Таким бывает и человек. У нас на заводе работал дворником Михайл Петрович. И если встречался в моей жизни гений, им, без сомнения, являлся Петрович. Лет тридцати пяти, с начинающейся лысиной под засаленной кепкой, сгребает он осенью листву в кучи. Поношенное пальто, грабли с отсутствующем зубом. Из кучи жёлтых, сухих листьев поднимается струйка дыма. Вслед за дымом, как платок машущий на прощание в оконце, трепещет и разгорается оранжевый огонёк.
Не раз случалось подмечать субтильную фигуру Петровича, в самых неподходящих для дворника местах. Например в бухгалтерии. Молоденькая бухгалтерша Вика, впервые познакомившись с Михайлычем пришла в восторг и ужас одновременно. Шутка ли: когда дворник сотней брошенных фраз помогает подготовить годовой отчёт на несколько часов быстрее и проще.
В компьютерном отделе на него едва не молились. Михайлыча называли чёрным ящиком - главное поточнее описать проблему, а уж решение он подскажет, да не одно. Только выбирай. Выглядывая из окна, можно приметить как тот или иной дорогой костюм консультируется с дворником в латанном, не по фигуре пальтишке. У кучи листьев, вдыхая запах дыма и земли и особенный, неповторимый аромат осени в лучшую пору. Заросли клёнов рядом с забором сбросив половины листвы, стоят, отдыхая. Выслушивая собеседника Михайлыч наклоняет голову и время от времени кидает в рот леденцы с кислым, отчётливо-искусственным вкусом лимона. Он не курит. Дешёвые сладости заменяют в ходе разговора сигарету.
Подлинный бриллиант, честное слово. По сравнению с ним я ощущал себя галькой. И только мелкая мыслишка о том насколько больше Михайл Петровича я получаю, грела душу. Изъяном гениального дворника являлся алкоголизм. Пил он практически каждый день, на выходные просто непременно. Случалось и в запой уходил дней на пять-семь. Благо руководство время от времени оплачивало бесценные советы Михайлыча скромными премиями. Тот заходил в магазин и покупал водку, которую дома он мешал с совсем уж невообразимыми жидкостями. Впрочем что я говорю - конечно никакое не "благо".
И вот однажды. Совершенно без причины, если не считать давнишнего разговора с племянником (типом делающемся ещё более мерзким от того, что являлся сыном двоюродной сестры). Во время неприятного разговора племянник выпытывал зачем такой взрослый дядя как я живёт на свете. Стоя на позиции нигилизма, вечности, абсолюта и отрицания, племяш доставил мне пару неприятных минут, подводя к утверждению якобы дядя в прожитых годах не совершил ничего достойного, что без оговорок можно называть свершением. До того, как я прибегнув к авторитету взрослого, заставил его умолкнуть. Впрочем внутрисемейная беседа скорее всего не имеет отношения к принятию моего решения относительно Михайлыча.
Я сказал: -Наверное нам следует помочь Петровичу избавиться от пагубной страсти. До того как она его э... погубит.
Виктор поддакнул: -В том обязанность дружбы и долг человечности.
Оторвав от губ толстую сигаретку, Люда прошептала, закатывая глаза: -Его непременно надо спасти.
Четвёртый этаж завода, курительная комната. Четверо дымокуров, расположились на деревянных скамьях, вокруг ведра с окурками. Стены без окон, крашены светло-жёлтым.
Мы тешили себя принадлежностью к интеллектуальной элите. Даже между собой мы разговаривали немного напыщенно.
Илья кивнул, выбросив окурок в ведро, точно поставив точку. Но затем, разглаживая жиденькие усики, попросил: -Только никакого рукоприкладства. Логика, чистая логика.
-Конечно- пообещал я. А Люда обиделась: -Как можно...
Так на третьем с половиной (если усреднить для всех нас)году знакомства с милым дворником мы посчитали себя вправе указать гению на порочность и недопустипость ежедневного зарывания таланта. Или, лучше сказать, заливания?
Осеннее небо в тот день затуманилось давленными облаками. Над корпусами кружили вороны, громко каркая. Прекрасно помню, я ещё подумал: зачем столько птиц слетелось. Будто здесь у них сборище назначено или шабаш.
То было в пятницу. А в субботу, не слишком рано для неожиданного визита, но и не слишком поздно, чтобы имело смысл оставаться, буде пригласят, на обед. Мы подходили к дому-обиталищу Михаила Петровича. Я побрился, надушившись одеколоном надел галстук для презентаций. Потом подумал, что торжественный галстук может смутить Михайлыча и завязал на шее обычный. Поцеловав тёплую, сонную жёнушку я присоединился к ожидавшему Виктору. Вместе с ним, мы встретили Людочку и Илью.
Михайлыч жил в доставшейся по наследству двухкомнатной квартире. Старые обои десятилетней, а то и двадцатилетней выдержки. Минимум мебели, а та, что есть непрезентабельная, не для продажи. Лампочки в старомодных белых абажурах с голубыми цветочками по краям. Но аккуратно и, относительно, чисто. Прежде, раз или два, я бывал у Михайлыча.
Наша комитет трезвости появился вовремя. Небритый Михайлыч с отросшей за двое суток щетиной, придавшей ему поэтического шарма, в майке и домашнем трико, открыл дверь. За спиной, на кухонном столе початая бутылка. Открытая банка с чем-то тёмным. Судя по запаху - перебродившим яблочным компотом. Стояли в дверях и переглядывались.
Он отошёл и мы просочились в комнату также неотвратимо как вода точит камень.
Люда присела на кожаный диван в высохших масляных пятнах. Там же устроился хозяин. Виктор взял стул. Илья принёс с кухни табурет. А я встал спиной к окну, намереваясь выглядеть убедительным и твёрдым. Думаю это мне удалось.
На стене висела картина: парусник и море. Удивительно, как Михайлыч до сих пор не продал её. Обои розовые, моющиеся, вытертые до белизны. На недавно перекрашенном подоконнике два непонятных растения в пластиковых горшках.
Людочка кокетливо поправила прическу и подпустив в голос томности на двадцать процентов сказала: -Что же вы Мишенька один и один. Дом, он женской руки просит. Вы мужчина ещё не старый, многие заглядываются...
Кашлянув Михайлыч смущённо ответил: -Так знаете Люда: пью я. Женщине со мной нехорошо выйдет.
-А вы бросьте- предложила увеличивая процентное соотношение томности Люда. Она сторонница плавно возрастающего давления. Зря, следовало прямо с самого начала воздействовать с максимальным обаянием: -Мы, Миша, такую жёнушку подберём - только радоваться.
Рассудив, что женить его собираются не на Люде, Михайлыч перестал конфузиться, сказал прямо: -Мне жена не нужна.- Жаждущий взгляд его был направлен в сторону кухни, откуда доносился слабый запах перебродившего компота.
Наступление провалилось, пушки грохотали вхолостую и желая удержать собственные позиции Люда спросила: -А может быть вы нужны девушке, очень нужны. Как тогда?
-Значит девушка неправильная- сказал Михайлыч и почесал подбородок. Люда метнула уничтожающий взгляд. Витька подхватил падающую эстафетную палочку: -Михайлыч, ты головастый мужик. Бросай пить, работу поменяешь, деньги сами потекут. Бумажный поток с водянистыми знаками в кисейных берегах. Квартиру обставишь, сам приоденешься, телевизор купишь.
-Не в деньгах счастье- сказал Михайлыч, словно мгновение назад, сам выдумал старую пошлость.
Мы, вчетвером, смущённо заёрзали. Людачка кашлянула, прикрыв рот ладошкой и достала из сумочки косметичку. Виктор продолжал теребить, подманивать и искушать: -В отпуск за границу кататься станешь. Работа интересная, по душе работа.
-Откуда вы знаете, что у меня на душе?- спросил Михайлыч. Без злобы спросил.
Люда ехидно сказала: -Ну конечно, чесать граблями землю даже в древние времена не называли призванием.
-Чем больше денег, тем больше сможешь пить
-Спасибо- сказал Михайлыч -Чтобы через полгода под землю нырнуть. Не стоит.
Из окна пробивались лучи яркого, солнечного дня. Падая по диагонали на шторы, они продирались через тонкую материю и влетали в комнату, освещая каждую пылинку. Старая лакировка на мебели, там где она ещё осталась, осветилась и заиграла. Хотелось бросить бесполезные разговоры и идти на улицу. Кидать листья, например. Потом раздавить шкварик. Сгрести в кучу, выбрав момент, пока никто не смотрит, прижать к груди, сколько поместиться в охапку. Подбросить в верх. Детский восторг.
Илья начал говорить о радости творчества. О счастье созидания. Это он дал серьёзную промашку. Во первых о творчестве Илья имел довольно отдалённое понятие. А о радости и счастье мог говорить лишь чужими словами. Тогда как дворник Михайлыч не только чинил всё то, что ломалось, и не относилось ни к одному из подразделений (таковых предметов на заводе в общем-то большинство). Но и здорово ваял ледяные фигуры. Зимой перед проходной выстраивались диковинные звери и не обидные карикатуры на сотрудников. Если кому-то не нравился направленный на него шарж, то мог подойти и сломать скульптуру из льда. Михайлыч держал на видном месте увесистую кувалду и отзывался о свершённом действии разрушения как о процедуре "психической разгрузки".
Во вторых на духовность должен был напирать я, как наиболее подкованный. Иначе, о чём посоветуете разговаривать с атеистом: не о религии, верно?
Илья потратил лучший выстрел в холостую. Под моим неодобрительным взглядом он смутился, замолчал.
Холодное и светлое осеннее солнце по прежнему пробивалось в комнату, пронзая занавеси. В соседней комнате, часы-ходики, отстукивали марш времени. Михайлыч заварил дрянной и дешёвый кофе. Мы пили коричневую, дерущую горло жидкость, из чашек с отколотыми ручками.
Я сказал: -Михайлыч, ну ты понимаешь. Бросай пить, в общем.
Сжав кисти в кулаки, спившийся гений возразил: -Не понимаю. Не понимаю зачем, с какой целью, вы вчетвером задались целью испортить моё воскресенье. Алкоголиков в городе десять тысяч и ещё вагон, ко мне почему прицепились?- сказал он с сжатыми в кулак руками.
Люда взяла его за локоть, но он вырвал. Тогда она сказала: -Мы помочь хотим. Ты у нас гениальный.
-Идите отсюда- потребовал Михайлыч -Идите... собственную гениальность развивайте. А мне, после вашего ухода, лечиться придётся. Не будем ссориться. И лекарство вот-вот перестоит. До завтра. До свидания.
Мы не собирались уходить. Люда встала, желая успокоить буяна. Виктор и Илья вскочили дабы подсобить диве, на случай если Михайлыч попытается обойтись с женщиной не как джентльмен. А Я, если вы помните, простоял весь разговор на ногах бросая тень на пол и ощущение молчаливого давления на хозяина квартиры. Непонятным образом, никого не хватая за руки и вообще крайне корректно, Михайлыч вытолкал (или скорее переместил, потому как единственное его прикосновение ко мне было пожатием руки на прощание) нас на лестничную площадку и захлопнул дверь. Вот дверью он хлопнул весьма невежливо. Разозлился человек.
И мы ушли. Жизнь пошла по кругам своим. Михалыч пил и радовался как больной раком, которого приговорили к свиданью с гильотиной. Люда курила всё больше. Кажется и сигареты у неё сделались более вонючие.
Несколько раз возвращаясь мысленно к проигранной беседе, меня не оставляло ощущение смутной неправильности при безошибочных предпосылках. Так, когда-то в школе, математик подкинул нам решение простейшего примера два умножить на две и в результате получается пять. В двух десятках действий надо было отыскать ошибку. Как и сейчас, тогда я не справился. Глупо думать, что моя школьная неудача отозвалась добрых три десятка лет спустя.
Но ещё более странное чувство настигло, когда мы вчетвером спускались по лестнице, открывали дверь подъезда изрисованного культурными отбросами. И выходя на воздух, подставляли лица солнцу. Кутались в шарфики потому, что дул пронизывающий холодный ветер. Я подумал о нас четверых: -Целая куча несчастных людей.
Только не подумайте будто Михайлыча, мешающего за нашими спинами и тремя этажами выше, дикую смесь из компота и палённой водки, я отнёс к счастливым и радостным. О нет. В этой, вдруг вспомнившейся, истории нет ни одного счастливого персонажа. Если конечно не считать того утверждения, что если "человек никогда не видел рая, то он о нём и не горюет". На мой взгляд сущая глупость.
А с дерзким племянником я больше не разговаривал и старался не видеться, хотя матери его благоволил. Знаю только что в какой-то молодёжной драке племяшу здорово дали по голове и сейчас он в больнице. А может быть я перепутал.