Едва ли ни каждую осень корабли Черноморского флота на какое-то время покидали бухты Севастополя. Традиционным это было, крайне необходимым ли это считали флотоводцы: когда корабли в море и на борту у каждого весь его экипаж. Учения, тренировки при этом более эффективные, отчетливее проявляется боевая готовность каждого корабля и должно быть еще для чего-то эти походы считались необходимыми. Должно быть они соответствовали названию "штурманские" даже и когда на кораблях появились локаторы.
Когда не только специалист штурман - каждый допущенный к несению ходовой вахты корабельный офицер легко "брал точку" (место нахождения корабля в данную минуту, не вникая в заумь таблиц и сложных рассчетов).
Чаще всего походы проходили от Севастополя на близкие от Одессы рейды. В не очень большом удалении от берегов.
В прибрежных преимущественно водах проходил и штурманский поход по маршруту Севастополь - внешний рейд Батуми. Оттуда примерно той же дорогой от берегов Северного Кавказа к полуострову Крым.
К походу готовились все корабли нашей бригады крейсеров. Но вышли только два (на других продолжали "залечивать раны", полученные в войну). При этом легкий крейсер "Керчь" догнал нас при стоянке на рейде Пицунда.
Трофейный, бывший итальянский, максимальный ход у него за тридцать узлов. Мог бы догнать и пристроиться к нам раньше. Но столько на нем было "по-итальянски", что при назначении кого на этот крейсер в элекромеханическую боевую часть, многие приравнивали с сылкой на каторгу.
Несравнимы были, например, наше котельное отделение с оборудованным по-итальянски. Тот же питательные насосы: у нас их два в каждом котельном отделении, а на "Керчи" - один.
Всего-то прокладка полетела - надо поставить другую. У нас: переключился на насос-дублер, и меняй. Подача воды в боевой котел не прерывается. А на "Керчи" - на сколько-то часов котел останавливай - турбины (главная машина) считай на голодном пайке.
На часы и часы забудь не только о скорости в тридцать узлов!
Представь: если такое случится в бою?!
Кто на "Керчи" -- у них своя головная боль. У нас на головном крейсере "Проект шестьдесят восемь КА (проект корректированный)" - своих проблем было, лопатой не разгребешь.
Одна из них - нам устанавливали новейший артиллерийский локатор "Залп".
Крейсер только что прошел (длилось почти год) в Николаеве "гарантийный ремонт" - все, как надо, в устаревшем проекте откорректировали, казалось бы.
Убрали торпедные аппараты (за всю вторую мировую войну случая не было - чтобы где-то чей-нибудь крейсер выходил в торпедную атаку). Смонтировали башенные установки со стомиллимитровыми унивирсальными орудиями (накрыть могут цель, что за двадцать километров - недосягаемую для главного калибра нашего крейсера). Даже переделали форштевень - чтобы "уменьшить брызгообразование".
Отплавали мы свое под красным серпасто- молоткастым флагом - поднят на крейсере военно-морской флаг. Отработаны и успешно сданы задачи, после чего поднят и командирский вымпел, а всем офицерам - ощутимая надбавка к зарплате.
И вдруг - на рейде нам ящиков понавезли и к ним в придачу "ряженого". Какого-то головастого специалиста с научным званием. Но не догадался почему-то никто переодеть его в флотский китель (в звании подполковника в армейской гимнастерке так и жил он у нас больше месяца).
Ему помогали сначала шесть человек электриков и радиометристы из "бэ-че четыре". Потом - десять и- снова шесть. От первого до последнего дня "ряженому" помогал командир отделени дальномерщиков и непосредственно ему подчиненный старшина второй статьи.
Не из легких была работа! У "ряженого" - без выходных и перекуров ненормированный рабочий день. В таком, изматывающим силы и душу, режиме приходилось работать и каждому, к нему "прикомандированному".
У командующего Черноморским флотом (должно быть и в Министерстве, в Москве) было на контроле - как ладится и что мешает поскорее установить "Залп".
Мешали, так нам казалось, то одна, то другая выдумки "ряженого". Сделанное и, кака надо, проверенное позавчера (случалось - и всего-то утром сегодня) бракует он и затевает переделывание, перенастройку.
Все больше неуверенности на крейсере: пойдем ли мы в "Штурманский поход" - не видно конца-края, мол, переделкам, изменениям в конструкции "Залпа", затеваемым неугомонным "ряженым".
Похожим было на праздник в день, когда офицеров пригласили в салон кают-компании на расставание с "ряженым". Как бы от имени присутсвующих и всего экипажа сташий помощник командира крейсера поблагодарил "ряженого" за проделанную работу, что "мы надеемся значительно повысит боеспособность крейсера".
Окажись кто на месте старпома, сказал бы то же самое. Просто не имел бы права таких слов не сказать.
После чего дружеское рукопожатие, от всего сердца пожелания крепкого здоровья и новых творческих успехов. Сразу же и аплодисменты (кое у кого и с "подтекстом" : наконец-то избавились от "ряженного" - в штурманском походе крейсеру быть!
Крейсер - преимущественно артиллерийский корабль. Естественно: все офицеры имеют представление что в бою на море стрельба из орудий крейсера неизбежна.
Немыслимо - чтобы не имел представления об этом "ряженый". А он в своей на прощание речи "сморозл" такое - смех один да и только.
На испытаниях, когда принимали "Залп" на вооружение: при стрельбах, он, мол, давал дистанцию с точностью до девяти- десяти метров. На крейсере у нас, мол, у него наконец получилось - ошибки по прицелу не превысят шести метров.
Не из-за этой несомненно глупости, "ряженый" оставил кают-компанию под аплодисменты (из артиллеристов может и никто и не пытался бить в ладони). ПРИЗОВЫЕ СТРЕЛЬБЫ
После того, как "ряженый" расстался с нашим крейсером, -- через сутки мы вышли море. На сколько-то недель оставили наши швартовые бочки в Северной бухте Севастополя.
Но не сразу наш крейсер пристроился в кильватер линкору "Севастополь". Этому предшествовали стрельбы из орудий нашего главного калибра.
Мы знали (из авторитетных источником просочилось): нашему крейсеру предстоит участвовать в призовых стрельбах. Какие-то из своих кораблей для такого "состязания" выделили на Балтике, на Тихом океане и, может быть, от Северного флота.
"Стрельбища" в разных местах на просторах морей. Но дистанция, скорострельность и прочее - для стрельб одинаковые. Далеко и не пустячное награждение победителю.
При этом, стрельбы не в один и тот же день - в пределах одной хотя бы недели. Но обязательно осенью: когда подводят на флотах итоги боевой подготовки, считай, за год.
Офицеры у нас на крейсере (артиллеристы - почти поголовно) заподозрили, что участию в этих стрельбах мы в чем-то обязаны и "ряженому".
Он, мол, вернулся в Москву, в Ленинград ли еще куда-то. Своему начальству доложил "о проделанной работе" на таком-то крейсере. От его начальства - информация в Министерство. Там сразу и решили безотлагательно проверить: что на самом-то деле оно - с названием "Залп". Как говорится, "А ну-ка подай нам сюда - вашего Тяпкина- Ляпкина!"
Комиссия с посредниками (в их числе не бепсристрастные представители от флотов) из Севастополя вышли на линкоре "Севастополь". В день стрельб из них большинство не покидали наш крейсер (остальные были там, откуда, считали, им будет "виднее").
Эффективность артиллерийской стрельбы определяется количеством попаданий в цель, прежде всего. Что, в свою очередь, зависит - насколько безошибочное представление у стреляющих о расстоянии (дистанции) до цели.
Разве не такое же у артиллеристов и при стрельбе на суши? Г де и существенные преимущества: их артустановку не качает вперид- низад, ни влево-вправо. Есть возможность получать информацию и от наблюдателей- корректировщиков, затаившихся в поблизости от "объекта".
Знаменитая (может кто называет легендарной) артиллерийская дуэль в Дарданельсом проливе. Английские крейсера и броненосцы с десятьюдюймовыми)) (может - и с двенадцатидюймовыми) орудиями. У немцев (за ночь перебросили) на берегу полевая артиллерия - преимущественно трехдюймовки.
И -тщательно подготовленная операция при явном преимуществе сил у десантников, провалилась! Не прорвались англичане через пролив ни к Стамбулу, ни даже в Мраморное море.
На суши и на море место падения снаряда определяется - где он взорвался. На море - по всплеску (фонтаноподобное или столбом вода).
У нас на крейсере трехорудийные дашни главного калибра. Получены данные от дальномерщиков - дистанция, мол, двадцать пять или двадцать семь кабельтовых. С незначительными промежутками по времени - вылетают три снаряда.
Пролетев дистанцию они падают не в одно место. Заранее рассчитано и введено в прицел - такого чтобы не случилось. Рассчитано: разброс их падения такой, чтобы "накрыли" цель. А это может быть, например: два снаряда упали за целью, а один - не долетел ("без разницы", как говорят в Одессе, если два - недолет и один - перелет).
Главное : объект поражения "взят в вилку" и она, допустим, с разбросом в кабельтов. "Дело техники" после этого: послать снаряды, чтобы сузить вилку до полкабельтова.
Успех, артиллеристы рады: объект поражения у них в вилке четверть кабельтова!
Команда "Прицел постоянный! Огонь!"
Ревуны в башнях дублируют команду -- торопят артиллеристов. Как можно быстрее, как можно больше снарядов надо посылать. Ни одного "живого места" чтобы не осталось в квадрате, площадью приблизительно пятьдесят на пятьдесят метров. Только это и гарантирует: хотя бы один снаряд обязательно-таки попадет и поразит цель.
Когда есть уверенность, что дистанция определена значительно точнее, площадь поражения сокращается в разы. Снарядов же в нее посылают в прежнем темпе - тогда на много раньше и не один-два снаряда попадут куда надо.
Вечером перед призовыми стрельбами в каюте командира крейсера состоялся разговор- спор командира с главным артиллеристом корабля. Наверное такое могло быть и на каком-нибудь другом корабле перед ответственнейшими стрельбами и не только главным калибром.
Расставаясь с крейсером, "ряженый" оставил, как бы, своих наследников - им созданное временно отделение локаторщиков- "залпистов" из двух человек. Оба многоопытные дальномерщики. В предстоящих ответственных стрельбах без них артиллерийская боевая часть крейсера, мол, как без рук. Хотя бы на призовые-то стрельбы, мол, наших многоопытных вернуть к их дальномерам, а "Залп" оставим на совести двух- трех, кому досталось нянькаться с таким, что пока "кот в мешке".
Может "Залп" и обеспечит призовые стрельбы. А вдруг "ряженый" перехвалил детище своего конструкторского бюро?
Фактов нет у споривших. В основе спорящих: во всем положиться на сказанное "ряженым" или - не спешить (не запрягать необъезженного мустанга, предстоит когда поехать к верному другу на новоселье).
Командир корабля не то, что неуступчивым проявил себя. Он был готов и "власть употребить". Едва ни сорвался: не "подвел черту" под их спором разговором бескомпромисным "Приказываю!"
В назначенное время по условному сигналу члены комиссии и посредники запустили секундомеры. Кому не досталось месту у визиров и дальномеров, опробовали оптику своих биноклей.
Из орудий второй башни главного калибра, как бы одновременно, вырвались три снаряда. В управление огнем и прицелы введена информация от "Залпа". Их взрыву около щита - мог быть как бы одновременно. Только опытный глаз артиллериста мог потом с достаточной уверенностью сказать - у какого из снарядов был недолет, перелет и кому из них до взрыва под водой досталось вдруг да пробить палубу и днище суденышка с щитом.
Интервалы между траекториями самых первых трех снарядов небывало незначительные- всего по три метра. С интервалами три метра друг от друга снаряды и "легли". Сначала нырнули на немного и -- почти одновременно у них "сработали" взрыватели.
Взметнувшийся столб воды при взрыве снаряда, что пробил палубу и днище суденышка, подбросил его и переломил на две части. Меньшая - держалась за буксирный трос. А та, что со стойками щита и кормой - захлебывалась (готовилась тонуть).
Пристрелочные выстрелы и всего-то. Но членов комиссии, посредников и почти у всех артиллеристов крейсера вырвалось "Накрытие!" Это слово открытым текстом по радио, считай, выкрикнул капитан буксира. (По-другому и не могло быть - когда у него: на его лазах от щита - одни воспоминания, а что осталось от суденышка, что было только что у него за кормой на длинном тросе, -- все едва ли ни последние минуты на плаву. Ни за соломинку ли держутся перед тем, как навсегда исчезнуть с поверхности Черного моря.
Микрофон - в сторону. Как положено, телеграфным текстом (в пределах возможности переговорной таблицы) официальное донесение от капитана буксира. В нем, кроме "накрытие" были и самые необходимые подробности.
К сожалению в переговорной таблице не было такого, чтобы можно было сообщить о гибели мишени (щита вместе с его суденышком). Для ориентировки и с надеждой на догадливость адресата было "прервал буксировку, иду ремонтировать (вместо "попытаюсь что-нибудь спасти") щит".
Не было смысла и воспользоваться микрофоном по УКВ. Никто не поможет - не успеет. Сам капитан буксира должен и принимать решение и действовать без промедления.
Отдавать трос вместе с носовой частью того, что называлось "щитом", нельзя. Нет пока опасения, что эта часть утонит. Но если утонет - потом подтянуть может получится ее своей буксирной лебедкой, а потом плавкраном и вытащить из воды.
Спешить надо спасать кормовую часть хлипкого суденышка.
Взрывом снаряда в нем водонепроницаемые переборки, оказавшиеся ближе к взрыву искорежило и выломало. А из тех, что были подальше, едва ли ни все теперь водопроницаемые. Вода проникает в отсеки и заполняет их один за другим.
Стальной трос, что за кормой буксира, весь под водой полукольцом - тормозит, мешает. Но пока что положение не безнадежное: Может и успеет буксир подойти к кормовой части щита и сходу к ней пришвартоваться левым бортом.
Остановлены стрелки секундомеров. Из членов комиссии, посредников (и не только) доверяет кто карандашу больше, чем своей памяти, торопливо записывают (описывают) что считают наиважнейшим "в суматохе явлений" при призовой стрельбе.
В башнях главного калибра свои заботы. Не похожие на те, что у капитана буксировщика, но не менее ответственные. Из боевой рубки недвусмысленное: "Дробь! Орудия - на ноль!"
Стрельбы на поражение не будет. Поднятые из "погреба" снаряды предстоит спустить в "погреб". Заряды к стволам орудий не поданы: вернуть их на штатные места хранения - и легче и быстрее, чем снаряды.
П Е Р И С К О П Б Е З П О Д В О Д Н О Й Л О Д К И
П Е Р И С К Р П П О Д В О Д Н О Й Л О Д К И
Лишь тем, "кому положено" знали где и какие буду "мероприятия" днем ли ночью в Штурманском походе. Естественно: учения могли быть обязательно те, что запланированы. Допускалось и внеплановое (та же призовая стрельба нашего крейсера).
Невольно узнали почти все участники похода, что подводные лодки не планировалось использовать ни в какой роли. И вдруг одна из них появилась - дала о себе знать, правда, пока что и всего-то своим перископом.
Появилась вдали от берегов, но не так уж и далеко от базы бригады подводных (тогда называлась она Туапсинской базой). Вдруг да внеплановую проверку бдительности надумали в штабе флота?
Но может и от берегов Турции кто-то в нейтральных водах затаился и невидимый сопровождает корабли с военно-морским флагом Советского Союза, только что начавших Штурманский поход?
На много легче этого вариант: командир бригады подводных лодок проявляет "партизанщину". Проверяет возможности своих подводников: тайно подойти к линкору, крейсерам, зсминцам, сторожевикам и др. и наблюдать за их маневрами. Далеко ни на голом месте возникло и это предположение.
Сравнительно недавно распространилось, в частности, на кораблях бригады крейсеров из неофициальных источников очень похожее на правду. Как бы иностранная (не Советская) подводная лодка незванной гостьей побывала в Севастополе. В подтверждение своему "подвигу", командир, мол, подводной лодки сделал сколько-то фотоснимков и показал их своему командованию в сопредельном дружественном с нами государстве.
Незамеченными остались пребывание, заход и уход подводной лодки из Севастополя. Конечно же ее плавание по бухтам главной базы Черноморского флота было ни в крейсерском, ни в позиционном положении - только, могло быть, на перископной глубине.
В какое время суток - когда светло, ночью ли, сколько времени чужая подлодка пребывала в Севастополе? В Северной бухте или в Южной, в обеих ли она, что ей надо высматривала - никто из распространителей тревожной информации не знал.
Сомневавшиеся не могли себе представить. Неужели никто из военных и штатских в Севастополе таки не заметил, не обратил внимание на перископ с его, какой ни наесть буруном? На то исчезающую под водой трубку, то вдруг выныривающую в другом месте?
Но когда подобное в нейтральных вводах, вдали от берегов - иной случай. Одинаковое только - перископ над водой появился нежданным-негаданным.
Различий же предостаточно и все они существенные.
Появился перископ вблизи отряда боевых кораблей. После того, как корабли прошли - появился по корме едва ли ни последнего из кораблей (нет сомнения: с намерением непрерывно наблюдать за отрядом).
На многих кораблях круглосуточная вахта гидроакустиков. Никто из них не обнаружил под водой посторонних шумов. Затаился под водой наблюдатель!
Видят же через перископ, что их "засекли" - к перископу мчится кратчайшим путем "большой охотник" с глубинными бомбами.
Устремился туда же и вскоре обогнал "охотника" эскадренный миноносец. Можно было полагать: не слабонервными были, кто через перископ наблюдал за эсминцем и "большим охотником". В ничьих водах Черного моря вы "мне не указ", и ни одной глубинной бомбы никто не сбросит ни на меня, даже и от меня поблизости.
О неуязвимости боевых кораблей (даже и не боевых) в нейтральных водах знали на эсминце и те, кто приказал его командиру атаковать "шпиона". Ни в коем случае не таранить, ни утопить его глубинными бомбами. Всего лишь отпугнуть куда подальше. Не имеет значения: недруг ли пристроился, из-за недисциплинированности, по ошибке ли кого-то недоразумение случилось.
Меньше мили оставалось до "перископа" большому охотнику, когда он повернул на сто восемьдесят градусов - лег на обратный курс. Зсминец, сбавляя и сбавляя ход, курса не менял. Пока его борт ни прикоснулся - увы, ни с рубкой, ни с корпусом подводной лодки - всего лишь с черенком добротно сделанной корабельной шваброй.
Об этом сразу же от командира эскадренного миноносца семафор- доклад его прямому непосредственному начальнику. Швабру боцман эсминца "оприходовал" и потом пытался "по подчерку" определить на каком из кораблей могли такую смастерить.
Кто швабру обронил- потерял - храбрости не хватило признаться. Бесследно (как смешное, бесполезное) это недоразумение не прошло. Кто и смеялся - кое-что полезное для себя на ус намотал.
Т О Р П Е Д Н А Я А Т А К А
Такое повторялось при каждом штурманском походе, и поэтому ждали, что в походе не на Тендру, а в Батуми где-то быть атаке торпедных катеров. Кому положено, знали и район, где корабли могут быть атакованы, даже наверное день (час - вряд ли) когда это произойдет.
Не случайно же линкор (за ним и другие корабли) повернул влево и потом какое-то врем шел совсем близко от береговой черты. Верная гарантия: между берегом и кильватерной колонной кораблей торпедным катерам не развернуться для их безоглядной атаки - узковато.
Жди их с торпедами прямо по курсу (и на такое способны), справа или в хвост колонны. В этих трех направлениях и должны быть сектора круглосуточного неустанного наблюдения. Не только визуального (с использованием всяческой мощной оптики, чего предостаточно на каждом корабле) - внимательное в тех же секторах велось и прослушивание гидроакустиками всего тревожного (всех "чужих" шумов). Да и вкруговую оставалось, как бы, надежнейшее наблюдение.
Естественно, почти все внимание где безбрежные просторы морские, и, на самом-то деле, постольку- поскольку (нередко и нисколько, никакого) наблюдения в секторах, где берег. В тех секторах гидроакустики улавливали шумы, что они всего-то от волн, что и в безветрии накатываются на берег.
Волны, как известно, своенравны. Почему - то гул от "девятого вала", то от волны вполовину силы всесокрушающего "девятого", в четверть его силы и меньше. Но была и всего-то, мол, надоедливая монотонность шумов со стороны берега. Почему гидроакустики в эту сторону все реже и неохотно "заглядывали".
Тем более, что им напоминали запросами из боевой рубки:
- По правому борту ничего подозрительного?
- Ничего...
- По корме или по носу?
- Никого. Только наши одни и те же шумы.
Гидролокаторы в послевоенные годы оставались далекими от совершенства. Но кое-что позволяли узнавать заблаговременно. Сомнений не было ни у кого, шумы от винтов торпедных катеров гидроакустики обнаружат прежде, чем их увидят через визиры, дальномеры и бинокли.
Собственно, так оно и получилось. Гидроакустики опередили безупречно организованное визуальное наблюдение. Единственный мог быть им упрек: "засекли" атаку торпедных катеров на много-много позже, чем, казалось, могли.
Дивизион торпедных катеров почти в полно составе прошел незамеченным вдоль кильватерной колонны кораблей. Перестроившись в линию фронта (иной масштаб, но сделано было не хуже, чем у английского адмирала Гамильтона при Трафальгарском сражении) катера одновременно атаковали им предназначенные - кому линкор, крейсер ли эскадренный миноносец.
Тоже, что и в Трафальгарском сражении умело использованы были "дары природы". Английский прославленный адмирал воспользовался - каким был ему надо ветер. Командир дивизиона торпедных катеров - ночную темноту и убаюкивающий шум от непрерывного на берег наката волн.
Принимая отчаянно смелое решение, Гамельтон вряд ли пользовался хранителями времени - часами. А командиру дивизион катеров пришлось готовить атаку, учитывая возможность ее развития по минутам (успели чтобы все катера войти между кораблями "противника" и берегом, и каждый чтобы занял свое место перед началом атаки в непроглядные сумерки и ночью - пока ни взойдет над горизонтом луна).
Выверено было (без секундомера не обойтись) какими держать обороты винтов. Чтобы минимальным был от них шум, но и чтобы дивизион успел занять наивыгоднейшую для атаки позицию.
Представители штаба флота (в качестве посредников они были на линкоре и крейсерах) были тоже ошеломлены, когда услышали похожие на ураганное завывание рев моторов и вот они - увидели торпедные катера, атакующие оттуда, где берег.
По корме от нашего крейсера катер промчался так близко, что боялись - как это ни зацепил он своим винтом за наш руль. Обошлось без повреждений, а из двух стволов правой башни универсальных наших стомиллиметровок мы даже и успели (посредник сразу согласился) "расстрелять" катер, торпедой "взорвавшего" у нас комовое машинное отделение.
Через кильватерный строй вооруженных до зубов кораблей торпедные катера вихрем промчались от берега в бескрайние просторы Черного моря, где вскоре стали недосигаемыми для корабельной артиллерии. Ученье закончилось - "Орудия - на ноль!"
Торпедные катера перестроились и взяли курс к себе "домой". Лишь один катер от них вскоре отстал, и после переговоров по УКВ с нашим адмиралом, примчался к командирскому трапу линкора. Прибыл командир дивизиона - "по горячим следам" узнать оценку посредников и настроение "противника".
По участвовавшим в штурманском походе нанесен торпедами удар - едва ни уничтожение всего боевого ядра нашего отряда. Адмирал и командиры кораблей вынуждены были признать свое поражение.
"Двумя торпедами потоплен легкий крейсер "Керчь", наш крейсер "нуждается в ремонте и доковании" - пострадал от одной "торпеды", два попадания "торпедами" на долгий срок лишили боеспособности линкор (из-за чего полчаса не соглашался даже и адмирал), эсминец с трофейной шваброй на борту - "потоплен" и однотипный с ним корабль остался на плову "без форштевня - приблизительно по шестнадцатый шпангоут.
Потери атаковавших - два торпедных катера. Командовавшему и активно участвовавшему в атаке явно повезло (в отличие от легендарного Нельсона) - жив-здоров и все в нем радостью светится.
Грусть- печаль не только у офицеров нашего крейсера. В чем-то оценки и мнения не одинаковые. Но каждый был почти уверен: атака торпедных катеров захлебнулась бы в артиллерийском огне крейсеров, линкора и эсминцев. Единственное помешало этому - линкор с его максимальным ходом каких-то двенадцать узлов.
Построенный после русско-японской войны и за сколько-то перед началом Первой мировой линкор морально и физически устарел. Но другого-то не было и жил он, числился грозой боевой единицей (по принципу "на безрыбьи даже рак - рыба").
После войны из Триеста в Севастополь перегнали трофейный линкор и назвали его "Новороссийск" (прежнее, при католическом крещении в Италии, его имя "Юлий Цезарь"). Ходит может и со скорость двадцать четыре узла.
Из неофициальных источников: "Новороссийск", мол пойдет флагманом в очередной Штурманский поход. Окажись он флагманом - локотки бы кусал командир дивизиона торпедных катеров!
Его катерам пришлось бы подкрадываться со скоростью не менее двадцати пяти узлов. Вдвое громче шум винтов - гидроакустики бы такое не спутали с плеском волны о берег.
Но флагманом пошел линкор "Севастополь". Может и всего-то потому что у "Новороссийска" из его башен главного калибра не торчали стволы орудий. Амбразуры были в тугую завешены брезентом на время, пока стволы (как бы ни на Обуховском заводе в Ленинграде) перелелают под снаряды отечественного производства.
О Д Н О Д Н Е В Н А Я С Т О Я Н К А
Планом похода предусматривалось пополнение запасов на кораблях до прихода на рейд Батуми. Топливо кому-то надо было, продовольствие и даже медикаменты. Нашему крейсеру нужна была вода - пресная, обыкновенная.
В удалении от берега на столько, что и в бинокль как следует ничего на берегу не рассмотришь, рейдовая стоянка нам досталась на какие-то часы в светлое время суток. Как шли кильватерным строем, так и остановились.
Линкор отдал якорь вместе с кораблями его охранения почти напротив Лазаревской. Мы с нашего крейсера, мобилизовав всю оптику, "изучали" преимущественно женскую половину пляжа в Туапсе (в послевоенные годы не сразу отказались от отдельных пляжей для мужчин и таких, где только представительницы красивейшей половины человечества.
В наивыгоднейшем, надо сказать, в льготном положении в тот день были дальномерщики. Многие им завидовали - в их распоряжении была самая мощная оптика с многоразовым увеличением.
Было в тот день на что посмотреть и мужским невооруженным глазом. Казалось бы - всего-то на водолей. Притащил его портовый буксир, помог водолею пристроиться, где надо у нашего правого борта, и поспешил на другую неотложную работу.
В Севастополе такое едва ли ни каждую неделю. Много пресной воды нужно крейсеру.
Никакой, казалось бы, ни экспонат для разглядывания несамоходный водолей - баржа, по сути дела. Правда на редкость большая - ни в тысячу ли тонн грузоподъемностью. Кто из экипажа крейсера шел по правому борта - на минутку остановливался посмотреть на водолей. Даже если кто-то из-за, как бы на показ, чистоты на его палубе, где все в строжайшем порядке и все необходимое только там где для него место.
Шкиперу - давно за сорок. Неразговорчивый, ни на кого не смотрит - ему некогда. Матросом у него в подчинении женщина - ей совсем немного за двадцать. Невестой не назовешь - должно быть замужняя (ни потому ли столько во всем у нее уверенности). Если ни дочь шкипера, то в родстве с ним не дальше, чем племянница или какая-то внучка.
Неразговорчивой не назовешь: она то спрашивает шкипера о чем-нибудь, то как бы докладывает о чем-то сделанном ее руками.
Да провались оно в тар- тарары! Замужем она или нет, есть или был "милый друг" - нам-то (мне, мол, конкретно) какое дело? Когда красотищи и всяческого соблазна в ней - на тысячи и тысячи самых глазастых парне и мужиков хватит!
Кубанский казачий край, Черное ли море тому причина - почему родилось и живет здесь нигде не виданной красотища, внешностью похожая на женщину? И далеко ни в самой сути эта похожесть!
Сон, мираж, мол, какой-то, когда смотришь на аккуратно одетую в обыкновенное женское не новое платье, на беленьким платочком прихваченные на голове русые волосы. Тем более - когда видишь, как ее руки по-матросски умело выбирают слабину то одного, то другого швартового. Даже и когда, всего-то, на свои прелестные руки надевает брезентовые рукавицы (без рукавиц прелестная матрос ни к чему не притрагивается). Заглядение - и как она их снимает на какое-то время - пока не нужны.
То, что на них смотрят и смотрят, матроса и шкипера ничуть не смущает. Это, мол, само собой: не безразлично тем, кому привезли воду, - кто и какие они - кто привез. Какие мы, соответственно, такая вода, что вам привезли.
В двенадцать по полудни начинается обед на крейсере. Кок в поварском колпаке отнес командиру крейсера на пробу что было приготовлено на обед. На обратном пути наведался к водолею со своим предложением: попробуйте, мол, нашего флотского борща и прочее.
Шкипер отмахнулся так решительно, что едва ни соскользнула новенькая брезентовая рукавица с его руки на палубу. Ни слов ни сказал. Матрос тоже отказалась, но и, поблагодарив, несколькими словами объяснила почему она и шкипер отказываются.
На сколько-то минут перед двенадцатью матрос укрылась в кабинке, пристроенной под навесом над в человеческий рост штурвалом. Шкипер вынес две скамеечки, вымыл руки и сел на одну из них. Флотскую фуражку с позеленевшим "крабом" снял, пригладил волосы на голове (уделив больше внимание где их давно нет - лысине).
Матрос вынесла из кабинки сначала кружки с молоком. Одну поставила возле шкипера, а другую (для себя) на пустовавшую пока что скамеечку. Волосы на голове освободила и беленький платочек набросила вокруг шеи. Обострился ли взгляд, оттого ли что до нее стало на сколько-то ближе: не постеснялось показать себя розовое под плечами и под грудью (когда от стирки и солнца ее платье почти белое).
Тотчас же после кружек с молоком, из кабинки принесла матрос и глубокие тарелки (сразу "второе" - на "первое" ничего не приготовлено). В каждой тарелке "с горкой" что называется "вкуснятины".
Самое под молоко рассыпчатая гречневая каша (поблескивает каждой крупинкой - свидетельство об еще одной попытки "испортить кашу маслом"). Случись вначале даже и полпорции супа, окрошки ли - глядишь, в желудке потом для всей-то каши с молоком места бы не нашлось, ни для косточки с мясом, что в каждой тарелке была обязательно вдобавок.
Ни закуски перед кашей с молоком и ничего сладкого "на десерт" (и без них, кто успел посмотреть на трапезу шкипера и его дочки ли внучки -- зависти было через край).
Взвинчивало зависть у многих (могло быть и у всех) - кому в поле зрения попадали голые пятки и пальчики на ногах матроса. Они у нее были до обеда в беленьких полукедах на босу ногу. На обеденный перерыв она разулась и, оттолкнув на сколько-то от своей скомеички полукеды, на каждый из них оперлось ему знакомой пяткой.
Ноги у нее наконец-то оказались вытянутыми едва ли ни на всю длину. Значения не имело что сколько-то (их верхняя половина, считай, вся) спрятано под платьем. Предостаточно оставалось, чтобы кто-то пытался вспомнить, как описываются в романах асе сокрушающий соблазн, упрятанным преимущественно в фельдиперсовые какие-нибудь, шелковые чулочках или в рисунчатые колготки "телесного цвета".
В то время как наилучшим бы (берем конкретный случай из рожденного фантазией моряка, мечтающего о пребывании на берегу со многими земными соблазнами) было - сидеть матросу водолея весь день в свое удовольствие (оказалось бы и не только в свое) на низенькой скамеечке. И при этом - не только вовсю вытянув босые ноги.
На крейсере из тысячи двухсот молодых и во всем ненасытно здоровых моряков нашлось бы добровольцев столько, что из них очередь наверное протянулась вдоль всего правого борта корабля. Кто готов был вместо босоногой усердно с шваброй или как-то еще до конца срочной сслужбы матросить бы на водолее.
Чтобы ей другого бы не оставалось (это и далее из нарисованного внутренним взором) как нежиться весь день, сидя на низенькой скамеечке да кой-кому "глазки строить". Не останавливаясь на этом, необузданная фантазия могла бы рождать и более откровенные мужские мечты, легко реализуемые и почти не оторванные от действительности. Например, кому досталось видеть матроса в минуту окончания ее обеда.
Смотреть на ее "потягушеньки": руки вытянуты вовсю над головой и немного отогнуты назад. А если не на немного, а так, что руки ее опрокинут навзничь (с вытянутыми ногами и скамеечкой на прежне месте ("пониже спны")?
Все женские выпуклости одновременно заявят, что у них "все при всем". Платье там, где грудь, снова в испуге. По иному поводу испугается и каждый неженатый офицер (кому досталось увидеть матроса водолея внутренним взором притронувшуюся к палубе закинутыми было вверх руками).
Так безжалостна к себе, когда она одна единственная на тысячи и тысячи моряков, участвующих в штурманском походе! Воспаленное реальным перед глазами воображение тотчас же смастерит и более страшное: вдруг да она осталась одна - кроме нее, не осталось на Земле никакой ни одной женщины!
От нечего делать и когда ножки у нее вовсю вытянуты, она вдруг бы да и опрокинулась навзничь. Нет, не с намерением упасть. Оставаясь на скамеечке, она перегнулась бы так, что сзади ее ладони могли осторожно припечататься к палубе водолея . Сразу бы вверх рванули ее грудь и прочее "все при всем", да так, что в тревоге затрещали бы кое где швы ее платья.
Все это как бы очень даже естественно, из-за женского на пределе нетерпения. А на самом деле: шутки ради, еще больше раззадорить очень уж глазастых. В представлении коих (у каждого из них на этот счет свои представления) матрос и не на такие фокусы, конечно же, мол, способна.
"Ну озорная казачка - или кто она там! - думал один. Другой видел ее же через призму своих мечтаний, хотений нисколько не озорной: "Домовитая-то какая этот матрос: во всем у нее загляденье - какой порядок на палубе водолея!"
Остальным (кому не досталось бы матросить) самым подходящим было бы вспомнить и хотя бы раз десять самому себе напеть: "Без женщин жить нельзя на свете - нет! В них солнце рая! - как сказал поэт".
Ни с кем у дочки ли внучки шкипера никаких заигрываний, ни обещаний полувзглядом или "самым откровенным". Всем и каждому от нее одно и то же: из вас никто не нужен и на вас некогда мне смотреть. Когда возможность - она смотрела на офицеров (их всегда над водолеем два- три (иногда и четверо, но чтобы оставаться одному - на такое никто не решался) - смотрела неуступчиво по- дружески.
Рядовому составу (старшины матросы) не повезло. Весь день заняты на боевых постах или "по заведыванию". В перерывы их место на баке: только там разрешается курить - где и "вахтенный у фитиля". Такое традиционно хранится со времен парусного флота.
Надежнейшей мерой противопожарной безопасности было тогда: ни у кого чтобы не было при себе ни спичек, ни "кресала", иного ли - от чего искры или огонь. Для прикуривания предлагалось что-нибудь от пенькового троса где постоянно тлеющий один из торцов - "фитиль".
Когда у каждого курильщика зажигалка или спички, никакого "фитиля" в курилке нет. Назначается же "вахтенным у фитиля" чтобы в порядке был "обрез" с водой (как бы "пепельница" одна для всех) и подметать возле нее неумело, в спешке ли брошенные окурки.
Кто не дурак, направляясь в курилку, делает "крюк" - огибая кормовые башни, идет по правому борту. Успевает увидеть "бабу"- матроса на водолее и за какие-то секунды запомнить столько, чтобы о ней хватило рассказывать и рассказывать на перекурах, в кубрике, при случае в оруийной башне или где- нибудь еще.
Опытный мужской глаз не мог не отметить, что кубанско- черноморской чудо красавица роняла один-два взгляда на кое кого из моряков-офицеров. На холостяков (безошибочно их вычисляя) смотрит менее внимательно и, как бы, с недоверием. На женатых - в чем-то, как бы и равных ей, способных ее понять и с ними у нее нашлось бы не только чем попало поговорить.
Досадно было, что пришел буксир и увел от крейсера баржу-водолей за три часа до того, как по сигналу с линкора "Вира якорь", была прервана дневная стоянка флагмана и всех кораблей невдалеке от курортной зоны между Лазаревской и Туапсе.
М Ы С П И Ц У Н Д А
Любовь - соглашался автор повествования с мнением И. С. Тургеневым -- сильнее страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.
Еще одна якорная стоянка по плану Штурманского похода. При этом планировались быть может и еще какие-то мероприятия. Но запомнились те сутки не только потому, что на линкоре проходили штабные учения (участвовали командиры всех кораблей, все посредники - они от штаба командующего Черноморским флотом - штабы эскадры и бригады крейсеров.
Другое (незабываемым не могло не осталось у многих) - были экскурсии для желавших по бывать на берегу. Себе и ногам дать отдохнуть при удовольствии, когда под тобой ни мертвая сталь палубы, а земля - матушка родимая.
Перед увольнением - инструктажи (казалось бы ненужные - моряки и всего-то на пару или на три часа отпускаются ни в город, а на безлюдный берег). На берегу от офицеров то и дело напоминания своим подчиненным. Будьте осторожны, как никогда. Не сделайте нечаянно запрещенное, крайне недозволенное!
Считай все, кто побывал на безлюдном берегу и у кого такое случилось впервые - услышали и долго потом помнили. Что Пицунда - строжайше охраняемая зона, заповедное место.
К увольнению на берег (если это и безлюдное место) моряки готовились тщательно. Внешний вид по Форме два ("белый верх - черный низ") - до последней складочки из них каждая на своем месте и какой она должна быть. Бляхи надраены - сияют ярче солнца.
Не хуже чтоб все было, чем при культпоходах рассматривать "Севастопольскую панораму" или где чугунные пушка на бастионах, что помнят артиллериста Льва Толстого.
Где панорама и на бастионах - надо было только смотреть и слушать экскурсовода. Ничего не трогать, ни к чему не прикасаться. О таком же десять раз предупредили на крейсере, и не счесть сколько раз напоминали офицеры своим подчиненным на берегу.
Отличалось увольнение в Пицунде, от обычного- привычного в Севастополе, Николаеве и в той же Одессе таким, что нельзя было не помнить месяцы и годы.
Даже и своей организацией. Никаких тебе куда захотелось, туда и пойду - с дружком- приятелем ли один.
В какой группе увольнявшихся на берег сошел в ней же и возвращаешься на корабль. Не забывай, помни тебя контролирует и за тебя придется (делай все - чтобы не пришлось) отвечать офицеру (твоему командиру) или кому-то из старшин.
Сразу на берегу высокие стройные сосны. Веточки у них с зелеными иголочками и запах вроде как и знакомый. Похоже то одно, то другое тебе знакомое. Встречалось в детстве или когда-то где-нибудь потом. Где были и высокие соснами, и под ними настил многослойный из опавших иголок, и спрятанные под иголки расщепленные шишки (не меньше попадается и таких, что не успели спрятаться).
Специалисты лесовики видят конечно много, чем знакомые нам сосны отличаются от реликтовых. Таких, что сохранились пока что в небольшом количестве в Европе и как раз на мысе Пицунда.
Не без участия, внимания и забот сохранились деревья со всей их прелестью. Но все-таки тем, что их сколько-то есть, ни обязаны ли они, прежде всего, самим себе?
Если кто сразу не увидит, обязательно согласится, что с их своеобразной красотой, одинаковой у всех, такие сосны он видит впервые. И что с трудом сдерживаешь восторг. когда смотришь на одинаково сделанное тебе незнакомое из ветвей на вершинах всех реликтовых сосен.
Сделанное похожим на громные гнезда, где только и могут в безопасности рождаться и расти веточки с податливыми не колючими иголками. Там же зреют до поры до времени и шишки.
Не обязательно у всех, кто в тот день побывал на берегу, сложились душевные (задушевные) отношения с реликтовыми соснами. С каждой из них и почти сразу, как только ты оказываешься достаточно близко от дерева.
Не способное произносить слова, оно сумеет выразить свое доверие к тебе. Обратившись к самому душевному (задушевному). В словесном переводе (примитивно грубом): "Неужели не видишь всей мое красоты? Не полюбишь меня, как я тебя?!"
С таким переполненным доверия были обращения к морякам всех реликтовых сосен! Каждого дерева при встрече с каждым не только, должно быть, человеком, но с пушистым четырехлапым кем-нибудь, с пернатым, способным летать. Конечно только такими всегда были у стройных сосен и с теми, кто не способны передвигаться.
Воздух, если взять, тот же - сам не знает когда и почему сюда попал. Плутал между сосен сколько-то - в надежде найти откуда бы ему вырваться на простор. Но околдован очарованием - навсегда остался в дебрях мыса Пицунда.
Другое дело - ветра. Им бы обогнуть мыс: ничего не стоит при их-то резвости и когда вон тебе сколько свободного для маневра. Все небо и синь безбрежная Черного моря.
Но и ветра - не сплошь безрассудное из-за силищи в них неукротимой. Не могли сходу промчаться мимо, да и по сей день в них такое: на доброту и доверие реликтового живого не состоянии тем же не отвечать.
Своеобразный симбиоз возник, сформировался может миллионы лет назад и способен жить еще тысячелетия (пока человек не начнет ни брать, а со звериной жадностью безоглядно вырывать у природы ее дары, не думая ни о потомках, ни о своем завтра).
Сразу и не скажешь, но чем-то же, при их проверенной веками, тысячелетиями взаимопомощи,-- и ветра обогащаются. Выгоды же для реликтовых сосен - зримы и всех не перечесть.
Ветра выметают всяческую нечисть из сплетения ветвей, со стволов, заодно и с того, что под каждым деревом и поблизости. Зимой они выметают, как бы, с особой жестокостью - безжалостно.
Нет, мыс Пицунда не для вредоносных козявок- паразитов и их личинок. Не место и для таких, кто может прилететь, полагая что Пицунда самое для них подходящее, блаженное место.
Но палка - она всегда о двух концах.
Нет насекомых, козявок, паразитов червячков и букашек - нечего делать плотоядным пернатым. Таких здесь редко встречаются. Другие - их предостаточно там, где непроглядная зелень вершин и золотисто коричневые стволы - здесь в чем-то как бы и не похожи сами на себя. Изменившиеся в лучшую сторону, переродившиеся если и всего-то на непродолжительное время.
Подобное с нами бывает, когда входим в храм. Все равно: когда идет служба или нет никого - ты один, иной веры или с ног до головы, как есть, неверующий.
Почти сразу влияние на тебя одного чего-то или всего, что видишь, по-иному (неожиданному для тебя) воспринимаешь. В этом одном (икона может быть, свеча, оставленная кем-то зажженной) или во многом (более чем сама по себе красота) ни столько ли и у реликтовых сосен доверия к тебе и любви? Столько -- что им навстречу неудержимые любви порывы один за другим из твоих сердца и души?
В детстве (автор вспоминает) не раз у него случалось заходить в сельскую деревянную церковь. Когда повзрослел, наведывался не раз и в храмы, построенные из камня (в те же, что в Стамбуле - Святой Софии и в огромную "Голубую мечеть" с шестью минаретами).
Реликтовые сосны пробудили воспоминания не в пользу творений из камня (во многом быть может и более красивые, соответствующие своему назначению и ныне более цениые). Не только, взможно потому, что камень способен хранить страшное многовековой давности.
То что смастерили умельцы из дерева - нередко примитивные, с наивном представлением о красоте (не модной красивости). Не претендует на вечную память о них или на какое-то время оставаться местной достопримечательностью.
Срублены такие храмы из дерева (материал не долговечный). Но до того, как стало стройматериалом, древесиной -- было живым деревом. Прошли десятилетия - от живого ничего, казалось бы, не осталось.
Но из того, что было самым необходимым для жизни дерева? Не может быть, что навсегда и оно исчезло? Ни оставшееся ли неисчезнувшим - не его ли в храме из дерева мы воспринаем сердцем и душой?
Хотя бы потому, что оно (в отличие от камня) страшного не хранит - только доверие ко всему живущему? Ко всему - любовь?
Лишенные души и разума (человек в этом не сомневается) пернатые не утратили способность летать и находить им необходимое на реликтовых соснах и под ними. Но никакого гама не поднимают, не демонстрируют неповторимость своих голосов - такое недопустимо, где многовековая, тысячелетьями тишина.
В лесу (Пицунда с ее уникальными соснами не исключения) тишина лесная. Не то, что в поле, в степи и при безветрии над любыми просторами. Такая же -- ни с чем не сравнимой встречается тишина ледников на вершинах гор (иной раз и в ущельях, где вечная мерзлота).
Да, осталось неосознанным в их поведении у птиц. Но и поступки моряков были непонятными (настолько неосознаваемые) для большинства из них.
Строго соблюдалось: не только не было осторожных прикосновений "хотя бы пальчиком") к веточкам реликтовых сосен - даже и к их иголочкам. Но ведь в инструктаже ничего не было сказано, о иголочках по две и даже, случалось, по три одна к другой приклеенных -- оказавшихся на земле.
Неудачно сцепились веточки, ветер их неосторожно расцепил, острый коготок торопливой птицы мог сцарапнуть и две и три иголочки. Они у тебя под ногами -ты едва ни наступил на них.
Почему ты и остановился, наклонился и поднял, выбрав из толстого слоя из желтых и коричневых иголок только что упавшие - изумрудно зеленые. Поднял, догнал свою группу и - пытаешься понять чем потревожило тебя ни один год остававшееся неразлучным с красивым деревом? Увядали бы и твои две иголочки, к зиме сухими бы стали - от них могла быть и какая-то польза дереву. А ты - уносишь тебе ненужное. Только потому что ты -- "Царь природы"?
Понюхал - такое же, мол, всегда в каждом сосновом бору. Себе в наказание или от нечего делать, попробовал уколоть зелеными иголочками поочередно все пальцы левой руки.
Смотришь, когда смотреть, вроде бы не на что: от сосны иголочки-то пока что зеленые и не знают, что они обречены. Умирают.
Всматриваешься и наконец обнаруживаешь. Густозеленое даже и отдельно от сосен не только хранит по-настоящему с изумрудное. По краям игл, где они вместе (а где расходятся - тем более) хранится и небывалая прозрачность. Края тех, что в пальцах держу иголочек -- способны пропускать солнечные лучи (сколько необходимо другим иголочкам, питают кору веточек и без чего не жить стволу сосны).
После разглядываний, не мог не наклониться (так же, как первый раз кланялся - когда поднимал иголочки) - осторожно и так, чтобы на земле поближе к дереву пристроить мой "букетик" из двух иголочек. Наклонился с готовностью стать и на колени.
На коленопреклонения перед святостью нерукотворного -- ты, как бы в огромном храме, где поклонение любви и взаимному доверию. Может - сколько-то и перед тем кто сотворил то и другое, и храм для них.
Мог бы - просто бросить и не обязательно поддерево. Бросить, как окурок, себе под ноги. Но оказывается, где реликтовые сосны, ты на такое не способен! Как бы и навсегда не способен святотатствовать даже и в каком угодно малой мере.
Если упомянуто об окурках. Можно и подробнее об этом.
На инструктажах никто из командиров не забыл сказать своим подчиненным по разному, но по сути об одном и том же. На берегу не курить: не то чтобы вблизи от деревьев и где сухие иглы, сухая прошлогодняя трава. На полдня бросить курить - себя самому объявить некурящим. Кто не способен даже и на столько расстаться с сигаретой: из строя шаг вперед и - "свободен" до очередного дня увольнения где-нибудь в другом месте.
Даже и сегодня все еще полна любви наша планета. Почему и не исчезает на ней жизнь.
Это насколько же любвиобильным было все на планете Земля когда-то! С каким доверием обретавшее жизнь относилось к другим, помогая появиться им, развиваться, жить!
"Борьба за существование!," - выдумал человек. В оправдание своему коварству и жестокости, жадности, зависти и лени.
Какой же она была и сколько любви на Земле не могло не быть, когда жизнь зарождалась? Когда без доверия, без помощи друг другу не могла бы родиться и выжить былинка-травинка? Немыслимы были бы попытки появления на планете реликтовых те же сосен и такому, что им было вровень по красоте, щедрости и любви ко всему живому.
Не слишком ли мы увлеклись похожим на философствование. Оно как бы и неуместно, если на забывать самого простого: моряки народ дисциплинированный, было предостаточно инструктажей, напоминаний - почему никто и не принес на корабль ни веточки, ни сколько-нибудь живых сосновых иголочек с липким их общим у оснований узелком.
Можно и согласиться: для кого-то было достаточно инструктажей, напоминаний. Но вряд ли даже такие не испытывали душевного волнения, не обезоруживало их бескорыстная доброта каждой реликтовой сосны, вблизи которой случилось ему стоять или проходить, мимоходом взглянув на дерево.
Когда увольнявшиеся вернулись на корабль, к ним с расспросами почти сразу те, кому не досталось побывать на берегу. На что, мол, вы там смотрели, что увидели такое, что возвратились - иных теперь и не узнать.
- На сосны смотрели!
- На сосны и всего-то?
- На реликтовые, брат, сосны! На них смотрели наши такие давние предки, может быть, от которых потом чего отпочковались, так называемые, приматы и где-то среди них человекоподобные!
- Так и эти сосны - как их там - смотреть могли на человекоподобных?
- А почему бы и нет?.. Могли!
Как говорится "и ежу было понятно", что сосны были не из тех, что переделываются в миллионы кубометров обыкновенного пиломатериала. И не из тех (могло быть в чем-то реликтовое апоминающие), что на всю жизнь вдохновили художника Шишкина рисовать сосны. Только сосны!
В ПОРТУ ПОТИ
На рейд порта Поти корабли в полном составе прибыли на рассвете не просто пасмурного дня. Шел дождь мелкими прерывистыми струйками. Как бы экономил - воды из туч хватило чтобы на весь день.
Адмирал приказал перед постановкой на якорь, чтобы на всех кораблях объявили учебную тревогу. Возможно были у него намерения приход почти всего боеспособного в эскадр на рейд Поти отметить чем-то и более знаменательным. Вплоть до того, что салютовать из орудий главного калибра линкора "Севастополь".
Напомнить чтобы морякам, когда гитлеровцы - их авиация и подводные лодки - вели себя дерзко и нагло. Они в Крыму (захватили Севастополь), шахтерская 383 дивизия стоит насмерть, защищая Туапсе, из Новороссийска пришлось корабли вывести.
Поти как бы стало главной базой Черноморского флота. Поблизости база подводных лодок, для прикрытия фарватера в нее, затопили "серый крейсер Коминтерн трехтрубный", воспетый пролетарским поэтом Владимиром Маяковским.
"В тесноте да не в обиде!" - самое подходящее, что можно было бы сказать.
Когда и без "Коминтерна" предостаточно было кораблей с преимущественно артиллерийским вооружением. Тот же линкор "Севастополь" с его огромными орудиями. В Поти базировались оба новых крейсера предвоенной постройки.
Сюда сумели прибуксировать из Николаева два недостроенных крейсера шестьдесят восьмого проекта (недостроенный линкор оказался не готовым для буксировки - его пришлось взорвать).
Из Поти, считай, через все Черное море ходили корабли обеспечивать десантные операции. Не всегда, правда, получалось удачно.
Планировались основной и отвлекающие десанты в операции по окружению и уничтожению войск противника под Новороссийском. Корабли в назначенный час подошли и произвели артподготовку. Получилась она такой, что гитлеровцы сразу и догадались откуда им ждать главный удар.
Корабли с основным десантом пришли с опозданием. Под прицельным огнем врага начали высадку на берег стрелковых частей, выгрузку танков, артиллерии.
Некому было подавить вражеские огневые точки. Сделав артподготовку, все корабли ушли: им надо было в темно время суток уйти как можно дальше от немецких аэродромов в Крыму - от налетов бомбардировщиков противника.
Потери в живой силе и боевой технике огромные. Из захваченного на берегу, удержался только небольшой плацдарм с батальоном Куникова. Легендарная "Малая земля".
На одном из крейсеров была (тогда единственная) корабельная локаторная станция. Она обеспечивала надежность противовоздушной обороны Поти. Не только самолеты, но и торпедные катера гитлеровцев лишены были возможности незаметными появиться вблизи от временной главной базы Черноморского флота.
В одном из походов ухитрился вражеский пикировщик всадить бомбу в корму новому крейсера. Нет ни сухого ни достаточной подъемности плавучего дока, не из чего строить новую корму: сортовой стали для шпангоутов, палубы, бортов, разного сечения труб, электрокабеля и пр. Не было и времени где-то позарез необходимое искать, находить, отгружать и перевозить в Поти.
Все-таки... найден был выход из безвыходного положения.
Отрезали корму у недостроенного крейсера проекта шестьдесят восемь и приклепали, электросваркой пристыковали к крейсеру, что выходил в море выполнять боевые задания.
Линкор почти безвыходно стоял в Поти, ожидая появления в Черном море достойного противника. А в море пока что были у врага подводные лодки, торпедные катера, быстроходные десантные баржи, румынских два минных заградителя.