железяки совершенно непонятного мне назначения. На полках, прибитых к скату
крыши, стояли ржавые жестянки, пара утюгов, паяльная лампа, какие-то бруски.
Чуть дальше, в глубине, видны были корешки книг, тоже сложенных в большие
коробки.
- Залазь, здесь есть книги, - крикнула я сыну.
И через пару минут он был рядом со мной.
Книги... Их покупали когда-то по одной. Или сразу всё собрание сочинений. Их
расставляли на книжных полках, любовались ими, хвастались перед знакомыми и
гостями. Их читали, сидя в покойном кресле или прислонив к сахарнице на
обеденном столе. Их перечитывали, накрывшись с головой одеялом и подсвечивая
страницы фонариком. Потом покупались новые книги, а наиболее потрепанные
складывались на полках и антресолях в коридоре. Потом, когда места переставало
хватать, в дом приносился моток бечевки, книги связывали в ровные столбики и
выносили в сад, к сараю. Там уже были приготовлены пустые картонные коробки,
выпрошенные в соседнем магазине. По шаткой деревянной лестнице связки книг
передавались на чердак, и там они наконец обретали покой на многие и многие
годы. Пока хозяева, старые или новые, не приходили сюда с тем, чтобы
потревожить их молчаливое, пыльное, сырое одиночество.
- Мама, здесь так много всего. Почему люди не забирают с собой книги, когда
уезжают? - сын склонился над грудой книг, вывалившихся из порванной коробки.
- Сложный вопрос, милый. У каждого свои обстоятельства. Что вон в том ящике?
- Какие-то журналы, - сын вытаскивает глянцевый сине-белый прямоугольник. - Не
на русском написано. Био... Это может быть интересным для тебя?
Ещё бы! На журнале написано: "Biochemistry. 1998 Feb". Когда-то, кажется, что в
прошлой жизни, всё, что было связано с этой тематикой, было мне далеко не
безразлично. Когда-то...
Эти журналы не связаны, а попросту навалены кипой. Перебираю их, пролистываю.
Нет, в толстых научных журналах фото не размещают. Ладно уж, чего искать...
Складываю их обратно в коробку, но глянец хорошей бумаги скользок, и они
выпадают из моих рук. А рядом планирует на дощатый пыльный пол листок сложенной
вдвое бумаги. Я медленно нагибаюсь, притрагиваюсь к этому листу пальцами и
почему-то отдергиваю руку. На лист падает яркий луч света, будто настаивая на
моем повторном прикосновении. И, повинуясь этой магии, я беру и разворачиваю
его.
"Милый, вот мы и увиделись. Прости, что не смогла сдержаться и наговорила тебе ворох не совсем приятных слов. Но ты, твой новый облик так поразил меня. Пришла домой, открыла комп с твоими фотографиями и сравнила их с тем фото, что сделала сама. Какая разительная перемена, и внешняя, и внутренняя. Понимаю, что у каждого человека могут быть, и бывают, такие периоды в его жизни, которые один из писателей назвал амоком. Но мне почему-то казалось, что при всем твоем жизнелюбии именно ты избежишь этого. Потому что ты - особенный, избранный. Моя любовь к тебе закрыла мне глаза? Нет, совсем нет. Эти годы вдали от тебя... Я научилась многому. Но главное, я научилась чувствовать, ощущать других людей. И, конечно же, в первую очередь, тебя. Это ты научил меня. Ты многому научил меня, милый. "Печать порока на лице твоем". Почему-то вспомнила Дориана Грея. Но ведь там мальчишка, тогда как в твои сорок семь... Ты много рассуждал о позднем взрослении мужчин. Говорил отвлеченно, как и обычно, когда ты говоришь о людях, отделяя самого себя от всего иного мира. И я тоже всегда воспринимала тебя именно так, одним из избранных, немногих. И вдруг... Эта твоя исповедь. Ведь ты знал, что делаешь мне больно. Но делал это сознательно. Хотя вот к этой-то боли твоей правдивости я уже привыкла. Наверное... Да, наши гормоны властвуют над нашим разумом. Хотя казалось, что это правило не для тебя. Но не о том я хотела тебе сказать, родной мой. Я не хочу читать морали - не в праве, да и... просто не хочу. Я всю ночь, и всё утро, и весь следующий день вспоминала каждое сказанное тобою слово. "Главное - это чтобы тебя любили" - сказал ты и потом несколько раз повторил эту фразу. Я помню, что её ты говорил и раньше. Но именно сейчас она меня поразила. "Любили тебя"...
Пустота. Да, пустота от отсутствия собственной любви к другому человеку - вот что наполняет и наполняло тебя. Ты идешь по жизни, играя, забавляясь. Тебе много дано, гораздо больше, чем другим мужчинам. Ум, таланты, здоровье, успешность, обаяние, внешняя привлекательность, благоприятное стечение обстоятельств, совсем не случайное, в чем я уверена непоколебимо. Всего этого у тебя в избытке. Но как я понимаю теперь, всё это лишь оболочка, прикрывающая пустоту. Тебе не бывает страшно, милый? Нет, конечно же нет, глупый вопрос... Ты просто никогда не задумываешься об этом.
Но нелюбовь, милый? Хотим мы этого или не хотим, наступает время - и что-то заставляет нас оглянуться. Что увидишь ты? Твои научные достижения? Да, это важно. Это много. Но, согласись, если бы за твоими плечами тогда, давно, не стояла тень твоего отца, едва ли всё было так, как оно есть. Не обижайся, любимый. Я хочу сказать всё, хоть мне самой больно от этих моих мыслей о тебе. Ты сам говоришь, что наука уже не приносит тебе того удовольствия, что раньше. Статьи ты пишешь "на автомате". Все грандиозные проекты теперь не изыскательские, а внедренческие, да простится мне этот казенный стиль. Пустота дала себя знать, проявилась - и чем же ты пытаешься её наполнить? Какими высокими словами не прикрывай, всё равно суть одна - похоть и разрушение. Вокруг тебя только воронки, только разбитые судьбы.
Когда-то ты сказал: я послан тебе в наказание. Как оказалось,не только мне... Пусть так. Но почему ты делаешь ЭТО с таким удовольствием? Почему ты сознательно идешь на разрушение чужих судеб, играешь ими? Почему-почему... Имею ли я право задавать эти вопросы? Наверное, да. Потому что я не пуста, как ты. Во мне живет любовь, тобою же взращенная. Экспериментатор. Забавляешься собственной силой. Бог с тобой, милый. Живи как знаешь. Просто мне очень больно видеть, как ты из ТОГО, пусть опаленного, но ангела, превратил себя в фавна, покрытого патиной порока. Эти глубокие складки на твоем лице, вокруг рта. Это ссохшееся, некогда шикарное тело мужчины в самом его расцвете. Эта его дряблость. Эта сухая кожа на запястьях и небрежно подстриженные ногти. Даже эти "катышки" на твоей куртке и махры по низу твоих джинсов - у тебя, который так любит свою одежду. Мелочи, скажешь ты. Да, возможно. Но именно из таких "мелочей" складывалась моя любовь к тебе. Всё подмечающая, всё запоминающая, всё помнящая. Моя любовь к тебе... Не хочу желать тебе не потерять себя самого. Это не в моей власти. Это твой выбор. Тебя любят - и тебе этого достаточно. Любить сам ты просто не умеешь. Только... Понимаешь, есть любовь, а есть страсть. Вокруг тебя сейчас - только страсть, страсти тех девчонок, которых ты привлек своим светом. Ты это умеешь, мне ли не знать... Живи как живешь - это твой выбор. Ведь есть высшая сила, которая предназначает нас для чего-то в этой жизни. И потому я буду молиться и просить одного - чтобы ты не заплакал, когда придет твоё время - оглянуться.
Целую, милый. Ты знаешь, что я есть. Ты об этом знаешь и помнишь всегда. Ведь для тебя важно, чтобы тебя любили. Поверь, не в осуждение. Просто я люблю тебя."
...Луч света в последний раз осветил лежащий на ладони лист с отпечатанным на
принтере текстом старого мейла - и соскользнул к моим ногам.
- Мама, ты что читаешь? - голос сына вернул меня к действительности.
- Так, ничего. Это просто выпало из одного журнала, бумажка с научными
терминами.
- Тебе интересно читать научные термины? А я нашел сказки и старое издание
Лондона. Мы их можем взять с собой?
- Конечно, мой хороший, тетя Оля разрешила брать здесь всё, что мы захотим.
Пойдем?
Вдвоем мы пробрались к слуховому окну и я выглянула наружу. Вечернее солнце