В том, что сибирская тайга изобилует кедровыми орешками, я убедился на первом же уроке. Прямо передо мной сидел долговязый парень, ноги его не помещались за школьным столом, высовываясь острым углом треугольника, напоминая о скучном уроке геометрии.
Парень небрежно швырнул через плечо сырую шелуху этих орешков, словно позади него находилась урна для мусора, а не такой же стол, за которым сидел новенький. Шелуха живописно разлетелась по столу, прилипнув к чистому листу тетради, и пока я раздумывал над тем, как мне стоит поступить, последовала новая порция.
Класс, затаив дыхание, слушал самозабвенное доказательство теоремы потрясенной редким вниманием учительницы - Марии Сергеевны - дамы преклонного возраста. Однако причина столь пристального внимания была иная. Класс на самом деле наблюдал за мной, стараясь угадать реакцию на попытку долговязого познакомить меня с географией, что совершенно ничего общего не имело ни с темой урока, ни даже с предметом.
На ринге было бы, конечно, труднее провести такой великолепный хук. Ноги долговязого медленной выпрямились. Я вытер о него облепленную шелухой тетрадь.
Мария Сергеевна осеклась. У нее задрожали губы.
- Извините, - сказал я. И сам вышел из класса.
Мне показалось, что в глазах девчонок восхищения было больше, чем сострадания. Сильная же половина к происшествию отнеслась спокойно, даже равнодушно. Следующий урок мне пришлось провести в кабинете директора. А весь последний урок долговязый бурлил, как электрочайник с испорченным реле.
После звонка он первым выскочил из класса. Остальные домой не спешили, видимо, полагая, что я заслужил право покинуть класс вторым. Тогда-то ко мне впервые и подошел Виктор, как он себя назвал, протягивая руку и делая ударение на последнем слоге на французский манер. Церемонии удивляли. Нравы в школе царили скорее уж техасские, если не брать во внимание Робеспьера и иже с ним.
Как теперь понимаю, в этой школе не учились. В ней тусовались по необходимости. Кто зачем. Одни делали вид, что преподают. Другие - что учатся. Хотя бывали, конечно, исключения из правил. Где их не бывает? Среди учителей попадались толковые. К ним еще интересно было ходит на уроки. Такие, например, как наша классная, которая сама недалеко ушла от своего школьного возраста и еще не забыла проблемы, волнующие нас. Она пыталась наставить нас на путь истинный, устраиваю праздники и встречи, могла потолковать по душам. Но даже для нее не могли открыться недоступные и темные уголки истинного положения дел в школе. Уже не говорю об остальных.
Дурь и колеса в школе продавались почти свободно. Те, кто этим занимался, в школьной среде если и не имели большого авторитета, имели гробовые крыши. Связываться с ними было опасно. Жаль, что все это стало мне понятно немного позже.
Виктор объяснил мне, в какую сторону следует свернуть, выйдя из школы. Нисколько, похоже, не сомневаясь, что вниму совету. Я заартачился.
- Ничего тазики, - сказал он, глядя на мои кроссовки, - снимай!
Я показал ему кукиш. Это лишило его не только красноречия, но и дара речи вообще. Говорить он больше уже не мог. Видно было, что осерчал ужасно. Резкий его удар пришелся аккурат в бетонную стену, о которую я оперся спиной. Стена была совсем не такой гладкой, как это выглядело со стороны, и достаточно твердой, в общем, достойной того, чтобы мнение о ней старейшина начал выражать вслух. Десяток рук и ног замолотили воздух вокруг меня, замахали, как вертолетные лопасти, все быстрее и быстрее...
Когда я поднялся, кроссовок на ногах уже не было, зато около меня аккуратно стояли старинные стоптанные башмаки, которые вполне подошли бы папе Карло. Легкий намек на страдающую благородством великолепную пятерку поднять было тяжело. Я только подумал о том, что уютный гарнизон, где мне все время было скучно, в сравнении с городом, куда занесла нелегкая, - заповедник для взращивания счастливого жизнерадостного потомства.
Моя маман, элегантная и неотразимая, на самом деле такая и есть. Эти ее качества, может быть, и не бросаются в глаза всем подряд, однако своевременно были замечены отцом. Когда он был почти одного со мной возраста. И чувство самоотверженности ей явно присуще. Ну кто еще посвятит свою жизнь прозябанию в гарнизонах с офицером, предпочитающим комфорту собственные честь и достоинство? Ну и, конечно, маман как гарнизонный обитатель знает толк в макияже.
Наутро я явился в класс, благоухая французской косметикой, почти без следов на лице, и только стоптанные корки портили впечатление, произведенное мной. Класс онемел. Долговязый попытался встать, но запутался в собственных ногах. Вероятно, перед моим появлением он пышно расписывал рыцарский турнир накануне. И я сводил на нет все его героические усилия. А мне было горько. Мне хотелось триумфа. Хотелось повергнуть и пощадить. Не знал только кого.
Поэтому на первой же перемене я вычислил подходящие мне кроссовки, подошел преспокойно на виду у всех к их счастливому обладателя, мирно жующему жвачку в уголке, и предложил поменяться обувью на время.
Мне очень хотелось посмотреть, как же будет чувствовать себя этот жвачный, оказавшийся в моем положении, не взбрыкнет ли, часом. Жвачные инстинкты ему отказали. Но кроссовки он снял безропотно.
Как только я переобулся, ко мне вторично подошел Виктор и дружески ткнул в бок кулаком, явно давая ощутить набитые костяшки. Мне совсем не улыбалось бесконечно увеличивать число врагов, поэтому я сделал вид, что тычок его вежлив, хотя это и стоило определенных усилий, учитывая вчерашнее боевое крещение.
- Те прокололся, Реш, - сказал Виктор, назвав меня почему-то Решем, а не Игорем. - У малька мама в ментовке работает, так что тазики верни.
- А ходить в чем? - поинтересовался я.
- Ладно, должен будешь, - Виктор увлек меня за собой к долговязому. - Даю за него подписку, понял? И если завтра ботусы не будут украшать его ноги, сам знаешь...
Долговязый не ответил ничего, но, видимо, знал нечто. Потому что на следующий день кроссовки мне принес. Больше того, оставил мне на память стоптанные башмаки. Очевидно, у него случился очередной приступ благородства.
В свою очередь я вернул кроссовки жвачному, дал ему пять, попросил не сердиться. Его авторитет среди мелких рос по мере того, как удлинялись развязываемы мной шнурки.
В классе я обулся, оглядел себя и пустил в ход крылатую дядину фразу:
- У меня только один недостаток. Я чертовски красив!
Все захохотали. То ли фраза такая убойная, то ли все действительно подумали, что это имеет место, не знаю. Но я, будто айсберг, откололся от материнского шельфа и пустился в плавание, растворяясь в теплых южных водах. Буквально за пару дней жизнь моя изменилась сказочным образом. Девчонки так и лезли на глаза. Да что толку? Была, правда, одна особенная... Непонятная. И очень уж красивая. Очень. А Виктор снисходительно посмеивался.
Мне еще только предстояло окунуться в будущую жизнь. И весь этот внешний блеск действительно оказался вершиной айсберга, а сам он мрачно погружен в темноту и холод, и вся его подводная часть была от меня пока скрыта тогда. Мне только предстояло ее узнать.
Отец пропадал на службе. Дежурства, тревоги, учения. Маман интеллигентно ожидала, изредка снисходя до нравоучений в мой адрес, но с ней можно было мурлыкнуть по-свойски, и она расцветала, прощая все. К тому же родители мои постоянно были заняты. Отец - службой, маман - добыванием средств. Так как-то получилось, что когда офицерское довольствие стало "недовольствием", маман быстро надоело собирать грибы и клюкву вокруг гарнизона. А вот рыночные отношения оказались для нее более понятны, чем для большинства ее подруг. Она и раньше обшивала многих своих знакомых, а тут поставила дело на широкую ногу, открыла собственное производство, где работали ее же подруги. Отчасти из-за этого, как я понимаю, мы и покинули гарнизон. Маман, а вместе с нею и мы с отцом, стали постепенно белыми воронами. Нам некогда было собираться в компании, где за дешевой выпивкой и скудной закуской принято было поносить всех и вся. Отец матерью гордился, как я понимаю. Защищал, как мог. Было от кого. И за что тоже было. Мне рановато, конечно, разбираться в отношениях взрослых, но так, кое-что становится понятно. И как грамотно мама выбрала место для переезда! Я, на что уж маленький, и то сразу почувствовал запах сибирской нефти. Шевелится тут все в отличии от гарнизона.
Жизнь катится. Последний класс. Впереди Новый год, экзамены, но так далеко еще. Да и не до учебы стало как-то. На первый план вышли новые друзья и знакомства. Мало-помалу Виктор вводил меня в новую жизнь. Рисовал заманчивые перспективы.
Оказывается, я стал членом толпы, именуемой "октябрятами". Жизнь в городе вне толпы никуда не годится. Любой, кто входит в подобное братство, запросто может обидеть кого захочет, и редко обиженный предпринимает что-то в ответ. В основном, стараются с нами не связываться, если никого нет за спиной.
Мы тоже не лыком шиты, на рожон не прем, но и себя не даем в обиду. Получается, что город - этот монстр урбанизации, в целом принадлежит сам каким-то монстрам, а те, в свою очередь, еще каким-то. И все они пытаются как-то прижиться уже друг с другом, и сколько этих монстров в городе, черт его знает. Толпы ошиваются по подъездам, распевая песни под гитары, будоража жителей, иногда, если случается возможность, зависают у кого-нибудь на квартире. Что-то делят с другими толпами, изредка дерутся, но в основном просто разбираются на стрелках.
У каждой толпы свое излюбленное место обитания, своя территория, где чужие редко появляются. Представители разных толп почти все знают друг друга в лицо, а вожаки-то, конечно, наперечет, на слуху. Кроме того, толпы делятся по возрасту и рангу. В отношениях между ними существуют правила, знать которые следует на зубок, не то что школьные предметы. Нарушение правил грозит не двойкой в журнале, а проблемами куда серьезнее. Да еще занятия в спортзалах. А как же! Гордость любой толпы - победители и призеры соревнования по любым видам единоборств. Знание, куда и как ударить, ценилось во все времена, а уж теперь и здесь - тем более. Теперь, когда соперники на ринге редко расстаются на нем друзьями, оставаясь соперниками по жизни.
Мне предстояло еще понять, за счет чего толпа живет и как это что-то зарабатывает. Я начал покуривать и потягивать пива понемногу вместе со всеми, незаметно для родителей, и никто у меня денег за это не спрашивал. Вообще, как-то не принято было мелочно болтать о деньгах, о молоке и хлебе. Общепризнанно было наличие необходимого количества денег у толпы.
А говорят еще - бедность не порок. Может быть, порог? За той вон дверью?
Как-то вечером мы с отцом вышли в подъезд. Отец - покурить, а я просто так, за компанию. Был тот редкий случай, когда отец раньше обычного оказался дома.
- Скажи, отец, ты же умный? - спросил я его.
Он пожал плечами.
- Все так говорят, - не отставал я.
- Кто все? Опять ты за свое...
- Нет, ты все-таки ответь.
- Ну, давай, попробую. Если говорить об уме, то есть определенные параметры его, что ли. Ум классифицируется точно так же, как любое другое физическое или химическое понятие или явление. Только все это достаточно абстрактно. И может существовать множество теорий на этот счет и множество различных классификаторов, построенных на этих теориях. Только все они в результате могут так же мало стоить, как и свои собственные. Ты об этом хочешь узнать?
- Нет, ты ответь мне как-то приземленно...
- Ладно. На самом деле я встречал множество людей куда умнее себя. Это не нужно доказывать. Это просто чувствуешь, когда сталкиваешься с интеллектом, способных подавить собственный.
- Хорошо, а как, по-твоему, таких людей много?
- Они есть.
- Ты странно как-то отвечаешь, расплывчато, как будто все время пытаешься ничего не сказать.
- Они есть на самом деле. Есть среди моих знакомых и среди твоих.
- Почему же я их не замечаю?
- Просто не хочешь замечать.
- Как это?
- Да так, от переоценки самого себя. Вообще, редко встречаются люди, которые склонны оценивать себя правильно, близко к объективной стороне. В основном люди либо унижают себя, если недооценивают, либо превозносят, если переоценивают.
- А к каким ты относишь себя?
Отец снова пожал плечами.
- Давай, мы с тобой поговорим обо всем лет через двадцать. Тогда нам легче будет друг друга понять.
- Неужели неясно, не могу я ждать так долго. И чего ждать? Я просто живу. Сейчас. И что там завтра будет, зачем загадывать?
- Наверное, и мы были такими же. Жаль.
- Чего жаль?
- Что мы плохо понимаем друг друга, точнее, так мало хотим понять.
- Почему мы не ездим на машине, например? На твоей убитой "шестерке"?
- А для чего? До ближайшего магазина на лифте можно доехать. Весь город пешком за сорок минут можно обойти.
- При чем здесь это?
- При том, что нецелесообразно ездить. За машиной нужно в гараж идти, бензин, запчасти - для чего?
- Ты не понимаешь. Скучно это... Целесообразность.
- Нормально. По мне лучше устроить лишний раз праздник с шашлыком или виноградом. Для всех своих, и для тебя в том числе, заметь. Для всех.
- Но и поездка на машине может быть праздником.
- Верно, может. Если она так уж нужна тебе, ты ее купишь сам, со временем...
- Вот-вот, со временем. Сейчас хочу. Сейчас!
- Так не бывает.
- Ты еще скажи, не заслужил, не заработал...
- Да, скажу. Это действительно так. Для того, чтобы что-то иметь, нужно, чтобы это что-то кто-нибудь для тебя сделал, и чтобы ты в свою очередь чем-то с ним поделился. А чем ты можешь поделиться, если ничего не сделал?
- А Серега сделал? А Витек? А ведь катаются!
- Так ведь это не их машины, родителей.
- Ну и что? Почему у моих родителей нет такой?
- Я же тебе говорю, не нужна она мне сейчас.
- Мне нужна.
- Снова да ладом!
- Не поймем мы друг друга.
- Ну как не поймем? Да как же втемяшить в твою башку, что все, что тебя окружает, портится, изнашивается, ТЛЕННО все! Ценности человеческие не определяются тем, чем человек распоряжается или владеет! Машина не мешает, может быть, счастью, но ведь и не определяет его! Ничто его не определяет. Разодень тебя в царские одежды, посели в хоромы, завали яствами, не станешь ты лучше, чем есть, скорее уж хуже. Как ты этого не поймешь? Люди по одному и тому же поводу плачут, по одному и тому же смеются, и тысячу лет назад, и теперь, и тысячу лет после нас будут смеяться и плакать все потому же.
- Прав дядя, когда говорит, что с тобой спорить бесполезно. Какой ты нудный со своей логикой.
- Ну, вот, приехали.
- Да, поговорили.
- Знаешь, я ведь тоже таким был. Это сейчас я понимаю, что мои родители тоже желали мне добра, а я набивал, как все, шишки делал ошибки. Может быть, делаю их до сих пор.
- Вот видишь!
- Вижу, вот и хочу оградить.
- Не нужно. Они мне самому нужны, мои ошибки, мне их и исправлять!
- Может быть. Только знаешь, может ведь не хватить жизни, чтобы все исправить.
Вьюга выла меж коробок многоэтажных домов, словно ведьма. Метались ее седые жесткие космы, нещадно хлеща прохожих по лицам. Вадика долго не было. Заработался, бедолага. "Бабки" у толпы закончились, поэтому и решено было тряхнуть Вадика, компьютерного гения, новоявленного коммерсанта, перспективного, а главное - молодого.
Заставить его отстегнуть, а заодно - дать понять, что заработать деньги вовсе не так легко, как это ему кажется. Если сам Бог велел делиться, то почему чаша должна миновать Вадика? Пускай и явит миру пример.
- Ну, наконец-то! - Вадик вынырнул из тамбура двойных северных дверей весь в снегу - прямо Дед Мороз. Собрался, было, отряхнуть снег с одежды, но тут увидел нас, с явным интересом взиравших на него. Интерес наш был, вероятно, так отчетливо написан на лицах, что Вадик сразу все понял.
- Иди сюда, - сказал ему Виктор подчеркнуто миролюбив. Вадик моментально оценил и подчеркнутость и миролюбивость.
- Сюда, я сказал! - добавил Виктор металла в голосе, одновременно давая понять Вадику, что первоначальная цена совсем не установлена.
Вадик замешкался. Голова его умная отчаянно соображала. Он понял, что предстоит очередная, не слишком выгодная для него сделка. В его глазах, как щелочках, так и мелькали цифры, будто на мониторе компьютера, когда зацикливается формула на информатике.
Торги прошли напористо и скоро. Сошлись на том, что Вадик будет отстегивать по сотне в неделю, а мы в свою очередь перенесем чего-нибудь в случае надобности. И уж, конечно, никому в обиду не дадим. Все, оказывается, так просто. И не очень дорого. Можно, оказывается, запросто прийти к согласию без долгих военных действий, без мордобоя и оскорблений, красиво и благородно.
Ну, Виктор, ну, голова! Одно слово - лидер!
- А теперь - в спортзал, - Виктор прячет в карман первый взнос, - Колич рассердится, если опоздаем.
О Количе разговор особый. Взрослый друг, защитник обиженных и сирых, отец родной. Кому - как. С виду - увалень неповоротливый, огромный, как гризли, ни и силища, соответственно. Голова упрямая наклонена вперед, идет, что твой крейсер форштевнем океан рассекает, отваливая волну. А что такое крейсер в смысле мощи - по видику не раз видели. Разговорчив, как гурами в аквариуме. Самое большее, на что способен, так это сказать - "молоток!" - тому, кто чересчур понравится.
А понравиться ему многие хотят. Только вот Колич не каждого примечает. Говорят, Боцмана он подобрал избитого на пустыре. Здорово Боцману досталось. Как раз Колич мимо шел. Поднял он его за шкирку, встряхнул, поставил на ноги и повел, шатающегося, с собой. Привел в спортзал и по залу Боцмана - устроил продолжение. Потом уже Боцман понял, что если бы его Колич не нашел и не погонял, как следует, на следующий день он и встать бы не смог. А так доковылял Боцман до спортзала и на следующий день, и еще через день, и до сих пор ходит.
Теперь Боцман за Колича - в огонь и в воду. Даже походкой все больше КОлича напоминает. И молчать учится. Прорывает его, правда, иногда. Пробивает на разговоры. Тогда - только слушай. Такого может понарассказать. Прямо энциклопедия ходячая. Такие имена заворачивает - отродясь не слыхал никто. А на Колича до того заглядывается, что запросто во время тренировки может лбом о грушу, не заметив, треснуться.
Да не ори ты, Колич, ходишь сам, телеса развесив, а мы тебе - скачи, кувыркайся! Тело ноет уже, татами - как деревянный. Не видишь разве, устали! Да только жалости в Количе - ни на грош.
- Работай. Работай!
Руками, руками надо, да не бояться упасть правильно. Разбегается Колич, переворачивается в воздухе, упираясь в коня руками, падает на татами, хлопает прямой рукой, как стреляет, кажется, не вскакивает даже, а отскакивает от пола, как резиновый мячик.
- Понял? Давай!
После растяжки невозможные, болючие. В голове шумит, кажется, жилы от косточек отрываются. Мах, еще мах - нормально. Обмотать руки! Спарринг. Держать удар, держать.
- Шея у тебя на что? Принимай удар! Принимай, амортизируй, говорю! На мостик, если не можешь. На мостик, я сказал!
Нервничает Колич. Орет, трудится, потеет. И млеешь после тренировки, как после бани все равно. Но зато, если не запускать, через полчаса - подвижный, легкий, невесомый прямо. Да ведь и не Количу это в конце концов нужно, а нам. Мы и стараемся. И девчата у нас - что надо. Щечки горят, пяточки розовенькие, кругленькие, кожа, как у молодого поросенка, а как заедет пяточкой. Доволен Колич. Еще бы!
Задолго до этой тренировки состоялись мои смотрины. Поначалу, говорят, Колич и слышать обо мне ничего не хотел, наболтали лишнего. Про драки во дворе. Не любит этого Колич. Считает, из драчунов хорошие спортсмены не получаются. Не знаю, как Виктор уговорил его хотя бы взглянуть на меня одним глазком. Смилостивился Колич.
Как вспомню, так вздрогну. Обычная тренировочка по сравнению с тем, что мне Колич устроил, все равно, что кругосветное путешествие на самолете и пешком без плавсредств. Все бы ничего, но плохо то, что Колич после тренировки поставил меня в пару с Лосем. Это, конечно, потому, что хотел меня сломать окончательно. Честно говоря, надеялся я на человечность Лося, на то, что он видит мое состояние и поэтому не станет делать из меня отбивную.
Лося, говорят, Колич с иглы снял. Вызволил из милиции, можно сказать, увел со скамьи. Так что есть за что Колича Лосю уважать. Ударчики у него - будь здоров. Жаль, конечно, Лось не из нашей толпы, но ведь тренируемся вроде вместе. Хотя многие у Колича тренируются. Не только наши. И все здесь как будто дружат. Что-то вроде перемирия у водопоя в засуху. Здесь Колич - царь, и слово его - закон. Лось, конечно, не Боцман, засматриваться не станет, но тоже уважает Колича по-своему.
Лось оказался хуже моих самых плохих предположений. Мало тог, что он дубасил по мне, как по тренировочной груше, невзирая на разницу в весовой категории, так ведь еще старался ехидно так, с ленцой, зацепить. Мне много не надо, чтобы зацепить, да еще так открыто. А когда я, Сида на полу в центре ринга пытался зубами развязывать перчатки, Лось бросил с усмешкой через плечо еле слышно: "Бык".
Бык - самое последнее слово. Быки, это те, кого мы пасем по аналогии с крупным рогатым скотом, те, на ком крутимся, делаем деньги. Вот Вадик - бык, но и то вслух этого никто никогда не скажет. Зачем обижать? И если кто-то из толпы услышит в свой адрес хотя бы намек на это слово, он обязан драться. Несмотря на возможный плачевный для себя исход. Бычится, не дает отпора только слабый, и если ты начинаешь бычиться, пиши - пропало.
Не знаю, что думал Колич о методах воспитания, но готов поспорить, что я ему не понравился. И то, что каша заваривается с его подачи, тоже понимал. А раз так, то они с Лосем заодно действовали. Мысли эти я для себя приберег. Раз проблемы с Лосем возникли, значит и со всей толпой "ангелов". Авторитетная толпа, ничего не скажешь.
Но, получается, не из куража на нас наехали. Не с кем попало базарят. Подмять, ясное дело, решили. Оттого и Лось нетактичный такой. Видно, наш кусок поперек горла встал, и спать не дает спокойно. Может быть, кто-то пожаловался, Вадик, например...
- Теперь ясно хотя бы... - грустно сказал Виктор, наблюдая алчущую крови толпу "ангелов". Она густела возле выхода из спортивного комплекса. Мы тоже собирались. Только не с такой бравадой, спокойнее, как будто заранее уступая. Даже девчонки наши и те приуныли, будто их тема касается.
Ну уж нет, так просто у них ничего не получится! Конечно, Лось - чемпион города, но ведь не все в толпе "ангелов" чемпионы. Так что мы посоветовали девчатам заготовить все на случай оказания медицинской помощи, гордо пообещав вернуться с победой или не вернуться вовсе.
"Ангелы" гурьбой повалили к котловану, мы за ними. Кодекс есть кодекс. Ничего не попишешь. Все предсказуемо. Котлован вырыт под строительство нового дома. На краю города. Место удобное для встреч. Не видать, что происходит на дне котлована, пока не подойдешь к самому краю. По вечерам далеко не многие отваживаются сюда ходить.
- Тактика такая: постараться как можно удачнее ударить, и не дать ударить себя, - Виктор короток, как апперкот.
Как происходят драки толпа на толпу? Становятся стенкой и молча смотрят друг ни друга. Тишина давит. Каждый выбирает себе соперника, когда толпа стоит и готовится. Каждый - из своих соображений. Начинается все вроде несерьезно. Так, толчки, тычки, пока не разойдутся как следует. И все молча поначалу, только сопят изредка, да слышны звуки ударов. Удары все жестче, все серьезнее.
Мы, конечно, могли проиграть, но когда дело подошло к концу, выяснилось, что против одного Лося, способного держаться на ногах, нас осталось трое. Нет, не зря Лось стал чемпионом города в своем приличном весе. Казалось, он непробиваем. Даже когда Виктор заехал ему ногой по позвоночнику, он устоял. Правда, Виктор мог ударить больше для эффекта. Тоже ведь понимал, что нас больше, ну и не убивать же мы друг друга собрались, просто разобраться. Лось совсем озверел, начал молотить кулаками. Зацепил Боцмана, тот, странно всхлипнув, упал. Вышел все-таки Лось из себя, смотреть стало страшно. Только точность ударов была уже не та. А попасть сразу в меня и Виктора не так-то просто, если мы этого не хотим.
В общем, отоспались мы на Лосе, как хотели. В результате он больше всех и пострадал. Все закончилось со звуками милицейской сирены. Тут уж все врассыпную кинулись, таща за собой и друзей, и врагов. Против милиции все уже сообща. И мелькнул на краю котлована, на фоне светлой полоски неба знакомый огромный силуэт. Уходил кто-то, переваливаясь. Уж не Колич ли?
Не успел я ни с кем поделиться, пока смывались, а потом уже поздно было.
Подруги дожидались нас в нервном нетерпении, увидели наши радостно разгоряченные лица в синяках и кровоподтеках, принялись за работу. Подруги у нас - что надо. Больше всех Боцману досталось. Поваляется на "больничке", книжечки почитает, он, слышал, любитель.
Оценки за полугодие немного отвлекли родителей от моих синяков. Неважные оценки. Это еще хорошие. Первую четверть я в гарнизоне закончил, так что прежние заслуги в усвоении наук приняли к сведению. Маман снова приставала больше с примочками. Отец поинтересовался, что произошло, то так, скоро. Некогда ему было. К тому же, отца пригласили в школу. Если бы не просьба нашей классной, я бы не стал и приглашение передавать. Классная у нас классная. Вместе с нами на всех тусовках. Как молодая. Она и в самом деле молода по сравнению с родителями. Мы у своих - те еще оболтусы, а она только в декрет собирается. В общем, уговорил отца.
Отец пришел строгий, подтянутый - одно слово, офицер. Может быть, по профессии своей он не так уж и интересен, - армия теперь не в почете, но в очень скором будущем может стать всем выпускникам школы, и не только нашей, очень полезен. Даже мне самому. Черт знает, какие только вопросы могут прийти в голову моим одноклассникам. Только как-то так вышло, что отец совсем уже неожиданно и стихи читал, и фразы бросал такие забойные, что буквально растрогал всех. А когда уходил, ему подарили букет цветов, и он зарделся слегка, так было ему приятно. Но на меня смотрел прохладно и строго - все воспитывал, наверно.
Я пожал ему руку, провожая, и спросил насчет стихов что-то. На что отец, застегивая наглухо шинель, ответил, что не вчера на свет народился и не сразу майором стал. После визита отца мой рейтинг взметнулся вверх, как Андреевский стяг на свежем ветру. Я стал при случае прислушиваться к отцу и запоминать его выражения. У меня была возможность убедиться в опытности и безошибочности его суждений. Потому что сказанные спокойно и достойно моими молодыми, далеко не мудрыми устами, они иногда вызывали состояние ступора у моих нечаянных собеседников.
С тех пор, как мы разобрались с толпой "ангелов", наша жизнь пошла еще лучше. Теперь уже никто в районе не осмеливался стоять поперек дороги, если мы шли все вместе. Для полного счастья не хватало презренного металла, но существовала на то голова Виктора. Боцман к Новому году совсем был на ногах. Новогодние праздники напоминали о своем приближении серпантином, треском петард, хлопушек и лютыми морозами.
В один из таких вечеров собрались по случаю отсутствия предков у одной из подруг. Пили кофе, сигаретками баловались. Настена, изображая хозяйку дома, бегала, мурлыкала. Ничего девчонка, с правильными понятиями, охарактеризовал ее Виктор. Не знаю, как он к девчонкам относится на самом деле, но складывается впечатление - чисто потребительски. Правда, в отношении Настены я полностью согласен с ним был. Правильная девчонка. Надежная.
- А что, Настя, предки надолго исчезли?
- Да нет, передачку поехали относить на "большуху" бабуле. Вахта уезжает. К самолету. Туда-обратно часов пять на машине.
- Хорошо, - сказал Виктор. - Хорошо, когда дети заботятся о своих старых родителях. - Он задумался.
- А ведь верно, мало стариков в городе. Почти не видно. Все норовят под старость увезти свои косточки в теплые края, а, Боцман?
- Желают упокоить прах в пухе родной земли, - подхватил Боцман мысль.
- Че так длинно? - сделал Виктор замечание.
- Не длинно, а красиво. Только город поэтому временный как будто. Все в нем будто временные. И мы, выходит, ненадолго. Как все. А приезжих на самом деле - пруд пруди.
- Вот за что я тебя, Боцман, люблю, это за то, что ты иногда мысли говоришь умные, хотя и не их думаешь.
- Да ладно, Виктор, что ты пристал к Боцману?
- А представь, приехал ты в незнакомый город, не знаешь никого, какого тебе? - опять задумался Виктор.
- Да ладно, познакомлюсь...
- Вот именно. Так наша цель тогда - не дать пропасть в незнакомом городе одинокому человеку.
Лохов и в самом деле на улице полным-полно. Во всяком случае, найти такого одного нам труда не составило. Уже через час мы сидели у Настены и смотрели видик, взятый нашим новым знакомым напрокат. Еще через час отношения между нами испортились настолько, что лоху пришлось делать ноги.
Он не особенно медлил. Видик, конечно, остался у нас, в качестве моральной компенсации за испорченный вечер. Не мы же его напрокат брали, пусть теперь разбирается. А мы, сдав его за полцены, неплохо наварились. Лох тоже не в накладе. Жизнь испортить мы умеем. Посоветовали, правда, деньги заплатить. Так что все завершилось к обоюдной выгоде, посчитал Виктор.
А когда продавали видик, ко мне обратился некто с характерным произношением и тихо спросил:
- Тэвочка нет?
Не знаю, почему ко мне именно, добрый я такой с виду, что ли? Зато Виктор сразу сообразил, что делать с такими запросами. В любой уважающей себя толпе должна быть тварь. И сразу после Нового годы мы занялись тем, чтобы найти ее.
Натали мы вычислили довольно быстро. В том, какие занятия ей по душе, сомнений не было. Давно по школе добрая слава ходила. Но даже ее могло шокировать предложение стать тварью. Нужно было облагородить и обезопасить его. Для этого провели необходимую комбинацию. Снимки получились не очень хорошие, но понять, кто на них изображен, и чем занимается, можно было. Напечатав фотокарточки, мы с Виктором отправились в гости. Натали моложе нас на год. Поэтому разговаривать с ней легко. Не люблю старших, строят из себя...
- Здравствуй, Наташенька,здравству4й, золотце, - голос Виктора - елей, фимиам. Наташенька расплывается, сияет, тает просто. Еще бы! Наше внимание ей, конечно, льстит, мы достаточно известны всей школе. Она кокетничает и жеманится, набивая себе цену, явно полагая, что ей уготована участь подруги в нашей толпе.
Виктор так, между прочим, случайно, вскользь, напоминает в разговоре некоторых ее знакомых, некоторые пикантные подробности. Натали растеряна чуть-чуть, она еще плохо понимает, что от нее хотят, но отнюдь не смущена. Ну и что? Пустые все разговоры. Наветы злые - не больше. Ее на пушку пытаются взять.
Но подробности сильны своей точностью. Это видно по глазам Натали, она отводит их упорно. Виктор режет предложением в лоб. Натали просто ошарашена, она порывается уйти, но тут Виктор вынимает фотокарточки. Они производят ошеломляющее впечатление. Натали начинает плакать. Ее прямо трясет. Но кто же виноват? Теперь он уступчива и сговорчива. Она даже не то чтобы против, но кто даст гарантии, что ее доброе имя не растреплют по всей школе?
Виктор успокаивает ее. Его голос - снова елей. Он отдает все фотокарточки Натали. Нет, больше у него нет, а вот что касается негативов, то пусть они пока полежат в надежном месте. Кто знает, что может произойти завтра? А за свое честное имя она может быть спокойна. Октябрята - хорошие ребята.
Дело сделано. Отныне Натали - тварь толпы, или дама, не имеющая права сказать слово "нет". Теперь она себе не принадлежит, и только имя ее будет держаться в секрете от подруг толпы и всех остальных. И за этот секрет можно поплатиться очень жестоко. Это Натали знает, так что действительно может быть за себя спокойна.
Теперь мы сами можем предложить "тэвочка" и заработать на этом. Первый раз мы продали Натали на двоих сразу. Понятно было, что в городе они впервые, в ценах совсем не шарили. Мы быстро все распланировали и понеслись.
- Не подставляйся сразу, - инструктировал Виктор, поломайся, побрыкайся, плачь, в общем, строй из себя, чтобы у нас появился повод для разборок. Короче, лей слезы, и тушь размазывай по лицу.
Натали поступила как надо. Когда она выбежала, нам действительно стало обидно за нее, мы так и пылали негодованием, стучась к тем двоим.
- Вы что же, ребятки? - Виктор на месте не стоял, пританцовывал, покачиваясь пружинисто на носках. Мышцы его играли, разминаясь, как у резвого жеребца, готового сорваться в галоп.
- Нурэк, - спросил один из них другого, - ты развэ не платыл?
- В чем дэло?
- Вы что с девчонкой сделали? Она там слезами давится!
- Что дэлал, что дэлал! Что платыл, то и дэлал, да?
- Нет, мужики, платили за девчонку, а не за издевательства над ней!
- Как такие издэвательства?
- Товарищ не понимает... - Виктор погладил свои костяшки. - Будем драться?
- Э, что хочешь? - Поняли, наконец.
- Так, за моральную травму, скажем, пять штук...
- А? - вытянулись лица.
Виктор погрустнел.
- Она там заяву сочиняет, - качнул головой, - не знаю, сколько будет стоить заява, когда у прокурора на столе очутится...
Двое принялись что-то выяснять между собой.
- Ладно, завтра приходи...
- Э, нет, - возразил Виктор, - завтра заява будет. Да, совсем забыл, девочка молодая, несовершеннолетняя, ребенок еще, можно сказать. Нехорошо... Как же это вы, мужики?
- Возьми деньги, Реш, а "подавись", это вы зря, мужики, мы же за то, чтобы все честно было...
Натали, получив свою долю, так была довольна, что глазки ее даже в темноте засияли.
Мы все видим и все понимаем: все вокруг пытаются нахапать, а раз так, почему мы должны отставать? И стараемся. Если наши методы не всем нравятся, извините. Но, веди мы себя скромнее - вакуум немедленно заполнится другими, нисколько не великодушнее или честнее нас. Только тогда нам самим придется переходить на положение быков. Перспектива не из приятных. Все бьются за какую-то абстрактную справедливость, и все за чей-то счет. Это же невооруженным глазом видно. Калейдоскоп справедливых лиц на экранах телевизоров с такой скоростью вертится, что мало кого запомнить успеваешь. Да и что такое справедливость? Это то, что утверждает Джеки Чан? Или то, что проповедуют приверженцы религий от Иисуса до Магомеда? И которые никогда не найдут общего языка? Или это все, чему хотят научить все кому не лень? Да ведь не только мы по причине своей молодости не можем ни в чем разобраться, но и те, кого в этом не упрекнешь.
Мы тоже верим. Верим в то, что сможем дожить до завтра, в то, что молоды и что молодость для нас только начинается. Мы верим в собственные силы. Верим своим шмоткам, заменяющим визитную карточку на улицах, верим Вадику и Натали, и у этой веры - зверские стимулы. Да, мы можем внимать учительнице, когда она молода и красива. Но ведь противно, когда тебе преподносят мир на уровне пестиков и тычинок, а на самом деле он - каннибал, когда стыдливо преподают анатомию на пальцах, а на экранах жизнь трепещет и изгаляется. Только и с экраном жизнь не имеет ничего общего.
Разница все равно как между хорошим кофе, к которому успел привыкнуть, и какой-нибудь ароматизированной гадостью.
Давайте-ка лучше "Лунную сонату". Нам дела нет, кто и почему ее написал. И мы люди без комплексов, нормальные люди. Белье Натали нас интересует меньше, чем место в очереди к ней. И что нам предки, со своими "когда мы были..."
Милые мои, тогда ведь ни нас, ни этого города не было и в помине, и даже вы не знали, каким он будет, и будет ли вообще.
Очень скоро я понял, что толпы делятся еще и по национальному признаку. Может быть, и равны все перед законом, деньгами, братством и оружием, а только со временем начинаешь замечать, что хохлы - с хохлами, москали - с москалями, прочие с прочими. И редко кто, кроме нас, русских, виноват. То ли сами мы себя виним, то ли на самом деле виноваты. Знать бы еще в чем. Но заметно восточнее становится город. Ходишь, как я не знаю, в Адлере. Причем мы - все больше пешком, они - ездят. Нас - все меньше, их больше становится. К девчонкам пристают, да и те - не против, чувствуют, значит, силу, опору видят. Единственное, чем можно их взять, это смелостью. Когда ты не боишься ничего, приходишь один против толпы и кое-что можешь, не ломаешься, значит. Это только и понимают.
Но и надо отдать им должное, друг друга в обиду не дают. Если что, так вплоть до собственных бабушек на стрелки приводят. Концерты, конечно, но эффект поразительный, ну какие тут разборки? При бабушках и внуках? Смех.
Погано, что начинают приставать, даже если идешь с девчонкой. Не приятно это. У нас не принято. У нас ходят по квартирам свидетели Иеговы и проповедуют тонкими голосами. Все больше о смирении. Все больше для Маман.
Не было никого дома раз, когда пришли. Начал один мне петь про благодать Божью и литературу предлагать дармовую. А сам - чуть меня старше. Ну я ему и врезал.
- Ты что, - говорю, - сам-то святым духом питаешься?
Волосенки длинные жиденькие, бороденка, лик одухотворенный.
- Негоже фарисействовать, - говорит, - брат мой.
- Чего?
- Ты вот пытаешься злобствовать, а сам-то не таков.
- Каков же?
- Хороший ты, но не ведаешь, что творишь.
- Кто же ведает?
- Господь.
- Надо же! Удивил. Да ты сам живешь догмами, ничтоже сумняшеся!
У свидетеля чуть бровь изогнулась от удивления, но чинно так, аж приторно.
- Вижу я, образован ты, брат, нам найдется, о чем поговорить, если ты меня пустишь?
Я отошел от двери, пропуская свидетеля в кухню. Налил чаю, поставил печенье.
- Благодарствую.
Ладно, пусть изгаляется, промолчал я.
- Сам-то отчего не пьешь?
- Не живу подаянием.
- Опять?
- Что опять?
- Пытаешься казаться хуже, чем есть на самом деле.
- Почему же пытаюсь, может, я на самом деле плохой.
- Однако пригласил же меня, угощаешь, да и смятение в душе твоей вижу.
- Что это ты такое видишь, интересно, и как можешь видеть вообще что-нибудь, недалеко от меня уйдя?
- Далеко на самом деле. Я ведь пришел уже к Господу, это ты еще блуждаешь в темноте своей.
- Ты разговаривать-то нормально умеешь?
- Я нормально разговариваю.
Вот что в нем мне понравилось, так это невозмутимость.
- Ну, давай, обращай меня во что-нибудь, - уставился я на свидетеля, - объясни, чего хочешь, чего ждешь, как жить учишься.
- По Писанию.
- И чего же такого в Писании твоем есть, что мне неизвестно?
- Все, что нужно, есть, а прочее все - от лукавого.
- Вот как?
- Истинно.
- И что же, по-твоему, все мы рано или поздно к вере придем?
- А без веры нельзя, и живу я, ибо верую.
- Отчего же нельзя. Или я не живу? И чем таким твоя вера от любой прочей отличается?
- Господь един.
- Может быть. Отчего же тогда веры разные? Отчего враждуют все и ненавидят друг друга? Мусульмане - православных, протестанты - католиков и наоборот?
- Не сможешь ты сам прийти к ответу на вопросы, которые задаешь, но на все есть ответы у Господа. Веруй и повинуйся.
- Это когда бьют по одной щеке - другую подставить, знаменитое непротивление злу?
- Это смирение и послушание.
- Кому? А если не хочется? Если хочется сопротивляться? Если хочется ответить? Ты вот мне толкуешь про смирение, а Коран - про джихад. Концепции ведь совершенно разные, не кажется ли тебе, что с послушанием и смирением, воспитанным вашей верой, все мы рано или поздно очутимся у кого-нибудь под каблуком, и ты, и я?
Свидетель качнул головой в сторону своих книг: - Прочти. И приходи к нам.
- Нет, - ответил я, - не приду. И ты не ходи сюда больше. Не мешай, не сей ничего. Чепуха все это. Чушь.
Колич тоже решил заняться нашим воспитанием после Нового года.
- Мужики, - веско сказал он после очередной тренировки, - какого черта вы морды друг другу колите без толку? Вам что, тренировок недостаточно, так я прибавлю нагрузки, если заняться больше нечем.
Мы как будто виновато опустили головы.
- Вот думаю про вас, - продолжал Колич, - про славян, и обидно мне становится. Посмотрите, как кавказцы живут. Помогают своим как родственникам, случить что, а вы воюете. Или не знаете, с кем надо? Хрен знает, какой водкой народ травят, и никому дела нет.
Разошелся Колич. Редка таким разговорчивым бывает. Видать, задел кто-то за живое. Тогда и решили акцию провести. Солидно собрались к общаге на автобусе подкатили, растеклись по комнатам уничтожающей лавой. Ни одной бутылки, ни одного пузырька целого не оставили. Кое-кто попался под горячую руку. Вместе мы - сила, да еще какая! Только организовать нужно правильно. Попадали, возбужденные, в автобусе на сиденье после акции. Устали. Едем назад, в спорткомплекс. Нормальная получилась тренировочка. Сзади засигналили назойливо, обогнали автобус три легковушки, и - круть - стали посреди дороги. Тяжелый автобус сразу не остановишь. Катится по ледяной дороге. Бам-м! Уткнулись. Из машин повыскакивали, и давай по стеклам - кто чем.
- Лжись! - кричит Колич, сдергивает ближних к себе пацанов с кресел, бросает в проход на пол. Стекла посыпались. Над головой ураган из кирпичных обломков. Где успели набрать зимой?
- Ребятки!- ревет Колич, - по команде "пошел" выскакиваем!