Владлену Афанасьевну признать виновной за участие, хотя и пассивное, в террористическом акте, а также - в хулиганских действиях, без попытки изнасилования".

   Судья, почесав лысину, выносит окончательное решение:

   - Гражданина Колосова приговорить к высшей мере социальной защиты - расстрелу! Широкову Владлену Афанасьевну - к двум годам тюремного заключения условно и к ста ударам розгами по задней части тела и спине. Приговор может быть обжалован в течение 15 дней путем подачи прошения о помиловании в Народное собрание либо непосредственно Его Высокопревосходительству Магистрату Хумету лично.

   Я спрашиваю у адвоката, сможет ли женщина выдержать 100 ударов розгами. Адвокат отвечает: "Смотря какая женщина и смотря какие розги. Ежели розги будут достаточно крепкими и вымочены в соляном растворе да бить будут с оттяжкой, то летальный исход вполне вероятен. Впрочем, женщина - такая живучая тварь, что ничего гарантировать нельзя".

   "Но это же варварство!" - возмущаюсь я. "Безусловное варварство, - соглашается адвокат, - но вы должны понять - у колонистов так мало развлечений... что это может негативно сказаться на их психике".

   "Уже сказывается, - отвечаю я.- Пороть женщину принародно - это неслыханно!"

  

  

  

   25-й ДЕНЬ 1 ГОДА Э.П.

  

   Два дня назад, сразу после суда, мы подали апелляции на имя Его Высокопревосходительства Магистрата Хумета. Аналогичные прошения подали в Народное собрание. Не стану хвастаться, что мне не было страшно. Нет, я испугался за свою жизнь, за жизнь Владлена. Но потом пришла какая-то отупляющая сознание апатия. Она была похожа на усталость, усталость от жизни. Впервые, мне кажется, я понял, что такое суицидное настроение, сгубившее некогда моего брата.

   Кстати о моем "брате", то есть о джентри, похожем на Андрея. Ни он, ни его высокие коллеги на процесс не явились, но я чувствовал их незримое присутствие. Возможно, они следили за ходом дела с помощью скрытых камер наблюдения. Очевидно, подсознательно я надеялся на помощь со стороны Лжеандрея. Так уж устроен человек - он доверяет внешнему сходству, ошибочно принимая внешнее за внутреннюю суть. Но потом мне стало все равно.

   И вдруг сегодня днем, только что, пришла бумага из Магистратуры. На ней рукой Хумета коричневыми чернилами была начертана резолюция: "В ПОМИЛОВАНИИ ОТКАЗАТЬ". Ниже - малоразборчивая приписка: "На усмотрение Народного собрания".

   Вечером нас с Владленом заковывают в цепи и, не говоря ни слова, выводят из каюты-камеры. Мы выходим из корабля на подгибающихся, ватных ногах и полной грудью вдыхаем свежий воздух Новой Земли. Может быть, это мои последние вдохи. Нас ведут на "Марсово поле". Там уже собрался весь народ. Мы идем, гремя цепями, под любопытствующими взглядами людей. Владлен испуганно оглядывается на меня, а я высматриваю столб позора, к которому меня должны привязать перед расстрелом. Спасибо, что хоть не повесят.

   Я иду, прихрамывая от боли в правом колене, возможно, боль эта - нервного происхождения. Или от долгого сидения в неудобной позе. Тут я ловлю себя на мысли: а не подсознательная ли это симуляция, дабы разжалобить народ?

   Судя по поведению людей, дебаты по поводу нашей судьбы окончены, и нас привели, чтобы огласить окончательный приговор. "Народный трибун" подходит к нам и вручает бумаги - мне и моему товарищу. Мы разворачиваем документы, где сверху написано: "Именем народа". Без очков для чтения у меня все плывет перед глазами, но смысл отдельных фраз доходит мгновенно. Это было постановление о нашей амнистии в честь дня Конституции. Оказывается, пока мы сидели в заточении, они приняли Новую Конституцию. Именно в тот день колонисты праздновали: шумели, пели, плясали, стреляли из ружей и запускали ракеты, жгли фейерверки, отмечая великое событие.

   Поднеся близко к лицу документ, читаю итоги плебисцита по помилованию: "Из 2320 человек, имеющих права голоса (то есть практически все), в голосовании приняли участие 2302 человека. Семеро не приняли участия, 1152 голоса - "за" , 1151 - "против". 10 человек воздержались".

   Итак, нашу судьбу, в большей степени - мою, решил всего один голос! Интересно бы знать, кто он, этот мой спаситель? Впрочем, так вопрос ставить нельзя. Спасителем оказался весь народ. Мы слезно благодарим людей и заверяем, что доверие их оправдаем самоотверженным трудом на благо новой Родины.

  

  

   Мы обрадовались с Владленом такому исходу дела. Но в отличие от Владлена, у которого все чувства были на поверхности и который легко переходил от глубокой скорби к безмерному ликованию, моя радость не была столь безмятежной. Что-то во мне сломалось или надломилось, думаю, не без последствий. К счастью, этот процесс зашел не слишком далеко, иначе бы я потерял интерес к жизни навсегда. Очевидно, сказался синдром смертника. Очень опасная штука. Пагубно влияет на психику, иссушает, опустошает душу. Как болезнь, носящая необратимый характер, если ее вовремя не пресечь. К счастью, повторюсь, я не прошел все стадии этой болезни (меня не привязывали к столбу и не наводили ружья) и потому чувствовал себя сносно и вскоре совсем поправился. Но, очевидно, еще долго на дне души будет оставаться могильный холод, ядовитым туманом парализующий волю к жизни. Может, именно это мистическое чувство пережил Достоевский, стоя на эшафоте в ожидании казни, не зная еще о том, что мчится уже фельдъегерь с бумагой о Высочайшем помиловании.

  

  

  

  

  

Часть четвертая

АНАБАСИС

  

  

(Записки походного атамана)

  

  

   Казак большую часть времени проводит на кордонах,

   в походах, на охоте или рыбной ловле.

  

   Л. Толстой. "Казаки"

  

  

  

  

  

   Глава двадцатая

  

   ЗЕЛЕНЫЙ АД

  

  

   30-й день 1 года Э.П. Третий день пути

  

   К полудню мы прошли едва ли десять километров. Много это или мало? На этот вопрос ответит, пожалуй, лишь тот, кто лично побывал в цепких, удушающих объятиях сельвы. Движению по тропическому лесу в основном мешают непроходимые заросли молодых деревьев и дикое переплетение лиан. Старые, отжившие свой век стволы, заросшие мхом, неподъемными шлагбаумами лежащие поперек "дороги", тоже не способствуют экономии времени и краткости пути. Но мы не ропщем. Мы вторглись в первобытный лес, в это magnum ignotum - великое неизвестное, которое мы должны познать и научится выживать в нем, и будем мы идти до конца, чего бы это нам ни стоило.

   По мере нашего углубления в лесные дебри, почва под ногами становится все более зыбкой. Сначала грунт приятно пружинил под ногами, устланный зеленым ковром мха и листовидным лишайником, похожим на пармелию. На солнечном свету он ярко и разнообразно окрашен. Но скоро кроны могучих деревьев сомкнулись у нас над головами, и вот уже два дня мы не видим неба. Только дымные лучи солнца кое-где пробиваются через дыры в лесном пологе. Влажность и жара постепенно повышаются. Все больше опавших листьев укрывает землю. Они преют, гниют, источая тяжелый одуряющий запах. Ноги ступают во что-то мягкое, словно идешь по гниющей падали. Очень мерзкое ощущение. В довершение ко всему эта гниль кишит отвратительными на вид многоножками и тараканами, к счастью, мелкими, всего лишь с палец величиной. Они ползают по нашим ногам, пытаясь забраться повыше, залезть за пазуху или за шиворот, все время приходится сбрасывать их с себя. Люди поначалу содрогались от омерзения, но спустя сутки привыкли. Идущий за мной Владлен уже перестал вскрикивать и паниковать и теперь сохраняет спокойствие, лишь время от времени механическими движениями рук и тела скидывает с себя наиболее наглых насекомых.

   Мы движемся длинной колонной по три человека в ряд. Я предложил, на мой взгляд, самую оптимальную схему построения колонны, наиболее полно отвечающей требованиям - отразить нападение и сохранить жизни специалистам. Да, ценой жизни солдат - молодых ребят. Это ужасно, но таковы реалии жизни. В противном случае, мы будем уничтожены все поголовно. Итак, если смотреть сверху, построение таково: по осевой линии маршрута идут затылок в затылок с интервалом в один метр гражданские лица: семь человек плюс я и мой заместитель - подъесаул, итого - девять человек. С флангов их прикрывают казаки, численностью до двух отделений, во главе с хорунжим и подхорунжим соответственно. На случай гибели этих младших командиров у них имеются заместители из низших чинов, а именно: урядник и вахмистр.

   Стало быть, получаем три продольных ряда по девять человек в каждом - это тело колонны. В авангарде - еще три казака, идут, выстроившись клином, и двое воинов, они же связисты, прикрывают наш тыл, ведя под уздцы вьючного таракана Аркашу, тащившего полевую кухню и другие тяжелые мелочи.

   Разрабатывая схему построения колонны, я нарисовал несколько вариантов и выбрал ту, которая в плане напоминала ракету: с острой головной частью и соплом. Я не был опытным стратегом, но такое построение показалось мне красивым, и я его понес на согласование к Ивану Карловичу.

   Энтомолог отозвался о моей схеме как близкой к идеальной и спросил, не у муравьев ли я ее подсмотрел. Муравьи выстраиваются в колонну по точно такой же схеме, когда идут на войну. Я уклончиво ответил в том смысле, что все прекрасное разумно, а разумное прекрасно.

   Временами я оборачиваюсь и считаю ученые головы, имеющие привычку ломать строй и отвлекаться. Все шесть ученых голов на месте. Мы идем в таком порядке: впереди меня мелькает рыжий затылок подъесаула и его просвечивающие оттопыренные уши; за мной следует Владлен, далее - спецы: Бельтюков Иван Карлович, зоолог Фокин, ботаник Полуньев; за ним идут геодезисты - Тарасевич и Охтин; последним шагает доктор Лебедев. Вообще-то, его надо бы поставить в середину колонны, на всякий случай. Чтоб уберечь доктора, я готов посадить его себе в рюкзак. Такая моя забота о нем, естественно, не проистекает из простого человеколюбия, как, например, к ботанику Полуньеву, которого надо держать на коротком поводке, поскольку он сущий ребенок с седыми волосами, - я руководствуюсь чистым прагматизмом. Потому что с потерей врача мы окажемся в тяжелейшем положении.

   Итак, пересчитав людей, я удовлетворяюсь - налицо полный комплект: 19 рядовых казаков, 2 низших чина - вахмистр и урядник, 2 средних чина - хорунжий и подхоружий; 7 гражданских лиц и 1 старший командир, в чине подъесаула, отвечающий за военных. Ну и я, естественно - Старшина похода, отвечающий за жизнь всех. Итого - 32 человека. Таким образом, как минимум, на одного гражданского, включая и меня, приходится по два воина. Плюс резерв из трех казаков авангарда и двух в тылу. Значит, если мы, не приведи Господи, частично потеряем фланговое прикрытие, то сможем залатать дыры из числа резерва. Правда, в этом случае колонна лишится "головы" и "хвоста".

   Я уже заметил, как оказенилось мое сознание. Я почти перестал мыслить художественными образами. В голове теперь по большей части вертятся - килограммы, километры, имена и должности людей и прочая проза жизни, обычно мало интересующая художника. Но теперь я не художник, это надо запомнить четко. Я за всех отвечаю. Головой. Поэтому ты, говорю я себе, должен думать именно об этой прозе жизни. Никакие красоты природы и прочие там тра-ля-ля волновать тебя не должны. А волноваться ты должен только за жизнь и здоровье вверенных тебе людей. Но, черт возьми! Очень трудно удержаться от восхищения беспримерной дикостью и красотой джунглей.

  

  

   Мы пробиваемся через лес гигантских деревьев, сами похожие на тараканов по сравнению с неохватными стволами. Лепидодендронами или чешуедревами называет их наш ботаник Полуньев. Следы от опавших листьев предают их коре вид чешуи дракона. По деревьям вьются папоротникообразные лианы. Подлесок составляют травянистые растения, похожие на папоротники, хвощи и плауны. Наш авангард с помощью топоров и больших тяжелых ножей, смахивающих на мачете, с воинственной яростью, свойственной молодежи, пробивается сквозь эти заросли. Каждые полчаса, когда ребята устают, их сменяют рядовые казаки с флангов. Такая тактика позволяет нам двигаться без остановок.

   Еще в начале пути я тоже для разнообразия и солидарности помахал "мачете" минут пятнадцать, но быстро выдохся. Ребята, не желая видеть, как их начальник оконфузится, оттеснили меня в глубь колонны, чтобы я занялся своим делом - общим руководством движения. Весь облитый с головы до ног зеленым соком растений, мокрый от пота, запыхавшийся, я не протестовал.

   Больше всего меня донимает влажная жара и тяжелая ноша. На мне надета камуфляжная форма, на ногах - высокие солдатские ботинки со шнуровкой. Все это обмундирование промокло почти сразу же. На груди перекатывается связка небольших газовых гранат (мы должны их применять на случай массовой атаки насекомых вида "мега" или "супер"). Пояс оттягивает пистолет "Макаров" в жесткой кобуре и запасные обоймы. Под мышкой болтается подсумок с противогазом. Плечи выламывает рюкзак с продуктами и питьевой водой. Мой спальный мешок везет Аркаша - и на том спасибо. Казакам приходится гораздо труднее, они еще несут автоматы и боекомплекты. Зато мы экипированы а-ля Шварценеггер и представляем собой грозную силу.

  

  

   Вечером, заблаговременно, не дожидаясь когда солнце канет в бездну ночи и все погрузится в кромешный мрак, - ведь Луны у этой планеты нет - мы останавливаемся на ночевку. Разбиваем временный лагерь, разводим костры, готовим ужин. Поскольку хищники, даже в образе гигантских насекомых, в основном охотятся по ночам, приходится сразу же побеспокоиться об охране лагеря. Об усиленной охране. Зоолог Фокин снова напоминает всем одно из первейших правил безопасности: если на вас наткнется какое-нибудь хищное насекомое, то - не паникуйте, не орите и не дергайтесь. Лежите спокойно, притворившись мертвыми. В этом случае он, зоолог Фокин, дает высокой степени гарантию вашей безопасности.

   Я спрашиваю себя, смогу ли я, не дрогнув ни единым мускулом, спокойно лежать, когда надо мной замаячит чудовищная образина с челюстями-шипами, с концов которых капает яд, - и не нахожу в себе твердости сказать определенно. Хорошо бы в это время грохнуться в обморок.

   У костров мы раздеваемся, сушим промокшую насквозь одежду, пропитанную потом и гнилью. Раны на теле, натертые рюкзаками, смазываем смесью йодоформа с вазелином. Запашок по лагерю ползет еще тот! Но наше утомленное обоняние уже не столь чувствительно, как в первые дни похода. Отвратительные запахи оно воспринимает не так остро, как обоняние джентльмена, регулярно принимающего ванну с бактерицидным мылом "Мойдодыр". Кстати, я был бы сейчас не прочь принять душ даже без мыла. Но воду приходится экономить. Чистый источник попадается крайне редко. В основном же это водоемы с застойной водой, кишащей всяческой мерзостью, как крупной, так и микроскопической. Один Бог ведает, какие там скрываются лихорадки. Так что, пока не найдем ручей или озеро, о купании можно только мечтать. Поэтому я ограничиваюсь спиртосодержащей дезинфицирующей жидкостью. Ватным тампоном я протираю жидкостью лицо, руки и, пока не забыл, решаю дать важное указание своему заместителю по военной части. Я вызываю подъесаула.

   Подъесаул Бубнов - двадцати пяти лет, худой, жилистый, среднего роста, но благодаря худобе и длинным ногам кажется значительно выше. Рыжий ежик волос и такого же цвета усы колоритно подчеркивают холерический темперамент их владельца и придают ему некий военизированный шарм. Он хороший служака. Как все рыжие, он амбициозен, а потому исполнителен и дисциплинирован. Этот человек способен на все, даже на душевный порыв.

   Я приказываю ему лично проследить, чтобы все солдаты проделали процедуру дезинфекции.

   - Имейте в виду, - говорю я, стуча ногтем по флакону, - это средство наружное, а не внутреннее. Вы меня поняли?

   - Так точно! - отвечает Бубнов, в его низком голосе слышится сдерживаемый рык. - Будет исполнено, господин Походный Старшина!

   И вот уже по лагерю прокатываются зычные голоса хорунжия Свистунова и подхорунжия Лебедкина: "Всем пройти дезинфекцию! Рядовой Хамзин, имей в виду - это средство наружное, а не внутриутробное, понял? Смотри у меня, морда!.."

   Я доволен, но не намерен успокаиваться на достигнутом. Позавчера доктор Лебедев проводил беседу с личным составом о профилактике заболеваний в условиях тропических джунглей. Вчера я вел разговор с младшими командирами на эту тему и завтра намерен говорить о том же, и послезавтра... Я буду дотошен и пунктуален до тошноты, но постараюсь, чтобы ни один человек не свалился от болезни. Нужно каждый день, особенно в таких условиях, напоминать человеку, что он человек - иначе он оскотинится.

  

   Вскоре, оттесняя запах грязного белья и химикалий, воздух на территории лагеря наполняется куда более приятными ароматами полевой кухни. Люди оживляются. Брякают котелки, стучат, скребут ложки по стенкам и дну котелков. Все с аппетитом уплетают гречневую кашу с тушенкой. Только из-за одной такой еды уже стоило идти в поход. Солдат и ученых надо кормить хорошо. Ну и начальство тоже. Из народа у нас только Владлен, но и он никаких притеснений не испытывает. Ребята вообще относятся к нему с опаской. Во-первых, потому что он является "скрытой женщиной", как сказал бы наш прокурор, а во-вторых, все знают мое к нему расположение, а теперь еще и покровительство.

   Зоолог Фокин и Иван Карлович, посовещавшись о чем-то, подсаживаются ко мне с котелками. Эти двое - личности весьма контрастные. Дмитрий Леопольдович Фокин молод, подтянут, мускулист. Движется как боксер среднего веса или, скорее, мастер восточных единоборств. Лысоват спереди. Глаза карие, умные, но холодноватые. Когда он смотрит на вас, то кажется, будто он изучает редкое животное.

   Иван Карлович Бельтюков, напротив - разменял уже шестой десяток, тяжеловат, волосы у него пегие из-за седины; глаза выцветшие, невыразительные. Угреватый, бугристый нос и пышные усы, переходящие в бороду, выдает в нем человека консервативных взглядов, часто презрительно-высокомерного, но с могучим интеллектом, гордого и деятельного. Борода и очки в какой-то старомодной оправе делают Ивана Карловича похожим на "настоящего", классического ученого, даже с некоторой утрированностью.

   Какое-то время мы молча трапезничаем, лишь изредка переглядываемся. Впрочем, молчание наше весьма относительное. Иван Карлович ест с шумом, причмокиванием и даже с каким-то младенческим гуканьем. Наконец, насытившись, он бросает ложку в пустой котелок. Откидывается на подстилке из нарубленных веток папоротника, вытирает бороду рукой, а ладонь - о волосатые свои ноги; после чего требует чаю, словно находится не в походе, на привале, где все равны, а сидит за столиком в "Национале".

   Владлен скромно объявляет, что пойдет похлопочет насчет чая, и удаляется.

   Раскованные манеры коллеги смущают Фокина. Тонкие его губы нервно подергиваются в извинительной полуулыбке. Не поднимая взгляда от котелка, Дмитрий с преувеличенной старательностью выскребает со дна остатки каши с ароматными волокнами тушенки. Высоко закаченные рукава его военной рубашки открывают взору эстетично вылепленные бицепсы. Аккуратные руки, но ничем не выдающиеся. Однако видел я как он этой ладонью с одного удара, словно тростинку, перерубил дерево толщиной в несколько дюймов. В молодости я как-то попробовал ударить пару раз по деревяшке. В результате ладонь моя посинела и распухла так, что я зарекся использовать свою руку в качестве топора. Но стал уважать людей, которые способны на такую замену. Хотя, в принципе, я против грубой силы. Однако, если она эстетична, а главное, моральна, исповедует философию добра, то такую силу я приветствую.

  

   - Господин Колосов, - в типично штатской манере обращается ко мне Иван Карлович, едва деятельная фигура Владлена растворяется в лагерной толчее. - Мы тут с коллегами сравнили кой-какие данные и пришли к сенсационному выводу, как любят выражаться газетчики...

   Из уважения к ученому я делаю заинтересованное лицо и перестаю есть. Но энтомолог вдруг замолкает и начинает шарить вокруг себя руками в поисках не принесенного официантом чая. Сомнения ли грызут его или боязнь потерять репутацию серьезного ученого, но дальше вступления у него дело не идет. Тогда Дмитрий Фокин, с раскованной прямотой молодости, приходит ему на выручку.

   - Дело тут вот в чем... - говорит зоолог, доверительно ко мне придвигаясь. - Нам кажется... нет, мы просто убеждены, что... Понимаете, Георгий Николаевич, все полагают, будто нас привезли на одну из планет системы Беты Водолея, так?

   - Согласно купленным билетам, это так, - подтверждаю я, однако на всякий случай изображаю на лице скептическую усмешку человека, знающего больше, чем говорящего об этом вслух.

   - Вот и вы тоже сомневаетесь, - воодушевляется зоолог Фокин, - и правильно делаете. Кое-кто поспешил окрестить эту планету Новой Землей, а это не совсем верно. Даже совсем неверно. Это - Старая Земля!

   - В каком смысле - "старая"? - говорю я, отстраняя от себя котелок. Есть мне уже не хочется.

   - В буквальном, - отвечает Иван Карлович, решаясь наконец сказать свое веское слово. - Мы находимся на Земле, на нашей родной планете, но в ту ее эпоху, когда жизнь только начала развиваться. По нашим прикидкам - сейчас конец Каменноугольного или самое начало Пермского периода Палеозоя - эры древней жизни.

   - Почему именно Пермского периода? - осведомляюсь я.

   - Видите ли, - отвечает Иван Карлович, - вы, наверное, заметили, что здесь нет мух, комаров и других кровососущих насекомых. Отсутствуют бабочки. Все они появятся гораздо позднее, в Юрском периоде - примерно, через 150 миллионов лет. Зато равнокрылые хоботные - гомоптера - тли, цикады, известные именно с Пермского периода Палеозойской эры, наблюдаются в большом разнообразии.

   - Совершенно отсутствуют покрытосемянные, цветковые растения, - дополняет картину ботаник Полуньев. Оказывается, он сидел у меня за спиной, незаметно присоединившись к нашему синклиту.

   Полуньев - прелюбопытнейший тип рассеянного ученого. Спец по флоре откидывает упавшую на глаза длинную прядь грязных волос с проблесками седины и продолжает:

   - Но уже изредка встречаются голосемянные. Вспомните, вчера мы проходили через молодой сосновый бор... Хотя по-прежнему господствует древовидный папоротник. И вообще папоротники всевозможных видов. Passim* - гигантские хвощи, плауны...

  

   [ *Passim - Повсюду (лат.)]

  

   - И дикое количество тараканов, - говорю я, подбрасывая факты в копилку их теории.

   - Совершенно верно, надотряд тараканообразных - бляттиа - в это время составляли большую часть фауны насекомых.

   - Господа, прошу в компании не выражаться матом. Мы с вами не на заседании Политбюро ЦК КПСС, - делаю я замечание ученым.

   - Помилосердствуйте! Никто и не думал выражаться, - пугается Полуньев. - Я сказал "бляттиа". Это латинское название одного из видов тараканообразных. Наш Аркаша как раз из этой породы. Иван Карлович назвал их мегалоблятта.

   Бородатый энтомолог важно кивает головой, подтверждая слова Полуньева.

   - Тогда прошу прощения, - поднимаю я руки вверх. - А как насчет настоящих животных? - интересуюсь я с весьма практической точки зрения.

   - А разве насекомые - не настоящие животные? - удивляются ученые.

   - Ну, разумеется, - поспешно, чтобы мой ляпсус не стал заметен, соглашаюсь я, - но я-то имею в виду НАСТОЯЩИХ животных в смысле ВЫСШИХ, под которыми простые люди обычно подразумевают, кроме безобидных белочек и зайчиков, - хищников типа динозавров или там львов, медведей...

   - Ни один из названных вами видов еще не появился, - тоном терпеливого учителя говорит Иван Карлович, однако на лице его легко читается некоторое смятение чувств от своих же, только что сказанных слов, настолько все это звучит нелепо, дико, необычно. - Все эти представители фауны ПОЯВЯТСЯ в далеком будущем, только через десятки, а то и сотни миллионов лет.

   - Ну, уж если вы тоскуете по НАСТОЯЩИМ животным, - сказал Фокин с кривой улыбочкой, - то, пожалуй, вы их увидите. Я имею в виду СТЕГОЦЕФАЛОВ, предков динозавров. Эти земноводные отличаются большим разнообразием в размерах: от нескольких сантиметров до 4 метров в длину, наличием костных щитков в виде панциря на голове и мелких щитков на брюхе. Стегоцефалами, то есть плоскоголовыми древних земноводных называют за плоскую форму головы. Полагаю, что на берегу моря мы их встретим в достаточном количестве. Ведь мы находимся в эпохе процветания рептилий.

   - А они не агрессивные? - спрашиваю я осторожно.

   - Не более чем корова, пасущаяся на лугу, - отмахивается зоолог.

   - Ну, хорошо, - говорю я, судорожно переводя дыхание, - вы меня почти убедили. - Но ведь мы летели в космосе, и все такое... Я сам лично видел, как удалялась Земля... Или это блеф? Хумет и стоящие за ним силы пытаются заморочить нам головы, нет?

   - Видите ли, - мудрый Иван Карлович хмурит брови, - космический полет имел место, это бесспорный факт... Но, если хотите, мы летели в ПРОШЛОЕ! Прошлое - это ведь не только время, но и пространство. Вы представляете - где находилась Земля 250-280 миллионов лет назад? Может быть, на другом конце Галактики... а то и дальше.

   - Но если это Земля, - вставляю я веско, указывая пальцем себе под ноги, - то где же ее вечный спутник - Луна? (Теперь я смотрю на небо.) Ведь нет же Луны! Целый месяц здесь живем, ни разу ее не наблюдали.

   Ну, это как раз легко объяснимо, отвечают мне ученые мужи. Большое заблуждение считать Луну вечным спутником нашей планеты. Луна - довольно-таки позднее приобретение Земли. Согласно многим теориям, которые, кстати, подтверждаются легендами народов мира, скорбный лик ночного светила появился на горизонте событий уже на памяти человечества. Именно ее массивное тело, захваченное Землей, и вызвало, по предположению некоторых ученых, Всемирный потоп и другие катаклизмы, почти истребившие современников Ноя.

   - Гм... Действительно сенсационное открытие вы совершили, господа ученые, - говорю я, но не сдаюсь, оппонирую: - И все же, нельзя ли предположить, что произошло просто любопытное совпадение... Неужто во Вселенной не отыщется планеты, похожей на нашу Землю, в том числе на Землю древнего периода? Насколько я помню из школьного курса астрономии, только в нашей Галактике насчитывается порядка двухсот пятидесяти миллиардов звезд. Это много, господа, согласитесь, есть из чего выбирать.

   Относительно выбора - велик он или мал - можно еще поспорить, отвечают мне господа ученые, но вряд ли имеет смысл затевать дискуссии подобного рода. У нас есть неопровержимые доказательства. Мы просто не хотим вас утомлять формулами, графиками, анализами и прочим. Просто поверьте на слово специалистам.

   - О'кей! - соглашаюсь я, усвоенным с детства, любимым восклицанием моего папаши (его из немецкого лагеря освобождали американцы, а молодость так восприимчива), - вы меня убедили окончательно и бесповоротно. Но давайте отложим обсуждение этой темы до более подходящего случая, когда вернемся домой. (Домой! Быстро же человек адаптируется.) Пока же, друзья, прошу держать эту информацию в секрете... На всякий случай. А теперь будем пить чай!

   Последнюю фразу я произношу потому, что вижу Владлена, направляющегося к нам с небольшим металлическим подносом в руках, на котором стоят дымящиеся кружки с чаем. К ароматному, пахнущему костром, напитку мы получаем пачку сухого земляничного печенья на всю компанию. Владлен принимает пустой поднос. Я неодобрительно провожаю взглядом сей предмет барства.

   - На кой черт ты его взял с собой? - ворчу я, впрочем, беззлобно. - Только лишний вес... Ведь все на себе тащим.

   - Да какой там вес... - легкомысленно машет рукой Владлен. - Алюминий... Зато подносить очень удобно.

   Он уходит, чтобы приготовить постели - мне и себе. "Какая же я скотина, - укоряю себя, - отругал человека ни за что".

   Однако словечко "подносить" как-то нехорошо меня кольнуло. Владлен добровольно стал моим адъютантом, хотя я вовсе не просил его об этом. Значит, что-то есть в его характере, некая предрасположенность к служению другому человеку. Вот меня же не заставишь кому-нибудь прислуживать. Впрочем, я все время забываю, что товарищ мой - женщина. Это не лакейство, это женское стремление служить близким: брату, мужу, любимому человеку. Может быть, я ей нравлюсь? А ведь у Владлены очень красивые голубые глаза, цвета незабудок. Надо будет ей как-нибудь сказать об этом, для поддержания ее самомнения. Но только не сейчас, не перед постелью. А то поймет меня превратно.

   Я разживаюсь у кострового малой толикой горячей воды. И эту ничтожную порцию еще разделяю. Одну часть оставляю для чистки зубов, другой - всполаскиваю кружку, ложку и, обжигая пальцы, мою свой котелок. Все смотрят на меня как на чудика. Однако я, несмотря на свое новое положение, не собираюсь менять укоренившиеся привычки. Это, во-первых. А во-вторых, теперь, чтобы я ни делал - дурное или хорошее, станет предметом для подражания. Так уж устроено человеческое общество. Поговорка: "Рыба гниет с головы" возникла не на пустом месте.

   - Спокойной ночи, господа, - прощаюсь я с ученой братией и иду спать.

   Они задумываются, почесывая немытые бороды и шевелюры, потом встают и идут мыть свою посуду. Даже Иван Карлович.

   Владлен уже "окуклился" на подстилке из ветвей папоротника. Почистив зубы, я ложусь рядом на такую же подстилку, остро пахнущую таинственным палеозоем; кряхтя, залезаю в спальный мешок, потом трогаю приятеля за плечо. Он поворачивается и сквозь сетчатый клапан, прикрывающий его лицо, вопросительно глядит на меня своими "незабудками".

   - Спасибо за чай и постель, - говорю я. - И, пожалуйста, извини за грубость... Спокойной ночи.

   - Спокойной ночи, господин Старшина, - учтиво отзывается он.

   - Владлен, будь любезен, не называй меня господином Старшиной. А то получается, право слово, как у Чехова, - "толстый и тонкий"...

   - Хорошо, товарищ подполковник.

   - Тьфу ты! Давай - без чинов, а?

   - Ладно. Спокойной ночи, Георгий Николаевич.

   Я досадливо кашляю и резко задергиваю молнию на спальном мешке, после чего изнутри затягиваю мелкоячеистый клапан на лице, чтобы не забрались ко мне тараканы. Закрываю глаза. Все, я не человек, я "куколка" бабочки, лежу, никого не трогаю, пусть и меня никто не трогает. Силюсь представить лицо Инги, и не могу вызвать желанный облик на "внутренний экран" памяти, только маячит какой-то неясный образ. Зато четко вижу Калерию Борисовну с ее пышными формами, агрессивно сексуальными формами... Уйди, Калерия, сейчас мне не до тебя... Глухо слышится перебранка казаков, собирающихся в ночной дозор. Что это я: улегся, а посты не проверил?.. Ладно, подъесаул проверит...

   "Отделения, стройсь!.. - эхом разносится по лесу. - Запомните первое правило маскировки: чтобы быть похожим на куст, надо думать как куст". - "Господин подъесаул, а можно я прикинусь деревом?" - "Можно, только имей в виду, что дубы здесь не растут..."

   "Кто еще не получил дозорную амуницию? Второе отделение, Белов! Прибор имеешь?" - "Он завсегда с прибором... ха-ха-ха!" - "Отставить! Я говорю о приборе ночного видения". - "Да зачем он мне, господин хорунжий, мы, с Пролетарки, и так глазастые, ночью как кошки видим. У нас на улицах никогда фонарей не было, акромя под глазами". - "Прекратить пререкания, шутники. Шутки утром будут шутить... те, кто останется в живых... Белов, бегом - марш к вахмистру, возьмешь прибор... Мытягин!" - "Ась?" - "По морде хрясь! Ты мне брось эти свои гражданские словечки. Ты не в деревне на гумне... Отвечай, как положено. Устав забыл?!. С прибором?" - "Так точно, господин хорунжий". - "А батарейки взял?" - "А он разве на батарейках?" - "А ты как думал, коровья твоя голова?.."

   Дозорные проходят мимо меня, лезут в кусты, с треском ломают ветки, как неповоротливые медведи в малиннике. Потом все стихает. На темном экране моего сознания по-прежнему разлита чернота и на этом фоне периодически вспыхивают, расширяются и угасают светло-фиолетовые вселенные. Под этот аккомпанемент хорошо думать о Вечности. Особенно в свете полученной сегодня информации. Но думается почему-то о потерянном навсегда мире.

   Тут мое сознание, точно молния, озаряет мысль, от которой я прихожу сначала в дикий восторг, потом снова впадаю в уныние. Но все же есть какое-то утешение в том, что мир, о котором я тоскую, ЕЩЕ НЕ РОДИЛСЯ! Никто не умер! Ни мама моя, ни близкие. Никто не страдал от горечи потерь. Они - мои родные, близкие, знакомые и просто мои современники - родятся через... 300 миллионов лет! Боже Иисусе! МНЕ САМОМУ ЕЩЕ ПРЕДСТОИТ РОДИТЬСЯ! Но тогда получается... получается...

  

  

  

  

  

  

   Глава двадцать первая

  

   БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

  

  

   31-й день 1 года Э.П. Экспедиция: день четвертый

  

   Мне показалось, что я только задремал, как начинается яростная пальба. Вскакиваю, но тут же, как куль с картошкой, падаю мордой в землю. Это спасает меня. Раздается оглушительный взрыв. Ударная волна от него смрадным вихрем проносится над головой. Стрельба и крики усиливаются, в лагере начинается паника. Боже! только этого не хватало! Вот так всегда: учеба, тренировки, а как дойдет до дела...

   Гремит еще один взрыв, добавляет звону в ушах. Черт! Не могу нащупать замок молнии. Наконец вскрываю оболочку спальника, выпрастываю руки. Извиваясь, выкарабкиваюсь из кокона-мешка - оказывается, уже наступило утро. Спросонья все плывет перед глазами, но замечаю: какой-то броневик зеленоватого цвета прет по территории лагеря, круша и сметая все на своем пути. Затем делает резкий разворот и производит по мечущимся в панике людям третий залп.

   Сначала из броневика, как из брандспойта, ударяет струя жидкости, которая тут же превращается в расширяющееся облако, наконец, облако с грохотом взрывается. Солдаты падают, как кегли. После взрыва плотный туман накрывает лагерь. Кто-то бестолково мечется. Кто-то зовет маму (Господи! Многие же из них - новобранцы...). Другие, самые хладнокровные, открывают прицельный огонь из автоматов по темной глыбе броневика, едва просматриваемой сквозь клубящийся туман, от которого перехватывает дыхание и ручьем текут слезы. Остальные бойцы, совсем обезумев, стреляют по деревьям, кустам, бьют куда ни попадя, надеясь наугад поразить атакующего врага. Две шальные пули пропарывают воздух в каких-то сантиметрах от моего виска. Повернув голову, вжимаюсь в землю, вижу бегущего подъесаула с пистолетом в руке и в одном ботинке на ногах. Кричу ему, чтобы люди прекратили стрельбу и легли на землю. Бубновский рык разносится по разгромленному лагерю: "Прекратить огонь! Всем залечь! И надеть противогазы!"

   И сразу наступает тишина. Слава Богу, думаю я, натягивая резиновую маску с симметричными бульбами фильтров, еще немного и мы бы перестреляли друг друга в этом долбаном тумане. Подъесаул подползает ко мне для выработки плана контратаки. Мы долго откашливаемся и отплевываемся в противогазы, не в силах сказать ни слова. Глаза Бубнова за круглыми стеклами резиновой маски красны и выпучены, как у рака, которого варят в крутом кипятке. Преодолев спазмы, он начинает что-то говорить задушенным голосом с металлическими обертонами. Я отвечаю таким же придушенным голосом, морщась от каждого громко произносимого слова. Металлическими иглами вонзаются они в уши, словно проклятая образина хочет запихнуть в меня обратно все мои выкрики.

   Подъесаул слушает меня, недовольно вертит хоботом противогаза, видимо он, как и я, порядком оглушен взрывами. Наконец нам надоедает слушать свое неразборчивое гундение. Видя, что ядовитый туман постепенно рассеивается, мы рискуем снять противогазы. И тут вдруг выясняется, что противник отошел, бесследно растворясь в джунглях, оставив подбитый броневик.

   Мы группируемся и двумя отделениями с опаской приближаемся к брошенной машине с разных сторон. От нее несет какой-то вонью, вовсе даже не машинной. Так может пахнуть живое существо, то есть бывшее живым, а теперь оно безусловно мертво.

   Это жук. Гигантских размеров. Примерно, с малолитражный автомобиль. Почему я принял его за броневик? Наверное, меня ввели в заблуждение его габариты и огневая мощь. А вообще-то, спросонья и не то еще могло привидеться.

   У жука длиннющие усы и жуткие рога, ветвящиеся в горизонтальной плоскости. Хитиновая броня матово блестит, переливаясь всеми оттенками зеленого и синего цветов, как драгоценный камень. Недаром древние египтяне так любили украшать свои вещи надкрылками жуков наравне с драгоценными камнями.

   Пар конденсируется на холодном хитине в мелкие капли воды, которые стекают вниз. Кажется, что жук усиленно потеет от страха. Я заглядываю в здоровенный глаз жука и вижу свою перекошенную физиономию, растиражированную в сотнях экземплярах многочисленными фасетками. Отражения синхронно дергают головой, мигают глазами и представляют из себя комическое зрелище. Для кого-нибудь постороннего. Но не для меня. Я нахожу, что выгляжу ужасно: весь зарос щетиной, как абрек. Но жук выглядит еще хуже. С правой стороны блестящая броня мастодонта порядком изрешечена пулями от автоматов. Из рваных проломов в хитине сочится белая жидкость, на вид и запах весьма мерзкая.

   Кое-кто из солдат пробует на прочность рога, с усилием их выламывает, чтобы дома похвастаться своим охотничьим трофеем. Вскоре приходят наши спецы по флоре и фауне - босиком, в трусах и майках, и в очках. Очень серьезный у них вид. Осматривают, измеряют, записывают результаты в блокноты. Восторженность первооткрывателей так и льется из их глаз вместе со слезами - остаточное воздействие газовой атаки.

   Иван Карлович и его коллеги устраивают короткий словесный междусобойчик по поводу родовой принадлежности трофея. Наконец сходятся на том, что название Голиаф Реликтус не будет противоречить общепринятой классификации. Определив верхнюю ступеньку классификационной лестницы, спускаться по ней вниз для них уже не представляет никакого затруднения. Судя по защитной реакции, животное следует отнести к виду жука-бомбардира. Он, удирая, отстреливается от врагов. Выбрасывает едкую струю жидкости из конца брюшка. От соприкосновения с воздухом сложные вещества оборонной жидкости бомбардира образуют гремучий газ, который, расширяясь, самопроизвольно взрывается. Химическое следствие такого взрыва - густые облака водяного пара, служащие жуку дополнительной защитой. Под прикрытием такой "дымовой" завесы бомбардир удирает от врага.

   Все эти премудрости Иван Карлович популярно объясняет нам - неспециалистам - и успокаивает, говоря, что данный вид жука не агрессивен, имеет довольно миролюбивый нрав, стреляет только в целях самозащиты. Да и оружие у него, в общем-то, гуманное - больше психологическое, нежели убойное. Шумовой и слезоточиво (для человека) -удушающий эффекты - вот, пожалуй, основные "поражающие" факторы взрыва его оборонной жидкости.

   Картина становится ясной. Жук - безобидная душа - случайно вторгся на территорию лагеря и был обстрелян недремлющими часовыми (молодцы! не спали). Испугавшись, бомбардир отрыл "огонь" из своего главного калибра, вызвав в лагере панику и неразбериху (плохо, надо будет провести учения на внезапное нападение противника). Вот так это было.

   Несмотря на идиллические, благодушные уверения Ивана Карловича, свойственные, в общем-то, всем держателям собак и специалистам, изучающим хищных животных, мы все-таки не отделываемся легким испугом. Учитывая размеры жука-бомбардира, нашему войску, к сожалению, причинен некоторый ущерб. Подъесаул Бубнов, успевший одеться и застегнуться на почти все пуговицы, докладывает мне, что порядок восстановлен, раненым оказывается медицинская помощь.

   - Сколько пострадавших? - спрашиваю я с тайным ужасом.

   - Двое легко контужены взрывами, трое временно ослепли. Один легко ранен в руку. Пулю доктор уже вынул, кость не задета, так что казак скоро поправится.

   - Ослепшие точно прозреют? - с тревогой вопрошаю я.

   - Доктор советовался с зоологами и сказал, что зрение восстановится через пару часов.

   - Хорошо, - говорю я, облегченно вздыхая, то есть - очень скверно! Сегодняшняя паника доказывает, что мы плохо подготовлены к возможным атакам противника. Вот что, подъесаул... Сегодня до обеда и после ужина проведите с личным составом учебно-тренировочные занятия по отработке реакции на внезапное нападение врага и слаженности действий при обороне. Слаженность, слаженность и еще раз слаженность. Каждый должен знать свое место в бою и стрелять по врагу, а не по своим товарищам. Понятно?

   - Так точно, господин Походный Старшина!

   - Подумайте над тактикой обороны во время стоянок. Вечером доложите результаты... посоветуемся. Выполняйте!

   - Слушаюсь, ваше высокоблагородие! - рявкает подъесаул, щелкает каблуками и стремглав мчится наводить порядок вверенном ему войске.

   Чтобы дать возможность людям прийти в себя, восстановить силы, а раненным более или менее поправиться, я объявляю сегодняшний день днем отдыха. Пусть каждый займется собственными и общественными делами. И вот мы чиним порванную одежду, чистим оружие, готовим еду. Картографы-топографы затевают какие-то замеры местности, делают засечки на деревьях и возятся с приборами, с картами, которые постепенно приобретают все более зримые черты. Ученые с головой окунаются в изучение флоры и фауны. Отлавливают для своей коллекции всяких мелких жучков, кузнечиков и прочую ползающую и пытающуюся летать живность. К каждому ученому я прикрепляю бойца, а то и двух для охраны и сбережения ценного специалиста. Для присмотра за ботаником Полуньевым выделяю сразу несколько казаков во главе с урядником.

   Ботаник Полуньев - весьма примечательная, комичная личность. Относительно молод. У него продолговатое лицо с продольными морщинами на впалых щеках; длинные, ниспадающие на плечи волосы с седыми прядями (вот почему "относительно"), обветренные губы, по-видимому, он постоянно страдает от жажды. Нескладный, как богомол, высокого роста, с длинными руками. Чудаковат. Я зову его Паганелем (про себя), потому что он очень уж на него похож. Даже своей рассеянностью и такой же беспомощностью в вопросах быта. С безвредным характером, он кажется беззащитным. И при всей своей уязвимости, начисто лишен чувства самосохранения. Поэтому за ним постоянно нужен глаз да глаз.

   Паганель был дальнозорким, в близи же видел плохо и при необходимости надевал очки с круглыми стеклами в тонкой металлической оправе, как у битла - Джона Леннона. Чтобы они не съезжали с носа и не терялись, Паганель связал их дужки резинкой от трусов. С этого момента процедура надевания очков усложнилась, зато очки теперь терялись реже. Когда в очках отпадала необходимость, ботаник просто сдвигал их на лоб и ходил так, словно некое многоглазое существо.

   Паганель - в грязных шортах, голенастый, жилистый с костлявыми коленями - ползает по кустам, казаки помогают собирать ему образцы растений для его гербария. Он читает им лекции по ботанике, казаки слушают его с сочувственным выражением на лицах и втайне всячески над ним подшучивают. Впрочем, довольно беззлобно.

  

  

   Я до самого обеда был занят тем, что описывал в своем личном дневнике события, случившиеся с нами во время пути. Потом записал то же самое, но более кратко и без эмоций в походный журнал для отчета перед начальством. Теперь я, отдыхая, наблюдаю, как подъесаул проводит учения по отражению атаки условного противника.

   В качестве условного противника служат чучела чудовищ, выставленных вокруг лагеря. Чудища сделаны из папоротниковых растений, связанных лианами в снопы. Снопы неровно стоят на сучковатых ногах и нестрашно грозят сучковатыми же рогами и усами. "Слаженность, слаженность и еще раз слаженность! - разносится по лагерю громогласный голос подъесаула Бубнова. - Каждый должен знать свое место! Рядовой Хамзин, твое где место?" - "У параши", - подсказывает кто-то. Все ржут здоровым смехом. "Абрамкин! Остряк, твою мутер... Внимание! Атака! По врагу, короткими очередями - пли!"

   Воздух содрогается от залпа. Эхо дробно раскатывается по лесу. Противник разнесен в клочья. "Молодцы, удальцы! Пока все свободны, кроме дневальных и караульных. Попугаев, Бражников, Дементьев, Абрамкин, Куприянов - в ближний дозор. И помните: ровно в 19-00 состоится очередное внезапное нападение условного противника. Разойдись!"

   За обедом Иван Карлович сообщает мне такое, отчего я содрогаюсь всем телом, и мурашки бегут по коже.

   - Нам крупно повезло, - говорит он и, как всегда, сопит и причмокивает, - что во время заварушки не горели костры.

   - А то что было бы?

   - Объемный взрыв, - коротко отвечает энтомолог, чем повергает меня в шок.

   - Оборонная жидкость этого жука легко воспламеняется, как аэрозоль, распыленная из баллона. Последствия могли быть ужасными! Вплоть до полного уничтожения людей. Мы все сгорели бы заживо.

   - Боже! - взываю я к небесам в смятении. - Как же нам действовать впредь в подобной ситуации?

   - Не подпускать жука к костру, отпугивать его еще на подступах к лагерю... или не разводить костры. Другого ничего не могу посоветовать.

   - Не разводить костры мы не можем. Иначе заплесневеем от сырости, да и всухомятку питаясь, далеко не уйдешь... Значит, придется еще усилить охрану. Хотя она и так усилена, дальше некуда. Разве что осталось окопаться и принять перманентную круговую оборону... Надеюсь, жуки другой разновидности менее опасны?

   - Ну, как вам сказать... В пожарном отношении - да. Зато, например, жук-майка сильно ядовит. 30 грамм его яда убивает человека. И если попадется его гигантский прототип, то сами понимаете...

   - Ясней не бывает, - удрученно киваю головой. - Что же это, теперь нам придется шарахаться от каждого жука?

   - Ничего не поделаешь, батенька, - вздыхает ученый энтомолог, сербая суп. - Они здесь хозяева, а мы - гости.

  

   Опять блаженный покой охватывает меня, когда все хлопоты дня позади, и я ложусь спать.

   Мировому Разуму, думаю я, все равно - в прошлом ли, в будущем ли развивается цивилизация, лишь бы она развивалась. Подходящих планет действительно не так уж много. Нужно заполнять разумом все возможные временные отрезки. А от воздействия на будущее мы очень надежно ограждены. Грядущие катаклизмы сотрут все следы нашего пребывания на планете так же чисто, как это делает ластик, стирая рисунок с бумаги. Но к тому времени мы уже сможем колонизировать полгалактики!..

  

  

  

  

  

  

  

   Глава двадцать вторая

  

   КОНТРЫ

  

  

  

  

   Глупец я или злодей, не знаю; но то верно,

   что я также очень достоин сожаления.

  

   Лермонтов, "Герой нашего времени"

  

  

  

  

  

   32-й день 1 года Э.П. Пятый день пут.

  

   Позавтракав и затушив костры (мы охраняли их, как, наверное, не охранял огонь первобытный человек, не имеющий спичек), мы трогаемся в дальнейший путь. К тому времени наши слепые прозрели, контуженные оклемались, раненного в руку казака мы включили в число штатских лиц и отправили в центр колонны. По идее, с вычетом съеденных продуктов, наши рюкзаки должны были полегчать, но они почему-то сделались еще более неподъемными. Сказывается общая усталость. А ведь мы еще и трети пути не прошли. Ну, ничего, трудный путь закаляет тело и дух. По себе знаю.

   Держаться достойно мне теперь очень помогают ежедневные мои многокилометровые прогулки, которые я, с пунктуальностью англичанина, совершал в не наступившем еще ХХ веке. С какого времени - не помню, но однажды взяв за правило: ходить по какому-нибудь маршруту пять, семь километров, неукоснительно выполнял его и в дождь, и в снег, и жару.

   Мое положительное отношение к закалке организма ходьбой сложилось еще в ранней молодости, "когда я на почте служил ямщиком", то бишь почтальоном, вернее, доставщиком телеграмм. На телеграф я вынужден был устроиться работать, иначе бы меня выперли в детскую школу. Ведь я учился в ШРМ - школе рабочей молодежи. Так я ступил на трудовой путь. И вот что меня тогда особенно поразило: я - молодой, здоровый, семнадцатилетний парень, отбегав по городу полную смену, приплелся домой еле живой, так и не выполнив норму. Часа два или более отлеживался, задравши кверху ноги, до слез мучился от болей в икроножных и бедерных мышцах. На следующий день ходил в раскорячку и опять не выполнил норму, а некая бабушка-пенсионерка, ветеран телеграфного труда, неспешно семеня по городу на своих сухоньких, как у козочки, ножках, ежедневно досрочно выполняла и перевыполняла норму-часов. Я был устыжен. Я посчитал это вызовом. Но лишь позже уразумел, что все дело в ежедневной тренировке. До сих пор в ушах моих звучат слова, сказанные этой бабушкой-пенсионеркой: "Ты еще цветочек...". Елеем и миррой пахнут они.

  

   Цветочек! Давно опали уж мои лепестки, скоро и плод сморщится окончательно. Вот и правое колено уже начинает побаливать (как ни ограничивай потребление соли, а она все равно откладывается), уже слегка прихрамываю. Конечно, тренировки - дело благое, но фланировать по тротуару порожняком - это одно, и совсем другое дело - тащится по предательски неровной почве с тяжеленным рюкзаком за плечами. И все же я уверен в себе - идти буду, сколько потребуется. А вот насчет Бельтюкова, например, такой уверенности у меня нет. Все-таки ему под шестьдесят. Он двигается явно через силу. Сегодня он от меня шестой в цепочке, но и на этом расстоянии мне отчетливо слышится, как он тяжело, с присвистом дышит, а иногда постанывает от напряжения. По-видимому, придется освободить его от рюкзака.

   Эх, если б у нас была возможность взять с собой технику или хотя бы вьючных животных... Но техника здесь не пройдет - ни машина, ни вездеход. Не рубить же, в самом деле, деревья перед ними. А овраги? Как зачастят, как зачастят, объезжай их по несколько километров или наводи мосты. Нам бы здорово помогли лошади или пони. Но не привезли мы с собой скота - ни крупного, ни мелкого. По-моему, это большое упущение. А чтобы использовать крупных насекомых в качестве вьючных животных, мы еще такого опыта не накопили. Беговые тараканы только и умеют, что быстро бегать. Норова они совершенно дикого, поведение их непредсказуемо. Только вот один Аркаша попался с характером меланхолическим, покладистым, мы и взяли его для пробы. Кстати, после ночного налета мы нашли его, привязанного к дереву, мирно дремавшего. Вот это хладнокровие!

   От головы колонны доносятся хлесткие рубящие удары мачете. Мы врубаемся в первобытный лес все дальше и дальше. А лес этот сумрачный для нас полон загадок и опасностей. Он живет своей повседневной таинственной жизнью, притворяясь, что не замечает вторгшихся пришельцев. Цикады неумолчно поют свои песни, от которых мурашки бегут по телу. Их стрекот напоминает звук циркулярной пилы. Иные издают звуки, не уступающие пронзительному свисту паровоза. Пение цикад во многих странах считается красивым. Я и сам так считал, совершая романтические вечерние прогулки по черноморским берегам Крыма и Кавказа. Но, попав в Пермский период (Боже! куда тебя занесло!), я уже готов перемениться во мнении. И действительно, просто оторопь берет от иного соло для лесопилки с оркестром. С оркестром кузнечиков и прочих стрекочущих, цвикающих и скрежещущих тварей. Лес шевелится их телами - большими и мелкими, играет всеми оттенками коричневого, желтого, зеленого цветов, мимикрирует. Некоторые насекомые притворяются листиком, веточкой. Другие, напротив, откровенно демонстрируют себя, свою яркую окраску, а стало быть, и ядовитую натуру свою. Клопы, которых здесь великое разнообразие, время от времени устраивают газовые атаки: агрессивно воняют, и мы идем, зажав нос.

   Но все эти многообразные проявления жизни только поначалу охватывают, отвращают или пленяют ваши чувства. Постепенно ваше восприятие притупляется: мир звуков приглушает децибелы, мир цвета и форм тускнеет и сужается до плоского пятна, качающегося у вас под ногами. Вы смотрите лишь, куда поставить ногу, чтобы не споткнуться, не увязнуть, не запутаться в хитросплетениях воздушных корней и лиан. Тут уже не до любования красотами природы. Даже вездесущие тараканы и клопы не кажутся вам уже такими противными и вонючими, и вы вдыхаете влажный густой воздух и резкие запахи почти без отвращения. Только одно чувство мы поддерживаем в высоком рабочем состоянии - чувство опасности. Здесь расслабляться нельзя!

  

  

   Через два часа непрерывного движения мы садимся отдохнуть под деревьями. Освободившись первым делом от рюкзака, я откидываю голову на шершавый ствол лепидодендрона, вдыхаю с облегчением и смотрю вверх, в зеленый хаос, надолго заменивший нам небо. Оттуда на лицо мне падает капля, потом другая, да все крупные. Капли равномерно шлепаются вокруг меня. Ну вот, вдобавок ко всем тяготам пути извольте получить еще и дождичек, а то, быть может, и ливень, огорчаюсь я.

   Но у Ивана Карловича, наоборот, настроение поднимается. Он деловито достает из рюкзака кружку, ставит ее под капель и терпеливо дожидается, когда емкость наполнится. Энтомолог глядит на меня озорными глазами, как фокусник смотрит на болвана-зрителя, подмигивает мне с загадочным выражением лица. Я, смущенно улыбаясь, отворачиваюсь, мне непонятны его ужимки.

   Дождик так и не пролился по-настоящему, все накрапывал да накрапывал. Через пятнадцать минут наш краткий отдых заканчивается, и мы, подхватив осточертевшую амуницию, снова пускаемся в путь. За это время кружка Ивана Карловича успевает наполниться почти до краев, и теперь он несет ее в руке, на ходу прихлебывая небесную влагу. Поравнявшись со мной, он протягивает кружку и предлагает мне попробовать. Я машинально делаю большой глоток зеленоватого цвета воды и с изумлением ощущаю, что она напоминает сладкий до терпкости сок довольно-таки приятного вкуса.

   - Что это такое? - спрашиваю я в замешательстве. - Мне казалось, вы собирали воду...

   - Вкусно, правда? - улыбаясь в бороду, говорит энтомолог.

   - Да, вроде, ничего, только больно сладко.

   - Это анальные выделения личинок цикад, - спокойно сообщает Иван Карлович.

   - Как-к-кие? анальные?! То есть, вы хотите сказать... - я едва сдерживаю рвотные позывы.

   - Совершенно верно. Перерабатывая древесный сок, личинки цикад через анальные отверстия выделяют его излишки... Ох, да не пугайтесь вы так! Это очень полезный, высококалорийный продукт. Муравьи пьют его с превеликим удовольствием, и сам Ливингстон потреблял его бутылками, когда путешествовал по джунглям Амазонки. - И, проявляя солидарность с муравьями и Ливингстоном, Иван Карлович с жадностью отхлебывает из кружки.

   Опустошив посудину до половины, энтомолог делится своими запасами сока с идущими позади геодезистами - Тарасевичем и Охтиным. Тихон Тимурович Тарасевич берет кружку и, находясь в неведении относительно происхождения напитка, выдувает его на пару со своим коллегой - Степаном Охтиным, высоким, интеллигентного вида парнем. Сок им явно нравится, и они, набравшись наглости, просят добавки. Иван Карлович отвечает, что сока больше нет, но в следующий привал он постарается добыть его побольше, если, конечно, попадется подходящая колония личинок цикад или, как их еще называют, слюнявниц. Тут-то до наших геодезистов постепенно доходит гадкий смысл сказанного, и они понимают, чем их напоили.

   Тарасевич, Тихон Тимурович - средних лет, небольшого роста, почти лысый, с жестким ртом и сухой смуглой кожей. Обычно старается продемонстрировать невозмутимость характера, но иногда резкими жестами выдает свой контроль над чувствами. Вот как сейчас. Верный рыцарь теодолита и компаса, предательски выбит из колеи, на минуту "теряет лицо" - плюется не хуже слюнявниц и бранится некультурными словами. А его верный оруженосец, вернее, рейконосец - Степан Охтин жалуется: "Неумно, господа, и недальновидно - народ говном потчевать".

   Мы с Иваном Карловичем хохочем до упаду, помогаем друг другу встать и вновь хохочем так, что заражаем весельем всю колонну усталых людей. Не ведая причин нашего веселья, они тем не менее тоже улыбаются, и мы все шагаем бодрее. И тут, как бы в награду нам за оптимизм и задорность, лес отпускает свою тесную, цепкую хватку. Деревья раздвигаются, расступаясь, расходятся как великаны, потерявшие вдруг интерес к крошечным чужакам. Цепкие щупальца лиан уползают куда-то кверху. Зеленый тоннель, сквозь который мы пробирались много дней, распался, расширился до почти свободно обозримого пространства. И впервые за три последних дня, мы видим небо. И хотя оно затянуто тучами, мы радуемся ему как дети, не любящие тесных помещений, для которых простор и свобода являются изначальными ценностями.

  

   Дышать становится заметно легче. Мы освобождаемся от влажно-липких, удушающих объятий жары. Ветерок приятно холодит тело. Люди идут, уже не так строго соблюдая строй. Лес постепенно превращается чуть ли не в парк. Исчезают непроходимые буреломы - поваленные, гниющие стволы, кишащие тараканами. Наконец-то совсем исчезла тошнотворная предательская зыбкость почвы. Грунт становится ровным, плотным, а иногда мы даже идем по твердой до звонкости, почти обнаженной скальной породе, местами прикрытой пятнами изумрудно-зеленого мха. И хотя местность едва заметно пошла на подъем, мы существенно увеличиваем скорость движения, и я уже с радостью прикидываю в уме, сколько километров сверх плана мы сегодня намотаем.

   Все чаще попадаются огромные базальтовые валуны. Многие из них, так же как и залегающая порода, обросли мхом. Возможно, мы вступили в предгорье. Если это так, то горы, которые нам предстоит пересечь, вряд ли будут выше моих, Уральских гор, иначе бы мы еще задолго до предгорий приметили бы скальные вершины. Но таковых не наблюдалось, значит, препятствие на нашем пути следует ожидать незначительным. Кстати, для будущих строителей железной дороги этот фактор станет определяющим. От высоты гор зависит, проложим мы "железку" или нет. Огибать нам горы, врубаться ли в них тоннелями или обойдемся прокладкой рельсов по поверхности, а главное, кратчайшим путем.

   Догнав меня, Иван Карлович пристраивается рядом, тоже ускоряет шаг, бугристый нос его блестит от пота.

   - Объявите по колонне, - говорит он, прерывисто дыша, - чтобы усилили бдительность, а идущим впереди солдатам скажите, чтобы остерегались и держались подальше от валунов.

   Я отдаю соответствующее распоряжение и, подстрекаемый любопытством, обращаюсь к энтомологу за разъяснениями:

   - Какого рода опасность вы предполагаете?

   - Ну конечно же - нападение крупного хищника, чего же еще... Потопы и землетрясения я предсказывать не берусь.

   Я с беспокойством оглядываю местность, по которой мы идем, и не нахожу причины для тревоги. Наоборот, мне кажется, что на такой открытой, легко просматриваемой местности, можно заблаговременно обнаружить врага и упредить его действия. Бросаю вопросительный взгляд на ученого-насекомоведа.

   - Именно поэтому, - говорит Иван Карлович, словно он - джентри и читает мои мысли; впрочем, их не прочел бы разве что слепой. - В таких местах жертва расслабляется, начинает вести себя беспечно, тут-то на нее и нападают...

   - Кто? Конкретно? Вид насекомого?

   Иван Карлович хотел было ответить и даже открывает для этого рот, но вдруг передумывает. Я заметил, с ним такое часто случается. Либо таким образом он демонстрирует свою нелюбовь к пустословию, когда на сто процентов в чем-то не уверен, либо поезд его мысли внезапно перешел на другие рельсы, и он думает теперь совсем о другом. С этими учеными ни в чем нельзя быть уверенным. Каждый ученый немного сумасшедший. Раньше я бы, пожалуй, раздражился от такой манеры разговора. Но теперь я стал терпимее. Новое положение обязывает. Я должен блюсти себя. И потом, если честно сказать, художников в народе считают еще большими сумасшедшими. Ученый хотя бы привержен логике. Художник же вовсе - существо во многом иррациональное. Так что, мы в какой-то степени два сапога пара.

   Пока я занимался психоанализом, местность опять пошла под уклон. Мы опять спускаемся в трижды проклятые джунгли. Хоровод деревьев вокруг нас вновь сжимается все теснее. Пальмообразные гиганты (до сих пор не могу привыкнуть к их чудовищной величине) скоро обступят со всех сторон. Еще немного и лианы опять перегородят нам дорогу. Или уже перегородили?

   Впереди идущие останавливаются, торможу и я, за мной и вся колонна, подтягивая свое тело, как гусеница. Я выхожу вперед, отодвинув солдата. Действительно, дорогу перегораживают лианы, но какие-то странные: прямые, белые, как бельевые веревки; насчитываю их до десятка. Расположены они на более или менее равном расстоянии друг от друга. Внизу они крепились к корням, торчащим из земли, и даже камням. Но способ крепления озадачивает. Вообще-то, на концах "веревок" имелись узлы, такие же узлы равномерно располагались по всей длине лианы, но было совершенно ясно, что узлы эти никакой крепежной функции не несут. Казалось, "веревки" просто приклеены к корневищам, к камням, к стволам деревьев. И клей этот, судя по всему, создавал настолько прочное соединение, что лианы натянуты точно струны.

   Кто-то из солдат ударяет мачете по одной из веревочной лиане, намереваясь ее перерубить, но лиана, пружиня, отбрасывает тяжелый нож в сторону. Мы прослеживаем изучающе-любопытными взглядами, куда уходят многочисленные веревочные лианы. Уходят они под кроны деревьев. И там мы сразу различаем, подвешенный высоко над землей за такие же точно веревки, то ли купол, то ли колокол, то ли вигвам, сплетенный весьма искусно из зеленых широких ветвей папоротника и прочих разных веток. Домик (если это домик) весьма объемен, при случае там свободно могли поместиться несколько человек.

   - Кто-кто в теремочке живет? - спрашиваю я, задрав голову, и дергаю за "веревку", она гудит как басовая струна.

   Рядовой Попугаев решает проделать то же самое, но хватается за один из узлов. И приклеивается. Намертво. Пытаясь освободится, он вляпывается и другой рукой.

   - Липнет, зараза! - восклицает Попугаев и дергает веревку изо всей силы.

   Бэмс! - "веревка" отрывается от корневища, к которому она была приклеена, и казак взлетает в воздух, только ботинки промелькивают возле моего носа. На секунду нас берет оторопь. Но видим - ничего страшного не происходит. Просто эта растянутая лиана-веревка, будучи отпущенной, имеет свойство сильно сокращаться, и теперь боец раскачивается на ней вверх-вниз, точно мячик на резинке.

   Я оборачиваюсь, чтобы позвать Ивана Карловича для консультации, но он и сам уже бежит к нам, расталкивая столпившихся людей. На его лице вижу тревогу. Тем временем за спиной у меня рассыпается смех, слышны обычные солдатские шуточки, выкрики и подначки, когда они куражатся над кем-либо из своих товарищей. Теперь потешаются над неловким Попугаевым. Однако энтомолог не видит в ситуации ничего смешного. Он бледнеет и кричит фальцетом, срывая голос: "Хватайте его! Хватайте немедленно!"

   Казаки, кто поспортивнее и половчее, став на плечи товарищей, пытаются допрыгнуть, ухватить руками за ноги и притянуть к земле рядового Попугаева. Но ни один из них не может даже коснуться грязного ботинка незадачливого акробата, слишком тот высоко висит. Да и веревка-лиана, сократившись, больше не растягивается. Вес Попугаева слишком мал для этого.

   - Нет, туда даже кунгуру не допрыгнет, - говорит подхорунжий Лебедкин, сам очень высокого роста, но сутулый, отчего складывается впечатление, будто он туг на ухо и пытается прислушаться к командам начальства.

   Я удивлен: насколько прочны и вместе с тем эластичны эти белые лианы, настоящие парашютные стропы! Чтобы притянуть к земле одну такую "стропу", необходимы усилия по меньшей мере нескольких человек. А чтобы ее еще и приклеить к какому-нибудь предмету внизу - к ветке или камню - нужен поистине суперклей. Рядовой Попугаев сосиской болтается между небом и землей, тщетно пытаясь отодрать ладони от липучих узлов. Он еще сконфужено улыбается и делает попытки превратить все в шутку, но остальные уже понимают, что влип он основательно.

   - Эй вы, рядовой, как вас там?! - кричит Иван Карлович, сложив ладони рупором. - Сею же минуту перестаньте дергаться, закройте глаза и даже старайтесь реже дышать!

   - Рядовой Попугаев! - орет подъесаул Бубнов, оказавшийся под рукой, так, что я вздрагиваю. - Ты слышал приказ?! Стоять смирно!.. то есть висеть смирно!

   - Командир! - выкрикивает Иван Карлович, хватая подъесаула за грудки. - Прикажите вашим людям открыть огонь по домику! Скорее! Ради всех святых!

   Бубнов пятится назад, увлекая за собой ученого и, как недовольная лошадь, косит на меня глазом. Казаки бряцают оружием.

   - Отставить! - рявкаю я голосом, не уступающим по мощности голосовым связкам подъесаула.

   - Дурак, вы не понимаете!.. - набрасывается на меня энтомолог.

   Я довольно-таки грубо отбрасываю от себя закатившего истерику ученого. Ботаник Полуньев и зоолог Фокин едва успевают подхватить под руки своего коллегу. Мне некогда расшаркиваться в любезностях пред ними, я бросаю взгляд под кроны деревьев, где висит зеленый вигвам, и ужас ледяной волной окатывает меня с головы до пят. Сплетенный из веток "люк" откидывается в днище "вигвама" и повисает на петлях, сделанных из того же материала, что и веревочные лианы. В тот же миг из темного отверстия выскакивает, как чертик из коробочки, страшный как смертный грех, чудовищно огромный ПАУК. Антрацитово-черный, мохнатый, с длинными когтистыми лапами. Он стремителен, точно молния. В какие-нибудь две секунды он, кинувшись вниз головой, пробегает по своим веревкам, выпуская из конца брюшка страховочную паутину-стропу и так же неожиданно замирает, повиснув над человеком смертельной опасностью. Согнутые в суставе хватательные клещи раздвинуты, готовые нанести жертве молниеносный губительный удар. С острых, как бритва, хитиновых крючьев капают янтарные капли яда. Стрелять, конечно же, поздно и не безопасно для человека. Как ни прицеливайся, а человек все равно попадает в сектор обстрела. У меня от слабости подгибаются колени. Я понимаю, какое преступление опять совершил. Из-за своего дешевого снобизма погубил человека!

   - Солдатик, миленький, только не шевелись! - вою я тонким голосом, в наступившей гробовой тишине мой жалкий голосок звучит отчетливо.

   Не ведаю, слышит ли меня рядовой Попугаев, но висит он совершенно неподвижно с ужасным зеленым лицом, а из штанов бедняги ручьем льется его молодая горячая моча.

   Паук как-то нервно-быстро трогает своими передними более короткими лапами голову солдата, покрытую кепкой с большим козырьком. Может быть, неживой материал собьет хищника с толку, надеюсь я. Чувствуют ли пауки запахи? Судя по всему, да, и на большем расстоянии. В таком случае блюдо, к которому он примеряется, пахнет совсем неаппетитно. Правда, это на мой взгляд.

   Все тридцать два человека, включая и рядового Попугаева, цепенея от страха, думают только об одном: поверит или нет? В двух больших и шести маленьких глазах паука совершенно невозможно что-либо прочесть. В них не отражается абсолютно ничего - ни искорки света, ни блика. Глаза черны, пусты и оттого кажутся еще более ужасными. Поверит или нет? Все зависит от поведенческого клише его вида и особенностей личного характера данного животного.

   Этот поверил. Кажется. Черные мохнатые лапы еще раз мельком пробегают по голове и плечам жертвы, и паук пятится, отказывается есть дохлятину. Поверил! А мог бы не поверить, но если сейчас Попугаев сделает хотя бы малейшее движение - его уже ничто не спасет. Черное чудовище - кошмарное порождение Пермского периода - разворачивается на 180 градусов так быстро, что мы и глазом моргнуть не успеваем. И вот он уже с той же проворностью бежит вверх, к своему домику, на ходу подбирая страховочную паутину, благо лап ему хватает на все виды работ одновременно.

   - Бубнов! - зову я. - Кто самый меткий стрелок у тебя?

   - Я! - отчеканивает подъесаул без ложной скромности. - Попадаю в карту с десяти шагов... в масть.

   - Тогда - огонь, - приказываю я тихим голосом, словно боясь спугнуть удачу.

   Подъесаул рукавом вытирает с лица пот, застилающий глаза, берет АКМ на изготовку, переметнув его ремень через руку, передергивает затвор. Широко расставив ноги, прицеливается, задрав голову и оружие кверху. Из такого положения очень нелегко стрелять. Бубнов чуть подается вперед, сгорбившись, нажимает гашетку. Хлесткая очередь ударяет по ушам. Ду-ду-ду-дут! дуф-дуф! - автомат сильно толкает в плечо худого подъесаула, но тот - жилист, ловок, умело гасит отдачу, когда выстреливает грохочущую морзянку смерти. Воздушный домик - логово лесного разбойника - дымится, зеленые его стенки клочьями разлетаются по сторонам. Сам разбойник - хитрая сволочь! - воспользовавшись запасным выходом, бросается бежать вверх по веревке-лиане в спасительную крону лепидодендрона.

   - А-а! ... твою мать! - рычит Бубнов и выпускает по беглецу длиннющую очередь, полностью опорожнившую рожок. Целая груда дымящихся пустых гильз со звоном падает к нашим ногам, а вражина живехонький улепетывает по кронам деревьев, только лапы мелькают. Все восемь штук.

   - Вот же тварь, убёг... - стонет подъесаул, чуть не плача, опускает бесполезный автомат дулом к земле.

   Но паук, оказывается, "не убёг". Он вдруг теряет резвость, движения его становятся вялыми. Потом лапы вообще перестают двигаться, и чудовище, ломая ветки своим весом, с шумом падает с дерева. Он ударяется о землю с тридцатиметровой высоты и раскалывается, как кокосовый орех, разбрызгивая по сторонам довольно неаппетитные свои внутренности.

   - Отлично, парень! - хвалю я подъесаула. - Молодец, можешь рассчитывать на награду.

   Он счастливо улыбается, но отвечает серьезно:

   - Разве ж мы за награду...

   - Ладно, ладно, награда для солдата тоже далеко не последняя вещь, - успокаиваю я своего зама, готовый расцеловать его - так у меня на душе сделалось хорошо.

   - Ребята! Снимите меня отсюда, ради Бога! - жалостливым голосочком просит оживший рядовой Попугаев.

   - Отряд! - радостно командует Бубнов. - Пирамиду - строй!

   Шесть человек самых сильных, крепких ребят становятся в круг, сцепляют руки. К ним на плечи взбираются четверо ребят средней весовой категории. Третий ярус живой башни, карабкаясь по спинам товарищей, образуют двое удальцов в весе "пера". У одного из них сверкает десантный нож, который он держит по-пиратски, - зажав зубами. Приняв устойчивое положение, ребята хватают висящего товарища своего за ноги и тянут вниз, ловко перехватывают руками, подтягивают к себе. Одежда Попугаева трещит и рвется в некоторых местах. Он стонет и жалуется: "Ой, рученьки мои бедные, сейчас они оторвутся..." - "Терпи казак - атаманом будешь", - говорит Тихон Тимурович из толпы. И вот - висящий уже в объятиях товарищей. Чтобы не прилипнуть к паутине-веревке, "пират" одной рукой опирается о голову бедного Попугаева, надвинув кепку ему на нос, а другой рукой, вооруженной уже ножом, режет паучью стропу. Режет он чуть повыше стиснутых, побелевших кулаков спасаемого, режет долго: крепкие канаты делает этот паучок.

   Однако ж вскоре паутина, лопнув, взвивается кверху освободившимся концом, а рядовой Попугаев обрушивается внутрь пирамиды, поддерживаемый заботливыми руками товарищей. Пирамида за ненадобностью распадается, но довольно ловко, по цирковому. Бойцы, кувыркнувшись через головы, становятся на ноги. Попугаев спасен. Его поздравляют с освобождением из ужасного плена, хлопают по плечам, подбадривают, тактично не реагируя на запах, исходивший от него. Запах пережитого ужаса.

   Я благодарю рядового Попугаева за мужество и стойкость (висючесть), проявленные в боевой обстановке, а потом, ни к кому конкретно не обращаясь, тихим зловещим голосом обещаю посадить в карцер на 20 суток по прибытии домой любого, кто посмеет обидеть злой шуткой Александра Попугаева. Ребята понимающе кивают головами. Между тем, освобожденный так и не был до конца освобожден. Проклятая паутина-веревка намертво приклеилась к его ладоням и оторвать ее возможно было разве что вместе с кожей.

   - Попробуйте отмочить ее спиртом, - советует топограф Сергей Охтин.

   Идея оказывается плодотворной. Вскоре руки парня уже вновь свободны и на редкость чисты. Коварную веревочку сжигают на костре. Да, мы развели костры, потому что, оказывается, уже наступило время большого привала - с обедом и отдыхом.

   Место нам нравится. Можно сказать, что мы его отвоевали. Враг убит, и, поскольку большинство животных - существа территориальные, можно надеяться, что другие хищники сюда не сунутся. Пока, во всяком случае.

   Кстати, о враге. Я решаю взглянуть на него. Таких любопытствующих набирается целая команда. Они толпятся за спинами ученых, проводивших замеры убиенного чудовища. "Дмитрий Леопольдович, будьте добры, запишите, - говорит Бельтюков своему коллеге, зоологу Фокину, приставляя растянутый клеёнчатый метр к головогруди паука. - Длина цефалоторакса - пятьдесят восемь, объем... секундочку... эх, жаль, педипальпы сломаны... - Бельтюков вертит обломки передних лап без когтей, очевидно, очень чувствительных; ими паук трогал голову рядового Попугаева. - Ладно, измерим оставшиеся лапы. Запишите Дмитрий: средняя конечность - метр тридцать пять, конечность задняя ...

   - Ну и здоровый же он!.. - уважительно шепчет Владлен, стоя у меня за спиной.

   Как все женщины, Владлен ужасно боится пауков. Я поддеваю носком ботинка недвижную мохнатую лапу с какими-то гребешками на концах и договариваю то, что постеснялся сказать Влад: - И страшен, разбойник, как сто чертей...

   - Да! Здоров, силен и страшен, - соглашается зоолог Фокин, - но чересчур уязвим. Достаточно одной дырочки на его теле, чтобы он почти полностью потерял подвижность и свою силу.

   - Это почему же? - любопытствует кто-то.

   - Потому что паук похож на баллон с жидкостью, закаченной под давлением. Небольшая потеря крови из-за раны для паука становится фатальной. Давление резко падает, суставы перестают сгибаться...

   - И наступают кранты, - подсказывает один из казаков.

   - Однако, братцы, челюсти у него!.. - восторгается другой казак, указывая пальцем на жуткие крючья, сочащиеся желтоватой жидкостью. - Смотреть страшно. Одним ударом, наверное, пробьет человека насквозь...

   - Это не челюсти, молодой человек, - поясняет Иван Карлович, - это хелицеры - усики, преобразованные эволюцией в хватательные элементы... к тому же они ядовиты, так что вы, юноша, будьте любезны, держите-ка руки подальше.

   - Хороши усики! Мне бы такие... - мечтательно вздыхает боец и заливается смехом, - девок щекотать!..

   - Петька, а у тебя, оказывается, порочные наклонности Джека-потрошителя, - делает открытие его товарищ и, зацепив одним из своих хватательных элементов шею друга, решает испытать ее на прочность. - Ах ты, Джек-щекотало!..

   Они, как дети, затевают неуместную возню, мешающую серьезным ученым, и тогда Фокин, с совершенно равнодушным лицом, растаскивает за шивороты этих шумливых, невоспитанных детинушек, потом перебрасывает их - одного на левое бедро, другого - на правое и, удерживая каждого словно бревна, спокойненько идет метров десять с брыкающейся ста пятидесятикилограммовой ношей под мышками. Потом разом резко разгружается прямо под ноги и грозные очи подъесаула Бубнова. Детинушки падают, кто удачно, кто менее и, как крабы, расползаются по сторонам, а Фокин поворачивается и так же невозмутимо возвращается к прерванной работе. Силен, думаю, о зоологе, а с виду не такой уж и геркулес.

   "Встать, смирно! - рычит подъесаул Бубнов, после того, как справился с приступом удушья, охватившей его при виде такого позора. - Пять нарядов вне очереди! Каждому!

   - Как дети, ей-богу, - говорю я Бельтюкову. Иван Карлович молчит. Он в белых брезентовых перчатках, чтобы не поранить руки о щетину паука. Каждая щетинка представляет из себя острую иглу и сама по себе уже является оружием. Бельтюков хватает за ногу паука и пытается ее перевернуть, Фокин спешит на помощь. Положив паука на спину, ученые склоняются над его головогрудью.

   Я подхожу ближе, разглядываю глаза, так меня поразившие. Их восемь, расположены парами. Два самых больших - вверху. Они непроницаемо черны. Почему это так, спрашиваю. Фокин отвечает: "У пауков глаза простые, не фасеточные, как у других насекомых, без зеркальца внутри. В них ничего не отражается. Потому они не блестят. В этом смысле глаза паука могут служить эталоном черного цвета".

   "Ну-с, приступим, коллега", - отвлекает моего собеседника Бельтюков, на лице его уже завязана марлевая маска, в руке посверкивает скальпель.

   Фокин также натягивает на лицо марлевую маску и руками фиксирует тело паука. Энтомолог вонзает острое лезвие в хитиновую шкуру паука и делает надрез. Панцирь трещит, раскрываясь, как вспоротый чемодан, оттуда лезут внутренности. "Четырехлегочный... примитив... так я и предполагал", - бормочет Бельтюков, скидывая брезентовую перчатку, оставаясь в одной резиновой, тонкой, бесстрашно лезет рукой в утробу монстра.

   - Ну ладно, не стану вам мешать, никогда не был поклонником анатомического театра, - говорю я и удаляюсь.

  

  

   За обедом энтомолог Бельтюков демонстративно садится вдали от меня. Естественно, к нему присоединяются Фокин и Паганель. К ним же, образуя кружок, подсаживаются Тихон Тимурович и Охтин, и это уже неестественно. Мне известно, что Тарасевич не очень-то любит общаться с Бельтюковым.

   Со мной, кроме Владлены, только доктор Лебедев. Это уже похоже на складывающуюся оппозицию. Подобный расклад меня удовлетворить не может. Ну нет, ребята! История нас чему-нибудь да учит. Гидру контрреволюции сподручнее душить в зародыше.

   Я извиняюсь перед своими верными товарищами и направляюсь к тесной коалиции, о чем-то оживленно беседующей.

   - Прошу меня простить, господа, что вторгаюсь в ваш веселый табльдот, но возникла необходимость срочно переговорить с профессором Бельтюковым. Тет-а-тет. Иван Карлович, милости прошу - к моему шалашу...

   Бельтюков игнорирует мое предложение. Все смотрят на меня и ждут, когда я уйду. В воздухе повисает напряженная тишина. Если бы здесь водились мухи, было бы слышно, как она пролетела. Со дна моей души поднимается мутная волна раздражения. У меня еще есть время извиниться и перевести разговор на более поздний час, не теряя лица, как бы отдавая дань численному превосходству коллектива. Но вместе с волной во мне поднялось что-то темное и злое, похожее на нетопыря, и тень от его крыльев накрывает мой разум.

   Я всегда справедливо опасался панибратства, но еще больше страшусь проявить слабохарактерность. И оттого, наверное, действую с перебором. Меня одолевают сомнения, может быть, мне вообще противопоказано руководить людьми? Но именно поэтому бес упрямства поднимает во мне голову. Я должен доказать себе, что я могу управлять коллективом, а потом по своей воле послать это руководство ко всем чертям.

   С большой потерей для своего авторитета я выигрываю первый раунд, потому что вдруг обнаруживаю себя наедине с Бельтюковым. Остальные перекочевали за пределы зоны слышимости. Иван Карлович продолжает демонстрировать ко мне свое равнодушие. Тогда я не менее демонстративно устраиваюсь рядом, напротив него, наши ноги едва не соприкасаются. Бельтюков начинает сопеть громче обычного и вцепляется рукой в котелок так, словно боится, что я посягну на полагающийся ему паек.

   - Иван Карлович... - начинаю я вежливым тоном начальника.

   - Слушайте!.. - взрывается энтомолог, брызгаясь во все стороны супом. - Сделайте одолжение, дайте пожрать спокойно!..

   Сидящие поблизости люди косятся на нас. Я сжимаю зубы. Не знаю, как на кого, но на меня такие выпады действуют, как красная тряпка на быка. Я понимаю, причем очень отчетливо, что поступаю неблагоразумно, но остановиться уже не могу. Бес упрямства окончательно овладевает мной и говорит моим языком:

   - Господин Бельтюков! Уважаемый профессор, извольте меня выслушать! Не после обеда и не после ужина, а именно сейчас. Что за детские обиды? Мы с вами не на пикнике и не в бойскаутском походе. У нас - серьезная экспедиция... в местности смертельно опасной. Вы, может быть, забыли, тогда напоминаю: мы находимся на военном положении! Понятно? Отвечайте! Мне надоела ваша дурацкая манера отмалчиваться, когда вам задают жизненно важные вопросы!

   - Что вы от меня хотите? - отвечает Иван Карлович, все больше походя на паука под высоким давлением.

   - Я хочу, чтобы все участники экспедиции, и вы в том числе, соблюдали СУБОРДИНАЦИЮ и не обращались к моим подчиненным через мою голову.

   - Простите великодушно, я не предполагал, что вы так мелочно, болезненно самолюбивы. Вообще-то, я был о вас лучшего мнения.

   - Я тоже. Но вы мне по-прежнему симпатичны. Вы умны, крупный специалист в своей области, но совсем не понимаете, на чем зиждется военная дисциплина.

   - И на чем же она, так сказать, зиждется? - осведомляется он ядовитым тоном, но, заметив мою невербальную реакцию, которая, очевидно, выглядит красноречивее моего предполагаемого ответа, - он начинает оправдываться:

   - Я не солдат. И никогда им не был... слава Богу. У меня, знаете ли, другие интересы...

   - Вот и не лезьте не в свое дело. Военнослужащие - моя прерогатива.

   - Из-за вашего солдафонского чванства, едва не погиб человек!

   - Признаю. В данном конкретном случае я был не прав. Но с политической точки зрения, я поступил верно. Если каждый, кому не лень, станет отдавать приказы военным, то это будет, извините, не армия, а бардак.

   При упоминании о политике Иван Карлович морщит свой длинноватый нос, как будто унюхивает нечто дурно пахнущее. Глаза его, выцветшие и невыразительные, смотрят куда-то вбок. Казалось, они говорили: "Нет уж, сделайте милость, увольте!"

   Я давно заметил, что Бельтюков имел еще одну привычку, говорят, свойственную англичанам, - не смотреть в глаза собеседнику. Я же имел привычку прямо противоположную и многих в жизни этим смущал, а иногда и раздражал. И сейчас я, вперив холодный сверлящий взгляд в собеседника, говорю:

   - Я своей вины не отрицаю, и, если понадобится, готов отвечать, но и вам тоже, дорогой профессор, следовало бы взять часть вины на себя.

   Энтомолог бледнеет от негодования и впервые наносит мне прямой удар взглядом, но сразу же уводит его на периферию, потому что я легко парирую этот выпад.

   - В чем вы, собственно, меня обвиняете? - жалуется он, стекла его очков рассерженно отблескивают.

   - В том, что вы молчали, черт вас побери, когда я спрашивал, кого следует опасаться. Вам бы только сказать одно слово - паука, и мы бы не ломали головы, какого рода лианы преградили нам путь. Помня о пауке, мы бы сразу догадались, что это паутина... и вели бы себя более осмотрительно.

   - Я не молчал, я предупреждал об опасности. Но я не предполагал... Господи, это так трудно объяснить! Интуиция мне подсказывала одно, а знания и опыт говорили, что это невозможно. Реникса!

   Бельтюков постепенно успокаивается, берет себя в руки и продолжает октавой ниже:

   - Видите ли, строго говоря, я не арахнолог - это зоолог, изучающий пауков, - но знаю, что реликтовые пауки охотились самым примитивным способом: наскакивая на добычу из-за угла, не делая никаких ловчих сетей. Когда я увидел крупные валуны, внутренний голос сказал мне, что за ними может скрываться хищник, например, крупный паук... Раз мы повстречали гигантского жука, почему бы не быть аналогичных размеров пауку... Но это здравомыслие дилетанта! Любой зоолог вам скажет, что гигантских пауков в принципе быть не может. Имея наружный скелет, его мышцы были бы не способны передвигать крупное, а стало быть - тяжелое тело. Земное притяжение не позволит. Закон физики-с!

   Жестикулируя веснушчатым кулаком, Бельтюков заканчивает:

   - А кроме того, в древних отложениях не найдено ни единого отпечатка гигантского паука. Отпечатки гигантских стрекоз родов меганевра и палеодиктиопетра найдены, а отпечатков пауков-гигантов - нет.

   - Значит, плохо искали, - говорю я.

   Бельтюков презрительно-высокомерно хмыкает, но я продолжаю давить:

   - Почему же гигантская стрекоза имеет права на существование, а пауку в таком праве отказано? И это при том, что летающие животные имеют еще большие ограничения в весе.

   - Стрекоза иначе устроена, она...

   - Так кто же все-таки напал на нас? - спрашиваю я насмешливо.

   Лицо Ивана Карловича становится цвета томатного сока. Обычная уверенность в себе, свойственная любому профессионалу, вдруг покидает его.

   - Вы должны были послушаться своего внутреннего голоса, дорогой профессор. Я вот, например, никогда не пренебрегаю предчувствием. И, как минимум, раза четыре это спасало мне жизнь.

   Бельтюков, доев свой суп с мясом, вытирает бороду листом папоротника и озирается в поисках чая. Поведение его неизменно. Я решаю было сходить за чаем, но Владлена опять предупреждает мое желание - приносит две кружки, конечно же, на подносе. Я ставлю поднос между собой и Иваном Карловичем и возобновляю разговор:

   - Вот вы обвинили меня в солдафонском чванстве, а как быть с чванством так называемых серьезных ученых? Не ваши ли коллеги утверждали с пеной у рта, что летающие тарелки не летают, и только когда они нам чуть ли не надавали по мозгам, серьезные ученые их заметили. Иногда дело доходит до фарса.

   Я откидываюсь, принимая свободную позу, и миролюбивым голосом продолжаю:

   - Как-то еще до перестройки, в каком-то журнале 60-х годов на полном серьезе, а может, это была редакционная первоапрельская шутка, но читатели ее восприняли всерьез - затеяли дискуссию: существует ли на Земле такое животное, как жираф? Один болван-читатель, с коммунистическим приветом, рьяно писал, что приведенная фотография животного есть не что иное, как фальсификация, подделка, буржуазная выдумка. Дескать, подобного животного, согласно науке, быть не может. Ибо головной мозг, расположенный на такой высоте, должен снабжаться кровью под чудовищным давлением. Бедная головенка "жирафа" непременно должна лопнуть, разорваться как граната, едва такой супергипертоник наклонил бы голову. Каково, а? 60-е годы! Двадцатого века!

   - Типичная первоапрельская шутка, не удивительно, что читатели купились на нее... Но что верно, то верно: жирафа действительно гипертоник.

   - Но животное существует! Но вот характерный штрих: для доказательства всей этой чепухи они, иные читатели, используют ваши методы познания - этого не может быть, потому что не может быть никогда...

   Ботаник Паганель и зоолог Фокин все время разговора с тревогой поглядывали на нас, крайне сожалея, наверное, что их научный начальник - Бельтюков - вошел со мной в контры. Очевидно, они полагают, что от такого типа, как я, можно ожидать чего угодно. Я был человеком не их круга. И здесь я чужой!

   Энтомолог хлебает кипяток, не морщась, словно пищевод его и желудок обладают свойствами металла. Он вообще, как все старики, любит тепло. Я сижу под деревом, в тени играющей зайчиками листвы. Он же находится на самом солнцепеке, причем место такое открытое, здесь надо еще поискать. Солнечные лучи ниспадают на него золотым потоком. Мокрые от пота пряди волос, прилипшие к черепу, четко оконтуривают небольшую загорелую лысину. Лысина отблескивает, и я представляю, что это нимб. Я улыбаюсь: Саваоф. А я тогда - Люцифер. И мы ведем Вечный спор. Но я полон доброжелательности, и собеседник это начинает чувствовать. Бельтюков бросает на меня косой взгляд и не отводит глаза. Я говорю:

   - Приношу глубочайшие извинения. Мы оба погорячились, сожалею, но никто не застрахован от ошибок, главное - учиться на них. Предлагаю закрыть компромат и прийти к компромиссу. Предлагаю мир и дружбу между нашими ведомствами. Согласны?

   Наши ладони соединяются в дружеском рукопожатии. Все-таки характеры у нас в чем-то схожи. Оба вспыльчивые, мы быстро отходим и не помним зла. Если, конечно, это зло не носит принципиального характера. Удовлетворенный разговором, я отправляюсь вздремнуть часок где-нибудь в сухом месте, чтобы набраться сил для послеобеденного марш-броска.

  

  

  

  

  

  

  

   Глава двадцать третья

  

   ПАНГЕЯ

  

  

  

   Продвинулись звезды...

   Гомер, "Илиада"

  

  

  

   33-й день 1 года Э.П. Шестой день пути

  

   Вчера повторили рекорд своего первого дня пути, снова прошли 30 км. Сегодня же до обеда с трудом преодолеваем 8 км. Лил сильный дождь. И джунгли вдобавок, словно сговорились с воздушной стихией, стали еще непроходимее. Мы совершенно выбились из сил. А между тем режим движения я выбрал щадящий. Никого не торопил, не гнал, не требовал пройти строго по плану: столько-то километров и ни километром меньше. Да и не было у нас строгого графика. Были лишь примерные наброски, была желательность, но не обязаловка. Судите сами. Вот условный график нашего движения, составленный мною перед началом экспедиции:

  

   Средняя скорость движения - 2,5 км\час.

   с 8 утра до 12 часов дня, до обеда, - 4 часа ходьбы - 10 км.;

   с 2 до 6 вечера - 4 часа - 10 км.

   Итого за день - 20 км.

  

   Более чем скромно? Не думаю. Мы шли не по гаревой дорожке стадиона. Мы шли по джунглям; по цепким, коварным джунглям. Прибавьте сюда вынужденные остановки для замеров местности, нужные для картографии, остановки на удовлетворение научного любопытства наших спецов по флоре и фауне. И все же по большей части мы перекрывали этот график. Вчера я подсчитал, мы прошли:

  

   1-й день - 30 км.; 2-й день - 20 км.; 3-й день - 25 км.;

   4-й день - отдых - 0 км.; 5-й день - 30 км. Помогла открытая местность.

   Итого, пройдено 105 км!

   Осталось - 130 км.

  

   Где-то, примерно в середине пути, мы должны отыскать подходящее место для приема вертолетов с продовольствием. Наши запасы подошли к концу.

   В 3 часа пополудни дождь, опять начавшийся сразу после обеда, наконец-то полностью иссякает. Но еще долго с деревьев, с их густой кроны падают крупные капли воды. Потом начинается парилка, как в сауне. Лес окутывается тяжелым туманом, вязким, как кисель. Идти становится опасно. На наше счастье, характер местности меняется в лучшую сторону. Опять наметился небольшой подъем.

   Наша колонна змеится между деревьями, которые постепенно раздвигают свой строй. Небо, очевидно, хотя и медленно, но очищается от туч, потому что сначала робко, потом уверенно золотые лучи солнца пробивают кроны лепидодендронов и лучистые венчики древовидных плаунов. И вот, стволы уж расступаются настолько, что светозарные стрелы достигают земли. Туман вспыхивает, светится и начинает таять, постепенно рассеивается, расползается по тенистым сырым местам леса. Освобожденные от гнета дождя, распрямляются кусты папоротника. Вслед за флорой оживает фауна. Парочка крупных скорпионов, величиной с белку, сваливаются откуда-то сверху чуть ли не мне на голову. Мороз продирает по коже. Я тут же их приканчиваю из своего "макара", положившись на интуитивный прицел. Пули разносят их в брызги, членистые лапки разлетаются по кустам.

   Когда я прихожу в себя от шока, то какое-то время жалею явно любовную парочку, которые, может, вовсе и не собирались попробовать на прочность мою шкуру своими ядовитыми крючками; а занимались там, на кроне, своей скорпионьей любовью, прибалдели на солнышке да и сверзились с древа. Но через минуту я уже совершенно забываю о содеянном злодействе. Закон джунглей - выживает сильнейший. Пока, на данный момент, мы сильнейшие.

   Этот случай помог проверить мою реакцию. Реакция оказалась неплохой. Я выхватил пистолет из поясной кобуры довольно быстро, конечно, не с такой скоростью, как это делали герои Клинта Иствуда, но все же достаточно проворно, чтобы упредить ядовитую парочку, так и не успевшую расцепиться и броситься в атаку. А ведь несколько мгновений я еще потерял на то, чтобы остановить шедшего позади меня товарища, упершись левой рукой ему в грудь.

   "Макар" давно опять отдыхает в кобуре (без верхнего клапана, с хитроумным зажимом, отпускающим оружие только в случае, если дергаешь его резко вверх), отдыхает, стало быть, в кобуре, а в правой ладони еще не успевают остыть тактильные воспоминания о тяжести, твердости и удобстве рукоятки пистолета. Прямо противоположные ощущения запомнила моя левая рука. Ощущение той упругой мягкости, свойственной только одному предмету на свете - женской груди. С этой минуты Владлен для меня умирает навсегда, и его место твердо занимает Владлена - симпатичная женщина с бледным лицом и, как оказалось, развитой грудью, округлость форм которых уже не может скрыть насквозь промокшая одежда. Ее черные волосы, заметно отросшие за этот месяц, тоже намокли и плотно облегают усталое, умытое дождем лицо, подчеркивая его бледность - следствие накопившейся усталости.

   Пока восстанавливался нарушенный моей стрельбой строй, мы обменялись с ней долгими взглядами, по-новому оценивающими наши отношения. Я вновь рассмотрел красоту ее васильковых глаз. После этого взгляда я твердо утвердился во мнении, что мое прикосновение к ее груди и для нее было нечто большим, чем простой физический контакт, - я прикоснулся к ее душе. К женской душе, до этого спящей. А теперь она проснулась и расцвело в ней ответное чувство. Я так думаю.

  

   Мы идем еще часа два. Идем быстро, и еще 10 км. записываем в свой актив. И все это время мои мысли неоднократно возвращаются к ней, к Владлене, шедшей за мной следом. По ассоциации я вспоминаю одного знаменитого путешественника, забыл его имя - кажется, Скотт или Амундсен. То ли он брал с собой женщину, то ли на вопрос, кого бы вы взяли в экспедицию, он ответил: "Самую некрасивую женщину". Как бы там ни было, но суть такова: "А почему, собственно, самую некрасивую?" - спрашивают. Тогда путешественник ответил: "Когда я почувствую к ней влечение, это будет означать, что пора возвращаться домой". Возможно, и со мной происходит нечто подобное? - спрашиваю себя. И твердо отвечаю себе же: нет, это не влечение "изголодавшегося" мужчины. Я и в самом деле разглядел в ней женщину. И что же дальше? - задаюсь я вопросом. И здравомыслящая часть меня отвечает: поживем - увидим.

   Наш отряд поднимается на высокую сопку, покрытую подлеском, и когда мы достигаем голой ее вершины, нам открывается величественная панорама: внизу мреет и дымится огромное болото, и далеко за ним виднеется дрожащая гряда мутно-лиловых холмов. Хорошо, если за ними было бы уже озеро - цель нашего путешествия. Конец нашим испытаниям. Но и до желанной гряды нам еще идти да идти. Склон, на котором мы остановились, заостряясь, образует каменный гребень, длинным мысом вдвигается в сверкающие сквозь пар топи. Даст Бог, этот природный мост выведет нас из болота.

  

   Я распоряжаюсь всем остановиться и разбить лагерь. Мы прекращаем движение на целый час раньше обычного. Для этого у нас имеются веские основания. Необходимо связаться с базой и вызвать вертолеты поддержки. Более удобного места для посадки наших "стрекоз" мы вряд ли сумеем отыскать.

   Все очень удачно сложилось. Мы как раз прошли половину пути, с учетом сегодняшнего дня, даже чуть больше. Продовольствие, взятое в дорогу, кончилось. Сегодня доедим последние концентраты, да и боекомплекты не мешало бы пополнить - в стычке с жуком мы здорово постреляли. И тут нам Бог преподносит безлесную сопку. Спасибо, Боже! А то пришлось бы нашим летчикам сбрасывать продовольствие нам на головы. Половину мешков развесили бы по деревьям на радость обитателям крон. Потом выцарапывай оттуда груз с боем и с риском свалиться с тридцатиметровой высоты.

   Итак, я отдаю распоряжение подготовить посадочные площадки, запастись хворостом и подготовить фонари. На случай посадки машин после захода солнца. Впрочем, я надеюсь, что летчики управятся до темноты. Лететь-то им предстоит всего 123 километра плюс время, затраченное на загрузку продовольствия и боеприпасов. Погода отличная и, кажется, не обманет до утра, так что задание обещает быть легким. Час-полтора, ну два часа - учтем непредвиденные обстоятельства. До семи часов они должны быть здесь. Так я и договариваюсь с базой, когда выхожу с ней на связь. К аппарату меня позвал связист Соловьев. Надеваю на голову гарнитуру, скосив рот, дую в микрофон-бусинку у губ. В уши бьет колючий шум. Я называю свой позывной и слышу в ответ голос диспетчера базы.

   После переговоров, в ходе которых мы уточнили курс полета бортов, я включаю радиомаяк, встроенный в мои "командорские" часы. Громадные, усыпанные циферблатами часы, врученные мне лично Хуметом, умели делать больше, чем только показывать время. Прикосновение к красной кнопке высвечивало стрелку радиокомпаса, показывающего направление на наш новый дом.

   После всех этих хлопот я, усевшись в сторонке, занимаюсь своим обычным ежевечерним делом - заполняю походный журнал и продолжаю писать путевые записки.

  

   Незаметно проходит час. Я отбрасываю записи. Вертолетов все нет, и я начинаю волноваться. Курить хочется со страшной силой. Когда я нахожусь в состоянии нервного ожидания, потребность в табаке резко возрастает. И все это на фоне острого дефицита никотина в организме, так сказать никотинной ломки, которую я и так-то с трудом выдерживал. Не удивительно, что у меня произошел нервный срыв, приведший к дурацкому, совершенно ненужному выяснению отношений с Бельтюковым. Тем самым я собственноручно разрушил старательно культивируемый мною образ выдержанного, немногословного руководителя. Нужно было просто подойти и попросить прощения за грубость свою и фанфаронство. Воистину: гнев, говорят стоики, это кратковременное помешательство.

   Чтобы занять себя я иду к геодезистам, интересуюсь, как продвигаются дела у них. Бойцы, помогавшие Тимурычу, почти закончили выравнивание площадки для будущего опорного пункта триангуляции. Сколько нам еще предстоит соорудить таких геодезических пунктов - отыскать и выровнять площадки, поставить знаки, и не только по трассе - по всей Земле! - чтобы создать систему опорных пунктов топографических съемок. В будущем на смену классической "земной" триангуляции придет "космическая" триангуляция. Для этого нам придется вывести на орбиту множество геодезических искусственных спутников. В будущем! Время! Оно летит так быстро, но часы, его составляющие, порой тянутся невыносимо медленно.

  

   Еще один час проходит в томительном ожидании, но вертолеты так и не появились. Где их носит нелегкая? Ведь погода - настоящая божья благодать, только знай лети себе... Солнце быстро катится к горизонту, окрашивая горизонт царственным пурпуром. Еще часок и наступит тьма, как у негра в ж... в желудке. На здешней широте ночь наступает сразу, как на Черноморском побережье, без привычных для северян долгих сумерек.

   По вычислениям наших астрономов, еще на базе было установлено, что мы приземлились на 45 градусах 32 минуты северной широты относительно нынешнего местоположения полюсов (в будущем они еще неоднократно поменяются). Продолжительность дня и ночи, климатические условия, которые мы еще не определили вполне (какая пора сейчас: лето? весна? осень?), ей вполне соответствуют. Но не надо забывать, что в ту далекую эпоху, вернее в эту эпоху, на планете повсеместно был распространен мягкий теплый климат без заметных сезонных изменений. Так что наш интерес к временам года будет чисто академическим.

   Из-за отсутствия планетарных карт, которыми, несомненно, располагает Хумет и его команда, но нам почему-то их не предоставляет, - мы не имеем возможности установить точное свое местоположение на планете. Мы в частности не можем определить долготу местности. Долгота - понятие условное. Относительно какого меридиана мы должны проводить вычисления? Относительно Гринвичского, Парижского, Пулковского или Вашингтонского?.. Но, даже, имея карты Земли эпохи палеолита, мы вряд ли определили бы прохождение того же Гринвичского меридиана, как, впрочем, и местоположение самого Гринвича вместе с Англией заодно.

   "Какие там Англии, - популярно объяснил мне Тихон Тимурович, - когда еще в помине нет ни Американского континента, ни Африканского, нет Австралии и Антарктиды". - "А что ж тогда есть, коли ничего нет?" - спрашивал я его. "Есть один суперконтинент Пангея, - отвечал геовед, - который в будущем расколется на части. И еще миллионы лет те части будут дрейфовать по лику Земли, прежде чем займут знакомое нам положение и приобретут привычные очертания".

   Так что, вполне вероятно, точка, где я сейчас сижу, в будущем окажется под толщей антарктических снегов или на дне мирового океана. (Боже, как эфемерны наши представления о стабильности!)

   Вообще, Новая (она же Старая) Земля - это сплошные знаки вопроса, на которые нам еще предстоит отвечать и отвечать. Нам изрядно пришлось повозиться, вычисляя кульминации неизвестных для нас звезд. Место Полярной звезды стало вакантным, знакомые созвездия тоже исчезли, перемешанные в мешке времени. Многое нам еще предстоит открыть, систематизировать, дать названия. Хватит ли у нас поэтической зоркости, чтобы рассмотреть в блистающих россыпях звезд очертания новых созвездий?

   Так вот - о меридиане. Если секстант позволяет по высоте солнца определить широту, то хронометры дают возможность установить долготу. Но здесь-то и загвоздка. У нас нет точки отсчета - нулевого меридиана. Образно говоря, мы еще только строим этот меридиан с помощью метода триангуляции. Одним из наших заданий является определение длины дуги в километрах между пунктами А и В. Между точками, лежащими на этом, пока условном меридиане. Между нашей базой и берегом моря. Вот почему еще мы идем строго с севера на юг, никуда не отклоняясь.

   Более точные ответы дадут градусные измерения, то есть измерения в километрах длины дуг в 1 градус в разных местах на поверхности Земли.

   Стало быть, меридиан, который нам предстоит нанести на карты, мы и назовем нулевым... Впрочем, оставим этот вопрос специалистам.

  

   Я прерываю свои размышления, свой поток сознания и прислушиваюсь. То ли мне кажется, то ли мнится, то ли в самом деле издалека накатывает едва слышимый механический рокот. Я поднимаю руку и прошу тишины. Все смолкают. Рокочущий звук тоже, как назло, рассасывается в атмосфере. Но мы терпеливо ждем, мы все обращаемся в слух, люди бездвижно стоят в неудобных позах, как в стоп-кадре. Наконец, снова выплывает из-за порога слышимости рокочущий звук и больше не гаснет, но все увеличивается, набирая силу.

   Появляются они внезапно. Две огромные (так мне показалось) металлические "стрекозы" выскакивают из-за кромки деревьев, низко, едва не задевая кроны, на бреющем полете проносятся над лагерем. Все участники похода вскакивают с мест, машут руками, орут в тридцать две глотки; ни вой турбин, ни посвист винтов не может заглушить ликующие звуки. Против ожидания, вертолеты летят от побережья. То есть с прямо противоположной стороны. Очевидно, они все-таки промахнулись и теперь возвращаются назад. Что ж, могло быть и хуже.

   Вертолеты закладывают крутой вираж, гася скорость, идут на разворот. Они летят в строе минимального боевого расчета - ведущий и ведомый, и на секунду мне мерещится, что машины готовятся атаковать лагерь. Тем более, что у одного вертолета под брюхом висит какое-то стреловидное, похожее на разлапистую ракету, сооружение. Техническая мощь человечества порой не только восхищает, но и пугает отдельную личность.

   Синхронно, четко выполнив разворот, "стрекозы" медленно подлетают к нашей стоянке, нервно мигая габаритными и сигнальными огнями. По лагерю бегут воздушные вихри, порождаемые стремительным вращением лопастей винтов. От свиста турбин закладывает уши. Первая летающая машина с ходу накрывает брюхом одну из площадок, вторая - медленно дрейфует в воздухе, отплывает назад, маневрирует, примеряясь к площадке, где хозяйничал Тимурыч. Теперь стало ясно видно, что под брюхом у машины подвешена геодезическая вышка. С вертолета начинают быстро травить канат, крепивший основание вышки, сооружение постепенно принимало рабочее положение. Вот четыре деревянных ноги геодезического знака коснулись земли, трос, привязанный к вершине, сразу же сбрасывается, и вертолет, отлетев в сторону, грузно опускается на подготовленную для него площадку.

   Тотчас же резко стихает ужасающий вой турбин, смерчи выдыхаются. Уже встречающим можно слегка расслабиться, но подходить близко до полной остановки винтов еще опасно. И только когда лопасти замирают, безвольно обвиснув, все с радостными воплями бросаются к вертолетам. Повышенная радость людей легко объяснима: прибыли не просто два вертолета, прилетели два островка Родины!

   Отворяется дверца пилота первой машины, и на землю бодро спрыгивает моложавого вида мужчина, не только плотно сбитый, но и ладно скроенный. На загорелом лице светится белозубая улыбка и веселые глаза - настоящий славянский ас. Расстегнув под подбородком ремешок, он снимает с головы тяжелый шлем, расчесывает пятерней влажные, цвета спелой ржи, волосы. Люди расступаются, я выхожу вперед.

   - Командир вертолетного звена, капитан Петров наконец-то прибыл, - полуофициальным тоном докладывает летчик, сильно стискивая мою ладонь своей шершавой твердой лапищей.

   Мне представляться не было нужды. Личность известная: безответственный художник - сомнительная фигура, почти террорист, бывший смертник, монаршей волею Хумета выдвинутый на должность походного Старшины. И, кроме того, меня знакомили уже с летчиками, когда мы обговаривали детали воздушной поддержки экспедиции. Поэтому я сразу перехожу к делу.

   - Были какие-то проблемы, капитан Петров? Сигнал наш хорошо слышали?

   - Как раз с сигналом-то и возникла проблема, - веселые глаза Петрова становятся серьезными, на лице отражается некоторое недоумение.

   Мы не спеша направляемся в лагерь. Мимо нас, словно муравьи, снуют туда-сюда казаки, груженые тюками. Летчик растерянно вертит в руках шлем, как бы размышляя, с чего начать, потом берет шлем подмышку и начинает рассказывать по порядку:

  

  

   "Мы вылетели с базы, поймали пеленг и легли на курс. Сигнал был устойчивым, мощным, но почему-то на 25 градусов восточнее от предполагаемого места стоянки экспедиции. Это было странно, но потом мы подумали, что какие-нибудь непредвиденные обстоятельства вынудили вас уйти в сторону. Когда мы пролетели 170 километров, нас вновь охватило сомнение в правильности курса, ведь вы сообщили, что прошли только 123 км. Что-то тут было неправильно. Но сигнал поступал на условленной частоте, и мы обязаны были лететь на пеленг. Наконец на 180-м километре, источник сигнала был обнаружен. Но это было совсем не то, что мы ожидали увидеть. А увидели мы ни много ни мало, как межзвездный корабль".

  

   Вопросительно и недоуменно я вглядываюсь в ясные глаза Петрова. Он не избегает взгляда, и это мне в нем нравится. Он утвердительно, резко качает головой и продолжает:

  

   "Не вызывал сомнений тот факт, что корабль имел древнее происхождение и пролежал в том месте по меньшей мере несколько тысяч лет. Звездолет накренился на один бок, но это не означало, что он упал в джунгли, подмяв под себя деревья, как следовало бы ожидать... это сразу бросилось бы в глаза. Нет, он как будто находился там изначально, как скалы, которые предшествовали джунглям. Деревья уже выросли позже, причем это были гигантские стволы! Они любовно охватывали корпус корабля, словно он не был инородным телом, а всегда являлся составной частью древнего леса.

   Покружив над кораблем, мы приняли решение обследовать его. Такое решение было продиктовано необходимостью разыскать на космическом судне радиопередатчик и выключить его, поскольку тот работал на частоте экспедиционного радиомаяка и полностью подавлял нужный нам сигнал. Значительный наклон верхней палубы исключал возможность посадки на нее. Окружавшие космический реликт заросли были еще менее гостеприимны. Все же мы совершили посадку в полутора километрах от объекта, найдя подходящее "окно" в сплошном многоэтажном растительном покрове.

   Я и штурман Николай Небогатых проникли на корабль. Это оказалось проще, чем пробиваться через джунгли. Люк был открыт. Кто-то неизвестный уже побывал до нас..."

  

   В этом месте, к великому моему неудовольствию, летчик Петров вынужден прерывать свой рассказ - Владлена завет нас ужинать. Что ж, порядок есть порядок. Я с тревогой гляжу на свою спутницу. Вид у нее очень усталый. Темные круги лежат вокруг глаз. Несмотря на загар, лицо ее кажется малокровным. Незамеченная мной ранее какая-то хрупкость появилась в ее фигуре. Видно, что поход ее вымотал. Может быть, я совершил ошибку, взяв женщину в дальнюю экспедицию, трудности которой под силу не всякому мужчине. Сумеет ли она дойти с нами до конца? А может, отправить ее на базу с воздушной оказией пока не поздно?

   За чаем Петров делает мне знак рукой и головой, намекая, что вторая часть его рассказа носит строго конфиденциальный характер. Мы покидаем шумную компанию, где главными заводилами становятся на время вновь прибывшие штурман Небогатых и летчик второго вертолета Алик Мучников.

   Мы усаживаемся на зеленый, местами бурый ковер мха, под большим раскидистым кустом папоротника. Петров дует в кружку, остужая чай, вытянув губы трубочкой, осторожно втягивает горячую жидкость в рот и глотает с бульканьем. Проглотив темно-янтарный напиток, громко выдыхает - "а-а-а!"

   Я - само нетерпение. Петров, видя мою лихорадку, продолжает свой отчет:

  

   "Так вот, как я уже сказал, люк был открыт. Но это был не главный вход - тот оказался запертым намертво. А вот аварийный как раз и был открыт. Причем у нас сложилось впечатление, что его открыли не изнутри, а взорвали снаружи, словно кто-то пытался прорваться на корабль. И надо сказать, им это удалось. Дверца была деформирована, петли проржавели, но проникнуть внутрь все-таки можно было..."

   Я не доношу до рта кружку, во все глаза смотрю на Петрова, смотрю так, что он смущается.

   "Но это еще не самое удивительное, - продолжает летчик после минутной паузы. - Еще при внешнем осмотре межзвездного скитальца нам бросилось в глаза поразительное сходство его с нашим кораблем, на котором мы сюда прибыли: те же обводы, те же конструктивные особенности. Мы решили, что обнаружили корабль сородичей Хумета, корабль той же серии, что и наш. Правда, смущало одно обстоятельство, видимое невооруженным глазом: между датами выпуска нашего корабля и найденного нами пролегала чудовищная пропасть времени, равная геологическим эпохам. Это какими же надо быть ретроградами, что клепать корабли одной серии на протяжении десятков, а то и сотен тысячелетий.

   Естественно, время постаралось замаскировать это сходство. Снизу корпус оброс мхом и даже как будто окаменевшими ракушками, словно корабль первую половину вечности лежал на дне моря. И я не удивлюсь, если так оно и было. Потом, очевидно, морское дно поднялось, образовав скальную возвышенность. Потом выросли джунгли. Во впадины на корпусе ветер нанес слой почвы и там проросли деревца. Но для опытного взгляда ничего не стоило отбросить этот камуфляж времени и представить корабль таким, каким он сошел со стапелей.

   Заинтригованные, мы очистили люк от густой растительности, пролезли внутрь корабля, зажгли фонари и начали его обследование. При помощи лома, прихваченного нами с собой, и накоротко замкнутых проводов, мы открыли внутреннюю переборку малой шлюзовой камеры - энергия в звездолете еще теплилась! Чем дальше вглубь мы продвигались, тем больше убеждались в совершенно нелепом, диком факте, что это не просто корабль, похожий на наш, - это был НАШ корабль!

   Вы в праве подумать, что мы сошли с ума... но что бы вы сказали, когда, открыв дверь одной из кают, очень похожей на вашу, вдруг обнаруживаете, что эта каюта именно ВАША!

   Видите ли, у себя над койкой я повесил на стену фотопортрет Мадонны... Ну, знаете, той еще Мадонны - не святой, а, скорее, распутной... американской певички... Так вот, над "скелетом" полуразрушенного ложа, на почерневшей, обезображенной временем стене, висело то, что некогда было портретом Мадонны. Только благодаря стойкому к распаду целлофану, свисавшему лохмотьями, сморщенными, как усохшая человеческая кожа, - сохранились кое-какие фрагменты изображения вперемежку с белыми пятнами окаменевшего клея. На полу, возле боковой переборки, где я собственноручно прибил деревянную полку, лежала беловато-рыжая труха, но дырки в стене от шурупов остались, хотя были забиты пылью и ржавчиной. На багажной полке я обнаружил целую гору пустых пластиковых емкостей из под "йогурта". Эту свалку любил устраивать Алик Мучников по своей лености. От прикосновения руки стаканчики, покрытые изнутри патиной вековой плесени, разлетались белой пылью.

   Мы прошли пустыми коридорами корабля. Мертвая тишина его замкнутого мира нарушалась только звуками наших шагов. Главный вход оказался наглухо задраенным. Маленький экранчик наружного наблюдения был разбит, внизу под трубами лежала вполне земного вида монтировка, какую обычно имеют при себе все шофера. Алик тронул ее носком ботинка, и она осела рыжими хлопьями. Ошеломленные открытиями, мы пошли дальше.

   Под нашими каблуками хрустело стекло или гулко отзывался металл, сумевший противостоять коррозии, а там где горели тусклые светильники, встречались островки мха. Он покрывал стены и пол рваными пятнами. Идти по этим мягко пружинящим островкам было противно, словно ступаешь по распластанной, вдавленной в пол падали. Мы чувствовали себя пленниками склепа, но воздух, надо признаться, там был легок и сух. Только витал в нем некий запах. Может быть, так пахнет вековая пыль. А может, это был запах остановившегося времени?.."

  

   Я слушаю летчика, повествование которого из суховатого отчета постепенно все явственнее приобретает художественную выразительность, и думаю: может быть, передо мной сидит будущий Экзюпери, во всяком случае, его повествование не лишено некоторой мрачной поэтичности. Я легко представляю себе сумрачную, зыбкую атмосферу затаенного страха этого заповедника одиночества и забвения, куда не имеет доступа ни солнце с его горячими лучами, ни лесные обитатели с их стрекотом и суетней. Легко, потому что с нечто подобным уже сталкивался в жизни. Однажды, впечатлительным подростком гуляя по берегу Камы, наткнулся на пустынном пляже вытащенное и брошенное речное судно. Я заглянул в проржавевший иллюминатор и увидел холодный мрак безнадежного запустения внутри, железные ребра шпангоутов, похожие на скелет доисторического исполина, и еще я ощутил непередаваемо жуткое чувство: на миг представилось, что корабль этот лежит на дне моря под гнетом чудовищного давления миллионов тонн воды, в кромешной тьме. Я с холодком в позвоночнике отпрянул от иллюминатора, убежал в ясный, успокоительно-солнечный день.

   Кажется, я на минуту утерял нить рассказа, и потому спешу вернуться в реальный мир. Между тем летчик говорит об обнаруженном ими некрополе:

  

   "...это был саркофаг из белого мрамора. Разорвав паутину и стряхнув толстый слой пыли, мы обнаружили на верхней крышке квадратное окно, закрытое толстым прозрачным камнем, наподобие горного хрусталя. Сквозь это окно было видно, что внутри лежит мумия человекоподобного существа, завернутое в белую материю, очевидно, пропитанную каким-то составом. Открытым и доступным для обозрения оставалось только лицо. Впрочем, от лица там мало что сохранилось, скорее это был череп, туго обтянутый сухой окаменевшей кожей, темно-коричневого, почти черного цвета. Морщинисты веки закрывали мертвые глаза, глубоко спрятанных на дне глазных впадин. Сохранившийся маленький рот с веером застывших морщин тоже углубился в череп, словно был втянут последним вздохом умершего.

   Стенки саркофага украшал резной растительный орнамент. Со стороны ног усопшего, на торцовой плоскости выделялась прямоугольная рамочка, внутри которой была выбита надпись, составленная из непонятных букв, похожих на руны. Я в этом деле не знаток, но запомнил их хорошо..."

   Летчик ломает веточку с куста, под которым сидит, чертит на земле надпись, после чего старательно обводит ее рамочкой, очевидно, подражая увиденной.

  

  

  

   - "Хумет", - читаю я машинально. - Это действительно, руны.

   - Вы умеете их читать? - удивляется летчик.

   - Видите ли, в свое время я работал художником-оформителем. Знание различных шрифтов - неотъемлемая часть моей профессии. Ради интереса я выучил и рунический алфавит. Я могу прочесть надпись, но не перевести ее. Но в данном случае перевод не требуется - это имя собственное.

   - Хумет, - медленно произносит летчик, и в голосе его звучат нотки благоговения и страха. - Да, вы знаете, пожалуй, это был он... Это его высохшие останки лежали в саркофаге - руку могу дать на отсечение!

   - Никогда не давайте членовредительные клятвы, - ворчу я полушутя, полусерьезно и интересуюсь: - Вы пытались вскрыть саркофаг? Кстати, где вы его обнаружили?

   - Так ведь я уже сказал - на последнем, самом верхнем уровне... а чтобы вскрывать - нет, Боже упаси! - Летчик загораживается ладонями от воображаемой опасности, потом, опустив голову, шепчет: - Честно сказать, и без этого-то нас охватил безотчетный мистический ужас. Мы драпанули оттуда, как нашкодившие пацаны.

   Тут летчик как будто просыпается и почти кричит:

   - Нет! Но это же совершенно невозможно! Ведь Хумет самолично провожал нас в полет, и было это полтора-два часа назад! Вы что-нибудь понимаете?

   - Конечно, - авторитетно заявляю я и улыбаюсь, - типичный случай раздвоения личности.

   - Вы меня извините, но, по-моему, сейчас не до шуток, - хмурится летчик Петров, нервно запускает пятерню в распавшиеся волосы, сжимает ладонь в кулак, словно хочет сорвать с себя скальп.

   - Дорогой мой, шутке всегда должно быть место. Помните: излишняя серьезность сгубила большевиков.

   - Вы мне не верите? - в красивых серых глазах Петрова отражается досада. - Хотите, утром слетаем вдвоем туда, и я вам все покажу?.. И саркофаг и мумию, и корабль...

   - Спасибо, не надо. У меня своих забот хватает... А вы, по прибытии на базу, доложите все обстоятельства самому Хумету... его живой ипостаси, так сказать. Поскольку дело касается личности Магистрата, то ему и решать эту проблему.

   - Хорошо, я последую вашему совету, - Петров встает и протягивает руку для прощания.

   - Вы останетесь с нами до утра или?..

   - Или... Не вижу причин здесь задерживаться.

   - Разве ночной полет не опасен?

   - Только не для современной авиации, - сверкает зубами Петров в наступившей темноте.

   - Ну что ж, не смею вас задерживать. Да... обратитесь к подъесаулу Бубнову, моему заму: у нас имеется раненый, его необходимо эвакуировать на базу. И еще... простите, что дергаю вас...

   - Да-да, слушаю вас, - летчик Петров - само терпение.

   - Впрочем... - я мучительно задумываюсь: отослать мне Владлену на базу или оставить?.. Ненавижу принимать жизненно важные решения, находясь в цейтноте. Наконец, я выдавливаю из себя нерешительное: - Это все. Я тут прикидывал: не забыл ли чего важного... Кажется, не забыл. Счастливого полета!

   - И вам счастливо дойти! Если что, сообщите - вмиг прилетим на подмогу. Обещаю, больше накладок не случится. Тот передатчик мы вырубили... Там, оказывается, таракан залез в аппаратуру и замкнул контакты...

   Летчик Петров салютует рукой и уходит к вертолетам, где опять собралось много народа. Петров идет легкой походкой - прямой, стройный, целеустремленный.

   Интересно знать, от какого недуга загибался этот с виду здоровый молодец?.. и его друзья, эти Алик и Николай - ребята хоть и не первой молодости, но мужчины в самом соку...

   Петрову и его товарищам повезло больше, их спасли джентри. Для еще одного эксперимента. Хотелось бы знать, какого?

   Я хорошо сыграл свою роль. Пусть уж лучше прямодушный, бесхитростный летчик Петров думает обо мне как о нелюбопытном чинуше, чем позволить ему тревожить людей, поднимать волну мистической истерии. Да, теперь я большой чин, а это значит, прежде всего - ответственность и осторожность. Разумеется, я поверил ему. Что-что, а надпись он выдумать не мог. По-моему, этот феномен того же порядка, что и наш фантастический полет, и связан он с перемещением во времени. Я чувствую: разгадка парадокса раздвоения Хумета и нашего небесного ковчега уже на подходе к моему сознанию. Просто у меня пока нет времени все хорошенько продумать. Но я уверен, что, посовещавшись с учеными, мы расколем этот орешек.

   Я лежу, закутавшись в спальник, придавив боком суперконтинент Пангею, и...

  

  

  

  

  

  

   Глава двадцать четвертая

  

   ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ

  

  

  

   Вы не можете себе с достаточной силой

   представить жажду авторитета и

   внутреннюю беспочвенность людей

  

   З. Фрейд.

  

  

  

   Раннее утро. Розовый рассвет. Солнце золотит верхушки могучих деревьев, а внизу, у подошвы Лысой горы, как мы нарекли место своей ночевки, стоит сумрак. Там клубится туман, отчего котловина напоминает огромную чашку остывающего чая. Картина, представшая моим глазам, напоминает полотно художника Шишкина "Утро в сосновом бору". Только медведиха с медвежатами отсутствуют да вместо вековых сосен - вековые, а может быть, и тысячелетние лепидодендроны. Какая мощь! Какое величие! Сейчас бы сюда этюдник, да запечатлеть бы эту красоту, пока не срубили ее под корень.

   Созерцание красоты облагораживает человека, помогает ему возвыситься над животным царством. Я сижу, подогнув ноги на восточный манер. Асана. Будда под сенью дерева пипала, священного фикуса - fikus religiosa. Впитываю в себя бодрящую, просветляющую ауру древнего леса. Ту самую могучую силу, что дарит жизнь миллионам особей, в нем обитающих. Они уже проснулись, они уже стрекочут, посвистывают, копошатся - все эти, как их называет Иван Карлович, "ортоптеры" - прямокрылые: саранча, кобылки, кузнечики. И тараканы. Усатые. Тараканиусы. Тараканы вы мои, таракашечки - вездесущие козявки и букашечки... Почти как у Чуковского получилось.

  

   Рядом со мной качнулась широкая ветвь папоротника, моя ладонь накрывает кобуру, которую я сейчас никогда не снимаю и которая, кажется, приросла ко мне. Но это всего лишь доктор Лебедев. Скромно улыбается, подсаживается рядом.

   Доктор Лебедев, Михаил Федорович - невысокий, аккуратно одетый человек с серьезным выражением на молодом лице. Лебедев всегда казался мне несколько замкнутым мягких манер человеком с приятным тихим голосом. У меня сложилось о нем такое впечатление, что если бы ему случилось попасть в критическую ситуацию, при которой обычно кричат: "Помогите!", он бы произнес ровным голосом: "Пожалуйста, сделайте милость, помогите".

   Михаил Федорович молчалив и скромен. Любимой его фразой, относящейся к своей персоне, была: "Да нет, все нормально", сопровождаемая доброй улыбкой. Иногда мне казалось - получи Лебедев ужасное ранение (тьфу-тьфу-тьфу!), он все с той же улыбкой скажет о своем самочувствии: "Да нет, все нормально". И умрет.

   - Что, тоже не спится?.. - нарушаю я молчание.

   - Все равно сейчас побудка прозвучит... Георгий Николаевич, вы мои лекарства принимаете?

   - Какие лекарства?.. а да-да, конечно, принимаю... только сейчас не помню, куда я их сунул...

   - Напрасно вы так беспечны к своему здоровью, с бойцов требуете, а сами... Не забывайте: ваш организм не кондиционирован к здешним условиям.

   - Послушайте, доктор, а вы-то, как оказались в этой компании?

   - Вы же сами меня выбрали...

   - Нет, я про другое... Я имею в виду критерий отбора, используемый джентри...

   - Кто такие джентри? - доктор смотрит на меня ясными глазами.

   - Те, кто привезли нас... Сюда, на чужую планету, попали люди, неизлечимо болевшие на Земле и спасенные джентри.

   - Я болел СПИДом.

   Я, наверное, слишком резко отшатнулся от него, так, что Лебедев рассмеялся:

   - Заразился я... нет-нет, не подумайте дурного... заразился нетривиально... Оперировал инфицированного больного, палец левой руки попал под скальпель... Спонтанный горловой спазм, проще говоря, икнул. С чего, почему? Непонятно. Хотя в практике чего только не случается... Раз профессора Киселева - знаменитейший был хирург! - в начале его практики, за минуту до начала ответственной операции вдруг пробрал понос. Да такой, знаете ли, крутой... то есть наоборот, жидкий... да... В общем, всякое бывает.

   - Тоскуете по Родине?

   - Сердцем - да, разумом - нет.

   - Поясните, будьте любезны.

   - Ну, разве можно тосковать по ребенку, который еще не родился.

   - В каком смысле?

   - Я все знаю. Мы находимся на Земле, в ее ранний период...

   - Вот как! Кто же это вам проболтался?

   - Никто не проболтался. Я умею наблюдать и делать соответствующие выводы. Как говорится, sapienti sat - разумному достаточно.

   - Ну что ж, мой дорогой доктор Ватсон, тогда, может быть, вы решите еще одну загадку.

   И я рассказываю Лебедеву то, что узнал от летчика Петрова. Минуту другую он переваривает услышанное. Потом начинает зачем-то расшнуровывать ботинок. Наконец, выдернув шнурок из дырочек, доктор растягивает его в длину и говорит:

   - Вот условная стрела времени. Оно течет, условно, от моей левой руки к правой. На одном конце находится начало нашего мира, на другом - его конец. А теперь мы соединим оба конца, что получится?

   - Кольцо, - отвечаю я, глядя, как в аккуратных руках доктора шнурок от его ботинка превращается в отвислое, неровное кольцо.

   - Совершенно верно. И это кольцо можно назвать петлей времени. Что из сего следует? - спрашивает доктор и, не дожидаясь моего ответа, который я уже готов был произнести, резюмирует: - Перенесясь в прошлое, где нам суждено жить и, по-видимому, умереть... мы через миллионы лет вновь родимся... и даже не вновь - вот он парадокс! - а просто родимся, проживем какую-то часть жизни в двадцатом веке, и даже увидим зарю двадцать первого, потом перенесемся сюда, скончаемся здесь, чтобы через миллионы лет... ну, и так далее. Это и называется петлей времени.

   - Дорогой доктор, откуда такие познания в столь далекой от медицины области?

   - Был у меня товарищ, настоящий друг, не то что некоторые... Миша Шилоносов, физик-теоретик, умнейший парень. Специализировался по коллапсирующим звездам, то есть черным дырам, с их чудовищной гравитацией и временными аномалиями. Мы с ним часто дискутировали на тему времени... Позже он ударился в религию, вступил в какую-то секту. Потом он с единомышленниками собрался ехать не то в Тибет, не то в Гималаи - искать Великих Махатм. Уехали они, да так и пропали с концами...

   - Н-да... все это весьма печально... - сочувствую я доктору.

  

   С минуту мы молча созерцаем, как испаряется туман под лучами солнца, восходящего над лесом. Ультрамариновые краски теней становятся прозрачней и мягче.

   - А можно ли ее разорвать, эту пресловутую петлю времени? - возвращаюсь я к интересующей меня проблеме.

   - Можно, если отменить принятое вами решение, лететь сюда.

   - Как же я его отменю? Ведь я уже принял решение...

   - Значить, невозможно, - выносит жестокий приговор доктор.

   - Послушайте, но разве не могу я в один из циклов сказать сам себе: "А ну это все на х-х-хрен! И не поеду.

   - Видите ли, Георгий Николаевич, вы никак не поймете простой истины, что нет никаких циклов! Все, что ни происходит в мире - происходит ОДИН РАЗ! Раз и навсегда. В этом и заключается величайший этический смысл Вселенной. Принимая решение, мы пишем на скрижалях истории, а скрижали эти потому и называются скрижалями, что решения наши бесповоротны, но в этом их, наших решениях, ценность и смысл.

   - А как же насчет "раздвоения" Хумета?

   - Тут налицо так называемый "археологический парадокс". Хотя ничего парадоксального в этом, в сущности, нет. Представьте, что вы археолог... Делаете раскоп и вдруг обнаруживаете собственный скелет!? Метод Герасимова позволяет восстанавливать облик по черепу...

   - Да, я об этом знаю.

   - Прекрасно. Так вот, когда мы, к сожалению, умрем, нас похоронят здесь... и когда наши кости превратятся в прах или, скажем, отпечатаются в камне, мы, живущие в ХХ веке, теоретически рассуждая, можем обнаружить свой же каменный портрет, свои останки. Повторяю, это всего лишь условные теоретические построения. Конечно же, от наших костей не останется даже пыли.

   Теперь с Хуметом разберемся. В эту эпоху почвенный слой еще только нарождается. В основном здесь еще наблюдается открытый базальт с растущими на нем мхами. Лес, конечно, дает перегной в изобилии, но все равно недостаточно его, чтобы говорить о настоящей почве. Тут даже еще трава не растет, ей просто не на чем расти. Очевидно, Хумет через много лет, когда состарится, подобно капитану Немо решит умереть на своем корабле. И чтобы мы не возводили вокруг его могилы мавзолеи, решит унестись в еще более далекое прошлое Земли. Но поскольку почва еще как следует не народилась, корабль его был обнаружен голеньким, укутанным только стволами папоротникообразных.

   - Не очень-то он маскировался. Улетел бы куда-нибудь подальше, на другую сторону Земли... или в космос...

   - Возможно, он не дотянул... В общем, что сейчас об этом говорить.

   - Тогда, - говорю я, необыкновенно воодушевляясь, - раз уж мы с вами занялись бодрящей утренней гимнастикой мозгов, не рассмотреть ли нам один заманчивый вариант...

   Я беру у доктора шнурок, расстилаю его на лишенном травы базальте, и начинаю тянуть концы шнурка в разные стороны. Петля затягивается, уменьшаясь, а концы увеличиваются. "Стрела" времени опять постепенно принимает первоначальный, прямой вид, имея лишь небольшое колечко в середине.

   - Если мы, - говорю я, испытывающе глядя в глаза доктора, - вы, я и еще кое-кто - ЗАХВАТИМ корабль джентри, сумеем разобраться в управлении им и прилетим на Землю в исходную точку...

   - Хм... - мычит доктор, вовсе не интеллигентно грызя ногти.

   - ...у нас есть шанс отговорить самих себя от полета, и петля времени разорвется!

   - Представляю, - усмехается Лебедев, - как вы, под условным номером 2, уговариваете себя, под номером 1. Шизофрения в натуральном виде. Но мысль дельная.

   Я расплываюсь в самодовольной улыбке. Однако ж доктор быстро охлаждает мой пыл:

   - А вы не пробовали сунуть металлический стержень, например лом, в шестеренки работающего механизма?

   Отчетливо вижу содрогающийся механизм под названием "UNIVERSUM", точно бьющийся в лихорадке паралитик, снопы летящих искр и, кажется, даже слышу надсадный вой, жуткий скрежет и треск ломающихся шестерней... Действительно, никто не знает, что случится со Вселенной, если попытаться изменить изначальное течение событий.

   - Я бы вернулся в эту точку, - Лебедев указывает пальцем на воображаемую точку, расположенную на уже прямом участке шнурка сразу после петли. - Таким образом, мы вернемся сразу после того, как наши первые номера улетят в прошлое. Чтобы не встречаться и не создавать запутанных ситуаций, чреватых всякого рода парадоксами.

   - Точно, - киваю я, - Те, значит, улетят, а мы вернемся... На следующий день. Как ни в чем не бывало. Лично мне не хотелось бы лишаться приобретенного здесь опыта и впечатлений. Потом будем вспоминать: хорошая была экскурсия!

   - Да, впечатлений здесь изобилие... - Доктор усиленно размышляет. - Вот какой мы делаем вывод: петля времени не замкнута до тех пор, пока мы живы... Если мы здесь погибнем, она замкнется окончательно.

   - Для каждого в отдельности, - проясняю я вопрос.

   - Разумеется... - кивает умный доктор Лебедев. - Но, возможно, я огорчу вас. Корабль Хумета обнаружен в непригодном для полетов состоянии. Судя по вашему рассказу - это просто груда металлолома, где лишь в каких-то там местах еще теплится жизнь, за счет долговечности бортовой энергетики. Очевидно, что эту гробницу - в прямом и переносном смыслах - в воздух не поднять. А, кроме того... раз корабль покоится здесь, то значит, вы НЕ СМОГЛИ ЗАХВАТИТЬ КОРАБЛЬ! И, возможно, даже ПОГИБЛИ при попытке захватить его. Так стоит ли испытывать судьбу?

   - Значит, вы решительно отказываетесь от моего плана - захватить корабль?

   - Видите ли... даже не знаю, как вам и сказать, чтобы не обидеть вас... В день принятия Конституции, нашей Конституции, мы все присягнули на верность новой родине и лично Его Высокопревосходительству Магистрату Хумету.

   Словно зябкий ветер проникает под расстегнутую рубаху. Я поставил не на ту лошадку. Мысленно рву бесполезные билеты.

   - Позвольте узнать, доктор: что вы чувствовали, когда там, на Земле, ну, на той еще Земле, подали сигнал к сбору?

   - Абсолютно ничего не чувствовал. Это были обычные сборы в дальнюю дорогу. Ничем не отличавшиеся от поездки, скажем, в Москву. Если вы полагаете, что меня гнала какая-то сверхъестественная сила, уверяю вас, вы ошибаетесь.

   - Но вы могли остаться дома? Разве вам совершенно нечего было терять?

   - А зачем я должен был остаться? Родители мои умерли давно. Жена моя... ушла к другому еще ДО ТОГО... Когда я заболел - все друзья от меня отвернулись, с работы пришлось уволиться... Положение мое было пиковое, и тут на глаза попалось объявление...

   - Объявление? - усмехаюсь я и приблизительно цитирую из "Аэлиты": "Инженер Лось такого-то числа собирается лететь на планету Марс, требуется попутчик, обращаться в подворотню такую-то".

   - Именно так я и воспринял это объявление - как бред сумасшедшего или розыгрыш, или хитро спланированный обман. А потом подумал: что я теряю? Заложил квартиру этой фирме в обмен на билет и... Да что там говорить! Я ХОТЕЛ поехать, и я поехал, не спеша, в трамвае, денег на такси у меня не было. А трамвай ходит как раз до Айкунайса, там пешочком еще километра четыре. Вот и все. Сюда я прибыл добровольно, и вовсе не намерен возвращаться назад. И считаю своим долгом поставить вас в известность, что планы ваши, относительно захвата корабля, с точки зрения действующего нового закона - преступны. Я не могу нарушить Закон. Поэтому, не только обсуждать, но и умалчивать о готовящемся заговоре считаю преступлением.

   - Да успокойтесь, дорогой вы мой... никаких заговоров не существуют. Что ж, и потеоретизировать нельзя? А, кроме того, я лично Хумету не присягал, так что никакого предательства не совершил.

   - Быть того не может, - не верит доктор, - как же вас могли назначить на столь высокую должность без присяги?..

   - Хотите верьте, хотите нет. Я всегда был свободным и не собираюсь присягать никакому автократу. Еще в Евангелие сказано: "не сотвори себе кумира" и "не клянись". Вот я и стараюсь придерживаться этим принципам.

   - Ну что ж, по-видимому, вы Ему зачем-то нужны... Вы опасный человек. С вами лучше дружить, чем воевать... Простите, я должен идти.

  

   Лебедев возвращается в лагерь. Честный, лояльный гражданин нового общества. А я, подлый предатель, чужак до мозга костей, смотрю ему в спину, в такое беззащитное пространство между лопатками, и рука моя лежит на рукоятке "макара".

   Да нет, все верно. Он прав, а я нет. Представьте, что вы, мило беседуя с хорошим человеком, вдруг предлагаете ему совершить какую-нибудь гадость. Например, обокрасть его отца. Понятно, что вам плюнут в рожу. Очень часто мы, без всякого на то основания, проецируем свой образ мыслей на других людей, полагая, будто они такие же, как и мы. А они другие! Что ж, в таком случае опереться мне решительно не на кого.

   Меня охватывает ужасная тоска. И я вою мысленно: "Какие, к черту, тут могут быть захваты?! Я что, Стивен Сигал какой-нибудь? Это он и драться мастак, и с электроникой на "ты". А что могу я? Я даже не знаю, с какой стороны к компьютеру подходят. И вообще, какого еще мне рожна надо? - сдавливаю я горло оппозиционеру в себе так, что он хрипит. - Не о тишине ли и спокойствии ты мечтал?.. Вот закончу поход, сооружу избушку, женюсь... если Владлена согласится... Заведем детей и будем жить в сени лепидодендронов. Красота! Будем растить детей, капусту и картошку выращивать, на охоту ходить, на рыбалку. И писать пейзажи. Как говорил небезызвестный Абдула: "Хороший дом, хорошая жена, что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?"... За что, собственно, погиб Верещагин? Защищая то, чего уже не было. Ну, допустим, погиб он за Державу... Но где моя Держава? У меня ничего нет. Все мое здесь".

   - Это рай! - ору я во всю глотку.

   "Ай-ай-ай!!!" - многоголосо откликается лес.

   - Это край!

   "Рай-рай-рай!" - соглашается лес.

   Прибегает, сломя голову, весь растерзанный какой-то, подъесаул Бубнов.

   - Что случилось, господин Походный Старшина?! Нападение?.. - ревет он жутким басом, выкатывая глаза так, что они того и гляди выпадут из гнезд и повиснут на кончиках воспаленных нервов.

   - Слушай, Костя, - говорю я тихим голосом, - что у нас сегодня на завтрак?

   - Сейчас узнаем... - улыбка топором рассекает его лицо, глаза втягиваются в орбиты.

   - Да, ладно, бог с ним, с завтраком... - машу я рукой, и, по-приятельски обняв его за плечо, спрашиваю: - Скажи-ка мне, Константин Васильевич... Ты присягал на верность Магистрату Хумету?

   - Так точно, - отвечает он, чувствуя себя под моей ладонью ужасно неловко, примерно, как гимназистка Рая, прижатая кем-то в темном сарае.

   - И умрешь за дело Хумета?

   В глазах подъесаула сверкает однозначный ответ: "Что за вопрос? Обидно право...", в слух же он выстреливает однообразное "так точно!"

   - Молодец, - хвалю его я и отпускаю.

  

  

   Сегодняшний день был поистине черным для меня и для всех нас. Мало того, что я разуверился в докторе Лебедеве, а вслед за ним и во всех остальных, так судьбе угодно было нанести мне еще один удар. Мало ей показалось тех жертв, которые я принес, решив отказаться от попытки возвращения домой, так она, судьба моя, повелела срубить под корень робкие мои мечты о семейной идиллии. В полдень, в жаркий полдень, в проклятый полдень мы попали в ужасную переделку и сразу потеряли троих человек. Отряд потерял двух бойцов, а лично я - Владлену.

   Но все по порядку.

   После завтрака мы в походном порядке спускаемся с Лысой горы и входим в низину. По данным, полученным от летчиков, мы знали, что примерно через 10 километров повстречаем водопад. Его заметил с воздуха Алик Мучников и, согласно праву первооткрывателя, дал ему название "Волосы русалки". Как мне показалось, название не очень удачное. В народе принято считать, что русалки водятся в тихих заводях, с кувшинками, лилиями, а тут водопад... Впрочем, с высоты водопад и впрямь кажется прядями волос.

   С возвышенности, расположенной на востоке, приходит безымянная река, петляет по джунглям, потом обрушивает свои воды с двухсотметровой высоты. Здесь кончается возвышенность и река делает свой последний поворот и уже далее спокойно течет на юг, чтобы, очевидно, впасть в огромное, как море, озеро, к которому мы направляемся. Куда же ей еще впадать?

   Как я уже сказал, от точки водопада река течет на юг почти параллельно нашему маршруту. Что очень важно, ни разу его не пересекая. Значит, нам не придется переправляться через реку, а впоследствии - строить мосты через нее.

   Мы идем окрыленные мечтой - пополнить запасы воды и вымыться, наконец, по-человечески, ибо дольше терпеть на теле накопившуюся грязь не было никаких сил. Уже слышен был шум водопада, веселые каскады плеска. Воды! Воды, воды хотелось нам, чистой, холодной, хрустальной чистоты!

   И тут мы вляпываемся в переделку. Трое бойцов из головной части колонны проваливаются под землю, вернее, относительно твердый, слежавшийся песчаник. Одного мы успеваем вытащить почти сразу. "Дайте руку!", - орет он, судорожно цепляясь за край ямы. Двое казаков выдергивают его - за руку, за шкирку - на поверхность. Оставшиеся двое истошно вопят. Их уже не видно под сучьями и ветками, под осыпавшейся трухой, которая шевелится, вздымается, разлетается прочь и оттуда, из ямы выскакивают рыжего цвета твари размером с собаку, с жуткими челюстями, с какими-то трясущимися антеннами на головах. Муравьи! Только громадные!

   - Цепью! Отходим! - орет подъесаул. - Оружие - к бою! Огонь!

   Залп грохочет вразнобой. Каждое попадание несет супермуравью смерть. Удачное попадание разносит их в клочья. Оставшиеся в живых шестилапые твари, разбегаются по сторонам, исчезают за деревьями. Мы приостанавливаем отступление, готовые броситься на выручку бойцов, попавших в ловушку. Если, конечно, они живы...

   На смену уничтоженным врагам из-под земли выскакивает новая партия, совсем уж чудовищного вида. Раза в два крупнее предыдущих. Голова как медный котел, челюсти совсем иной конструкции. Понятно: первые были простыми рабочими муравьями с челюстями, приспособленными в основном для хватания. Эти же чудища наделены были орудиями, исключительно предназначенными для убийства. На то они и солдаты. Узкая специализация.

   Муравьи-солдаты, нацелив на нас свои жуткие саблевидные челюсти, понеслись в атаку. Я отдаю приказ всем гражданским отходить назад, уносить отсюда ноги, что есть духу. Казаки прикрывают отход. Припав на колено, я бью из "макара" по рыжим бестиям, стараясь попасть в голову, благо она большая. В рогатую башку, между антеннами, в широкий лоб, между крошечных, широко расставленных глаз всаживаю я пуля за пулей, пока не кончается обойма. Левый фланг отходит, на ходу меняя опустошенные рожки, правое крыло цепи ведет огонь короткими прицельными очередями. Паническое настроение витает в воздухе вместе с пороховым дымом, но в целом ситуация еще не вышла из-под контроля. Казаки слушаются командиров и четко выполняют приказы. Трусливого бегства пока не наблюдается. Мы отступаем, но за каждый отданный нами метр земли, мы берем с врага очень большую плату.

   Сменив обойму, передергиваю затвор, ищу глазами врага. Долго искать не приходится - трое прут на меня, проламываясь сквозь папоротниковый подлесок, щелкая саблями-челюстями. Тупая, наклоненная по-бычьи голова, стреляю навскидку, потому что близко и промахнуться невозможно. "Медный котел" с антеннами раскалывается, расплескивая по сторонам свое содержимое, отвратного вида и запаха. Членистые ноги подламываются, муравьиный солдат, перевернувшись, падает. "Сабли" вонзаются в грунт возле моей ноги. Еще бы немного и... Бдах! Бдах! - стреляю я по другим солдатам и "делаю ноги", наседают, суки.

   - Быстрее сюда! - машет мне вахмистр. Кривой оглоблей он торчит в папоротниках с группой казаков, готовых стрелять, но я мешаю им. Прыгаю в сторону, за дерево, проламываюсь через кусты рододендронового молодняка. Всю морду исцарапываю. Отделение тотчас вступает в бой. Грохочут автоматные очереди, в промежутках между которых слышны отборные матюки казаков.

   - Святой Георгий, помоги нам! - молю я своего божественного покровителя. И божественный воин Георгий творит чудо. Преследователи оставляют поле боя за нами, отступают. О нет, они не испугались. Насекомые-воины не ведают страха, возможно, у них даже инстинкт самосохранения специально подавлен. Причина их отступления объясняется просто: они выполнили свою задачу - прогнали врага прочь со своей территории. Других задач у них пока нет. Вот если бы это была война, тогда другое дело. Интересно мне знать, кто и каким образом подает сигнал ко всеобщей мобилизации муравейника?

   Кстати, о муравейнике. Где он? Находится ли он под землей или на поверхности? Что-то не видно нигде "пирамид Хеопса", ведь именно таких габаритов должен быть здешний муравьиный домик. Если исходить из размеров отдельного муравья. Как бы нам не нарваться на него. На домик их, а не на муравья. С отдельно взятым муравьем мы разберемся, а вот с их мощной армией вряд ли.

  

   Мы трубим сбор. С нетерпением я жду, когда мы все построимся и сосчитаем друг друга. Галдеж и всеобщее возбуждение. Подтягиваются казаки, прикрывавшие отход основных сил. Возвращаются спецы. Из казачьего отряда отсутствуют двое: Геннадий Целоусов и Куприянов Виктор. Высказываются слова сочувствия и досады. Подъесаул ужасно огорчен тем, что потеряны почему-то самые сильные ребята. Я не берусь судить его за такую антигуманную арифметику. Он мыслит другими категориями. Наивысшая боеспособность отряда - вот что для него главное.

   Тут я обнаруживаю отсутствие Владлены. Из-за деревьев показывается Бельтюков в разорванной одежде, без рюкзака и без очков. Впрочем, очки его целы, достает их из кармана. Борода ученого всклокочена, но, в общем, он спокоен, только тяжело дышит. Я с надеждой гляжу в зеленое пространство между деревьями, надеясь увидеть знакомую, и ставшую уже родной, фигуру единственной нашей женщины в отряде. "Владлена!" - ору я, а вслед за мной остальные.

   - Кто ее видел последним? - спрашиваю я у казаков и спецов.

   Выясняется, что ни те, ни другие не могут сказать по этому поводу ничего путного.

   Я сам-то ничего не могу вспомнить. Вроде, всю дорогу она была рядом... Какой же я никудышный! Мне хочется себя высечь за ротозейство.

   Разделившись на группы, казаки выступают на поиски пропавшей женщины. Двоих посылаем разведать обстановку возле ямы. Там нас поджидает наибольшая опасность, и я иду с ними. Делаю я это больше из-за того, чтобы никто не смог меня упрекнуть, будто я побежал искать "свою бабу", а бойцов бросил умирать. Втроем - я, Фокин и рядовой Хамзин - крадемся, перебегаем от ствола к стволу, на открытых местах - переползаем, постепенно приближаемся к трагическому для нас месту. Мы выскакиваем на свою тропу, где шли недавно, уже видна яма, вернее, то, что от нее осталось. Пока мы воевали с муравьями-солдатами, рабочие муравьи заделывали прореху в своем туннеле. Теперь ясно, что мы провалились в их туннель, одну из подземных дорог, которых, кстати, много, как сообщает Фокин, и тянуться они могут на большие расстояния.

   - Но, в конечном счете, все они ведут в муравейник, - говорит Фокин, двигаясь рядом со мной с легкостью леопарда. Ни одна веточка не хрустнет у него под ногами. Словно он не человеческой породы, а кошачьей. Большая, сильная кошка. Наделенный знаниями о повадках животных, он автоматически становится руководителем нашего маленького отряда.

   Фокин делает знак остановиться, и мы замираем, выглядываем сквозь крылатые ветви папоротников. Сам зоолог почти не прячется.

   - У них слабое зрение, - кивает он в сторону суетящихся муравьев, работу которых охраняют часовые, муравьи-воины. - Главное для них запах. Они его воспринимают как трехмерный объект. Их мир состоит из предметов-запахов. Более того, запах для них может быть шершавым или гладким...

   - Чудно, - шепчет рядовой Хамзин и прижимает к себе крепче автомат.

   Вскоре муравьи скрываются под землей, в том числе и солдаты. Теперь рабочие особи изнутри заделывают пролом в потолке своего туннеля. Можно подходить, не опасаясь нападения. Если только сюда не прибежит какой-нибудь заблудший муравьишка, из тех, что разбежались по лесу. Поле боя убрано чисто. Всех убитых солдат-муравьев унесли в муравейник. Видно, поработала похоронная команда. И у них существует такая специализация. Есть в этом что-то человеческое. Хоронить павших героев. Значит, и нам, людям, не пристало бросать на поругание тела своих погибших воинов. Их надобно найти и придать земле по христианскому обычаю. К тому же, как заверяет зоолог Фокин, есть некоторая вероятность того, что пропавшие могут быть живы. Муравьи не всегда убивают на месте свою жертву, иногда они берут пленных. Правда это делается при набегах на чужие муравейники. Свой же дом они защищают мужественно и безжалостны по отношению к врагу. Но коль скоро вероятность существует, пренебрегать ею мы не имеем права.

   - Я думаю, что мы должны попытаться проникнуть в муравейник, - говорит Фокин без интонаций.

   Я поддерживаю его предложение, хотя внутренне содрогаюсь.

   - Я - пас, - отвечает Хамзин, содрогаясь внешне. - Если только это дело добровольное...

   - Конечно добровольное, - говорит зоолог, - только я думал, что Куприянов был тебе другом. Нет?

   Пристыженный рядовой Хамзин сопит и не отвечает.

   - Ладно, это твое дело, - говорит Фокин казаку и обращается ко мне: - Вы разрешите дать ему поручение?

   Я поспешно соглашаюсь, и Фокин дает задание рядовому Хамзину: сгонять к товарищам, прочесывающим лес и попросить их, принести сюда трупы муравьев-солдат, какие будут найдены.

   У меня муторно на душе, меня страшит намерение добровольно спуститься туда, под землю, в это мрачное царство Аида, кишащее ужасными тварями. Под силу ли такие испытания человеческому рассудку? Может, под каким-нибудь предлогом отказаться? Я же руководитель похода. Они должны меня отговаривать от столь неразумного шага.

   Вот из леса вышли казаки, неся на плечах шесты с привязанными к ним останками муравьиных солдат. Они похожи на охотников, идущих с тяжелой добычей на плечах. Или мнится мне, что это похоронная команда... вот так же нас понесут, если будет что нести, если найдут...

   Погибших в бою с людьми супернасекомых складывают рядом с подземной дорогой, чей только что восстановленный свод мы опять намерены потревожить. Лапки у формика супер безвольно подломлены и вообще вид у них весьма плачевный, а какой еще вид может иметь павший в бою солдат? Они решительно ничем не похожи на людей, и все же чем-то они их напоминают. Есть в муравье, особенно соразмерного человеку, что-то гуманоидное. Будучи мертвыми, они уже не вызывали ужаса, более того, они вызывали у меня жалость. Мы потревожили их, мы убили их... Они тоже убили... возможно, убили, но ведь они НЕРАЗУМНЫ. Чувствую я, сойдутся скоро наши пути-дорожки: колонии формика супер и колонии хомо сапиенса. Это будет грандиозная битва.

   На мой невысказанный вопрос: "как идут поиски?", подхорунжий Лебедкин разводит руками, похожими на грабли: ищем, мол.

   Фокин наклоняется над убитым муравьем и начинает массировать конец его брюшка, словно корову доит.

   - У муравьев, - говорит зоолог, - много всевозможных желез, вырабатывающих феромоны - вещества, которые у них служат химическими средствами общения. Запахом они метят дорогу, запахом сообщают то-то и то-то, например, "я ранен". Все равно, как если бы мы повесили себе на шею табличку с надписью...

   На ладонь зоологу выдавилась уже начинающая густеть жидкость чайного цвета. Атлет Фокин секунду смотрит на нее, как непьющий человек на стакан водки, который надо непременно выпить, потом решительно мажет этой жидкостью себе лицо, руки, одежду.

   - В данном случае мы повесим на себя табличку со словами "Я - труп", - говорит он и дает нам указание. - Мажьтесь, мажьтесь, господа, да как следует.

   - Фу-у, гадость какая! - крутит носом Хамзин и, собравшись с духом, с брезгливой гримасой начинает пальцем проводить линии по лицу, словно индеец, наносящий боевую окраску. - Воняет, спасу нет. Лучше портянки в казарме нюхать, чем эту...

   Я тоже с омерзением выдавливаю из другого трупа его пахучий секрет и с омерзением наношу его на лицо, шею, волосы, грудь, одежду, открытые участки рук и ног. Не берусь в точности определить, чем пахнет этот лосьон смерти, но если примерно, то - смесь перебродившего мускуса с конским навозом и кое-какими эфирными добавками. Хорошо, что мы не успели пообедать. С полным желудком, такие запахи выдержать невозможно. А может, наоборот, меня так воротит оттого, что я голоден?

  

   Помню, как-то еще пацаном, сломался у нас мотор на катере. Всю ночь мы с папаней моим плыли, натянув на весла одеяло вместо паруса. Под утро подошли к поселку "Заозерье". Молочный туман стелился по реке, и вместе с туманом с берега, очевидно с фермы, доносился слабый, но весьма настойчивый запах навоза. У нас кончились продукты, я был голоден, и стало меня мутить. Мучился я тошнотой, пока мы не причалили к берегу, пока отец не сбегал в сельмаг и не купил свежий батон и банку тертых яблок. Я слопал полбатона и полбанки яблочного пюре - и тошноту как рукой сняло...

  

   Закрепив на голове и надвинув на глаза приборы ночного видения, мы были готовы. Ложимся ничком рядом с трупами муравьиных солдат, я делаю знак казакам.

   - Зовите похоронную команду, - гундосю я из-за того, что прибор сдавливает мне нос, и, повернув голову к Фокину, добавляю: - Только бы они не прочли на наших "табличках": "Я - замаскированный враг".

   - В этом случае, - отвечает зоолог, - будем притворяться насекомыми мирмикофилами, которых полно в муравейнике.

   - Лично я никогда ничего не имел против рыжих лесных муравьев, - отзываюсь я с наигранной веселостью, а сам думаю, почему же меня никто даже не попытался отговорить? Может, они рады случаю избавиться от меня? Но потом до меня, давно уже оштатившегося человека, все-таки доходит, что "так надо" и что если я вернусь живым, то получу почетное звание - "батяня-комбат", который, как известно, жопу не прячет за спины ребят.

   Лишние люди уходят в лес. Четверо казаков бросают на предполагаемый свод муравьиного туннеля по два огромных валуна, которые с треском обрушиваются под землю. Я вижу, как по накренившейся папоротниковой поляне убегают за деревья казаки, растворяются в зелени. И тогда я закрываю глаза.

  

  

  

  

  

   Глава двадцать пятая

  

   ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД

  

  

  

   Дальнейшее походит на жутковатый сон. Мы как будто попадаем в потусторонний, астральный мир. Стены тоннеля мягко светятся зеленоватым фосфоресцирующим светом, прибор ночного видения прекрасно справляется с кромешной тьмой подземного города. Гораздо более ярче светятся кошмарные тела подземных жителей. И не только светятся, но ужасно воняют чем-то нестерпимо кислым. Так и подмывает натянуть на себя противогаз, чтобы избавиться от этого запаха. Но приходится терпеть.

   Нас несут уже черт знает сколько времени, вернее, волокут. Так, что я спиной пересчитал все неровности их дороги. Я вижу, как тяжело им тащить мое тело, как подгибаются и заплетаются их лапки, тут гравитация не на их стороне. В большом мире муравей слаб и не может тягаться с животными с костным скелетом и мощными легкими. Крупные насекомые, с их несовершенной дыхательной системой, не способны делать тяжелую работу так же эффективно, они задыхаются, им не хватает кислорода. В борьбе за выживание насекомые гиганты обречены.

   Но пока их спасает коллективизм, их многочисленность, кастовая система и самодисциплина. Им бы еще добавить крупицу индивидуального разума, цены бы им не было. При всей кажущейся организованности, муравьи во многом бестолковы. Восемь особей волокут меня, судя по компасу, на юго-восток, а двое других почему-то пытаются тянуть меня в обратную сторону. Это еще ничего, можно выдержать, если напрячь мускулатуру. Теперь-то они приноровились, а сначала я чувствовал себя, как воз, который тянут лебедь, рак и щука. Довольно-таки с жесткими челюстями. Муравьи - существа без сущности. Они похожи на роботов.

   Моя команда роботов сворачивает в правый коридор, двое оппозиционеров делают попытку волочить мою ногу в прежнем направлении. Напрягаю мышца, трещит штанина, их челюсти соскальзывают, вырвав кусок материи. Наконец, эти два остолопа отвязываются от меня и убегают по другим делам. Синяки и ссадины мне обеспечены надолго. Но это еще ничего, по сравнению с тем, что я ожидал. Судя по наклону тоннеля, мы спускаемся в нижнюю часть муравьиного города. На этом участке дороги движение одностороннее, и потому нам никто не мешает быстро продвигаться. Меня несут вперед ногами, как и положено нести покойника. Изредка мне удается разглядеть, где и в каком состоянии находятся мои товарищи. Пока нас не разъединили, и это хорошо. Значит, нас несут в одно место. Скорее все, в один из их некрополей - подземное помещение, предназначенное для захоронения бренных останков обитателей города, по разным причинам отдавшим свои жизни за дело муравейника и ее царицы. Интересно, умирают ли муравьи от старости? Или их жизнь так опасна, а значит, коротка, что они все погибают либо в бою, либо на трудовом фронте?

   Ну вот, кажется, мы прибыли. Похоронная команда укладывает нас рядком и начинают заваливать камнями. К счастью для нас, погребальный обряд проводится довольно формально, не так основательно, как принято у людей. Иначе нас бы ничто не спасло от захоронения заживо. Поверх камней наваливают кучи сухих папоротниковых ветвей.

   Когда наступает могильная тишина, мы выжидаем какое-то время, после чего восстаем из праха, сами похожие на каких-то чудовищ.

   Стряхнув с себя погребальный хлам, мы осматриваем помещение. Оно довольно обширно, с низко нависающим потолком и, скорее всего естественного происхождения. Какое-нибудь карстовое образование. Вход, как и следовало ожидать, завален камнями, ветками растений и прочим мусором. Если отсюда не выберемся в ближайшие полчаса, то непременно задохнемся от недостатка кислорода. Поэтому мы действуем быстро. Мы идем вдоль лиственно-каменных холмиков, насыпанных весьма небрежно. Кое-где из могил торчат скрюченные лапы усопших рабочих муравьев и мощные, но уже нестрашные саблевидные челюсти солдат. Кое-где валяются даже отдельные части тела: высохшая, как бы мумифицированная нога, обломки усиков-антенн, а вот голова с обломанными челюстями и с дырками на месте глаз. "Бедняга Иорик! То бишь формик".

   Мы осмотрели около сотни захоронений, но останки свои ребят так и не обнаружили.

   - Может, они на другом кладбище?- говорит Фокин, приблизив свою голову, не похожую на человеческую, к моей, столь же обезображенную прибором ночного видения.

   Я даю знак проверить самый отдаленный угол захоронения. И тут мы делаем ужасное и вместе с тем радостное открытие. Мы находим бездыханное тело Геннадия Целоусова. Мы стряхиваем с него землю, обнажаем грудь. Она вся в крови, которую мы воспринимаем как зеленый свет. Яркими пятнами светятся рваные входные отверстия от слишком нам теперь знакомых орудий убийства. Фокин прикладывает чувствительные пальцы к сонной артерии казака и через несколько томительных мгновений, делает рукой обнадеживающий знак - есть пульс! Мы снимаем с головы "ночные глаза", зажигаем фонарики, достаем бинты из санпакета и делаем перевязку раненому. Я прикладываю к носу и рту пострадавшего кислородную маску и прикрепляю маленький баллончик с живительным газом к его телу. Кислорода хватит на сорок минут, чтобы оклематься и прийти в себя ему больше и не надо. А мы в это время должны разыскать Куприянова и постараться выйти на поверхность. Я совершенно не представляю, как это сделать, не столкнувшись с многочисленным населением муравейника. А это значит - бой, бессмысленный и беспощадный. Бессмысленный, потому что мы все погибнем. Фокин вгоняет шприц с каким-то лекарством в безвольную вену Геннадия Целоусова. Еще один укол он делает непосредственно в голову раненому. Я отворачиваюсь. Не переношу я этого натурализма.

  

   Рядовой Хамзин почти разобрал проход и теперь ведет наблюдение за муравьиной дорогой. Вдвоем с Фокиным мы перетаскиваем раненого к выходу, ближе к коридору, где чувствуется ток воздуха. На минуту оставляем приходящего в сознание Целоусава, сами бежим к проделанным Хамзиным амбразурам. Туннель пуст. Кладбище, оно и у муравьев кладбище - на отшибе.

   - Ну что, будем прорываться? - дребезжащим от волнения голосом спрашиваю я у Фокина. - Эвакуируем раненого, потом вернемся... вы как считаете?

   Фокин отрицательно мотает головой.

   - Раненному здесь ничто не угрожает, - говорит он тоже с одышкой, прилаживая к глазам прибор, - оставим его здесь и отправимся на поиски Куприянова, а там видно будет...

   Не дождавшись моего согласия, Фокин выбивает ногой земляную пробку и выползает в коридор. Делает знак Хамзину прикрыть его. Рядовой Хамзин, как и я, тушит фонарик, натягивает на лицо "ночные глаза", осматривает автомат, не попала ли земля в ответственные его части и берет под прицел муравьиную дорогу. Затвор он не передергивает, патрон давно уже в стволе. Я хотел уж было прокричать, чего он ждет? Но тут появляется пешеход, одинокий муравей. Он быстро семенит лапками, столь же проворно прощупывая усиками дорогу впереди себя. Химические знаки, оставленные его компатриотами, муравьиным языком говорили ему: "Правильной дорогой идешь, дорогой товарищ!" Все было привычно, все было как всегда. И вдруг нелепого вида и в нелепой позе предстает перед ним, мирным пешеходом, некое существо.

   Позже этот муравей будет "рассказывать" своим сородичам примерно следующее: "Раз пробегаю это я мимо кладбища, как назло никого кругом, жутковато мне стало. И вдруг - шасть мне навстречу какое-то чудище с огромными выпуклыми глазами и о четырех лапах. На дыбках стоит. Чую, от него за версту несет смертью. Не иначе как призрак, спаси и сохрани, мать-королева наша! Схватил меня - лапы горячие - и прижал к земле - ни охнуть ни вздохнуть. И стал он меня доить как последнюю тлю".

  

   Фокин, захватив "языка" и прижимая его коленом к земле, наносит на свое тело и одежду муравьиный секрет, гласивший: "Я свой, жив, здоров". Мы с Хамзиным подходим и проделываем ту же операцию, используя бедного прохожего как тюбик. Потом мы отпускаем пленника, и он улепетывает от нас сломя голову и вскоре исчезает в хитросплетениях коридоров. Наверное, его надо было убить. Для нашей же безопасности. Наверняка, он каким-то образом сообщит стражникам о том, что в город проникли вражеские элементы. Но убивать лежачего у нас не поднялась рука. Вот здесь наше коренное с ними, с насекомыми, различие. Зачастую мы гуманны. Даже млекопитающие животные способны на жалость к слабой особи. Насекомые же не ведают жалости. Нет, ей-богу, я бы ни за что не отнес насекомых к разряду высших животных. Кто же тогда низшие? Черви что ли?

  

   Осторожной поступью движемся мы по коридору с довольно высоким (170-190 см.) потолком. Тоннель, несомненно, прорыт муравьями в мягкой породе типа песчаника. Этим муравьишкам, безмозглым на наш взгляд, оказывается хорошо знакомы такие строительные элементы как колонна, замковые камни, которые скрепляют выгнутым стенам аркад, образующих своды тоннеля, не позволяя сооружению рассыпаться.

   С замиранием сердца мы ждем тесного контакта с обитателями города. Я иду в середине, впереди меня крадется Фокин своей кошачьей походкой. Хамзин, озираясь назад, тычет меня стволом в спину. Локтем я задираю его ствол кверху и делаю рукой знак - "будь внимателен с оружием!"

   И вот мы сталкиваемся нос к носу с несколькими работягами, бегущими куда-то на третей скорости. Они обстукивают своими антеннами наши ноги и, приподнявшись, обследуют наши тела. Они пытаются общаться с нами на языке жестов. Мы тоже прикасаемся к их телам руками, как бы говоря: "Здорово, брат!" Работяги как-то озадаченно смотрят на нас, недоверчиво вертят широколобыми головами. Конечно, для них наши жесты - полная бессмыслица, как, впрочем, и для нас самих. Мы стараемся не задерживаться и "рвем когти". Относительно наших особ - считать ли нас персонами грата или нон грата - видимо, не поступило еще никаких указаний сверху (или снизу? Царица муравьев находится в самом нижнем этаже). Как бы там ни было, но нас почти не трогают. Иные обитатели шарахаются в сторону, потом пытаются нас преследовать, но, натыкаясь на своих собратьев, меняют свое решение, получив от них, вероятно, какое-нибудь другое задание. Один раз мы застали кормежку. Муравей-фуражир, раздувшийся от еды кормил подбегавших к нему голодных работяг, которым не велено отлучаться из дому. Хорошо бы и нам подкрепиться, думаю я, в животе недовольно и требовательно урчит пустой желудок. И тут словно по волшебству исполняется мое желание.

  

   Мы попадаем в большую круглую камеру, похожую на кладовую. В центре рядами лежат шарообразные емкости диаметром более полутора метров. При нашем к ним прикосновении "бочки" начинают расползаться, стараясь забиться в дальний угол. Оказывается, это муравьи, чья специализация и смысл жизни заключается в том, чтобы быть живой тарой.

   Фокин сдергивает с лица противогаз. Мы их временами надевали, когда невмоготу было дышать смрадом, исходящим от множества муравьиных тел.

   - Кто желает соку, становись в очередь, - говорит он и достает из кармана раскладной стаканчик.

   Мы с Хамзиным не заставляем себя долго упрашивать, с радостью срываем с головы ненавистные резиновые маски. Зоолог бесцеремонно поворачивает живую тару к себе задом, пальцами щекочет брюшко недовольного муравьишку, и тот, волей неволей выделяет положенную порцию сока в подставленный стакан. Я оказался не столь предусмотрительным, как зоолог, и не взял с собой ни стаканчика, ни кружку, только обязательную фляжку с водой. Хамзин так же ничего кроме фляги и солдатской ложки при себе не имел.

   Мы выпиваем по очереди по два стакана приторно-сладкого муравьиного "меда". И сразу чувствуем себя сытыми и готовыми к борьбе за выживание.

   - Классная штука! - облизываясь, говорит Хамзин. - А я думал, будет противная... Хотя я совсем небрезгливый.

   Пока мы насыщались в этой муравьиной столовой, сюда то и дело заскакивали перекусить работяги со всех ближайших улиц. Никакого учета, кто сколько съел, не ведется. Все рассчитано на сознательность членов общества. И надо сказать, никто не злоупотребляет доверием. Мы тут немного за ними понаблюдали и поняли, что в муравейнике давно используется принцип, о котором мы так много мечтали. Я говорю о коммунистическом принципе - от каждого по способности, каждому по потребности. Здесь никто не бездельничает, не слоняется по улицам с преступными намерениями и с прочими извращенными целями, как это происходит в наших городах. Здесь, в муравьином городе, властвует закон и порядок. Наверное, в этом городе русский человек был бы счастлив жить.

   Пока работяги пили свою порцию меда, мы предательским образом заимствовали излишки феромона, сочащегося у них из брюшка, для того чтобы нанести на себя новую порцию секрета. Оказывается, высыхая, он быстро выветривается и поэтому его приходится периодически обновлять. А, кроме того, желательно чтобы муравей не заметил, или, по крайней мере, не взволновался, когда вы забираете у него феромон. В этом случае вы получаете секрет без тревожной информации. В случае насильственного изъятия секрета, наподобие того, как мы действовали у кладбища, муравей испытывает стресс и, разумеется, все это отражается соответствующим запахом. Вот почему вначале мы были столь подозрительны встречным муравьям. Нас боялись и даже пытались задержать. Но теперь, кажется, положение изменится в лучшую сторону. Теперь мы как бы заменили фальшивые документы на почти настоящие. Почти, потому что общаться на языке жестов, который здесь в широком ходу, мы по-прежнему не могли. А это значит, что полной любви и взаимопонимания жителей города нам не добиться. Для них мы будем странными муравьями, и, если мы столкнемся с "полицейскими", нас обязательно задержат и допросят с пристрастием.

  

   Отдохнув, мы вновь натягиваем противогазы на лицо, укрепляем, помогая друг другу, приборы ночного видения и покидаем относительно безопасную муравьиную забегаловку с тем, чтобы продолжить поиски рядового Куприянова. Только попав в подземное царство, мы понимаем, какую непосильную задачу возложили на себя. Муравьиный город - это крайне сложная система наземных и подземных трасс, протянувшихся на многие километры, со своеобразными транспортными развязками и кольцевыми дорогами. Кроме того, схематическая картина муравейника до крайности осложнена бесчисленным множеством тоннелей для пешеходов, вентиляционными магистралями, системой водоотводных каналов, включающихся в работу, когда дождь пытается промочить этот город.

   Ближе к центру мы замечаем, что можем обходиться без прибора ночного видения. Главные "улицы" муравьиного города заливает призрачное зеленоватое сияние. Это биолюминесценция. Через равные промежутки на потолке сидят светлячки величиной с футбольный мяч. Чтобы они не уползли (этот вид не умел летать), их привязывали к арочной конструкции потолка. Время от времени их кормят. Это похоже на то, как смотрители-фонарщики земного города заправляли маслом фонари.

   Почти каждый перекресток патрулируется одним или несколькими "полицейскими-регулировщиками", и нам приходится применять чудеса изобретательности, чтобы не столкнуться с ними нос к носу. Обычно мы выжидаем какого-нибудь "дорожно-транспортного происшествия" или просто какой-либо заминки в движении. По левой стороне дороги, как правило, идут груженые муравьи, по правой стороне бегут порожние. С этими последними почти не возникает проблем, а вот те, кто несет груз, часто попадают в переделки. То работяги, волокущие бревно, вдруг ни с того ни с сего разворачивают его поперек улицы и тем самым застопоривают движение, или отряд солдат, тесня всех к стене, марширует на свои посты, или когда тащат какой-нибудь крупногабаритный груз; когда пастухи гонят стадо медовых тлей в загон или на выпас, когда ведут пленников, коим уготована участь рабов, а они вдруг начинают бунтовать. Тогда "полицейские" бегут в эпицентр происшествия и быстро наводят порядок. Мы тем временем - по стеночке, по стеночке - минуем опасный участок. Если происшествий нет, а нам нужно срочно миновать перекресток, то мы сами устраиваем разного рода провокации и диверсионные акты. Берем, например, камушек и кидаем его в какого-нибудь вполне лояльного гражданина. Он, естественно, начинает возмущаться и старается выяснить, кто подстроил ему такую подлянку. И вот равномерное плавное течение нарушено, образуется пробка, затор и прочие безобразия. "Полицейские" срываются с места, сходу вклиниваются в толпу, выравнивают строй, восстанавливают направление движения. А мы уже далеко от места происшествия.

   Мы побывали на грибных плантациях и продовольственных складах города, проверили десятки помещений, но казака нашего нигде не нашли. Почти потеряв надежду, уставшие до чертиков бродить в этих катакомбах, спускаемся в самые нижние уровни города и попадаем в пещеру, своды которой теряются где-то в вышине. Здесь змеится неширокое русло подземной реки. Я в шутку назвал ее Стиксом. Чтобы нас не тревожили, мы в самом узком месте перепрыгиваем на противоположный берег, устраиваем привал, пьем ледяную воду, отдыхаем.

   - Ё-моё! - вскрикиваю я, посмотрев на часы. - Мы уже бродим четыре часа! А как же наш раненый?!

   - Не волнуйтесь, он спит, - успокаивает меня Фокин. - Даже если кладбище вновь замуровали, что вряд ли, воздуха ему хватит еще надолго.

   - Предлагаю продлить поиски еще на час, - говорю я, - потом вернемся и эвакуируем раненого. А завтра... потом посмотрим... Согласны?

   Спутники мои устало кивают головами.

  

  

   Мрачными тенями движемся мы в подземном царстве в направлении на северо-восток. Слева медленно текут черные воды Стикса. Мы выходим к очередному подземному залу, откуда доносится гул, как от работающего завода. Вход охраняют усиленный "наряд полиции" - шесть особей свирепого вида, всех входящих проверяют с особым тщанием. Чтобы не рисковать зря, мы сворачиваем в боковой коридор. Здесь никого нет. Гулко звучат наши шаги под низким сводом. Тоннель изгибается, и мы идем в прежнем, северо-восточном направлении. И внезапно попадаем в ту же самую пещеру, которую обошли давеча. Невольно вспоминаю свой завод, где через проходную ходила лишь половина работающих, другая половина, особенно опоздавшие в купе со злоумышленниками, предпочитала проникать на территорию через дыры в заборе.

   Выходим на галерею, полукругом протянувшуюся в верхней части пещеры. Такого удобства как перила здесь не предусмотрено, поэтому соблюдаем величайшую осторожность, дабы не споткнуться и не полететь вниз, что вполне вероятно в условиях ограниченной видимости. Фокин, наш Вергилий, делает знак остановиться. Подойдя к самому краю, с любопытством и тайной надеждой смотрим вниз. Там, пятнадцатью метрами ниже, в огромном зале, залитом еще более ярким светом, суетятся жители города. И это бурление здесь гораздо интенсивнее, нежели на периферии. Чувствуется, что мы попали в центр, именно здесь средоточие деловой жизни города. Муравьишки снуют взад-вперед и каждый занят своим делом, которое в конечном итоге становится делом общим. Одни убирают мусор, другие несут белые кожаные продолговатые мешки. Только через минуту до меня доходит, что это муравьиные яйца. Ничего себе яички - почти со взрослого муравья.

   В центре зала, в специальном углублении лежит громадная темная туша, величиной со слона или даже больше, в смысле длиннее. По безобразному телу гиганта ползают рабочие муравьи. Некоторые из них заняты весьма странным видом деятельности. Только присмотревшись внимательнее, я понял: они вылизывают громадное тело своей хозяйки и повелительницы. Очевидно, так происходит обмен информации - от них к ней, от нее к ним. Химический язык.

   - Самка. Царица, - слышится голос Фокина сквозь противогазную резину. - Мать-основательница, машина по воспроизводству народонаселения. Исправно несет яйца, иногда до семи миллионов штук за цикл.

   - Ни хрена себе, - говорит Хамзин и начинает суетиться. - Плодовитая, стерва... Разрешите, я в нее из подствольного гранатомета жахну...

   Фокин смотрит на меня, ждет, пока я приму решение. Я молча показываю Хамзину кулак. Хамзин пожимает плечами, мол, как знаете, и прячет снаряд в подсумок.

   Временно забыв все заботы, мы с интересом наблюдаем за личной жизнью Ее Величества. Вокруг королевы-матери хлопочут помощники: одни ее кормят, другие чистят, третьи заняты уходом за яйцами, четвертые перетаскивают окуклившихся личинок в камеру, расположенную этажом выше, где за ними будут ухаживать пятые... и так далее, до последнего часового, бдительно несущего вахту где-нибудь в верхних горизонтах - все и вся работает на поддержание жизни муравейника, жизни, в которой нет на первый взгляд никакого смысла.

   И тут к нашему ужасу мы обнаруживаем, что окружены с трех сторон отрядами солдат. Путь к отступлению отрезан, и нас легко могут сбросить вниз на каменный пол пещеры. По галерее бегут новые отряды воинов. Откуда они появляются, определить совершенно невозможно. Я четко вижу скальный монолит без единого даже мало-мальски крохотного отверстия. Не из стены же они, в самом деле, вылезают! Но получается, что из стены.

   Воины из первых рядов почему-то не атакуют, словно ждут команды. Ясно от кого она должна поступить. Командует здесь Мать-царица. Мы, обливаясь холодным потом, осторожно берем оружие наизготовку, хотя понимаем, что к выходу с галереи не прорваться, разве что чудо поможет нам. Вот тебе и "дыра в заборе". Все, оказывается, у них под контролем. Явившись незваными в святая святых муравьиного города, мы попались в ловушку. Но как им объяснить наши миролюбивые помыслы? Языка жестов мы не знаем, химическим языком по понятным причинам тоже не владеем. Как же объясняться? Господи, если человек с человеком договориться не может, где уж нам понять негуманоидную расу.

   Первый ряд солдат, упершись лапами в землю, с трудом сдерживают натиск растущую численность задних рядов. Волей-неволей смертельный полукруг сжимается, тесня нас к краю пропасти. Влажной спиной я уже чувствую восходящие потоки воздуха со дна пещеры. Под ногами хрустят камешки, и я молю Создателя, чтобы под каблук не попался достаточно крупный, от которого может подвернуться нога. И даже если я не свалюсь в пропасть, а просто упаду, будет нарушено хрупкое равновесие, и противник ринется в атаку.

   Я слышу, как Хамзин нервно дергает затвор, забыв, что патрон уже дослан. Краем глаза вижу, как ходит из стороны в сторону ствол его автомата. Парень на грани нервного срыва. Еще немного, и он без команды откроет огонь веером. Лучше держится Фокин. Он даже не поднял оружия. Следуя его примеру, я тоже опускаю ствол к земле. И снимаю противогаз. Смотрите, не такие уж мы страшные. Мне вдруг делается дурно. Волна едкого запаха, исходящая от тел готовых к атаке муравьиных солдат, как-то особенно остро шибает в нос. Может быть, это запах агрессии. Так они предупреждают врага о своем скором нападении, если они вообще склонны предупреждать кого-либо. Так же внезапно неприятный запах исчезает из моих ноздрей, и вместо него я ощущаю легкий пряный аромат одеколона "Подарочный", который мне нравился и которым я пользовался давным-давно, лет 30 назад.

   Одновременно с запахами у меня началось усиленное слюноотделение вкупе со вкусовыми ощущениями. То жуткую горечь чувствовал я, по сравнению с которой горчица покажется сладким кремом; то кислота десятков выжатых лимонов обжигала мне глотку так, что лицо мое перекашивалось от судороги и левый глаз слезился и непроизвольно закрывался. Затем без промежутка некий экспериментатор дает мне попробовать самую соленую соль в мире. Лишь после этих садистских испытаний мне выдают десерт. Воздушная сладость заполняет мой рот.

   И тут сознание мое начинает раздваиваться. Я по-прежнему стою на каменном карнизе в метре от пропасти и одновременно оказываюсь в старом дедовском доме. Но теперь он не старый, а недавно выстроенный, значит, сейчас пятидесятые годы. Я и сестра моя сидим за столом. Мне не больше пяти лет, сестре и того меньше. Комната, где мы пребываем, еще как следует не проснулась, голубоватый сумрак бродит по углам. Я рисую в альбоме из ватманских листов, сестра перебирает цветные карандаши, нюхает, жадно втягивает ноздрями их сладкий кедровый запах. Быстро исчеркав свою бумагу, она пытается вторгнуться на территорию моего листа, почти что еще чистого. На уголке рисует "калябушку". Неожиданно получается лохматый мишка. Мы восторгаемся, как это так у нее получилось?

   Потом из репродуктора звучит знакомая мелодия: "Угадай-ка", "Угадай-ка" - интересная игра...", и мы бежим слушать загадки, которые задает умный дедушка маленьким своим внучатам - Боре и Галочке. Сестра говорит: "Давай посмотрим, где они там прячутся". Я снимаю со стены и ставлю на стол репродуктор с двумя такими железными полосками и круглым, затянутым материей окном. Сзади радио оказывается просто фанерным ящиком с закругленными углами и с какими-то фиговинками внутри. Еще там виднеется старая пыльная паутина с запутавшейся в ней дохлой мухой. Но ни Галочки, ни Бори, ни тем более их дедушки там не обнаруживается, от чего мы сильно огорчаемся. Исследуя таинственный аппарат, я ненароком обрываю проводок, и в доме наступает зловещая тишина. "Вот тебе сегодня будет баня", - грозит мне сестра. От непривычной тишины нам становится страшно, и мы прячемся под стол. Где-то слышны скрипучие шаги. Сестра шепотом говорит: "Это идет злой и страшный Какатьхочешь!", и без перехода мы с сестрой оказываемся за околицей нашего поселка. Слева чернеет лес, прямо перед нами раскинулось широкое поле аэродрома. Мы следим, как заходит на посадку маленький "У-2", и бежим его встречать. Летчик вертит головой и показывает нам кулак, мол, какого черта тут делаете, а ну брысь...

   На горизонте, там, где раскинулся город Серпо-Молотов, в голубоватой дымке виднеется башня со шпилем. "Это - Москва", - говорю я сестре, указывая на башню. Меня не удивляет, что столица нашей Родины находится так близко от нашего уральского города. Наплыв, смена ракурса.

   Я сижу на корточках возле забора, склонившись над муравейником. Я веду себя как умненький мальчик, муравьишек не трогаю, только наблюдаю за их жизнью. В следующем эпизоде, где мне уже 17 лет, я веду себя как дикарь. Играю во вьетнамскую деревню. Мой воображаемый вертолет зависает над муравьиной дорогой. Я решаю атаковать ее с применением напалма. Я зажигаю пластмассовую трубочку для коктейля, она горит голубоватым пламенем, с ее конца на землю капают расплавленная масса. Горящие капли с протяжным воем падают на муравьиную дорогу. Там начинается паника. Пять или шесть жителей сгорают заживо... Это самый позорный эпизод из моего прошлого. Мне вдвойне стыдно вновь его переживать... наплыв, смена ракурса.

   И вот снова я стою на краю того же поля, только с противоположной его стороны, рядом с новенькой кирпичной пятиэтажкой, в которую мы недавно переехали. Сестра, уже семнадцатилетняя красивая девушка, прицеливается в меня объективом фотоаппарата. Я стою против солнца, нацепив на нос узкие ультрамодные черные очки. Рядом с сестрой стоит наша общая подруга Виолетка. "Иди ко мне", - зову я Виолетку. Она смеется, жеманничает. Я хватаю ее, прижимаю к себе и говорю сестре: "Давай снимай!" После этого я на краткие мгновения перескакиваю в разные моменты своей жизни вплоть до моего появления в подземном городе. Они мелькают, подобно кадрам невиданной кинохроники с эффектом присутствия. Теперь уже совершенно отчетливо я понимаю, что кто-то тестирует мой мозг. Чувствуя, что теряю сознание, я мысленно кричу в рушащееся пространство-время, с мольбой вопрошаю: "Кто ты?! Оставь меня в покое!"

   И тогда у меня начинаются еще более жуткие галлюцинации. Весь мир погружается в фиолетовый мрак. Дома исчезают. Я стою один в пустынном поле, покрытом алой травой. Впечатление такое, будто я попал в ожившую картину сумасшедшего импрессиониста. Солнце, черно-фиолетовое с яростными протуберанцами, бегает кругами по небу. Вслед за ним вращается моя тень цвета индиго. Сам я почти бесплотен, по оголившимся венам можно видеть, как струится сине-черная кровь, насыщенная углекислотой, и светится голубая кровь, обогащенная кислородом. Я поднимаю голову и вижу вдали высокую башню как будто бы с зубчатым верхом. Меж зубцов загораются два тусклых огня и сбоку третий, едва различимый. Раскаленный воздух дрожит, делая очертания сооружения неверными, обманчивыми. Мираж?

   Я понимаю, что должен войти в эту башню. Такое бывает во сне. Ты просто знаешь, что надо делать. Я делаю шаг навстречу башне и сейчас же оказываюсь у ее подножия, словно исчезли понятия о расстоянии. Высокие деревянные ворота, окованные железом, медленно открываются. Внутренность помещения похожа на пещеру, но веет оттуда не сыростью и холодом, а сухостью пустыни. Я иду в узком пространстве, словно прохожу через центральный неф величественного собора, с потолком, теряющемся в высоте. И оттуда льется свет, похожий на туман.

   Присмотревшись, я понимаю, что это не туман, а некая субстанция, своим строением напоминающая сеть. И в ее узлах сверкают крошечные капли влаги, точно роса на паутине. А еще они напоминали жемчужины. В каждой жемчужине отражался мир. И я в том числе.

   Стены - не гладкие, а как бы состоящие из многоэтажных аркад - обросли мхом и даже как будто водорослями. И под слоем этой странной растительности вдруг начинают угадываться какие-то не вполне явленные образы, существа, какие-то предметы, вещи... И все они были словно бы продолжением друг друга. Постепенно, по мере моего продвижения, вещи приобретали зеркальную поверхность, и в каждом предмете я видел свое отражение. Значит, думалось мне, они все-таки не утрачивают индивидуальности. Тут я понял, что и думаю-то я как во сне - чьими-то готовыми формулировками. Я понял, что этот мир сам по себе не обладает никакой природой. Реальность этих вещей является порождением сознания. Они меняли свой облик, по мере того как я на них пристально смотрел.

   Опять же, так бывает только во сне. Неужели я заснул в самый неподходящий момент? Или от страха впал в кому?

   Я пытаюсь проснуться, обычно я легко это делаю, когда мне снятся кошмары. Надо там, во сне, закрыть глаза так, чтобы почувствовать собственные веки. А потом открыть глаза.

   Бесполезно. После десятка попыток, я все еще в башне. Я иду вперед и не слышу своих шагов, словно нахожусь в радиостудии с прекрасной звукоизоляцией. Такой тишины я не ощущал никогда. Не слышно было даже шума в ушах, неизбежного в таких случаях. Это была АБСОЛЮТНАЯ тишина. Мне становится страшно. Кажется, вещи и образы коварно притаились и только ждут сигнала наброситься на меня.

   С несказанным облегчение я, наконец, попадаю из мира безмолвия в огромный зал. Высоченный потолок его и далекие стены скорее угадываются, чем видятся. Как морской горизонт в утреннюю пору. Здесь уже нет тишины. Далеко-далеко слышен шум, напоминающий морской прибой. Я иду к незримому морю, и предо мной, словно видения, возникают фигуры людей. Их много, и все они с разных сторон света направляются в одну точку, в которой нахожусь я. Останавливаюсь. Они тоже замирают. Поднимаю руку, они подражают мне. Тогда я догадываюсь, что вся эта толпа - всего лишь мое собственное зеркальное отражение. Это помещение имитирует комнату с зеркальными стенами. Гляжу вниз, под ноги, смотрю на потолок - и везде вижу свое отражение. Я в окружении самого себя, размноженного в бесконечном количестве экземпляров. Ум заходит за разум. Я пугаюсь того, что не могу в точности сказать, кто из них настоящий я, а кто - отражение.

   Доведенный до отчаяния, закрываю глаза, углубляясь в себя. "Да вот же я", - говорю, обхватив себя за плечи. Когда открываю глаза вновь, отражений уже не было.

   Зато стоит передо мной женщина. Вернее, монумент женщине в образе скорбящей матери, несомненно, отлитого из металла, высотой с девятиэтажный дом. В чугунном лике я узнаю Владлену, закутанную в какую-то хламиду. Не успеваю я прийти в себя от изумления, как лицо у женщины меняется с легкостью перетекания ртути, и я вижу, что это Инга. Я ошеломлен. А женщина уже приняла облик моей матери, потом - какой-то полузнакомой женщины... Образ был текуч, как вода в быстром ручье. Эта была абстрактная женщина. В ее лице попеременно отражались лица всех женщин, которых я когда-либо знал, даже мельком видел случайно.

   "Кто ты?", - спрашиваю я женщину-с-тысячью-лиц. "Я - Мать-королева, Прародительница муравьиного народа, Повелительница всего, что ты зришь", - отвечает она металлическим голосом, на время приняв облик известной дикторши национального канала телевидения Литавии. "В таком случае, я - земной червь", - отвечаю я смиренно. "Что тебе нужно в Моем Городе?", - гремит в зале грозный глас белокурой Герды Петрис. "Я ищу своего товарища", - отвечаю я и мысленно представляю облик рядового Куприянова. "Этого?", - задает вопрос Мать-королева, и я вижу возле себя скорбную тень нашего казака. Он без оружия и без одежды, словно новобранец перед армейской призывной комиссией. Только вид у него куда более плачевный, чем у новобранца. Он склонил голову на грудь и как будто спит стоя. "Да, - отвечаю я, - отдай его нам". - "Вы убили Моих солдат", - с астматическим придыханием выдвигает обвинения дородная Мать-королева в образе Валерии Новодворской. "Это была самозащита", - пытаюсь оправдаться я. "А твой воздушный налет на дорогу? Тоже самозащита? Ты предал ужасной смерти ни в чем не повинных рабочих..." - "Я искренне раскаиваюсь в содеянном... Прошу меня простить, я не ведал, что творю". - "Забирайте своего собрата и покиньте Мой Город. Очень быстро. И не возвращайтесь сюда. Иначе". - "Благодарю Вас, Ваше Величество", - низко кланяюсь я женщине в образе Екатерины Великой, и беру за холодную безвольную руку рядового Куприянова.

   - Папа! - удивляется он, - Как ты здесь оказался? Ты же у...

   Слова застывают у него на губах, растрескавшихся, страшных.

   - Все позади, Витя, - успокаиваю своего воина. - Сейчас пойдем к ребятам...

   Я перекидываю руку "сыночка" себе через шею. Он очень тяжел и мокр от пота. Стеклянные его глаза безумны, как у обкурившегося наркомана.

   Мы направляемся в сторону света.

   - Не туда! - останавливает нас Мать-королева в облике Марии Стюарт. - Вам туда еще рано. Назад идите.

   Мы направляемся в сторону тьмы.

   - Простите, - говорю я, оборачиваясь. - Можно задать последний вопрос?

   - Задавай. - На меня смотрят мудрые раскосые глаза Хакамады.

   - Что есть истина?

   С невидимого купола зала с грохотом падают камни: так смеется эта чудовищная женщина-с-тысячью-лиц. Я не ждал ответа, но он прозвучал:

   - Всё - в Одном, Одно - во Всем.

   Я благодарю ее, и мы уходим. В узкое пространство. Здесь нас уже поджидают Фокин и Хамзин, чего я совсем не предполагал. У Фокина на спине распластался Геннадий Целоусов. Видно, что он уже пришел в сознание, но еще очень плох. Мы чуть ли не бежим по проходу, а стены шевелятся ожившими фигурами. Теперь они не безмолвны. Они издают звуки. Они даже говорят, и мы их понимаем. Они просят, стенают, умоляют взять их с собой. Боковым зрением вижу, как хозяйственный Хамзин пытается прикарманить приглянувшуюся ему вещичку. А за ней тянется какой-то росток, словно мягкий корень, разматывается спиралью и тащит за собой оставляемых собратьев.

   - Брось это! - кричу я и даю Хамзину такой подзатыльник, что он чуть не роняет автомат.

   Впереди уже брезжит жемчужный свет, и когда мы достигаем этого света, я теряю сознание.

  

  

  

  

  

  

   Глава двадцать шестая

  

   ПЕЙЗАЖ В СТИЛЕ КУИНДЖИ

  

  

  

   Экспедиция: девятый день пути

  

   Тихо плещет светлая волна о бревна. Вода журчит, обтекая лопасти рулевого весла. Наш плот медленно движется вниз по течению реки "Попутной". Сплав по реке - одно из приятнейших занятий человека. Это благодатный отдых от всех трудностей и злоключений, в изобилии выпавших на долю участников нашей экспедиции. Можно слегка расслабиться - физически и, что важнее, психологически. Когда все хорошо, то и светило вдруг выходит из-за туч, спеша порадовать вас своим блеском. И мы загораем на солнышке, наблюдая из-под полуприкрытых век, как лениво уплывают в прошлое берега, заросшие густой зеленью и кишащие земноводными тварями разнообразных размеров и видов, подчас весьма экзотических, причудливых, иногда пугающе кошмарных, но, как говорит Фокин, совершенно безобидных. Два таких чудика с шипастыми костяными воротниками сейчас стоят у берега по брюхо в воде, лениво жуют зеленую жвачку, провожая нас равнодушными взглядами. Скоро (в известном смысле) их потомки - динозавры - освоят и заполонят всю землю, станут абсолютными хозяевами всего и вся на долгие сотни миллионов лет, пока не ахнется им на головы безымянный астероид. Закончится история холоднокровных, начнется история теплокровных, в том числе и человека. Где тут добро, где зло?

  

   Иногда, в местах, где русло сужается, буйная растительность обоих берегов, смыкаясь вверху, заключает реку в тесный плен, и мы вновь попадаем в такой знакомый, приевшийся зеленый тоннель. Одно утешает: нет нужды шевелить ногами, тонуть в зыбкой почве. Лежи-полеживай, река сама несет тебя сквозь эту трубу, прихотливо изгибающуюся, зеленый потолок которой там и сям пробивают дымные лучи. Но главное, наконец-то мы отмылись и постирались и можем позволить себе раздеться до плавок. Я пользуюсь случаем, в относительной безопасности продолжить свои записки, излагаю на бумаге все, что с нами случилось за прошедшие сутки.

   Владлена, раскинув руки и ноги, лежит на теплых бревнах плота, загорает. Из чьего-то порванного обмундирования она сшила себе купальную пару цвета хаки. Очень идет такой наряд к ее смуглой коже. Она похожа на воинственную амазонку, и хорошо накаченные мышцы подчеркивают это сходство. Единственное чего боится наша мужественная женщина, так это гигантских насекомых. Однако подобная слабость заслуживает снисхождения, тем более что мужчины в такой же степени испытывают ужас, когда сталкиваются лицом к морде с шести или, боже упаси, восьминогим обитателем леса величиной с крупную собаку. Сейчас Владлена уже оправилась от шока, но тогда, в день встречи с муравьями, она потеряла голову от страха и убежала так далеко, что заблудилась. Осознав это, она пришла в еще больший ужас. Подхорунжий Лебедкин рассказал, что они с трудом сняли беглянку с дерева, двое казаков не могли разжать ей руки. Самое удивительное то, что ствол дерева, на который она вскарабкалась, был абсолютно гладким.

   Потом нашли нас, чудом вернувшихся из подземного муравьиного города. Наверное, вид у нас был не менее очумелый. Мы долго не могли сообразить, каким образом вдруг оказались на поверхности. Лично я обратной дороги из подземных катакомб совершенно не помню, хоть вы меня убейте. Одно в памяти отчетливо запечатлелось, как я вел переговоры с Царицей муравьев, и головной болью могу поручиться, что это было ни что иное, как телепатический контакт. Переговоры увенчались полным успехом. Нас отпустили, не причинив вреда. Фокин уверяет, будто нас каким-то образом "переместили" наверх. И что, по всей вероятности, этот вид муравьев выработал в себе умение внепространственного перемещения, то есть овладел тайной телепортации. Нечто подобное, говорил зоолог, уже было замечено учеными у муравьев вида атта. Правда, лабораторные эксперименты с этими муравьями не проводились. Были лишь кое-какие факты, основанные на разрозненных наблюдениях.

   Такой полезной функцией, как умение мгновенно перемещаться в любую точку своих обширных владений, вероятно, обладают далеко не все колонии муравьев и не всех видов. А может, наблюдатели что-то перепутали или сделали неверные выводы... Но я своими глазами видел, как солдаты появлялись прямо из скального монолита. Что это, если не перемещение материи сквозь материю? Пока мы бессильны объяснить это явление, как раньше не могли объяснить, что такое электричество и как оно проделывает работу, мгновенно перемещаясь с одного конца провода на другой. Но это не значит, что явление отсутствует. Оно работает, возможно, в экстремальных случаях или управляется Царицей сознательно. А то, что их повелительница наделена разумом, у меня нет сомнений.

  

  

   Геннадий Целоусов чувствует себя удовлетворительно и, судя по всему, скоро поправится. Фокин ввел ему препарат, восстанавливающий жизненные функции организма человека даже при сильных ранах. Надо ли говорить, что чудо-препаратом снабдили нас джентри. Конечно, своему спасению в первую очередь парень обязан своему могучему здоровью, если бы он скончался до того, как мы его нашли, никакие даже самые расчудесные препараты джентри ему бы не помогли.

   Куприянов вообще физически не пострадал, потому что не сопротивлялся. Его взяли в плен и отрядили работать на отдаленную грибную плантацию, до которой мы не успели дойти. Рано или поздно мы бы его нашли, но без проблем вернуться обратно впятером - это вряд ли. Тут без стычек не обошлось бы.

   "Ну что, Куприянов, каково быть рабом? - спрашивали его ребята. - Чем ты там занимался на плантации?" - "Грядки пропалывал", - хмуро отвечал муравьиный пленник. "Сачканул бы", - советовали друзья. "Там сачканешь кажется... охранники - звери! Чуть зазеваешься - кинжал в задницу... ну, эти ... челюсти то есть".

  

  

   Теперь не худо бы сказать, что в дальнейший путь мы пустились двумя отрядами. Да, мы разделились. Тимурыч и его команда - Степан Охтин, ботаник Полуньев и большая часть казаков во главе с подъесаулом Бубновым (всего 21 человек) продолжат разведку и экерную съемку местности. Будут пехом продираться сквозь джунгли аж до самого синего озера-моря. То есть до конечной точки маршрута. Делая по 25 км. в день, они достигнут цели за четверо суток. То есть, на 12-й день похода мы должны встретить их на берегу. Скорее всего, это произойдет утром.

   Второй отряд, меньший по численности и возглавляемый мною, отправится в дальнейший путь водным путем. Зря что ли мы назвали речку "Попутной". Течение ее от водопада в точности совпадало с направлением нашего маршрута. Предложение о разделе экспедиции внес я на оперативном совещании, после нашего мистического возвращения из подземного города. Предложение было одобрено. Действительно, у нас появился раненый. Хотя жизнь Целоусова сейчас вне опасности, и он довольно быстро поправляется, но ему нужен покой, хотя бы относительный. Кроме того, Иван Карлович Бельтюков совсем расклеился, заявил, что еще десяток другой километров, и он окончательно протянет ноги. "Если раньше меня не доконают грязь и насекомые", - жаловался он чуть не плача, и раздирал ногтями зудящую кожу под свалявшейся бородищей. И вообще, все тело ученого покрылось аллергическими пятнами, он вынужден был постоянно чесаться, что приводило его в бешенство. Свое состояние он назвал муками Иова.

   Владлена тоже явно обрадовалась возможности передвигаться с помощью хотя бы самого примитивного вида транспорта. Да и мне, признаюсь, дальний поход оказался в тягость. Вот я и придумал такую штуку - разделить отряд. Ни буквы, ни духа инструкции, данной нам Хуметом, я не нарушил. Нам нужна всеобъемлющая разведка. И мы ее проведем. И сухопутную и речную.

   И вот, с утра 8-го дня от начала похода, с пожеланием удачи, мы провожаем сухопутный отряд, а потом начинаем готовиться к плаванию. Из подходящих деревьев мы сооружаем два плота, и занимаемся их оснасткой. На первом, командирском плоту, займут места: Владлена, я, и трое казаков - Абрамкин, вызволенный из плена Куприянов и его друг Хамзин. На втором плоту, который будет идти вслед за нами, мы разместим больного Целоусова, а сотоварищами его станут зоолог Фокин, старик Бельтюков, хорунжий Свистунов и еще двое казаков - Тиунов и Жадан. Свои вещи мы сконцентрировали в центре плота и привязали их к бревнам. На всякий случай. На 9-й день мы отправляемся в путь...

  

  

   Я вздрагиваю от прикосновения руки Владлены. Она успокаивающе проводит ладонью по моей ноге. Я сижу рядом с ней.

   - Ты все пишешь и пишешь... как Ленин в Разливе, - веселым голосом женщины, довольной жизнью, говорит она, заслоняясь рукой от солнца, - Отдохни хоть немного. Ложись рядом - позагораем.

   - Некогда, родная, - отвечаю я ласково и тоже глажу ее по щеке, - И потом: бездельничающий начальник да еще в обществе женщины - плохое зрелище для подчиненных. Не забывай персидскую княжну...

   Владлена, видя, что я законченный служака, оставляет меня в покое и отдается солнцу. Я спешу продолжить свои записи.

   Да, да, господа! То, о чем вы подумали, случилось позапрошлой ночью, когда мы разместились вблизи водопада. Наши чувства были слегка потрясены - столько дней не видеть текущей воды и вдруг такое ее изобилие! Скальный выступ в виде замшелой головы старика с огромным носом делил водопад на две неравные части. Большая часть водопада обрушивала свои воды с высоты около двухсот метров. Мы решаем, что малая часть водопада послужит нам душем. Казаки сдирают с себя мерзкую одежду и голыми лезут в сверкающий под солнцем, оглушительно шумный и девственно чистый поток воды, свободно падавший с высоты примерно шестьдесят метров. В веселой сутолоке обнаженных мужских тел я не сразу замечаю рядом с собой стройную фигуру Владлены. Жажда немедленно, сейчас же смыть с себя раздражающую грязь оказывается сильнее женской природной стеснительности. Казаки стараются не смотреть в ее сторону, и многие выдерживают с честью это нелегкое испытание. Я тоже надеваю на лицо маску равнодушия, тактично отворачиваюсь, но Владлена протягивает мне кусок мыла и просит намылить ей спину. Округлый, армат источающий брусок, все время норовящий выпрыгнуть из рук, скользит по выпуклостям и впадинам загорелого женского тела. Потом я пускаю в ход губку из поролона. У Владлены красивая шея, хорошо развита спина, тонкая талия и аккуратная, выдающаяся назад попка. Меня раздирает желание рассмотреть Владлену спереди, чтобы окончательно отмести все сомнения и такая возможность мне предоставляется.

   По-видимому, Владлена сделала это нарочно, чтобы раз и навсегда расставить все точки над i. Ясно, что она намерена окончательно утвердиться в своем новом положении. Именно поэтому, ни с моей стороны, ни тем более с ее, такое поведение ни в коем случае нельзя расценивать как бесстыдство. Она обернулась ко мне, чтобы взять мыло и поролон, не таясь глядя мне в глаза. Повернулась всем телом - открыто, без жеманства и притворной стыдливости. Этому способствовали ее некоторые чисто мужские черты характера, которые она вырабатывала в себе многие годы.

  

   Женщина, обнажаясь перед мужчиной, тем более в первый раз, всегда испытывает какую-то - даже не всегда осознанную - неловкость и расслабляется только, когда загребущие руки любовника стискивают ее в объятиях. Мужчина в подобной ситуации почти никогда (если он мужчина) подобной неловкости не ощущает. Скорее даже наоборот, подсознательно, а иногда сознательно, демонстрирует свое грубое, мускульное превосходство над женщиной.

   У Владлены не обеспокоенная руками мужчин грудь, похожая на два спелых яблока, налитые силой и соками жизни. Плоский живот плавно закруглялся и уходил в глубь таинства с тем восхитительным изгибом, который повергает в дрожь мужчин. Полные бедра и стройные ноги и то, специфически женское, - все выглядело весьма эстетично и гармонично. И готов был сорваться с моего языка упрек. "Зачем же ты такое богатство прятала под мужскими тряпками? - хотел было сказать я, но, к счастью, вовремя стиснул зубы. И даже руку приложил к губам. Владлена поблагодарила меня, отвернулась, одарив улыбкой и многозначительным взглядом - глубоким и синим.

  

  

   Под утро, никого не потревожив и не предупредив, мы с Владленой по молчаливому согласию уходим из лагеря. Я предусмотрительно прихватываю с собой походное одеяло. Огибаем кусты и поднимаемся до середины безымянной высотки, у основания которой был разбит наш лагерь. Чуть порозовел восток, но еще достаточно темно, чтобы не стесняться друг друга. Смяв невысокую поросль папоротника, я кладу на землю и расстилаю одеяло. Я не заметил, когда Владлена успевает раздеться. Вижу, что она, уже нагая, падает на одеяло, вытянув руки по швам, словно солдат, выполнивший команду "ложись", только с тем отличием, как эту команду понимают женщины - лицом к небу. Озадаченный стремительностью нашего сближения, я сажусь рядом с ней, ждущей моих ласк. И я глажу сухую, чистую и упругую кожу ее горячего податливого тела. Владлена обхватывает мою шею сильными руками, притягивает к себе, прижимает к упругой груди. Даже сквозь рубашку я чувствую эту упругость и твердость ее сосков. Лежа на обнаженной женщине, я испытываю некоторую неловкость оттого, что полностью одет. Мысли мои разбегаются, как тараканы, я не знаю с чего начать мне раздеваться - снизу или сверху. Если - сверху, то это будет слишком долго и может охладить чувства. Начать снизу - получится как-то неприлично поспешно и где-то даже пренебрежительно к женщине. Но так случилось, что инициатива оказалась полностью на стороне Владлены. Очевидно, ей безразлично - одет я или раздет. Мне кажется, что она так давно не была с мужчиной, что только теперь поняла, как изголодалась по этим мерзким типам, которых привыкла презирать. Дело кончилось (или продолжилось) тем, что я оказался частично раздет с ее торопливой помощью, и мы слились в единое целое. Она была нежна и тактична. И предупредительна.

  

   Если я напишу, что у нас с Владленой в это первое свидание произошло все просто замечательно, то рискую заполучить репутацию лгуна и хвастуна. По-моему, она не получила никакого удовольствия. Как, впрочем, и я. Нет, свою порцию мужских радостей я получил сполна, но после этого в душе наступила какая-то оглушающая пустота. Я понял, что ЛЮБЛЮ ИНГУ и ничего с собой поделать не могу. Женщины, как особо чувствительные натуры, прекрасно разбираются во всех тонкостях любовного контакта. Почти наверняка они могут определить, когда мужчина вкладывает в акт не только тело, но и душу, а это и значит, что он ее любит, или он фальшивит, бездушен... В нашем близости, наверное, преобладало механическое. И Владлена это почувствовала и не сумела раскрыться до конца.

   Впрочем, возможно, ей моя рефлексия до большой лампочки. Может, она мыслит другими категориями. Что я вообще о ней знаю? А то, что мне известно, не всегда мною принимается как должное. Например, её мужские замашки меня, честно сказать, раздражают. Оказывается, в женщине я люблю женственность. Вот почему мне всегда были смешны потуги феминисток накачать себе мышцы и стать в ЭТОМ СМЫСЛЕ вровень с мужчинами.

  

   Однако, это всего лишь мое личное мнение. Поучать женщину, тем более указывать ей, какое место в обществе она должна занимать, - отнюдь не второстепенное - не в моих правилах, Боже упаси! Но, по-моему, Создатель прекрасно распределил роли и разделил природные богатства, дав мужчине - силу, женщине - красоту. И в равной степени наделил всех умом. Так чего же вам еще?

   Но давайте не будем эгоистичными занудами. Людей надо понимать. И прощать им их слабости. Откуда мы можем знать, может, женское стремление к силе есть ответная реакция на то, что мужчины все больше теряют рыцарские качества. Если мужчина пьяница, слюнтяй, тряпка, то что же остается женщине, как не взваливать на свои хрупкие плечи еще и мужские обязанности...

   - О чем ты сейчас думаешь? - шепчет мне в ухо Владлена, руки ее гладят мою спину, но в этой ласке нет уверенности. - По-моему ты не со мной, я права?

   Опять этот упрек! Всегдашний упрек. Я ложусь на спину, по укоренившейся своей привычке закидываю руку за голову и гляжу в небо. Оно посветлело, звезды почти стерлись, только одна яркая, похожая на Венеру (возможно, это и есть Венера), сияет почти в зените. Ночное небо с яркой, но одинокой звездой. Пейзаж в стиле Куинджи.

   - Я с тобой! - отвечаю я запоздало и добавляю про себя: "Куда же мне деться..." - Черт!

   Из-под одеяла выскальзывают две змеи, правда, неядовитые. Я отбрасываю их босой ногой. Одновременно замечаю какие-то неясные фигуры.

   - Что такое? - обеспокоено поднимает голову Владлена.

   Видя расползающихся гадин, она вскрикивает, я зажимаю ей рот ладонью.

   - Сюда идут! - громко шепчу я, пригибая голову и лихорадочно приводя в порядок свою одежду. - Патруль...

   Владлена проворно стягивает концы одеяла на себя и переворачивается на живот. Мы выглядываем из папоротниковой "травы" и видим: по верху холма иду двое, и что самое неприятное, уже почти рассвело и укрыться нам совершенно негде. Ничего, конечно, страшного не случится, если на нас наткнуться, но согласитесь, что это довольно неприятно.

   Они идут, не таясь, как на прогулке, по колено в папоротниках, четко видимые на фоне далеких, акварельных деревьев. Очевидно, проходят дозором вокруг нашего лагеря. Дело, конечно хорошее... Мы вжимаемся в землю, надеясь, что нас все-таки не заметят, потом не выдерживаем, на четвереньках начинаем отползать к подножью холма. Низко пригибаясь, используя кривизну высотки как укрывающий нас барьер, мы уже бежим вдоль холма к небольшому подлеску хвощей. Владлену разбирает смех, но ей пришлось зажать рот руками, когда мы добегаем до группы деревьев и укрываемся в кустарнике. Слышится хруст веток, шуршат листья папоротниковых растений, потревоженные чьими-то ногами. Это еще один дозор - трое казаков. Двое проходят мимо, к счастью, по ту сторону кустарника. Один останавливается с тем, чтобы справить малую (и на том спасибо) нужду. Под аккомпанемент веселого журчания казачок пел какую-то дурацкую песенку, где рефреном повторялись слова:

  

   Пей вино и жри опилки,

   Я - директор лесопилки.

  

   Не менее дурацкая мысль шевельнулась в моей голове. Выскочить бы сейчас неожиданно из кустов с горящим угольком в зубах, да напугать этого зассанца так, чтобы он обгадился.

   Казачок пукнул на прощанье и побежал догонять товарищей. В лагерь мы вернулись с двойственным чувством смущения и радости, что все нелепости нашего свидания остались позади.

  

  

  

  

  

   Глава двадцать седьмая

  

   ПЕРМСКОЕ МОРЕ!

  

  

   Экспедиция: день десятый

  

   Мы плыли почти сутки, не останавливаясь на ночевку. Дежурные рулевые сменялись через каждые три часа, и к утру наши плоты вынесло в море. За 23 часа мы преодолели 102 км., отделявшие нас от цели. И вот мы в море. Велико ли оно или мало, мы пока не знаем, но уже определили, что воды его пресные. Это обстоятельство очень важно для нас. Значит, города, которые, несомненно, возникнут на берегах этого моря, не будут испытывать недостатка в питьевой воде. Есть повод веселиться, не правда ли? Это событие мы отметили с максимальной помпой, на какую только были способны невыспавшиеся, усталые люди, но одержавшие славную победу. Единогласно мы окрестили наше море Пермским. Впрочем, мы его и раньше так именовали, хотя и в глаза его не видели. Но вот теперь это название как бы официально утверждено.

   Чтобы найти подходящее место для высадки, нам пришлось плыть вдоль берега. У нас были самодельные весла, но на них далеко не уедешь. Поэтому мы соорудили из плащ-палаток, наскоро их сшив между собой, нечто вроде паруса. Как крепить парус к мачте, которая у нас была на плоту с самого начала плавания, я знал по опыту чуть ли не с детства. В свое время я с дедом и отцом много ходил под парусами. Вскоре наш плот, пользуясь сильным боковым ветром, далеко позади оставил команду хорунжия Свистунова. Позже, так же соорудив некое подобие паруса, второй плот догнал нас и то потому, что мы дожидались его.

  

   В средине дня мы причаливаем к берегу и разбиваем временный лагерь на песчаной косе. По нашим расчетам, примерно здесь должен был выйти к берегу наш лесной отряд. Я выхожу с ним на связь и, узнав, что у них все в порядке, связываюсь с Базой. Со мной говорит сам Магистрат Хумет. Его "потусторонний" голос с нечеловеческим тембром, от которого я уже успел отвыкнуть, звучит в наушниках, и на меня словно дует космическим сквозняком, и по спине моей пробегает волна холода. Так я узнаю, что он жив и здоров и не собирается, пока во всяком случае, нас покидать. Кратко я докладываю Правителю о наших приключениях в подземном городе муравьев. Предположения насчет разумности Царицы этой колонии высказываются мной весьма в осторожной форме. Но Хумет, к моему удивлению, не придает особого значения этой, на мой взгляд, важнейшей информации. Или он темнит? Ему ли не понимать, что такое столкновение интересов двух разумных рас. К тому же столь разных рас. К тому же с нами, склонными к неограниченной экспансии. Ну да не мое это дело, я не политик. Хотя, как знать...

   Под конец мне велят соорудить вышку радио- и свето-маяка на берегу и ждать прибытия вертолетов. Они должны были привести надувные плавсредства, с помощью которых мы (если захотим, или другие люди) должны будем обследовать побережье Пермского моря с целью отыскания подходящего места для закладки нового базового лагеря, который в перспективе может стать городом.

  

   Я отдаю своим людям все необходимые распоряжения и по-хозяйски осматриваю величественный морской пейзаж и далекий за вуалью воздуха остров: размытое утренней дымкой, зеленоватое пятно. Берег наш по правую сторону от лагеря, выгибаясь дугой, уходит к бледно-сиреневому горизонту. Слева высится скалистый мыс, о чьи базальтовую грудь бьются воды с белыми верхушками пены.

   Пески и камни. Предвкушающие будущее. Мне ясно представляются среди буйства тропической зелени красивые белые корпуса домов, удобные, безопасные пляжи. И люди! Много людей. И среди них почему-то Инга. И сердце мое охватывает щемящая тоска, и еще острее я чувствую горечь невосполнимой утраты. Хотя в душе моей все перегорело и уже затянулось пеплом, все же, клянусь, даже за мимолетную встречу я отдал бы все.

   - Пойдешь купаться? - слышу я сквозь мечту прорвавшийся голос Владлены.

   Я вздрагиваю и, может быть, излишне резко отвечаю, что купаться в море запрещаю категорически - "слышите вы, это касается всех!" - пока хотя бы приблизительно не будем знать, какие хищники здесь обитают. Владлена, кажется, не обиделась на мою резкость, ибо в ту минуту, на месте нежного влюбленного был суровый начальник, отдающий распоряжение. А начальство Владлена уважала.

  

  

  

  

  

  

  

   Глава двадцать восьмая

  

   БЕГСТВО

  

  

   Ночью я просыпаюсь оттого, что кто-то трогает меня за плечо. Недовольно поморщившись, я хотел было сказать Владлене: "Давай пока не будем форсировать события...", но вздрагиваю от неожиданности, когда вижу перед собой Андрея. Я резко сажусь, с визгом раскрываю молнию спальника.

   - Без паники, - молвит Андрей, почти не разжимая своих тонких губ. - Грузитесь быстро на плоты и срочно отчаливайте от берега.

   - В чем дело! - хриплю я, голос мой ломается от перехватившей горло сухости.

   - Сюда идут муравьи. Мега формики.

   Я вскакиваю и подаю сигнал, сидящему у костра часовому, и тот, движением фокусника, выхватив откуда-то походную трубу, тревожно блеснувшую в свете костра, играет подъем и общий сбор. Дозорные со всех ног бегут к лагерю. Кратко я обрисовываю ситуацию, в которую, сказать честно, еще сам не врубился. Люди стали грузить скудную амуницию на плоты и готовить их к плаванию.

   - Какие муравьи? Мы ведь, вроде, с ними договорились... - в моем голосе чувствуется растерянность, и это мне не нравится. "Возьми себя в руки", - приказываю я себе.

   - Это местная колония, с побережья. Они движутся двумя колоннами: одна - вдоль берега, другая - по лесу. Они идут на соседний муравейник, а вы у них как раз на дороге. Все очень серьезно. Это война. И на десятки километров в округе все живое будет уничтожено.

   Андрей говорит сухо, отстранено, не как живой, чувствующий человек, а как репродуктор, через который делают сообщения. Я словно окончательно просыпаюсь и задаю вопрос, который следовало бы задать сразу:

   - Послушай, а как ты вообще здесь оказался?

   - Это не суть важно, - знакомо машет рукой вестник, и на лице его отражается скука. - Вы лучше поспешите, иначе будет поздно. Слышишь? Они уже близко.

  

   С материка накатывает, приближается, усиливается гул, словно бы "шум вод многих", как сказано в Апокалипсисе. Я приставляю к глазам прибор ночного видения и оглядываю лес. Кроны дальних деревьев качаются, как при сильном ветре, хотя с берега дует лишь слабый ночной бриз. И форма деревьев странно меняется. Только приглядевшись, я понимаю - деревья облеплены какой-то массой. И масса эта ведет себя как живая. Она движется, распадаясь на составные части и вновь сливаясь, но неуклонно продвигается в нашу сторону. "Муравьи! Муравьи!", - вдруг кричат все разом, показывая на фигурки, выскакивающие из ближнего леса. Лес гудит и дрожит земля. Мы бросаемся к плотам.

   Отталкиваясь шестами, мы отчаливаем. Темные волны подхватывают оба наших суденышка, наспех сколоченные. Стоя на скользких бревнах, мнится мне, что качается не наше хлипкое плавсредство, а окружающий мир. Мир, погруженный во тьму. Раскачивается берег, качаются чужие звезды, казалось, они вот-вот сорвутся с небес и упадут на землю, как перед концом света.

   - А как же ты? - кричу я, стоявшему на берегу Андрею. Его фигура, освещаемая багровым пламенем непогашенного костра, напоминает черную статую.

   - Мне они вовсе не страшны, - глухо доносится его ответ. - Однако, если желаешь, для моральной поддержки я могу побыть еще немного с вами...

   Темный вестник ступает на воду, идет по верхушкам волн, как нечто, не имеющее веса. Скользнув над водой, даже не замочив подошв, оказывается возле меня. Это не было похоже на прыжок, скорее уж, какое-то сверхъестественное перемещение по воздуху. По воде яко посуху. Слышали, читали о таком чуде, но видеть воочию - ошеломительно. Все-таки любят они эффекты. А кого я, собственно, имею в виду? Небожителей?

   Казаки, не обращая на нас с "Андреем" внимания, изо всех сил гребут примитивными веслами. На берегу шевелится темная масса, в мятущемся свете костра отблескивают хитиновые доспехи воинов. Впрочем, огня они боятся. Пожалуй, это единственное, что их может остановить. Интересно, умеют ли они плавать? На соседнем плоту слышались равномерные команды хорунжего Свистунова: "Раз-два! Раз-два! Живей ребята, шевелите веслами!"

   Словно угадав мои мысли, Фокин, оказавшийся на моем плоту, уверенно произносит:

   - В море они не сунутся. Реки они форсируют, это да. Сцепившись, строят живые мосты, по которым переправляется вся колонна. Многие цепочки при этом гибнут. Но на войне как на войне.

   Кто-то устало опускает весло, и Фокин бежит подменять гребца.

   - Дмитрий Леопольдович, - окликаю я Фокина, - давайте поставим паруса. Небольшой довесок к веслам не помешает. Чего зря пропадать попутному ветру.

   Мы с рядовым Хамзиным привязываем поперечную рею к веревке, пропущенной через верхушку грот-мачты, веревочками крепим к рее полотнище. И вот начинаем вздергивать эту конструкцию кверху - поднимаем парус. Ночной бриз наполняет его. Выставив пузо несколько вбок, импровизированный парус, составленный из плащ-палаток, довольно ощутимо начинает двигать вперед наш плот. Я натягиваю шкоты и креплю их концы к вырезанным из дерева "уткам". На корме, в центре и носу нашего судна уже горят фонари. Другой наш плот пристраивается к нам в кильватер. Огоньки его фонарей отражаются в воде, как в черном зеркале. Драматизм ситуации смягчается, создавая впечатление увеселительной прогулки по морю. Наша маленькая эскадра берет курс на остров. Он хорошо различим на горизонте в приборы ночного видения, так что не заплутаем.

   Слышно далекое рокотание грома. Я поднимаю голову и вижу, что небо быстро заволакивает тучами, звезды гаснут одна за другой. Только ливня нам и не хватало. Говоря честно, я боюсь молний, как мама моя боится грома. На открытой глади моря мы представляем прекрасную мишень для Перунова копья.

  

   - Может, объяснишь в конце концов, кто ты такой? - говорю я, запахивая куртку от поднимающегося ветра. Вестник молчит, и я беру его за руку. Она холодна как лед.

   - То, что ты видишь перед собой, не есть я, - начинает вешать посланник, без усилий освобождая свою руку из моих цепких пальцев. - Это (указал он себе перстом в грудь) всего лишь дальнодействующий ощущающий рецептор-эффектор. Или органопроекция. Сам же я нахожусь далеко отсюда...

   - Где? - тупо спрашиваю я ходячий рецептор.

   - В космосе. Ибо я существо космическое. Постоянное место моего обитания - космическое пространство. Нас много, наши колонии группируются вокруг звезд шаровых скоплений. Потому что светила, дающие нам лучистую энергию для жизни, располагаются там обычно довольно близко друг от друга. И для перелета из одной системы в другую нам не приходится преодолевать длинные темные участки космоса и голодать по дороге. Да, мы питаемся светом, как растения. В крови у нас имеется хлорофилл, но внутреннее строение наше скорее напоминает теплокровное существо. Только существо это изолировано от внешнего мира толстой, непроницаемой оболочкой.

  

   Неожиданно блеснувшая молния на мгновение освещает воду. Резкий, раскатистый треск грома разносится над морским простором и где-то далеко переходит в грохот. Пошел мелкий моросящий дождик. Плот наш все сильнее начинает испытывать килевую качку, и временами кажется, будто ощущаешь состояние невесомости. Все клеточки тела твоего словно взлетают, хотя на самом деле ты падаешь вниз. В молодости, плавая на яхте с отцом, мне нравилось это ощущение раскованности и рискованности, но при теперешнем нашем положении эта качка наводит тоску.

   - Давайте присядем, - говорю я, вцепившись в хлипкие ванты, - в отличие от тебя, мое тело находится непосредственно на плоту, и я очень боюсь уронить его в воду.

   - Идите сюда, - зовет нас Владлена, сидящая в центре плота.

   Мы располагаемся рядом. Одной рукой я обнимаю Владлену, другой - обхватываю торец грот-мачты. "Андрей" устраивается против нас, делает вид, что сидит.

   - Итак, - обращаюсь я к вестнику, - вы обитаете в космосе. Каков же внешний вид толстокожего космического жителя?

   - Мы вообще не похожи ни на какие известные вам существа, - говорит "Андрей" и принимает позу, совершенно невозможную для человека с точки зрения физических законов, но видно, что безопорное сидение ему не причиняет никаких неудобств. - Представь себе приплюснутый шар с неширокой юбкой по экватору, внешне это напоминает планету Сатурн, - это наше основное тело. Наш, так сказать, corpus humanum. Все питательные вещества, необходимые для жизни раз и навсегда закладываются с детства, после чего мы уже не привносим ничего извне в организм и ничего из него не исторгаем (кроме эктоплазмы, для создания временных рецепторов-эффекторов, которая хранится в специальной камере, напоминающей шлюзовую). Замкнутый цикл. Но для работы этой системы нужны внешние источники энергии. В принципе, нам подходит любая звезда. Наш организм хорошо защищен от жесткой радиации и любого другого вида космического излучения. Но...

   Я понимающе улыбаюсь. Именно с этого "но" всегда начинаются все неприятности.

   - ...для выращивания будущего космического жителя до взрослого состояния нужна планета с обширными теплыми водоемами типа моря или океана. С их изобилием разнообразных веществ, необходимых нашим организмам...

   - Кажется, я читал об этом у Циолковского. "Животные космоса..." Прошу прощения.

   Лицо вестника перекашивает снисходительная улыбка.

   - То, о чем писал калужский мечтатель, он узнал непосредственно от нас.

   - Да, - соглашаюсь я. - КЭЦ вскользь упоминает о каких-то могущественных силах, тайно действующих на Земле, и с которыми он якобы имел контакт. Но, пожалуйста, продолжайте.

  

   Далее перед нашим мыслимым взором была развернута идиллическая картина теплых любовных приключений обитателей холодного космоса, иногда (если им приходится вступать в контакт с людьми) именующих себя "странниками".

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Глава двадцать девятая

  

   СТРАННИКИ БЕЗ ПОКРОВА

  

  

  

   Категория допуска: Только для любопытных и особо продвинутых.

   ( перед прочтение рекомендуется выпить рюмку коньяку)

  

  

   ЛИЧНАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ СТРАННИКОВ

  

   Любовная пара, предварительно договорившись между собой, кто из них будет женской особью, а кто мужской (ибо это понятие у расы Странников более чем относительно и зависит скорее от настроения, но в определенный момент выбор все же должен быть сделан), отправляются в "свадебное путешествие". Иногда очень длительное. Необходимо отыскать планету, подходящую для спаривания и выращивания младенца. Центральный информаторий Стаи предоставляет широкий список соответствующих миров. В этом списке, в частности, издавна значится Земля как теплый безопасный мир. До определенного момента времени. В человеческую эпоху, а тем более в индустриальный ее период, Странники не любят посещать Землю. Для них предпочтителен Палеозой - эра древней жизни.

   Взрослая особь Странника в среднем имеет размеры до 30 метров в диаметре, иногда больше. И вот такая парочка странных существ с толстой морщинистой кожей затевает любовную игру, которая порой начинается еще в космосе на подходе к планете. Она бежит, то есть летит, он догоняет, включив на полную мощь свой внутренний антигравитационный двигатель. Их тела меняют форму, расплющиваются с утолщением в центре. Идеальная форма для полетов в атмосфере. Они закладывают сумасшедшие виражи, никакой пилот современного истребителя не выдержал бы таких перегрузок. Непредсказуемый разворот на 90 градусов, и она ныряет в океан. Под водой особенно не разгонишься, да и просторы не те, что в космосе, и она сдается. Тела их соприкасаются, тесно прижимаются, и они медленно дрейфуют в океане, как парочка влюбленных кашалотов или синих китов. И вот открывается ее святая святых - приемное отделение зачаточной камеры. Его причинное тело (соответствующих размеров) проникает куда надо и начинается долгое (24 часа) занятие любовью. Расставшись, наконец, со своей порцией генетического материала, "самец" Странник тепло прощается с "подругой" и спешит в Стаю, к оставленным, друзьям, отложенным делам бурной межгалактической общественно-политической жизни. Впрочем, в любую секунду он может переключиться на свой дальнодействующий рецептор-эффектор, который он оставил рядом с любимой. АВТОНОМНЫЙ БИОРЕЦЕПТОР МОЖЕТ ПРИНИМАТЬ ЛЮБУЮ ФОРМУ, может распадаться на составные части и вновь собираться и даже получать информацию из микромира, став соразмерным вирусу.

  

   В период роста молодой Странник набирает массу, запасается всеми необходимыми для последующей жизни веществами. Одновременно он проходит обучение по специальной программе. Он изучает разные научные дисциплины, в первую очередь космогонию. Уроки эти весьма наглядны, с эффектом присутствия. Молодой Странник может собственными глазами увидеть, как зарождаются звезды, как формируются планеты, как возникает жизнь. Ученик постигает известные науке Странников формы жизни, ее эволюцию. Параллельно он изучает наследие культуры материнской колонии и культуру других звездных рас. Все эти знания и впечатления он получает не покидая теплых вод океана. Благодаря бинарному способу существования. Двойная экзистенция, или бинарная жизнь, складывается у Странников из обычной внешней и внутренней, виртуальной жизни на основе компьютерной биотехнологии, элементы которой развиваются в теле странника согласно генетической программе.

  

   По сути, Странники - это далекие потомки ныне вымершей амфибийной расы, весьма близкой к виду Хомо, только жившие под водой. Вообще-то, стать амфибиями их заставили катастрофические изменения климата на родной планете вследствие головокружительных успехов технического прогресса. Глобальное потепление привело к таянию полярных шапок и к затоплению всех континентов. Чтобы спастись, жителям пришлось срочно отращивать жабры.

   Ободренные успехами генной инженерии, компьютеризации и достижениями в области искусственного интеллекта, ихтиандры продолжили эксперименты в области "конструирования" новых разумных видов. И вскоре создали удивительных существ. Первые "экземпляры" космического существа были выращены в лабораторных условиях. Создателей заботила перспектива развития биологических существ типа Хомо; огорчала невозможность дальнейшего его прогресса, вследствие самой природы Хомо. 4 квт.ч. энергии на одного жителя планеты - вот предел прогресса для цивилизации планетарного типа. Дальше наступает неизбежный разогрев окружающей среды до катастрофических последствий. Единственный выход - в космос. Но переносить в пространство прежний способ существования означало только оттягивание неизбежной агонии. Ибо материальное потребление вида хомо сапиенс в конечном счете приводит цивилизацию к абсурду.

   Хомо космикус - новая ступень в развитии разумного существа. Как на смену обезьяне, животному способу существования, пришел человек с его техническим прогрессом, так с неизбежностью на вселенскую сцену выступил хомо космический. Хотя, конечно же, никакой он уже был не хомо. Просто первые поколения по инерции мышления (менталитет сразу не меняется), продолжали считать себя людьми и в своих внутренних мирах обитали в виде человека в человеческом обществе. И только позже произошла постепенная трансформация сознания.

  

   Как бы там ни было, но космический сапиенс вышел на просторы Вселенной и вряд ли об этом пожалел. Выгоды очевидны. Осуществляется радикальный переход от тотального материального потребления к информационному потреблению. При этом устраняется умственное неравенство. Мгновенная связь и бинарная жизнь дают индивиду широчайшие возможности раскрыть и проявить себя. Член общества получает поистине неограниченную, немыслимую ранее свободу. Индивидуализм достигает своих крайних пределов.

   В психологическом плане Странников условно можно разделить на интровертов и экстравертов. Но в чистом виде такие психологические типы редки. Интроверты мало или почти не интересуются внешним миром и почти не принимают участия в так называемой общественной жизни. Они всецело погружены в свой собственный виртуальный мир и могут "не вылезать" оттуда годами, столетиями, тысячелетиями. Мир этот порой весьма странен, порой неотличим от прежнего, человеческого. Здесь индивид может проявить себя как ему вздумается. Он сам пишет сценарии и осуществляет постановки грандиозных жизненных драм, сам же в них и участвует. Здесь же он может потешить свои комплексы: мазохистские, садистские, какие угодно. Влачить жалкое существование или повелевать Вселенной. Если он находит свою фантазию бедноватой, то может подключиться к мировой сети виртуальных миров и покуролесить там. Только он должен помнить, что здесь его воля столкнется с волеизъявлением других членов общества. Но если в нем не угас соревновательный дух, то он может проявить себя на этом общественном поле жизни.

   Экстраверты, напротив, активны во внешнем мире. С помощью дальнодействующих рецепторов-эффекторов они как бы непосредственно могут заглянуть в микромир, высадиться на планету, пожить в гуще чуждой жизни, не подвергая себя опасности. Индивид может строить и разрушать, естественно, согласуя свои действия с другими членами общества. Ты свободен, пока не посягаешь на свободу других. Иначе тебя лишат жизни, а это, согласитесь, большая потеря для бессмертного существа.

   Ячейкой общества по-прежнему остается семья. Это важный, весьма почитаемый элемент общества. Семьи собираются в стаю. Из Стай формируются ассоциации. Союз ассоциаций составляют Колонию, каковая занимает пространство вокруг светила. Обычно это орбита радиусом от 1 до 3-х астрономических единиц. Впрочем, все зависит от температуры и размеров солнца, где формируется колония. Так постепенно возникает сверхцивилизация I типа.

  

  

  

  

  

   Постепенно с ростом численности населения былой свободе передвижения приходит конец. Какие-то группы ассоциаций не должны заслонять своей массой солнечный свет для других жителей системы. Волей-неволей всем приходится занять положение на орбите, равноудаленной от солнца. Это выгодно всем. Так возникает удивительная конструкция в виде гигантского шара с толщиной стенки в одну космическую особь. В отличие от сферы Дайсона, эта сфера, благодаря своей подвижности, не подвергается разрушению вследствие динамических нагрузок.

   Став единым целым как никогда ранее, разум Колонии претерпевает эволюционные изменения. Происходят существенные сдвиги в психологии индивида. Мгновенная связь все более стирает индивидуальность. Проблемы узкой специализации достигают своей критической точки и разрешаются после того, как множество становится единичным. Но на более высокой ступени. Это единство, наполненное многообразием. Возникает сверхцивилизация II типа. Использование лучистой энергии светила здесь приближается к ста процентам.

   Это общество всеобщей коммуникабельности, здесь нет отчуждения, одиночества. Исчезает человек незнания. Автору нет нужды "пробивать" дорогу для своих идей, открытий и прочего. Открытое сознание и мгновенная связь дает возможность передавать информацию от каждого отдельного индивидуума одновременно всем членам общества в момент ее возникновения. Это и станет предпосылкой к слиянию сознания индивидов в один сверхразум.

   Так происходит отрицание общества и возникает единичное галактическое сверхсущество (или "Будда", как в шутку называет его мой собеседник). Галактический житель имеет размеры порядка 1-3 астрономические единицы в зависимости от температуры звезды. ИМЕЯ ВНУТРИ СВОЕГО ОРГАНИЗМА ЗВЕЗДУ, уже не боясь голода и холода, сверхиндивид может пуститься в плавание по просторам Вселенной на поиски новых миров, либо для смены звезды, когда вещество ее выгорит.

  

  

  

  

  

   Однако численность сочленов продолжает расти и сверхцивилизация все время исторгает из себя в пространство переселенцев-колонистов. Отделившись от материнской колонии, сочлен вновь приобретает полную индивидуальную свободу. Он впадает в анабиотическое состояние и дрейфует к ближайшей свободной звезде. Странствует. Отсюда и самоназвание вида - Странники. Со временем вокруг облюбованной звезды соберется достаточное количество Странников, что бы начать все сначала. Но вернемся к сверхцивилизации II типа.

  

  

   Наступает третий этап эволюции космического разума. Вокруг ближайших звезд все больше возникает супериндивидов. Галактические существа постепенно формируются в общество сверхиндивидов. Неизбежно происходит диалектическое отрицание отрицания. И опять возникает общество. Но на невообразимо более высоком уровне. Так образуется СВЦ III типа с энергопотреблением всей галактики.

  

  

  

  

  

   Созидательную деятельность такого суперобщества невозможно даже и вообразить - настолько она масштабна, грандиозна. Возможно, они создают планеты и галактики. Творят пространство-время и управляют им по своему усмотрению.

   Даже "Андрей" не знает, чем занимается вселенское сверхобщество, потому что принадлежит к сверхцивилизации первого типа.

  

  

  

  

  

  

   Глава тридцатая

  

   ОСТРОВ ПАРАДИЗ

  

  

  

   Весь остаток ночи мы болтались в море и уж не чаяли достичь спасительного острова. Наконец мы увидели его без использования спецоптики, когда нудный дождь кончился. Наступали признаки утра: посветлело небо, серебристый туман забелел над водой.

   Вскоре темная громадина острова заслоняет весь обзор. Мы убираем паруса совершенно бесполезные в последние полчаса и готовимся к высадке. И тут наш плот налетает на риф. Вернее, это нам так показалось, что мы во что-то врезались. Но вскоре мы понимаем, что это не так. Еще один удар сотрясает бревна, хотя плот уже не движется. Люди падают как сбитые кегли. Что-то длинное, похожее на лапу гигантского насекомого, согнутую в суставе, вспарывает воду, взлетает над поверхностью и вновь скрывается в глубине.

   Животный ужас вздымает мои волосы на макушке, потому что я не вижу на плоту Владлены. Несколько человек барахтаются в воде, но и среди них подруги моей не видно. Промокшие люди взбираются на плот. Темные волны пусты, меня охватывает паника. Я хватаю подвернувшийся под руку нож-мачете и готовлюсь к прыжку в воду.

   - Это далеко не безопасно, - предупреждает меня "Андрей". - Позволь, я пойду вместо тебя...

   Я молча и без промедления ныряю в неведомые воды. Облако пузырей застилает видимость. Я высовываю голову на поверхность и, глубоко провентилировав легкие, вновь ныряю в глубину. Вокруг меня тьма. Потом замечаю, что руки мои, вытянутые вперед, светятся. От них сыплются словно бы искры. Смотрю назад: точно хвост кометы, огненный шлейф тянется за мной. Вот, значит, как ночью море светится. Это явление должно мне помочь. Я вглядываюсь во тьму, надеясь увидеть беспомощно барахтающуюся "комету".

   Мимо меня стремительно проплывает сверкающая масса, похожая на дельфина. Поистине феерическое зрелище. Летящая ракета. Каким-то чутьем я угадываю, что это "Андрей". Я плыву за ним с унизительной медлительностью.

   И вдруг из тьмы на меня наплывает огромный серебристого цвета баллон, похожий на аэростат. Сходство с аэростатом подчеркивают канаты, которыми подводный аппарат удерживается под водой. Канаты, очевидно, крепятся где-то на дне. Кстати, до дна не так уж и далеко. Я прохожу над ним, вздымая песчаные вихри. Здесь освещенность, как ни странно, даже лучше, чем наверху. Отчетливо вижу сероватые барханчики песка и длинные ленты водорослей синевато-зеленого цвета. Вижу один из канатов, привязанный к камню. Вернее, приклеенный. Знакомая картина. До ужаса знакомая. Это паучий дом. Только на сей раз подводный. Дельфин-Андрей ходит кругами, обследует "аэростат", тычется мордой, проверяя конструкцию на прочность.

   Воздух у меня на исходе, но и здесь тренировки помогают мне. Я много лет плавал с маской и ластами и научился экономно расходовать кислород. Прямо со дна я устремляюсь в открытую пасть подводного дома, который имеет вид колокола. Там должен быть воздух, если мне, конечно, дадут время им подышать. С шумом и криком, оглушающим самого себя, я врываюсь в "колокол", заранее размахивая ножом.

   В домике темно, и меня охватывает паника. Я ожидаю нападения со всех сторон одновременно. Руку захлестывает какая-то скользкая веревка или щупальце, и я с остервенением полосую по ней мачете. Вдруг снаружи вспыхивает резкий свет, как при электросварке, пронзая своими острыми лучами домик насквозь. Наверняка, "Андрей" старается помочь. При свете, отчетливо вижу, что я сражался с канатом. Он почти такой, как и снаружи, только предназначен для других целей. Много таких веревок свисало с потолка, служа хозяину в качестве лесенки. Самого хозяина вроде бы нигде не видно. Тут мне ударяет в уши чей-то полный отчаяния и радости крик: "Георгий!" Я, держась за канаты и упирая ноги в гибкую стенку, резко поворачиваюсь и гляжу вверх. Там, словно мокрая обезьянка, держась за лианы, висит Владлена. "Прыгай! - кричу я ей. - Быстрей, не то поздно будет!" Сделав ужасные глаза, Владлена отцепляется от канатов и летит вниз с трехметровой высоты, с грохотом обрушивается чуть ли не мне на голову. Я подхватываю ее левой рукой, правой сжимаю нож. "Дыши глубже, будем нырять!", - задыхаясь кричу я, видно хозяин здесь давно не обновлял воздуха. Мы хватаем затхлый воздух открытыми ртами, потом я ныряю, увлекая за собой дрожащее тело. Мы подныриваем под край "колокола", и тут чуть не захлебываемся от неожиданности. Внизу, в клубящемся тумане от поднятого песка, сплелись в смертельной схватке два кошмарных существа. Два огромных паука. Я успеваю разглядеть только какие-то детали: черная щетина на судорожно дергающихся ногах-лапах, ртутным блеском сверкают застрявшие там пузырьки воздуха. И жуткое многоглазье.

   Когда, казалось, легкие мои лопнут, мы выныриваем на поверхность. У Владлены закачены под веки глаза, голова безвольно падает. Она без сознания. Нас вытягивают на плот, Фокин интенсивно делает пострадавшей искусственное дыхание. Как бы он не сломал ей грудную клетку, тревожно думаю я, бессильно распластавшись на бревнах. Но, слава Богу, Владлена начинает кашлять, выплевывая проглоченную воду.

   Только я вспоминаю об "Андрее", как его вихрастая голова пляшущим поплавком появляется среди волн. Он вернул себе облик человека, в размашку, не торопясь, плывет к нашему плоту. Чтобы вскарабкаться на скользкие бревна ему помощь не нужна. Волна сама заботливой рукой подсаживает его и рассыпаясь пеной, скользит обратно.

   - Неплохо размялся, - говорит "Андрей", скинув с себя одежду и выкручивая ее теми же движениями, как это обычно делала наша мама. Вернее, моя мама, потому что он, как окончательно выяснилось, все-таки не мой брат. Через все лицо у него идет страшный кровавый шрам, но он его даже не замечает. И немудрено, шрам прямо на глазах срастался.

   - Это ты что ли там был? - говорю я, приподнимаясь на локтях.

   - Ага... - как-то простецки отвечает небожитель, словно обычный человек.

   - И тебе не было противно быть пауком? Да еще драться с таким страшилищем...

   - Вам, людям, трудно даже вообразить, кем я только не был за свою жизнь...

   Моя команда к Страннику относится почтительно, почти как к Хумету. Я же никак не могу заставить себя обращаться к нему на "вы". Во-первых, потому что с самого начала он предстал предо мной в образе младшего брата. Затем как некий орган-посредник. Вот когда я увижу его в натуре... Но это всеочевидно никогда не произойдет. К тому же, он, кажется, лишен человеческих слабостей. Настоящее могущество не нуждается в титулах и званиях.

  

  

   Все утро одиннадцатого дня экспедиции мы предавались благостному ничегонеделанью, валяясь на горячем песочке. Кто дремал, кто загорал. Пляж острова Парадиз, как мы его окрестили за полную безопасность и живописные берега, располагал к такому времяпрепровождению. К тому же задание свое мы выполнили. Одно тревожит меня: завтра утром должен прибыть "лесной отряд", а берег оккупирован муравьями, и пока что они не собираются его покидать. Без конца шастают туда сюда. Несут яйца, добытые из чужого муравейника, гонят захваченных в плен рабов. Грабеж, разбой и убийства сейчас там, наверное, в самом разгаре. В бинокль, конечно, этого всего не увидишь, слишком далеко. Но кое о каких деталях нам сообщил вездесущий "Андрей". Он вообще нам здорово помогает. Помог вот спасти Владлену. А когда мы обессиленные высадились на незнакомый берег острова, он вызвался разведать местность на предмет опасности. Тут вполне могла обитать колония супермуравьев. Сделал он это весьма своеобразным способом, повергнув нас в шок. За спиной у "Андрея" вдруг стал вздуваться горб, который неожиданно лопнул и изнутри вылетела огромная птица, похожая на орла. Другая часть "Андрея", пока мы дивились на орла, обернулась матерым волком. Можно представить, как мы испугались. Кое-кто из казаков по привычке схватился за оружие. Но "Андрей" быстро скрылся: серым волком скользнул в чащу, сизым орлом взмыл к небесам, как сказал бы автор "Слова о полку...". Через полчаса разрозненные части "Андрея" прибыли в исходный пункт и вновь воссоединились. Пред нами вновь стоял Странник в одном экземпляре. Вернее, его ощущающий орган в виде человека.

   И все же нельзя не сказать о том, что наша способность удивляться несколько притупилась за последнее время - столько разных чудес мы повидали. "Андрей", присев на песок рядом с нами, со мной и Владленой, сообщает, что остров совершенно безопасен. Владлена выливает на его голову елей восхищения по поводу необыкновенных способностей нашего ангела-хранителя, благодарит за свое спасение. Но я вижу, что она все еще побаивается этого странного существа. Она поднимается и уходит к костру. Казаки радостно ее встречают, угощают чаем, пытаются развеселить похабными анекдотами. Она, кажется, уже оправилась от шока, сегодня даже искупалась один раз: приглаживает рукой мокрые волосы, смеется. Лишь изредка оглядывается на меня, и тогда в глазах ее вновь появляется тревога.

   Впрочем, в его присутствии я тоже чувствую себя не совсем уютно. Лучше всего снимает неловкость деловое общение, и я спешу поделиться с ним своей озабоченностью по поводу войны муравьев и безопасности нашего "лесного отряда". "Могу вас уверить, что позабочусь о их безопасности", - отвечает ангел-хранитель, скрестив по-турецки ноги и вглядываясь в сторону материка из под ладони, козырьком приставленной ко лбу. Только сейчас я замечаю, что внешность его изменилась. Теперь он походит на Цезаря времен галльских войн. Он снимает с головы засохший пальмовый венок и бросает его в воду. Длинный светлый язык набегающей волны Пермского моря слизывает венок и начинает пробовать его на вкус, вертя так и эдак.

   Владлене, видимо, наскучило шумное общество казаков, она возвращается ко мне, ложится рядом.

   - Ну, не буду вам мешать, - тактично заявляет странное существо и поднимается во весь рост.

   Поджав зачем-то одну ногу, он стоит на одной ноге, как цапля, прикрыв веком левый глаз. Черный его плащ театрально трепещет на ветру, хотя на самом деле никакого ветра нет. Опять сценические эффекты, думается мне. Окончив свою странную медитацию, он рассыпается стаей белоснежных чаек, улетает в сторону материка. Мы опять вздрагиваем.

   Когда шум десятков крыльев стихает и пульс наш приходит в норму, Владлена нежно проводит ладонью по моему плечу. Я обнимаю ее и целую в мочку уха.

   - Ты знаешь как разбудить женское в женщине, - говорит Владлена, смеясь.

   Маявшиеся от безделья казаки затевают возню. Кто-то кого-то прижал, и этот кто-то верещит дурным голосом. Все-таки шутки у них порой садистические. Владлена покосившись на них, говорит:

   - Они, по-моему, завидуют нам...

   Она верно подметила. Парни молодые, кровь играет... а женщин нет... А их атаман, вместо того, чтобы блюсти себя подобающим образом, милуется с бабой. Я не собираюсь бросать Владлену в набегающую волну, напротив, я недавно ее оттуда достал, но руку с ее талии убираю, ложусь на спину и смотрю в небо.

   - Я люблю тебя... - неожиданно, с радостным подъемом, заявляет Владлена.

   Я понимаю, как ей трудно было произнести эту фразу. И произнеся ее, она с облегчением вздыхает, но вместе с тем, напряженно ждет моего ответа. Я слежу за бегом облака, похожего на скачущего коня, с сожалением наблюдаю, как он медленно превращается в верблюда, и не знаю что ответить. Наконец, выдавливаю из себя почти искренне:

   - Ты мне тоже нравишься...

   Она, наверное, понимает мое состояние и не лезет в душу. И я за это ей благодарен. Некоторая неловкость постепенно рассеивается, как дым, разгоняемый ветром. В общем-то, мы были довольны - ритуальные фразы сказаны и не стоит уточнять, насколько сильны наши чувства друг к другу. Время покажет. У нас впереди вся оставшаяся жизнь.

  

  

  

  

  

  

   Глава тридцать первая

  

   ЭКСПЕДИЦИЯ: ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

  

  

  

   Утром двенадцатого дня с начала похода нас будят отдаленные раскаты грома. Но к великому удивлению небо абсолютно безоблачно. Рокотание приносится со стороны материка. Там полыхает зарево. Горизонт погружен в сизую мглу. Небо сверлят черные вращающие клубы дыма. По временам в том далеком аду что-то вспыхивает ярким пламенем то в одном месте, то в другом. Вообще, это подозрительно похоже на бомбардировку. Правда, никогда в жизни я не был под настоящей бомбардировкой и поэтому о сути происходящего могу лишь строить предположения.

   Прибегает хорунжий Свистунов и кричит, протягивая мне бинокль: "Наша авиация бомбит муравьиные города!" Я беру у него бинокль и всматриваюсь в скачущую даль. Когда дрожь в руках мне удается погасить, вижу: какие-то черные мошки вьются над материковым берегом, или нет, даже дальше, в глубине над лесом. Черные мошки "какают" совсем уж крошечными точками, которые падают на землю, и тогда происходит вспышка, без звука, как в немом кино. Лишь спустя долгие секунды слышны отдаленные раскаты. Меня охватывает безотчетный гнев. "Наша авиация!", - зло насмехаюсь я. - Человек неисправим. Стоит ему где-нибудь появиться, как он начинает сеять смерть в массовом масштабе. Ликование Свистунова умеряется, он старается придать своей физиономии сельского учителя озабоченный вид. Но гордость за нашу мощь его так и распирает.

   Я связываюсь с Базой, но мне никто не отвечает. Одна "мошка", увеличиваясь в размерах, становится похожей на стрекозу, наконец, "стрекоза" превращается в ясно различимый вертолет. Наш маленький отряд сходит с ума. Ликованью нет предела. Все свистят и подбрасывают в воздух рваные кепки. Взметая вихри водяной и песчаной пыли, вертолет садится вблизи песчаной косы, на горячем мелководье, чтобы не запороть двигатель. Песок вредно на него воздействует, да и на лопасти винтов тоже.

   Из летающей машины выпрыгивает знакомый летчик Петров, улыбаясь белозубой улыбкой аса, идет мне навстречу. Чтобы не подавать ему руки, я громко с ним здороваюсь словесно, с усиленным киванием головы, точно китайский болванчик, и беру в руки вещевой мешок с каким-то барахлом, даже, кажется, не своим.

   - Здравствуйте! - снова говорит Петров, подходя ко мне вплотную.

   Видя мою, не совсем понятную реакцию, энтузиазм его то угасает, то вновь взлетает. Я чувствую, как горят мои щеки и уши. Тут меня прорывает, как прорывает весенний поток ветхую дамбу.

   - В чем дело! Вы можете объяснить, что там происходит? - выкрикиваю я. Всеобщий гвалт дает мне право вести разговор на повышенных тонах.

   - Выполняем приказ Великого Рулевого, - отвечает Петров спокойным мужественным голосом. - Проводим зачистку территории, прилегающей к берегу.

   "Интересно бы знать, - думаю я, пока молодцеватый летчик докладывает, с какой целью мы уничтожаем муравьиные города. - Почему Хумет так безжалостен к братьям своим меньшим. Я, например, ни за что не поднял бы руку на обезьян. Впрочем, и муравьи вызывают во мне жалость. Они так похожи на людей. И вообще, разве морально убивать любой другой вид живых существ? Неважно, что все они вымрут, сейчас-то они живые..."

   - Я, собственно, прилетел за вами, - говорит Петров. - Необходимо, чтобы вы осмотрели район зачистки с воздуха, для определения удобных мест, где вскоре можно расположить пограничные форпосты.

   Я растерянно гляжу на Владлену.

   - Не беспокойтесь, ваших людей эвакуируют.

   - Хорошо, Вергилий, - говорю я, - веди меня, я за тобой иду.

   Петров косится на меня как на чудака, но явно обрадован, что все идет по задуманному плану. Владлена вызывается лететь со мной, но я не разрешаю. Мало ли что может случиться с вертолетом, порхающим над пожарищем. Если мы свалимся в ад, значит поделом нам. Но Владлена, право же, не заслуживает такой участи.

  

   Мы садимся в кабину, Петров пристегивает меня к креслу, как младенца к коляске, помогает надеть шлемофон и подключиться к связи. Все это время я испытываю какую-то беспомощность, от которой мне неловко и одновременно с огромным уважение слежу, как летчик Петров профессиональными, доведенными до автоматизма движениями деловито щелкает тумблерами на потолочной панели, манипулирует кнопками, клавишами, и прочими выключателями на пульте. Завывает с посвистом разгоняемая турбина, лопасти подъемного винта медленно трогаются с места, начинают вращаться и, разогнавшись, сливаются в сверкающий круг над головой. Максимальное остекление кабины дает прекрасный обзор. Я оглядываюсь на Владлену. Она стоит, прижав руку к груди, другой пытается прикрыть лицо от вихря, который грубо отпихивает ее назад, рвет на ней одежду и волосы. Потом как-то сразу, рывком некая могучая сила подхватывает меня и поднимает вверх. Сердце обрывается, потом, словно привязанное на резиночке, подпрыгивает к горлу. Земля перекашивается и проваливается куда-то вниз и вбок. Мы взлетаем.

  

   Кабину и всех, кто в ней находится, сотрясает вибрация. Полет в вертолете вовсе не схож с полетом на самолете. И вообще, последний раз я летал (исключительно на лайнерах) в начале 80-х годов. Комфорт, сервис, безопасность. Здесь же все как-то ненадежно, все качается и прыгает. Оглушающе ревет турбина, грохочет ротор винта, без специальной техники говорить бесполезно, поэтому микрофон, назойливо торчащий в углу рта, помогает преодолевать это неудобство. Мы летим на небольшой высоте. Внизу ослепительно сверкает серебристой чешуей волн великое Пермское море, а под его прозрачными водами на малой глубине хорошо видны фиолетовые пятна колоний водорослей. Стремительно приближается берег, а вместе с ним и апокалипсическое пожарище, охватившее джунгли. Машина наша попадает в черные, маслянистые облака дыма, и чтобы вырваться из них, нам приходится отклониться в сторону и значительно увеличить высоту полета. Но даже здесь, на такой высоте чувствуется запах дыма и гари. От грохота двигателя в голове моей невольно возникает и звучит все громче музыка Вагнера "Полет валькирий". Или мне это только кажется? Так или иначе, но ассоциации с фильмом Копполы "Апокалипсис сегодня" неотступно меня преследуют, пока мы летим над горящими джунглями. Петров показывает пальцем куда-то в огненный смерч и через динамик говорит мне прямо в ухо, так что я вздрагиваю: "Вот они - города!"

   Не сразу, но различаю среди красно-черного огненного водоворота бело-желтые пятна. Так ярко пылают сооружения, похожие на гигантские пирамиды фараонов. Только пирамиды эти явно были сделаны из деревянного стройматериала. Звено из пяти вертолетов сбрасывало бомбы на еще не охваченные огнем участки леса. Возможно, там тоже находились муравьиные города, но из-за дыма видимость была ограничена. "Откуда у нас столько вертолетов? - спрашиваю я у Петрова. - И бомбы... Откуда они?" Петров улыбается, охотно объясняет: "Нанотехнология. Теперь мы можем сделать все, что захотим. Прилетите домой - сами увидите". Нанотехнология, новая технология, а мышление старое, - угрюмо думаю я.

   Бомбы разрывают джунгли, как гнилую материю. На месте сплошной зелени клокочет море огня. Вспышки разрывов ослепительны, точно горит магний. Бомбы явно напалмовые. У меня нет слов. Я подавлен. Вся эта вакханалия вызывает во мне жгучий протест. Мне кажется, что я совершил предательство по отношению к бедным муравьям. Мне стыдно за человеческий род. Хотя уничтожению подвергаются колонии другого вида муравьев - наземных строителей, но ведь с ними никто не вступал в контакт. Может быть, они так же разумны, как и колония подземного вида, с которой я вел переговоры. Мне горько осознавать, что, возможно, именно это мое открытие послужило причиной столь безжалостного уничтожения конкурента на континенте. Я понимаю, что безопасность людей - важное дело. Но разве кто-нибудь рассматривал другие варианты взаимоотношений с обитателями леса? Я уверен, что с помощью технических средств наши границы можно сделать непреодолимыми, и для этого вовсе нет необходимости прибегать к массовым убийствам. И вновь мне показалось, что Хумет руководствуется какими-то темными мотивами мести.

   - Скажите, - спрашиваю я у Петрова, - что чувствует человек, сбрасывая бомбы на головы врагам?

   - Эрекцию, - коротко отвечает летчик Петров и ржет здоровым смехом.

   - Серьезно? - Я поднимаю брови.

   - Конечно, какой смысл врать, - откликается летчик. - Через это проходят все. Некоторые даже кончают. И, заметьте, это не патология. Правда, потом эти ощущения несколько притупляются, бомбометание превращается в рутинную работу. Но полностью чувство сексуального возбуждения при таких делах не проходит никогда. Между прочим, то же самое чувствует солдат и на земле, убивая врага.

   Я с сомнением поджимаю нижнюю губу. Потом соглашаюсь: этого следовало ожидать. Основной инстинкт.

  

  

   В блокноте я отмечаю места возможной дислокаций будущих пограничных форпостов: вдоль русла реки Попутной, в горах и т.д. Работая над составлением карты, я увлекся и не заметил, что мы давно уже вышли из зоны "боевых действий" и приближаемся к Базе. Мое сердце стучит учащенно, словно я возвращаюсь в родные места. Петров тоже радуется возвращению, его глаза блестят. Между ног летчика Петрова торчит, как фрейдистский символ мужской силы - длинный и твердый, - главный рычаг управления летающей машиной. Петров, скаля зубы в хищной улыбке, сжимает его крепкой рукой.

   И вот нетронутые джунгли сходят на нет, и взору открывается величественная картина. Сверкая золотом стекол, приближается, растет круглый в плане и огромный, как гора, наш Новый Дом.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

Часть пятая

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПОЛЁТЫ

  

  

  

  

  

  

   Глава тридцать вторая

  

   ПАТРИАРХ

  

  

   Прошлое в карман не положишь,

   надо иметь дом, чтобы его разместить.

  

   Ж-П Сартр.

  

  

   50-й год Эры Переселения

  

   Да, дорогие мои, прошли-пролетели, ветром просвистели быстрые долгие годы, полвека минуло, и вот уж мне скоро исполнится 99 лет. Я сижу на веранде, прикрыв ноги теплым пледом, гляжу на пылающие краски заката и предаюсь воспоминаниям. Давно уже это единственное занятие, которому я могу предаваться без риска для собственного здоровья.

   Первые годы мы жили в "Каса Маньяне", в Стеклянной Башне. Это странное для русского уха название прижилось и дало название всему городу, разросшемуся вокруг Башни. Теперь многие гадают, почему сугубо русский город, к тому же столица, носит испанское название. Высказывают разного рода догадки и гипотезы, во многом дурацкие. И на их основе сочиняют этимологические легенды. Никто ведь не помнит нашего с архитектором Корольковым разговора. Корольков давно почил в бозе. Об этом помню только я.

   Владлена была в восторге от новой квартиры, которую мы сразу же получили, вернувшись из похода. Кстати, за поход меня наградили каким-то боевым орденом джентри, очень похожим на Георгиевский крест и столь же ими почитаемый. А когда уходил на пенсию с поста Главного Пограничника сослуживцы подарили именную шашку с георгиевским темляком. Вот она, висит в гостиной на почетном месте поверх шикарного ковра, так любимого Владленой. Только этот ковер и еще некоторые вещи напоминает теперь о старой квартире и о том, как мы счастливо жили...

  

   Да... так о чем это я?.. Ах, да! Квартира. Она была потрясающих размеров, на двух уровнях шестого горизонта, имела десять комнат, три ванны, пять туалетов, две душевые кабины. В общем, мы имели все, что должна иметь счастливая многодетная семья. Многодетность - главная составляющая внутренней политики нашего Правительства. Мы ничего не имели против такой программы, с энтузиазмом первопоселенцев воплощали ее в жизнь.

   В итоге многотрудной и долгой моей экзистенции меня окружают (в радиусе 800 км.) шесть сыновей, шесть дочерей, куча внуков и невообразимое число правнуков. Они размножаются в геометрической прогрессии и потому, честно сказать, я не всех их могу запомнить даже в лицо, не то что по именам. Но детей своих я помню всех до единого. Моему старшему сыну Антону исполнилось 49 лет. Ровно столько, сколько мне было тогда, в 1-й год Прибытия. Потом родились двойняшки: Константин и Виолетта. За ними через два года родился Федор, за ним была Дуня, за ней шел Евстигней.

   С особым пиететом мы отнеслись к появлению на свет седьмого ребенка, поскольку семерка - счастливое число. Один довольно уважаемый астролог предрек малышу великие деяния на политическом поприще. И надо сказать, что большие наши надежды постепенно оправдываются. Недавно его выбрали генерал-смотрителем Западных земель. Не за горами и консульство. Стало быть, не зря мы назвали его Максимом, что значит Величайший. И вообще, родился он большим и тяжелым, с черными волосами на голове и сразу заорал могучим басом.

   За этим великаном родились Флора, Макар, и после малого перерыва, последняя тройка: Мария, Надежда, Ольга. Ольга - младшая (сейчас ей 33 года, почти столько же, сколько было Владлене, когда мы начали совместную жизнь), младшая и самая мною любимая. Только я об этом не распространяюсь, чтобы никого не обижать. Перед этой тройкой девочек (каковая указывает, что силы моих мужских хромосом иссякли) были двойняшки: Михаил и Лилия. Но они, к великому нашему горю, погибли во время испытания космического корабля, не оставив потомства, поскольку не успели обзавестись семьями. Одна была у них страсть - космические корабли.

   Владлена рожала детей с плодовитостью муравьиной самки, словно дорвалась до любимого дела, долго откладываемого по причине материальных и иных жизненных невзгод. И когда все жизненные трудности были преодолены, ничто ее уже не могло остановить. Только старость...

  

  

   Простите, я отвлекся: выпил рюмочку домашнего винца, оно помогает мне преодолеть депрессию, увы, слишком в последнее время частую. Нет охоты жить совершенно, а умирать страшно, вот и коптишь небо... Единственное, что еще радует глаз и бодрит душу это красота природы. Но как писал Соловьев: "Смерть только смеется над всем этим великолепием... Она знает, что красота природы - только пестрый, яркий покров на непрерывно разлагающемся трупе". Такое вот прочтешь - и мучаешься сплином три дня к ряду. А ведь как я любил жизнь!..

   О чем это я?.. Ах, да! О жизни. В Стеклянном Доме я давно уж не живу, лет этак... забыл сколько... Моим последним приютом стал большой деревянный дом, поставленный моими родными в Загорье. Я сам решил уединиться, стать ближе к природе. Загорье - это крохотное поселение пограничного типа. В основном там живут казаки с семьями. Вообще-то, моей давнишней мечтой было поселиться на каком-нибудь острове, например, Парадизе, чтобы почувствовать себя Робинзоном. Но дети меня отговорили, сказав, что там нездоровый климат из-за болот в южной части острова. И тогда я поселился в горах, соблюдая принцип тибетских монахов: "не слишком близко к селению и не слишком далеко от селения". Старея, я все больше и больше начинаю ценить свой горный приют.

   Дом мой обставлен без роскоши, но с любовью. Есть в нем большая, хорошо подобранная библиотека, множество картин на стенах дают понять, что отшельник не чужд искусства. Я живу на полном государственном обеспечении. Как патриарх колонии, почетный сенатор и бывший консул, имею немало льгот. Впрочем, я забыл, в чем, собственно, они дают мне преимущества перед другими гражданами Республики. Потому что давно уж никто не терпит нужду. Все имеют жилье, вдоволь пищи, одежду необходимую и прочие вещи. С помощью индивидуальных наноаппаратов каждая семья может изготовить для себя все, что угодно, используя профессионально составленные программы. Таким образом, обеспечивалась экономическая, а значит, и политическая независимость граждан. Народ кормит себя сам, обременяя Правительство другими, более насущными, заботами. Например, транспортными проблемами, экологическими, проблемами безопасности населения и торгово-дипломатическими отношениями с разумными видами мега формика, то есть с гигантскими муравьями. Тут масса тонкостей политико-психологического характера, углубляться в которые сейчас мне бы не хотелось.

  

  

   Пара слов о транспорте. В сообщениях между городами - а их уже целых три - основной упор мы делаем на воздушном транспорте, чтобы не калечить ландшафт дорогами, не вырубать деревья. В каждой семье имеется геликоптер, как у среднего американца машина. Геликоптеры - очень удобные, безопасные "птички".

   Первой и наиболее памятной для всех нас из трех ныне действующих железнодорожных веток является та самая, из-за которой мы гнили заживо в джунглях. В свое время она сослужила нам поистине великую службу. Поскольку была дорогой, можно сказать, стратегического значения. Таковой, по сути, она остается и сейчас. Хотя с расширением границ освоенных нами территорий она все больше превращается в главный экскурсионный маршрут с ностальгическим уклоном. Есть у нас и детская линия, проложенная через Парк Ужасов.

   В городах транспортное движение осуществляется электромобилями или автомобилями на водородном топливе. Чтобы жить в ладе с природой и, в то же время, не попасть в сети первобытного руссоизма, "чистого, незамутненного фурьеризма", и еще, черт знает, какого "изма", пришлось изрядно повоевать с фалангистами в Сенате. В частности, с фракцией "Новая Русь", которую тогда возглавлял сенатор от необитаемого острова Парадиз Павел Филимонович Засохин. Он и его банда носорогов были ярыми противниками приватного использования наноаппаратов и столь же ярыми сторонниками государственного распределения всего и вся, с целью, так сказать, упорядочивания, как они любят выражаться. Властолюбцы! Если бы не твердая позиция Хумета как гаранта конституции, и подписанная им Хартия о правах, не усилия партии "Новое Крыло" да не мои скромные старания на недолгом посту Консула, кто знает, как бы повернулся ход исторического развития нашей молодой Республики. Выполнили бы мы вообще ту миссию, каковую возложил на нас Мировой Разум? Не последнюю роль, наверное, сыграло известное изречение из Евангелия, которое я напомнил собравшимся на памятном заседании Ассамблеи: "Не наливайте вино новое в мехи старые". Помню, как побагровело лицо Филимоныча, как кричал он что-то несуразное, брызгая слюной, и молотил воздух кулаком. А я смотрел на него и думал, откуда в них столько этой собачьей злобы?

   Ладно, Бог с ним, с Пашей. История нас рассудила. Его модель "фаланстеры" не прошла, а сам он давно уже упорядочен природой - прах его сожженный развеян по ветру.

  

   Наконец, говоря об обществе, невозможно не сказать о том, какова его вера. Разумеется, мы верим в Светлое Будущее. O, fallacem hominum spem! - О, прекрасная надежда людская! А еще у нас появились зачатки новой религии, что-то вроде культа предков. Даже традиционное христианство постепенно видоизменяется - явно регрессирует. Наблюдается тенденция к многобожью. Впрочем, во главе нового пантеона богов по-прежнему стоит Христос, только называется он Грядущим. И все большим почетом пользуется Водолей, бог воды и вообще всяческого плодородия, а также покровителя Народных собраний. Из мужских богов еще весьма почитаем Порог - божество дверей, бдительный привратник; а также хранитель домашнего очага - Домовик.

   Бог весны - Май. День его рождения справляют первого мая. Священным считается месяц Август. Именно в этот месяц колонисты отправились по звездному пути навстречу новой жизни. Однако и старую жизнь никто не вычеркивает из памяти: мы по-прежнему пользуемся (слегка видоизмененным) земным календарем, хотя, как уже известно, времена года здесь весьма условны.

   Из богинь на первом месте стоит Святая Дева Мария - заступница, защитница матерей и детей. Не забывают и Венеру - богиню любви, покровительницу женщин (если вы понимаете, о чем я...).

   А вот бога войны у нас нет. Это показывает, что мы мирный народ, как бы там ни говорили о народе-воине.

  

  

   На 86-м году жизни окончила свой земной путь Владлена. Прах моей верной жены покоится на центральном кладбище, возле часовни Св. Девы Марии. В последнюю пору жизни Владлена страшилась предстоящей посмертной кремации, просила меня употребить свой авторитет, дабы сделали для нее исключение. Но я был суров и непреклонен. Я сказал, что Закон о кремации, который я сам подписывал когда-то, направленный на пресечение так называемого археологического парадокса, един для всех, и никаких исключений быть не может. Мир управляем законами, вещал я, иначе воцарится хаос! Владлена обиделась на меня, замкнулась в себе, а потом как-то стала ко всему безразлична. Она бродила по коридорам и комнатам, что-то бормотала себе под нос. Мысли ее блуждали совершенно неприкаянно, как и она сама. И однажды ночью она умерла, даже не призвав к себе никого из домашних. И меня в том числе. А может быть, просто не смогла, или тихо скончалась во сне, как умирают счастливые люди. Ведь по большому счету она была счастлива. Она сама так и говорила... Хочется надеяться, что так все и было. Но до сих пор чувство какой-то вины перед ней гнетет душу. Опуская в землю (моя единственная ей уступка) лаковую шкатулку с ее пеплом, я, не обращая ни на кого внимания, сказал прерывающимся голосом: "Прости меня, Владлена, прости..." Присутствующие потом, верно, гадали: в чем он так провинился перед своей женой?..

  

   После похорон поползли странные слухи с мистическим оттенком. На поминках я случайно подслушал, как две кумушки - сначала полушепотом, с оглядкой, потом громче, перебивая друг друга, - рассказывали другим кумушкам почти мистическую историю сожжения тела Владлены. Из их слов я понял, что в крематории произошло ЧП. "Представьте, отказал транспортер - небывалый случай!.. пришлось заталкивать вручную..."

   На этом дело не кончилось. Как я понял, "адских" работников постигла еще одна неудача. Тело не желало заходить в топку.

   "Усопших-то ногами вперед отправляют в печь... А у ней, у покойницы, то левая нога, то правая все время упиралась в косяк. Не хотела она туда, в печку! Вот страх-то! А ноги работники не догадались связать... Пришлось головой вперед... Когда топку закрыли, такой страшный крик раздался, что кочегары все разбежались и долго не могли успокоиться: все им чудился крик боли..."

   Спасая честь мундира, директор крематория, Платон (запамятовал, как его по батюшке), специально явился на следующие, девятидневные, поминки и оправдывался передо мной, как человек, на которого возвели напраслину.

   "Ну дуры же бабы, - жаловался он, - какие упирающиеся ноги? какие косяки? что они плетут!.. Да, транспортер отказал, ничего странного - механизм склонен ломаться время от времени. Но никаких упирающихся ног, уверяю тебя, Николаич, не было и не могло быть. Мы жмуров... прости, профессиональный термин, будь оно не ладно... усопших то есть, всегда в закрытых гробах сжигаем. Гроб летит туда, в огонь, со свистом, по направляющим, и никаких проблем с ногами..."

   И мрачно пошутил: "Вот помрешь, сам увидишь... Извиняй, Николаич, что рассказываю тебе такое..."

   Но слухи продолжали циркулировать аж до сорокового дня поминок, теперь уже в модифицированном виде: "Когда сгорел гроб, покойница, уже почерневшая, вдруг села, подняла пылающие руки кверху, и закричала нечеловеческим голосом, от которого разбежались кочегары..."

   Да, вина перед Владленой была, или призрак вины. Она, эта вина, точно горб, гнет меня к земле.

  

   Простите, я опять немного отвлекся. Так о чем это я?... Ах, да! О смерти. Пора, пора уже громко сказать знаменитое цицероновское "vixerunt!" - отжили! Скоро уж уйду и я в Мир Покоя (если на том свете есть покой). В лоно вечности, как сказал бы Афанасий Фет, куда, кстати сказать, сам не очень торопился. Но пока, выполняя свою давнишнюю жизненную программу (которая сейчас мне кажется нелепой) - дожить до 101 года, продолжаю увеличивать скорбь в этом "лучшем из миров".

   Но иногда случаются удивительные вечера. Вот как сейчас. Когда у меня ничего не болит. Это праздник для меня. Я выхожу на террасу своего дома, сажусь в кресло, которое я называю гамти (так называют в Тибете ящик-кресло для медитации), и, опершись на палку руками и подбородком, слегка покачиваясь, сижу на воздухе до тех пор, пока солнце не уйдет за зубчатый горизонт, пока звезды не выступят на черном занавесе ночи, и пока сырость не заставит меня закончить медитацию. Тогда я поднимаюсь, скрипя старым креслом и всеми своими костями, и иду спать. В кровати я мечтаю только об одном: чтобы мне приснилось далекое, но кажется оставленное совсем рядом, где-то за углом, мое детство. Но детство мне никогда не снится. Значит, еще буду жить, есть такая народная примета.

  

  

  

  

  

   Глава тридцать третья

  

   СТРАННИК

  

  

   - Что же ты любишь, необычайный странник?

   - Я люблю облака... летучие облака... чудесные облака!

  

   Бодлер, "Странник"

  

  

   52-й год Э. П.

  

   На мой столетний юбилей собрались все мои дети, внуки и правнуки, многочисленные родственники с чадами и домочадцами. Они прилетели на геликоптерах, распугав всех моих кур и индюшек. Я вышел к ним еще твердой походкой, опираясь на шашку, как на палку. Офицерский "георгий" сверкал, начищенный специальной пастой. Теперь я совершенно похож на своего прапрадеда Макара благословенного. Он любил на праздник надевать все свои медали и кресты. Комсомольцы двадцатых годов над ним смеялись и говорили, что награды его нынче ничего не значат. "Я вам дам, не значат, сукины вы дети!" - огрызался стодвадцатилетний старец и грозил насмешникам палкой.

   Мундир мой стал мне несколько великоват. Усыхаю. Неумолимо тянет к себе земля. Поэтому, если честно сказать, без глупой бравады, шел я с трудом, словно к ногам моим были привязаны пудовые гири каторжника. Свои седые редкие волосы я причесал, не глядя в зеркало. Довольно и того, что я лицезрю свои руки, которые стали похожими на корневища, высохшие и потемневшие от времени. Я мог только догадываться, как я выгляжу внешне, подозреваю, что зрелище не из приятных. Как писал Сартр: "С каждым днем мы все больше походим на свой будущий труп".

   Но еще больших усилий потребовало от меня собственно торжество. Меня поздравляли, снимали видеокамерой. Устроили самодеятельный концерт. Они пели и плясали, какие-то совершенно незнакомые дети ползали и бегали по комнатам, рисовали цветными карандашами на стенах, смеялись, прыгали, разбивали вазы, ревмя ревели, писали в пеленки и штанишки, требовали ласки, гонялись за моими собаками, испугали кота, так что он стал мяукать с заиканием, утомили меня чуть ли не до смерти, и наконец-то все разлетелись. И когда в доме установилась благодатная тишина и успокоительный полумрак потек по комнатам, явился он. Давно, ох, давно не навещал он меня. Все так же молод. И вот мы вдвоем сидим у камина, растопленного по поводу сезона дождей, слушаем, как дождь барабанит по стеклам, шуршит по листве сада, и ведем молчаливый разговор. Потом "Андрей" спрашивает, лукаво улыбаясь:

   - А где ты прячешь свою знаменитую настойку?

   - Вовсе я ее не прячу, - обижаюсь я, - от кого бы мне ее прятать?.. Вон бутылка стоит в шкафу, бутылка с самодельной этикеткой, на которой написано: "Морилка". Достань ее, угостись сам и мне налей.

   "Андрей" встает с кресла, подходит к шкафу, собственноручно мною сделанного из благородного лепидодендрона, открывает застекленную цветными стеклами дверцу и достает бутылку с жидкостью приятного чайного цвета. Это мой "бальзам": настоянные на спирте горные травы в сочетании с вином из плодов, выращенных в моем саду. В общем, адская смесь, если пить его неразбавленным.

   - Послушай, Странник, - говорю я, добавляя тоник в свой бокал с "бальзамом" и делая маленький глоток, - ты не мог бы по старой дружбе сделать мне маленькое одолжение?

   - Весь к твоим услугам, - отвечает Странник и залпом выпивает рюмку неразбавленного "бальзама".

   У этого псевдоорганизма, сидящего рядом, странная реакция на мой напиток. У него краснеют и существенно увеличиваются в размерах уши. Я смотрю с любопытством, как они растягиваются и продолжаю:

   - Пройдет 300 миллионов лет, и в один прекрасный и ужасный день я отправлюсь в космическое путешествие без возврата. Моя мама, которую я так хотел увидеть, и не увидел... бедная моя мама, она будет страдать, потеряв последнего сына... Ты понимаешь, о чем я?..

   - Угу, - кивает головой мой гость, дергая себя за мочку распухшего уха. - Еще одну рюмочку я могу позволить себе?

   - Ради Бога! - восклицаю я. - Только разбавляй... Смешение воды и вина есть символ умеренности, говорили древние.

   - Не пристало небожителю разбавлять "огнь" вина, - заносчиво отвечает гость и, зажмурив глаза, бесстрашно выдувает вторую рюмку настойки.

   - Не зарывайтесь, Штирлиц, даже Христос пил разбавленное водой вино.

   - Для Сына Человеческого, умевшего превращать воду в вино, это действо не более чем нравоучительный жест.

   - Не богохульствуй, космический бурдюк. Да, так вот... о чем это я?..

   - Ты вспомнил свою матушку, - ехидно отвечает гость, демонстрируя кристальную ясность мышления.

   - Да! Так вот, не мог бы ты, при твоем могуществе, состряпать для нее какого-нибудь двойника. Пусть совершенно безмозглого, но любезного и заботливого... с тем, чтобы он досмотрел маму до ее естественного конца... Впрочем, прости, я, кажется, выжил из ума...

   - Нет, отчего же, мысль интересная. А почему бы тебе самому не осуществить ее?

   - Смеешься, разве такое возможно?

   - Почему нет? - отвечает гость, мечтательно глядя на бутылку. - Когда ты умрешь...

   - Продолжай, - успокаиваю я Странника и, предвосхищая его просьбу, наливаю в его рюмку очередную порцию настойки.

   - Когда твое бренное тело придадут огню, и твоя душа обретет свободу, ты волен будешь - правда, с некоторыми ограничениями - выбрать другое тело для новой жизни. К тому времени мы можем подготовить для тебя приличное бездушное тело Странника. Всю информации с твоего мозга мы можем перекачать в его искусственный интеллект, чтобы ты помнил себя прежнего, но сделать это необходимо еще при жизни. Потому что новое воплощение - это своего рода tabula rasa - чистая доска. Впрочем, бывают исключения...

  

   "Андрей" отворачивается. Камин озаряет его лицо неровным, мятущимся светом ада. Кажется, судороги страдания искажают дорогие мне черты, делая их чуждыми, страшными. Торчащие вихры светлых волос, расчесанные еще по до армейской привычке на прямой пробор, походят на рожки. Может, именно таким был карамазовский черт.

   - Да, так вот... - гость выныривает из преисподней воспоминаний в синеющий вечер "здесь-и-сейчас", продолжает с хрипотцой в горле: - ...когда ты переселишься в организм Странника, тебя станет подвластно многое, очень многое... Жить ты будешь практически вечно, пока неумолимый статистический закон больших чисел не угрохает тебя каким-нибудь образом. Но это произойдет ох, как не скоро! Но, смею уверить, обязательно произойдет, потому что рано или поздно ты должен предстать перед НИМ для отчета. Усекаешь?

   - Ты предлагаешь мне стать МОНСТРОМ!.. Прости... но согласись, что для человека это как-то непривычно. Человеку прилично быть человеком.

   - В твоем положении не выбирают. - Гость залпом выпивает настойку и сжимает пустую рюмку в руке. - Бог мой, тебе предлагают такую альтернативу тлению... Право, ты говоришь, как филистер какой-нибудь. И это при том, что с детства ты мечтал о бессмертии...

   Я с удивлением вглядываюсь в своего гостя, а он тем временем продолжает витийствовать:

   - Ты - художник! Разве тебе не интересно взглянуть на мир под другим углом? К тому же, если уж на то пошло, ты ни на секунду можешь не выходить из образа человека. Для того и дана тебе будет бинарная жизнь. Там, в виртуальной реальности, которая в принципе неотличима от настоящей, ты будешь жить человеческой жизнью в человеческом обществе, каким ты себе его представляешь.

   - Но это же фальшивка... - говорю я с огорчением, пытаюсь встать с кресла, но оно меня не отпускает. - Электронный онанизм!

   - Прекрасно! Живи внешней жизнью, как я сейчас. Я сижу с тобой, разговариваю, пью твой замечательный "бальзам", а основное мое тело наматывает витки на орбите Земли. Но вообще-то... это только сначала непривычно, потом ты обязательно признаешь, что тело Странника красиво своей целесообразностью. Уже не говоря о том, что тебе будет подвластно прекрасным конем скакать по степи, птицей летать под небесами, дельфином или рыбой мчаться под водой. Такая полнота жизни не снилась человеку! Кстати о человеке, тело себе ты сможешь создать такое, что сам Поликлет пролил бы слезу над его пропорциями. Но главное, став Странником, ты навсегда избавишься от болезней, ты забудешь, что такое депрессия. Жажда жизни будет переполнять тебя, как вода переполняет фонтан...

   - Хорошо фонтанируешь... - отвечаю я.

   - Тому доказательством - мой личный опыт, - говорит гость, пронзительно глядя мне в глаза. - Ведь в своей прошлой жизни я был человеком. Твоим братом.

   - Черт... - у меня так задрожали руки, что я ненароком задеваю рюмку, она падает со столика, остатки настойки расплываются по ковру темным пятном. - Так ты все-таки... Андрей?

   Он молча кивает головой. Улыбнувшись знакомой невеселой улыбкой, дает объяснения:

   - Был Андреем. За то, что я лишил себя жизни, меня воплотили в почти бессмертном существе. Цель моего теперешнего существования - сеять жизнь на планетах с подходящими для этого условиями. Раньше я был пьяница, теперь я - Сеятель. Sator, если перевести на благородную латынь. Погубив одну жизнь, я должен буду посеять миллионы жизней. Таково наказание за мой грех.

   Андрей автоматически наполняет настойкой свою посудину до самых краев и так же автоматически проглатывает налитое.

   - Кое в чем ты не изменился, - не удерживаюсь я от укора.

   - Ты прав, - тонкие губы брата перекашивает гримаса отвращения, - от старых привычек трудно избавиться. Еще Сведенборг, великий духовидец, наставлял, что "...человек не изменяется не только покуда он живет на земле, но даже и после смерти, став духом. Жизнь его такова, какова любовь его..." Это лишний раз доказывает, что сущность твоя мало изменится. Ты ведь именно этого боишься?

   - Я уже ничего не боюсь, - мне, наконец, удается выползти из кресла. - А скажи-ка, разве ты можешь испытывать опьянение? Ведь то, что я вижу перед собой, прости, всего лишь ощущающий орган, дистанционный передатчик, так сказать...

   - Если ты возьмешь магнит и поднесешь его к экрану телевизора - что произойдет?

   - Картинка исказится, - отвечаю я уверенно, потому что в детстве проводил такого рода эксперименты.

   - Правильно. Ибо воздействие производится на один конкретный приемник, посредством которого ты в данный момент смотришь на мир. Но это вовсе не значит, что искривилось пространство студии. Или совсем наглядно: в детстве мы любили рассматривать мир через цветное стеклышко. Весь мир становился багрово-красным, изумрудно-зеленым, солнечно-желтым...

   - Понятно. Ты получаешь кайф без всякого вреда для организма.

   - Вот тебе еще одно преимущество.

   - А как же тезис о том, что за все надо платить? - Дрожащими пальцами я поправляю фотографию Владлены, стоящую в черной рамке на верхней крышке домашнего алтаря.

   - Рано или поздно, но расплачиваться придется всем. Каждому в свое время. Твоя жизнь в теле Странника будет лишь частью Дао.

   - Быть Странником, Агасфером... как Вечный Жид, скитаться по просторам Вселенной... А я так привык к этим горам, к моему дому... - говорю я с невольным эпикурейским ворчанием.

   - Ну, как знаешь, - с огорчением говорит мой брат и глядит на меня как на пропащего человека, которого лучше оставить сидеть в его повседневном дерьме.

   Но он все-таки мой брат, ему жаль меня, и тогда он прибегает к последнему средству, жестокому, но действенному, впрочем, всегда для него характерному.

   - Господи! - восклицает он, - каким же ты стал скучным старым засранцем! Обзываешь меня бурдюком, монстром, а посмотри-ка на себя, во что ты превратился сам? Живешь анахоретом. Пьешь эту омерзительную настойку. Ходишь в дырявых подштанниках...

   - Неправда, - возражаю я, - только что снял костюм.

   - Что "неправда"? - лицо Андрея искажает гримаса отвращения. - Ты же стал полнейшей развалиной... какое уж тут величие...

   И тогда восстает, наконец, мой дух противоречия, и вспыхивает огонь в глазах, и я тороплюсь высказать согласие, чтобы не успеть передумать:

   - А что, это даже интересно... Хватит пессимизма! Считай, что ты уговорил меня... Где надо расписаться? Кровью?.. Шучу, шучу... Согласен. Попробуем начать Новую Жизнь.

  

  

  

  

  

  

   Глава тридцать четвертая

  

   ФЕНИКС

  

   (Записки с того еще света)

  

  

   Не больничным от вас коридором уйду я,

   а Млечным путем...

  

   Смеляков

  

  

  

   1. МЕТАМОРФОЗА

  

  

   Когда мне исполнилось 101 год, я умер. Говорят, что умереть в день своего рождения, - к счастью. Потусторонний юмор.

   Мое тело отпевали в маленькой церквушке. Сквозь узкие окна с цветными стеклами пробивается утренний свет, в лучах которого голубоватый дым из кадильницы, клубясь, поднимается и тает под куполом, в пространстве нефа, где царит вечный полумрак. Я лежу во гробе с каким-то удивлением на восковой маске, в которую превратилось мое лицо. У собравшихся проводить меня в последний путь, были скорбные лица, впрочем, без тени фальши, и это меня порадовало. Младшие правнуки рвались на улицу, затевали тайную возню, смеялись, в общем, вели себя как все дети. Я радовался, глядя на них, и ничуть не обижался. Так и должно быть. Им цвести, нам тлеть.

   Но тут я вспоминаю, что теперь я почти бессмертен. Несказанный поток радости подхватывает меня, и я совсем уж было расправил крылья своей души, чтобы взлететь с карниза хора, откуда я наблюдал обряд, как в церкви происходит смятение. Не сильное, но заметное. Входит Хумет в сопровождении чиновников из магистратуры. Чуть позже к ним присоединяется немного задержавшиеся Председатель Народной Ассамблеи и нынешний Консул с неизменным своим секретарем. За ними группками подтягиваются сенаторы. Люди расступаются. Вся эта государственная элита с минуту стоит возле моего гроба в подобающем молчании. Ничуть не постаревший Хумет (верховная власть которого продлится еще 48 лет), совершенно человеческим жестом, сложив ладони рук домиком, угрюмо, исподлобья, рассматривает своими раскосыми глазами джентри мои ввалившиеся в череп, навсегда закрытые глаза, словно не до конца верит, что лежащий перед ним строптивый и не всегда удобный бывший человек, никогда уже не поднимется. Тонкие губы Хумета едва заметно шевелятся, словно он читает молитву. Может быть... О религиозных воззрениях джентри мало что известно. За эти годы они ничуть не стали ближе к нам, к людям. Скорее, наоборот, отдалились. Пройдут годы его власти, и люди будут предоставлены самим себе. И вот тогда начнется самое трудное. Но я не оставлю вас, Зеленое человечество. И обязательно помогу, если вы, не дай Бог, собьетесь с выбранного пути. Может, ради этого я и стал Странником? Это будет моей миссией.

   Однако здесь кроется одна коварная штука. Об этом я подумал сразу, как только узрел перспективы, открывающиеся передо мной. Еще когда мы распивали "бальзам", я заплетающимся языком спросил у самого себя: уж не претендую ли я на роль господа Бога в судьбе новой нации? Нет ли у меня в подсознании опасного самомнения, что только я знаю, куда и как надо идти. Меня обдало холодом при мысли об этом. Не стану ли я через годы и столетия диктатором, не терпящим возражений, да еще с претензией на божественность. На этот случай я немедленно, не сходя с места, взял клятву со своего младшего брата, что он предпримет все меры, вплоть до моего полного и окончательного физического уничтожения, если в поведении моем начнет проявляться губительный комплекс Антихриста. Андрей промычал мне в ответ в том смысле, что на этот счет я напрасно тревожусь. Зеленой расе уже присвоен специальный индекс и вся ее деятельность взята под контроль соответствующими космическими иерархиями.

   - Пы-п-равда? - сказал я, тяжко икая. - Уже все сх-вачено, да?

   - Ес-с-сесено, - ответил Андрей, еле ворочая одеревеневшим от "бальзама" языком. - А ты как думал?.. У НИХ на этот счет... очень строгий учет... как в бухгалтерии... - хохотнул Андрей.

   Мы поздравили друг друга, что все так хорошо складывается.

   Лицо моего братца перекосила благостная гримаса. По старому опыту я понял, что, заговорив стишками, он "дошел до нужной кондиции". Вот кого мне следует патронировать. В ближайший миллион лет я ему пить не дам.

  

  

   Однако, господа, мне пора к брату и другу. Андрей заждался меня на орбите. О прахе моем позаботятся: его сожгут в крематории согласно закону, о котором я уже упоминал.

   И вот, согласно другому закону, закону метаморфоза, я, сгоревший в пламени, возродился к новой жизни, как птица феникс. Ее условный образ я и принял на время церемонии.

   Взмахиваю длинными златоперыми крылами и легко поднимаюсь в бесптичье небо. Острый хохолок на затылке помогает стабилизировать голову в полете, держать ее гордо поднятой. Я лечу все быстрей, поднимаюсь все выше. Горы становятся маленькими, а потом и вовсе тонут в лесах. Узорное пятно столицы начинает проявляться на западном горизонте. Оттуда все началось.

   Ловлю прощальный отблеск солнечных лучей, отраженных от золотых стекол Башни. Меня подхватывают восходящие потоки. Щемящее чувство полета уже не столь остро воздействует на психику, как в первый день, когда я, яко Лазарь воскреси, стал Странником и пробовал свои силы в разных ипостасях, и птицей в том числе. Но все равно, вряд ли со временем это чувство свободы притупится. Будучи человеком, я часто летал во сне. Фрейдистские теории скучно и неромантично объясняют это повышенной сексуальностью. Может быть, в чем-то они и правы, но лишь отчасти. Возможно, что сны о полетах - отражение прошлых жизней, когда ты был птицей. Мы все когда-то были птицами. Только многие это забывают. И только во сне задавленная память прежних воплощений мучительно пытается пробиться на поверхность сознания. И вот сны сбылись.

  

  

  

   2. СТРАННИКИ

  

  

   Огромная чаша Земли, раскачиваясь, кренится, уходит в сторону, детали поверхности смазывает голубая дымка атмосферы. Вскоре воздух перестает быть надежной опорой для моих крыльев, и я произвожу трансформацию своей органопроекции. Красное золото оперенья вспыхивает огнем, цветом переходя в фиолетовый спектр. Я становлюсь плазменным шаром и выхожу на орбиту. Земля все дальше удаляется в черноту космоса. Один край планеты как будто обгрызен, поглощен мраком вечной ночи. Другой, чисто-голубой, ярко светится. На этом фоне виднеются две звездочки. Они парят в пространстве, приближаются и вот уже видны подробности. Теперь они походят на две гигантские юлы. Это Странники. Существа, живущие в космическом пространстве. И один из них - я! (Наверное, это единственные разумные жители Вселенной, которым дана возможность видеть себя со стороны. Буквально.) Их вид непривычен: утолщение в центре постепенно переходит в круговую плоскость. Эти странного вида существа, едва ли не превосходят размерами самого крупного земного животного - голубого кита. Кожа Странника зеленоватого цвета из-за содержащегося в крови хлорофилла, естественно, обнажена, но имеет стойкую защиту от жесткого излучения светила. Под этим грубым покровом, изборожденным глубокими морщинами, словно их возраст исчисляется миллионами лет, видны вздувшиеся жилы - вены и артерии. Одни из них имеют толщину с пожарный шланг и более. Иные потоньше, другие, играющие роль капилляров, вовсе не приметны.

   На макушке Странника видно коммуникационное отверстие, стянутое мышцами. Оно напоминает куриную гузку, если говорить мягко. В общем-то, у каждого существа имеются непривлекательные части тела, так сказать, интимные места, на которые лучше не обращать внимания. Я любуюсь их телами в целом, не вдаваясь в подробности. В целом Странник производит впечатление целесообразной красоты и несокрушимой силы жизни.

   Я отключаю визуальные рецепторы плазменного шара, на секунду наступает темнота, после чего я открываю глаза, расположенные непосредственно на теле Странника, на моем ОСНОВНОМ теле. Я ослабляю мышцы на затылке (так я это ощущаю), коммуникационное отверстие открывается, и я втягиваю в себя, ставшую теперь ненужной органопроекцию. Запасов эктоплазмы* у меня имеется в большом количестве, но разбрасываться своими частями тела неразумно.

  

   [*эктоплазма или эктовещество - особый вид материи: коллоидно-дисперсное вещество сложных фаз, которое управляется мыслью странника, и способное к трансформации, а затем приобретать разную степень твердости или мягкости в зависимости от задачи, после выполнения которой, вновь становиться газообразным. Прим. автора]

  

  

   Я, в который уж раз, "примеряю", в пору ли мне это странное тело, как человек примеряет ботинки, не жмут ли, не теснит ли пиджак, не висят ли брюки?.. И нахожу, что новое мое тело начинает мне нравиться. Я чувствую в нем необузданную мощь: физическую и интеллектуальную.

   Я пробую запустить антигравитационный двигатель, который расположен внутри моего тела. Для этого нужно сделать почти то же самое, что делает человек, желающий начать движение. Сначала я желаю двигаться, мой мозг посылает соответствующий сигнал, вслед за этим сокращается специальная акселераторная мышца, приводящая в действие мой мотор. И я лечу!

   Правда, ощущение полета в космосе не очень заметно. Его можно наблюдать лишь по косвенным признакам, как то: вращение и колебание звездного неба, уменьшение или увеличение в размерах ближайших астрообъектов и т. д. Иногда очень эффектно проносятся шлейфы космической пыли, и тогда ощущение полета неописуемо прекрасно.

   Я переключаюсь на другой ряд глаз и вижу в метрах ста от себя летящего напарника. Он покачивается в пространстве то вверх, то вниз. Мы летим как два истребителя - ведущий и ведомый. Теперь я четко вижу, как вокруг тела брата светится голубоватая аура, назначение которой, впрочем, весьма тривиальное - работает противометеорная защита. Я включаю аналогичную систему и мысленно приветствую напарника: "Привет, Андрей!" - "Добро пожаловать в семейство Странников!" - отвечает он мне телепатически и покачивает плоской частью тела, как самолет крыльями.

   Я смотрю туда, что по человеческой привычке называется низом, то есть у себя под брюхом, и вижу черную бездну, усеянную звездами. И такая же бездна открывается повсюду, куда ни взглянешь. От страха у меня холодеет макушка и трепетно воспаряют куда-то все четыре моих сердца. Но ликование переполняет душу. Я нашел брата, я стал могучим существом, я лечу! Чего же мне еще?!

   "Наивный вопрос, - отвечает брат, - Конечно же, - получать удовольствия от реализации этих возможностей! Куда бы ты хотел отправиться? Перед тобой вся Вселенная!"

   Я смущен и взволнован, не знаю, что выбрать, как человек, открывший сундук с драгоценными камнями. Взяв себя в руки, говорю: "Начнем с малого. С детства мечтал побывать на Луне и на Марсе. Поскольку Луны нет... летим на Марс?"

   "Отлично, - отвечает Андрей, - держись за мной, а по дороге я тебе преподам первые уроки астронавигации. Сориентируй свой крайний затылочный глаз на вон ту яркую звезду, через нее, кстати, проходит плоскость эклиптики Солнечной системы. Это будет ориентир А. Используем звезды как ориентиры. Ходил по азимуту? Если точку А примем за нулевой градус, то в данном случае направлением полета будет вектор 210 градусов.

   - А почему бы не взять направление прямо на Марс? - думаю я, и брат, конечно же, меня слышит.

   - Потому что, это значит: гнаться за его тенью. Стыдно знатоку астрономии задавать такие глупые вопросы. Мы полетим с упреждением, ориентируясь на условную точку, куда Марс, в своем движении по орбите, придет на встречу с нами. Это будет точка встречи... Теперь возьмем вектор Z, который условно проходит через Вегу..."

   - Подожди, подожди, - кричу я, по привычке переходя на звуковую связь, - что значит, возьмем? Где я его возьму?

   - Это только так говорят, - терпеливо объясняет Андрей, - а на самом деле все просто...

   - Ну да, просто, я еще даже Вегу в нынешнем ее положении не нашел, не говоря уже о каком-то векторе...

   - Запроси свой внутренний компьютер, он выдаст тебе звездные карты. Впрочем, можешь включить автопилот, а сам иди гулять в виртуальную рощу. Но лично управлять гораздо интереснее.

   - Оно, безусловно, интереснее, но это, оказывается, такая маята...

   - А ты как думал? Пора бы уж тебе сменить свой замшелый менталитет. Ты теперь космическое существо, а стонешь, как последний старый русский. Вот не любите вы учиться. Привыкли, чтобы вам все предоставили на блюдечке с голубой каемочкой, в готовом виде и желательно бесплатно.

   - Чья бы овца блеяла... Ты что, не русский?

   - Я, брат, давно уже космополит. Мой дом - Вселенная. Ладно, ориентируйся пока на меня. Но учти, учиться тебе все равно придется. Не буду же я вечно тебя опекать.

   В тоне Андрея однако не чувствуется упрека, напротив, он, кажется, доволен, что наконец-то он, младший брат, всегда пребывавший как бы в тени художественно талантливого старшего брата и часто под его защитой, - теперь получил законное право покровительствовать ему.

  

  

   И вот, мы мчимся сквозь Вечную ночь. Чем дальше от орбиты Земли уходим мы, тем становится прохладнее. Я чувствую ледяную пропасть расстояния собственной шкурой. Это и понятно: Марс вращается на 40-70 миллионов километров дальше от Солнца, чем Земля. Марс - драгоценный рубин на черном бархате постепенно увеличивается в размерах, теряя свой резкий блеск и красоту, распухает, становится плоским, постепенно превращаясь в медный пятак.

   "За мной! - подгоняет меня Андрей, увеличивая и увеличивая скорость. - Пошевеливайся, старая кочерыжка". Всегда он гордился единственным своим бесспорным преимуществом перед старшим братом - молодостью. Всегда меня подтрунивал. Так и ушел из жизни молодым. Казалось, навеки. Но наперекор всем стихиям и законам, а, может, благодаря чьей-то могущественной воле, мы вновь вместе. Спасибо, Боже!

  

  

  

  

   3. МАРС

  

  

   Теперь четвертая планета походит на безумный глаз великана Циклопа. Некоторые детали поверхности подчеркивают это сходство. Сеточка каналов - капилляры, налитые кровью. Бельмо полярной шапки придает "глазу" экспрессию запредельного ужаса. Слепая ярость. Но это, если разглядывать планету из космоса. А когда ты, дорогой читатель, ступишь на ее поверхность, а это случиться рано или поздно, твоему взору предстанет печальное зрелище.

   Угрюмая пустыня, цвета ржавого железа. Голодное завывание ветра, приносящего запахи, несовместимые с жизнью. Ледяной песок на веки поглотил когда-то цветущие города марсиан, только кое-где торчат еще купола некогда прекрасных храмов, похожие теперь на обглоданные ребра скелетов доисторических животных. Великая скорбь охватит тебя, счастливый житель Земли, когда ты будешь стоять на потрескавшихся, подернутых патиной времени, покрытых фиолетовыми пятнами мха, каменных плитах набережной. Безмерная, не передаваемая словами тоска, придавит душу тысячетонной тяжестью. Великие каналы, чудо ирригационной техники, которые снабжали когда-то городские оазисы водой, теперь доверху заполнены песком. В прах повержены мосты, чья архитектурная красоты лишь только угадывается под коростой ржавчины. Иссеченные ветрами, обезображенные временем части разрушенных триумфальных арок, видавших немало великих побед великих наций, теперь навсегда ушедших в небытие, стоят как напоминание о тщетности мирской славы. Словно пятна почерневшей, запекшейся крови видны повсюду. Куда ни посмотри, везде царствует смерть. Марс умер. В то время, когда бутон жизни на Земле только-только расцветает, цветок марсианской цивилизации уже завял.

  

  

   Крупная ящерица, бегущая впереди меня вихляющей иноходью, останавливается. Желтовато-коричневых тонов песок, поднятый ее когтистыми лапами и длинным подвижным хвостом, под действием слабой гравитации оседает непривычно замедленно, точно донный ил под водой. Песчаный дракон осторожно поворачивает плоскую голову и словно принюхивается. Раздвоенный язык молнией выскакивает и прячется в пасти, обложенной снаружи костяными бляшками - так он анализирует химический состав воздуха. Наши разведывательные тела идеально приспособлены к местным условиям. Андрей вздыбливает спинной гребень - острые иглы с кожистыми перепонками - и вновь опускает его. Черная бусинка глаза, обращенного в мою сторону, по временам затягивается морщинистым веком. Затягивается непривычно - снизу.

   - Погода портится, - говорит Андрей, не разжимая челюстей, разглядывая небо вторым глазом.

   Конечно, он не говорит, а шипит, как всякий ящер, но я его отлично понимаю. Мы возобновляем движение, бежим по песку, оставляя за собой довольно странные, зигзагообразные следы. "Ты проживешь много жизней, - говорю я себе, торопливо перебирая всеми четырьмя лапами и волнообразно изгибая тело, - ты проживешь много разнообразных жизней. Побываешь в шкуре различных животных и в облике разумных существ. Но все, что ты вынесешь из круговорота разнообразных сюжетов бытия, не должно затмить твою изначальную сущность. Ты должен остаться Человеком. Чтобы когда-нибудь, перейдя через пропасть времени и пространства, как блудный сын Рембрандта, вернуться в свой дом, который ты покинул, - и припасть к ногам родителей. Клянешься ли ты сделать это? Клянусь!.. Нет, не надо клятв. Просто сделай это - и все. Помни, что тебя любят и всегда ждут, ждут там, за негаснущим окном. И этот свет - материнская любовь".

  

  

   Относительно погоды Андрей оказался прав. Через час с небольшим мы становимся свидетелями бесчинства очередного урагана. Холодное фиолетовое небо мутнеет и меняет цвет, словно какой-то злой проказник плеснул в кювету с чистой водой изрядную порцию китайской туши. Раскинув черные крылья, прилетают с запада бешеные смерчи. Воцаряется ад. Мы спешим укрыться в каком-то полуразрушенном здании, по виду публичном. Возможно, здесь была государственная дума, а, может быть, цирк или какой-нибудь театр. Впрочем, теперь это совершенно неважно. Все здесь мертво. Дерево рассыпалось в серую труху, убранство из более долговечных материалов еще сохранилось, но держится из последних сил. Пыль спрессованных тысячелетий дремлет на украшениях: тусклых завитках бронзы и серебра, на ромбиках эмали, потерявшей свой истинный цвет, на изъеденных проказой винно-темных камнях полуразрушенного фундамента. Мрак и холод царствуют здесь. И тишина. Даже завываний ветра почти не слышно. Здесь похоронено время.

   Мое внимание привлекает валяющийся обломок колонны или стелы, с выбитыми на нем письменами, похожими на иероглифы, но довольно странными, точно отпечатки птичьих лап. Машинально пытаюсь понять логику письма, или выявить какой-нибудь знакомый образ, скрытый за знаком, но, как кажется, иероглифы эти абсолютно абстрактны. А в абстракции я совершенный профан.

   - Тоже вот жили, что-то писали... надеялись на лучшее... - с трудом выдавливая из себя звуки, произношу я вслух, - а теперь этот язык мертв, как и сами его создатели...

   - Здесь написано: "не имеющий желаний - истинно свободен", - подает голос Андрей, подползая ко мне.

   - Изречение марсианского Будды, - я делаю попытку усмехнуться, но свернутый спиралью язык неожиданно распрямляется, вылетев изо рта, и я прикусываю его, и пребольно.

   - Откуда ты знаешь их язык? - мысленно интересуюсь я не без зависти к лингвистическим способностям брата, которыми он раньше не обладал, по-русски-то писал с ошибками.

   - Выучил. Уже много лет роюсь я в этой исторической пыли, изучая Великую марсианскую цивилизацию. Вернее, то, что от нее осталось...

   - Отчего они погибли, - задаю я вопрос Андрею, когда мы устраиваемся в уютном закутке, чтобы переждать непогоду.

   Брат мой зачерпывает тыльной стороной передней лапы кучку песка, неведомо как наметенного сюда, и медленно просеивает его через четыре коротких, похожих на сухие веточки пальца, оснащенных длинными черными когтями. Морщинистый его зоб надувается и опадает в так дыханию.

   - Им не повезло с самого начала... - шипит Андрей, демонстрируя свой узкий, раздвоенный на конце язык. - Находясь в непосредственной близости от пояса астероидов, Марс постоянно подвергался и продолжает подвергаться бомбардировкам астероидов. Едва жизнь начинала расцветать, как безжалостное небо наносило очередной удар. И так на протяжении многих миллионолетий. Но жизнь теплилась и даже, как ни странно, эволюционировала в разумную форму. Формика сапиенс можно было их назвать. Разумные муравьи. Хотя сами себя они называли просто и скромно - "Народ". По-марсиански звучит еще короче - "Лох". Они жили в подземных городах, овладели сложными технологиями, даже побывали на Земле и основали там свои колонии. Через несколько миллионов лет колонии выродились, не выдержав усиленной гравитации. Приспособились немногие... Ты встречался с их отдаленными потомками там, в подземном городе, если помнишь, конечно...

   - Я все помню, - высвистываю я, вольно раскидываясь на треснутых, потемневших от времени и потерявших четкие очертания, мозаичных плитках пола.

   - Мац-ма, - открыв пасть, брат издает странные звуки и поясняет: - что на одном из марсианских диалектов означает "молодчага", "правильный парень".

   Довольный лестной оценкой брата, весьма скупого на похвалу, я машинально принимаю свободную позу отдыхающего человека: поворачиваюсь набок и пытаюсь подпереть голову рукой. И тут случается конфуз. Неожиданно я опрокидываюсь на спину, бесстыдно и опасно выставив свое желтое пузо. Для песчаного дракона более унизительной позы трудно придумать. От досады я даже самопроизвольно меняю окраску. Беспомощно махая лапами, пытаюсь встать на ноги, но мне мешает хвост.

   - Гребень! Гребень подними! - почти в ультразвуковом диапазоне свистит Андрей.

   Я напрягаю спинные мышцы, и будто пружина распрямляется у меня за плечами и с силой толкает между лопатками. Мгновение - и я принимаю подобающую позу. Удовлетворенно шиплю. Потом жалуюсь:

   - Надоело мне быть рептилией. Не хочу пресмыкаться! Хочу быть человеком!

   - Что есть человек? - вопрошает ящер и противоестественно подмигивает. - Двуногое без совести... Эти развалины - как раз подходящее место для твоего старого "я". Ты должен изменить свое отношение к жизни и миру. Такой новый взгляд марсиане называли "птих-ро", где "птих" - означает "сознание", а "ро" - "светило", "свет". Японцы, изучающие Дзен-буддизм, популярно называют это "сатори". Фактически это синоним ПРОСВЕТЛЕНИЯ.

   - Знаем-знаем, буддизм-мудизм... читывали... Кое-что мне в нем импонирует, но далеко не все. Я, очевидно, ограниченный... человек... просветление не для меня. Хочу просто жить, дышать полной грудью...

   - Просто жить или жить просто - это и есть Дзен. А вот дышать здесь почти что нечем. Без кислородного "намордника" здесь человек и двух вздохов не сделает. Терпи, казак, атаманом будешь.

   - Спасибочки, бул я уже атаманом.

   - А что это ты с хохлацким акцентом стал говорить?

   - Странно, что я вообще могу что-то вымолвить этими твердыми костяшками вместо губ.

   - Тогда захлопни пасть и слушай дальше...

  

  

  

  

  

   Глава тридцать пятая

  

   КРАТКИЙ КУРС МАРСИАНСКОЙ ИСТОРИИ

  

  

  

   В царствование Великой Матери Кук-Хру хох-та, получившей почетное прозвище "Великодушной почитательницы звезд", марсиане выловили в поясе астероидов и пригнали на орбиту Марса два космических "камушка", которые люди в последствии назовут Фобосом и Деймосом. Меньший, 8-ми километровый, оставили про запас на более высокой орбите, а тот, что покрупней - глыба с размерами 20х23х28 км. - перевели на низкую, скоростную орбиту, выдолбили изнутри, начинили аппаратурой и оснастили самонаводящимися снарядами. Эти два орбитальных комплекса, призваны были защитить цивилизацию от погибельных ударов из космоса. Однако сил и средств хватило освоить только один спутник. Но и эта победа была величайшим трудовым подвигом Народа.

   Постепенно стала обживаться поверхность материнской планеты. Отдельные смельчаки рискнули покинуть привычные, относительно безопасные подземные убежища и обосновались наверху. Естественное освещение способствовало богатым урожаям различных культур. Фермы "верхних" жителей процветали, в то время как "нижние" чуть ли не голодали. Пример был показательным, очевидным, но мало заразительным. Фермеры, или вольные земледельцы, пахари, по-марсиански - "к'лохо" (чаще, однако, их презрительно обзывали "плугарями"), усиленно агитировали горожан вливаться в их ряды, но многие упорствовали, не желая менять привычный образ жизни. Да и небезопасно было там, наверху. Безусловно, крупные астероиды подрывались снарядами еще на подлете к планете, а вот мелочь разную радары не засекали. Да и дорого стрелять по небольшому обломку. А между тем крупный метеорит приносил немало бед и хлопот фермеру. Ежегодно, примерно от одного до пяти процентов от числа всех фермерских хозяйств, усадьбы пахарей подвергались полному или частичному уничтожению. Но, как говаривали неунывающие работяги полей, кто не рискует, тот не шикует.

  

   Шли годы, десятилетия. "Верхние лохи" - хох'лохи - плодились и размножались, нежась в теплых лучах солнца, питаясь хорошей пищей, дыша хорошим воздухом. А жители подземелий - о'лохи, - так и не переборовшие свой страх перед открытым небом, прозябали в затхлых переполненных подземных городах-ульях, болели жуткими болезнями и умирали в страданиях, не доживая до средней видовой продолжительности жизни, которая, как выяснилось, раза в два превышала общепризнанную норму. "Подземные" власти засекретили эту информацию от своих сограждан. Более того, стали поощрять разного рода грязные слухи, порочащие образ жизни "верхних". Не было более ругательного слова в лексиконе горожан, чем "плугарь" - "к'лохо'з". И обычно оно произносилось с эпитетами "поганый", "вонючий" или "грязный". Потому что префикс "к" в слове к'лохо (земледелец) означало не только "земля", но и "грязь".

   "Верхние" жители прослыли отвратительными индивидуалистами. За свой рискованный труд они требовали непомерную плату, которую общество не могло им дать. Тогда "верхние" сократили поставки продовольствия до реальной платежеспособности горожан. Черная зависть со стороны одних и презрение со стороны других, как ржа стала разъедать общество. Постепенно жесткий коллективизм, консолидирующий нацию, дал трещину. Некогда единый Народ распался на два враждующих лагеря. Так начался Великий раскол.

  

  

   В шестой год царствования Великой Матери Крак-Тах хох-та, под лозунгом "Догоним и перегоним", "подземники", подгоняемые голодом и злобой, послали наверх специальных продовольственных эмиссаров с подводами с тем, чтобы силой изъять у вольных пахарей продукты питания, выращенные ими на благодатных полях. Никто из эмиссаров не вернулся. Это был прямой вызов верховной власти "нижних". Простить такое было невозможно. Царица по определению являлась владычицей поверхности планеты. Дело в том, что в языке марсиан слово "хох" означает и "верх", и "давать жизнь". Окончание "та" в этом многосложном слове означает "царица", "госпожа". Таким образом, почетный титул царицы "хох-та" означает "госпожа, дающая жизнь" или "госпожа верха", при том, что одновременно она была еще и "госпожой низа". Естественно, что фермеры, будучи подданными царицы, обязаны были подчиняться ее указам. Но они не подчинялись, и все тут! Им прощалось, что они завели собственных маток для прироста своего населения, но откровенное неподчинение Великой Матери жестоко каралось.

  

   Антигосударственные деяния вольных пахарей и их высокомерие подтолкнули "подземников" к крайней черте, и они нанесли по некоторым, наиболее зажиточным усадьбам ракетно-бомбовые удары. Впервые снаряды орбитальной станции обстреляли поверхность планеты, вместо того, чтобы ее защищать. В ответ на это неслыханное преступление плугари ответили еще худшим видом преступления - снарядили диверсионные группы, которые, сняв часовых, пустили в вентиляционные шахты двух городов-гигантов химические отравляющие аэрозоли, которые обычно применялись в борьбе с вредителями полей. Поражающий эффект был ужасен. Это обстоятельство надолго отбило у "подземников" охоту меряться силами с жителями верхнего мира. Преимущества явно были на стороне земледельцев. Плугари жили разрозненно, небольшими колониями, "подземники" - скученно. Население только одного погибшего города составляло 12 миллионов особей. Большинство погибли от удушья, остальные сдались в плен.

  

   Первая война принесла, кроме очевидных ужасов, еще один неожиданный эффект, положительный, по мнению фермеров. В их стане явно прибыло. Волей-неволей пленные "подземники" превратились в пахарей. Правда, с весьма урезанными правами.

   Жители уцелевших каменно-металлических городов-ульев считали пленных своих братьев погибшими. В лучшем случае, что их ждет, думали они, - тяжкий труд раба на плантациях. Слух этот усиленно поддерживался городской пропагандой. Однако шило правды в дырявой котомке не утаишь. Просочились слухи, что лишенцы добились полных гражданских прав и заделались богачами-фермерами. Их родственники, живущие в городах, стали получать письма из-за кордона, доставляемые смельчаками-почтальонами, а потом и богатые посылки. Многие из городских жителей впервые попробовали овощи и фрукты - эти сгустки солнечного света и жизненных соков плодородной земли. Это была своего рода революция в системе питания "подземников", скудный рацион которых в основном состоял из грибов, выращиваемых в затхлых подземельях.

   Лед вражды таял, как полярные шапки весной. Психологический стереотип, основанный на инстинкте классовой ненависти, усиленно линял, мутировал и все чаще давал сбои. Нелегко признать недругом своего родственника. Треть подземного населения планеты уже не считала плугарей врагами Народа, гнусными злодеями, выродками, каннибалами-яйцеедами. "Не станут они питаться нашими яйцами, имея такое изобилие продуктов", - робко высказывались одни. "Вот именно! - подхватывали другие. - Расскажите эти сказки про убиенных младенцев трутню-маргиналу, он с удовольствием их послушает в свободное от безделья время".

  

   Вдруг стало модным одеваться под "верхних". Приверженцы идеологии вольных пахарей стали щеголять в бело-синих комбинезонах и широкополых колпаках, тем самым открыто бросая вызов общественному мнению. Над ними смеялись. Действительно, довольно странно надевать колпаки, а иногда и темные очки в городе, где отсутствуют осадки и крайне скудное освещение. Потому эти предметы туалета выглядели наиболее нелепыми. Но мода, как говорится, требует жертв. "Вырядился как к'лохо'зник", - добавляя уничижительный суффикс, говорили представители консервативных слоев населения этим модникам. "Ишь, ряшку наел. Харя как у пахаря", - ворчали другие, обделенные посылками с тучных полей. Но прежнего презрения в их словах уже не чувствовалось. "К'лохо'зник - навозник!" - еще дразнились дети, но прежнего энтузиазма в этих выкриках также не ощущалось.

   Удивительное дело: гнусная кликуха - плугарь - вдруг утратила свою вонючую ауру и приобрела притягательный романтический ореол, превратившись в недосягаемый статус, в хрустальную мечту миллионов жителей подземелий. Мечту о стране, где текут медовые реки и растут невиданные растения - деревья, увешанные загадочными плодами под названием "ба-бун-ти". Короче, началась у них, у "подземников", перестройка сознания.

  

  

  

   В царствование Великой Матери Даду-Даду хох-та, прозванной "Судьбой отмеченная", была объявлена "Новая политика в отношении вольных земледельцев". Таможенные и иные барьеры были ликвидированы. На глазах одного поколения враждовавшие половинки вида формика сапиенс так близко сблизились, что почти соединились или вот-вот готовы были вновь воссоединиться в единый Народ. Но тут опять начались неприятности.

   Население "верхних" резко увеличилось за счет притока "подземников", которые хлынули наверх в поисках утерянного рая, словно все подземные вулканы разом припекли им задницы. Стремясь получить вид на жительство, переселенцы не гнушались никакой работы. И многие преуспели. Но желающих отведать сладостных плодов ба-бун-ти оказалось гораздо больше, чем произрастающих в садах деревьев. Да и либерализм фермеров на поверку оказался столь же неглубоким, как марсианские озера. Теперь фермеры уже не рассматривали новоприбывших как долгожданных помощников, пайщиков и дольщиков, а рассматривали как надоедливых нахлебников. Выходец из подземелий получил обидную кличку "едок" или "дарма".

   "Пора вам, ребята, у самих себя навести новый порядок и жить как марсианам, - говорили сытые пахари голодным собратьям, прибывающим из городов. - Гоните вы ко всем матерям вашу Великую Мать - эту общественную кобылу, узурпировавшую право воспроизводства потомства. Заводите индивидуальных маток. Заводите собственных детей. Вы знаете, что такое собственное дитё? Это вам не воспитанник интерната с голодными, жестокими глазами. Собственный ребенок - это ваш наследник! Преемник вашей собственности. Вы знаете, что такое собственность? Не гнилая подстилка в казарме и кружка с отбитой ручкой, а целый дом, с хозяйством, со скотом... Нет?.. Жаль... ну хорошо, не хотите собственности и детей, любите самок просто так, для собственного удовольствия. Вот ты, о'лох, ты знаешь, что такое секс?.. Темнота! Секса не знает..."

   Такие насмешки кого хочешь выведут из терпения.

  

   И грянула перестройка общественной жизни "подземников". Еще как грянула! Великая Мать отреклась от престола и права прародительницы. Приняли закон о правах марсиан. Самочек больше не убивали, как раньше, и не держали в кельях, выпустили их на волю. Ввели институт индивидуальной семьи. Мало того, по просьбе общественности ввели институт храмовых проституток. Возникли новые профессии, такие как "делец", "воротила" и прочие в том же духе. Меняльные конторы росли, как грибы на хорошо удобренной навозом земле. Меняли убеждение на унижение, честь - на лесть, совесть на повесть. Ну и традиционные: шило - на мыло, часы - на шорты-трусы.

   Как и следовало ожидать, преуспели немногие. Их называли "су-кхи". ("Кхи" - денежная единица, "су" - непереводимое ругательство). Они всплыли на поверхность общества, как всплывает желтая пена в кружках с народным напитком из мухоморов - "сомар". "Ждите отстоя пены, - говорили наиболее дальновидные последователи Нового курса. - Процесс перестройки требует немало слез и крови. Путь тернист и необыкновенно скользок. Но те вершины, которых достигли "верхние", иначе не могут быть покорены, пока вы не бросите на нее все силы своего марсианского существа. Лентяям оно абсолютно не под силу. Это поистине нравственная кузница, в которой вы выковываете свой характер".

  

   Лох внимательно слушал эти и подобные им утренние и вечерние проповеди, но понимал их по-своему. Вообще, трудно понять психологию лоха. Он все понимает, но делает с точностью до наоборот. "В этот кхи-дом не кладите свои сбережения - вас обманут", - предупреждали сограждан дальновидные последователи. Но предупреждения эти тонули в песке удивительного невежества. Один горожанин по имени Балб, вышедши из конторы кхи-дома, куда он только что сдал в рост свои сбережения, встречает друга. "Привет, Балб!" - "Привет, Вакс! Слыхал, сюда кхи не клади - надуют". - "Слыхал, пусть поищут фука (неумный человек, глупец)". Расходятся. Балб идет домой, довольный собой, что предостерег друга от опрометчивого шага. А Вакс, подождав когда приятель скроется за углом, бежит в контору и сдает в рост все свои сбережения.

   Глашатае Нового Сознания. Грядущая Трансформация. Расширение сознания. Новые понятия, слова и выражения сыпались на бедных о'лохов как из рога изобилия. Рушились вековые устои общества. Культура, главным постулатом которой был культ бедности, была сметена лавиной невиданных товаров "верхних". Эстетика "одного угла", романтика соломенной подстилки, вдруг сменяется безудержной страстью к роскоши. Дух стяжательства (или как его еще называли "болезнь квадратных глаз") набросился на горожан, как подземный дракон, безжалостно, неудержимо. Конечно, все это должно было плохо кончиться, именно так оно и кончилось.

  

  

  

   Мир, Вселенная развивается циклически. Все живое и неживое подвержено влиянию циклов той или иной продолжительности. Циклы вложены друг в друга, как матрешки: сверхбольшие, большие, средние, малые, сверхмалые. Подобно бронированным черепахам, медленно ползут геологические эпохи, сметая все на своем пути и изменяя лик планеты до неузнаваемости. Вращаются, покачиваясь прецессионно, огненные колеса галактик. Пульсируют солнца, дышат планеты, и все это делается не абы как, а строго по циклам. Неразумные твари и существа, наделенные разумом, любят и ненавидят - и везде циклы. Время собирать камни, и время разбрасывать их. Время обниматься, и время уклоняться от объятий.

   В отличие от Земли, где малый цикл межнационально-государственных отношений равен в среднем десяти годам, на Марсе этот период составляет строго 20 периодов. Итак, сменился период, и послушные воле вселенной существа - хотят они того или нет - начинают делать то, что требует от них закон цикличности и кармическая предопределенность. Закончилось время объятий, вновь пришло время уклоняться от них. В чем причина? Да ни в чем. Таков закон необходимости. Как сказал один мудрый писатель: "Необходимость есть то, в силу чего вещам становится невозможно быть по-другому". Просто и ясно.

  

   Коротко говоря, согласно частного закона "чересполосицы", в рамках общего закона Вселенского Маятника, отношения "верхних" и "подземников" мало помалу сворачивали в привычное русло конфронтации. Прежнее единство, которое, казалось, совсем близко - только лапу протяни, - так и не стало юридическим фактом. Формально спор возник из-за малого спутника, бывшего долгое время бесхозным. "Верхние" предъявили свои права на него на том основании, что они, как часть Народа, имеют на небесный камень все права. Дескать, нужно восстановить паритет, говорили "верхние". Раз "подземники" имеют свою боевую станцию (которая, сказать честно, им вовсе не нужна), то мы должны иметь аналогичную. Тем более, что для нас, "верхних", космическая база есть не вопрос престижа, как для "нижних", а вопрос выживаемости нации. Мы не можем ждать милости от горожан в деле защиты нашего населения от космических бомбардировок.

   Видя, что из их лап вырывают последний политический рычаг давления, "подземники" заявили, что если вы, "верхние", ступите, вашу Великую Мать, на поверхность дальнего спутника, являющегося неотъемлемой частью нашей подземной территории, то мы все - от мала до великого о'лоха - встанем грудью... И так далее, и тому подобное. Для пущей убедительности с нового года стали жить под лозунгом "Ни пяди Малой земли".

   В ответ на эти угрозы фермеры напомнили жителям подземелий, что воздуховоды городов по-прежнему так притягательно уязвимы, что... И так далее, и тому подобное.

   "Подземники", в чьей обонятельной памяти еще не выветрился запах "Сладкого Ветра", на время призадумались. Этого времени "верхним" как раз хватило, чтобы соорудить военную базу на высокой орбите. Испытательные стрельбы показали высокую эффективность новейших систем противоастероидной космической обороны.

  

  

   Во время боевого дежурства глоб-лейтера Бакса (тихая дзоки-музыка, шипение кондиционера) "разумная" система высокоорбитального спутника дала сбой, получив ложный сигнал от включившегося холодильника, где дежурные хранили запасы пива. Последствия были ужасны. Система ошибочно приняла низкоорбитальный спутник, как раз вышедший из-за горизонта, за блуждающий астероид и выпустила по нему серию снарядов с ядерной начинкой. Бакс в это время пил национальный напиток "верхних" - кокс. Именно поэтому глоб-лейтер не вмешался и не предотвратил инцидент. Церемония коксования священна у жителей верха. Чтобы не случилось: землетрясение, ураган или конец света, во второй половине дня фермер пьет свой кокс в специальной комнате релаксации. Как видим, произошло редчайшее совпадение несчастливых обстоятельств.

   К счастью, военно-космическая база "подземников" сумела эффективно отразить внезапную атаку. Тут немалую роль сыграл аналогичный народный обычай: употребление сомара - настоя из галлюциногенных грибов. Сомавар - устройство для варки напитка сомар - уютно шипел на огне спиртовки. Сомарная церемония у "подземников" так же священна, как и церемония коксования у "верхних". Только в отличие от богатых, но грубых пахарей, у бедных горожан церемония являла собой эстетику сердечной простоты и нежности. Эстетизм церемонии спасал бедность от окончательного превращения ее в убогую нищету.

   Потолочные биосветильники вкрадчиво, мягко освещали пульты, доски которых отполированы локтями предшественников до янтарного блеска. Нежный аромат курительницы. Мужественный запах обмоток суперрядового Жоки. Неровные вздохи насыщенного антрацитом воздуха, гонимого мехами, которые приводили в действие "молодые", навевали думы о родном подземелье, оставленном где-то там внизу, за сотни лиг. Невероятной толщины потолок орбитальной станции, бесконечно падающей в ледяной тишине, внушал чувство уверенности, надежности, устойчивости мира. Вахтенный дежурный старослужащий Мома прикончил четвертую чашку зеленого напитка. В голове стояла тихая квадратная пустота, лиловато гудящая в мажоре, рождающая сине-фиолетовую в желтую крапинку умиротворенность.

   - Гляди, Жока, грибы летят,- сказал суперрядовой Мома своему напарнику.

   - Какие грибы? Где? - вытирая слезы умиления, лениво отозвался напарник, переживавший идеально круглую, минорно-углубленную стадию любви к ближнему.

   Суперрядовой Мома молча указал на экран, где горели яркие звезды, вмерзшие в черную пустоту.

   - В космосе грибы не растут, - отозвался напарник весьма здраво, быстро возвращая сознанию профессиональные навыки. - Значит, грибов там не может быть. Логика.

   - Мне это слово ничего не говорит, брат Жока. Ты и вам подобные нахватались у хох'лохов чуждых нам понятий. Вот ты - приверженец формальной логики, а того не знаешь, что формальная логика убивает разум. Я сторонник дедовского, интуитивного, трансцендентального сознания. Когда объект сливается с субъектом в единой абсолютной Пустоте... и тогда невозможное становится возможным, а возможное - невозможным, но реальным...

   - Тревога!!! Чем заняты, болваны! В какую задницу смотрите?! Отметки на радарах!

   - Грибы летят, старший брат наделенный командир сверхсрочной службы!

   - Какие, Великую Мать нашу, грибы?! Будут сейчас вам АТОМНЫЕ грибы. Это же снаряды!!! Десять суток суровой дедовщины вне очереди! Если жопы уцелеют...

   Сомавар опрокинулся, церемония была скомкана. Объявлена тревога степени "О".

   "Общая готовность! - гаркнул алый с белой каймой, развевающийся, как знамя, и постепенно синеющий глас Кума базы. - Первая линия товсь! Вторая товсь! Третья... ладно и две сойдут. Стандартными сериями!! Пли!!!"

   Вырвались из шахт и понеслись навстречу врагу, оставляя за собой длинные инверсионные шлейфы, управляемые по радио грозные снаряды. Но для большей надежности в снарядах, скорчившись в три погибели, лежали наводчики из "молодых", которые должны были, в случае отказа капризной автоматики и телемеханики, взять управление в свои лапы и довести снаряд до цели.

   Один снаряд врага они все-таки пропустили и получили по каменному кумполу. Миллионы тонн вещества испарились в одно слепящее мгновение. Многокилометровая воронка обезобразила своей искусственной правильностью природно-произвольные очертания военного спутника. Но в общем станция удар выдержала, как держит удар хороший боец.

   Когда чудовищная встряска кончилась и повисла треугольно-звенящая, серебристо-мерцающая тишина, из Ставки пришло срочное био-сообщение. Приказ Ее Величества: Куму базы присвоить звание Суперкума с широкими песочно-желто-коричневатыми и, в экстренных случаях, кубическими полномочиями.

   Через один виток боевая станция получила распоряжение из главной штаб-квартиры ВКС - "Всем постам: вскрыть оранжевые консерв-пакеты, понюхать и действовать согласно инструкции".

  

  

  

  

  

   Глава тридцать шестая

  

   НАС АТАКУЮТ!

  

  

  

   Мой первый бой, он самый трудный!

  

  

  

   Андрей умолкает и прислушивается. Снаружи доносится черное завывание ветра. Но порывы его уже не так свирепы, как вначале. Ураган явно выдыхается.

   - Нам пора, - говорит Андрей, поднимаясь и выгибая спину дугой, подобно коту, разминающему мышцы.

   - А что же было дальше? - спрашиваю я, спеша за братом, который без промедления устремляется к выходу из развалин.

   - На этом запись была оборвана. Вернее, обрывается повествование на интересующую нас тему. Дальнейшая часть свитка была посвящена каким-то расчетам хозяйственно-бытового характера. Причем, у меня создалось впечатление, что автор рукописи был довольно высокопоставленной особой. Лишь ближе к концу "папируса" текст, кажется, продолжен, но, к сожалению, не поддается прочтению из-за сильного разложения материала-носителя. Мне удалось надежно идентифицировать только один иероглиф - "хаку", но весьма многозначительный. Он часто встречается в другом свитке, некоего Маокуса Гхофа, большого любителя напитка сомар, придворного астронома, известного своими эсхатологическими видениями. Иероглиф означает "закрытие дискуссии", или в прямом переводе - "сливание воды из канала". Другие свитки, так или иначе повествующие о печальном закате Великой марсианской цивилизации, полностью утрачены. Время безжалостно к документам.

   - Рукописи не горят... - заявляю я не очень уверенно.

   - Смотря какой огонь.

   - Значит, Великая марсианская цивилизация умерла?

   - Часть "подземников", возможно, уцелела. И существует по сею пору... Но наверное это не знает никто. Нужно проводить глубокие исследования подземелий, а там такие катакомбы и лабиринты, черт ногу сломит. Один раз группа энтузиастов, в числе которых был и я, попыталась проникнуть в один подземный город. Никто из нас не вернулся.

   - Как?.. А, ну да...

  

  

   Мы выползаем наружу, нюхаем воздух, как заправские песчаные драконы. Пахнет холодной пылью и чем-то сладковато-гнилостным. Возможно, так пахнет погибшая цивилизация. Арьергард урагана еще погромыхивает слегка, но черные щупальца его уже втягиваются за горизонт. Ветер стихает до печальных вздохов.

   Мы превращаем свои тела в "летающие пиявки" и, делая интенсивные реактивные вдохи-выдохи, толчками поднимаемся в стратосферу. Тут основные наши тела подбирают ставшие ненужными органопроекции, и мы по гиперболической траектории начинаем удаляться от ржавой планеты. Меня распирает давнишнее желание наконец-то увидеть воочию эти таинственные спутники Марса.

   - Сейчас поглядишь, - соглашается брат. - Снаружи, в общем-то, ничего интересного: глыба и глыба. А вот внутри... но глубоко проникнуть туда тоже пока что никому не удалось.

   Из-за ржавого горба планеты, покрытой морщинами высохших каналов и пятнами от ядерных взрывов, похожими на старческую пигментацию, вынырнул и резво побежал по черно-фиолетовому небу каменный обломок с переменной светимостью - от темно-бурого цвета до серебристо-пепельного. Фобос походил на огромную картофелину, испещренную червоточинами кратеров - следы метеоритных бомбардировок. Впрочем, не только метеоритных. Огромный кратер виднелся с тупого конца "картофелины". От кратера отходили глубокие борозды, оставленные на теле спутника, очевидно, осколками породы, которые взметнул атомный взрыв. Мелких кратеров было много и некоторые из них располагались подозрительно правильными рядами на одинаковом расстоянии друг от друга, что свидетельствовало об их, несомненно, искусственном происхождении. Возможно, это были шахты для реактивных снарядов. Стало быть, марсианская "Махабхарата" является исторически подлинным документом, очевидно, все так и было на самом деле, как об этом писал неизвестный автор.

   - Я же говорил, что ничего интересного... - произносит брат.

   В это время над одним весьма неприметным кратером что-то вспыхивает, и облачко, быстро рассеиваясь, поднимается над поверхностью спутника. И вслед за этим еще несколько огоньков проблескивают в соседних кратерах, стыдливо прикрывшись облачками. Мое многоглазое зрение вдруг замечает маленькие хвостатые звездочки. "Что это?" - хочу спросить я брата. Но он не отвечает, потому что события начинают развиваться с кошмарно-калейдоскопичной быстротой.

   На теле брата открывается необыкновенного вида глаз. Словно мифический Вий приподнял свое страшное веко. Глаз будто налит кровью. Нет. Глаз выглядит стеклянным и светится изнутри тусклым рубиновым светом. Красная вспышка, и сейчас же вдали, где летели снаряды, полыхнуло и стало расширяться шарообразное облако. Я понял только одно - Андрей каким-то образом подбил один снаряд. Но другие приближаются с пугающей быстротой. Через мгновение взрывается второй снаряд. Отличная стрельба! Если так пойдет дело... нет, с третьей целью вышла осечка. Снаряды применяют хитрую тактику уклонения: вертятся спиралью, идут зигзагами, бросаются непредсказуемыми рывками из стороны в сторону. Поймать их в прицел, очевидно, непросто.

   - Уходим! - взрывается в моей голове голос Андрея. - Живо! К планете! Куда?! Вправо уходим, вправо!

   Я мчусь как угорелый к поверхности Марса, словно его бескрайние пустыни дадут мне укрытие от летящей по пятам смерти.

   - Защиту! - ору я. - Нельзя ли включить защиту?!

   - Не поможет. У некоторых заряды ядерные...

   Я понимаю, что защита бесполезна. Да и стрелять она не позволит, вспоминаю я наставления Андрея.

   - Разбегаемся! - командует Андрей, - и его громадное тело, летевшее рядом, отваливает в крутом вираже, проваливается в звездную пустоту.

   Я шарахаюсь в противоположную сторону, тоже кручусь, как могу, по большей части, наверное, бесполезно. Андрей знает, что я - необстрелянный новичок и поэтому руководит мной. Я беспрекословно подчиняюсь. Еще бы я стал прекословить. Проклятые реактивные снаряды не отстают. Два из них идут за мной неотступно, повторяя все мои пируэты, от которых у меня кружится "голова". Они похожи на маленьких злобных сперматозоидов, сладострастно преследующих яйцеклетку.

   Андрей сбивает еще один снаряд. Вдали распускается еще одно солнце, гораздо ярче, чем настоящее, материнское. Заряд был ядерным. У меня кровь стынет в жилах и хлорофилл бледнеет. Теперь я увидел, чем сбивает врага мой брат: рубиновым лучом, очевидно, лазерным. Во всяком случае, мне показалось, что на фоне расширившегося облака промелькнула раскаленная иголка. Вот главная причина трудности попадания в цель. Луча, которым ты бьешь по врагу, в космосе не видно, нужна какая-нибудь среда, чтобы луч стал заметен.

   Между тем я уже в атмосфере, работаю краями распластанного тела, как элеронами, горизонт перекашивается то влево, то вправо так, что от перегрузок у меня застилает зрение зеленой хлорофилловой мутью. Андрей слишком долго молчит. Душу мою леденит мысль: а вдруг, это его подбили?

   - Андрей! Ответь! Я не могу от них оторваться! - отчаянно взываю я в безмолвный эфир.

   - Жорка! Применяй противоракетную тактику уклонения! - врывается в мой тревожный мир далекий голос брата, хриплый какой-то голос, словно он ранен. Этого еще только не хватало!

   - Я не знаю как!

   - Создавай ложные объекты! И отводи их от себя как можно дальше! Вытряхивай из себя все, что есть! И уходи на низкие высоты, заманивай его к...

   Голос его захлебнулся в каких-то непонятных помехах, которых в принципе не должно быть. Наконец я нашел на своем теле разящий глаз, и открыл веко. Звездочка с хвостиком выхлопа крутилась рядом с прицелом, я повел глазом, прицел шарахнулся и поплыл слишком стремительно куда-то вбок. Я вернул его на место, но проклятый сперматозоид куда-то смылся. Наконец, как мне показалось, я захватил цель и повел ее. "Как включать?! - заорал я. - Лазер!" И тут он сработал. Просто нужно было захотеть, и все. Я все время забываю этот основополагающий принцип, по которому работают вживленные в тело странника неорганические машинные придатки. Но в прицеле уже никого не было. Я промахнулся.

   Я переключаю внимание на 180 градусов и с ужасом обнаруживаю, что поверхность планеты, вращаясь штопором, несется прямо мне в глаза с чудовищной быстротой. Ветер свистит в ушах мелодию смерти. У меня хватило ума в последние мгновения подумать о том, что если я свечкой взмою вверх, то тут они меня и настигнут... И, поджав заднюю кромку плоской части своего тела, отогнув ее вниз, как элерон, я, очертя голову, кинулся в отрицательный поворот или как он там называется, короче, вниз, вниз, вниз! На секунду я ослеп от перегрузок. Когда вернулось зрение, рыжая поверхность планеты была вверху. Быстро переворачиваюсь, ухожу в космос. Внизу, в пустыне что-то горит, что там может гореть кроме песка? Да это же один из преследователей врезался в землю! Ай да я! Ай да противоракетный прием! А где второй гаденыш? Вот он! Делает широкий разворот в противоположную сторону. Я захватываю его в прицел. Веду. Уходит. Тварь! Делаю упреждение. Импульс! И все заливает чудовищный свет. Хорошо, что я смотрел через прицел, закрыв остальные глаза. Второй снаряд оказался ядерным. Если бы это он врезался в землю... собирал бы Андрей меня по пылинкам... Где, кстати, он?

   Андрей подплывает ко мне короткими рывками. На теле его, там, где возвышается купол "черепа", виднеется чудовищная рана, кое-как прикрытая чем-то, напоминающим корабельный пластырь. За телом брата тянется шлейф каких-то ошметков зеленоватого цвета. Я в ужасе мечусь возле, тычусь в его тело, как ребенок, как беспомощный детеныш кита возле раненного родителя.

   - Что случилось? Ты ранен? - задаю глупый вопрос.

   - Задело немного, - хрипло отвечает брат. - Слишком я его близко подпустил... Ты-то как?

   - Невредим. Увернулся! Они за мной, я - вниз... А тот - ка-ак!..

   - Молодец. Я всегда знал, что ты все подхватываешь на лету, - опять похвалил брат, потом спросил: - Ты пустой?

   - В каком смысле?

   - Ты все из себя вытряхнул или что-то осталось?

   - А! Все при мне. А я и забыл... тебе нужно экто-вещество?

   - Да. Свое я все выбросил. Залепи-ка мне черепушку. Кстати посмотри, не застрял ли там осколок? Что-то башка гудит...

   - Из меня медик, - говорю я, - как из этого самого пуля... "Врач Охременко"...

   Так наш дед всегда называл врача, в чьей компетенции сильно сомневался. Очевидно, был прототип.

   - Ладно, я сам, - говорит брат.

   Я выпускаю облако экто-вещества, брат берет контроль над ним, лепит из него какого-то краба внушительных размеров. Родившись на свет, "краб" немедленно начинает действовать: отрывает пластырь на теле больного так, что у меня мурашки бегут под кожей, и лезет клешнями в рану. Андрей рычит от боли и дергается. Из раны вылетают шарики чего-то зеленого и красного и сразу застывают в условиях абсолютного нуля. Это кровь и хлорофилл брата. Ихор* небожителей. Потом "краб" плотно прижимается к ране, останавливает потерю драгоценного вещества и начинает работу, нам неприметную.

   Мы медленно уплываем прочь от проклятой планеты, ничего не могущей дать, кроме смерти. Боевой спутник закатывается за горизонт, вновь прикинувшись безобидным обломком. Долго он будет сторожить небо над Марсом. Не его ли снаряды будут сбивать земные аппараты: русские и американские? Возможно.

   Мы уходим в космос. Андрей молчит, не отзывается. Наверное, уснул или ушел в виртуальный мир, отключив связь. Ладно, пусть спит, сон лечит. Я буду рядом на страже.

  

  

  

   -------------------------------

   * Ихор - в древнегреческой мифологии жидкость, заменяющая кровь в жилах богов]

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Глава тридцать седьмая

  

   ПАНТЕОН

  

  

   175-й год Э. П.

  

   По вагону разносится красивый женский голос: "Станция "Горная", следующая остановка "Водопадная". Магнитопоезд трогается почти неощутимо, быстро набирает курьерскую скорость. Я смотрю в окно на проносящиеся мимо дома, деревья, толпы пестро одетых людей и думаю о том, как быстро все меняется в этом лучшем мире. И те люди, идущие от станции, помнят ли они, как мы с риском для жизни отвоевывали у дикой природы территории под города и селения? В общем-то, должны помнить, хотя бы из школьного курса Новой истории. Кроме того, в свое время много вышло мемуарной и псевдомемуарной литературы на тему покорения Дикого Леса. (И моя книжечка - "Пришествие отцов", посвященная основанию первого поселения, изданная на плохой бумаге, пылится где-то в запасниках библиотек.)

  

   С годами появилась явная тенденция к вестернизации этой темы. На телеэкранах все чаще появляются всадники в широкополых шляпах, скачущие верхом на громадных тараканах и стреляющие в краснокожих супермуравьев. Конечно, ерунда все это. Ничего подобного не происходило. Но людям не нужна правда, им нужны красивые легенды. Им нужно приукрашенное героическое прошлое, чтобы можно было гордиться своей историей, своей страной, великими людьми прошлого. Как будто подлинная история станет от этого менее великой.

  

   Но Бог с ними, так уж устроено человеческое сознание. Человек, пытающийся изменить сознание общества, рискует стать врагом этого общества. Так что я никогда не рискну ступить на столь легкомысленный и опасный путь. С годами все чаше придерживаюсь нравственного императива Фомы Кемпийского: ama nesciri - "Люби пребывать в тени мира". И вообще, Страннику приличествует сохранять инкогнито, не афишировать своего присутствия среди людей. Люди не любят непонятных им существ. Чаше всего непонятное считается потенциально опасным. Странники - еще одна легенда Зеленого человечества. О них кое-что известно, но далеко не всем, и, конечно же, информация эта слишком искажена.

  

   Я еду на поезде из ностальгических побуждений, хотя мог бы высадиться с орбиты прямо у места назначения. Если кто помнит, как появляется на земле мистер Бин - в луче света падает на брусчатку - я схожу с небес примерно так же, ну разве что помягче. Я спускаюсь в распыленном виде, наподобие облака, только не такого заметного. У самой земли, в укромном месте, распыленное экто-вещество сгущаю до нужной кондиции, принимая вид человека. Почему именно облака? Ну, потому что здесь нет ни птиц, стаю которых я мог бы имитировать, ни даже бабочек. Вот и приходится как-то по-другому маскироваться.

  

  

   На станции "Водопадная" я выхожу из поезда. Эскалатор спускает меня с платформы прямиком на ленту движущегося тротуара. Сбылась мечта моего детства - прокатиться на движущемся тротуаре! Идея фикс фантастов 60-х годов. И вот я еду. Ну и что? Ну, тротуар, ну, движется, но все как-то обыденно, тривиально. Никто даже внимания не обращает на это чудо, совсем как пассажиры метрополитена из числа столичных снобов, давно переставших удивляться самодвижущимися лестницами. И только какой-нибудь провинциал вертит головой и спотыкается, этим и выдает себя. Так что и мне приходится напускать на себя вид пресыщенного техническими чудесами горожанина - копировать их поведенческие реакции, дабы не выпячивать себя. Еще я приметил, что пешеходы здесь в почете. Несмотря на то, что тротуар движется, никто не стоит на месте. Люди идут по несущейся ленте и таким образом увеличивают скорость своего передвижения еще на пять километров в час. Какие, однако, они все деловые!

  

   Если я, придерживаясь местного обычая, прошагаю по тротуару минут так 10 или 15, то мягко шуршащая лента принесет меня прямехонько к Пантеону Хумета - цели моей поездки. Сегодня исполняется 75 лет со дня его Ухода. Но я решаю сойти на полдороге, чтобы полюбоваться водопадом "Волосы русалки". Кстати, вот вам еще одна легенда этих мест. Она гласит, что тому, кто омоет лицо водой из водопада, простятся все грехи и гарантируется счастье в семейной жизни. Оттого-то здесь так много паломников. В основном молодежи.

  

   Памятное для меня место совершенно невозможно узнать. От дикого буйства природы не осталось и следа. Все предельно урбанизировано, выхолощено, а кое-где и кастрировано. Дорожки посыпаны песком или выложены бетонной плиткой. Окультуренные группы деревьев, декоративный кустарник. Скамеечки, павильоны и прочие удобства цивилизации.

  

   Непосредственно подойти к водопаду разрешено только в одном месте, с правой стороны, остальная часть территории огорожена. Вполне оправданная мера предосторожности. Тонны воды, обрушивающиеся с вершины двухсотметровой горы, могут серьезно покалечить человека или даже убить.

   Грохочущая стена воды, облака водяной пыли, в которых играют радуги, все это завораживает. Здесь можно стоять часами в немом восторге.

  

   Я опираюсь на влажный парапет, полной грудью вдыхаю прохладный животворящий воздух. За кажущейся головокружительной неподвижностью водопада только мне одному видится крохотная женская фигурка... Молодая, смеющаяся Владлена, с ясными голубыми глазами... Прикрытая длительным колыханием прозрачного, бескрайнего, звучащего полога, она манит меня, зовет к себе...

  

   Отстояв в очереди среди паломников, я протягиваю ковшиком сложенные ладони под струю воды. Зачерпнув немного счастья, делаю глоток, остальное выливаю на лицо. Несмотря на тропическую жару, вода ледяная, аж зубы ломит.

   - Что, отец, решили поджениться на старости лет? - спрашивает меня какой-то парнишка, одетый в яркую распашонку и трусы типа "бермуды". Впрочем, это в наши далекие (еще грядущие) времена они так назывались. Может, сейчас они называются как-то иначе, но покрой их не изменился.

   Златовласая подруга веселого парнишки так же молода и смешлива, и наряд ее, с моей точки зрения, столь же легкомыслен. Я выгляжу лет на сорок и кажусь им древней мумией, вышедшей погулять из запасников музея. Если бы они знали, сколько мне лет на самом деле...

   - Да вот, - отвечаю я серьезно, - говорят, что вода из этого источника, кроме всего прочего, еще обладает свойством возвращать молодость. Хочу попробовать...

   - Маринка, слыхала? - заливается парнишка веселым смехом. - Мы рискуем омолодится до ясельного возраста!

  

   Пока они надо мной потешаются, я вновь набираю в ладони жидкий горный хрусталь и повторяю процедуру омовения. При этом я отворачиваюсь, стараясь закрыть лицо руками, а когда вновь окидываю взглядом парочку, то их смешки застревают у них в горле. Ребятки, поперхнувшись, застывают в нелепых позах. На них смотрит парень лет восемнадцати, в точности такой, каким я был во времена свидания с дамой из Болатово. Впрочем, трансформацию лица я провел не глядя в зеркало и запросто мог ошибиться. Но я максимально отчетливо представил свою фотографию тех лет. Судя по их лицам, шутка моя удалась.

   - Хватко! - побледневшими губами произносит парень и подтягивает сползшие "бермуды".

   - Я распухаю предметно, - соглашается ошарашенная девица, но ее одолевают некоторые сомнения, которые она тут же спешит прояснить. - Скажите, а лицо у вас так и останется серым?

   - В каком смысле? - отступаю я на шаг, начиная догадываться, что где-то напортачил.

   Златовласая подносит к моему носу карманное зеркальце, и я вздрагиваю, увидев свое отражение. Я молод без сомнения, но кожа лица и часть шеи имеет какой-то странный, совершенно неживой, мертвенно-серый оттенок. Болван! Цветных фотографий тех далеких лет у меня почти не было. И я совершенно машинально скопировал лицо с фотографии ЧЕРНО-БЕЛОЙ.

   - Наверное, это какой-нибудь побочный эффект, - отвечаю я с видом ученика, проведшего неудачный химический опыт. - Полагаю, кратковременный...

   И точно. Вскоре лицо мое уже играет всеми красками жизни. Я прощаюсь с ребятами и бегу в припрыжку к движущемуся тротуару. "Ну, герой, герой, - отчитываю я себя. - Без выпендрежа никак нельзя обойтись? К чему эти детские забавы? Теперь к водопаду ринутся не только влюбленные, но и старики, в надежде омолодиться. Родится еще одна легенда..."

  

  

   Выехав из треугольной рощицы, темно-зеленым бархатом покрывающей склоны ближайших холмов, я ступаю на твердую землю Святой долины. Здесь кончается самодвижущаяся дорога. Я бодро шагаю по хрустящему гравию дорожки, потом - по розовой брусчатке, наслаждаясь силой и легкостью тела. Люблю солнечное утро, когда кажется, что все еще впереди. Прохожие - чистые, свежие, словно только что из-под душа - идут одетые в легкие светлые одежды с короткими рукавами. В утреннем мареве энигматической фата-морганой дрожат, исчезают, как лед на солнце, и чудесным образом вновь проявляются монументальные очертания "Дома Хумета".

  

   У дверей Пантеона всегда змеится очередь. Здание усыпальницы представляет собой ступенчатую пирамиду, наподобие тех, что строили ацтеки. Величие и простота. Мудрая мощь. Базальтовые блоки отшлифованы до зеркального блеска. Траурные тона. Чем-то это сооружение напоминает мавзолей Ленина. Черные металлические врата отворены. По бокам, попарно, стоят недвижно, точно статуи, курсанты военно-космической Академии - почетный караул. На выступе карниза виднеется простая надпись новой кириллицей: "ХУМЕТ".

  

   Склонив голову, я вхожу в коридор, ведущий вглубь пирамиды. После жары и яркого солнца сразу, как в воду, окунаешься в прохладный сумрак. Тотчас стихают разговоры взрослых, и даже неугомонные дети умолкают, настороженно вытаращив глазенки. Охваченный ощущением дежа вю, я вместе с другими паломниками продвигаюсь по коленам коридора. Иногда рука бдительного стража предупредительно касается моего локтя, это значит, что под ногами ступени и нужно соблюдать осторожность. Так постепенно, короткими лестницами спускаемся мы в подземный этаж.

  

  

   Сумрачный зал. В его центре на постаменте из черного камня стоит беломраморный саркофаг, искусные украшения которого выполнены в стиле древних кельтских орнаментов. Саркофаг в точности такой, как некогда рассказывал о нем летчик Петров, только отсутствует крышка. Вместо нее - прозрачный колпак, освещенный изнутри мягким янтарным светом. Мумия Великого Хумета, одетая в черный мундир, покоится на ложе, затянутом алым бархатом. Руки вытянуты вдоль тела. Лицо, цвета потемневшего воска, точно живое - эффект освещения точечными светильниками, искусно скрытыми от глаз. Каким чудесным составом ученые восстановили прежний облик Великого джентри, для меня непонятно. А может быть, останки вовсе не подлежали реставрации, и это всего лишь муляж, восковая фигура, а настоящая мумия хранится где-нибудь в другом месте? Резон простой: народ должен лицезреть вождя в неискаженном виде. Народу нужны, так сказать, нетленные мощи. Впрочем, меня это не должно касаться. Я не вмешиваюсь в политику новой расы.

  

   "Вот и поменялись мы ролями, - шепчу я беззвучно. - Теперь ты лежишь, а я смотрю. Где, в каких космических далях, в каких измерениях обретается твоя бессмертная душа, о Великий вождь наш?! Упокой, Господи, его душу грешную (или безгрешную?). Здесь ли или в другом месте, но пусть его прах покоится с миром. Аминь".

  

   Не отрывая взгляда от саркофага, люди проходят в скорбном молчании по периметру зала и попадают в коридор, ведущий к выходу. Процедура свидания с Великим вождем Зеленого человечества закончена. В толпе постепенно нарастает оживление, словно мы выходим из-под гнета некой таинственной могучей силы, требующей к себе уважительной, почтительной тишины. Когда в глаза ударяет солнце и влажная жара вновь набрасывается на нас, все уже говорят в полный голос, дети смеются, капризничают, взрослые делятся пережитыми впечатлениями.

  

   - Интересно, а где же корабль? - спрашиваю я себя.

   Очевидно, я произношу это довольно громко, потому что одетый в белую полотняную пару мужчина, идущий рядом, живо интересуется:

   - Какой корабль вы имеете в виду?

   - Ну как же, - отвечаю я с задором, за который вечно себя ругал раньше, будучи человеком, и даже теперь мой характер мало изменился. - В 100-м году, когда срок полномочий Командора истек, он покинул людей на том самом корабле, который привез первопоселенцев... А потом этот корабль был обнаружен здесь, на плато, плененный Древним Лесом...

   - Голубчик, это вздор! Сказки это все, - уверенным тоном рубит мужчина, и его монокль задиристо проблескивает на солнце.

   - Как говорится, в сказке есть место были, - изрекаю я.

   - Это не тот случай, - отмахивается собеседник от меня, как от надоедливой мухи.

   Ему жарко, но он из принципа не желает приспустить узел галстука. Он вытирает белоснежным платком свою гладко обритую голову. Я с приязнью смотрю на его великолепный длинный череп долихоцефала.

   - Достопочтенный Хумет героически скончался на своем посту, не мог он оставить свой народ, это не в его правилах. Читайте документы, молодой человек, они опубликованы...

   - Вы говорите о документах из Центрального Архива?.. - усмехаюсь я и добиваю оппонента: - Почему же в таком случае Пантеон возвели не в Столице, а где-то у черта на куличках, посреди Леса?

   - Ну, ни такие уж это и кулички, - отвечает знаток, окидывая взглядом ухоженный парк. - Надо полагать, такова была воля покойного.

   - А, по-моему, он вовсе и не желал, чтобы ему возводили "тадж-махалы" народной любви. Потому и хотел укрыться в такой глуши. Но разве от народной любви скроешься?..

   - Народу нужны идеалы, - изрекает мужчина, подкручивая усы и приглаживая с проседью бородку. - А идеалы, знаете ли...

   - А идеал по своему смыслу есть крайнее, последнее и величайшее задание, к которому стремится человечество. Согласитесь, что с этой точки зрения идеал эсхатологичен. Еscatos - крайний, последний, величайший... Вот почему у нас так любят покойников и не замечают современников.

   - Хм, - человек роняет монокль, он виснет на шнуре, человек протирает его бархатным лоскутком, вставляет в глаз, прижимая нахмуренной бровью, глядит на меня с подозрением. - А вы умны не по летам. Простите, что сразу недооценил... Вы у кого учитесь? Что-то я не видел вас среди студентов нашего Университета. Видите ли, я приват-доцент...

   - Это мне говорил сам Николай Александрович Сетницкий в частной беседе, незадолго до того, как его расстреляли в 37-м году.

   - Простите, в каком, вы говорите, году?

   - В 1937-м. Приятно было с вами поговорить, всего хорошего, - я раскланиваюсь и теряюсь в толпе, оставив доцента в полнейшем недоумении.

  

   "Ладно, хватит баламутить честной народ,- говорю я себе - Ври да не завирайся. Еще бы сказал, что беседовал с сэром Ньютоном".

   Да, что верно, то верно. Не научился я еще перемещаться во времени. Надо будет спросить об этом у Андрея. Возможно, мне еще и не разрешат. Путешествия во времени - большая ответственность. Вдруг я наговорю тому же Ньютону такого, что он не захочет открывать свой закон всемирного тяготения. Вот тогда мы попляшем. Вся История полетит к чертям. Впрочем, это все ерунда. Случится то, что должно случиться. Потому что уже случилось. Таков закон единовременности и однократности событий пространственно-временного континуума. Просто сэр Ньютон ответит на мои высказывания: "Не пудрите мне парик, молодой человек". Тем все и кончится. Вселенная - очень устойчивая махина. Ее словами не разрушишь и не изменишь. Только делами можно ее изменить. Только делами.

  

  

   Сворачиваю в боковую аллею. Тут безлюдно, и мне никто не помешает совершить трансформацию временного тела в обратном порядке. Чтобы не привлекать внимание людей огненными шарами, опять рассыпаюсь на мелкие части в виде малозаметного облака, и под порывами ветра поднимаюсь в небо. Поднимаюсь все выше и выше в холодную стратосферу, постепенно сгущаясь в шар. Мое основное тело притягивает этот шар, всасывает в себя. Все. Я дома.

  

  

   Я - Феникс. Воскрес из тлена ради новой жизни, ничего не имеющей общего с прежней.

  

  

  

  

  

Часть шестая

ГАЛАКТИЧЕСКАЯ ВОЙНА

  

  

  

  

   Глава тридцать восьмая

  

   НАКАНУНЕ ВЕЛИКОЙ БИТВЫ НАРОДОВ

  

  

  

   Каждое поколение должно иметь свою войну.

   Мао Цзэдун

  

  

  

  

   240-й год Эры Переселения

  

  

   1

  

   Мы с Андреем прибыли в район сосредоточения военно-космических сил союзников за одну условную неделю до начала Великой Битвы с Мировым Змием. Эскадра землян состояла из ста двадцати ракетных крейсеров, семидесяти пяти ракетных кораблей, девяноста шести кораблей-маток, несущих в общей сложности 4800 палубных штурмовиков; тысячи двухсот вспомогательных кораблей. Космические платформы типа КАРМА в количестве 300 единиц должны были поддерживать стабильность пространственно-временного континуума в районе битвы, чтобы исключить возможные темпоральные манипуляции со стороны противника. Все будет происходить здесь и сейчас.

   В общей сложности земляне собрали мощную группировку в 1791 вымпел. Флагманом идет контр-адмирал Георгий Шатов. Он поднял свой флаг на ракетном космическом крейсере "Аквилон".

   Истребители "МРАК-296-е" облетывали предполагаемый район сражения в поисках вражеских разведчиков и передовых частей неприятельского флота. А к нам прибывали все новые подкрепления. Подошла объединенная флотилия кораблей джентри и гуманоидов с ближайших от Земли звезд: Проксимы, Альфа и Беты Центавра, 21185 Лаланды, с Гаммы Большого Пса, Тау Кита, пояса Ориона и 61-й Лебедя; с Альфы Орла, с Ипсилона Индейца и других, потревоженных кочевниками областей Галактики, главным образом обитавших в спиральном рукаве Орион-Лебедь, где, как известно, расположена и наша Солнечная система.

   Флоты из туманности Быстроного Ахилла запаздывали. С Дельты Дракона прислали наблюдателей, которые извинились, сообщив, что в галактической битве принять участия не могут, ввиду того, что у них как раз сейчас проходит всемирная Дракониада - ежегодные соревнования по спортивному проглатыванию квантдебуберов. И нельзя ли отложить генеральное сражение на две декады?

   Им пожелали приятного аппетита. Они ответили, что к еде это отношение не имеет...

   Между тем прибыли главные силы союзнической антизмиивой коалиции - странствующие воины от колоний со звезд Возничего, Лиры, Волопаса. Войско Странников состояло из семидесяти двух миллионов девятисот девяноста шести тысяч восьмисот пятидесяти четырех особей. Каждый из них мог пустить в ход несколько автономных боевых органопроекций. Основные тела Странников, как правило, в бою не участвуют. Они вышли на орбиту Сатурна, образовав вокруг планеты еще одно кольцо. Неплохая маскировка.

   Здесь же, в кольцах Сатурна расположился засадный полк крегов с планет Полярной звезды. Креги были еще одной (вместе со Странниками) негуманоидной расой, решившей принять участие в Сражении на нашей стороне. На Странников они вовсе не походили, вспомогательных тел не имели, потому их берегли на всякий критический случай. В бою один крег стоит отряда Странников. За глаза земляне называют их берсёрками. Креги не любят, когда их сравнивают с сумасшедшими воинами-дикарями. И это правда. Они культурны. В бою - холодно расчетливы, ярость, а стало быть и ослепление, им неведомы. Крег отличный воин, но не самоубийца, и так же хочет жить, как и все. Земляне, как и креги, могли умереть только раз. Но прятаться им было негоже. Битва все-таки была за Землю. Хотя, конечно, успех или неуспех Сражения определял дальнейший ход истории в Галактике.

  

  

   2

  

   - Это мой подарок тебе, - Андрей бросил на стол книжечку в красном переплете (когда он смущен, всегда ведет себя грубовато). Под лучами солнца золотые буквы ярко вспыхнули. (Все-таки художественный вкус у Андрея довольно примитивен. На уровне обывателя. Любит все яркое, пестрое.) "Андрей Колосов. Стихи разных лет", прочел я название, сидя в плетеном кресле напротив брата. Мы отдыхали в моем виртуальном мире, на веранде летнего домика. За спиной шумели сосны, а перед глазами раскинулась бирюзовая ширь условного моря.

   Не перестаю удивляться насколько совершенно киберпространство (личное и общественное) странников. Можно сказать, оно реальнее, чем сама реальность. Здесь возможно испытать и пережить все мыслимые и немыслимые приключения духа и тела. Со всем комплексом ощущений.

   Я беру виртуальную книгу, над которой мой брат работал между делами, листаю белые хрустящие страницы. Тонкая рисовая бумага превосходного качества, шрифт легко читается (а вот иллюстрации никуда не годятся, надо будет ему в этом помочь). Книга даже пахнет типографской краской, хотя на самом деле это просто файл. При желании, книгу тут же можно размножить хоть в миллионах, хоть в миллиардах экземплярах. А также, опять же при желании, можно исправить, переработать и дополнить.

   Вот оно, неоспоримое преимущество виртуального мира перед миром реальным.

   - У тебя стиль стал много лучше, - осторожно хвалю я братца. - И этот твой юмористический оттенок мне нравится. Поздравляю. Вообще... скажу, что Поэзия - достойное занятие для Странника.

   Братец мой польщен, смущен и чувствует себя неуютно.

   Не часто я его хвалил... ох, дурак такой, не часто!.. Я был успешным художником - персональные выставки, богемные тусовки, похвалы ценителей искусства, интерес со стороны СМИ. А у него тупая работа. Жалкие попытки сочинять стихи...

   Может быть, моя похвала в трудную минуту жизни удержала бы его от рокового шага.

  

   Андрей работал в государственном банке инкассатором. Однажды его так допекли обстоятельства, что он решил застрелиться прямо в машине. У него отобрали оружие, надавали по шеям. Но он все-таки успел выстрелить. Пуля пробила мешок с деньгами.

   Был поздний час, все клерки разошлись по домам. Андрей сходил в ближайший гастроном, купил бутылку коньяка. Заперся в туалете банка, сделал петлю из пояса от пальто. Пил коньяк с удавкой на шее и никак не мог решиться. Выпив всю бутылку, он отключился. И все решилось само собой.

   На горле его была ужасная рана от пряжки ремня. Кое-как её закрыли воротничком рубашки и узлом галстука.

   Мать плакала, не переставая, много дней, чуть не ослепла. Несчастная наша мама... Так до конца жизни она не могла простить жену Андрея. Это из-за нее он покончил с собой в 28 лет, говорила она, бедный, бедный мой дурачок...

  

  

   Чтобы спрятаться от моего взгляда виртуальный мой брат надевает на глаза черные зеркальные очки. Я тоже отворачиваюсь. Солнце, отраженное в море, слепит мне глаза. Прищурившись, я смотрю, как очередная волна зарождается под водной поверхностью, быстро бежит к берегу, делаясь все более высокой, и вот она уже взлетает гребнем, который переламывается и обрушивается на берег, гонит перед собой пену, шуршит галькой, лениво откатываясь назад. Чайки о чем-то кричат, летая над водой, ходят по берегу, роясь в бурых сплетениях водорослей, выброшенных на берег вчерашнем штормом. (Вчера я, увидев военные приготовления, немного переволновался, вот оно и заштормило.) На горизонте, подернутом дымкой, белым облачком едва виднеется клипер с туго надутыми парусами. Откуда он взялся, куда идет - я не ведаю. Наверное, подсознание его родило.

   Вообще-то, в моем мире жить нестрашно. Здесь много покоя и даже лени. Ленивая созерцательность мне помогает думать. И работать. Буквально - творить. Я давно уже не пишу картин, разве что иногда делаю какие-нибудь графические наброски. Мне смешны сейчас мои потуги над жалкими двумерками. Теперь я творю целые миры, причем не застывшие, а в динамике. Я люблю свою вселенную и не очень часто хожу к кому-нибудь в гости. Такие посещения меня выбивают из привычной колеи.

   Когда я бываю у брата, у него вечно везде бегают какие-то дети, плачут, дерутся, гвалт устраивают. И почти всегда звучит тяжелый рок, еще первого призыва: "Степные волки" и прочая гадость. На этой музыке вырос мой брат, сформировался и окаменел его вкус. Я этой музыки не понимаю. Он не понимает моей. Однако обоим нравится Лунная соната Бетховена. Хоть в чем-то сходимся.

   Об общественном киберпространстве и говорить не приходится. Мир Странников мне совершенно чужд. Нет, там по небу не ездят мотоциклисты, не бегают разные типы с огнестрельным и холодным оружием, но механическая суетня каких-то блестящих лент мне абсолютно непонятна и чужда, шокирует она меня и пугает. Андрей тоже говорит, что почти не посещает общественный виртуальный мир Странников. Только ради какой-нибудь информации я ползком пробираюсь в их глобальную сеть. Завел там знакомство с одной особой по имени Астра, которая мне помогает разобраться в информационных потоках, и тем я доволен.

  

  

   3

  

   - Ну, рассказывай, - говорю я, - где был, что делал?

   - Сопровождал группу переселенцев на Терпсихору. Эта планета была открыта земляками еще с десяток лет назад. Весьма перспективный мир. Чуть ли не рай. Расселяемся понемножку. Кстати, среди переселенцев есть потомки из нашего колена. Джордж и Анна Колосовы с сыном Андреем. Этот мой тезка - интересный малый, небесталанный: рисует, сочиняет музыку. Да не простую, а духовную, медитативную. Странно это... Уж кого-кого, а музыкантов в нашем роду, кажется, не было.

  

   - Ничего странного в этом нет, - говорю я. - Да будет тебе известно, что наш с тобой далекий прадед, Михаил, сын казачьего атамана Макара Колосова, служил священником. Так вот он сочинял церковные гимны. В основном это были псалмы: сам писал текст и мелодию к ним. Да такую странно-притягательную, что к нему приходили люди из чужих приходов, чтобы послушать чудные песнопения. Обиженные попы настучали на него в Епархию. Михаила разжаловали в дьячки и сослали в глухую деревню. И только перед революцией восстановили в сане священника... Его, возможно, и не разжаловали бы, но когда прибывший к нему легат Синода стал читать мораль, то пращур наш молча взял его за шиворот и пинком под зад спустил со ступенек крыльца.

   Михаил, запил с горя. Ездил жалиться к Иоанну Кронштадтскому. Почему-то они были большие приятели, несмотря на разницу в чинах. Михаил неоднократно ездил к будущему русскому святому и каждый раз привозил от него кучу денег. Возможно, предка нашего он и восстановил в сане... Интересно, что Иоанн Кронштадтский собственноручно денег не давал, а говорил: "Возьми, сколько тебе надо". И пальцем указывал на библиотеку. Между страниц книг лежали ассигнации и золотые монеты...

  

   - Интересные сведения, запомним... - улыбается Андрей, но постепенно улыбка его обращается в озабоченную гримасу.

   - Вчера наша разведка обнаружила передовой край противника, - сообщает Андрей (у меня екают все мои четыре сердца). - Радары засекли крупный астрообъект, размером с Луну, движущийся в направлении Земли со стороны созвездия Знаменосец. Это естественное небесное тело, превращенное в военный механизм, - самодвижущаяся крепость. Миллионы кибермехов - кибер-механических воинов - его сопровождают. По-видимому, - основное войско Змия.

   Заслышав имя супостата, Гектор, лежавший, подремывая, у моих ног, поднимает голову и глухо рычит и, не удержавшись, гавкает два раза. Я глажу его по голове, он преданно смотрит мне в глаза, пытаясь лизнуть меня в нос. Ладонью я пригибаю его голову.

   - Ляг, Гек... Лежать. Все спокойно.

   Пес бревнышком укладывается у моих ног и, выдохнув воздух, кладет голову на лапы, но уже не дремлет, поглядывает исподлобья то на меня, то на брата моего.

   - У тебя устаревшая версия сыщика-антивируса, - говорит Андрей, имея в виду моего пса Гектора. Хочешь, я дам тебе совершенно свежую.

   - Спасибо, не надо. Я привык к нему. Хватит с меня и тех чудовищных джиннов, которых ты поставил стеречь мой вход в Сеть. Я даже сам их боюсь... А если уж случится нечто неординарное, открою "Ящик Пандоры".

   - Это крайнее средство. Можешь потерять всю накопленную информацию... Кстати о Сети, - хмурится мой гость. - В ближайшее время туда ни ногой. Я уйду, и ты наглухо закрой Вход и наложи заклятье на замок, обязательно многослойное. И не забудь его. А то ломай потом Дверь... Также объявлен до особого распоряжения полный запрет на ментальную связь. Только обычная теле- и радиосвязь.

  

   Я смотрю, как Гектор чешет себе ухо задней ногой, облизывает яички, а то, отчаянно вгрызаясь в шерсть, начинает ловить заблудшую блоху - одичавший осколок какой-то программы.

   - Мы мало что знаем о них, - отвечает Андрей на мой вопрос о противнике. - Известно, что некогда это была мощная кибернетическая цивилизация. Технологически чрезвычайно высоко развитая. Вокруг своего солнца они создали систему колец, по типу раковины Покровского. Надеюсь, тебе понятен этот термин, - говорит брат, и, видя мою физиономию, снисходительно улыбающуюся, продолжает:

   - Размеры такого астроинженерного сооружения равняются порядка трем астрономическим единицам. Словно гигантский моллюск, движется в пространстве этот космический дом, имея внутри раковины солнце, которое питает энергией его жителей и дает им все необходимое. Там же, внутри раковины, находится супермозг колонии. Собственно говоря, он и является главным жителем Раковины, а миллиарды кибернетических особей - лишь его ощущающие и рабочие органы, различной степени специализации. Эти механизмы выполняют его волю.

   - Откуда он взялся, как вообще могла возникнуть подобная цивилизация машин? Ведь механизм не может возникнуть естественным путем. Например, странники. По сути, странник - это киборг. Симбиоз живой материи с машинными и компьютерными придатками. Результат генно-инженерных экспериментов над собственным видом некой амфибийной расы. Перенаселение заставило их искать выход в космосе. Но рождается и проводит детство молодой странник в землеподобном океане, накапливая массу на всю оставшуюся жизнь.

   Именно поэтому странники и не хотят отдать Змею такой благодатный бассейн, как Земля.

   - Разумеется, их прародителями, как и у странников, была раса разумных существ биологического типа, - поясняет Андрей. - Супермозг, ими созданный для общественной пользы, узурпировал власть и устранил своих хозяев как излишнюю контролирующую инстанцию. Он назвал себя Судьей, он присвоил себе право судить и карать всех, кто ни встретится на его пути. Он возвел в принцип доктрину о первородном грехе. Под таковым этот монстр понимает наличие у кого бы то ни было свободы воли. Все - и механизмы, и живые существа - должны подчиняться только его приказам. Тот, кто имеет свои побудительные мотивы - преступник. Свободное поведение карается смертью. Он дал себе клятву очистить Вселенную от хаоса и установить в ней железный порядок. Такой, каким он его понимает.

   - Да он просто сумасшедший! - восклицаю я в негодовании.

   - Нет, - отвергает Андрей, - он просто логичен. Как всякий механический разум, он идет до конца рассматриваемой проблемы. Все, что мыслит и действует самостоятельно, представляет для него опасность... Ну и самое главное, ему нужна ЦЕЛЬ для существования. В принципе, целью может стать все, что угодно, но раз уж он начал с убийства своих создателей, то эта программа стала доминирующей. Он даже выработал свою философию. Типа: "Жизнь - корень смерти. Смерть - корень жизни. Милосердие рождается во зле. Зло рождается в милосердии".

   И, наконец, Судья вывел фундаментальный закон жизни: "Если нечто сильно, то оно упорядочивает сущее, если же слабо, то оно само упорядочивается сущим. Третьего не дано!"

  

  

   4

  

   По словам Андрея, первоначальной программой монстра было весьма сложное задание - не допускать хаоса в обществе. У этой несчастной исчезнувшей расы, кажется, возникли большие проблемы с правопорядком. Тогда они создали Супермозг и возложили на него функции главного полицейского и судьи на планете. Честного, беспристрастного, неподкупного блюстителя Закона. Что и требовалось. В его распоряжении были кибернетические механизмы: исполнительные судебные приставы, неподкупные стражники, некоррумпированные киберкопы... А когда Супермозг создал личную кибергвардию, судьба людишек была предрешена. С чисто машинной логикой он вывел, что борется не с причиной, а со следствием и что всему виной свобода воли, присущая всем живым существам. Эта пресловутая свобода воли и делает их несчастными, неуправляемыми а, главное, неисправимыми. И он нашел радикальное средство для сохранения правопорядка. Как говорится, радикальное средство от перхоти, это гильотина.

  

  

   Андрей попытался мне объяснить еще кое-какие неясные вопросы. Например, почему Его зовут то Змием, то Моллюском. Ну, Моллюск - потому что раковина, это понятно. Но правильнее было бы назвать их звездный дом Ульем. Но сам Супермозг, у которого нет конкретного обличья, чаще всего позиционирует себя в виде огромного змея с зеркальной чешуей. Впрочем, используя математические модели личностей различных существ, он имеет возможность предстать в любом облике.

   - Открой это, - сказал Андрей, выкладывая на стол радужный диск.

   Я взмахнул рукой, и диск открылся. Казалось, половина моего мира исчезла, там зияло черное пространство, заполненное до краев россыпью звезд.

   - Сейчас ты увидишь документальные кадры нападения на одну из колоний Странников, заснятые в реальном и кибернетическом пространствах... Это звезда Теора... О Змие мы тогда почти ничего не знали. Он скрытно приблизился к колонии и атаковал. Сначала - с помощью вируса, затем вход пошли атомные торпеды...

   Андрей комментировал, а я смотрел, как в киберпространстве Теоры, неизвестной мне колонии Странников, появился маленький, на вид даже какой-то жалкий, червячок, сверкавший как капля ртути. Тело удивительно быстро росло, набухало, словно разворачивалась тугая спираль. (Холодок страха прошелся у меня по макушке.) И вдруг распустился из червячка, как из семечка, необычайной красоты цветок. Он медленно вращался, лепестки его шевелились, как нечто живое, как язык, а там, где должны быть тычинки, извивались черные змеи. Все это действо, этот фантастический танец цветка сопровождала удивительная, нечеловеческая музыка. Зрелище было завораживающее.

   В первые мгновения обитатели колонии подумали, что таким образом заявляет о себе некая новая цивилизация, пытаясь вступить в контакт. Потому что сигнал был не местный, а шел из глубин космоса. Однако на всякий случай к инородному телу уже спешили разведчики антивирусы, защитники Сети. Цветок, продолжая свой удивительной красоты танец, стал выпускать из своего центра белесые усики. Усики росли, удлинялись. Коснувшись приближающегося защитника, они приклеивались к нему. Защитники почти мгновенно превращались в копию цветка. И вот уж целый хоровод цветов, играя всеми оттенками красок, совершал пируэты под гипнотическую музыку.

   Прошла уже минута, а никто так и не понял, что началось вторжение. Между тем цветы стали складываться в некую спиралеобразную фигуру. Она утратила первоначальное богатство красок, стала словно стеклянной, затем покрылась серебристой чешуей. К пришельцу устремилась - и уже более решительно - вторая волна антивирусов.

   Пришлое тело вдруг вытянулось во всю гигантскую свою длину и начало обрастать шерстью. Вернее, иглами - большими, острыми, ослепительно сверкавшими. Иглы срывались с места и уносились с сумасшедшей скоростью в пространство. На их месте тут же начинали вырастать новые.

   Иглы атаковали летящие им навстречу антивирусы, уничтожили первичную заградительную систему защиты и прорвались к информационным узлам колонии. Так начался это внезапный бой в киберпространстве.

   Колония защищала свою Сеть отчаянно. Но вирус делился почкованием, размножался в геометрической прогрессии, увеличивался численно по экспоненте. Мало того, вирусы продолжали захватывать в плен защитников, чтобы перепрограммировать их на разрушение. Сияющие монбланы информации, накопленной сообществом за тысячи и тысячи лет, взрывались, разбрасывая мириады сверкающих осколков.

   Те, кто не успел выйти из Сети, были парализованы, обездвижены. Я видел (это были кадры уже обычного пространства), как дергались в конвульсии зеленые тела Странников, безвольно замирали, впадая в оцепенение. Остальные, те, кто не был в Сети, или успел выскочить из нее и еще сохранял контроль над собственным телом, срывались с орбиты и на предельной скорости покидали систему. Словно могучий ветер обдувал космический одуванчик, и облетали пушинки-странники и уносились в вечную ночь...

   Я, кажется, вскрикнул, когда в систему вторглась волна снарядов. В самую гущу оцепеневших тел ударили они и взорвались ослепительными солнцами. Это начался второй этап вторжения - атака ядерными торпедами.

  

  

  

  

  

  

   Глава тридцать девятая

  

   ВРАГ. СОЮЗНИКИ. ГАДЫ

  

  

   1

  

   Я молчу, потрясенный увиденным. Потом спрашиваю:

   - Нас ожидает то же самое?

   - Не думаю, - успокаивает меня Андрей. - Подготовлен и хорошо продуман единый план отражения агрессии. Часть земляков, из гражданского населения, рассредоточена, часть эвакуирована: на Терпсихору, еще кое-куда... Войска уже заняли позиции. В общем, встретим! Да и Судья уже не в той силе, что прежде. Его основательно потрепали в предыдущих сражениях. Раковину его раскололи в нескольких местах... Однако обольщаться не стоит, он еще силен... Видишь ли, он отступил от своих правил и обзавелся союзником. Временным, разумеется, насколько мы узнали его психологию.

   - Что за союзники?

   - Некие змееподобные существа. До пояса они антропоморфны, а ниже пояса - пресмыкающиеся. Мы называем их гадами.

   Я улыбаюсь. Говоря "мы", мой братец наверняка подразумевает себя. В детстве он был скор на выдумки разных кличек. Это у него от нашего деда, который любил всем давать обидные прозвища.

  

   - Поразительный гибрид, - удивляюсь я, разглядывая объемное изображение змееподобного существа, странную, противоественную помесь человека с питоном.

   - Да, раса прелюбопытная. На каком-то этапе эволюционной цепочки: земноводные - пресмыкающиеся - млекопитающие произошла задержка в развитии тела, вызванная скудостью питания. Физически гады как бы застряли на полпути, так и не став по-настоящему, до конца, млекопитающими, по-прежнему пресмыкались. Эта половинчатость в развитии сказалась и на их психологии мышления. Они нередко делают все наполовину. И часто идут на попятный. На эту своеобразную особенность их менталитета Странники больше всего и рассчитывают в надежде договориться с гадами и перетянуть их на нашу сторону.

   - Подходящих он союзников себе подобрал, сам - Змей, они - гады. Гадюшник какой-то получается, - шучу я.

   - Подобное тянется к подобному...

   - Эмануэль Сведенборг, "о небесных обществах"...

   - Эрудит.

  

  

   - Слушай, - говорю я, - давай посетим с визитом вежливости флагман "Аквилон"? Любопытно мне взглянуть на этого контр-адмирала Георгия Шатова. Кажется, мой правнук Максим-второй учился с ним в Космической Академии.

   Брат мой младший, который никогда не имел сыновей, оставивший на Земле лишь дочь, хмурится, снимает очки, трет глаза. Потом преображается: только что был в одних плавках - и вот уж на нем уланский мундир с золотыми эполетами и всякими разными висюльками и золочеными шнурами. Костюмы он выдумывает сам. Вообще, еще на Земле, в прошлой жизни, были у него склонности к портняжному делу. И еще он почти до самого своего "ухода" играл в солдатики: строил пластилиновые замки и лепил солдат, обряжал их в доспехи, вырезанные из жести. Всячески их украшал перьями и прочей мишурой. Эта его страсть мне тоже была чужда. Подозреваю, что она во многом предопределила его трагическую судьбу. Инфантилизм - неизлечимая болезнь.

   - Можешь навестить, но без меня, - говорит Андрей, натягивая белые перчатки и надевая высокий головной убор: с пером, лаковым козырьком и тяжелым, как слиток золота, ремешком над ним. - А мне пора в полк.

   - Надеюсь, в бою мы будем в паре? - говорю я. Ох, не нравится мне его настроение. Опять хандра на него навалилась.

   - По-прежнему собираешься вытирать мне сопли?

   - Все равно работаем двойками. Так уж лучше с тобой, чем с неизвестным...

   - Хорошо, там видно будет.

   Отключив связь, он исчез. Словно и не было его со мной.

  

  

   2

  

   Переключившись на внешний мир, я иду на сближение с флагманом флота землян. Маневрирую. Меня интенсивно облетывают "Степы" - палубные истребители (конструкции Степенова). Проходят на предельно близком расстоянии, едва не задевая мою черепушку. Выстроившись в боевой порядок, совсем рядом дрейфует полк ракетоносцев. Вот они и забеспокоились. Запрашивают: "Кто такой?" Отвечаю: "Странник. С визитом. Хочу встретиться с контр-адмиралом". Слушаю, как они переговариваются по скремблированной спецсвязи, которая у них считается не прослушиваемой. Контр-адмирал нехотя дает согласие. Я его понимаю, у него сейчас дел по горло. Но поскольку мы все-таки союзники, отказать не может.

   Стыкуюсь со шлюзом, Основное тело мое останется снаружи. Выпускаю облако эктоплазмы в шлюзовую камеру, формирую из него органопроекцию в виде человека - каким был в прошлой жизни и каким привык себя представлять: мужчина, лет сорока. Лицо мое прежнее, Георгия.

   Меня сопровождают высокие чины военно-космического флота. Мы идем по коридорам крейсера, металлопластиковые стены пестрят приборами. Приборы с виду солидные, кажутся надежными, умными, но я знаю, как все это в одно мгновение может превратиться даже не в пыль, а в световое излучение фотонов. И ни черта не останется от крейсера и от людей, его населяющих, в случае... нет, скажем мягче: при несчастливом стечении обстоятельств.

   Хозяева проявляют гостеприимство, пригласив в кают-компанию. Там нас щедро угощают энергетическими коктейлями. Обстановка в помещении располагает к отдыху. Одну из стен украшает картина кисти Ван Гога "Звездная ночь". Разумеется, это была копия, но очень хорошая. Поразительно, но все эти его галактические вихри и спирали звездного неба были нарисованы великим художником еще до открытия спиральных галактик. Интуиция гения!

   Трагический образ Ван Гога невольно всплывает в моей памяти. Я будто вижу его - заросший рыжей щетиной, затравленный безумный взгляд, в нелепой какой-то шапке, с забинтованной головой (через макушку и подбородок) с кровавым пятном на месте отрезанного уха.

  

   Но вот приходит вестовой и докладывает, что командующий готов принять высокого гостя.

   Меня приводят на мостик. Во вращающемся кресле с высокой спинкой сидит человек, одетый в черно-желтую форму ВКС (Военно-Космические Силы), разворачивается в мою сторону. Пока он встает и подходит ко мне, Я успеваю внимательно разглядеть его.

   Контр-адмиралу Георгию Владимировичу Шатову уже за сорок лет, выглядит он прекрасно. Ни капли жира, подтянут, мускулист, выше среднего роста.

   Контр-адмирал, он же командующий флотом землян, показал мне свой флагманский корабль "Аквилон"; рассказал о его боевой мощи, численности экипажа, кстати, не слишком большой: все предельно автоматизировано. Кое-чем похвастался. Есть такая черточка в русском характере.

   В продолжение всей встречи он как-то странно поглядывал на меня, то хмурил брови, то полуулыбка пробегала по его жестким губам. Все эти гримасы я посчитал следствием озабоченности адмирала перед ответственным сражения. И действительно это было так, но, как оказалась, его мучил еще один вопрос. Когда мы закончили осмотр корабля и зашли ненадолго в личную каюту контр-адмирала, он вдруг сказал:

   - Прошу прощения, любезный Странник, но меня беспокоит ваш вид... Хорошо ли вы себя чувствуете?

   - Вполне, - отвечаю я удивленно, невольно любуясь идеально заправленной койкой командующего с белоснежным крахмальным бельем, - почему вы спрашиваете?

   Землянин берет меня под локоток и подводит к умывальной нише с чистейшей раковиной и указывает на овальное зеркало.

   Я вижу то, что отражается в зеркале и вздрагиваю: на меня смотрит безумными глазами рыжебородый человек с перебинтованной головой, с кровавым пятном на месте отрезанного уха. Словом, Ван Гог, собственной персоной.

   - Ох, простите! - смущенно говорю я и срочно принимаю подобающий вид.

   - Поразительно! - удивляется землянин, - слыхал я о способностях странников менять облик, но вижу это впервые... Чрезвычайно впечатляет! Значит, вы способны превратиться в кого угодно?

   - В принципе, да... Даже в этот умывальник.

   Контр-адмирал ошарашен. И вдруг я замечаю на его лице серьезную тревогу, впрочем, тщательно подавляемую. Я легко читаю его мысли.

   "Черт побери! - думает он, - а если этот монстр - вражеский лазутчик? А Я ЕМУ, КАК ДУРАК, ВСЕ ВЫЛОЖИЛ! Хорошо, что преувеличил нашу боевую мощь. Молодец! Пусть думает, что на крейсерах у нас по 30 плазменных пушек с каждого борта. Ни за что не скажу, что у нас их только по десятку на борт. И про резерв атомных торпедоносцев ему незачем знать, кстати, надо бы связаться с...черт побери опять изжога ведь давал зарок не пить этот сок зачем они добавляют туда лимонной кислоты идиоты..."

   Прощаясь, я сказал:

   - А вам известно, почему Мировой Сенат утвердил именно вас Командором военно-космического флота землян в предстоящей компании, даже вопреки мнению Адмиралтейства? У них была своя кандидатура... Не догадываетесь?

   - Понятия не имею, - искренне теряется контр-адмирал. - Я вообще не люблю эти интриги... назначили и назначили, спасибо. Им, из Форума, виднее.

   - Я не хочу умалять ваших заслуг, - говорю как можно мягче. - Но назначением вы обязаны вашему имени. Святой Георгий - победитель мифического Дракона. Сенат подстраховался: из двух практически равных кандидатур отдал предпочтение вам.

   - Случайное совпадение, - смеется контр-адмирал. - Не верю я в мистику и тем более в магию имени. Я человек военный. Привык иметь дело с реальностью.

   - Хотите совет на правах существа более древнего? В этом мире НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИТ СЛУЧАЙНО!

   Я жму руку контр-адмиралу Георгию Шатову, желаю ему победы в Сражении, желаю остаться в живых...

   Я ухожу, Шатов глядит мне во след. Таким он мне и запомнится.

  

  

   3

  

   Когда я утром быстрой акулой плавал в виртуальном море, мне позвонил Андрей. Я вылез на ближайший остров, обернувшись человеком. Это была дань застарелой привычке, чем необходимость - отождествлять себя с человеком. Я отозвался, и Андрей предстал предо мной. Он был одет в какой-то вицмундир из своей коллекции и выглядел весьма импозантно. Сняв с головы шелковый цилиндр, он поискал глазами, на чем бы присесть. В моем мире он ничего не мог сотворить без моего ведома. Я быстренько предоставил его виртуальному представителю табурет, твердость сиденья и отсутствие спинки намекали, что меня ждет работа и долго болтать я не намерен. У меня родилась идея одной трехмерной динамической картины, и мне побыстрее хотелось сделать несколько ее набросков.

   Андрей намек понял и без обиняков высказывает цель своего визита.

   - От имени Командования Альянса делаю тебе предложение съездить в гадюшник. Короче, нет ли у тебя желания сыграть роль посла на переговорах с союзником Судьи. Отправимся вдвоем, я буду твоим помощником. А ты будешь за главного, как опытный переговорщик с чуждым разумом, - тонкие губы Андрея слегка искривляются в усмешке, впрочем, усмешка добродушная.

   Это был намек на мои переговоры с Хуметом в стародавние времена и переговоры с Царицей супермуравьев, когда мы спасали наших ребят, пропавших в муравьином городе.

  

   Пока я перевариваю это неожиданное предложение, Андрей усаживается на табурет, положа цилиндр на землю и бросив в него перчатки.

   - Видишь ли, - объясняет он спокойно, - Странники - а им, как ни крути, принадлежит здесь решающее слово, - хотят попытаться расколоть вражескую коалицию, этот противоестественный союз живых существ с машинами. Надо постараться склонить гадов к подписанию сепаратного договора с нами. Тем самым мы существенно ослабим силы противника.

   - Почему именно мы с тобой?

   - Решено отправить послами существ, которые представляли бы интересы как землян, так и Странников. Мы с тобой для этой цели подходим лучше всего. Не посылать же крегов. Мы - бывшие земляне и обладаем неуязвимостью Странников. Для простых смертных эта миссия слишком опасна, поскольку есть риск домой не вернуться живыми. Усекаешь?

   - На чем основана уверенность, что гады пойдут на переговоры? - важно спрашиваю я, пытаясь говорить на языке дипломатов.

   - Никакой уверенности нет, но надо использовать все шансы. А сейчас как раз подходящий момент... Крепость гадов вышла на орбиту вокруг Солнца, близкую к орбите Земли. Союзник Судьи осматривается, не предпринимая пока никаких активных действий. Его войска во взаимодействии с легкими кибервоинами проводят ежедневные маневры, но никакой враждебности не выказывают. По-видимому, гады ждут указаний от Судьи. По правилам, которым он строго придерживается, нам выдвинут ультиматум, заведомо невыполнимый...

   Во мне закипает злость. Андрей на удивление спокойно продолжает:

   - Потом, когда подтянутся основные ударные силы Судьи - тяжелые кибервоины, еще их называют механоидами, - они приступят к делу. Но не исключено также, что гады просто трусят, или, по крайней мере, их одолевают сомнения. Ведь они все-таки живые существа, в отличие от Судьи. Странники хотят воспользоваться этой ситуацией. Наша задача: постараться сделать так, чтобы гады отказались от намерения вторгаться на Землю, убрались из Солнечной системы и при этом могли сохранить лицо. Последнее наиболее трудное. Они болезненно самолюбивы.

   - Не представляю, как это можно сделать, - говорю я и тоже присаживаюсь. (Опять дань привычке, чем необходимость. Человек - это привычки.) - Планета Земля для этих кочевников слишком лакомый кусочек. Теплые океаны, мягкий климат - как раз то, что нужно всякому гаду для привольного житья и размножения. Возможно, они уже устали бродить по космосу и хотят осесть. Вряд ли они откажутся заиметь такую колонию. А Странники свои ясли не отдадут. Им самим нужна Земля, да и куда девать колонию землян? Задачка...

   - Так что передать Астарату? - спрашивает Андрей, вставая.

   - А это кто такой?

   - Командующий войсками Альянса.

   - Передай фельдмаршалу, что я согласен.

   - Ну и прекрасно. На подготовку нам отвели мало времени, через сутки вылетаем. Форма одежды - парадно-представительская. С того момента все решаешь ты. Но помни: отступать нам некуда. За нашей спиной не просто Земля, на кон поставлена судьба всех галактических рас.

  

  

  

  

  

  

   Глава сороковая

  

   ПЕРЕГОВОРЫ

  

  

  

   1

  

   Мы оставляем свои Основные тела на орбите Земли, а органопроекции в облике послов отправляем на Черную Луну - так окрестили земляне цитадель гадов. По старому дипломатическому протоколу, принятому у змее-людей, мы сидим в крохотном допотопном аппарате на реактивной тяге, хотя прекрасно могли обойтись и без.

   - Зачем ты вырядился мушкетером? - ворчит брат, сам он одет в дипломатический костюм, каким он его себе представляет: черным вороном с белой грудью. Фалды его дурацкого фрака цепляются за ножны моей шпаги. Кабина слишком тесновата: с нашими даже совместными запасами эктоплазмы не очень-то пошикуешь.

   - Мне странно это слышать от тебя, изрядного солдафона, - отвечаю я. - Надо учитывать психологию военного человека. Я имею в виду их командующего, Предводителя, или, как его называют, Великого Залуспая...

   - Он гад, а не человек.

   - Тем более. Отъявленный вояка не станет разговаривать с какими-то презренными штафирками. Мы должны предстать перед Предводителем бравыми военными. Сильный уважает только силу. И вообще, как всякий страдающий комплексом неполноценности, он обожает военную форму.

   - Что ты имеешь в виду под его неполноценностью?

   - Ну, если бы он был полноценным субъектом, то самоутверждался бы не столь извращенным способом, как убийствами разумных существ.

   Брат вынужден согласиться с моими доводами и преображается в рыцаря, закованного в латы.

   - А вот это перебор, - говорю я. - Предводитель может подумать, что мы его боимся, раз закрылись броней. Смени прикид на мушкетерский наряд. И торжественно и грозно. Брат преображается а-ля Арамис: утонченный покрой костюма, воздушные кружева, даже, кажется, повеяло старинным французским духом: смесь конского пота с фиалками и еще чего-то неназываемого, но явно романтического. Мы сидим в кабине, от тесноты наши пышные перья на шляпах щекочут нам щеки.

  

   Черная Луна приближалась. Это естественное небесное тело, снабженное двигательными установками, служило гадам последним оплотом, оно было их крепостью и домом. В глубоких норах, поближе к магме, жили и плодились они. Из нор вылетали, одетые в космические доспехи, воины. Тяжелые шлемы с перьями укрывали их головы. У змеев вообще странный менталитет: защищая свое тело, они более всего берегут голову. Туловище отдадут на съедение врагу, а голову спасут.

   Каждый воин имеет индивидуальную реактивную установку для передвижения в космическом пространстве. В открытом космосе гады, как и люди, жить не могут, поэтому летающий пехотинец имеет также систему жизнеобеспечения. Она позволяет прекрасно себя чувствовать в мировой пустоте до двух земных суток, по истечении которых, воин должен был вернуться на базу. Там он заправляется всем необходимым и снова идет, вернее - летит, в бой. Кроме лазерного меча и лазерного же копья - оружие ближнего боя, - воин имеет базуку с запасом снарядов. Некоторые снаряды могут быть атомными.

   Я успел раздобыть и прочесть кое-какую, весьма, впрочем, противоречивую, информацию об этой культуре. Оказывается, в давние времена существовала целая Небесная империя гадов, но теперь все это в прошлом. Черная Луна - это все, что у них осталось от некогда непобедимой армады. Бесконечные войны подорвали их могущество. Еще несколько сражений и уникальная космическая раса змее-людей может исчезнуть навсегда. По-правде говоря, Странники беспокоятся именно по этому поводу.

  

   Чем, собственно, гад отличался от странника? Оба, по сути, являются звездными кочевниками. Отличия же имеются и существенные. И не только в анатомии и физиологии, но в большей степени - в отношении к окружающему миру. Странник желает познать мир, познать себя в этом мире. Устремления странника во многом направлены вглубь своего существа. Они познали истину. Истина это проста: все, что тебе нужно, находится внутри твоего сознания.

   Кочевник-гад весь устремлен вовне. Он - яркий пример экстенсивного развития звездной расы. Гады только жрали, только потребляли, почти ничего не созидая. Они давно уже пользовались плодами чужого труда. Система Розового Солнца поставляла им электронную технику. Планеты Красного Солнца - машины. Скотоводы Полярной звезды продавали им мясо, фермеры Серебряного Полумесяца - зерно, бананасы, сладкие дули и прочую хурму.

  

   Когда-то, под руководством Левиафана Трехликого, они создали величайшую цивилизацию, уникальную культуру, все-таки гады были талантливым народом, этого у них не отнимешь. Но все это кануло в прошлое. Благородство и самопожертвование не были чужды им, сострадание и жалость часто стучались в их сердца. Иногда они бывали истерично щедры. Но, к великому несчастью своему, гады слишком высокомерно относились к другим звездным народам, ни в грош не ставили чужие культуры, их уникальность. Гады были склонны к унификации всего и вся. Свою культуру они считали главной и образцовой. В гордыне своей они игнорировали законы Звездного Содружества, наконец, они дошли до того, что, отбросив цивилизованные манеры, как варвары, решили покорить все звездные народы и создать Величайшую Небесную Империю.

  

   Поначалу бог войны способствовал их победам. И вот дошли они до края Галактики. Великая Небесная Империя слишком расширилась в пространстве, периферия уже не слышала центра, а центр - периферию. Каждый залуспай провинции мнил себя Императором. Скоро, очень скоро Великая Империя, этот огромный гнойный пузырь, наполненный болью, кровью, грязью, лопнул, и все поглотил хаос. Покоренные народы восстали и пошли войной на гадов. Жалкие их остатки примкнули к Судье, который вдруг объявился во Вселенной, надеясь с его помощью вернуть себе утраченное могущество. Но надежды эти были более чем призрачны. Скоро, очень скоро цивилизацию гадов ожидала ужасная участь - пыль забвения.

  

  

   2

  

   При подлете к Черной Луне вражеские дозорные берут нас в вежливые клещи и ведут, указывая путь к причальному тоннелю, специально выделенному для такого случая.

   Вскоре нас проводят дворцовыми коридорами. Вдоль беломраморных стен стоят навытяжку, скрутив хвосты спиралью, воины, держа копья на караул. Проходя сквозь эту блистательную шеренгу стали и перьев - то ли почетный караул, то ли это просто обычная охрана, - я, подобно премьер-министру Черчиллю, вглядываюсь в лица солдат. Головы их изрядно упакованы в металл, но глаза все же видны. Глаза солдат. Что можно прочесть в них? Что хотел прочесть в глазах русских солдат премьер-министр Англии? Страх? Уверенность в непогрешимости русской идеи? Пытался ли он, Черчилль, узреть и понять причину, по которой вечно голодный, оборванный русский солдат, несмотря ни на что, все же одерживает великие победы. Вот он, простой деревенский парень, с веснушками, со вздернутым славянским носом, переламывает хребет Наполеону, потом Гитлеру... В чем его сила?

  

   А в чем сила этих парней, думаю я. Их глаза, глядящие из узкой щели забрала оперенного шлема, бессмысленно пронзают пространство перед собой. Но они определенно мыслят. Ради торжественного случая я не пытаюсь применить свои телепатические способности. Потому что примерно знаю, о чем думает средний солдат, даже стоя в почетном карауле. О всякой ерунде. О тесных парадных перчатках, о том, что хочется справить нужду, а до смены еще час торчать. О том, что рядовой Глот должен пайку масла отдать в этот обед, за вчерашний проигрыш в кости. И хорошо бы успеть незаметно перелить из стеклянного стакана обжигающе горячий компот из дуль в железную кружку, чтобы он успел остыть, пока ты торопливо давишься обедом, и успеть выпить этот компот, прежде чем сука-сержант даст команду "подъем из-за стола".

  

   Так что не спрашивайте, о чем думает солдат. Спросите, чего он хочет по большому счету. И он ответит: "Мира!" Я был уверен, что сейчас эти гады вовсе не желают ни с кем воевать. Война им остоедренила. Но, не имея своего теплого угла, они вынуждены сражаться за кусок личного счастья, отнимая его у других. Се ля ви, как говорил Наполеон.

  

  

  

   И вот необъятный раззолоченный зал с колоннами в виде упитанных питонов. Головы каменных змей своей угловатостью и зубастостью напоминают ацтекских божеств. В этом величественном помещении, помпезно убранном и ярко освещенном, тем не менее витает какой-то угрюмый дух подавленного настроения, безотчетного страха, точно в лабиринте минотавра. Мы стоим в отведенном нам уголке, слегка пригибая шеи, раскланиваемся со всеми вельможами, которые выползли посмотреть на нас. Мы снимаем шляпы, делаем реверансы, левою рукою вежливо касаясь рукояти шпаги на широчайшей перевязи. Брат приглаживает тонкие, по мушкетерской моде, усики, значит, нервничает. Я кружевным платочком промокаю лоб, чего-то мне жарко. Вентиляция у них ни к черту, даже во дворце. Представляю, что делается в норах рядовых граждан.

  

   Вдруг, скрежетнув, загудели, зашелестели вентиляторы. Запахло не то ладаном, не то другим каким-то благовонием. Все расступаются, умолкая, дышать становится легче. Вспыхивают софиты, добавляя освещения и без того слишком яркого. Змеи любят тепло и свет.

   Входит Великий Залуспай - Предводитель и Главный Авторитет Нации, как его еще называют. Это не насмешка, но почетное звание, которое дается только особо отличившимся перед нацией гадам. Одет скромно: в полувоенную песочного цвета пенару пятнисто-расчленяющей окраски без погон и знаков отличия, под горлом - железная солдатская медаль на ленте, и все. Больше никаких наград. (А они несомненно имеются.) Скромность и непритязательность по части быта - отличительная черта многих диктаторов. И все же дух несгибаемого Лидера, несмотря на жару, холодит затылки и шеи собравшихся.

   Предводитель, изящно скользя по мозаике гладкого пола, то приседая, то взвиваясь фонтанчиком кверху, останавливается возле нас, здоровается, не чинясь, как-то очень тепло, дружески. Оторопевший, я даже, кажется, забываю поклониться. Неуклюже подаю верительные грамоты не дежурному фельдгугеру, как требовал этикет, а Самому, в его четырехпалые руки.

   - Ухху, ухху, - благожелательно, совсем по-домашнему, бурчит Главный Авторитет, знакомясь с грамотами, причем один глаз читал шапку и текст документа, а другой в это же время просматривал подписи и печати.

  

   Великий Залуспай передает бумаги красавцу фельдгугеру и взирает на нас с нескрываемым любопытством. Глаза у него, вновь сфокусированные в одну точку, настороженные и внимательные, но всем своим существом он излучает доброжелательность. Он произносит несколько быстрых фраз, переводчик наделяет их смыслом: оказывается, это просто милые пустячки, коими в прихожей обменивается хозяин с гостями. Я невольно подпадаю под ласковые струи шарма. Но говорю себе: помни - это обаяние тирана. Многие люди, даже умные, но наивные попадались на эту удочку. Вот и Ромен Роллан умилялся добротой и демократичными повадками товарища Сталина, встретив его с лопатой в руках, возделывающим свой садик. Сталин был приветлив и довольно мил. Из чего великий Роллан сделал неправильный вывод, будто собеседник вполне разделяет его демократические взгляды. Бывали и другие умилительные встречи умных людей с тиранами. И опять восхищенно нас убеждали в уме, искренности, честности и порядочности тирана. Гости недоумевали, ну как же так, ведь врут люди, говоря, что добрый сей хозяин - кровавый злодей.

  

   А что же они хотели увидеть? Людоеда с обагренными кровью руками? В этом и заключена наивность. Доброму человеку кажется, что его собеседник такой же человеколюб, как и он, добрый человек. И ему не приходит в голову, что тиран просто по-другому смотрит на мир. У него просто СВОЙ ВЗГЛЯД НА ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ.

  

   Предводитель широким жестом приглашает нас пройти в главную часть зала. Вся пестрая толпа присутствующих придворных перетекает вслед за нами к забавному сооружению, в котором, как в зеркале, отразились их убогие представления о величии, славе, о богатстве, силе и власти - к трону. Это некое возвышение со ступенями, покрытыми ковровыми дорожками. Древний Трон из черного железного дерева с дыркой для хвоста украшен инкрустациями из малахита и перламутра. Подлокотники и столбы высокой спинки увенчаны золотыми головами мифических животных с голубыми гривами из лазурита. Главный Авторитет Нации усаживается на трон, воткнув хвост куда надо, берет в руки скипетр в виде золотого стержня с обвивающими его змеями, державу - вселенский шар, усеянный звездами-бриллиантами, и придает своему лицу торжественное выражение.

  

   Сопровождающий нас гад объясняет нам, что мы являемся свидетелями древнейшего церемониала, восходящего к периоду Первой Империи. Нам предлагают занять почетные места на ступенях у подножья трона. Мы делаем вид, будто не понимаем хозяина. Входят фоторепортеры и ослепляют нас вспышками. Потом репортеров, согласно древней традиции, гонят вон взашей. И вот парадная часть церемониала приема послов заканчивается, мы переходим к деловой части визита. Для этого перемещаемся в отдельное помещение, не менее богато украшенное. Нас рассаживают по мягким диванчикам с золотой парчовой обивкой. Каждое посадочное место обозначено специальной дыркой для хвоста. Поскольку у нас с Андреем хвосты отсутствуют, то сидеть нам не очень удобно. Такое чувство, будто мы торчим на унитазе, хотя и на мягком. Предводитель, уже без древнейших атрибутов власти, усаживается напротив, и переговоры открываются.

  

  

   3

  

   Я начинаю говорить по делу. Речь моя замедленна в связи с трудностями произношения некоторых специфических звуков гадского наречия, рассчитанных на манипуляции тонким, раздвоенным на конце языком. Но, проявляя вежливость, меня внимательно выслушивают.

   Чтобы переманить гадов на свою сторону, мы предлагаем им право арендовать на длительный срок обширную территорию на Земле, для расселения и всех видов деятельности, необходимых для жизнеобеспечения. Разумеется, под строгим контролем Звездного Содружества, - уточняю я формулировку.

   Нам отвечают, что после вынесения приговора Судьей, им, гадам, которым поручено провести наземную операцию, достанется вся планета в вечное пользование.

   - Вы в этом уверены? - нагнетаю я сомнения.

   - У нас нет выбора, - честно отвечает Главный Авторитет гадской нации.

   - Есть третий вариант... - убеждаю я.

   - Вернуться!? - удивляется Предводитель нашим предложениям. - Но мы там все сожрали!

   - И все-таки вам придется вернуться по старой Смоленской дороге, - говорю я по-русски.

   - По какой, простите, дороге? - спрашивает переводчик, обрадованный, что и от него будет какая-то польза.

   - Это непереводимая идиома одного из земных языков, - говорю я. - Можете не трудиться. В общем-то, я все сказал.

   Его Высокопревосходительство удручен, но виду не показывает.

   - В таком случае, мы не можем гарантировать жизнь обитателям этой непокорной планеты, - объявляет Гадский предводитель и знаком подзывает к себе какого-то высокопоставленного военного.

   Высокопоставленный, тяжело извиваясь нижней, змеиной, частью тела, приближается к Патрону, вытягивается столбиком. Судя по знакам различия, это один из фугареев, особо приближенных к Главному Авторитету. Под их командованием обычно находятся до полумиллиона солдат. Правда, такое было в лучшие времена.

   - Скажи-ка, Бруксар, - интересуется Предводитель у своего сподвижника, - сколько времени нам понадобится, чтобы разгромить наземные силы противника?

   - Ежели не использовать резерва, мой досточтимый Победитель и вечный Триумфатор, а действовать только наличными силами, - хриплым голосом произносит Бруксар, делая вид, что усиленно размышляет и подсчитывает, - то... уверен, очень быстро.

   Темник темнил. Не было у него никакого резерва. И ни в чем он не был уверен.

   - Что это за временнАя категория такая - "быстро"? Цифру, цифру мне давай! - теряет терпение Предводитель.

   - Великий Залуспай, в сенкор успеем уложиться! - рапортует бравый Бруксар, решив, что победителей в конце концов не осудят, а при поражении, не с кого и некому будет спросить.

   - М-м?! - выставив два пальца - большой и мизинец - рогами (знак восхищения), почти беззвучно обращается к нам Предводитель: слыхали, мол.

   Он доволен ответом маршала-темника. Мы же напускаем на лица непроницаемость. И не отступаем от своих слов.

   Тогда Великий Залуспай резко меняет тему, без перехода интересуется:

   - Надеюсь, вы не откажетесь присутствовать на спектакле Императорского театра, который мы даем в вашу честь?

   Мы соглашаемся, надеясь, что за время спектакля Главный Авторитет Нации подумает над нашими предложениями и даст положительный ответ.

  

  

   4

  

   В театре гадов собралось - не продохнуть. Нам с Андреем предоставили отдельную ложу и выдали старинные оптические бинокли - одна из традиций Императорского театра. Плащи попросили снять. Великий Залуспай лично явился нас проведать и узнать, хорошо ли мы устроились. Увидев на моей груди "георгий" джентри, поинтересовался, за что я его получил.

   - За один поход, скорее научный, чем военный; поход, о котором Вы, сир, ничего не слышали, потому что он не столь велик и славен, как походы Вашего Высокопревосходительства, - любезно отвечаю я.

   Предводитель поправляет свою железную медаль, будто она тяготит его шею, и просит разрешения удалиться, "готовиться", как он выразился.

   - В пятом акте, Его Высокопревосходительство будут танцевать в балете, - шепчет мне на ухо болтливый камердинер, сопровождавший Высочайшую особу.

  

   Представление открылось довольно приятным для слуха и глаз дивертисментом о великих деяниях Левиафана Трехликого с ораторией и балетом. Левиафана играли аж трое актеров, настолько сложной была эта роль. Предводитель был занят в трех ролях: изображал среднюю голову Трехликого, танцевал в массовом балете и играл роль второстепенного героя в спектакле.

   Тут уместно сказать несколько слов о Левиафане Трехликом - легендарной личности гадского народа, который, так сказать, служит им светочем и маяком. Согласно книгам Великих Древних, он был - Прародителем, Учителем и первым царем гадов. Бытовало мнение, что Левиафан имел три головы, поскольку на всех канонических портретах народный гений изображен именно трехголовым. Правда, некоторые левиафанисты утверждали, что Левиафан - это псевдоним, под которым скрывались трое философов одной школы. Ревизионисты-исследователи ссылались на некие апокрифы, будто бы найденные в пустыне Шашурб, на месте развалин древнейшей столицы Империи - Кирдык-Мамлае. Там же, на поверхности материнской планете, сейчас разрушенной и сожженной, якобы были обнаружены три поясных портрета - огромные барельефы, вырубленные в теле скалы. Эти древнейшие изображения, несомненно, трех разных личностей, сохранились, мол, до сих пор.

   Все это, конечно, несусветная ересь, полагают многие. Жизненный подвиг Левиафана Трехликого слишком хорошо изучен и закреплен в многочисленных документах и книгах, выпущенных за прошедшие три тысячи лет со дня кончины царя-философа. А трехголовость его объясняется божественной мутацией.

  

   Потом начался собственно спектакль. Это была, как я понял из либретто, историческая драма. Некий Гаргонт - пастух-кочевник - пускается в погоню за ворами, которые украли его невесту и угнали его коз. Гаргонт, не пивший козьего молока уж бог знает сколько времени, исхудавший, износивший до дыр шкуру, снедаемый насекомыми (мерзкими, как окончание предыдущих слов), наконец, настигает своих врагов, в долгом сражении убивает их всех по порядку, отбивает свое стадо и возвращает невесту. Особенно коллизийный, драматический момент наступил, когда жених пытается узнать невесту среди других змеедевушек воровского гарема. Потому что как раз подошел сезон линьки, и девушка сменила кожу на новую расцветку. И вообще, познала грехопадение, то есть жизнь. Она уже была не та дурочка, что жила в ветхой лачуге из камней. Но это детали. Свадьбу все равно сыграли.

  

   Вот тут-то, на свадьбе, среди прочих танцевальных номеров, еще раз выступал Его Высокопревосходительство. Он играл роль шафера на свадьбе друга. Был он в маске - блестящей и пышноперой, но узнать его все равно не составляло труда по особой грации в движениях тела, величественной постановке рук и головы.

  

   Некоторых приближенных, как я заметил, шокировало такое участие Великого Залуспая в балагане. Но лично я, как художник, понимал: Его Высокопревосходительство тоже человек, то есть гад, и ничто гадское ему не чуждо. Если природа самовыражения просит музыки и танцев, глупо и опасно не следовать этой природе. В противном случае - нервные срывы, истерика, ипохондрия и депрессия вам обеспечены. Недаром многие великие не наступали на горло своей песне. Нерон читал стихи и пел со сцены, играл роли в спектаклях. Екатерина Великая писала пьесы, недурные, говорят, изданные под псевдонимом. Не то какой-то принц Уэльский, не то король шведский вязал коврики...

   Коротко говоря, господа: вечерняя разрядка, нужна так же как и утренняя зарядка.

  

   После спектакля состоялся праздничный ужин, который Великий Залуспай дал в нашу честь...

  

  

  

  

  

  

   Глава сорок первая

  

   ОКОНЧАНИЕ ПЕРЕГОВОРОВ, СУДЬЯ

  

  

  

   1

  

   После спектакля был роскошный ужин в большом трапезном зале. От множества великолепных золотых сосудов, чаш из нефрита, кувшинов, украшенных мозаичными узорами из перламутра и лазурита, пестрело в глазах. Не менее блистательным был и сам зал, чем-то напоминавший одно из шикарнейших помещений Лувра или Зимнего дворца в Петербурге. Повсюду высились статуи Великих Древних - полубогов, гигантов, не чета нынешним, с мощными крыльями. (Оказывается, предки гадов умели летать по воздуху! Если только это не миф, потому что рудиментарные крылышки современных гадов годятся только для того, что у землян называется, "хлопать в ладоши".)

   Прекрасные изваяния, правда, были выполненные явно руками одного мастера. Но это уже детали.

  

   Оглядывая все это великолепие, достойное лучших музеев мира, я подумал: "Черт возьми, если человек или гад, имеет это все, чего же ему еще надобно?" Не получив ответа на свой вопрос, я принялся дегустировать пищу, разложенную на тарелках и блюдах, украшенных фамильным имперским гербом - крылатым змеем с коронами и лентами. Пища высокопоставленных гадов выглядела довольно странно. Какие-то многоцветные и многослойные сооружения, вкусить которые, не испачкавшись по уши, было просто невозможно. Но надо признаться, что вкуса они были отменного. Я перепробовал их все, до которых мог дотянуться, не прибегая к сверхъестественным штучкам, дабы не шокировать публику.

  

   Впрочем, публику, собравшуюся за столом, вряд ли чем можно было шокировать. Пищу они ели руками, разрывая дичь когтями, длинными раздвоенными языками слизывали с блюда соус. Иногда, впрочем, пользовались приборами, напоминавшими орудия пыток: клещи, совки, щипчики и прочее в таком роде. Глядя на их лизоблюдство, я испытывал некоторое отвращение, которое дипломатично пытался подавить в себе. Чтоб отвлечься, стал экспериментировать со столовыми приборами.

  

   Среди приборов попадались интересные штучки, например, длинная золотая трубка, украшенная нефритом, видимо, предназначенная для того, чтобы через нее сосать молоко, налитое в гравированные золотые кубки и серебряные бокалы. Андрей, с детства любивший тянуть молочные коктейли через соломинку, тут же испытал свою трубочку. Быстро прикончив свой коктейль, он тем не менее продолжал высасывать со дна остатки божественного (и, судя по стараниям братца, содержащего спиртное) нектара, издавая при этом шаловливые и не очень-то приличные за столом звуки. Я отдал ему свой коктейль, лишь бы прекратить это безобразие.

  

   В ту же минуту всеобщее внимание привлекло появление невероятно роскошного экипажа, явно предназначенного для парадных выездов. Колеса и края этой триумфальной повозки были инкрустированы длинными рядами серебряных и лазуритовых бусин и украшены серебряными кольцами и амулетами, изображающих мифических животных и птиц. В повозку были впряжены вельможи, судя по всему довольно высокого ранга. Один "жеребец", коренной, был особенно хорош, буланой масти, то есть федаре (род кафтана), и песочного цвета парике, а ниже пояса чешуя его обнаженного тела сияла червонным золотом. Пристяжные тоже были сильными "лошадками", кафтаны их усыпаны белыми яблоками.

   Мне показалось, бесчеловечным вот так издеваться над гадами, пусть и вельможами. Но по шепоткам, порхавшим над столом, я понял, что ошибся. Оказывается, достойны жалости были как раз те, кто не сумел пробиться в рабочую лошадь Великого Залуспая, а уж в лошадку для праздничных выездов - и подавно. Тут, оказывается, была сильнейшая конкуренция. Вплоть до смертельных исходов.

  

   Надо ли говорить, кто в триумфальной повозке восседал? Разумеется, Он - Предводитель, во всем своем вечернем великолепии. А на запятках той повозки стояли два гайдюка и держали над головами Великого золотую ветвь. Вокруг колесницы развевались пышные объемные знамена в виде драконов. Пурпурная ткань, раздутая воздухом, врывавшимся в их открытые пасти, издавала вибрирующий звук, подобный змеиному шипению, и длинные багровые хвосты чудовищ клубились по ветру.

  

   Зал разразился бурными крыльеплесканиями. Кричали "Аш-ххах!", раздавались прочие официально предписанные возгласы. Предводитель, поддерживаемый гайдюками, спустился с колесницы, когда она остановилась в центре. Великий скользнул по паркету, слегка кренясь на сторону. Видно было, что третий за день выполз на публику сильно утомил его. И все же он не манкировал обязанностью присутствовать на торжественном пире. Даже переоделся по сему случаю. Голову его покрывала знаменитая зеленая кайфура. С одного боку она подгорела, но Предводитель не желал с ней расставаться из суеверия. Она его хранила все эти славные годы сражений. В ней накоплен огромный эмоциональный заряд победоносной энергии. Поди-ка смени ее на новую, первый же вражеский снаряд оторвет тебе башку. Даже рискуя быть обвиненным в фетишизме, проводить эксперименты он уже боялся. И вообще, он уже не тот был, что в первые годы правления. Взвалив на себя бремя залуспайства - великую ответственность за нацию, он быстро постарел. Глаза его стали тусклы. Рудиментарные крылья как следует не складывались за спину. Иногда произвольно падали, касаясь чуть ли не до земли, что в среде гадов считалось неприличным и дозволялось только пьяным. Предводитель и раньше-то был немногословен, а теперь отмалчивался по целым суткам. Генерал-денщику только буркнет иногда: "чаю", "водки", или "кобру".

  

   Кстати, о кобрах. Не всегда приводимая "под балдахин" кобра была королевской. Великого Залуспая все реже и реже видели в обществе этих гетер. Чаще это была какая-нибудь гадюка из простонародья. Предводитель считал, что так он будет ближе к народу. Но высокопоставленные гады, особенно из правительственного кабинета жобов, понимали: Предводитель, или Дракончик Ши (как его в последнее время стали называть за глаза, непочтительно урезая все почетные звания и титулы), просто опасается яда высокородных дам. Боится покушений на свою персону. И не без оснований. Одна такая дама, потерявшая мужа в битве при звезде 34-й Гумбриджа, на торжественной панихиде сошла с ума и в ярости тяпнула за хвост присутствовавшего на церемонии Предводителя. Насилу того откачали. После этого случая Дракончик Ши перестал бывать на панихидах, а за одно и на триумфах. И стал подумывать: не лишить ли женский пол их старинной дворянской привилегии - носить при себе ядовитые зубы.

  

  

   Великий Залуспай сел на свое почетное место, завернувшись в платье. Было оно трех основных цветов и в середине сделано из перьев райских птиц, сверху похожее на светлую бронзу, а снизу словно золото.

   Многажды были подняты золотые кубки с вином. Пили здоровье Предводителя, Высоких послов, вельмож из кабинета жобов, военноначальников, и, разумеется, дам. Пили за тех, кто в походе и на стрёме, то есть на страже. Хмельные напитки, до которых чрезвычайно (как выяснилось) охочи гады, текли рекой. Я с беспокойством следил за братом своим младшим, осторожно убирал крепкие напитки и подставлял ему слабые. Он морщился, дегустируя их, но перечить не смел.

  

   Торжественный ужин закончился (или продолжился) ночным балом. На балу собрался весь свет, даже те, кого на ужин не пустили: гады всех пород, мастей, раскрасок и расцветок. Этакий блестящий клубок. В том числе и характеров. Андрей зря время не терял. Приняв облик отпетого гада, извивался в танце весь вечер, менял партнерш, как перчатки. Я тоже последовал его примеру и по обыкновению выбрал себе в партнерши тихую змеюку с томными глазами. Она потеряла двух мужей и теперь подыскивала третьего. Я приглянулся ей умением изменять облик. Она прошипела мне на ухо, что сей полезный приспособительный мотреш (непереводимое слово) в высшем гадском свете был бы чрезвычайно полезен, непременно вывел бы меня в высокие сферы, а ее сделал бы первой фрейлиной, если бы я подумал кое о чем... нет она не навязывается, смешно даже думать об этом, но... И в таком духе она весь вечер шипела мне под ухо.

   Мне предлагали воспользоваться блестящей перспективой, ждущей меня при дворе Великого Залуспая, при известных уступках с моей стороны. Короче, мне предлагали совершить предательство. Без сомнений я ответил решительным - нет! Нет предательству, а с такой хорошенькой змеедевой я бы, при случае, с удовольствие продолжил общение, может быть, еще более тесное, чем в данную минуту.

  

  

   2

  

   Такой случай представился под утро. Великого Залуспая, совершенно обессиленного тостами, посадили в повозку, он собирался отбыть в свои покои. До этого он сидел за игорным столом в соседнем маленьком зале, играя с жобами в тату. Игра чем-то напоминала китайские облавные шашки. Предводитель все чаще задумывался и все чаше проигрывал. Фрейлины пытались развеять его думы и обратить на себя внимание. Каждая из них мечтала затащить Дракончика Ши в свою уютную норку, заботливо украшенную шуршащей мишурой. Особенно старалась одна молоденькая, симпатичная очковая змеедева. Судя по всему, хорошо начитанная и воспитанная. Она добилась-таки, что Предводитель ее заметил. Он пригласил красавицу за стол, сыграть что-нибудь на щипковом инструменте, похожем на лютню. Она сыграла "Цветы дикой сунты" с тройным повтором. Великий Залуспай, прихлебывая вино, похвалил ее мастерство и попросил сыграть еще раз. Фрейлина запела опять, издавая неподражаемые ультразвуки.

  

   Однако было заметно, что ум Великого полководца был занят более важными проблемами, он уже забыл о фрейлине. Когда Непобедимый проиграл Большому жобу, премьер министру, одну из провинций, секретарь напомнил Его Высокопревосходительству о необходимости соблюдать режим. Скоро генеральное сражение и надо быть в форме. Когда стали подсчитывать камни, Предводитель впал в раздражительность. Его любимый карликовый пунчер прекрасно понял хозяина, бросился на столик и спутал все камни. На том игра закончилась.

   Как только Великий Залуспай покинул зал, все вздохнули с облегчением. И началась оргия. Тела придворных сплелись в один шевелящийся клубок: чьи хвосты, чьи головы - не сразу и поймешь. Мне сделалось дурно. Я подхватил под мышку братца, успевшего уже изрядно назюзюкаться, и по-английски покинул с ним светско-скотское общество гадов.

  

   Каково же было мое удивление, когда уже на выходе, перед шлюзовым тамбуром, нас встретил, вернее, пришел проводить, сам Великий Залуспай. Он ожидал нас, сидя в механической коляске, наподобие инвалидной. На запятках коляски ютился на маленьком сидении его камердинер, который управлял тележкой.

   Предводитель был смертельно бледен, и едва, казалось, находил в себе силы сидеть прямо.

   - Хочу сказать вам на прощанье пару фраз, - едва слышно прошипел он, глядя на нас грустными глазами: одним глазом - на меня, другим - на Андрея.

   Внезапно меня охватила жалость к нему, я действительно готов уже был поверить, что Предводитель вовсе не плохой гад.

   - Прошу за мной, господа. - Он приглашал нас в одно из боковых помещений.

   Камердинер включил моторчик, и кресло поехало, мы с Андреем молча последовали. Стальные стены с грубыми заклепками придавали помещению, куда мы прибыли, вид бункера. В центре зала стояла какая-то колонна, явно технологического назначения. Точечные светильники, расположенные вкруговую у ее основания, едва озаряли пространство мертвенно-синим светом. В потолке зияло большое отверстие, забранное решеткой, за которой медленно вращались громадные лопасти вентилятора.

  

   Казалось, мрачная атмосфера этого помещения в точности соответствовала настроению Предводителя. Он принял из рук лакея, прибывшего по звонку, стакан с напитком молочного цвета, может, это и было молоко. Змеиное. Пригубил и поставил питье на столик. Стекло жалобно звякнуло о металл. Столик был металлическим. Как и кресла, стоявшие рядом. Сидеть на них было так же неудобно, да вдобавок еще и холодно. В свое время, будучи человеком, я избегал сидеть на холодном. Теперь это не могло иметь никаких последствий, но было просто неприятно. "Зачем он привел нас в этот карцер?", - думал я, раздражаясь.

  

   Но я усмирил себя. Видно было, что Высочайшая особа чем-то озабочена или на что-то решается, да все никак не может решиться. Наконец, взглянув мне прямо в глаза (Андрею он не мог взглянуть в глаза, тот спал), он произносит:

   - Не верьте тому, что о нас говорят...

   - А что о вас говорят? - осведомляюсь я.

   - Что будто бы мы запродались Судье...

   - Ваше Высокопревосходительство, а мы вовсе не верим этому. Вы его идейный единомышленник...

   - Обращайтесь ко мне просто по имени. Меня зовут Шапши-Бушон-Фиг-Дунар. Можно просто - Шапши. За драчливость в школе меня называли Дракончиком Ши. "Ши" - значит, "маленький", "младший", "крохотный". Я был... - Предводитель демонстрирует двухдюймовый зазор между пальцами, - вот такой маленький...

   - ...гадёныш, - подсказывает мой брат по-русски, на минуту просыпаясь.

   Хотя Шапши не понял, но, соблюдая этикет, смеется, кивая головой. Я оставляю реплику Андрея без перевода и комментария.

  

   Вспомнив свое детство, Великий Залуспай заметно веселеет, поникшие его плечи распрямляются, в теле опять играет сила. И уже легко сквозь наслоения лет проглядывает образ непоседливого школяра, Дракончика Ши... А может, это глоток "змеиного молока" так взбодрил его?

   - Хочу развеять кое-какие легенды относительно нашего союза с Судьей, - заявляет между тем Шапши-Бушон-Фиг-Дунар. - Кое-кто полагает, что наш народ и машинная цивилизация Судьи - две разные культуры. Это не так. Мы составляем единое целое. Более того, это мы создали Судью, вернее, наши предки... которых он уничтожил... К счастью, не до конца. На всякий случай он сохранил часть генетического материала расы. Через какой-то срок, он сделал вывод, что без живых ему не обойтись. Судья решил воскресить ушедшую в небытие расу, разумеется, в ограниченном виде, строго контролируя численность...

   Слуга, подававший Предводителю "молоко", с адским грохотом роняет металлический поднос на металлический же пол. Андрей просыпается и вскакивает с места. Великий Залуспай, не обращает на шум ни малейшего внимания.

  

  

   3

  

   Спокойно продолжает говорить:

   - Судья клонирует нас, живых, для представительских, так сказать, целей. Но главная причина, по которой Он держит нас при себе, заключается в том, что ему нужны живые разумные существа, в основном ученые, инженеры... Без них цивилизация Судьи очень скоро окажется в числе отстающих рас. Все потому, что кибернетический мозг НЕ МЫСЛИТ. Он лишь имитирует мыслительный процесс. А это большая разница. Существенная разница. Убийственная для них. Да, машины могут создавать самих себя, но они не способны к эволюции. Они не в силах родить новых идей, в этом отношении они бесплодны. Согласно Учению Левиафана Трехликого, природа Бога присуща всем живым существам, но ее нет у безжизненных вещей. Творческое озарение свойственно только ЖИВОЙ мыслящей материи.

  

   Хотя некоторые еретики, противники Учения, утверждают, что природа Бога вездесуща и что духовной силой наделены даже вещи... Но жизнь опровергает такие взгляды. Сознание не имеет физической основы, оно суть принадлежность духовного тела. А у Судьи тело только одно - физическое. Вот он нас и держит при себе как вторую составляющую - страдающую и мыслящую половину.

   - Да, это так, - соглашаюсь я. - То, что не страдает и никого не любит, то и не мыслит. Однако Судья мог бы пойти по пути создания более тесного симбиоза живого существа и машины, как это сделали Странники...

   - Но это означало бы, по его выводам, пойти по дороге зла. Судья оказался заложником своих принципов. Машина, наделенная чувствами, это уже не совсем машина. Имея способность к ощущению мира и собственную мотивацию в действиях, она рано или поздно впадет в грех своеволия.

   - Судья одно не может понять, - вставляет слово Андрей. - Что нет и быть не может абсолютного добра и абсолютного зла. Чувства и страсти, это иногда плохо, но без них - все мертво. Уважаемый Шапши, переходите на нашу сторону. Общими усилиями мы свернем башку этому гаду.

   - Я согласен, - говорит Шапши-Бушон-Фиг-Дунар.

  

   Услышав кощунственные слова из уст Великого Залуспая, камердинер, сидевший на запятках коляски, падает на пол в глубоком обмороке. Одновременно с ним с потолка обрушивается решетка вентилятора и сам многолопастный гигант. Из потолочной шахты медленно и зловеще выползает тело огромного змея. Металлизированная его чешуя влажно блестит. Змей шлепается на пол, делает стойку. Огромные глаза его горят злобным огнем.

   - А вот и Судья пожаловал, - говорит Андрей, выхватывая из ножен шпагу.

   - Жалкие неблагодарные твари, - ленивым, но весьма громким голосом, говорит Змей, при этом в горле у него клокочет, словно кипящий гейзер просится наружу.

   Громадное тело, не сходя с места, начинает исполнять завораживающий взор танец, Змей играет подкожными кольцами стальных мускул. Ужасная его пасть с длинными, загнутыми внутрь зубами хищно раскрывается. Опять слышна громогласная ленивая речь, и тогда я понимаю, что это не лень, и не ораторский прием, это просто бесчувствие, бесстрастность. Это говорит сама смерть.

   - Шапши-Бушон-Фиг-Дунар. Я лишаю тебя звания Предводителя и Главного Авторитета Нации. За измену Мне и нарушение ЗАКОНА, которому Я служу, ты приговариваешься к смертной казни. Приговор приводится в исполнение немедленно.

  

   Мы не успеваем и ворохнуться, как длинный гибкий хвост Змея взлетает в воздух и обвивается вокруг шеи жертвы. Стальной хвост напрягается и вновь взлетает к потолку. Тело бывшего Предводителя сотрясает судорога боли. Но он еще сопротивляется, пытаясь руками раздвинуть стальную спираль. Но руки быстро слабеют, нижняя часть тела Шапши перестает извиваться, безвольно повисает, точно веревка. Неизбежные при этом выделения тела стекают на пол. Великий Залуспай мертв.

   Ошеломленные столь скорой и жестокой расправой над личностью, мы бросаемся в бой на Змея.

   - Ах, ты погань! - кричит Андрей, сбитый с ног всесокрушающим хвостом.

   - Я Судья, - грохочет под потолком металлический голос.

   - Какой ты, мать твою, судья?! Да ты просто большой глист! Таких как ты, я в детстве доставал из жопы и сжигал в печке!

   - Посмотрим, кто кого сожжет, - говорит Змей, выдвигая из ноздрей две форсунки.

   Шквал огня обрушивается на нас. Камердинер, вовремя очнувшийся, горящим факелом опрометью выползает вон из помещения. Мы слышим затихающие вопли: "Великого Залуспая убили!"

   Поливая огнем перед собой, Змей бросается на меня. Я оборачиваюсь несгорающей птицей фениксом, взлетаю к потолку и там усаживаюсь на какую-то трубу, горизонтально протянутую от колонны к стене.

  

   Я пытаюсь прочесть мысли Судьи, но не улавливаю ничего. Ну конечно, перед нами не сам Судья, а его посредник. Знакомая схема. Скользнув мыслью дальше по невидимому каналу связи, представшему моему ментальному взору в виде гибкого металлического тоннеля, я пытаюсь добраться до мозга Хозяина. Но опять терплю неудачу. Да, я убеждаюсь, Судья не мыслит, он СЧИТАЕТ! Это просто счастье, что этот гад - всего лишь кибернетический конструкт и не владеет ментальными способностями, не то худо бы нам пришлось. Как собак заставил бы нас подойти и лизать его металлический хвост.

   Змей разворачивается, разматывается, вздымается, хищная его пасть тянется ко мне. Я вновь возвращаю себе облик человека, повиснув на трубе как на турнике. Ноги мои болтаются, и Змей пытается их оттяпать своими чудовищными зубами. Я быстро подтягиваю ноги, и одновременно выращиваю из каблуков своих сапог длинные стальные шипы. Огненные глаза блестят совсем рядом, и я, с силой распрямив ноги, наношу удар шипами прямо в узкие, щелевидные зрачки. Шипы глубоко погружаются в глазные яблоки, и они лопаются с треском, разбрызгивая фонтаны искр. Змей ревет как сирена тонущего парохода. Мотает головой и хвостом сшибает стулья и столы. Андрей срывает с головы шляпу, бросает ее в Змея. Шляпа на лету обращается в плазменный диск, который точно попадает в тело ослепленного противника. Удар плазменным телом неотразим. Блестящая броня пробита, оттуда вываливаются разные механические части, провода, фонтанирует бесцветная гидравлическая жидкость.

   Враг заметно теряет силы, но еще яростно сопротивляется. Я отделяю от своей массы часть эктовещества и создаю длинное тяжелое копье. Разбежавшись, я вонзаю грозное оружие в голову Гада, прямо в его раскрытую пасть. Андрей помогает мне удержать бьющегося в предсмертной судороге врага. Потом в руке его появляется плазменный меч. Короткий взмах огненным клинком, и отрубленная голова Змея падает на пол.

  

   В это время распахивается дверь, и в помещение врываются разъяренные гады, по большей частью крупные военноначальники. Впереди всех - знакомый нам фугарей Бруксар, с каким-то чудовищным оружием в руках.

   - За что вы убили нашего Предводителя?! - гневно ревет он, направляя на меня свою многоствольную пушку.

   Все прибежавшие гады орут: "Смерть им, смерть!!!"

   - Мы не трогали вашего Вождя, - смиренно заверяю я гадов. - Его убил Судья. А Судью убили мы. Вот так было дело.

   Разъяренные гады нас не слушают, требуют смерти. Лишь Бруксар не теряет благоразумия. Доблестный воин опускает ствол - и все замолкают. Видно было, что теперь он стал Главным Авторитетом Нации. Король умер, да здравствует король!

   Новый Предводитель, подойдя к почившему в бозе, приподнимает его подбородок. Шея умершего вождя расплющена, на ней явственно видны следы от стального хвоста Змея. Слишком знакомые для гадов следы.

   Бруксар поворачивается к нам с Андреем и делает официальное заявление:

   - Мы с вами.

   Потом он достает рацию и гортанным голосом отдает кому-то приказы.

  

  

  

  

  

  

   Глава сорок вторая

  

   БИТВА ЗА ЗЕМЛЮ

  

  

   В любом сражении последнее слово,

   в конечном счете, остается за пехотой.

  

   Генералиссимус Чан Кайши

  

  

  

   1

  

  

   И вот это случилось! Вторжение. Авангард войск Судьи пересек границы Солнечной системы.

   Сражение началось в районе орбиты Сатурна и постепенно, под натиском превосходящих сил противника, смещалось в сторону Земли.

   - Лазутчики доносят, что кибер-механические воины в огромных силах двинулись на наши позиции, - говорит мне Андрей.

   - Ну вот, началось дело, - отзываюсь я и пробую петь: - "То-то, братцы, будет слава нам с Кутузовым-отцом..."

   Но мне было отнюдь не весело. Включив приближающую оптику, мы с братом, летя бок о бок, наблюдаем приближение врага. Судья выстроил свои войска огромной многолучевой звездой. Казалось, сверкающая гигантская ладонь некоего великана приближается, собираясь нас прихлопнуть. Постепенно центр звезды стал притормаживать, а лучи, наоборот, устремились вперед. Враг надвигался полусферой, надеясь нас обхватить со всех сторон, сжать и раздавить.

  

   И вот уж отчетливо видно, как протягивается к нам серебристое щупальце, состоящее из мириад кибервоинов, легких пехотинцев. Их прикрывали клинья бронированных механоидов. В том месте, где край щупальца вошел в соприкосновение с нашими передовыми частями, вспыхнул огонь. Космос не может гореть, но он горел. Ослепительно, яростно.

  

   Что чувствует изготовившийся принять бой воин в виду неприятеля? Радостное возбуждение, как писал Толстой во втором томе романа "Война и мир"? Или страх? Возбуждение было, но далеко не радостное. Темное, гневное, дикое. И вместе с тем страх охватывал душу. Хотелось убежать, улететь подальше, чтоб тебя не достали. Но когда ты понимаешь, что уйти тебе не велит долг, - наступает безразличие к своей участи. Как будто ты перебесился, отрицая смерть, а потом смирился, осознав ее неизбежность. Значит, так надо, говоришь себе ты.

  

   И еще я подумал, а как же наши предки? Как же они выдерживали, стоя в чистом поле, с малой ратью... Как тут не усомниться в своих силах, когда прет на тебя неисчислимая сила, дикая орда. Земля дрожит под копытами их коней и бесчисленных повозок. Пыль, поднятая этой чудовищной силой, застилает небо, затмевает солнце. Саранча Библейская - кочевники! варвары! Как тут не дрогнешь? Но не дрогнули ведь. Кольчужку одернули, щитом заслонились, мечом взмахнули и - кинулись в сечу. Кругом слышны крики, стоны, вопли ярости, храп и ржанье лошадей. Сверкают кривые сабли, рассыпают искры, ударяясь о прямые мечи. Мелькают лисьи шапки и раскосые глаза, налитые кровью. А ты рубишь налево и направо, стараясь, пока есть силы, свалить как можно больше врагов. Рубишь и рубишь, пока, пробитый стрелой, мечом или копьем, не свалишься на землю замертво.

  

  

  

  

   В первые же минуты сражения я потерял несколько боевых органопроекций. Мои запасы эктоплазмы были на исходе, а это значит, что впереди меня ждала неминуемая гибель. Но, к счастью, скоро подошли транспортники Странников. Заправщиков было много, но все равно выстраивались очереди. Каждые 15 секунд отваливал загруженный Странник и на его место тут же вставал другой, с порожней камерой. Мы спешно загружались эктовеществом и сразу шли в бой.

  

   Считается, что эффектор из эктоплазмы неуничтожим. Его можно вывести из строя на несколько секунд до того, как он снова восстановится и войдет в рабочий режим. Но противник применил совершенно новое оружие (которое сравнительно недавно, на свою же голову, изобрели гады) - волновой деактиватор, превращавший эктоплазму в обычное вещество. Деактивированной материей Странник управлять не может. В принципе, мы умеем преобразовывать обычное вещество в активную плазму, часто так мы и пополняем запасы, но для его активации необходимо время. Примерно столько же, сколько человеку требуется для усвоения потребленной пищи. Ясно, что в бою этим заниматься некогда.

  

   Заправившись, я ухожу на позицию. Вообще-то хорошо бы далеко от заправщика не улетать, но тогда была бы толкучка несусветная. Поэтому приходилось удаляться на несколько миль. С этого рубежа в дело шли органопроекции. Если один аппарат подбивали, мгновенно переносишься в другой, который шел за тобой на автопилоте. Несколько раз сряду пересядешь так и - на заправку.

   В очередной раз перемещаюсь сознанием из основного тела в боевой эффектор. Он оформлен мной в виде маленького космического истребителя. Так мне удобнее работать. Впрочем, внешний вид и оснастку вооружения можно менять по ходу дела, буде такая нужда возникнет. В кабине сидит пилот, мое alter ego, телом которого я сейчас владею, чьими глазами в данный момент смотрю на этот задолбаный Судьей мир; чьими руками я расстреливаю этот тщеславный мир, где даже бездушный ящик с кремниевыми мозгами мнит себя повелителем Вселенной.

  

   Включаю координатную сетку и прием сигналов по принципу "свой-чужой", чтобы в горячке боя не подстрелить друга. Сейчас же на дисплеях там и сям зажигаются красные искорки - отдельные и целыми россыпями. Это противник. К ним подтягиваются зеленые светлячки - это наши. Любого из них я могу выделить и получить о нем информацию: о его эмоциональном и физическом состоянии, узнать, нужна ли ему помощь или нет. Могу вызвать его в эфир и поговорить с ним. Но делается это только когда возникает необходимость. И без того эфир забит сигналами под завязку. Кто-то требует направить дозаправщики в такой-то сектор. Кто-то зовет санитаров, очевидно, там дело дошло уже до прямого столкновения основных тел Странников с механоидами. Это самые неприятные известия. Командиры звеньев отдают приказы, затыкают бреши в наших рядах. Кто-то подбадривает сражающихся на левом фланге, мне показалось, говорил чуть ли не сам главнокомандующий. Мысле-, радио-, теле- и прочие волны пронизывают пространство - оглушают какофонией, если не включать частотный фильтр, то ни до кого не докричишься. Что я и делаю. Теперь слышен только сигнал моего брата. Я вижу его - один светлячок выделен квадратиком. Рядышком, в визуальном режиме, пробегают колонки информации о его физическом и эмоционально-психическом состоянии. С ним пока все хорошо, но в любую минуту боевой его дух может быть сломлен. Я выхожу с ним на связь.

   "Чего тебе?" - недовольным голосом спрашивает брат. Он сопит. Когда он сопит - значит, сосредоточен. Конечно, ведь идет тяжелый бой. Тут расслабляться некогда.

   - Доложи о самочувствии, - требую я. - У тебя все в порядке? Помощь не нужна?

   "Докладываю: подбил 16 механоидов. Прочую мелочь не считал. Сейчас уделаю сем-м-м...надцатого... Ну вот - уделал. Самочувствие отличное. Отвали, братан, не мешай работать. Конец связи".

  

   Конец, так конец. Я сосредотачиваюсь на противнике. Кучка механоидов приближается слева, но компьютерный компонент моего мозга указывает, что цель неактивна. Их уже подбили. Панцири раздолбаны, раскурочены прямыми попаданиями самонаводящихся снарядов, располосованы лучевым оружием.

   Переключаюсь на активных врагов. Их много, выбирай любого в качестве мишени, пока не выбрали тебя. Поэтому надо крутиться. Уходить от севших тебе на хвост и одновременно идти на перехват противника, делающего боевой маневр. Иногда сталкиваемся лоб в лоб, и тогда в ход идет оружие ближнего боя.

  

   Легкого кибервоина можно со спокойной душой расстреливать из крупнокалиберного пулемета с разрывными пулями. ЛКВ последнего поколения не имеют силовой защиты корпуса, каковая была у предыдущей серии, и вообще склепаны они на скорую руку. Судья надеется взять количеством в ущерб качеству. Ему некогда оснащать войска как следует. Он спешит. Да и ресурсов не хватает. Вот разобьет непокорных землян, тогда можно будет подумать о перевооружении. Нам такая политика на руку. Мы уже хорошо изучили врага, знаем его уязвимые места и стараемся бить именно туда.

  

   С механоидами приходится возиться чуть дольше. По сути, это летающий танк. С мощной броней и силовой защитой. Но и у них есть ахиллесова пята. Когда механоид открывает огонь, ему на некоторое время приходится убирать силовой экран. Не весь, конечно, частично, но и этого достаточно, чтобы, улучшив момент, влепить ему горяченького.

   Вот ты попал ему снарядом в стабилизатор или короткое крыло, где висят ракеты. И крыло это надламывается, как у подбитой птицы. Потеряв боковой двигатель, механоид теряет подвижность. При попытке маневрировать, он заваливается набок и начинает беспорядочно вращаться, судорожно дергая манипуляторами, и в это время ты всаживаешь несколько кумулятивных снарядов по корпусу. Панцирь трескается, снаряды прорываются вглубь механической утробы, сокрушая все на своем пути. И вот полыхнуло голубым и красным огнем, разлетается осколками головогрудь металлического чудовища. Следом детонирует боезапас и топливо. На короткое время в космосе расцветает еще один огненный цветок, еще одним грозным врагом стало меньше.

  

  

  

   Бой в трехмерном пространстве - сложное, изматывающее действо. Здесь нет спасительных окопов и траншей, здесь нельзя прислонить спину к надежной защитной стене. Ты открыт со всех сторон. В воздушном, как и в космическом, сражении все зависит от верткости, меткости, интуиции. Интуиция - это, пожалуй, единственное наше преимущество перед кибернетическими механизмами. ЛКВ и механоиды действуют с математической точностью, с учетом многих вариантов. Но против интуитивного маневра они бессильны. Да здравствует живой разум!

   Поджигаю, подбиваю еще одного механоида и уничтожаю сопровождающих его легких кибервоинов. После чего устремляюсь вперед, где, словно густая стая мошкары, вьется клубок сражения. Где свои? где враги? - все смешалось в доме Божьем. Идет Вселенская битва. Армагеддон.

  

  

  

   2

  

   К полудню условных суток земляки потеряли половину флота, и все равно пришлось отступить. Пока флот перегруппировывался, оборону левого фланга держали креги. Их потери были ужасны, но и они не могли удержать кибер-механических воинов Судьи. Ряды Странников в центре и на правом фланге тоже поредели. Несмотря на почти беспрерывную дозаправку эктоплазмой, в дело пошли основные тела. Повсюду я видел растерзанные, окровавленные их останки, плывущие в ледяной бездонной пустоте.

  

   По спецсвязи пришло сообщение, что Судья обратил главные свои силы на земляков и крегов и что они просят Странников провести отвлекающее наступление на правом фланге, чтобы ослабить давление противника. Отвечая на их просьбу, мы перемещаемся на правый фланг. Хотя в условиях трехмерного пространства да еще в суматохе боя нельзя с точностью сказать, где какой фланг. Первоначальное боевое построение осталась начертанным лишь на картах стратегов. У нас, у простых воинов, имеется карта боевого района, разделенная на сектора с кодированными номерами. По мере надобности главнокомандующий направляет наши группы в тот или иной участок пространства. Он видит всю картину боя. Он играет смертельную партию с Судьей. Мы в этой игре - пешечки. Но мы не обижаемся на это определение, ведь мы защищаем жизнь, а Судья сеет смерть. Мы - воины Света, противостоим воинам Тьмы.

  

   Однако ряды наши редеют, а пополнения уже вряд ли мы дождемся. Все, кто хотел прийти, пришли. Другие под разными предлогами уклонились. Что ж, это их право. Иметь свободу выбора - за это, собственно, мы и бьемся. Только подчиненные воле Судьи кибер-механические воины несвободны в своих действиях. Подгоняемые командами Змия, они прут и прут безостановочно. И сил у нас становится все меньше, чтобы остановить этот железный поток.

  

   И гады уже ничем нам помочь не могут. У них тоже осталось совсем мало войск. Многих они потеряли в сражении с гарнизоном легких кибервоинов, который дислоцировался на их луне. Теперь они держали последний рубеж обороны, находясь непосредственно на орбите Земли. Сюда уже подтянулись остатки флота земляков во главе с уцелевшим флагманом "Аквилоном". И сюда же вскоре будет направлен главный удар Судьи, как только он разобьет противостоящие ему отряды Странников на периферии.

  

   Хотя это вовсе не обязательно, но электронный монстр чуть ли не лично желает присутствовать при заключительном сражении. Для этого он двинул Раковину - место своего обитания, к границам солнечной системы. Это была еще одна опасность. Вхождение в систему столь массивного тела вызовет гравитационные возмущения планетарных орбит. Что чревато столкновениями космических объектов. В системе Солнца воцарится хаос. С Судьей надо было кончать как можно быстрей, пока он здесь все не превратил в пыль.

   Но как его остановишь? Даже в потрепанном виде, он еще слишком силен, слишком многочисленны его войска, которые он пустил впереди себя. Ведь на создание его механических армий были направлены колоссальные ресурсы. Десятки планет были переработаны до основания. Металл шел на панцири, углерод и кремний - на электронные мозги. Цель одна - ничем не ограниченное распространение механической формы жизни, ничем не ограниченная власть Судьи.

  

   Спасти нас могло разве что чудо. То чудо, наподобие классического deus ex machina, что в жизни происходит крайне редко.

   Некоторые уповают, что в решающий момент нам на помощь придет один из Граждан Галактики*.

  

   [* Суперличность, состоящая из многих миллиардов особей, связанных единой нейронной сетью. Представляет собой шар диаметром порядка одной астрономической единицы (диаметр земной орбиты), внутри которого находится звезда Прим. автора.]

  

   И попытки связаться с ближайшим из них, который находится в 120 парсеках от Земли, уже предприняты, но пока ответа не получили. И вряд ли получим, по-моему. Надежды на то, что Гражданин Г. разнимет нас, как дерущихся детей в песочнице, весьма и весьма наивны. Хотя, я бы вмешался, если б один пацаненок стал совочком выковыривать глазик другому пацаненку...

   По поводу возможных планов таинственного Гражданина Г., я додумать не успеваю, потому что звучит вызов по Сети. Какими бы ни были жаркими сражения, выпадают минуты затишья. Именно в такой момент мне и позвонили. Задействовав внешние сигнальные элементы сознания на случай внезапной атаки, я вхожу в Сеть.

   Это Андрей. "Надо поговорить, - заявляет он. - Где встретимся? Если хочешь, заходи ко мне".

  

  

  

  

   3

   ------------------------------------

   Фон Манштейн: "Вы что же, хотите убить фюрера?"

   Заговорщики: "Так точно, господин фельдмаршал,

   как бешеную собаку!"

   ------------------------------------

  

  

   Я вхожу в его виртуальный мир. Принимает он меня не в гостиной или на веранде, как это обычно делаю я, а в кабинете. Значит, беседа будет серьезной. Впрочем, какими же еще могут быть разговоры, если не серьезными, когда идет война. И когда к тому же мы явно проигрываем.

   Андрей одет в костюм из черной джинсовой ткани, напоминающей кожу. На ногах - пижонские желтые сапоги, с латунными вставками на острых носках.

   Его кабинет обставлен в стиле спартанского "техно". Полированная сталь и стекло. Психологическое восприятие пространства - прохлада и стерильность. Ничего лишнего. Холодного оттенка стены декорированы полуколоннами из хромированного металла.

  

   Посредине комнаты, на мраморных плитах пола, лежит круглый ковер с пушистым синими ворсом. Ближе к одной из стен стоит огромный рабочий стол - очень толстое черное зеркальное стекло, покоящееся на круглых тумбах из полированного металла. С обеих сторон - на месте хозяина кабинета и на стороне гостя - два одинаковых кресла, мягких, кожаных, с высокой спинкой. Над столом подвешен светильник в виде шара из матового стекла, дающий сильный, но мягкий свет.

  

   Мы рассаживаемся в кресла.

   И вот Андрей, после недолгого молчания, говорит мне:

   - Настало время, братец, отчаянных, неординарных мер.

   - Что за меры? - Я беру в руки диковинную раковину с большими шипами, лежавщую на стеклянной плоскости. Это единственное украшение кабинета, занесенное мыслью брата из мира живой природы, создает в сочетании с обстановкой "техно" ощущение некой гармонии хорошо сделанного художественного произведения. Брат мой, оказывается, неплохой дизайнер.

  

   - Тут родилась одна идея... Раз мы не можем одолеть войска Судьи, то нам ничего не остается, как попытаться одолеть самого Судью. В конце концов, без Судьи его войска -не более, чем хлам. Без его команд все остановится.

   - Уж не хотите ли вы вызвать Судью на поединок? - усмехаюсь я.

   - Вроде того, - спокойно отвечает брат.

  

   Я отбрасываю раковину так, что она, как юла, вертится на зеркальной глади стола.

   - Слушай, Андрей, но ведь для такой битвы с Чудовищем нужна соответствующая фигура героя. Святогор-богатырь, ну, я не знаю, Родомысл какой-нибудь... Наконец, Георгий-Победоносец! Короче, небесный воитель, не чета нам с тобой.

  

   Андрей встает с кресла, обходит стол, наклоняется надо мной, опершись рукой о спинку моего кресла.

   - Не так страшен черт, как его малюют. Вот смотри: чтобы победить военную машину, возглавляемую Гитлером, надо иметь аналогичную и даже более мощную. Но чтобы убить самого фюрера, достаточно только подойти к нему поближе... Я понятно объясняю? Сам по себе Адольф отнюдь не богатырь, жалкий, неудавшийся художник, до ужаса боящийся микробов. Но, используя рычаги власти, мощь вермахта, люфтваффе и кригсмарин, он стал всемогущим. По крайней мере, на какое-то время...

  

   Брат отходит, меряет комнату шагами, то и дело запинаясь о ковер.

   - Подойти поближе, ха-ха! - я источаю яд сарказма. - Тебе известен случай, когда диктатор допустил бы такую глупую промашку?

   - Цезарь, например... - Андрей усаживается на ковер.

   - Ну, тогда нравы были проще... А вот Гитлера уже не смогли убить, сколько ни пытались. Не говоря уже о Сталине... С Гитлером вообще весьма показательный пример... Ты знаешь историю покушений на него?

   - Более или менее... - уклоняется брат.

  

   - Ха! Это же фарс! Провидение смеялось, буквально издевалось над заговорщиками. Неудачи шли за неудачами. То техника подводила, то случайные люди мешали, то фюрер спонтанно менял программу поездки или присутствия. И это притом, что не было недостатка в самоубийцах-фанатиках, готовых, обнявши фюрера, унести его на тот свет. (Рассматривались даже и такие варианты.) Эти неудачи так истощили силы заговорщиков, что в отчаянии за дело взялся начальник штаба резервных войск полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, покалеченный на африканском фронте, - однорукий, трехпалый, одноглазый! С третьей попытки или с пятой, он подложил бомбу почти под самые ноги Гитлера - и... Ничего! Мало того, словно в насмешку, нога Адольфа, которая до взрыва предательски дрожала, после покушения пришла в норму! Весь мундир - в лохмотья, а его хозяин живехонек, цел и невредим!..

  

   - Ну, если бы фон Штауффенберг не ополовинил заряд по причине своей физической ущербности, может, и уничтожили бы гада... - брат показывает, что он тоже немного знает историю.

  

   - Не уверен. Мне кажется, бесноватого охраняли некие силы, - возражаю я.

  

   Тут на лице Андрея возникает гримаса, каковая всегда предшествовала выниманию конфеты - сути идеи, - когда выброшена словесная обертка.

   - С моей подачи, в генштабе родилась отчаянная мысль: заслать в Логово диверсионную группу с целью физического устранения Судьи. Мы выловили из гущи боя весьма не рядовую кибернетическую особь, занимавшуюся сбором разведданных, починили и снабдили новым пакетом программ. Теперь робот нацелен на борьбу со своим бывшим хозяином.

  

   Андрей посмотрел на одну из стен, она превратилась в огромный экран. Возникло изображение механоида - летающего танка, размером с трехэтажный дом.

   - Это один из особо приближенных порученцев, - комментирует Андрей, в то время как трехмерное изображение кибера медленно вращается вокруг продольной оси. - У него высокий статус в киберократическом обществе Змия. Имеет доступ ко всем секретным уровням Раковины, в том числе - к "телу" Хозяина. Во всяком случае, может приблизиться к "бункеру" на нужное нам расстояние: примерно до километра или даже сотни метров. Этого достаточно, чтобы физическое тело Судьи, его кибернетический мозг, оказались в зоне гарантированного поражения.

  

   Андрей поднимается с ковра, подходит к экрану, указывая на робота.

   - В корпусе механоида установлена капсула с автономным магнитным полем, которое удерживает в подвешенном состоянии несколько сотен килограммов антивещества. При его аннигиляции, мощность взрыва будет эквивалентна 250 миллиардам тонн тринитротолуола.

   - Это ж сколько хиросим? - интересуюсь я.

   - До хрена. Посчитай на калькуляторе... Ты говорил о богатыре. - Андрей поворачивается ко мне, пальцем указывая за спину: - Вот он. Уж, по крайней мере, этот будет посильней несчастного полковника вермахта.

  

   - Неплохая задумка. Ну а я-то здесь причем?

   - Видишь ли, мы, конечно, можем послать робота, доверившись только нашим новым программам. Но программа, даже самая надежная, не дает стопроцентной гарантии от сбоев. А у нас нет времени на ошибки. Значит, механоида должен вести кто-то из нас. Причем непосредственно. Дистанционное управление в данном случае не сработает. В Раковине гасятся ксюмеон-волны, посредством которых мы обычно управляем своими органопроекциями. Мозг робота снабжен протеиновой основой, за которую могло бы уцепиться переселенное сознание. Так что остается только переместить с помощью транспсихатора сознание диверсанта в "тело" тяжелого боевого робота...

  

   - То есть, ты хочешь сказать: вынуть душу из странника и пересадить её в робота с мозгом на протеиновой основе? Именно так и произошла моя Реинкарнация? Ведь мою душу человека внедрили в тело странника...

   - Ну, не так вульгарно, но, в общем, да... Теперь нужен доброволец. Желающих много, но подходит только один. Армейский и жизненный опыт плюс творческая фантазия...

   - Договаривай уж. Этим диверсантом должен стать я?

   - Да. Я и сам готов выполнить это задание, но выбор пал на тебя.

   - Вы там всё запланировали, подсчитали... Всё учли, кроме одного. Моей воли.

   - Так ты отказываешься от миссии?

   - Исполнитель погибнет?

   Андрей разводит руками.

   - Душа уйдет к Создателю. Рано или поздно это все равно произойдет...

   - Спасибо, родной, утешил. Но я, знаешь ли, не тороплюсь... Вы решили сделать из меня шахида? Не к тому обратились. Я не самоубийца... Ох, прости...

   - Можешь отказаться... Итак: ДА или НЕТ?!

   - НЕТ!!! Судья вас побери.

   Андрей бледнеет, с трудом сдерживая закипающий гнев.

   - Ну и... Бог с тобой, - он делает движение рукой, выметая меня из своего мира.

  

  

   Острая жалость к Андрею охватывает мои сердца. Сколько раз в жизни я его вот так обижал. Все-таки я вредная скотина! Парень надеялся на своего брата, расхваливал, наверное, начальству какой я смелый... старался, сколько он трудов, наверное, положил, прежде чем подвести меня к столь решающему моменту. И вот - на тебе!

   Но в чем моя вина? Я просто не способен на самопожертвование. Вот и все.

  

  

  

  

  

  

  

   Глава сорок третья

  

   ОПЕРАЦИЯ "ШТАУФФЕНБЕРГ"

  

  

  

   1.

  

   Под конец я все-таки вляпался. Замаливая грехи перед братом, я потерял осторожность и оказался в гуще врагов, причем в переплет попало мое основное тело. Я бился в рукопашном бою как разъяренный зверь. Вот уж пришлось повертеться. Задействовав глазные лазеры - глазеры, - я пробивал себе дорогу к Земле сквозь гущу механоидов и реку кибер-пехоты. На все стороны пространства разил мой огненный меч бесчисленных врагов. Удивительно, как иногда у меня ловко получалось. Откуда что бралось, даже сам удивлялся. Захочешь жить - повертишься. К сожалению, бесконечного везения не бывает. Я истекал кровью и был на пределе сил. В конце концов, я получил свое сполна, аж в глазах потемнело... а когда очнулся, обнаружил себя в темном и тесном помещении.

  

   Это был какой-то бассейн с жидкостью. Вкусовые и другие рецепторы-анализаторы моего тела определили, что жидкость - некий физиологический раствор, по физико-химическому составу близкий к морской воде. Как известно, детеныш странников растет и набирается сил в водной среде. Так что я попал в благоприятную стихию. Раствор благотворно действовал на мои раны, они стали затягиваться. Я набирался сил. Но все равно состояние мое было тяжелым. У меня не осталось ни пылинки эктовещества, чтобы сотворить из него внешний эффектор, позволивший хотя бы осмотреть себя снаружи. Но я и так знал, что выгляжу ужасно. Я чувствовал, что глазеры мои выдраны с корнем, раны мои в тех местах еще сильно болели. Боевые раны тоже ныли временами нестерпимо. Итак, я был немощен и без оружия. Один вопрос сверлил мне мозг: где я нахожусь? Среди друзей или среди врагов? В больнице или темнице?

  

   Скорее всего, - в больнице, которая находится в темнице. Предположение, что я нахожусь в плену у врага, основывалась на тех фактах, что все каналы, связывавшие меня с миром, каким-то образом были перекрыты и что держат меня в темноте. То есть, попросту морят голодом. Ведь солнечный свет для нас, хлорофилловых, гелиоядных существ, - основная наша пища. Как растения, мы питаемся светом. Без живительных лучей солнца мы умрем с голоду. Только кибернетический механизм, который может долго храниться в темном чулане без всякого вреда для себя, способен так легкомысленно относиться к вопросу освещенности помещения.

   Хотя не исключено, что это холодный расчет, в надежде сломить мою волю. Я одного только не могу понять, кому и зачем понадобилась моя персона? Известно, что механоиды пленных не берут. За редким исключением, когда поступает приказ свыше. Уж ясно, откуда он поступил... В таком случае, я предпочел бы погибнуть в бою. Быстро и не так болезненно, а главное, почетно.

  

   Пока я строил различные предположения относительно дальнейшей своей участи, внезапно заскрежетали скрытые механизмы, поднялись какие-то заслонки, и из внешнего пространства, от которого я был отделен, ударили снопы света. Это был болезненно-резкий, ослепительно-белый свет, бьющий, казалось, со всех сторон. Я прикрыл глаза светофильтрами и огляделся. Мое тело находилось в бассейне, вернее, аквариуме для кита. Для такого кита, как я.

   Хотелось взлететь, но вверху решетка из толстенных прутьев удерживала меня. Сквозь прозрачные, но прочные (я попробовал) стенки, мне стал виден огромный машинный (?) зал. Кругом ползали и летали роботы различных модификаций, узко и широко специализированные: рабочие, строители и солдаты. Каждый был занят своим делом, никто не обращал на меня внимания. Но, надо думать, что с минуты на минуту мною займутся. Я собрал свои душевные силы в образный кулак, физических сил пока у меня не было, и стал дожидаться... чего? Кого?

  

   Появились крабообразные роботы, осмотрели меня, подтащили к аквариуму некие приборы, приладили к нему различные кабели. Для профилактики слегка долбанули меня током. Я дернулся, всколыхнув воду в тесном объеме бассейна, как какая-нибудь касатка. Жаль, что кусаться мне было нечем.

   Они подключили меня к чему-то, наверное, к своей кибернетической системе. Догадка моя сразу же подтвердилась: я услышал сигнал. Меня вызывали в киберпространство. Я обратил свою чувства внутрь себя и оказался в своем виртуальном доме. В мою дверь стучали. Дверь, конечно, можно не открывать, но ее выломают рано или поздно. К тому же мое тело в их руках, то есть манипуляторах. Я отворил дверь.

  

  

   На пороге стоял невзрачный человечек, примерно мне по плечо, в длинном, до пола, одеянии типа кимоно. Он вилял бедрами, как при исполнении танца живота, или хотел по-маленькому.

   Я молча пригласил его войти. И тогда гость приподнялся, и стало видно, что вместо ног у него змеится блестящий чешуйчатый хвост. Это был неизвестный мне гад.

   - Шуанс-шша, - прошипел он, что, в переводе с гадского языка, означало - "Благостный день".

   Ему было явно неприятно смотреть на меня снизу вверх, и он увеличил свой масштаб так, что головой уперся в потолок. Совсем как Алиса во время ее экспериментов со своим ростом.

   - Вам, наверное, так неудобно? - спросил я. - Вы мне так все балки посшибаете...

   Визитер внял разумному доводу и сравнялся со мной в росте.

   - Можете называть меня Судьей, - слегка поклонился он.

   - А я Феникс...

   Представившись, гад принялся осматривать мое жилище. В его взгляде светилось нескрываемое любопытство. Конечно, это был не сам Судья, а лишь киберпространственная его ипостась. Настоящий Судья был где-то далеко, вне пределов досягаемости. Но это не просто маска, искусственный супермозг использовал математические модели реальных существ как каналы общения.

  

   Судья объяснил, что одним из его излюбленных хобби является моделирование личностей. Можно назвать их шаблонами. У него есть даже целая коллекция психошаблонов. И уже заготовлено место для людей, в том числе и для меня.

   - Ведь ты - бывший человек? - спрашивает Змий, без разрешения заползая на мой диван.

   - Как вы вообще вычислили меня в той мешанине тел, что участвовали в сражении? - задаю встречный вопрос я.

   - О, это не составило труда, - отмахивается незваный гость. - Когда вы вышли на связь со своим единоутробным братом, мы вас взяли на заметку и уж больше не обделяли своим вниманием. Вы сильно обидели меня, обезглавив моего посредника. Это публичное оскорбление. Такое не прощают. Я должен наказать вас...

   - Где я нахожусь?

   - В моем Доме. В Раковине, как вы его называете.

   - Вы... и брата моего захватили?

   - Н-н-нет, - не очень охотно отвечал Гад, - ваш братец где-то витает, но его доставка на праведный суд - лишь вопрос времени.

   - Значит, ты интересуешься людьми? - я перехожу на "ты". В конце концов, он не живое существо и первый начал тыкать.

   - Не больше, чем остальными тварями. После захвата Земли, я проведу кое-какие эксперименты... Полезные экземпляры оставлю, остальных уничтожу...

   Судья говорил с бесстыдной откровенностью машины, которая не умеет лгать и изворачиваться, как человек, но от этого он казался еще большим чудовищем.

   - Тебя, наверное, помилую, если присягнешь мне в верности.

   - У меня принцип - не клянись. И вообще, никогда не прислуживал диктаторам, тем белее электронным. Лучше ты меня убей.

   - Только учти, я буду убивать тебя очень медленно.

   - Это мы посмотрим, - холодея от ненависти, сказал я и остановил все свои четыре сердца.

  

  

  

   2

  

  

   Я быстро очнулся. Судорога еще сотрясала меня. Вокруг моего тела еще ветвились маленькие молнии - остаточное явление от чудовищного электрического разряда, которым меня привели в чувства, заставив работать мои сердца.

   - Что за привычка, не дослушав резоны, уходить из жизни, - обижается мой мучитель. - Впрочем, меня не обманешь вашими дешевыми фокусами. Ты знал, что я не дам тебе умереть. Жалкие комедианты.

   - Что ты от меня хочешь?

   - Я, пожалуй, тебя отпущу. Ты глуп и слишком любишь жизнь, а потому не опасен. А вот братец твой... У меня есть к нему кое-какие вопросы. И самый главный: что они там, в своем генштабе, задумали, после того, как ты отказался?..

   - Откуда тебе известно?.. - В смятении, я поднимаю бурю в бассейне. - Ты перехватил наш разговор?

   - Не только перехватил, но и декодировал, - злорадствует Змий. Раздается его смех, как железом по стеклу. - Все кончено, странник. Вы проиграли. Робота-механоида, которого вы пытались ко мне заслать, мои воины уже выловили, заряд нейтрализован. Порученец снова в моей свите.

   - А кто им управлял? - спрашиваю я, в прочем, не особо надеясь на ответ. Но гад отвечает:

   - Никто. Пустили на программах. На что только они надеялись? - Змей опять сотрясается скрежещущим смехом. - Вот где ваше слабое место. Живые боятся смерти. Не то, что мои воины - без страха и вопросов... Но тебе, в угоду твоему животному страху, я сделаю скидку. Если не пожелаешь мне служить, то волен лететь на все шесть сторон. Только брата позови на личную встречу. Координаты места я тебе дам...

   Хвостатый явно наглеет.

  

   Превозмогая боль во всем теле, я ворочаюсь в бассейне. С каким бы наслаждением я задушил бы этого гада. Но он не позволяет мне это сделать даже виртуально. Гость исчезает из моего жилища. Мы беседуем теперь с помощью внешнего телеэкрана, установленного в машинном зале.

   - Отдай мне этого гордеца. Я поговорю с ним по душам. Он сам искал меня по всей Галактике, хотел встретиться со мной, правда, на своих условиях. Но он успел забыть, что в этом, неидеальном мире порой все идет не так, как планируешь.

   - Я должен подумать.

   - Думай быстрей. Если я поймаю его без твоей помощи, то тебя ждут страшные мучения. То же самое тебя постигнет, если будешь упорствовать. Я выну из тебя душу и отправлю её в самое тесное узилище. Знаешь ли ты, что значит жить в двумерном пространстве? Расплющенный чудовищной гравитацией, в полной темноте, ты будешь ползать, как... Впрочем, любое сравнение покажется мягким... Одним словом, будешь ползать! И так будет продолжаться ВЕЧНО! Сортирному червю позавидуешь!

   - Где гарантии, что ты меня не обманешь?

   - Я отпущу тебя прямо сейчас. На встречу можешь не являться. Только позови брата - и все. Остальное сделают мои киберы.

   - Обещай, что ты не будешь его мучить.

   - Условия ставлю я. Звони.

   - А пошел бы ты...

   Меня пронзает невыносимая боль, непрерывная, как укор совести. На исходе третьего часа ужасной пытки я сдаюсь. И только когда я, наконец, делаю вызов, боль отползает, как укусившая змея, но готовая снова напасть.

   - Андрей, - говорю я, когда слышу его отзыв. - Я сильно ранен... двигаться не могу. Ты можешь меня подобрать?

   - Конечно, где ты?

   - Пеленг дать не могу. Примерные координаты: Альфа 679, Дракон 005, Южная сфера, сектор 09/8-77. Я дрейфую в куче разбитых роботов. Ты сразу увидишь... Андрей!..

   Связь насильно прерывают.

   - Молодец, - говорит Змий. - Хорошую деталь придумал. Мы замаскируем группу захвата под разбитых киберов.

  

  

   * * *

  

   Избитый, измученный, потеряв чувство времени, с трудом ориентируясь в пространстве, я лечу к одному из порталов Раковины. Змий отпустил меня, сдержав слово. Гад торжествовал победу. Но партия еще не окончена, хотя и подходит к финалу. Эндшпиль обещает быть драматичным. Мы пожертвовали ферзя, противник эту жертву принял. И теперь он получит мат.

  

   К границам лететь приходится долго, ведь Раковина большая. Когда я, наконец, вплотную приближаюсь к сплошь усеянной огнями циклопической стене крепости, у которой не видно даже намека на закругленность, настолько колоссальны размеры этого космического Дома, - стражники наотрез отказываются меня выпустить. Спорить с ними бесполезно, они - роботы и выполняют приказ. Значит, Судья изменил свое решение, обманул меня. Или Андрей не прибыл на встречу.

   Меня охватывает легкая паника, мчусь искать другие ворота, и тут это происходит.

  

   В направлении центра, там, где по нашим предположениям находится бункер Судьи, вспыхивает сверхновая звезда. Это Андрей привел в действие имплантированный в его тело заряд с антивеществом. Я к этому был готов, загодя предохранил глаза светофильтрами. Грохота взрыва, конечно, никто не услышал - вакуум, но разрушения, очевидно, были чудовищны. Когда клокочущая лавина света сходит на нет, я застываю в минуте молчания, прощаясь с братом. Хотя уже простился с ним после спектакля, который мы с Андреем разыграли специально для Судьи. Мы его перехитрили. Неожиданный наш ход для него оказался роковым.

  

   Мы знали, что Судья перехватывает все переговоры, потому я хотел было напомнить Андрею об этой опасности, когда он стал делиться со мной секретной информацией. Но вовремя увидел руку брата, специально выставленную мне на показ. Средний и безымянный его пальцы были скрещены. Это был наш детский знак, когда мы хотели обмануть родителей или своих сверстников, мы всегда прибегали к этому знаку. Он означал, что сообщник должен понимать и делать все наоборот.

   Когда я увидел этот знак, тогда, в кабинете, то понял, что должен делать все наоборот, что ни скажет Андрей. С болью в сердце, но я принял его игру.

   И брат мой выполнил свое задание на все сто, искупил тем самым свою земную суицидную вину и вернулся в свой загробный мир героем.

  

  

  

   3

  

   Едва Судью поглотила геенна огненная, сразу же ожила связь на всех диапазонах. Я слышу, как отовсюду доносятся радостные, ликующие сообщения, что неприятельские войска внезапно пришли в замешательство. Механоиды и легкие кибер-воины прекратили атаку и обратились в бегство по всему фронту. Еще через некоторое время по всем каналам связи поступает сообщение из Ставки Главнокомандующего: "Враг разбит наголову. Победа!"

   Я посылаю сигнал "Аквилону" - флагманскому кораблю земляков - и с замиранием сердца жду, откликнется он или нет. Гадаю: погиб наш славный крейсер или уцелел? Наконец мне отвечают. Лицо командира на моем виртуальном экране выглядит усталым, но радостным. Я докладываю обстановку, прошу установить мое местонахождение и освободить меня, потому что все порталы закрылись. И их следует взорвать снаружи.

   - Мы вас уже запеленговали, - говорит далекий мой земляк - Георгий Шатов. - Помощь уже выслана.

   Мы вместе радуемся одержанной победе. Потом лицо командира "Аквилона" омрачается.

   - Все это, конечно, замечательно, - говорит он озабоченно, - но опасность до конца не снята. Раковина продолжает движение в сторону Солнечной системы. Она уже на подходе к Плутону. Из-за сильного гравитационного возмущения орбита его уже изменилась. Боимся, как бы он не столкнулся с Нептуном... А там пойдет космический бильярд...

   - Ну так расстреляйте Раковину из всего, что может стрелять! Подгоните корабли и раздолбайте ее к чертовой матери, забудьте обо мне... Не теряйте времени!

   - Раковина - невообразимо огромное астро-инженерное сооружение. Рядом с ней даже Юпитер - всего лишь мячик... Для нее взрыв самой мощной термоядерной бомбы - булавочный укол. И разобрать на части мы ее не успеем.

   - Проклятье!!! - вскрикиваю я, потому что мир вдруг начинает рушиться.

   Связь опять обрывается, или мне уже просто не до нее. Чудовищная сила швыряет меня куда-то. Я с ужасом вижу, как стремительно надвигается на меня море огней и лишь потом понимаю, что это внутренняя поверхность Раковины, которая была черт знает где, и вдруг вот она - летит на меня, как разъяренная мухобойка. Наваливаются невыносимые перегрузки - срабатывают мои электронные системы экстренного маневра, чтобы уйти от столкновения, и я в который уже раз теряю сознание...

  

  

  

   Меня спасло то обстоятельство, что тело мое находилось достаточно далеко от внутренней поверхности Раковины, иначе бы меня просто по ней размазало. А вся эта пертурбация с перегрузками возникла оттого, что космическая крепость была кем-то внезапно остановлена, вернее, ей был придан резкий боковой импульс. Как детская юла отскакивает от шаловливого пальчика, Раковина мгновенно сменила вектор движения на 90 градусов и поплыла в другую сторону, прочь от Солнца, которому она угрожала. Для массивного движущегося тела это равносильно удару о стену. Невидимую, несокрушимую стену. Потому что чудовищная кинетическая энергия, действующая в прежнем направлении, никуда не исчезла. Она-то, в конце концов, и привела Дом Гада к грандиозной катастрофе.

   Необоримые силы стали разрывать Раковину. Она начала распадаться на мелкие составные части. Кольца разрывались, циклопическая конструкция разваливалась, рассыпалась. Я очнулся вовремя. Вокруг меня рушился мир Судьи, каждую секунду я мог погибнуть, столкнувшись с обломками. Сквозь гигантские дыры в разрушающемся корпусе уже виднелся космос. В мозгу метеором пронеслась мысль о Гражданине Г. - и меня выбросило навстречу звездам.

  

  

  

* * *

  

  

   После скорбных недель траура по погибшим воинам, отдавшим жизни в борьбе с общим Врагом; после радостных дней Победы приходит мне послание. Оно пришло с задержкой, как я понял, умышленной. Со мной связался Георгий Шатов и сказал, что мой брат оставил мне сообщение, записанное на физический диск. На мой уточняющий вопрос, Шатов ответил:

   - Ваш брат незадолго до гибели посетил "Аквилон" и лично сделал запись на СД-диске, используя мой компьютер. После чего вручил диск мне на сохранение. Вы готовы принять эту запись?

   Я сказал, что готов.

  

  

   И вот открываю сообщение, и со мной рядом оказывается мой брат.

   Я испытываю взрыв радости, но тут же с огорчением понимаю, что это всего лишь запись, а не живой Андрей. Одет он в свой любимый джинсовый костюм, в тот, в котором я видел его в последний раз. Брат сидит в кресле, не в моем, а в интерьере звездолета земляков, где была снято это послание.

   "- Привет, Жорка! - глядя прямо перед собой, то есть в камеру, произносит Андрей. - Если ты видишь меня сейчас, значит, наша с тобой военная хитрость сработала..."

   - Еще как сработала, брат! - шепчу я, еле сдерживая слезы.

   "- Хочу сказать, то, что никогда тебе не говорил... И вообще, не в моих правилах оставлять посмертные послания..."

  

   "Да уж, думаю я, это точно. Тогда, на Земле, чертову уйму лет назад, он не оставил записки, чем еще сильнее огорчил нашу маму. До конца своих дней она терзала себя вопросом: почему он это сделал? Самое обидное, что я так его об этом и не спросил, после того, как мы встретились в следующей жизни. Все как-то ждал подходящего случая, да он так и не представился".

  

   "- ...ты был хорошим братом: когда надо было - защищал меня, когда надо, наставлял на путь истинный... В общем, я не люблю выспренность... поэтому просто хочу тебе пожелать счастья в твоей новой жизни... Вообще, брат, пора подумать о потомстве. Выбери себе подругу жизни и пусть она тебе родит маленького странника. Короче, будь счастлив! Живи долго! Не поминай лихом и все такое. Я не удивлюсь, если мы с тобой встретимся еще в какой-нибудь жизни. А если не судьба, то я буду тебя помнить, сколько смогу. Прощай, Георгий!"

  

   - Прощай, Андрей! - я уже не сдерживаю чувства и вою во весь голос.

  

  

  

  

  

  

  

   Эпилог

  

   РОЖДЕНИЕ СТРАННИКА

  

  

  

   - Феникс, как ты думаешь, Андрей сумеет самостоятельно выйти на орбиту без нашей помощи?

   - Думаю, сможет.

   - Он совсем стал большой, не правда ли, дорогой? - говорит Астра.

   - Да, он возмужал. Все-таки ему уже пять земных месяцев исполнилось. Вы, странники, быстро растете...

   - Мы, Феникс, мы!

   - Прости, дорогая, конечно мы. Мы - странники!

  

   Огромная чаша Земли, раскачиваясь, кренится, уходит в сторону, детали поверхности смазывает голубая дымка атмосферы, которая постепенно сходит на нет в вечную черноту космоса.. На черном фоне вездесущего неба виднеются две звездочки. Они парят в пространстве, приближаются и вот уже видны подробности. Теперь они походят на две гигантские юлы. Это Странники. Существа, живущие в космическом пространстве. И один из них - я! Другой, вернее, другая - моя подруга Астра. Мы ждем нашего сына Андрея, названного так в честь погибшего моего брата. Сегодня наш Андрей должен первый раз в своей еще короткой жизни выйти в космос. В родную стихию. Не вечно же ему жить в колыбели, теплом океане Земли.

  

   Мы волнуемся, как волнуются птицы-родители, когда их птенец, оперившись, должен стать на крыло и отправиться в свой первый полет.

   Наконец, он появляется, сверкающая точка растет, приближается к нам.

   - Вот и наш малыш пожаловал, - вздыхает с облегчением Астра.

   Неровно, рывками подплывает к нам наш детеныш, похожий на маленького кита.

   Мы поздравляем его, окружаем заботой, то есть, просто окружаем. Андрей тычется нам в бока, ворчит: "Вы, взрослые, крайне непоследовательные существа. То говорили, что я уже стал совсем большой, то зовете малышом... Вот и пойми вас..."

   - Это мы любя... - говорю я и на правах главы новой ячейки странников задаю сакраментальный вопрос: - Ну, сынок, куда полетим, перед тобой вся Вселенная?

   - Вперед, - говорит Андрей.

   Мы разгоняемся. Летим, выстроившись треугольником.

   - Не отставайте, старые кочерыжки! - кричит и смеется наш сын.

   Он счастлив, а, значит, и мы счастливы.

   Земля все дальше удаляется в черноту космоса. Один край планеты как будто обгрызен, поглощен мраком вечной ночи. Другой, чисто-голубой, ярко светится. Я снова прощаюсь с родным домом, где прожил долгую жизнь, где остались мои дети, внуки и правнуки... Где когда-то мы жили с братом.

   Я - Феникс. Воскрес из тлена ради новой жизни, ничего не имеющей общего с прежней.

   Но я все помню!

  

  

  

  

  

THE END?

**********

*********

*******

******

****

***

**

*

**

***

*****

******

*******

********

*********

Нет. Совершенный роман закольцован.

Окончание следует

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   После эпилога

  

   ПРИЛЕТ ФЕНИКСА

  

  

   Вечное молчание этих бесконечных

   пространств ужасает меня.

  

   Блез Паскаль

  

  

  

   И все-таки ведущая домой

   Дорога оказалась слишком длинной...

  

   И. Бродский

  

  

  

   Августовское солнце приятно припекало. Деревья словно парили в прозрачном утреннем воздухе. Не торопясь, он пересек яркую поляну, на которой высадился, и ступил под кроны знакомого леса. Он не был враждебно настроен, этот старый лес. Он был дружелюбен и ласков. Все видимое и слышимое - родное, близкое. Густая тень и нервно дрожащие солнечные пятна на сочной траве. Скромная красота поздних цветов и сложный запах влаги, земли, той потайной ароматной прохлады, которая всегда держится у корней. Покой. Тишина. И вместе с тем явственно доносился всегдашний безграничный гул леса. Шумели листвой малолетние осинки. Листва уже местами золотилась. А могучие сосны лишь слегка шевелили разлапистыми ветками с большими вечнозелеными иглами. Короткими очередями стрекотала сорока, перелетая с дерева на дерево. Птицы! Они пели: "фью-фью-фью-фью-фью-фью-у-у-у... тювф, тювф, тювф". И опять - шумящая тишина, словно раковину приставили к уху.

  

   Две бабочки-капустницы пролетели. Мотылька гонялись друг за другом в экстазе краткой любви. Он улыбнулся и вспомнил все. Все человеческое, что хранилось в глубинах его нечеловеческой памяти невообразимое число лет, и казавшееся давно забытым, нереальным, - все это всплыло и стало актуальным. Он шел домой - Странник, заблудившийся во времени, Феникс, возродившийся из пепла вечности. Он шел через сухой, теплый лес с его мягким смолистым запахом, а со дна темного колодца его памяти всплывали другие воспоминания: воздуха влажная липкость, неясно виделись заросли первобытного леса: сплетение лиан и листья с мокрым блеском, слышалось их жесткое, клеенчатое шуршание... И не было там неба, далей - голубоватый и золотистый туман над вершинами странных деревьев. Чешуествольные гиганты тонули в сияющей мгле, растворялись...

  

   Лес внезапно кончился, обрубленный человеческой рукой. Георгий спустился по склону в овраг, где змеился, блестя на солнце, безымянный холодный ручей; перешел по деревянным, качающимся мосткам. В черную мокрую землю упирались обломанные края досок в окружении болотных растений. По сухой тропинке, путник поднялся на взгорок, протопал вдоль бесконечного забора садовых участков - авангарда наступающего города, - сквозь строй частных коттеджей, облаиваемый скучающими сторожевыми собаками, поле пересек с высоковольтной линией, прошел мимо гаражей: грязно-серебристых, зеленых и ржаво-коричневых, в два прыжка преодолел трамвайные пути и подошел к пустующей конечной останове.

  

   Двух и трехэтажные дома, выстроенные в прибалтийском стиле - мрачноватые, серо-черные - длинной шпалерой тянулись влево и вправо. Отсюда начинался город, в котором он прожил не малую для человека часть жизни.

   Из кольца выехал скрежещущий колесами трамвай. Георгий взошел в пустой длинный вагон, опустился на сиденье. Последний раз он сидел в трамвае 300 миллионов лет назад! Подошел мужчина-кондуктор, протянул руку. Пассажир не сразу понял, чего от него хочет крошечный усатый муравьек в малиновой безрукавке, а когда понял, то смутился от мысли, что не побеспокоился заранее о платежных средствах. Пришлось импровизировать на ходу.

   Георгий пошарил по карманам походного плаща, наскреб завалявшуюся горсточку марсианского песка, протянул кондуктору, успев переделать его атомную структуру.

   - Что это? - спросил трамвайный работник, удивленно таращась на золотой песок и пересыпая его с ладони на ладонь. - Ух-ты! Жжется...

   - Золото, - ответил пассажир, - только что с прииска, еще даже остыть не успело.

   - Золотишко мыли!? - конспиративным шепотом полюбопытствовал кондуктор.

   Странный пассажир отвернулся, но кондуктор успел заметить в его холодных глазах нечто чуждое, нечеловеческое даже и почел за благо не задавать больше никаких вопросов. Он вручил билет этому таёжному монстру и ретировался.

   - И все же я человек! - сказал себе Георгий, глядя в окно, где мелькали, тянулись лежачие и уже кое-где научившиеся стоять дома. - Просто я еще как следует не оттаял...

   На секунду в памяти опять мелькнули кадры пережитого: ландшафты далеких планет, которые он посетил в давно прошедшие времена. Теснятся в памяти какие-то гигантские призраки, окутанные плотной мглистостью. Темные громады размыто-правильной формы чем-то напоминают однообразно чередующиеся кристаллы - пустующий город скволлов, для чего-то созданный и непонятно почему брошенный неведомой расой Строителей.

   Сколько миров он видел-перевидел за неправдоподобно долгую жизнь: окунался во мглу, перенасыщенную светом, в плотную атмосферу Юпитера, в которой как в воде можно плавать. Странные и страшные существа там обитают. Посещал светлые и темные миры. Участвовал в невообразимых космических сражениях, которые грандиозностью своей превосходили все битвы на Земле. Погибал он и воскресал. Спасало Основное тело. Бывали происшествия, когда и жизнь Основного тела повисала на волоске случая или суицидной мысли: вот сейчас брошусь в эту черную дыру! И не любопытство толкало его на безрассудство: узнать, что делается там, за гравитационным радиусом сферы Шварцшильда, за абсолютным горизонтом событий, - а обыкновенная скука и нежелание жить, та самая скука, что подвигла Господа на создание Вселенной, где Он смог, наконец, себя размножить, физически и умственно ограничить, дабы испытать все полноту и радость жизни...

   И еще очень страшно быть наедине со Вселенной, висеть в черной холодной пустоте, не имея рядом ни друзей, ни близких. И тогда подкрадывается безумие. Как сказал один летчик: "Когда слишком долго глядишь в бездну, бездна начинает глядеть на тебя".

   Его одиночество началось с потери брата. Потом его отношения с Астрой как-то остыли, и они разлетелись, благо космос велик. С сыном Андреем связь потерялась, когда он с группой переселенцев отправился в межгалактическую миграцию к Магеллановым Облакам.

   С тоски и отчаяния Феникс решился на безумный, фантастический полет. Кинулся на удачу, как в русской рулетке. Но перед этим скрупулезно рассчитал гиперболическую траекторию через всю Галактику, конечным пунктом которой была точка, куда прибудет Земля через 300 млн. лет. Это была колоссальной трудности работа его супермозга. Работа без права на ошибку. Удачная авантюра - это точный расчет.

  

   Когда все было готово, Феникс без промедления включил антигравитационные двигатели на полую мощность. После чего с помощью медитативных приемов, позволявших существенно замедлить все функции организма, впал в беспримерную спячку. По достижении заданной скорости автомат должен был отключить привод, и замороженное тело Странника перейдет на инерционный полет к последней цели своего странствия. Была некоторая вероятность во время столь длительного полета вслепую столкнуться с какой-нибудь блуждающей планетой или врезаться в угасшую звезду, а то и угодить в неучтенную черную дыру (а кто их учитывал?). Он отдавал полностью себя во власть судьбы: выживет - так выживет, а если погибнет, то так тому и быть.

  

  

* * *

  

  

   И он выжил. Когда сработал фотонный таймер, он уже был на подходе к Солнечной системе. Корка льда на его теле таяла под горячими лучами родного светила. Медленно он просыпался, осознавал себя, приводил в порядок системы организма, бывшие заторможенными длительной гибернацией.

   И довольно скоро Феникс приветствовал бирюзовую жемчужину космоса - Землю.

  

   Не без трепета душевного вошел Георгий в подъезд дома, где было его жилище и мастерская. Знакомый аммиачно-клеевой запах ударил в ноздри. Но у того, кто побывал в атмосфере Юпитера или Нептуна, эти ароматы не вызывали прежнего отвращения. Он стал терпимее, ибо набрался мудрости.

   Сверху кто-то бежал по лестнице сломя голову. Странник, веря и не веря, что сумел с похвальной точностью угадать время прибытия, отвернулся к стене, демонстрируя пыльный наряд пилигрима: длинный до пят, дырявый плащ из выцветшей рогожи. Спускавшийся человек был одет в точно такую же куртку, что скрывалась под плащом бродяги. Человек хотел было что-то сказать пилигриму, но передумал и выскочил из подъезда.

  

   Странник выглянул из двери на улицу, увидел себя убегавшего, невероятно молодого, сорокавосьмилетнего мужчину, и умилился едва ли не до слез. У него все только начиналось. И это блестящее, интересное и страшное будущее можно сломать, изменить в один миг. Стоит только окликнуть его, задержать и - машина с не знакомой пока Владленой проедет мимо. Георгий I опоздает на аэродром... - и Странник исчезнет, как легкий дым, как мираж. Боже мой! как все хрупко в этом мире! как относительно, неустойчиво...

   Живая, еще молодая Владлена проехала на белой "Ниве". Георгий II судорожно сжал ручку подъездной двери, весь подался вперед, пытаясь разглядеть через остекление машины дорогой, живой образ. И опять остро захотелось крикнуть ей, сломать ход истории, но он задушил в себе этот безумный порыв. Владлена, не глядя по сторонам, устремилась навстречу своей судьбе.

   Вот уже Георгий I машет рукой. "Нива" тормозит, голосующий получает разрешение и скрывается в салоне машины. Трогаются, сворачивают на проспект, исчезают из вида. Все. Кольцо замкнулось.

   И тогда едва заметно вздрогнула земля под ногами, словно проснулся гигантский кит, на могучей спине которого покоится мир. Шевельнул необъятным телом, плеснул раздвоенным хвостом во вселенском океяне-море и опять окунулся в сладкую дрему, укачиваемый волнами времени.

  

   Георгий II поднялся по лестнице на второй этаж, вошел в коридор общежития, подошел к своей двери, выкрашенной белой краской. Приставил палец к замочной скважине и перекачал туда малую часть своего вещества, которая застыла в форме ключа. Щелкнул замок, дверь открылась. и Странник вошел. Ну вот, я и дома, сказал он громко. Он помнил, что в этот момент в комнате никого не было.

   Сел в кресло и снова повторил фразу прибытия. "Вот я и дома". Миллион раз он представлял, как это будет, и что он при этом будет чувствовать: восторг, грусть, радость... Но не думал, что это будет чувство легкого удивления. Он отвык от вида своей комнаты. Она казалась непривычно маленькой, съёжившейся какой-то, сумрачной, картины были плоскими... Но через минуту-две все вернулось на свои привычные места. Комната стала вполне нормальной для среднего землянина, тем боле русского, а солнышко, которое заглянет после полудня, принесет веселость.

   Но Георгий погрустнел. Он вспомнил Ингу. Может быть, стоило прийти пораньше и попытаться спасти ее? Но он не стал этого делать. Потому что был мудр. Почему бы, в таком случае, не спасти своего брата, прибыв в критический для него момент, когда он, сорвав с пальто пояс, лихорадочно вязал из него петлю?.. Или может быть, лучше попытаться спасти все человечество, убив Гитлера или Сталина? Или отменить Октябрьскую революцию, еще что-нибудь отменить... Как все счастливы будут! Не будут. В том-то и дело, что не будут они счастливы. Поэтому главный постулат темпоральных путешествий гласит: Историю нельзя улучшить, ее можно только ухудшить.

  

  

   Георгий очнулся от невеселых дум, потому что чьи-то легкие каблучки протопали по деревянному полу коридора и остановились возле его двери. Суперострый слух Феникса теперь мог уловить даже дыхание этого человека. Кто-то вставил ключ во входную дверь.

   В комнату вошла Инга. В руке у нее был пластиковый пакет с продуктами.

   - С добрым утром! - сказала она. - Ты уже встал?.. А я, пока ты спал, в магазин бегала, у тебя ни крошки съестного не было.

   - Привет... - сказал Георгий, поднимаясь с кресла.

   - На рыбалку собрался? - Инга положила пакет на стол, сняла легонький свой плащ, повесила его на вешалку.

   - На какую рыбалку?.. Нет... сижу вот, жду тебя...

   - А зачем тогда эту хламиду надел... Господи, она же вся в пыли, ты все кресло запачкал.

   - Это не простая пыль, звездная...

   - Ну, как же, звездная!.. Воображалы вы, деятели искусств, даже собственную неряшливость эстетизируете. Сними с себя это... и унеси куда-нибудь... или выброси. Сейчас я все приберу. Тут у тебя такой свинарник. Где у тебя половая тряпка и ведро?.. Что ты на меня так смотришь? Давно не видел?

   - ОЧЕНЬ ДАВНО.

   - Ну да, с трех часов ночи, как только уснул... Так, где ведро?

   - Вон там, в кладовке, посмотри. Хозяйственная ты у меня...

   - Да, имей это в виду, - кричала она из кладовки. - А то вы, художники, такие неряхи...

   Георгий ликвидировал хламиду как одежду, став на сантиметр выше.

   - А-а-а! - раздался отчаянный вопль Инги. - Тарака-а-ан!!!

   - Рота! В ружье! - машинально крикнул Георгий и метнулся на помощь.

   Инга с ведром в руке приплясывала на цыпочках, пальцем указывала на пол. Рыжий возмутитель спокойствия хитрыми зигзагами пересекал открытое пространство пола, ища укрытия. Увидев Георгия, он резко сменил направление и, что есть духу, помчался под шкаф.

   - Тапком его, тапком! - крикнула Инга, а сама залезла на табурет.

   - Тьфу-ты! - сухо сплюнул Георгий, поднимая ногу, чтобы случайно не раздавить насекомое. - Напугала меня... Ну, таракан, что ж тут такого?..

   - Ага, такой огромный! - сказала подруга, слезая с табурета.

   - Разве это огромный... - усмехнулся бывший Главный пограничник. - Посмотрела бы ты на них в пору их расцвета. В Пермском периоде палеозоя...

   - Слава Богу, что мы живем не в Пермском периоде. Надо было задавить его...

   - Никого нельзя давить, - сказал мудрый Георгий. - От этого зависит будущее мира. Даже через малую тварь Бог смотрит на мир.

   - Ты что, буддист?

   - Я тоже божья тварь.

   - Ну ладно, тебя я не трону, если будешь хорошо себя вести, а с твоими усатыми братьями меньшими я начну беспощадную химическую войну! - объявила женщина. - Грязи в доме не потерплю, так и знай.

   Пришлось Георгию капитулировать.

  

   После капитальной уборки, они сели завтракать.

   - Знаешь, я проснулся, а тебя нет! - пожаловался Георгий, словно маленький мальчик, потерявший маму.

   - И ты подумал, что я сбежала? - Инга откусила бутерброд с колбасой и, обжигаясь, глотнула кофе.

   - Да, была такая мысль... - Георгий отхлебнул полчашки черного дымящегося напитка.

   - Осторожно! Обожжешь себе все внутренности...

   - Вот и мама меня тоже за это всегда ругали, - усмехнулся художник. - Ничего, мы привычные. Мой дед тоже любил пить кофе из большой фарфоровой кружки - горячий-прегорячий... может, потому и умер рано от рака желудка?

   - Ну вот, не повторяй ошибок дедов и отцов, - нравоучительно сказала Инга.

   - Постараемся...

   - Ты все-таки сегодня странно на меня смотришь... Что-то хочешь сообщить? Или, может, ты передумал... и теперь жалеешь...

   - Ну что ты, милая, я так долго тебя ждал; так долго, ты даже не представляешь, сколько...

   Георгий поцеловал Ингу в горячие губы.

   - Ну вот и дождался, - сказала Инга. - Не бойся, я никуда от тебя не уйду. Я сожгла все мосты. И перешла Рубикон...

   - Как Цезарь?

   - Как Клеопатра.

  

   Обнимая подругу, Георгий опустил молнию вниз на ее платье. Оголил плечо. Поцеловал, за поцелуем скрывая интерес: на месте ли метка джентри? Метки не было! Он оголил второе плечо, спустив платье ниже бюста. Поцеловал. МЕТКИ НЕ БЫЛО!

   - Если ты намерен повторить свой давешний подвиг, - сказала Инга, - то твой стол для таких упражнений слишком хлипок... И потом, повторение - не всегда мать ученья.

   Георгий поднял подругу на руки и отнес в постель.

   - Дорогой, в твоем возрасте, этот фронт уже не так безопасен, как раньше... Мы вчера уже выполнили норму... Давай просто полежим.

   - Женщина, что ты знаешь про мои года и тем более про мои возможности?! - ответствовал мужчина, кладя свою драгоценную ношу на диван.

   Георгию самому было интересно узнать о своих возможностях в этой сфере. Он уже успел забыть, как это делается в реальном мире. Виртуальный опыт не в счет. Он снова был юн и неопытен, как тогда, давным-давно...

   Он снял с нее всю одежду и разделся сам. Он лег на нее и вошел глубоко-глубоко.

   - Ой-ей-ей! - вскрикнула она - Или у меня все там сократилось, или ты подрос за ночь!

   - Прости, я, кажется, поторопился и сильно нажал... Теперь нормально?

   - Теперь да... хм... странно...

   - Что странно?

   - Да нет, все хорошо... только вы действительно поторопились, молодой человек, - забыли прелюдию. Так мы быстро приедем без обоюдного удовольствия.

   - Ты еще не познала всех моих секретов, - ответил Георгий, постепенно входя в нужный ритм.

   - Ох! какие еще секреты? женьшеня что ли наелся?

   - Что зелье! Просто я бог... в постели.

   - Хвастаешь?.. Ой! Кажется, меня еще кто-то обнимает?!

   - Не обращай внимания. Отдайся мне полностью.

   - Я и так отдаюсь! Вся! Вся! О Боже! как ты это делаешь?!

  

   - Стоп машина! - сказала Инга. - Я сейчас умру. Ты работал полтора часа без остановки, я уже не помню, сколько раз кончила... Слушай, ты просто половой гигант.

   Постанывая и причитая, Инга, накинула плащ на голое тело, взяла полотенце, висевшее на спинке кровати, вышла из комнаты и направилась в душевую. Георгий надел плавки, сел в кресло, сотворил пачку "Мальборо", похудев при этом ровно на ее вес, - и закурил. Либо он ничего не смыслил в табаке, либо отвык, но курить не хотелось. Просто сработала привычка. Георгий превратил сигарету в мятную конфетку, бросил ее в рот. Все! С этой минуты больше никаких чудес. Баста! Будешь человеком обыкновенным: хомо вульгарис. (Ну разве что в постели кое-что позволим себе нестандартное.) Итак, решено: на ближайшие 50 лет - он прежний Георгий. Человек и художник. В таком вот порядке. Она заслужила счастливую жизнь. А потом... хоть в черную дыру.

  

   Он подошел к законченной своей картине, стоявшей на мольберте. Откинул тряпку, притронулся пальцем к холсту в том месте, где последний раз касалась его кисть. Лессировочный слой белил был еще сырым. К пальцу прилипло немного краски. Он понюхал ее. Масло было свежим. Бог мой! не успела опрокинутая чашка упасть, а Магомет уже облетел все Вселенную!

   - Любуешься своим шедевром? - Инга пришла и стала одеваться.

   - Ужасно хочется работать, - сказал Георгий.

   - Кстати, о работе, - сказала Инга, облачаясь в свое роскошное платье с довольно смелым разрезом вдоль голени. - Когда ходила в магазин, встретила свою школьную подругу. Совершенно неожиданно. Представляешь, целую вечность не виделись!..

   Георгий улыбнулся. Уж он-то знал, что такое вечность!

   - ...с самого выпускного бала, - пела Инга песнь воспоминаний. - Она, оказывается, высоко поднялась за последнее время. Открывает свою аптеку. Пригласила меня к себе работать. Ей как раз нужна женщина с высшим медицинским образованием, завотделом маркетинга. Со старой работой у меня - облом, но хватку менеджера я не потеряла... А здесь как-никак открываются перспективы... Думаю дать согласие. Как ты считаешь?

   - Почему именно женщина ей нужна? - поинтересовался человек Георгий.

   - Потому что она ярая феминистка. Мужиков ненавидит. Натерпелась, говорит, от них, когда работала диспетчером в автоколонне.

   - Ты смотри с ней поосторожнее...

   Инга засмеялась звонко, откинув голову.

   - Если ты намекаешь на нетрадиционный секс, то уверяю - она не из таких... А ненавидит она мужиков-начальничков да пьяную шоферню. А так вообще-то она замужем. У нее есть Гунар, хороший мужик, и дети...

   Она посмотрела на него грустным взглядом, как на потенциального отца семейства, но неуверенный это был взгляд. Георгий подошел к ней, обнял за плечи.

   - Как же вы намерены снабжать население лекарствами: начальница - бывший диспетчер автоколонны, зав по маркетингу - философ-историк? Сюр какой-то...

   - Здрасте-пожалуйста. У тебя память до порога. Мы вчера с тобой в кафе об этом говорили - философский факультет я бросила, поняла, что не мое. Поступила в мединститут, у меня высшее медицинское образование...

   - Законченное?

   - А какое же еще? Конечно.

   - А как же Ланард? Он разве тебе не запрещал?

   - Вот еще...Я сама себе хозяйка. А почему ты о нем спросил?

   - Да так... Слушай, а ты давно знаешь Маргариту Тамадовскую? Кто она такая?

   - Марго - моя сокурсница... и любовница Ланарда.

   - Современные, однако, у вас отношения.

   - А что тут такого. Мы с ним в разводе. Он волен поступать, как хочет.

   - Так ты разведена?

   - Боже! какой ты сегодня странный. Конечно я в разводе, уже три года...

   Ну, так как ты полагаешь?.. Я говорю насчет работы... Главное - у нее уже лицензия получена.

   - Я не возражаю, чтобы моя будущая жена работала. А детей наших станем отдавать, как и все, в садик, чтоб эгоистами не выросли.

   - А они будут у нас? дети...

   - Как им не быть, я же половой гигант!

   Инга развеселилась и стала расчесывать волосы расческой, которую достала из сумочки.

   - Кажется, я оставила полотенце в душевой, - вспомнила она.

   Инга вышла из комнаты. Георгий сделал шаг к вешалке и сунул руку в карман ее плаща. Отсеял денежную мелочь и какие-то шпильки, нащупал клочок бумаги. Вытащил, посмотрел. Это был обрывок билета на концерт рок-группы "Переселение инкорпорейтед". Случайно затерялся в кармане c прошлого месяца. Что за рок-группа? Никогда о таких не слыхал. Вообще-то он надеялся найти билет фирмы с аналогичным названием. Легко же она с ними разорвала!.. Значит, Любовь сильнее сигнала джентри? Хотелось бы верить...

   Инга вернулась с полотенцем.

   - Ну что ж, я готова, - сказала она. - Какие планы у нас на сегодня?

   - По дороге расскажу, - ответил Феникс.

   Они оделись и вышли из дому.

   - Мы куда-то идем, или просто гуляем? - сказала Инга, беря под руку спутника.

   - Мы направляемся домой, - ответил Феникс.

   - Ко мне?

   - Нет, мы едем домой - в Россию.

   - Как! Прямо сейчас?! - остановилась Инга.

   - А чего тянуть? Ты обещала подумать до утра. Вот оно, утро... Утро нового дня. Ты со мной?

   - Да. Но... это странно. А как же комната?.. Ведь ее можно продать.

   - С комнатой разберутся соседи... Представляю, какая драчка будет за эти квадратные метры, - усмехнулся Георгий.

   - Как это жестоко, - с укором сказала подруга и спохватилась: - Твои картины! Ты их тоже бросаешь? Хоть бы мне одну подарил.

   - Да, картины жалко, особенно последнюю. Ну да ладно. У нас еще будет много картин

   - Георгий, но так же нельзя!.. Я ему тут планы свои высказываю, как дура, а он...

   - Именно так и нужно... Человек должен иногда терять, чтобы было что вспомнить. А если нет потерь и воспоминаний, то, вроде, как и не жил.

   - Но я не могу ехать вот так, с бухты-барахты, без личных вещей, как беженка... Кстати, ты собираешься ехать на поезде или самолетом лететь?

   - Можно, конечно, и лететь, но я хочу - поездом. В Россию надо приезжать на поезде. Долго-долго ехать по её просторам, постепенно вспоминая ее, узнавая... Впрочем, я уже это тебе говорил когда-то...

   - Если - на поезде, то тем более, мне же надо будет во что-то переодеться. Ведь я женщина...

   - Это я помню, - ответил Феникс. - Обещаю, что ты ни в чем не будешь нуждаться в дороге, и вообще, впредь ни в чем не будешь испытывать нужду.

   Она долго и молча на него смотрела, потом они медленно пошли дальше.

   - А хорошо ли это, - сказала, наконец, Инга, - ни в чем не испытывать нужду, трудности?..

   - Узнаю философа.

   - Я женщина.

   - Трудности я тебе тоже обещаю.

   - Тогда все в порядке.

  

   Когда они проходили мимо нового высотного дома, Георгий не услышал привычного шума рукоплесканий генерал-президенту, гигантское полотнище плаката исчезло, словно и не бывало. А на его месте пестрело мозаичное панно на экологическую тему. Георгий остановился как вкопанный, спросил с нарастающей тревогой:

   - А куда подевался наш Адамчик?

   - Не понимаю, о ком ты говоришь? - ответила Инга, думая о своем.

   - Я говорю об Адаме Голощекове, президенте нашей страны - Леберли.

   Подруга Феникса вновь, теперь еще более внимательно вгляделась ему в глаза.

   - Очнись, - мягко, как разговаривают с выздоравливающими больными, сказала Инга, - в Прибалтике нет никакой Леберли. И генерала никакого нет...

   Феникс ощутил в груди космический леденящий холод потерь, а потом - жар сожженных мостов и кораблей опалил лицо.

   - А что есть? Что вообще у вас тут, на Земле, творится?

   - Есть ты и я... И есть Россия, куда мы едем без чемоданов...

   - Хорошо, что хоть Россия осталась... - сказал он, вымученно улыбаясь.

  

   "Все-таки мы вляпались в это дерьмо, - подумал Странник, имея в виду "Брэдбери-эффект" и его последствия. - Остается надеяться, что изменения будут носить поверхностный, а не принципиальный характер. Ах, Хумет, командор ты наш, мы все-таки наследили в истории. Нельзя вторгаться в прошлое безнаказанно".

  

   А Инга подумала, что нелегкое это дело - быть женой художника, обитающего в мире химер, и что она еще изрядно помучается, пока станет полноправной гражданкой неведомой страны Леберли, которую выдумал для себя будущий ее муж. Но, видимо, такова уж пресловутая женская доля.

  

  

* * *

  

  

   Когда они переехали границу, и миновали хлопоты с этим связанные - хорошо, что у Инги оказался с собой паспорт, а в нем - непросроченная российская бизнес-виза - Георгий, бывший всё это время повышено эмоциональным, вдруг расслабился, сидел у окна, почти не разговаривая и не смыкая глаз вторые сутки. Когда поезд тормозил перед очередной неизвестной станцией или дергал на перепутье, громыхая железными потрохами, или, поскрипывая, медленно отъезжал от платформы, залитой мертвенным светом, Инга просыпалась и видела темный, окаменевший силуэт Георгия на фоне черного неба. Там время от времени проносились огни, одиночные и созвездиями, быстрый яркий свет озарял купе и вновь пропадал. Только Луна стояла в небе неподвижно, словно привязанная к поезду незримой нитью.

  

   Поездка в Россию оказалась и в самом деле долгой, как и хотел Георгий. Они поменяли три поезда. Сначала это был норд-экспресс "Балтика", потом "Красная стрела", и, наконец, фирменный поезд "Урал".

   Утром третьего дня они прибыли в родной город Георгия.

  

   Они поднялись по лестнице его дома. Он позвонил. Дверь открылась, на площадку вышел бородатый мужчина лет тридцати, с изрядно поредевшей шевелюрой, но с еще достаточно стройной фигурой. На ногах у него были домашние шлепанцы, а в остальном - разодет как франт: в красной наполеоновской треуголке с плюмажем, в смокинге с шелковыми отворотами, накрахмаленная манишка пенилась кружевами. Пристежной воротничок ослепительной белизны упирался в подбородок. Кадык прикрывал черный галстук-бабочка.

   На Георга он смотрел равнодушно, не узнавая его.

   - Здорово, брат, - сказал Странник, с трудом справляясь с нахлынувшими слезно-горячими чувствами удивления и радости.

   Андрей вдруг просиял, но так же быстро овладев чувствами, уже с кривоватой своей улыбочкой сказал:

   - А-а-а! Шишкин приехал! Наше вам с кисточкой. Наверное, разбогател - едва тебя узнал...

   - А ты как здесь оказался?

   - Что значит - "оказался"? Пришел в гости к маме. Я ведь не шляюсь по заграницам, как некоторые...

   - На бал что ли собрался, братец, или в оперу?

   - Нет, был на встрече с читателями в университете. У меня вышел сборник стихов...

   - Поздравляю...

   - Вот, студенты подарили... - снимая с головы треуголку, отвечал брат, слегка конфузясь, и, чтобы замять неловкость, перешел на свой обычный язвительный тон. - Ну а как ты? Покорил Прибалтику?

   - За всю Прибалтику не скажу, а кое-кого пленил...

   Георг обернулся к своей подруге, скромно стоявшей у перил лестницы.

   - Знакомься, это Инга.

   Потеснив делавшего реверансы Андрея, на порог вышла пожилая женщина. Густые волосы, некогда золотые, а теперь отливающие серебром, стянуты в тугой узел на затылке. Увидев Георгия, она ахнула, всплеснула руками. В глазах ее блеснули слезы.

   Блудный сын опустился на колени. Обнял женщину за располневшую талию, лицом прижался к ее животу. Повернул голову и сказал:

   - Здравствуй, мама! Я вернулся.

  

  

  

  

КОНЕЦ РОМАНА

  

  

  

   Пермь, 2000 - 2003

   Большая правка - Ноябрь 2021

  

  

  

  

  

  

   ........................................................................................

  

   (с) Владимир Евгеньевич КОЛЫШКИН.

   Роман "Феникс" с иллюстрациями автора.

  

   .........................................................................