Ранним июньским утром Василий Петрович Чижиков, скромный служащий одного из федеральных министерств, бодро спустился по лестнице на платформу станции метро "Каширская", как он делал это на протяжении уже многих лет. Одет он был так, как и положено опытному аппаратчику: темный костюм, сшитый на заказ, аккуратно повязанный галстук в тон костюму, тщательно проглаженная белая рубашка, кожаный портфель - все атрибуты государственного деятеля, пусть даже и скромных масштабов. На тщательно выбритом лице застыло обычное выражение, претендующее на глубокомыслие, и в то же время напрочь отметающее возможность появления в этих возвышенных размышлениях малейшего несогласия с мнением начальства.
Плотный поток людских тел внес тело Василия Петровича в душный жаркий вагон, где он ловким движением, отработанным за долгие годы практики до автоматизма, просочился сквозь толпу, проявляя поразительную для его возраста ловкость и полностью игнорируя все препятствия на своем пути: сумки, бьющие по ногам, острые локти и сдавленные вскрики "Смотри куда прешь". Крепко вцепившись в блестящий металлический поручень, он облегченно вздохнул, напоминая в этот момент спортсмена, преодолевшего марафонскую дистанцию, и теперь гордо сжимающего выигранный трофей.
Вежливый аккуратный голос диктора, плохо гармонирующий с окружающей обстановкой, призвал пассажиров к осторожности и предупредил о закрывающихся дверях. "Да уж, осторожность здесь не помешает", - с ненавистью подумал Василий Петрович под аккомпанемент змеиного шипения со стороны дверей и огляделся вокруг. Перед его мрачным взором предстала обычная утренняя толпа: сонные студенты, с бессмысленным и безнадежным видом листающие конспекты, работяги с тяжелыми мутными взглядами, непонятного возраста тетки с кучами хозяйственных сумок, молодые и не очень молодые люди, стилем одежды, прическами и выражением лиц похожие на Василия Петровича. Весь этот разношерстный люд, уравненный на некоторое время своим одинаковым для всех положением пассажиров метро, стоял, стиснутый до такой степени, что напоминал многоголовую гидру с разноцветным туловищем и множеством голов. И только несколько счастливчиков, наслаждавшихся относительным комфортом сидячих мест, представляли собой исключение из общего правила.
"Все как на работе", - с горечью подумал Василий Петрович, - "Одним - отдельный кабинет и личная машина, другим - сидеть на головах друг у друга и задыхаться в метро". Он прикрыл глаза и представил себе, как хорошо было бы, если все пассажиры в вагоне вдруг куда-нибудь исчезли. "Эх, красота. Никто не толкает в спину, никто не ругается, никто не дышит перегаром в шею. Нет сумок с острыми углами, нет каблуков, нет пустых пивных бутылок под ногами. Все сиденья свободны. Хочешь - стоишь, хочешь - сидишь".
Картина, открывшаяся перед его внутренним взором, была настолько же притягательной, насколько и невыполнимой. И тут Василий Петрович вспомнил, как очень давно он слышал на лекциях по гражданской обороне о коварном плоде гонки вооружения - нейтронной бомбе, уничтожающей все живое, не причиняя при этом никакого ущерба имуществу. "Вот бы сюда такую бомбу", - подумал он, и на губах сама собой заиграла мечтательная улыбка.
Вдруг, на какой-то жуткий и неестественно яркий миг, ему представилось, что пока поезд, стуча колесами и регулярно встряхивая пассажиров вправо и влево, движется от одной станции к другой, в России, а может даже и на всей Земле, произошла глобальная катастрофа, уничтожившая всех людей, не прикрытых панцирем из толстого слоя почвы. Легкий холодок пробежал по спине Василия Петровича, в его еще не до конца проснувшемся воображении закружились всевозможные варианты, почему-то окрашенные в строгие официальные тона. "А что если произошло столкновение с крупным небесным телом, породившее огромные океанские волны, нанесшие огромный урон поверхности суши, приведшие к многочисленным жертвам и разрушениям. Или наши доблестные военнослужащие, постоянно пребывающие в голодающем состоянии и негативной моральной обстановке, произвели нажатие красной кнопки, что вызвало со стороны гнусной американской военщины адекватную реакцию, выразившуюся в атомной бомбардировке крупнейших советских, то есть российских промышленных центров".
Василий Петрович представил как после станции "Коломенская" состав выезжает на поверхность, резко останавливается перед разрушенным мостом, и в окна становятся видны дымящиеся развалины на месте домов, обугленная широкая канава на месте выкипевшей реки, сгоревшие деревья, жалкими огарками торчащие над почерневшей землей. Безрадостную картину озаряет лишь тусклый багровый свет солнца, еле-еле пробивающийся через облака горячего черного пепла.
Естественно, вспыхивает паника, но Василий Петрович с тихим скромным достоинством останавливает народное волнение, организовывает массы трудящихся и наводит всеобщий порядок, после чего начинается постепенное восстановление разрушенной цивилизации. Конечно, сначала будет нелегко, но с таким организаторским талантом, как у Василия Петровича, все трудности будут преодолены в кратчайшие сроки. А таланта и опыта ему не занимать. То, что он прозябает всю жизнь на весьма и весьма скромных должностях, связано исключительно с начальством, заедающим на корню все инициативы, и коллегами, так и норовящими подставить подножку в самый неподходящий момент. А теперь не будет начальства, да и количество коллег изрядно уменьшится.
Василий Петрович обвел теснящихся вокруг пассажиров взором, исполненным высочайшего превосходства. Не понимают бедняги, что в данный момент времени с ними на одном транспортном средстве находится человек, способный возглавить Всемирное Восстановление Человеческой Цивилизации (ВВЧЦ). "Нет, как-то не красиво звучит, трудно будет будущим историкам и учащимся. Хотя, с другой стороны, КПСС звучит не лучше. А ведь сколько тостов было в ее честь произнесено в старые добрые времена. И ведь не сбивались. Даже несмотря на то, что с закуской было гораздо хуже, чем сейчас". И память его унеслась в те далекие светлые времена, когда жизнь была проста и понятна, сам он был моложе и крепче, и все проблемы и трудности казались легко преодолимыми.
В сладком меде воспоминаний, впрочем, затесалась и своя ложка дегтя, причем немалая, больше похожая на половник. Ему никак не давало покоя то обстоятельство, что всю жизнь, с самого детства, он всегда оставался на последних ролях, а кто-нибудь другой оказывался первым, и отхватывал то, что должно было по праву принадлежать Василию Петровичу.
"Всегда, всегда, так было. Эх, если бы действительно бомба. Я бы развернулся. Никто бы не мешал, никакие советчики, критики, сплетники. Хотя... А ведь и здесь, в вагоне, наверняка есть такие гады!", - с ужасом подумал Василий Петрович. "Вон тот здоровый, с каменной мордой, вон как глазенками водит, тоже в Великие Восстановители метит. А что, сила есть - ума не надо. Впрочем, сила в таком деле не помощник. Опыт нужен. А у меня-то опыта хоть ложкой ешь, и если не продвинулся особо, то все из-за происков. Нет, этот молодчик мне не противник. Вот тот, что справа от него, другое дело. Темный костюмчик, новенький дипломат, аккуратная прическа - волосок к волоску. Вылитый Дмитрий Алексеевич в молодости, небось такая же гадюка подколодная. Эх, Дима, Дима. Подвел ты меня, подкузьмил, подсуропил. Обошел на повороте, вырвался вперед и сел в мое кресло. Мое, понимаешь, мое. Я к нему пять лет шел, сколько ради него претерпел, сколько унижался, сколько доказывал всем, что Николай Кузьмич ни на что не годится. Поверили, сняли на повышение. И тут ты. А меня побоку. Всегда так, всегда". Василий Петрович тяжело задышал, давняя обида комом подступила к горлу и, казалось, душила его. Немного поуспокоившись, он продолжил вычислять скрытых врагов, способных воспрепятствовать его планам.
"Вон тот, в джинсовом костюме, бородка клинышком, на Троцкого смахивает. Интеллигент, небось? Такие, как он, всю страну развалили. А вон тот молодой пацан- развалился на сиденье, наушники одел, кто знает, что у него на уме".
Василий Петрович оглядывал толпу со все возрастающим ужасом, в каждом человеке он видел врага, несчастному казалось, что он попал в зверинец, в самый центр клетки с волками. На лбу его выступила испарина, ладони судорожно сжались на поручне. "Съедят, всенепременно съедят. Точно как у нас на работе. Кругом одни звери. Даже лучший друг так и норовит тебе в горло впиться, как я Нине вчера говорил". От неожиданно всплывшей мысли о жене на секунду перехватило сердце. "Ведь она же там наверху, а если бомба? Кошмар". Мысль о катастрофе, вначале казавшаяся такой привлекательной, внезапно обернулась другой стороной. "Потерять Нину. Да ведь она золотая женщина. В ее честь надо памятники ставить. Точно" Василий Петрович чуть не ахнул, но вовремя сдержался. "Памятник, нет, мемориал. Гигантский мемориал на Красной площади. Нет, на Красной площади - это слишком. На площади будет памятник Великому Восстановителю, то есть мне. А Нине мы поставим памятник рядом, меньших размеров, конечно же".
И вот уже, заслоняя проносящиеся за грязным вагонным окном серые бетонные стены, увитые толстыми кабелями, поплыли картины: огромная толпа, объединившая всех выживших после Великой Катастрофы, собирается вокруг величественного монумента и в единодушном порыве склоняет голову. На трибуну перед памятником выходит сам Василий Петрович, нет, не Василий Петрович, а Гениальный Реконструктор, и милостиво ждет, пока стихнут аплодисменты. Затем начинается скорбная речь. "Любящая жена и мать...Прекрасно зарекомендовавшая себя... Проявлявшая неистощимую доброту и искреннюю сердечность... Активная общественница... Стоявшая на страже интересов семьи как ячейки общества... Неустанно боровшаяся за мир во всем мире... Безвременно покинувшая нас... Жертва злобной империалистической военщины и их подлых наймитов, так называемых демократов... Ее жизнь оборвалась на взлете... Погибшая на боевом посту... До конца оставалась верна долгу...". Основные контуры выступления автоматически прорисовались в голове, недаром ведь Василий Петрович прославился в Министерстве как один из лучших составителей торжественных речей, поздравительных писем и некрологов.
"Нет. Как-то слишком официально получается. Надо добавить личного отношения и главное - побольше патетики. Как в той речи, что я написал для заместителя министра, когда хоронили какую-то шишку из Минфина. Говорят, в толпе плакали, когда он выступал". Василий Петрович задумался: "Надо что-нибудь возвышенное. Могильный камень разлучил нас навеки, но память о тебе живет в моем сердце... Когда ты ушла, то для меня померкло солнце, перестали петь птицы... Твой образ навсегда запечатлен в моей памяти... Твоя смерть вырвала кровоточащий кусок моего сердца и никогда, никогда больше любовь не сможет поселиться в нем..." Василий Петрович расчувствовался, слезы подступили к глазам, и он даже слегка всхлипнул.
"А почему это никогда?", - озарила его внезапная мысль. "Я ведь буду холостой, да и вообще... Должен же кто-то быть рядом с Основоположником в его Миссии". Взгляд Василия Петровича уже не с тревогой, а с интересом пробежал по окружающим, особенно выделяя в толпе представительниц прекрасного пола. "Вон студентка как над тетрадкой дрожит. Экзамен, видать, у бедняжки. А сама очень даже ничего. И фигурка и лицо. Или вон эта, в мини-юбку одета". Василий Петрович и сам не заметил, как начал думать стихами.
"Да, нелегко выбрать. Спутница должна быть умной, но скромной, хозяйственной, исполнительной. И при этом красивой или хотя бы симпатичной". Василий Петрович глубоко задумался над тем, а существует ли вообще на свете такая женщина, и тут ему в голову пришло соображение, поистине гениальное и как все гениальное очень простое. "А зачем выбирать? Надо просто официально объявить многоженство". Василий Петрович огляделся вокруг с видом глубокого превосходства, пораженный лучезарными горизонтами, что открывались перед ним.
Поезд начал тормозить и вскоре вылетел на "Коломенскую". Здесь, к огромной радости Василия Петровича, вышли столь неприятные ему молодой карьерист и интеллигент, а вместо них вошли еще три потенциальные претендентки на руку и сердце Великого Восстановителя.
Поезд мягко тронулся с места, постепенно набирая скорость, а Василий Петрович, закрыв глаза, представлял дивный новый мир, созданный под его чутким руководством. Он издаст мудрые законы, назначит честных и справедливых помощников, запретит войны и революции, обеспечит всех пищей, одеждой и жильем, будет строить концертные залы, музеи и школы, искоренит преступность, поддержит науку, улучшит экологию, уничтожит нищету и болезни...
Тем временем вагон выехал из темного тоннеля на мост и Василий Петрович нехотя открыл глаза. Восходящее солнце ласково освещало высокие дома, дробясь и отражаясь в десятках окон, редкие кучерявые облачка терялись на синем покрове неба; широкая река, покрытая легкой рябью, лениво струилась меж серых бетонных плит куда-то за горизонт, и зеленая листва плавно колыхалась под ласковым ветерком.
"Эх", - вздохнул Василий Петрович, угрюмо взирая на расстилающийся перед ним пейзаж, - "все-таки нет в жизни счастья".