Писать о евреях легко и весело - это всё равно, что смотреть итальянскую комедию "Das Leben ist SchЖn". И Список Шиндлера оказался подлиннее, чем предполагали близнецы-братья Иосиф Виссарионович и Адольф Алоизович.
В один прекрасный майский день 1953 года дверь 10-А класса СШ N 8 ст. Казатин приоткрылась и в щели показалась голова женщины средних лет. Женщина оглядела класс и, найдя нужного ученика, попросила: "Лёвочки-мамочки, напиши мне спгавочка". От грохнувшего хохота школа пошатнулась, но не развалилась, ибо построена была при Николае II.
Просьба обращена была к Лёве Шиндлеру. Его мама неважно говорила на русском и ещё хуже на нём писала. До окончания учебного года оставалось всего-ничего, а для 10-А он закончился в этот же день. Стило прозвенеть звонку на урок, как через некоторое время дверь 10-А проткрывалась и в щели показывалась голова очередного хохмача. Продолжать урок уже не имело смысла. Лёва потерял свою фамилию и для одноклассников и знакомых остался Мамочкой.
Сделав блистательную научную каръеру, Лёва в Москве не остался, а уехал в Новосибирский Академгородок, где возглавил исследовательскую лабораторию. Никто не сомневался, что Лёва покинул столицу по одной причине: в сибирской глуши, на тысячи километров отстоявшей от Казатина, он надеялся вновь обрести свою фамилию.
Отец Лёвы погиб на фронте, а как мать смогла прокормить, воспитать и выучить троих детей - известно только ей и Богу.
Но Das Leben ist SchЖn, т.е жизнь прекрасна, и лёвина мама вышла замуж за мужа своей умершей тёти Шейвы - Срулика. Однажды к ним на огонёк зашли студенты - бывшие одноклассники Лёвы - Вова Амигуд и Жора Туллер. Расцвёвшая женщина весело встретила друзей, с радостной улыбкой сообщила им о своём счастливом замужестве и добавила: "Ах, если бы жила тётя Шейва, как бы она погадовалась, что мы так хаяошо живом!!!". Вообще же речь её была столь невероятно колоритна, что передать её - выше моих талантов. Однажды тот же Вова Амигуд пришёл к Лёве, но того не оказалось дома. Мама объяснила: "Лёвочки знал, что ты должен бить, но он хотел на поизде поехать в Винницу и всё вгемя дегжал голову уже на ту стогону".
В годы Большой алии мы провожали с Киевского вокзала семью Лёвы Шиндлера, уезжавшую на родину в Израиловку. На куче чемоданов в телеге носильщика одиноко сидела старая женщина.
- Это кто? - спросил я.
- Это наши консервы, - ответил Лёва.
- ???
- Пока мы там будем устраиваться, поживём за счёт маминой машканты. Никто нас там не ждёт, а видит в нас только конкурентов в борьбе за место под солнцем. И как учёный-аналитик добавил:
- Предстоят нелёгкие дни, нам надо будет ежедневно доказывать свою состоятельность.
- А что, разве здесь мы это не делаем?
- Там тяжелее, там все такие. А по Дарвину внутривидовая борьба суровей и жёстче межвидовой.
Прошло несколько лет. В израиле старая Шиндлер научилась, наконец, хорошо говорить по-русски и прилично писать. Дарвин прав. Своей бывшей соседке в Казатин она написала трогательное письмо, которое заканчивалось так: "Сижу под деревом и ем персик. Это такое яблоко, но с одной большой косточкой. Ем этот проклятый персик и мою его своими собственными слезами".
А где там Тарковский со своей километровой "Ностальгией"?