Временами она исчезала. Иногда на день, иногда на несколько, но всегда не больше, чем на семь. Исчезала внезапно, неожиданно, вдруг, к тому не было никаких признаков, а она не предупреждала заранее, и никто не знал - почему, куда и зачем. А возвращалась, как ни в чём не бывало, словно всё нормально, так и должно быть, и выходила-то она всего лишь в магазин на минутку; возвращалась в нормальном виде - не обтрёпанная, не грязная - ничего такого, только уставшая, очень уставшая, точнее, даже не уставшая, а выжатая до основания, пустая, будто не она это вовсе, только делает вид, что она.
Когда впервые она исчезла для него, он чуть не сошёл с ума, почти уже сошёл, сошёл бы совсем, да она вернулась, принеся с собой на волосах запах сигаретного дыма. Потом он, конечно, привык, но тот первый раз... она исчезла как раз на все семь. Он пришёл с работы раньше неё, он ждал - она задерживалась, он сам приготовил обед и поставил чайник - она не шла, обед остыл, чайник сгорел - её не было. Сначала он волновался немножко, чуть-чуть, ну задерживается, ведь всё в конце концов бывает, верно?, может, на работе, может, куда зашла, но когда на работе не сняли трубку, когда не отвечал её мобильник... Он выбросил чайник на помойку, отдал обед собаке и поехал к ней домой, посидел под так и не открывшейся дверью, в окнах света не было тоже, потом к её родителям. Те, сонные (ночь, как-никак всё-таки), сказали - ничего, не волнуйся - сказали - она всегда пропадает, куда?, да откуда ж мы знаем!, от неё разве чего добьёшься, бесполезно и спрашивать и тебе не советуем, хотя, попробуй - вдруг - впрочем, вряд ли, ты - сказали - иди, ложись спать, она придёт, она всегда приходит, только скандала не устраивай, а то уйдёт совсем, а она у нас вообще странная - ты что, не знал? И он ушёл. Легче не стало - стало непонятней. Он курил всю ночь на балконе, вглядываясь в темноту, а утром отправился в милицию. Там, конечно, и слушать не стали: кто она Вам?, ах, не жена, никто то есть, будущая, говорите?, это, знаете ли, как-то, была бы вот жена, а так, да и рано ещё, вот если через три дня не появится, пусть родственники приходят - есть же у неё родственники?
Он ходил как во сне, и страшные картинки мелькали перед его глазам. Он пришёл к ней на работу, и ему говорили - бывает, она появляется потом, через несколько дней, работу за дни прогулов выполняет, да-да, и очень быстро, так что даже не увольняем - привыкли. Он смотрел по телевизору все городские новости и обзвонил все морги, он обошёл все больницы и выслушал о себе много всего хорошего. А на седьмой день, когда идти ему больше было некуда и искать негде, и оставалось только ждать - он и ждал - она пришла.
Открыла дверь своим ключом, скинула куртку. Ему, бросившемуся навстречу, захлёбывающемуся счастьем, возмущеньем и чем-то ещё непонятным, тихо сказала:
--
Поставь, пожалуйста, чайник.
И ушла в душ. Он обалдел прямо, опешил, он не знал, что ему делать, и пошёл в магазин за новым чайником.
Она сидела на кухне напротив него, ничего не ела, только глотала крепкий горячий чай, под её глазами виднелись тёмные круги, а от волос пахло сигаретами. Она смотрела прямо на него, а вроде не видела, на все вопросы отвечала невпопад или молчала вовсе, и тогда он перестал спрашивать. Потом она вдруг, зажав рот рукой, вскочила, опрокинув кипяток, и бросилась в ванную. Её рвало, он стучал - она не открыла. Затем вышла вся бледная.
--
Тебе плохо?
--
Мне? - удивилась она. - Нет, мне хорошо.
--
А нога?
--
Что нога?
--
Ты же ошпарилась!
--
Когда?
--
Только что! Целую чашку кипятку на себя вылила!
--
Да? Не знаю, мне не больно.
--
Подожди, я сейчас найду, у нас было что-то от ожога, снимай одежду, надо намазать.
--
Не надо.
--
Но...
--
Не надо. Мне не больно, я вообще ничего не чувствую.
Она села и налила себе ещё чаю. Она, действительно, ничего не чувствовала. Вообще.
Три дня прошли очень странно.
--
Скажи мне что-нибудь, - просила она.
Он начинал.
--
Нет, не надо, молчи, я не хочу.
Она лежала на кровати ничком, уткнув лицо в подушку, никуда не ходила, ничего не говорила, ничего не делала, на телефонные звонки не отвечала. Когда он её звал, вставала пить чай, но не ела совсем. Время от времени её рвало - то ли от чая, то ли от голода. Ожог пошёл пузырями, она говорила, что не болит, и не давала лечить. Время шло. И на четвёртый день она один раз улыбнулась и включила магнитофон, на пятый - съела полбутерброда, нашла мазь от ожога и позвонила родителям, на шестой - пошла на работу. И всё стало по-прежнему. До следующего исчезновения. Он привык, он уже не искал, не звонил, только ждал и курил на балконе, и ни о чём не спрашивал потом, потому что теперь он точно знал, что надо просто прожить эти несколько дней, потом прожить ещё три - и всё будет хорошо. Всё будет хорошо.