Из кабинета заведующего Макарова отправили в палату номер шесть. Суриханов никогда не утруждался чтением Антон Павловича, но где-то слышал, может быть, ещё в школе это название и по литературному образцу воссоздал у себя в отделении палату, при чём для самых отвратительных субъектов. Когда Игорь переступил порог больничной камеры, его друг Сталас уже лежал на вязках рядом с окном. Солнечный свет безбожно бил в глаза, но ни закрыть окно занавесью - её просто не было, ни рукой Максимка не мог. Это была дополнительная выдумка санитаров, гораздых на подобные вещи. Игорь сразу заметил это и с ходу попытался исправить положение. Для этого он решился взять свою подушку и положив её на подоконник, заслонить друга. Развязывать его он не пытался, это было бы бесполезно и только ухудшило положение Максима, Макаров сразу понял хитрый замысел подлого начмеда. Пока он производил эти нехитрые манипуляции, его осматривали старожилы. Это были наркоман Серёжа, детоубийца Уткин, педофил Швец, опущенный Ванька и двое отверженных - "Сохатый" и "Зомби", впрочем, последних новоприбывшие волновали меньше всего. Наконец, молчание нарушил самый коммуникабельный и активный, то бишь, наркоман Сергей. Он давно уже обжился в палате, хотя прибыл в неё позже остальных.
-Чё, друг, сдался? - весело спросил он Макарова, пока тот колдовал с подушкой. На Сергее были надеты сине-серые спортивные штаны, старые, порядком изгаженные кроссовки "Addidas" и белая потёртая майка с портретом президента и надписью "Всё путём".
-Извини, не понял, - отозвался с недоумением Игорь, пристраивая получше подушку, которая всё время падала на лицо любовника. - Как понять "сдался"?
-Не понял он! - возмутился наркоман, рассматривая свои многострадальные вены через призму действительности. - Ну, ты дуб, блин! Раскололся? Вены показал?
-А-а-а..., - потянул Игорь, он сейчас мало соображал, что происходит, слишком богат был на всевозможные события день. - Нет, не показал. Я вообще не по этой причине здесь.
И тут все услышали трубный голос Ваньки, за время проведённое в клинике, голос его огрубел, стал твёрдым, как камень, прочным, но очень редким. Ваньке просто не о чём было поговорить, да и не с кем, - в армии, да? В армии...? - забасил он.
-Что в "армии"? - Макаров не понял толком, при чём здесь армия, но ему и не дали подумать, в действие вступил ещё один участник.
За время пребывания в дурке Швец освоился, можно сказать, стал своим в доску человеком и уже вёл себя, как и подобает настоящему психу: агрессивно и вызывающе с более слабыми пациентами и тихими, спокойными сотрудниками медперсонала, заискивающе и трусливо с более сильными психами и бешеными сотрудниками, которых было гораздо больше, чем первых. Он уже называл заведующего Суриханова "дядечка дорогой" и фамильярно похлопывал его по плечу. Он уже пытался склонять некоторых моложавых пациентов к актам мужеложства, правда, без видимых успехов. В числе последних был и Ванька, за которого вступился Уткин, в результате чего в палате произошло серьёзное столкновение. В тот день Швец и Уткин сцепились в борьбе за правду. Они симметрично душили друг друга. Вначале в стойке, затем Уткину, который когда-то был отличник боевой подготовки, удалось повалить Эдуарда Викторовича на пол, при падении тот здорово задел виском металлические перекладины больничной кушетки, а при приземлении расшиб лоб. Но этого было мало и несчастного ловеласа, чекист, что есть мочи, несколько раз приласкал головой об пол. И хотя Швец продолжал вести себя в палате нахально и вызывающе, но с тех пор перестал домогаться молодого человека. Тем более в других точках отделения он мог проявить себя во всей красе. Как-то раз отнял у больного тарелку с макаронами при переходе оного из столовой в палату. Швецу это понравилось, и он стал регулярно отнимать и съедать наиболее вкусные пайки у слабых пациентов. Персонал, конечно, видел нарушение женевской конвенции, но предпочитал не вмешиваться - вечное правило психиатрических клиник: "не мешай больным выпускать пар на больных, иначе они будут делать это на тебе!" Иногда пайки отнимали у самого Швеца более озлобленные и сильные психи, в общем и целом это был интересный, кипучий, полный экстремальных приключений мир.
-Да-а, - покачал головой Эдуард Викторович. - Порядка в армии сейчас нет ни пизды! Вот, был милый мальчик - Ванька, - он указал рукой на забившегося под одеяло Гаева, натянувшего его по самые уши, но, оставившего глаза на воле, чтобы наблюдать за происходящим в палате. Швец продолжал. - Домашний такой весь. За мамкой бегал, за юбку держался. А потом, Ванька-то в армию попал! Нельзя, нельзя! - причитал Швец, расхаживая по палате Наполеоном.
-Что нельзя-то?! - Макаров не любил, когда люди не договаривали начатой мысли, он просто не знал этой особенности подачи разговора Эдуарда Викторовича - растянуть предложение на максимально больший отрезок времени.
Швец распевно, на сколько только позволяли его вокальные таланты, ответил, - потому что нельзя быть на свете краси-ивым таким! - Швец погладил свою больничную робу, пижамного фасона, с красными полосками вдоль тела, у Уткина и Ваньки была такая же, но гораздо более выцветшая за давностью времени. - Что-что? Ваньку взвод поимел, не считая двух лейтенантов и прапорщика с сомнительным венерологическим статусом. Опустили парня, - сочувственно вздохнул Эдик, трудно было поверить, что этот человек за глыбой ледяного сердца, может кому-то сочувствовать, но чрез мгновение становилось понятно, чему именно он сочувствует. - Эх, ва, жаль меня там не было, вот порезвился бы! До чего мальчиков люблю, аж жуть! - и тут же пояснил, - ну, такой я старый пидорас, расстрелять меня надо! Друзья, у меня классная идея - давайте сбежим: когда Анка придёт, трахнем её коллективно, - видно было, что мысли у Эдуарда Викторовича кружатся в голове и мелькают, как болиды в земной атмосфере.
-А при чём тут сбежим? - недовольно прервал туманную речь самопровозглашённого пахана палаты наркоман, претендовавший на роль, по крайней мере, положенца.
-Ну, вот вначале трахнем, а потом сбежим, - не унимался Швец, фантазия заполняла его шальную голову, кроме того, приближался вечер - период наиболее активной жизнедеятельности педофила. Около полуночи он успокаивался, а ночью начинал опять бузить.
-Ты уже трахнул одного, - окрысился Сергей, он недолюбливал Швеца и было за что, - тебе мало, гадёнышь? Я давно за тобой слежу, - наркоман, действительно следил за Эдуардом Викторовичем с тех пор, как однажды, когда он пребывал в сладкой полудремоте, последний стал нежно ласкать его хозяйское добро. Поначалу Сережа не сразу проснулся, какое-то время ему всё мерещилось, что это его подружка теребит, но через секунды времени к нему пришло озарение и горькое разочарование - он вспомнил, где находится, а заодно он схватил руку Викторовича и стал так болезненно выкручивать пальцы, что тот разорался на всё отделение. Никто не пришёл на помощь Швецу, но крик сработал и наркоман выпустил добычу, пообещав в следующий раз вырвать блудливые пальчики с корнем.
-Да, молчи ты, наркоман говённый, блоха спидозная! - отшил Эдичка Сергея, сегодня Швец уже успел отнять и съесть целых две пайки с ромовой бабкой, политых каким-то желеобразным веществом не то сладким, не то солёным на вкус и поэтому чувствовал себя, как великий завоеватель Цезарь в Галлии, перед которым открываются все двери и преклоняются все живые.
Первая бабка была отнята у Сохатого. Швец провернул недурную операцию, пока тот с изумлением рассматривал диковинное мучное изделие. С обращением "Дай-ка я посмотрю" Швец бесцеремонно вырвал пайку из рук ошалевшего отверженного больного и моментально стал заглатывать её, даже не думая пережёвывать. На всё это Сохатый только послал педофила подальше. Вообще из всего богатого лексикона бывшего учителя русского языка и литературы, тёзки Толстого Льва Николаевича Бубнова, обитатели спецпалаты слышали только: "Пошёл на хуй!" и "А пососать не хочешь?!" Эти незамысловатые выражения служили ему безотказно и верно в трущобах психиатрической клиники. Когда, например, к нему подходили санитары, чтобы отправить в ванную на подмыву, он первым делом спрашивал, не желают ли они сделать ему минет, потом слал подальше, потом его тащили за шиворот. Его поступление в нынешнем состоянии в психушку было покрыто таинственным мраком и оставалось секретом за семью замками. Одни говорили, что престарелый учитель русского как-то прочитал в новом учебнике для начальной школы, что жи-ши пишется теперь через "Ы" и не в состоянии принять нового правила помешался рассудком, другие - что, взяв однажды хрестоматию литературы, в биографии великого русского писателя и поэта, он прочёл, что тот на самом деле является афроамериканцем и что события, описываемые в "Капитанской дочке", происходили на самом деле в период гражданской войны Североамериканских Соединённых Штатов. Так ли это - оставалось загадкой. Тем не менее, не смотря на общий вид, Лев Николаевич носил пижаму, как все больные и больничные тапочки на три размера больше и истоптанной подошвой, отчего пальцы выглядывали в просвет, а волосы его были белы и растрёпаны в стороны, как у великого математика Альберта Эйнштейна. И не смотря на грозные выкрики, Бубнов был добрейшим обитателем палаты и кроме дурного запаха в штанах, когда ходил по большому, никому не доставлял беспокойства.
Другой ромовой бабкой была пайка одного ботаника из палаты военкоматчиков. Щупленький, маленький, в очках, имел большой минус. Минус двадцать. Поэтому очки были с тяжёлой оптикой. Шпарил в математике и, особенно, в информатике, как гений, но постоять за себя не мог совершенно. В школе все пользовались этим даром, Слава всем делал домашние задания, решал контрольные и самостоятельные и за всё в благодарность получал только пинки и подзатыльники. Неудивительно, что подлый педофил повадился отнимать самое вкусное у беззащитного очкарика. Как-то раз за этим делом Швеца застукал Сергей, конечно, не от жалости к затюканному юноше и не из стремления к социальной справедливости, а скорее из личной ненависти к педофилу, он велел вернуть только что отнятое. Швец, боясь потерять авторитет, наотрез отказался. Тогда наркоман погнался за несговорчивым грабителем, настиг его, ударил ебальником об каменный подоконник, разбив в кровь лицо, и благородным Робин Гудом возвратил похищенный апельсин.
Что касается пребывания Славы в палате от военкомата, то он мог бы выехать и на зрении, но отец у подростка был человек предусмотрительный, запасливый. Он решил, что лучше иметь два повода откосить от службы Родине, чем ни одного. Поэтому сразу после лёжки в офтальмологическом отделении, Слава был направлен в дурку. Для этого повод тоже был, замкнутый, страдающий аутизмом с первого класса паренёк, имел все шансы быть признанным на счёт нездоровой психики.
-А то я тебя самого трахну, прямо в рот отоварю! Враг народа! - заключил Швец и победоносно посмотрел на Сергея.
-Вот именно! Именно! - раздался с другой больничной вагонки до боли знакомый крик борца с всемирным злом и мировым сионистским заговором. Это был крик товарища Уткина.
Из всех наиболее разумных заключённых шестой палаты Уткин считал себя старожилом. Сохатый, Зомби и Ванька - не в счёт: Гаеву было ещё далеко, чтобы прийти в себя, а Сохатый и, особенно, Зомби вообще никогда не могли на это надеяться. С момента его поступления в апреле 2006 года, всё отделение было взбудоражено. Поначалу заведующий и остальной медперсонал, как это бывает, не придал должного значения проистекающим событиям и отреагировал на них много позже, когда пришлось затратить много сил на подавление восстания умалишённых... Впрочем, всё по порядку. Уткин, сразу по поступлении был допрошен Сурихановым. Потекли обычные для сего учреждения потоки размышлений на тему заговора, мирового террора, финансовых спекуляций... Суриханов, который за свою жизнь достаточно наслушался о попытках порабощения земли инопланетными гуманоидами, о подпольных, подземных жителях, которые вот-вот собираются выйти на поверхность, чтобы начать кровопролитную войну за земные ресурсы с людьми и о вампирах, сосущих кровь христианских младенцев, что, отнёся к Уткину, как к рядовому сумасшедшему. Было назначено плановое лечение, положенное в таких случаях. Ничто не предвещало бури. Тем не менее.
Оказавшись в палате, Уткин первым делом проверил на благонадёжность её обитателей и когда выяснилось, что они не представляют никакого интереса в плане разведразработок, принялся вербовать людей из соседних палат. Цель его была создать широкую агентурную сеть для борьбы с диверсантами и иностранными шпионами. Среди прочих значились: заведующий отделением Суриханов ("несомненно, он завербован спецслужбами"), главный врач Сысойский и его заместитель по лечебной части Уздня ("агенты мирового сионизма"), Бубур ("передаёт ежедневно секретную информацию врагам Родины"), Рыгалова, другие сёстры и санитарки ("мелкие сошки, но важные в общей цепи вражеской резидентуры"). Медсёстры и наиболее уважаемая из них Рыгалова не раз информировали Мухтара Насимовича, что Уткин суетиться, мельтешит в палатах и произносит, какие-то революционные, крамольные речи, призывает всех крепиться и быть готовыми - к чему неизвестно. Смысл беспокойств был такой, мол, а не стоит ли принять предупредительные меры воздействия, не уколоть ли заговорщика гебефренином, чтоб полежал, потрясся в судорогах денька два-три, так, для профилактики... Но Суриханов проявил здесь какое-то непосредственное детское тупоумие. Для Уткина был дан зелёный свет. Он, действительно, ходил по палатам, назначал самых разумных, как ему казалось на должности начальников палат со всеми вытекающими обязанностями и правами.
В то пасмурное майское утро, больные поднялись рано, ещё не было и пяти часов утра. Смотровые санитары у палаты круглосуточного наблюдения были быстро и бесшумно сняты прямо во время сна, связаны и полностью деморализованы. Дежурная медсестра как раз занималась любовью с санитаром из соседнего отделения. Он звучно кончал, когда группа вооружённых шприцами с аминазином пациентов вломилась в сестринскую и уколола крестом обоих. Медсестра взвизгнула. В ординаторской заперся в безуспешной попытке не попасть в плен дежурный врач. По мобильному телефону (стационарная связь была предусмотрительно ликвидирована) он полусонным голосом вызвал подмогу из соседних отделений и охранников. Его скрутили буквально на полуслове. Уткин, раздосадованный таким промахом велел вкатить настырному ренегату двойную порцию гебефренина. Обрадованные психи, что могут оказаться в роли своих мучителей, вкололи несчастному тройную дозу и тот впоследствии чуть не дал дуба в реанимации. Когда несколько санитаров и два охранника подоспели к восставшему отделению, им на встречу выбежало уже несколько наиболее агрессивных больных. Завязался оголтелый бой. По началу два санитара, схватившись за жопу, куда получили каждый свою порцию аминазина, выбыли из строя, но затем подоспевшие охранники, вооружённые резиновыми дубинками, умеющие отлично применять их на практике, стали теснить восставших обратно в отделение. И теперь уже сам Уткин с группой единомышленников был вынужден принять осаду в кабинете заведующего. Через пол часа штаб сопротивления был разбит, а больничный "Спартак" и его командиры привязаны к кроватям и обколоты до бессознательного состояния. Когда главврач и начмед пришли в отделение, они оторопели: двери были снесены вместе с косяками, всюду валялось битое стекло, пол был забрызган кровью, постельное бельё, промокшее в крови, распотрошённые подушки - пух кружился в воздухе, побитая посуда, растащенные по всему отделению поддельные медикаменты. Картина восстания была яркой и насыщенной. Тут же в разгромленном кабинете заведующего было проведено экстренное заседание с участием всех участников погрома, в смысле со стороны медперсонала. Было решено: 1.сокрыть факт произошедшего от вышестоящих органов, для чего следовало премировать всех участников в качестве моральной и физической компенсации, в том числе непонятно за какие заслуги главного и начмеда, двойным месячным окладом; 2.провести тщательное расследование случившегося с целью наказать провинившихся усиленным лечением (Бубур была дана команда на выделение необходимых неподдельных лекарств). На этом и порешили. Уткина три месяца обкалывали, так что он пускал слюни и просыпался по мокрому, но потом это дело сошло на нет, тем более главная медсестра перестала выдавать качественную продукцию.
-Кругом и так одни враги народа! - продолжал верещать Владилен Владиленович со своей вагонки. - Куда не плюнь - враги! Мне вчера голос сказал так..., - и вправду в последнее время Уткину стали слышаться какие-то голоса. То ли течение болезни усугубилось, то ли радикальное больничное лечение дало побочный эффект, но голоса преследовали взбалмошный ум. Одни были тихие и прекрасные, они нашёптывали детоубийце о сладком бремени жизни, другие - громкие и звенящие, холодили душу, они явно или косвенно призывали выполнять Уткина их волю. Последний раз такой голос приказал опустить Зомби головой в унитаз, что и было проделано.
Весь в говне, Зомби расхаживал по отделению, распространяя жутко неприятный, зловонный запах, за что его несколько раз приласкали ниже пояса. Зомби был полностью невменяем, это и стало определением его больничной кликухи. Другие больные часто безнаказанно вымещали на нём злобу. Старожилы говорили по этой причине, "что раньше с ним, де, интересней было". Никто не знал точно, когда и в каком состоянии прибыл этот интересный индивидуум. Поговаривали только, что ещё со времён окончания Великой Отечественной. Но это была неправда. Может быть, весь обросший, с многочисленными крошками от обедов и ужинов в бороде, с колтунами в волосах, вечно засаленных, в более грязной пижаме, чем остальные больные, Валерий Павлович Кониев в миру, Зомби в больнице создавал впечатление престарелого больного, на самом же деле ему было всего сорок восемь лет. Бывший военный врач, в горах Афганистана получил серьёзную контузию головы, потерял память, а вместе с ней и разум. Был списан из рядов армии, как ненужный прохудившийся валенок и отправлен на излечение, пожизненно. Жена и дети отреклись от мужа и отца, как от врага народа. Участь его была предрешена.
-Заткнись, гнида! - перебил Сережа Уткина, которого также открыто, презирал, как и Швеца и всячески старался унизить перед остальными обитателями. - Заколебал уже придурок! Голос сказал! Враги! У тебя везде одни враги, параноик чёртов..., - Сергей задумался на мгновение. - Ширнись - и все враги друзьями станут!
-"Ширнись" - "ширнись"! - неодобрительно покачал головой Владилен, ему не было повода соглашаться с наркоманом. В отличие от Эдуарда, Владиленович мог постоять за себя и однажды, когда он достал наркомана своими нравоучениями, последний попытался заткнуть хуеву моралисту пасть, но, приземлившись на копчик в следующий момент, счёл это занятие небезопасным и успокоился. А Уткин продолжал. - Я ширнусь, ну чем вы там колетесь, наркоманы вонючие, а мне черножопый этот вот, морда азиатская... гепатитом С специально заразит! Тогда я уж подохну за зря, - сокрушённо покачал он головой и тут же с достоинством заметил, - тоже мне умник нашёлся!
-Ладно, ладно, сволочь чекистская! - отмахнулся Сережа. - Шнурки подвяжи. Друг, давай, что ль знакомиться, - обратился он весело к Игорю и ударил себя в грудь, - я - Серега. Не-не, я не псих, - интенсивно закачал он головой, желая отмести любое сомнение на свой счёт, - ты не думай. Я просто весело жить люблю, а мне цыгане грязный герыч подсунули, ну, я и переборщил, крышак чуток съехал. Кстати, - он сморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить, что-то очень важное, сосредоточиться, - этот шизик, - он указал в сторону Уткина, но как-то неоднозначно, - прав на счёт черножопых и цыган - суки они!
-Меня - Игорь, - отозвался Макаров на наркоманью доброжелательность, почему-то этот молодой человек вызывал в нём наибольшее доверие, хотя доверять в подобных местах было делом абстрактным, - а моего товарища - Максим. Игорь подошёл к другу и посмотрел ему в глаза, ему стало очень жаль любимого. Ему хотелось обнять его, поцеловать в губы, сказать, что всё хорошо и непременно скоро кончится. А главное ему очень хотелось развязать друга, но сделать он этого не мог.
-Ну, дружок, понял, куда мы попали? - нежно, бархатистым голосом обратился он к другу.
-Да, - утвердительно кивнул Сталас и так же твёрдо ответил, - но где наша не пропадала. Переживём, - его убедительность и то, как он в это верил, успокаивала даже Макарова, хотя он понимал, что так просто от подонков в белых халатах не отделаешься.
-Макс, - Игорь, не выдержав, погладил любимого по голове, это единственный жест, который он позволил себе в палате до сих пор, - я тебя очень прошу, как друг, не буйствуй, иначе они заколют до смерти, они могут, - столько в его словах было заботы, столько горечи за бедствия, которые он причинил и себе и другу. - Я этого не хочу. Ты успокоишься?
Сталас внимал каждому слову друга, одни эти слова делали его сильнее, он готов был продолжать бороться за любимого и за всю страну, за весь народ до смерти, - хорошо, я попробую, - согласился он, но тут же заметил, - суки!
-Прав! - заорал, оглушено Уткин на всю палату и часть отделения. Это давало ему почву ещё раз порасуждать на излюбленную тему. - Конечно, прав! Суки они! Все суки! Кругом одни суки! И хуже всего то, что никого не сажают, никого не расстреливают! - продолжал он убеждать душевнобольных, постоянно вертя головой во все стороны, важно причмокивая, моргая глазами невпопад и суетливо скомкивая края дранного больничного одеяла своими ползучими пальцами. - Конечно! Кого сажать?! Кого к стенке ставить?! Все денег понахапали, понаворовали, взяток надавали, милицию купили. Кого тут сажать?! Даже врачи, - Уткин изобразил полное презрение ко всей медицинской отрасли, глаза его при этом, клянусь Вам, светили в палате не смотря на яркий солнечный свет из окна, светили, конечно, злобой и лютой ненавистью, - и те берут! Пусть не деньгами, но берут! Берут!
-А ты что, врачам взятки, что ли давал? - встрял в разговор Швец, эти двое особенно ненавидели друг друга. - Ты чё опять завёлся?
-Я не давал, - утвердительно и категорично опроверг свою причастность к коррупции в России Уткин и тут же добавил, - деньгами не давал! Но тут один военкоматчик лежит, вон в соседней палате, - протянул Владилен Владиленович, как бы по секрету и полушёпотом, - так ему психопатолог, тьфу! Патапсихолог здешний знаешь, что сказал? - Уткин прищурил свой орлиный взор.
-Ну, и что? - вопросил Швец, собрав весь сарказм, на который только был способен.
-То! - огрызнулся обиженно Уткин. - Он ему предложил, вступи, мол, со мной в половую связь, я тебя от армии отмажу! Врач "называется"! - Уткин, бросив огорчительный взгляд на палату, поудобнее улёгся на кровати, исподлобья победоносно поглядывая на своего главного соперника.
-Ну, и что? Поимел? Отмазал? - с нескрываемой завистью впялился в Уткина Швец. На какой-то период здешний патапсихолог стал заклятым врагом педофила.
-Как видишь! - неохотно и лениво указал Владилен на противоположную стенку. - Лежит себе, очко зализывает.
-О-о-о! - возопил возбуждённый Швец, хватаясь за голову руками, сейчас он был совершенный Отелло - только б на подмостки, - волчара позорная, почему я не патапсихолог?!
-А кто ты? Кто? - маленькие глазки Уткина с ехидством выглядывали из-под мощного лба и сверлили педофила насквозь.
-Не твоё собачье дело, - Эдуард понял, на что намекает Уткин и грубо осёк его. - Истребитель сортирный!
-Почему истребитель? Почему сортирный? - конечно, больные, народ себе на уме, думал Макаров, но он потерял нить перебранки и пытался наверстать упущенное.
-Да очень просто! - поспешил утолить его живейший интерес Швец. - Этот маньяк, - он почему-то левой рукой указал на Уткина жестом древнеримского военачальника, задрав кверху подбородок и прикусив символично нижнюю губу, - пацана малолетнего прикончил. Замочил, прям в общественном сортире на вокзале. Шнурком задавил! Лучше б трахнул, как следует - и пацану урок, и сам кайф словил бы!
-На себя посмотри, - сурово окрысился Владилен, щёлкая пальцами в такт, - одни разговоры о сексе. А сам кого трахнул, хоть кого трахнул?
-Молчи, несчастный! - с невообразимой болью в голосе, из самой глубины души изрёк Швец, видно было, что Уткин задел его за живое, за самую болёзную рану, всё равно, что соли подсыпал на свежий рубец. - Тебя вот положили, сволочь, лечат, как с человеком, а была б моя воля - я б мораторий на смертную казнь долой и тебя, козла, на опыты! Вместо лабораторных мышей.
-А за что он пацана? Шнурком? - Игорь со страхом и неприязнью посмотрел на детоубийцу. В одном он был согласен с Эдуардом Викторовичем - Уткина следовало бы поставить к стенке, а не тратить казённые средства на его лжелечение.
-А хуй его знает! - безмятежно ответил педофил, он в свою очередь опасался, что соперник поведает и его историю вновь прибывшим.
-А вот и не хуй, это был иностранный диверсант, террорист, террорист, вашу мать! - снова завёлся Уткин.
-А если не секрет, - обратился Макаров к Швецу, - вы-то, зачем здесь?
Этого вопроса Швец ждал и боялся, но отвертеться было невозможно. Он собрал весь артистизм, данный ему Богом и принялся за рассказ: это когда, опускают неприятные для себя моменты и, наоборот, разукрашивают в светлые тона возвеличивающие.
-Ну, любил я одного парня молодого, - начал Швец издалека.
-А ну быстро заткнись, падло! А то я тебе сейчас пасть порву! - Швец грозно повернулся в сторону Владилена, он понял, что ему не дадут рассказать историю, как ему бы того хотелось. Слишком многие знали правду. Немного успокоившись, Швец продолжил, - так вот, любил я его, но, увы, - Эдуард пытался вызвать сострадание, но вызвать его уже не мог ни у кого, - любовь моя была неразделённая. Тогда я парню предложил два блока жевательных резинок, бубыль гум по научному, и он согласился. Какая, однако, молодёжь продажная пошла! - сокрушался Эдуард Викторович, давя слезу. - Значит, привёл я его домой. В смысле к себе. Да его отец, сука, - выругался Швец, даже не предполагая, что десантник, проломивший ему кочан, вовсе не являлся отцом ребёнка, по отношению к которому он собирался совершить дерзкий акт мужеложства, - проследил! Только я парнишку раздевать начал, а папаша его в дверь вламывается, с петель её, выродок буквально сносит, - возмущению Швеца нарушением частной собственности не было предела, а главное его уверенности в своей правоте, - глаза такие бешенные, кровью налиты, в руках монтировка, сами руки дрожат. Он мне, гад, этой монтировкой - бляц по роже! А что потом было, я уж и не помню. И такие люди на свободе ходют, ведь, всё по согласию, - Швец продолжал яростно вращать, округлёнными до размера советских пятаков, глазищами.
-По согласию, по согласию, - передразнил заклятого сожителя Уткин, спустив правую ногу с края кровати. В большую дырку носка выглядывал палец с огромным жёлтым, загнувшимся под себя, ногтём, - педофил ебучий!
-Если ты, пиздюк, вафельницу не прикроешь, - зашипел Швец, как самая настоящая, агрессивная и полная, при том, самого смертельного качества, яда кобра, - я тебя ночью подушкой накрою! - И тут же Швец и вся палата переключила внимание на другого пациента, а Викторович, прикрывая нос от омерзения, добавил, - фу, Сохатый опять обосрался в штаны! Кто-нибудь, дёрните санитарку. Фу, как набздел, сволочуга! Мухтарыч, когда этого пидора уберёте, наконец? какая вонь! - вопил он с максимальной громкостью, не жалеючи глотки.
-Конечно, - пояснил наркоман, закрывая нос одеялом, - сегодня на завтрак манную бабку жрали. Фу, сейчас блевать буду!
Игорь видел, что Сохатый доставил немалую неприятность Максиму, поэтому встал и открыл во всю ширь окна, за которыми красовались ржавые решётки для предотвращения побега.
-Слушай, Игорь, - обратился Сергей к Макарову, - а вы за что сюда влетели?
Макаров гордо выпучил грудь, щёки его налились дребезжащим румянцем, он первый раз воспрял духом в этом гадюшнике. - Мы - политические, - выпалил он торжественным, звонким голосом, и продолжал, - мы с другом боремся за права трудящихся!
Это очень заинтересовало Швеца, не скрывая своей любознательности, он встал и присел на койку Игоря, - ето интересно. Кстати, Швец, Эдуард Викторович, в смысле я, - наконец представился и он новеньким, - и от какой же партии? Позвольте осведомиться, - глаза его содержали иронию, но сам он был как будто спокоен.
-Мы члены компартии!!! - воспарил над больными Макаров, произнесено это было таким тоном, как если б он произнёс, что они святые апостолы Павел и Пётр. Однако на Эдуарда Викторовича это не произвело никакого впечатления, напротив, его мрачные очи покрылись мглой, брови поднялись и устремились к переносице, лоб покрылся морщинами, как свежевспаханная крестьянская пашня, а точки из родимых пятнышек напоминали воронов, кружившихся над этим полем. Кончики губ потянулись вниз.
-А-а, троцкисты-утописты-вредители, - привычно оглушено и задиристо закукарекал Швец, - ну, хуй ли вы доёбываетесь до власти?! Вы посмотрите, как президент Россию поднял, из какого дерьма вытащил, лепота! - орал педофил на большевиков. - Как мы жили и как сейчас живём, ведь, это небо и земля! А вы опять хотите народ мутить, хотите опять, чтоб кровь лилась рекой! - Швец энергично жестикулировал куриными лапками, слюни летели во все стороны, попадая в глаза, рот и другие неприкрытые части тела слушателей, как на выступлении Жириновского, отчего приходилось немедленно утираться, мало ли чем болен этот горлопан, какими СПИДами, какими гепатитами?!
-Ну, извините, - немедленно вступил в эту бессмысленную дискуссию с полным психом Макаров, делом чести и долгом перед партией он считал защититься, - позвольте здесь с вами не согласиться, - вежливо, чтоб не обрызгать слюной, отвёл он руку с указательным пальцем из-под своего носа, которую Швец в пламенном порыве так и забыл убрать, - живём мы не лучше, и это не смотря на такие заоблачные цены на углероды.
-О-па-на! - с сожалением и непониманием вмешался Сергей, все разговоры о политике, Родине, народе, ему были, мягко говоря, до лампочки, а по народному - срать он не хотел на всё это! Это был сущий идейный пофигист и эгоист до безобразия. - Опять на политику пробило, лучше б вообще не спрашивал. Сейчас тут, в натуре, ток-шоу начнётся - "К барьеру!", о, блядь! Мухтара Соловьёвым возьмём.
Неизвестно продолжили б пациенты политическую тему, но тут в палату, как вурдалаки, проникли, словно проплыли по воздуху, трое санитаров и Рыгалова. Два санитара с презрением схватили Сохатого за ноги и резко сдёрнули, так что он уёбся головой об пол. Должно быть, искры посыпались из его мутных десниц.
-Сохатый, сука, блядь, - пригрозил санитар, нисколько не стесняясь остальных пациентов, - ещё раз в мою смену нагадишь - кончу! Учись держать в себе! - и уже обращаясь к своему напарнику, брезгливо затыкающему руль, добавил, - потащили его в душевую, говноеда вшивого!
Рыгалова же вместе с третьим санитаром, тихим и обидчивым, про то выведали больные, сопровождая свои действия ненормативной лексикой, стали беспощадно обкалывать Сталаса. Он сопротивлялся, но от этого их действия становились только злее, Анна Ильинична даже позволила себе ударить больного по лицу ладонью, да так звонко, что в палате звякнуло.
-А что вы ему колете? - с испугом спросил Игорь, их непозволительные, презирающие всякую медицинскую этику и деонтологию, действия, ужасно взволновали его душу.
-А тебя не ебёт, что мы ему вкалываем? - огрызнулась Анна Ильинична, сбрасывая использованный шприц в лоток. - Будешь орать и тебе вколем! - назидательно добавила она перед уходом.
-Ну, всё! - захохотал Сережа, хватаясь за живот, как японский покемон. - Сейчас закумарят чувака до смерти!
-Вот! Я же говорил! Кругом одни чмошники! - торжественно заявил Уткин. - Человеку гебефренин вкололи, а ему смешно! "Ха-ха, ха-ха"! Козёл!
-Слушай ты, жопа! - разозлился наркоман, собирая, ослабленные от чрезмерного плена увеселительными средствами, пальцы в кулак, однако, не собираясь их применять на практике. - Базар фильтруй! Ты чё сейчас сказал? Ты кого сейчас козлом назвал. Да я тебе..., - он потянул растопыренные веером, как у нового русского, пальцы в сторону Уткина, - задавлю!
-А что такое гебефренин? - обратился Игорь к Эдуарду Викторовичу, тот рассматривал какую-то болячку у себя на запястье, нюхал её, лизал на предмет выявления вкусовых качеств, пробовал на ощупь её консистенцию.
-Наверное, рак, - с ходу поставил он себе диагноз, - а хер его знает! Не знаю, что это такое, но после него, ой, как херово делается! На себе испытал..., - утвердительно качнул он головой и продолжил диагностику своего смертельного заболевания.
Разговор вдруг прервался диким воплем Сталаса, за которым последовали дикие, конвульсивные, хаотичные движения конечностями и туловищем в целом, слюнотечение и бесполезная попытка что-то сказать.
Макаров сорвался с места и выбежал в коридор, заорав на всё отделение, не мало испугав тем самым больных, - сволочи! Твари! Фашисты!! Чёрт с вами! Скажите своему сатрапу - я напишу пьесу!