Так, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом прошли двенадцать лет. Кадди выросла в прекрасную девушку, высокую стройную, длинноногую и белокожую, с густыми темно-русыми волосами, оттенка клеверного меда, с васильковыми глазами, с прямыми, слегка удлиненными чертами лица. Душа ея изливалась спокойно и уверенно в речах, взглядах, открытых улыбках и задорном смехе, в походке, делавшейся все более плавной, в привязанности к обретенной семье и к старинному пушистому другу. И Эвидд всегда приходил, стоило ей только мысленно позвать его, и был с ней неотлучно все время, пока ей хотелось быть с ним. но он старел, и однажды не откликнулся на ея призывы, как царевна ни звала, и в охотничьем парке его не было. Лучшие ловчие двора отправились по свежим следам и на третий день возвратились, неся бездыханное тело зверя, и на девять дней двор погрузился в траур.
Много сыновей князей и иных знатных мужей Кимри сватались к Кадди, просили ея руки и правители государств на юге, платящих дань Хривайну, но никому не дала она согласия. Царь царей Арайла также присылал своего посла к Арианрод, но тот вдруг отчего то попросил у Государыне и принять его тайно и тотчасже отбыл обратно, объяснив свой отъезд только ей. Между тем настал срок жениться царевичу. Избранницей его сердца стала рыжеволосая Аванен, дочь царского чашника Оннена. Свадьбу определили за неделю до дня Начала Лета.
И в ночь накануне возвращения его невесты с Инис-Профвидесай, Острова Пророчиц, у которых, согласно странному обычаю, всякая девушка, прежде чем вступить в брак в царском доме, должна была прожить девять месяцев, Арианклин приснился необычайный сон. В нем она вновь была маленькою девочкой, и безлунною ночью стояла на тропе в еловом лесу на склоне гор, а сами эти горы кольцом окружали три высокия беломраморныя здания. Все это словно вспоминалось ей, обретая все более и более четкия очертания где то внутри ее самой, а потом из за деревьев на той же тропе показалась какая то смутное пятно. Оно двигалась навстречу Кадди и вскоре превратилось в чудовище: на козлиных ногах раскачивалось горбатое верблюжье тело, покрытое гнилостно-бледною чешуей, а на склизкой змеиной шее к ней тянулось человеческое лицо. И она точно знала, что это лицо было ей знакомо, хотя черт его она не видела: их заслонял тусклою, колышущеюся пеленой страх. Чудовище приближалось к ней, и с каждым его шагом этот страх все сильнее и все тоскливее сжимал ея сердце, и словно незримые липкие путы оплетали ее, привязывая к тому месту, где она стояла.
И когда между ней и страшилищем оставалось уже не больше трех шагов, словно бы молния вспыхнула над самым большим храмом, и рядом с Кадди возник юноша в серебристом панцире, с темно-синим щитом с двумя белыми крестами, концы которых загибались под прямым углом так, что один крест был зеркальным подобием другого, и с длинным мечом, сверкавшим как факел. Черты лица этого юноши также узнала Кадди, Вслед за ним выбежал и Эвидд, но не один, а вместе с леопардихой, все трое ринулись на чудище. Страшная тварь пыталась забить их копытами, но леопарды впились в его бока когтями и зубами точно приклеенные, несмотря на все скачки и содрогания монстра. За движущейся пеленою, скрывавшей его лицо, прямо перед глазами Кадди выступило черное пятно, словно открылись губы, и она уже слышала странныя слова, похожия на заклинания, но белый меч взметнулся в руке юноши, и змеиная шея осталась без головы, и в этот миг царевна проснулась.
За несколько дней перед тем Хилиога разбудил звон колокола на той стороне Ди, - первый за всю весну этого года. На другом берегу его ждал одинокий юноша. Одет он был непримечательно, в обычные для простолюдина в Кимри блекло-коричневый дорожный плащ, светло-зеленую холщевую рубаху и синие штаны, и каштановые волосы по обычаю кимрайг стягивали две косы, но в лице его, немного узком, с высоким лбом, длинным носом с небольшой горбинкой у переносицы, с четко очерченным ртом, окаймленным молодыми рыжеватыми усами и бородой, в стройной стати, в движениях, и особенно в открытом и глубоком взгляде серо-синих глаз лодочник явственно увидел признаки иной породы и крови. Это впечатление в нем усилилось, когда он услышал незнакомца. Говорил тот мало, но чуткий слух перевозчика сразу уловил в его речи акцент Арайла, и к тому же в ней то и дело звучали слова йайθ-и-гайр, наречия высшего сословия в Хривайне, да и интонации ея свидетельствовали о том, что этот голос хоть и юн, но уже привык повелевать.
Одинокая Тропа привела пришельца к цели - в Хривайн. Никогда еще он не видел подобного города. Последния мили этой дороги лежали через предместья столицы, утопавшие в пышных плодовых и цветочных садах и выходили к проливу между двумя морями, в которыя выходил, словно огромный корабль, полуостров, несший на себе еще большее множество садов, кипарисовых рощ, храмов, дворцов, охотничьих парков, многолюдных улиц, площадей и рынков; и мириады парусов самых разных форм и цветов окружали его. Стены, гигантским треугольником обходившия Хривайн, показавшияся юноше похожими на многослойную ажурную узорчатую ленту, стояли у самой радостной бирюзовой воды, словно для того, чтобы любоваться в омыть в них свои основания, возносились в вечно-юное безоблачное небо. Переправившись через пролив, путник подошел к высоким воротам, возле которых, сходясь, терялись несколько дорог под ногами безчисленных людей, коней, мулов и верблюдов. По обеим сторонам ворот возвышались квадратныя башни и блестели шлемы, щиты с изображением черного орла, терзающего багровую змею, копья и кольчуги стражников, и, глядя на них, глаза юного путника исполнились восхищения.
От ворот он выбрал самую большую улицу и долго ходил по ней, заглядывая во все постоялые дворы и лавки ремесленников, ища ночлега и работы. В лавках и под торговыми навесами, особенно на рынке поде самых ворот, можно было, казалось, увидеть все, что только производила природа и человеческое искусство в любом месте земли: кони любых мастей и пород; домашняя птица и гордые охотники - соколы, кречеты и беркуты; мечи, щиты копья, горящие на солнце брони, луки, стрелы, дротики и прочее оружие, какое только в обычае носить у народов по всему свету; пышные меха северных песцов и горных барсов, медведей бурых и черных, волков, выдр, куниц, белок, куниц, лис, соболей и горностаев; ткани самых невообразимых цветов - от белоснежного хиндского хлопка, легкого как перо, до чинских шелков; готовое платье любого покроя на любой вкус и обычай; золотыя и серебряныя украшения, кольца, серьги, ожерелья, браслеты, сверкавшие оттенками всех самоцветов, какие только рождают земныя недра; вина и меды, которыми особенно славился Северный удел Кимри; дышащее море сладостей, пряностей и благовоний; живой домашний скот и огромныя бело-розовыя мясныя туши и окорока забитая птица и охотничья дичь, рыба самых разнообразных пород, из самых разных морей и рек сверкала во льду серебристо-радужною чешуей рядом со всевозможными морскими диковинами - бледно-сиреневыми кальмарами, черными мидиями, похожими на камни для пращи, устрицами, крабами, вечно безпокойными, простиравшими клешни не меньше чем на два локтя, и такие же безпокойными темно-зелеными раками, огромными омарами и лангустами, осьминогами, еще живыми и не уступавшими в богатстве цветов и оттенков чинским шелкам, и даже превосходящими их, ибо им был подвластны все оттенки пурпура, который в Серединном царстве могли носить только члены царской семьи; горы горшков, кувшинов, чарок, мисс и блюд из золота, серебра, бронзы и глины, белой расписной и обычной и еще много того, такого, чему название знают лишь премудрые книжники, да скитальцы, испытанные искусом дальних путей, но нигде юноша не находил крова внаймы, и даже места прислуги везде были заняты. Даже под открытым небом было так же тесно от неубывающих толп, как под крышами таверн, несмотря на то, как оценил взгляд пришельца, что улица была достаточно широка для того, чтобы дать проезд двум встречным колесницам. И в этой давке у пришельца срезали кошелек, да так ловко, что он заметил это, только когда обошел добрую половину лавок, пройдя при этом едва ни полмили и так и не найдя того, чего искал. Все вокруг бурлило, шумело, точно ручьи в это время года в горах, жара и пыль одолевали, и юноша решил отдохнуть в первой встречной таверне.
Заведение оказалось чистым и светлым, а слуги - толковыми и расторопными, хотя и народу в нем собралось непроглядное множество. И только тут то он и заметил пропажу, когда пришло время расплачиваться. Обнаружив вместо кошелька лишь обрезанный ремешок, он велел трактирному слуге отвести его к хозяину. Тот выслушал его предложение отработать и внимательно разсмотрел его.
- Чтож, две кефальки, тушенныя в уксусе, полторы либры чечевицы и чаша вина - не самая тяжелая потеря, - сказал он затем, - особенно в такие дни, как сейчас, когда на свадьбу Государя все концы земли слетелись в Хривайн, и от посетителей нет ни отбою, ни покою. Работы от тебя я тоже не приму: боюсь, что мне всех денег не хватит с тобою разплатиться. А сходи-ка ты в Большой дворец. Там то ты уж точно дело себе найдешь.
- Благодарю тебя, благородный человек. как твое имя и как мне пройти ко дворцу?
- Зовут то меня Аванк, это ты мог прочитать на вывеске, входя сюда, и род мой, насколько мне известно, всегда благоденствовал при этой стойке. А во дворец пройти тебе очень просто. Ты ведь пришел сюда по Главной улице? Так и иди по ней прямо, через площадь Кимрейктод. Тут тебе и будет Большой дворец.
- Прощай, Аванк. Гвинмарх, сын Бианмарха, не забудет тебя и твое заведение!
Выйдя из таверны, назвавшийся Гвинмархом пошел, как ему было указано. Солнце уже прошло за полдень, жара сменилась истомой, но народу вокруг от этого меньше не стало. Улица поднималась понемногу вверх и окончилась огромною площадью, словно широкая полноводная река влилась в пространное озеро, безпрестанно волнуемое проказниками-ветрами; и над этими людскими волнами, в самой их середине стояла монолитная колонна, на вершине которой обращал к северу копье в поднятой руке всадник с волосами, заплетенными в две косы и перехваченными широким обручем, с длинными усами, в развевающемся коротком плаще; а на противоположной от Гвинмарха стороне площади безтрепетно, как трехглавый горный утес, возвышались три громады. Здание справа покрывал серебристо-голубой купол, словно чаша из невероятной величины аквамарина, опрокинутая на целый лес малахитовых колонн, увенчанный золотой статуей женщины, за спиною которой простирались открытыя крылья. Левое здание представляло собою вытянутый овал из пяти ярусов из темно-красного кирпича с полукруглыми окнами. Колонны в центральной громаде были из порфира, с капителями в виде различных растений и животных, а крыша - двускатной, крытой разноцветною узорчатою черепицей, с фронтоном с лепным черным орлом, терзающим багряную змею, а на каждой ступени застыли, как изваяния воины с золотыми щитами с таким же изображением, с таким же обручем, что и у каменного всадника, на головах, в алых плащах поверх серебристых чешуйчатых панцирей. Большой дворец, соединявшийся с двумя другими небольшими крытыми галереями.
Юноша пересек всю площадь, и в то время, когда он подошел к ступеням дворца, по ним как раз спустился высокий статный человек в темно-оранжевом плаще с широкою багряною каймой и вышитым багряною нитью колесничным жезлом на левой стороне груди. Был он строен, даже скорее худ, в волосах густо отливала седина, и лицо бороздили частыя морщины, но в зеленых глазах сверкали веселые огоньки. За ним следовала свита: шесть воинов в таком же снаряжении, что стояли у городских ворот, и еще не меньше дюжины в богатых разноцветных одеждах. Пришелец поклонился ему и сказал:
- Прости, господин, что обращаюсь к тебе, не зная твоего имени и чина, но я очень нуждаюсь в помощи, а в этом городе мне не у кого ее получить, кроме как у милостивых Государей.
- Меня зовут Мадалхглау, сын Кинддидда, я царский конюшенный. Как твое имя, незнакомец, и в чем твоя просьба?
- Зови меня Гвинмарх, сын Бианмарха, и я еще работу и этом городе. я могу быть сапожником, оружейником, ловчим, рыболовом, конюхом, но никто не хочет взять меня. Мне сказали, что только во дворце мои умения могут пригодиться сейчас.
- Появись ты еще тремя днями раньше, оне пришлись бы как нельзя кстати, но сейчас у нас уже все занято, - отвечал Мадалхглау, пристально глядя ему в глаза, - но, как я вижу, тебе и нужды нет искать работы. Такому то молодцу, как ты! Да еще и йайθ-и-гайр знаешь! Тебе самое место в дворцовой страже. Но для этого надо, чтобы тебя увидел и оценил Эвнисиен, сын Адды, начальник дворцовых отрядов. Впрочем, если он тебя увидит, то оценит как должно, тут я не сомневаюсь. А возможность показать себя у тебя будет завтра. Переночевать ты, думаю, не побрезгуешь в моих конюшнях, - если ты и вправду конюх. По дороге я объясню тебе, что ты должен будешь сделать завтра. А сейчас посторонись, встань с моими слугами: Государи выходят к вечернему жертвоприношению.
И тотчас же где то в глубине Дворца трижды торжественно и мелодично пророкотал колокол. Мадалхглау взял ореховый жезл с небольшим золотым колоколом наверху и трижды взмахнул им в ответ, и вслед за тем воины вынули мечи из ножен и трижды ударили ими о щиты. Из разпахнутых тяжелых дверей Дворца вышли, стройно шагая две колонны стражей в точно таком же снаряжении, но в молочно-белых плащах, а между ними показались Государи. Первою шла царица Арианрод, в темно-синей рубахе с широкими рукавами, перехваченной золотым поясом, под серебристо-серым покрывалом, а слева от нее, закутавшись в молочно-белый плащ, мягко ступала Кадди в венце из переплетенных золотых ветвей. Вслед за ними шла молодая чета - Майларθ и Аванен, оба в нежно-зеленых шелковых рубахах, с непокрытыми головами, без всяких украшений, и в руках у них, несмотря на то, что было еще совсем светло, горели факелы, связанные бронзовою цепью, и такая же цепь связывала их левыя запястья. Далее снова маршировали стражники, а за ними - пестрая толпа придворных. Взгляд Кадди случайно упал на пришлого юношу, и она замерла, не веря своим глазам, ибо это самое лицо, этот самый стан, эти плечи и руки она видела сегодня ночью во сне.