Париж, Лион и Дижон. Каждый из этих городов имеет свой цвет, идущий от глубин души, рожденной в горниле собственной истории, полном войн, героизма и прочих страшных вещей. Цвет Парижа серый, от блекло-бесцветного в Сене и в небе над нею до густо-синего похожих на провалы кварталов XIX в, запечатленных великими летописцами Парижа: писателями школы критического реализма и натурализма, и импрессионистами. Ибо вся история Парижа и Франции, их общая душа - в этом столетии. Зародившись под золоченою хрупкою скорлупой монархии Валуа и Бурбонов, долго и не спеша питалась она его плесневелыми соками, и вот однажды, в начале того века, порвала и сожрала все, что оставалось от него, явившись наглым уродцем с дряблой кожей, отмеченным печатью старческой болезни безвременья. То немногое, что здесь есть от иных эпох, - словно знаки, загадочные, прорисованные изящно и тонко, и в то же время - властно, и раскрашенные в живые цвета и оттенки, ибо они то и хранят подлинное знание о живом времени.
Лион - оранжевый, как память о ярко-рыжем цвете, в который красили волосы галлы, когда этот город был их столицей. Париж пытался покорить Лион, но от этой попытки остались только блеклый кустик административных зданий на берегу Соны. Этот цвет пронизывает город от неба, свободно проникающего в старинные улицы, до подземелий, в которых ходят оранжевые поезда метро. его сохраняют светло-коричневые камни амфитеатров и храмов. У подножия холма Фурвьер, галло-римского Древнего Форума (Forum Vetus) поезда выходят из под земли и ползут на холм, увенчанный храмом во имя Пресвятой Божьей Матери-Девы, силою слияния бургундской стойкости, византийского воображения и тоски по священной земле Иудеи вознесенном на крутом обрыве над слиянием двух могучих рек - Соны и Роны.
И наконец, Дижон, бывшая столица Герцогов Запада. Цвет его - стальной. Старинные крыши заслоняют небо в узких улочках, но не отдаляют от него. Небо здесь почти всегда светлое, не хмурое, несмотря на то, что здесь так часты дожди. Бургундия подобна острову, а струи дождя - словно воды моря, омывающие эту твердыню с ее островерхими замками-храмами, могучим клином стоящими посреди ее столицы, как осененные вышним неугасимым светом мужи и жены, в память коих они воздвигнуты. Отсюда и стальной оттенок неколебимой веры, - и так же, как сталь, прочна и остра их скорбь об утраченном. Но не стоит спрашивать о ее причинах из простого любопытства: ответом вам будет непроницаемое молчание.
Ubi est, o Burgundia inclytorum, adhuc gloria tua? Ducis temeritas vicinisque cupido Te perdiderunt, & secessio tua Tumultm in sФcula longa fuit.
Где посейчас, о Бургундия славных, слава твоя? Безрассудство вождя и алчность соседа Тебя погубили, и в долгие веки Смутою стало исчезновенье твое.