Известный артист умирал в своем загородном шикарном доме на своей шикарной кровати. Две недели назад привезли его по его же указанию домой из самой престижной в столице больницы. После бесконечных обследований, унизительных процедур для взятия анализов, после всевозможных консилиумов, не приведших ни к какому положительному результату, он лежал тихий, подавленный своим нынешним положением.
В большом окне плескалось июльское солнце, а за окном текла, шумела, грохотала жизнь, как и десять, сто, а может быть и тысячи лет назад. Но в этой жизни он больше не участвовал.
Болезнь пришла сразу и неожиданно. После большого концерта, и, как правило, после большого банкета, проснувшись в своей квартире, он не смог подняться с постели. Руки и ноги не слушались, они просто-напросто стали как плети.
В этом же состоянии он оставался поныне. Но что удивительно - ум остался ясным, туловище со всеми его органами работало исправно, даже голос сохранил свою силу. Но все это уже было без надобности.
Вдруг куда-то исчезли все друзья, знакомые. Родных у него не было, нет, были конечно где-то, но он их не знал, как и они его, поскольку он вырос в казенных учреждениях, начиная с дома малютки. Он был подкидышем.
Но судьба обошлась с ним ласково. В десятилетнем возрасте учитель пения обнаружил у него певческие данные, и, теша себя тщеславными мечтами, начал мальчишку продвигать дальше. К двадцати пяти годам его коллеги по оперному театру уже величали Федором Игнатьевичем. А фамилию ему дали в доме малютки Безуглый. Без своего угла значит.
Федор Игнатьевич был солистом оперного театра. Как-то приятели пригласили его сняться на телевидении с простенькой песней. Песня всем понравилась и даже имела успех и главное, гонорар, что удивило его до смешного, был приличным.
И с тех пор пошло-поехало. Театр стал его подработкой, а концертные площадки смыслом жизни. Его импозантная фигура, миловидное лицо с умилительной ямочкой на подбородке, все чаще и чаще замелькали с экранов телевизоров. Приятный баритон, незамысловатый текст песен вызывали восторг у простого народа. Он стал любимчиком зрителей, слушателей по радио. О нем писали в газетах, журналах. Слава, популярность подхватила его бренное тело и понесла по волнам неги и всяческим радостям жизни. Но у него была еще другая жизнь, как он думал сам, тайная.
И вот, один из осколочков этой тайной жизни, внезапно, но очень тихо вошел в спальную.
-Как здоровьице драгоценненькое?, - вкрадчиво спросил осколок. Почти вплотную к изголовью больного подошел смазливый брюнет.
Федор Игнатьевич повернул голову к своему осколку, печально посмотрел и ничего не ответил.
- Ну ладно, башкой крутить можешь так и поздороваться не грех, - продолжал он ласково.
Ничем не замаскированная издевка поразила больного.
- Пошел вон, щенок, - тихо, но твердо вторил Федор Игнатьевич молодому приятелю, который спокойно годился ему в сыновья.
Что-то холонуло в груди у старого певца и стало медленно опускаться вниз живота. Никогда, Эрик, его Эрик! не позволял таких слов в отношении его. А интонация? Она просто убийственна. И Федор Игнатьевич замолчал. "Зачем он пришел вообще, - тревожно думал больной. Эрик словно подслушал вопрос.
-Так вот мой милый, - сухим, без всякой окраски, голосом начал Эрик. - Наследников у тебя нет, а я все-таки не чужой тебе, - скаберзно ухмыльнулся при этих словах, - ты мне, мой милый, - уже улыбнулся приветливо, - отпишешь все свое состояние.
Федор Игнатьевич инстинктивно хотел показать дулю, но рука не смогла даже дернуться, и Эрик, не заметив ответной реакции своего кормильца, продолжал, - ты ведь все равно скоро умрешь, правда?
Певец молчал.
-А я еще молодой, мне жить хочется. Талантов у меня нет, правда кроме одного..., - и самодовольно улыбнулся сам себе, - славы у меня тоже нет, никто меня не любит, - при этом театрально грустно вздохнул, - а у тебя все это было... Зачем тебе сейчас эти деньги? Так, мусор теперь они для тебя.
Не дождавшись ответа, истерично крикнул в лицо своей жертве:
-Я что мало тебя ублажал, вонючий козел? - так вот, - голос окреп до металлических ноток в своей беспощадности, - завтра я притащу нотариуса и вы с ним все обсудите по - справедливости и все до копеечки мне.
- Ах так, ну тогда пусть наслаждаются зрелищем миллионы твоих поклонников, - при этих словах Эрик подбежал в полстены к ЖК телевизору, нервно втиснул в плеер диск, включил. На экране сначала зарябило, потом появилось изображение.
Федор Игнатьевич сначала не понимал, что происходит на экране или сознание отказывалось понимать? Узнал свою широкую кровать, на которой он сейчас лежал, голенького себя... Смотрел не отрываясь, побледнел. На лице в ужасающей последовательности отразились гнев, страх, ужас, омерзение и наконец горе такой силы, что само собой вырвался крик из груди:
- Не-е-е-т!
Казалось, что от такого крика расколется пополам этот шикарный дом. Эрика словно парализовало, он не мог сдвинуться с места, а в ушах эхом долго звучало "Не-е-е-т! не-е-е-т! не-е-е-т!".
Этот крик разбудил всю прислугу, от горничной до садовника. Послеобеденная жара сморила людей. Первым с кожаного дивана как пружина вскочил единственный охранник, вверенной ему территории, Саня. Из своего домика у ворот он огромными скачками бежал в особняк. В три приема влетел на второй этаж, ворвался в спальню хозяина и остановился, изучая обстановку. Увидел перекошенный в судорогах рот Безуглого Федора Игнатьевича, Эрика, стоявшего столбняком, светящийся экран телевизора, мельком посмотрел, что там показывают, все понял. Подошел к Эрику, огромной пятерней правой руки, сгреб одежду у загривка, левой ухватился за штанину между ног и, приподняв, спокойно понес к двери. Уже в коридоре, не целясь, как куль с овсом бросил его вперед по направлению к лестнице. Со всех сторон уже бежали люди. Первой, прибежала повар Люся, за ней горничная Лена, потом растрепанная сиделка Марина с красной щекой от подушки, и, тяжело дыша, поднимался по лестнице грузный садовник дядя Миша. Никто из них не решался войти внутрь спальни, топтались у широкой двери и украдкой заглядывали внутрь.
Охранник Саня, добродушный здоровенный детина, деловито подошел к телевизору, вынул из плеера диск, диск хрустнул в его кулаке, разломился на две части, затем эти две части в его руках превратились в мелкие кусочки, и кусочки отправились в боковой карман пиджака Сани.
Тем временем популярный исполнитель шлягеров рыдал как дитя. Рыдал и смотрел как Саня уничтожает диск. Медсестра отлучилась до вечера, поскольку таблетки и иньекции очередные будут в 18-00. Что делать? Надо как-то успокоить человека. Саня без слов взглянул на сиделку Марину. Та уже привела себя в порядок и с готовностью служить, решительно двинулась к больному.
-Марина, не смотри на меня. Прошу уйди пока, - сквозь слезы проговорил Федор Игнатьевич. Марина покорно вышла, увела весь персонал за собой. Саня неприступной скалой встал у двери, ожидая дальнейших указаний. Несколько минут назад охранник Саня стал самым родным человеком в этом мире для Безуглова Федора Игнатьевича и поэтому он полностью доверил ему свои чувства. Катившиеся слезы вытирались поворотом головы то вправо, то влево о высокую подушку. Федор Игнатьевич то тяжело вздыхал, то начинал причитать, то бессвязно бормотать, то кого-то стыдил.
-Господи, Господи, за что же мне это все? - почти кричал певец в потолок, не замечая своего зеркального отражения. Потом он почему-то притих, словно прислушиваясь к собственным произнесенным словам и расстроенный ум начал осмысливать их значение. Воцарилась тишина. На какие-то несколько минут. Как вдруг покаянный вопль "Господи, прости!" пронесся по всем комнатам особняка, заставив замолчать и замереть верных помощников популярного певца, собравшихся на кухне вокруг стола. "Отрицаюсь тебя, сатана!", - с новой силой, словно безумный вопил умирающий. Дядя Миша на удивление всем начал часто креститься.
-Саня, я умираю. Священника мне позовите, прямо сейчас, - твердым, решительным голосом вдруг сказал Федор Игнатьевич.
Не сходя с места, Саня деловито достал мобильник и начал поиск абонентов. Первому позвонил продюсеру артиста:
-Тут это... Федору Игнатьевичу плохо... просит позвать священника...
-Что-о-о? - засмеялся продюсер и неожиданно для себя хрюкнул в трубку, смутился и опять, но уже захихикал, - завтра, голубчик, завтра.
Охранник Саня не видел, как в это же время продюсер левой рукой обнимал очередную жертву шоу-бизнеса, но почему-то почувствовал к этому человеку отвращение.
-Черт тебе голубчик, - услышал продюсер на другом конце связи.
Второй абонент был его приятель. Тот понял ситуацию и обещал сделать все возможное.
Пока шли минуты ожидания, сиделка Марина сменила памперс Федору Игнатьевичу, умыла его, напоила морсом. Саня в это время деликатно вышел из комнаты, встал у двери снаружи. Садовник дядя Миша пошел к массивным воротам встречать гостей.
Минут через двадцать все находящиеся в доме с облегчением услышали сигнал машины за воротами.
Вскоре открылась парадная дверь, двое, приятель Сани и священник, направились к больному. Дорогу показывала горничная Лена.
Пока два приятеля здоровались за руку, священник вошел в спальню больного, закрыл за собой дверь.
Саня оставил своего приятеля Юру у двери, а сам пошел делать обход дома и всей прилегающей к нему территории.
Остальные занялись делом, согласно своим обязанностям. Каждый из них вдруг почувствовал, что за закрытыми дверями спальни сейчас происходит нечто очень важное, значительное и всем почему-то стало спокойно и хорошо. Время тянулось долго. Наконец дверь открылась, вышел священник на ходу развязывая поручи. Вид был у него уставший, но все же от него исходила сила и спокойствие. Сиделка Марина смотрела на батюшку во все глаза. Она впервые в жизни находилась так близко к священнику. Они, священники, для нее были из другого мира, непонятные, непостижимые. Именно к ней он и обратился:
- Сестра, прошу пока не беспокоить Федора Игнатьевича, он сейчас крепко спит. Завтра я еще раз его причащу. До свидания.
Пока Юрий и батюшка шли к выходу, Марина мысленно изумлялась: "Надо же, сестра, какое слово теплое. И что такое "Причащу"? Как это - причащу?"
Интересно, что же происходило там, куда вошел священник и закрыл за собой дверь?
Когда отец Сергий закрыл за собой дверь, не сразу пошел к больному, а остановился у двери и мысленно начал призывать Иисуса Христа, Богородицу, всех святых на помощь, перекрестился. Федор Игнатьевич все это видел. До прихода батюшки он пережил такую гамму чувств, которых не испытывал по-настоящему никогда. Его по очереди то бил озноб, то бросало в жар. Стыд, раскаяние и страх перед собственной отвагой пригласить священника терзали артиста. При входе батюшки, его душа затрепетала и, неожиданно для себя, он протянул руки вперед и лицо его скуксилось в плаче.
Отец Сергий подошел к нему, погладил по голове как маленького и вдруг прижал его голову к своей груди, готовый расплакаться вместе с больным. Все это длилось несколько мгновений, но именно в эти секунды Федор Игнатьевич испытал мощнейшее чувство счастья, которое он никогда не испытывал и уже больше не испытает. Именно в эти мгновения он понял, что его нашли и что он больше не подкидыш и сейчас он в полной безопасности.
А потом была исповедь. Федор Игнатьевич говорил торопливо, сбивчиво, но очень искренне. По подсказке от батюшки он вспоминал всю свою жизнь с тех самых пор, когда начал осознавать себя в этом мире. И когда его память натыкалась на постыдные, неприглядные поступки своей никчемной жизни, он начинал плакать, просил прощения у батюшки.
Федор Игнатьевич окрестился в православную веру очень давно, еще в молодые годы, когда их труппа из театра была на гастролях в городе Иркутске. Во время прогулки по городу с друзьями, они случайно набрели на небольшой православный храм, зашли. Естественно, служащие храма узнав, что это оперные артисты из Москвы, засуетились, позвали настоятеля храма. Так состоялось знакомство с хорошими людьми. А потом, к искреннему желанию своего друга окреститься и он заодно позволил совершить над собой это таинство. А вскоре после этого по возвращению в Москву, его в первый раз пригласили на телевидение.
Федор Игнатьевич проснулся уже вечером. Вернувшаяся медсестра к своему изумлению обнаружила, что больной, застенчиво улыбаясь, протянул руку чтобы взять стакан с водой, чтобы запить таблетки.
После всех проделанных над ним процедур, Федор Игнатьевич попросил пригласить к нему нотариуса. Вскоре нотариус был к нему доставлен. За закрытой дверью спальни Федора Игнатьевича происходило уже другое значительное событие.
Через неделю все бывшие друзья, знакомые, прислуга, да и сам виновник всей суматохи вокруг него были уверены, что дело идет на поправку. Только вот ноги еще не хотели слушаться. Федор Игнатьевич повеселел, с аппетитом ел любимые блюда и много читал, в основном русскую классику.
Но однажды утром испуганная медсестра метнулась из спальни Федора Игнатьевича за охранником Саней. Все знали, что хозяин дома очень благоволил к нему, называл своим братом и все поручения и просьбы относительно своих знакомых шли только через Саню. Вскоре уже все обитатели дома знали, что у Федора Игнатьевича отнялась речь, отнялись руки и вообще что-то с ним не так. И понеслось, и завертелось: врачи, капельницы, искусственное дыхание. Под ногами у врачей все время крутился продюсер. Охранник Саня следил за ситуацией и когда врачи решили транспортировать в больницу почти бездыханное тело Федора Игнатьевича, он опять обратился к приятелю Юре с просьбой доставить отца Сергия.
Как и в первый раз Юрий с батюшкой быстрым шагом направились в спальню больного. Занятная картина получилась: врачи реанимируют тело, а батюшка сидит в сторонке и читает канон по исходе души от тела. Когда появились носилки и два медбрата в дверях, Федор Игнатьевич три раза сделал глубоких вдохов и выдохов и затих. Воцарилась тишина. Все вдруг поняли, что это конец.
Чтобы сохранить приличие, о завещании никто не говорил. Только на девятый день по смерти Федора Игнатьевича, за поминальным столом нотариус огласил завещание усопшего. Все недвижимое имущество перешло к охраннику Сане, теперь уже к Александру Петровичу Кузнецову, а все денежные средства пожертвованы завещателем в ближайший монастырь от городской квартиры Федора Игнатьевича.