Серый, уходя, задел башкой лампочку, и теперь она неспешно качалась из стороны в сторону. Обёрнутые стекловатой теплотрассные трубы отбрасывали ровные, густые тени, а мелкие и узловатые их отростки с какими-то вентилями красовались корявой росписью причудливых узоров.
-Фле-ейта, - протянул я, не отрывая взгляда от неспешно качающейся лампочки.
-Чё те? - огрызнулся в ответ Вадик - худой мальчишка лет двенадцати на вид.
-Подуди, а?
Он не ответил, только нахохлился ещё сильнее и опустил голову к коленям.
Я свесился с широкой трубы, на которой лежал, пытаясь различить в куче тряпья Флейту:
-Ну сыграй, а? Я не скажу Серому. Пожалуйста, Вадь?..
Он недоверчиво поглядел на меня, уныло пожал плечами и выудил откуда-то свёрток. Чуть помедлив, Флейта развернул тряпицу, и бережно достал свирель; глубоко вдохнул, поднёс к губам гладкое полированное дерево... Он осторожно выдувал несложную: "Ах, мой милый Августин, Августин, Августин! Ах, мой милый Августин, А-августин...", отрывался, чтобы вздохнуть, и снова, слегка фальшивя: "Ах, мой милый Августин..."
Флейта только этот напевчик и играл. Не знаю почему, я не спрашивал тогда, а сам он не говорил. Но только с самого первого дня, как заполучил он свою дудку и пытался опробовать её, вышел именно этот корявый Августин... Вадик флейту ещё летом раздобыл, уже полгода прошло, значит. Кое-чему он научился. Я просил его иногда поиграть, когда никто не мог услышать... А тогда я глядел на качающиеся тени и вспоминал... я своих родителей помню. И люблю. В отличие ото всех наших - люблю. И папу любил, и маму... люблю. И вернусь к ней. Летом... Отец мой умер, когда мне было девять. А потом мама начала пить... В общем, несложно себе представить. Вот я и сбежал. Умный ведь был, на свою беду - понимал, что в нашем городке найдут... Я на поезде сюда приехал. На товарнике. Он остановку в нашем городке делал для осмотра. А потом прибился к местным, мало ли таких как я...
"Ах, мой милый Августин, Августин..."
Дома у нас стоял проигрыватель. Папа осторожно поднимал иголку, отирал с неё пыль, вытаскивал из коробки чёрную пластинку. А потом так же бережно ставил иголку назад... а всё равно пластинка была расцарапана и головка проигрывателя елозила по ней, пропуская очень много... Впрочем, сказку я знал наизусть. Я все сказки знал наизусть. Та была о храбром портняжке, который одурачил великана. Вот этот портняжка тоже сидел, шил, а за окном та самая рождественская: "Ах, мой милый Августин..."
А о чём думал Флейта, я не знаю. Я его никогда не спрашивал. Просто слушал его игру...
Вадик выменял дудку за бутылку водки. Ой, как ему потом от Серого влетело!.. Но назад-то никто эту самую флейту не возьмёт... Серый пацана пожалел: на, говорит, свою дудку, а долг мне через неделю вернёшь. И Вадик где-то раздобыл стольник, хрен его знает где. Хотя деньги-то были кое-какие... на пачку макарон, хлеб и клей почти всегда хватало. А к днюхам мы и на торт иногда наскребали. Просто Флейта просить не умел совсем. Странный был парень, он с голоду бы быстрей умер, чем пошёл бы денег просить... а тут стольник. Нашёл, что ли?
"Ах, мой милый Августин, Августин, Августин..."
Его к нам Ленка привела. Она до этого кошек полудохлых таскала, а тогда, вон, мальчишку полудохлого. Кошки-то отлёживались и линяли куда-то, а Вадик остался...