Все лица и события вымышлены, совпадения случайны.
Героиню зовут Настенька просто потому, что так надо по контексту.
Для тех, кто читал "Соединенную Несоединенность": главный герой носит темные очки не потому, что мне нравятся мужики в темных очках - так случайно получилось!
"Но, по-своему несчастное и кроткое,
Может, было то животное..."
В. Высоцкий
"Лицо, от которого невозможно оторвать глаз -
это же гармоничное сочетание недостатков!"
Паскаль Брюкнер "Похитители красоты"
Голос лениво и дерзко скользит по лезвию бритвы.
Скорее сам режет черный пластик динамиков в углах теплого, искусно затемненного пространства. И рвет атмосферу сытого покоя. Атмосферу, которую прилежно соткали здесь, тонко переплетясь, обычные для таких мест запахи - кофе, свежая выпечка, энергичный и невесомый дневной парфюм.
Официант подстать месту - симпатичный мальчик, явно студент, явно платного отделения, явно рекламного факультета, готов до конца смены отважно умирать от скуки в ожидании редких - слишком уж дорого, посетителей. Передавая бармену заказ, он вдруг оживился, прибавил звук, быстро оглянулся на элегантную блондинку за столиком в дальней нише - не мешает ли? А потом прислонился к стойке, вперил глаза в потолок и, забывшись, растворился в песне.
Мешает. Мешает. И ты, дружок, даже не представляешь, как.
Этот голос раздражает и, как всегда, уводит за собой.
Привычно покоряясь, ее взгляд покидает мягкие, сливочно-карамельные тона уютного зала. И в роскошном проеме окна она видит совсем другое. То, чего не должна и не желает сегодня видеть. То, что идет вразрез с советом доброго доктора. Для поддержания душевного покоя ей прописаны радостные цвета, теплый климат, спокойная музыка... Скоро, слишком скоро все это у нее будет.
А пока - прозрачно-серый снег слипся в крупные, влажные комки. Презрев собственную тяжесть, они несутся параллельно земле, врезаются в глянцевые лобовухи иномарок не менее злобно, чем в мутные стекла измученных "жигулей". Ледяная серая грязь выстреливает из-под колес, лупит, в хулиганском раже не разбирая направления и силы, в пафосные витрины дорогих кафе, в лица прохожим. Которые, бедняги, не знают, что делать с руками - то ли хватать полы взлетающей одежды, то ли закрывать мокрое, замерзшее лицо.
Апрель... Снег, жуткий ветер и мороз. Простуды, депрессия и синдром хронической усталости. Скоро они исчезнут. И все же навсегда останутся с ней.
Ни на что другое не дает надежды этот голос.
Хриплый и нежный, он вибрирует, срывается то на одну, то на другую сторону острой грани. Густой бархат тембра вдруг фамильярно растягивает тревожная, пронзительная интонация московской шпаны, дразня предчувствием опасности... и голос рвется. И повисает под потолком лохмотьями короткого густого дыхания.
- Энергетика так и прет! - радостно констатировала подруга Лера.
- Хорошая энергетика, полезная. И для души, и для тела, - говорила она же.
Уверенная линия слишком тонких ухоженных бровей на тонком, слишком ухоженном лице неуловимо менялась, когда она добавляла, поучительно подняв пальчик:
- Для тела в основном - ниже пояса.
И они улыбались друг другу сдержанно и понимающе. В их улыбках была та особая порочность, какая доступна лишь невинным.
- Вообще, классный имидж... Как это... Эрос и Танатос в одном флаконе!
Подруга Лера недавно окончила институт связей с общественностью и теперь со смаком выискивала PR во всем, что попадалось ей на глаза. А, найдя, принималась подвергать очередное явление смачному анализу.
- Смесь полового инстинкта с материнским - беспроигрышный вариант, просто супер! На пятерочку...
С ней трудно было не согласиться. В самом деле. Его странные глаза - глаза ребенка, который недавно плакал, на усталом лице взрослого мужчины... Как она сказала? Смесь полового с материнским? И верно, убийственное сочетание. Неосознанная амбивалентность разит наповал - не одно, так другое, в зависимости от склонностей смотрящей, заденет, заставит остановиться, собьет дыхание. Не в сердце, так внизу живота застрянет этот образ, чтобы ныть, напоминая о себе, как старая пуля перед сменой погоды. А еще бывает, и это уже серьезно, что навылет прошибет голову - ну, это когда все вместе. Когда "удачно" сойдутся обстоятельства - инстинкты и рефлексы, две порции текилы, твоя молодость и его голос...
Он забавный. Даже привлекательный. Почему он ее так бесит? Потому что умышленно наклонился пониже, пытаясь рассмотреть лицо, когда зажигал свечку? Какая, к черту, днем свечка... Потому, что подошел чересчур близко? Ему интересно вдохнуть запах духов загадочной посетительницы. Дурак. Гаденыш. Урод.
- Спасибо...
За толстым стеклом изысканно-неровного бокала дрожит душистое вещество. Запах тонкий. Слишком тонкий - такой, что пить не хочется. Запах скорее духов, чем напитка. Полезный напиток - успокаивает нервную систему, очищает сосуды, способствует пищеварению. Она с подозрением заглядывает в бокал. Там, в глубине горячей субстанции экзотические сушеные цветы распускаются у нее на глазах, а кажется - это живые каракатицы, уродцы, осьминоги-карлики шевелят щупальцами, выворачиваются наизнанку, сваренные заживо в зеленовато-желтом кипятке. От них поднимается теплое марево странно пахнущего пара... В самом деле можно это пить? Она поняла, что не будет.
Легкая суета в зале - еще две посетительницы, единственные, кроме нее, подчиняясь стадному чувству, выбрали из всех свободных столиков именно тот, что рядом. И тут же принялись нарушать интимно-музыкальную тишину.
- Ну, и как у вас? Вообще, какой он?- шепчет первая так проникновенно, как может только барышня определенного субтильного возраста.
Вторая отвечает не сразу, сначала чиркает зажигалкой и шумно вдыхает. Капризно растянутый говор выдает в них юных москвичек.
- Вроде нормально... Не знаю...
- Ты его любишь? - с жадной надеждой спрашивает первая.
- У него последний мерин, очкастый.
Почти театральная пауза после этих реплик заставляет ее слабо улыбнуться, впервые за этот день.
- Ну, а вообще, он тебе нравится? - немного недоуменно интересуется первый голос.
- Он за границу по четыре раза в год ездит, в индивидуальные туры.
Она морщится, превращая улыбку в стандартную гримасу, потому что уже знает продолжение разговора.
-А-а... Здорово! Ну, а как он в постели? Вам хорошо, классно... да? - надежды уже меньше в трепетном голосе.
- Он мне вчера песцовую шубку подарил... Хорошее качество, даже мама оценила. Жалко только, короткая, по колено...
Собственная кровь продолжает совершать маленькое предательство, норовит в любую секунду остановиться, сладко замерев в венах. Песня не кончается. И она не выдерживает. Со злорадным облегчением достает сигареты. Пачка странная - явно не новая, но почти полная. Она не курила уже, наверное, недели две - бросала. Наплевать. И вот бумажная палочка привычно тлеет в нервной ухоженной руке. С фаланги безымянного пальца сорвался голубой луч, жестко ударил в глаза, туда же угодил дым неловко прикуренной сигареты. И снова это слишком знакомое, старательно забываемое ощущение, когда от первой слезы так несносно режет веки.
-Он, конечно, тот еще перец! - с уважительным смешком говорила умничка Лера.
- Но, согласись, когда слышишь ЭТО... Хочется дать ему все счастье и утешение мира... Хочется дать ему все... Хочется дать ему... Хочется дать... Хочется...
Так говорила Лера, и они принимались хохотать, счастливые и пьяные собственным цинизмом и свободой.
Обещала же не курить... Зачем? Остается недоумевать. Она двигает ближе пепельницу, задумчиво рассматривая кольцо...
Тогда, на Кузнецком она сама выбрала этот перстень. Нет, нет, не самый крупный. Просто самый дорогой. Отутюженный менеджер суетливо демонстрировал какие-то бумажки, толкуя о несусветной чистоте камня. Павлу такая покупка ничего не стоила. Молодой преуспевающий банкир, член совета директоров, совладелец крупного коммерческого банка. Он давно и надежно волочился за ней, забавно сочетая с робостью классического "головастика" напор свежесостоявшегося дельца. Она давала ему надежды не больше, чем всем остальным, не менее достойным кандидатам, а среди них встречались молодые спортсмены, престарелые плейбои, веселые программисты и брутальные бард-роковые певцы...
И потому совершенно ошалел, когда этой зимой, сразу после Нового года, а точнее - на одной из разудалых святочных вечеринок, сбылось то, о чем он и не мечтал, тем более, что способность мечтать не входит в число его многочисленных сильных сторон. Зато среди них есть полезная привычка брать быка за рога, благодаря которой теперь они - одна из самых заметных пар столичного бомонда. Оба угодили в этот круг избранных, он - благодаря своим деньгам, она - внешности и профессии.
Интеллигентные люди, они не дают повода для скандалов и сплетен. Все у них чинно-благородно. Уважение, взаимопонимание, спокойная гармония отношений - как и положено у любящих пар. Увлекательное будущее, красивая жизнь. И они даже не без удовольствия снялись для одного глянцевого журнала. Фотография вышла милая: она - безукоризненно хороша и непринужденна, а он, порозовевший от непривычного внимания репортера, трогательно приподнял светлые брови и доверчиво прижимается к ней добротной тканью костюма от Brioni.
Только однажды - это было в самом начале весны, когда рекламные щиты терзал мартовский ветер, и Москва окончательно утонула в снегу, на нее вдруг обрушилась истерика. Странная - практически на ровном месте.
В тот вечер, расслабленный от шампанского и неожиданного счастья, романтически настроенный Павел, опустился на колени перед помпезным псевдосталинским креслом. Трепетно взял полулежащую в нем невесту за руку. И предложил ей провести "медовую неделю" в Париже.
С ней было что-то страшное. Пришлось вызывать врача, испугались все не на шутку... Потом, благодаря стараниям щедро оплачиваемых специалистов, сердечной заботе близких и силе молодого организма, срыв забылся, как страшный сон. Специалисты расценили странное явление, как не такое уж странное, сообщив, что по весне, да в мегаполисе, да на почве предсвадебных волнений, случается, дорогие коллеги, и не такое. Получив причитающееся, специалисты благословили нервную пациентку на долгую счастливую жизнь. Правда, взяли с нее слово не курить, больше спать, гулять на свежем воздухе и радовать себя яркими красками, теплым климатом и тихой, спокойной музыкой...
- Савва, ты считаешь, в нашем шоу-бизнесе что-то не так? Если да, то когда это началось?
- Все не так. А началось это, когда артистов перестали хоронить за кладбищенской оградой.
- Савва, говорят, ты собираешься покончить с полигамностью... Неужели женишься?
- Ну, вероятно, когда-то придется все же это сделать, хотя бы для того, чтобы избавиться от таких вопросов ... А вообще, спросите у тех, кто это говорит, им виднее.
Разговор за спиной обрывается на полуслове, когда одна из барышень, та, что интересовалась любовью, восклицает:
- Во, молодец, а! Обожаю его за это...
- Его?! Да ведь он же урод!!
Неподдельное восхищение первой и не менее искренне возмущение второй не оставляет больше сомнений - этих полуподружек связывает лишь шелковая тесьма общей тусовки, в то время как разделяет пропасть разного отношения к жизни.
- Ага, урод, - мечтательно соглашается вторая, - побольше бы таких уродов...
Поклонница? Ей не надо поворачивать голову, чтобы оценить ту, кто это сказал. Она и так знает, что его почитательницы делятся на три группы. Первая, и основная - те, кому пару лет назад запал в душу трогательный образ монстра. Это когда мудрый продюсер углядел неожиданный в певце-самоучке актерский талант. "Просто с его внешностью не надо тратиться на грим для маньяка!" - шутили тогда острословы. Но и они притихли, когда в конце закрытого показа зал обливался слезами от жалости и сочувствия... нет, не к жертвам - фиг с ними, с жертвами, сами виноваты... А к главному герою-убийце. Вторая группа - странные личности, которым нравятся сами песни, мрачно-романтичные и довольно простые, типа "ты, да я, да мы с тобой, да ты без меня, да я без тебя, это было давно, и вообще все это фигня".
- Вот ведь... а народу нравится! - восхищалась Лерка, усердно вычисляющая формулу успеха.
Понятно, впрочем, какому народу. И понятно за что.
Да, есть еще третья категория - извращенки, влюбленные в маргинальную внешность обаятельного страшилы.
Она никогда не причисляла себя ни к одной из них.
Она лишь слегка поворачивает голову в сторону стойки, а мальчик-паинька тут как тут.
- Вам не понравился наш чай? - разочарование в голосе звучит вполне профессионально, даже искренне.
За это чертово радио, за этих идиоток рядом, за эту кошмарную, бесконечную зиму, я бы разочаровала тебя еще и не так... Она отказалась от соблазна увидеть выражение лица официанта, когда он услышит заказ, ради другого удовольствия - спрятать взгляд за прядями золотых волос, и на обеспокоенные вопросы устало-подсевшим голосом ответить:
- Скажите, у вас есть коньяк? 100 грамм, пожалуйста. И лимон.
Она умиротворенно тушит вторую сигарету. Злорадно усмехается, наблюдая, как быстро густеют за окном мгла и холод. Ну, и где ты, страшное воздаяние за неправедную жизнь - обещанное глобальное потепление, которого все так боятся? Где же ты? Загостилось в Европе и не торопишься к нам, грешникам? И правильно. Нечего здесь делать.
Не верится все же, что где-то, не так далеко, сейчас самая настоящая весна.
Прошлая весна в Париже началась так поздно, что ее устали ждать даже в этой любимой Богом стране. И так резко, что все тут же, не сговариваясь, сошли с ума. Последние годы мир заслуженно содрогается от череды небывалых природных катаклизмов - по сравнению с ними двухнедельный снегопад в начале марта, ветер и гололед - это, конечно, сущий пустяк, но все же... Все же давненько так не колбасило неразумную молодежь, давно так не плющило злополучных невротиков, давно Париж не посещало такое мощное весеннее обострение.
...Открытое кафе под сенью старинных балконов и цветущих каштанов, на скатерти шевелятся кружевные тени беспокойной юной листвы. Центр Парижа - здесь даже столики уличных кафе не пластиковые, а деревянные, под старину. И так демократично колышутся на них розовые бумажные салфетки, флиртуя с теплым и свежим весенним ветром.
Настя сидит, слишком выпрямив узкую спину, и все еще немного ошалело глядит на оттаявший, заживший какой-то своей, дивной жизнью, город. Просто не верится, что где-то, не так далеко, сейчас самая настоящая зима...
Из этой зимы он выдернул ее почти что силой. Когда столичная тусовка, одуревшая от хронически-затяжных морозов и не менее затяжных праздников, вымучивала из себя последние капли куража, и, не зная, что бы еще отметить, вяло отмечала День Всех Святых.
- Почему бы не махнуть куда-нибудь отсюда, дня на три хотя бы? Настюха, поедешь со мной в Париж? Поехали! А то мне одному скучно...
И так неотступно и магнетически звучал отовсюду его голос, столько спокойного дружелюбия и уверенной силы было в его глазах, что, услышав соблазнительное предложение третий или четвертый раз за вечер, она, хохоча сквозь слезы и мило отмахиваясь, сказала:
- Хорошо, хорошо, поеду... Савва, уйди, твоей харизмой разит на три метра вокруг!
Его внимание, элегантное, ненавязчивое, но достаточно явное, было приятно и льстило самолюбию - оно и вообще-то не многим доставалось, а он - интересен, опасен, парадоксален, не такой как все, "человек-скандал", человек-образ... К тому же он был сейчас в фаворе - у публики и критиков, у завистливых коллег и пронырливых журналистов. Он сидит напротив. Его смуглая рука с крупными ногтями и надутыми, словно переполненными венами, притаилась на скатерти, подобно голодному, усталому зверю. Настя тянется к пачке Житан, с неосознанным садистским наслаждением проносит изящную кисть в опасной близости от этого зверя, пугая его возможностью беглого прикосновения. Но, так и не дотронувшись, рассеянно подносит сигарету ко рту.
Она кокетлива, как все красавицы. Некокетливые красавицы - такая же аномалия, как снег в Алжире или теплый март в Москве. И она с удовлетворением замечает взгляды по-весеннему галантных французов. На них действительно обращают внимание. Парижане, привыкшие ко всему, но алчно внимательные к жизни, нет-нет, да и обернутся на странную парочку, появившуюся недавно на Елисейских Полях. Уж очень живописны эти мужчина и девушка. Уж очень подходят они их пьяному от любви городу.
- Будешь еще что-нибудь? - спрашивает он тихо.
Его голос вибрирует, выдавая волнение, которое с мучительной неизменностью будит в нем ее цветущий вид. Ее свежесть. Ее совершенство. Ее будущее, в котором ему нет места. И ставшая уже привычной покорность в жестах и интонации делает ответ очевидным.
- Нет, - отвечает Настя.
Отвечает не думая, лишь бы быстрее слизнуть с губ горький, как дым Житана, вкус этого слова.
Она не желает отказать себе в саморазрушительном удовольствии - лишний раз произнести это "нет", с недавнего времени ставшее сомнительной, но необходимой опорой.
- Нет - говорит она.
Вежливо улыбается и отводит взгляд. Хотя, очень возможно, полакомилась бы паштетом с темной хрустящей корочкой, что так аппетитно поглощает аккуратный румяный толстяк за соседним столом. Он удивительно ловко управляется с вилкой, выковыривает небольшие мягкие куски из глубины изящной паштетницы, и при этом глядит на Настю, прищурив светло-голубые глазки лукаво и дружелюбно - так, будто все о ней знает. И почти подмигивает ей, как заговорщик, шепчущий: "Вижу, вижу, как он на тебя смотрит... Шер ше ля фамм, се ля ви, амур, тужур, бонжур... Молодец, девочка, лови момент! Жизнь прекрасна, особенно весной в Париже..."
Она медленно допивает невкусный остывший кофе, с невольной ненавистью разглядывает буржуазного толстяка. Откуда ему знать, что она вот-вот заплачет от досады и раздражения. Что жизнь, возможно, и хороша сейчас для кого-то, да только не для нее.
Она рассеянно слушает его голос. Приглушенный влечением и уличным шумом, он рассказывает ей что-то забавное, наверняка интересное - ведь его обладатель неглуп, остроумен, едко-ироничен, его мысли завораживают, а подчас долго звенят в душе странно-знакомыми отголосками. Сейчас, сейчас она заставит себя ответить... Но это трудно. Когда он сидит вот так, нахмурившись, когда смотрит исподлобья, опустив патлатую голову на уровень сутулых мощных плеч - он кого-то напоминает, пугающе и волнительно отражаясь в душе, и она почти не может смотреть на него. Это раздражает и она отворачивается.
- Ну что, пойдем, прогуляемся до Лувра? - он прерывает рассказ на полуслове, смиряясь с ее ускользающей улыбкой.
- Нет, не хочу - немедленно следует машинальный отказ.
На миг он прикрывает глаза под темными стеклами очков. Напряженно кривит губы...И все же бледнеет. Резко обостряются скулы на темном, неровном лице. Но только на миг. Этого не замечает ни она, ни промелькнувшая стайка говорливых студенток, ни дружелюбный лоснящийся толстяк.
...Но что-то надо хотеть. Не сидеть же весь день за этим столиком, вокруг которого город повис, как в дреме, в сиреневой неподвижности. И теперь уж она должна предлагать, потому что он сдался. Тяжело откинулся на хлипкую спинку стула, готовый бесконечно долго разглядывать красоты старинной улочки... А что она может предложить, если больше всего на свете ей хочется говорить ему "нет"?
Удивительно, как он не гармонирует здесь ни с чем! Ни с прозрачно-легкой синевой неба, ни с вечно-молодыми древними улицами. Он здесь чужой, абсолютно выпадающий из контекста. Инородное тело, как калека на танцах, как спираль в матке. Эта странная поросль на подбородке, пучок редких, седеющих волосков - они что, призваны изображать модную нынче "эспаньолку" или он просто небрежно побрился сегодня? Его нарочито сутулый силуэт, неуклюжая, тяжелая походка режут ей глаза, и она отворачивается, не в силах вынести это удручающее несоответствие, не в силах понять, почему почти не может смотреть на него... Однако окружающие, очевидно, не разделяют ее мнения. Прохожие улыбаются ему так же снисходительно и ободряюще, как и ей, а женщины опускают глаза или невольно поворачивают голову. Странная внешность завораживает, долго не позволяет оторваться от диковинного лица. Ровно до тех пор, пока его хозяин не стеганет любопытную затравленным взглядом пойманного волка. Ну конечно... Он не менее родной в этом зачарованном городе со своими бесформенными штанами и спутанной шевелюрой, чем она с аккуратной стрижечкой и детской свежестью. Тем более, он влюблен. Так что это, скорее, он в своем городе и на своем месте. Следовательно, это она здесь чужая...
Они здесь всего на три дня, и вот второй уже подходит к концу, на крыши ложится знаменитый розово-оранжевый отсвет, бульвары пустеют перед тем, как снова наполнятся по вечернему нарядной толпой, от праздности жутко спешащей кто куда. Но они остаются неподвижными, не в силах покинуть это место, вовремя приютившее их - так безветренная гавань прячет в шторм заплутавшие парусники.
Настя первый раз в Париже. И столько всего хотелось увидеть, а вот... Она сидит здесь, и чувствует, как время пролетает мимо, унося с собой ожидания и надежды.
Он чувствует то же самое. Оба они не достигли цели. И каждый теперь втайне вкушает собственную боль - соленую боль несбывшихся желаний.
Потом они все же добрели до Лувра. Пу уа па? Почему бы нет? Лувр так Лувр, не все ли равно, как проводить время до вечера. Даже хорошо когда вокруг полно народу, да и картины со статуями - очень даже то, что надо. Есть на что отвлечься. От себя. От него. Друг от друга.
- А ты видел Джоконду?
- Видел.
- Ну и как?
- Гениально...
Поднимаясь из-за столика, Настя в невольном гневе поводит плечами. Строго-античными плечами - смешная "боксерская" майка смело открывает слегка позолоченный загаром мрамор. Она не знает, где находится Лувр, но их бесконечное сидение в кафе, его убийственная покорность, собственное упрямство стали слишком ее тяготить, и теперь она уверенно идет впереди, двигаясь с упругой, медленной грацией - грацией молодой львицы. Она очень стройна. И он получает очередную жестокую возможность видеть... нет, не хрупкую гибкость тростинки, скорее силу. Сильное молодое тело, легкий загар, светло-пшеничный каскад волос - идеал древнеримских скульпторов, раннесоветских физкультурных парадов и современных фитнесс-тренеров. Без последних тут, конечно же, не обошлось, как не обошлось без турбо-соляриев, массажей, обертываний и тому подобного. Что ж, за таким телом грех не ухаживать. Некоторая - неявная, но все же заметная, вычурность внешности - всего лишь одна из профессиональных необходимостей, не портит впечатления от юной сияющей красоты. Скорее наоборот. Такое лицо - и ни капли косметики, такая фигура - и более чем простая одежда, такая кожа - и никаких украшений, кроме черного шнурка на запястье! Это почти чересчур. Даже самые самоуверенные "танки" почувствуют дискомфорт, впервые усомнившись в беспредельности совершенства и недостижимости идеала.
...Эскалатор длинный, почти бесконечный. И она может сколько угодно разглядывать жуткий стеклянно-металлический каркас прямо над головой. Пирамида абсолютно прозрачная. Почему сквозь нее так трудно протиснуться ультрамарину неба? Почему кажется, будто оттуда исходит угроза? На что это похоже? Не на те ли пугающие острия из тонированного стекла, что венчают расплодившиеся недавно в родном городе странные офисные здания - не то резиденции дьявола, не то замки киборгов-людоедов? Та же беспардонная неуместность, та же агрессия в линиях. Может, это строил один и тот же человек? Смешно. И любопытно, что он думает об этом.
Кондиционированная прохлада, прозрачные невидимые перила, ровный рокот толпы и гулкая глубина подземелья. Она посмотрела вниз. И ничего не увидела - только бело-голубое пятно перед глазами плывет куда-то, увлекая за собой...
- О-ох!!
Она не успела испугаться, успела выдохнуть и неловко взмахнуть руками, кисть ощутимо задела что-то острое... И уже все в порядке. Теплые ладони держат ей локти, светлое пятно растворяется, сквозь него быстро проступает встревоженное лицо.Очки съехали на бок и вниз и смешно висят на кончике носа.
- Ой...
-Ты нормально?
-Слишком резко, наверное, голову опустила... Это я... тебя?
-Сейчас нормально все?
-Да-да... Нормально... Я тебе по очкам, что ли, съездила? Извини, я нечаянно... Ай... О!! Ой, мама, извините, простите, сорри, пардон пожалуйста!!!
Теперь чуть не падают оба. Стоя спиной к выходу, он опрометчиво отвлекся и не заметил, когда вдруг резко закончился эскалатор. И они вылетели в бесконечный простор нижнего вестибюля, спотыкаясь друг о друга, кого-то задевая, хохоча и сконфуженно извиняясь по-русски.
-Да что ж такое, е...ть?! - ворчливо спросил он неизвестно у кого и рванул ее за руку, уводя подальше от стекающей на них бесконечной людской реки.
Свободной рукой она закрыла лицо. Ткнулась лбом ему в плечо и почувствовала, что оно сладко, по родному, как и у нее самой, трясется от беззвучного смеха.
В тот миг оба невольно отметили про себя - отпустило! Опять на время отпустило их что-то, возникшее вчера, в самом начале первого дня. Вчера. А кажется, не меньше недели прошло с тех пор, как они мыкаются по улицам и музеям, пытаясь обрести ненадолго хотя бы имитацию покоя.
Всего лишь вчера. Но оба уже заметили - сознательно или неосознанно, что их общение здесь, смена настроений...все это подозрительно циклично. И больше всего напоминает маниакально-депрессивный психоз в стадии обострения.
Сейчас, благодаря случаю, они бесспорно оказались в начале маниакального периода - потому что не чувствовали на плечах необъяснимой душащей тяжести, потому что смеялись так, что приходилось держаться друг за друга.
Эта фаза была полна для обоих острого удовольствия, тем более острого, что они уже знали, насколько оно недолговечно. В такие мирные промежутки они разговаривали, понимая друг друга с полуслова, увлеченно спорили, с торжествующим изумлением открывая в другом если не единомышленника, то уж точно близкую душу.
Именно тогда она узнавала, удивляясь и ликуя, как много он знает. О скольком думает. Как борется с собой, сомневается и самоедствует.
Именно тогда он видел, как тонко может она чувствовать оттенки его состояний, как чутко понимает то, что понимает и любит он.
Именно тогда, на несколько благословенных минут, на их слишком горячие души опускались пушистые и прохладные крылья ангела.
Тогда они смеялись.
Смеялись, поправляя ему очки, неуместные в дымчатом пыльном полумраке, смеялись, ловя на себе удивленно-осуждающие взгляды, смеялись, видя вокруг картину, достойную кисти чекнутого сюрреалиста. Нормальную картину для нормального посетителя Лувра и дикую для постзастойных представителей - бесконечное на первый взгляд количество кассовых окошек с бесконечным количеством совершенно бесконечных очередей к каждому из них... Конечно, они смеялись. Вернее, это она смеялась, а он - снова привычно прятал улыбку, отчего-то не позволяя себе смех.
-Это что такое? - осторожно шепчет Настя.
-....
Что, все туда?! - подняв подбородок, она оторопело верит хорошенькой головкой.
-Угу...- он смотрит только на нее, и в прозрачных глазах-хамалеонах вспыхивают смешливые искорки.
-О... Да... Здорово... А эта почему такая длинная? Это куда?
-Догадайся.
-А... О-о-о... Понятно. Говоришь, она гениальная, да? Правда? М-мм... А что в ней такого?
-Да ничего.
Он упивается ее замешательством, бегло читая на открытом лице признаки забавной внутренней борьбы.
- Но ты же сказал - гениально!
-Ну, наверняка гениально, раз столько народу смотрит, и все никак насмотреться не может... Либо картина гениальная, либо гениальная раскрутка - одно из двух. Но точно, что-нибудь одно - гениальное!
Она оставляет попытки охватить разумом и взглядом логику кишащего вокруг муравейника. И смотрит на него. И остаются только они - две неподвижные, отдельно стоящие фигуры почти в эпицентре непрерывно двигающегося, закручивающегося людского вихря...
-Ты зачем меня сюда приволок? Ты знал, что здесь так? Да?!
Она хочет выглядеть строгой - это плохо получается. Слишком добрые глаза смотрят сейчас на нее. Продолговатые, с набрякшими, тяжелыми веками, почти всегда опухшие, из-за строения, а еще больше - из-за образа жизни, чаще всего они упрямо и пронзительно, умно и насмешливо мерцают зелено-голубым фосфором из-под широких бровей. В очках его лицо становится интеллигентно-астеничным, но иногда, под ними, монголоидные глаза щурятся таким шпанистым огнем, что становится понятно - их обладателю когда-то были не чужды ни портвейн в подъезде, ни бурные однодневные романы с поклонницами, ни бессонные, прокуренные номера провинциальных гостиниц.
-Ты сама приволоклась...
-Ага.
-Я только предложил...
-Ага.
- И вообще...
Но она перебивает, сознательно не замечая, как меняется его лицо от легкого прикосновения ладошки к сухим горячим губам. Такой непосредственный жест, такой естественный для нее. Умным лукавством светятся лучистые глаза, светло-серые, с четкой темной рамкой и голубоватыми белками. Улыбка, доверчивая и невинная, открывает ровные крупные зубы - на их молочную белизну пока не влияют сигареты, которые она потребляет, с простодушным удовольствием игнорируя модную тенденцию к здоровому образу жизни, иногда по три штуки в день, иногда - по пачке за вечер.
Он послушно замолкает, и она медленно отводит руку от странного лица. Все-таки что-то азиатское было у его предков... Узкий европейский овал с аристократичной ямочкой на подбородке - на нем будто приклеенными выглядят удивительные губы: нижняя, асимметричная и чувственная и верхняя - идеальная, словно скопированная с древних малоазийских скульптур, с четким контуром мягко изогнутых линий. Это соединение дает необычный эффект - словно на этом угрюмом лице с пронзительным, тяжелым взглядом, постоянно играет... "Ухмылка Джокера!" - морщатся одни... "Улыбка Будды..." - вздыхают другие.
- Скажи, а вот ЭТО... - она широко обводит рукой пространство зала, - это уже Лувр?
-Н-ну, да...
-Точно он, да?
-Э-э... да, а что?
На миг он расслабляется, не понимая, к чему она клонит. И тут же ироничные зеленые искры тонкой цепочкой пересыпаются из его глаз в ее. И теперь уже она наслаждается легкой паникой непонимания на его лице.
-А ничего... Значит, я уже в Лувре? То есть, я уже здесь была, ага? Была в Лувре уже! Вот сейчас я в Лувре, это вокруг - Лувр, значит, я его уже посетила, правильно?
-Ну?
-Ну, так и пошли отсюда!
Они снова смеялись... А потом пугливый ангел улетал, разбуженный случайно сорвавшейся, слишком прозорливой мыслью, слишком непосредственным прикосновением, а чаще - слишком сильным и от того опасным ощущением близкого счастья.
И тогда начиналась другая стадия. Следующая. Противоположная. Она длилась дольше, была тягостно-изнурительной, почти разрушительной для обоих.
Тогда она ясно видела в нем зарвавшегося мачо, злого, порочного и опасного. Расчетливого дельца, который цинично прикрылся рваной джинсой романтики.
Тогда он обнаруживал в ней черты очередной жадной самки, которая хитро прячет блуд и поверхностность за хрупкими плечиками и мечтательным взглядом.
Это началось вчера, сразу... Когда он с неожиданным шальным азартом принялся погружать ее в сказочную атмосферу Парижа - своего Парижа. Брал, как ребенка, за руку и водил по городу. Показывал любимые места: тихие, сонные скверы, навсегда застывшие в вечном детстве, безлюдные атмосферные улицы в серой глубине большого города, бульвары, мосты, Марсово поле, космически величественное и уютное одновременно, огромную черную голову бронзового быка, так похожую на него упрямым лбом. Он ловил ее реакцию, ища в ней совпадения со своими мыслями и эмоциями. Почему-то казалось, что они непременно должны быть... И она реагировала именно так и именно на то, вот только...Только что-то сразу пошло не так.
Когда рано утром, прямо с аэропорта, уставшие и похмельные, они позавтракали в сонном, свежем кафе отеля, он потянул ее в бутики на Рю Револи, намереваясь, видимо, вообразить себя Ричардом Гиром из "Красотки". Ему хотелось подарить ей что-то бессмысленно-роскошное - она приняла лишь золотой католический крестик из Нотр-Дамма, такой малюсенький, что чуть не потерялся в глубоких линиях на его ладони. Он желал кормить ее устрицами и фуа-гра - она соглашалась только на жареные каштаны в кульке из старой газеты, купленные у оборванца-негра недалеко от сада Тюильри. Он предлагал отвести ее в Гранд Опера, показать ошеломляющие фонтаны Версаля... Вместо этого они третий день бродят по городу, как неприкаянные студенты. Что само по себе тоже было бы очень неплохо, если бы... Если бы не Париж. Если бы не весна.
Уже к обеду первого дня его искренние порывы заметно поутихли, оплавились, будто свечка на торте, а к вечеру стало уже окончательно ясно, что роль простого, бескорыстно-щедрого рубахи-парня, провалилась с треском. И спонтанная поездка, которая могла бы стать просто приятным, тешащим душу воспоминанием, красивым приключением или началом романа, не имеет шансов даже на дружбу. Какая же дружба выдержит это варварское и смехотворное противостояние? Да и кому она, собственно говоря, нужна?
Наверное, он мог бы плюнуть на все это и забыть, иронично посмеявшись над своей неудачей. Да и ей, вероятно, удалось бы расслабиться и получить удовольствие - от ухаживаний, подарков, общения, музеев, себя... Если бы не мозолили глаза уже теплые, нежно зеленые газоны, на которых, шокируя и изумляя непривычных туристов грациозностью юных тел и непринужденностью поз, так самозабвенно обнимаются подростки.
От усталости вечер еле держится на ногах, и, в изнеможении падает прямо на улицы. Ложится и засыпает на сырых камнях мостовой блаженным сном обкурившегося бродяги.
Они идут к отелю. Отель - не роскошный, но респектабельный, как раз такой, какой нужно, расположен недалеко от квартала Марэ, в тихой пешеходной зоне, и путь их лежит через один из красивейших старинных районов, с аристократическими особняками, уютными ансамблями крохотных площадей. Ветер, сумерки, узкий тротуар. Они устали от напряжения, от противостояния больше, чем могли предположить, и пользуются сумерками и узким тротуаром, чтобы молчать, погрузившись в свои мысли, чтобы на время забыть друг о друге, об этом дне...
Тяжелая темная дверь призывно открыта и наполовину перегородила дорогу. Их будит, вырывает из спячки струящаяся из нее свежая волна теплого, влажного аромата. Они послушно повернули туда, привлеченные знакомым запахом, запахом Москвы. Ведь цветы везде пахнут одинаково, особенно, если они голландские. Они оказались в крохотном цветочном магазине. Зал, а скорее комнатка, была вся, буквально вся в цветах - пол, стены, воздух утопали в растениях, и даже потолок - с него на льняных веревках живописно свисали корзины, наполненные цветами.
Он, конечно, захотел купить ей цветы. Что ж, цветы - это можно. Цветы - это ничего. То есть почти совсем ничего - их принимают и дарят друг другу враги и друзья, партнеры и клиенты, учителя и дети, бабушки, врачи, пациенты, и глупые, наивные поклонницы.
Откуда-то выплыла, благосклонно улыбаясь, приятная девушка с внешностью наследной принцессы. В Париже все продавщицы - приятные девушки с лицом принцессы, занимающейся благотворительностью. Моментально определив в них иностранцев - не редкость в этих краях, она вознамерилась, было, показать им что-то необыкновенное. Какие-то нежно-белые соцветия, запутавшиеся в колючей соломе, какие-то желто-зеленые кувшинки...
Настя выбрала бархатную розу. Потому лишь, что сразу наткнулась на нее взглядом. Ярко-алая плотная головка на фоне влажной кудрявой зелени тропических мхов. Цветок был настолько не в ее вкусе и стиле, что оба - продавщица и он, невольно воззрились на нее с удивленно-оторопелыми лицами. Но она упрямо кивнула именно на эту розу, именно потому, что она была ближе всего, и первой бросилась в глаза. Настя с усилием погасила в себе вспышку злобы на услужливую цветочницу. Ну, неужели не понятно.... Да нет, конечно же, ей не понятно, что она хочет поскорее отсюда уйти. В маленьком помещении у нее начиналась своеобразная клаустрофобия - здесь было слишком ярко, слишком красиво, слишком большой и близкой в тесном пространстве становилась его сутулая фигура. Здесь слишком густо, слишком терпко пахло зеленью, и этот запах слишком гармонично смешивался с его запахом. И от всего этого у нее начинала кружиться голова.
Ей не хотелось долго здесь оставаться, не хотелось ломать свое с трудом обретенное полусонное спокойствие видом его суетливого, спешащего ухаживания - купить ей цветы, пока она не передумала, не вышла отсюда быстрее, чем он успеет протянуть ей единственный приемлемый, ни к чему не обязывающий дар... И хоть его лишь с огромным трудом можно было представить себе суетящимся и взволнованным, а вот, однако ж, ей это удалось без труда. Что - это? Сделать его таким или же разглядеть суету и волнение во внешней вальяжности? Не все ли равно, раз она не могла видеть, просто терпела, пока он, с отвагой отчаяния пытаясь сохранить видимую невозмутимость, будет вымученно улыбаться молоденькой продавщице, торопясь дать ей деньги до того, как Настенька передумает и уйдет... Да, она хочет эти розы, именно эти розы - ткнула в них пальцем в ответ на вопрошающий взгляд девушки, а так как они стояли плотной монолитной массой, туго заполнив блестящее ведерко - показала на пальцах "один" и медленно развернулась в сторону двери, демонстрируя, что обсуждения закончены и ожидая, когда он расплатится.
Визит этой пары поверг Катрин в изумление и задумчивость - ее магазин славился составлением великолепных тематических букетов, она не раз привозила из Японии и Голландии новые знания о тайнах составления экибаны, не говоря уже о дипломах и призах... Но этим двоим все оно было явно на фиг не надо. Они взяли розу без упаковки, и, как не пыталась она втолковать им, что цветок следует подобающим образом оформить, успела только еле-еле завернуть колючий стебель в хрустящую бумагу. И они, заплатив за него цену полноценного дизайнерского букета, вышли из маленького магазинчика так быстро, будто воры из частных владений. Ну что тут скажешь - размышляла Катрин, вновь погружаясь в приятные весенние грезы, - и что с них возьмешь? Одно слово - русские...
На третьем часу беспомощной борьбы она оставила попытки уснуть. Невозможно. Невозможно быть настолько циничной и непробиваемой, чтобы уснуть 19 апреля в Париже, в отеле Ритц, в номере с обоями под старинный выцветший штоф, когда из открытой двери балкона в комнату и в сердце текут тонкие, нежные и горькие запахи - весенней ночи, теплого дождя, мокрой городской пыли, зелени платанов... а за стеной, на точно такой же кровати, скорее всего не спит мужчина, что привез ее сюда. Умные люди предупреждали, он - чудовище.
Перед отъездом, когда она, совершенно не постигая, как могла так легко, будто шутя, как он и предлагал, согласиться на эту странную авантюру, подруга, умничка Лера, примчалась к ней и строгим голосом потребовала кофе. В то промозглое утро все это вдруг стало реальностью - когда он позвонил, невозмутимо сообщив про билеты и сроки.
-Ты что, собираешься с ним....?!! - тонкие брови на бледном лице многозначительно ползут вверх, желто-карие глаза, не смотря на ранний час, непривычно широко распахнуты.