Костенко Константин : другие произведения.

Внимание! Это ирония, местами переходящая в сарказм

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Константин Костенко
  
   Внимание! Это ирония, местами переходящая в сарказм.
   (Фантастическая повесть для театра с оптимистическим финалом)
  
   2022 год
  
   День. Кабинет заведующего спецлабораторией.
   Входят двое: завлабораторией Юрий Олегович Долгоносик (51) и Сергей Андрианович Вихоткин (37), майор разведки.
   - Нужно будет внедриться в их среду, Сергей Андрианович, перенять свойства. То есть стать одним из них. Сможете?
   - Постараюсь, Юрий Олегович.
   - Вы уж постарайтесь. Произошла катастрофа, Сергей Андрианович, всё пошло не так, как мы задумывали, но эксперимент продолжается. Мы продолжаем изучать этих людей, но это взгляд, как говорится, сторонних наблюдателей, а мне требуется, чтобы кто-то мог передавать сведения изнутри. Для этого я и попросил ваше руководство кого-нибудь откомандировать. Вы ведь знаете, мы тесно сотрудничаем с вашей структурой.
   - Да, знаю.
   - Во все времена, Сергей Андрианович, военные и ученые мужи шли рука об руку. Так двигался прогресс. Мне порекомендовали вас. Сказали, вы один из лучших.
   - Надеюсь.
   - Вам уже знакома история вопроса?
   - В общих чертах.
   - Около двух лет назад нашей лаборатории дали задание: вывести особый сорт человека. Начисто лишенного иронии. Почему? - спросите вы. В целях безопасности, Сергей Андрианович, предохранительная мера.
   - Знаю.
   - Хотелось довести состояние общества, его ценностную и нравственную основу до определенного состояния и всё это надежно законсервировать. Надолго, желательно навсегда. Само собой, всё для блага людей, как же иначе. Так планировали там, наверху. Предполагалось, что выведенный нашей лабораторией тип человека будет в необходимой мере серьезен, безукоризнен, с устойчивыми мировоззренческими установками... Ирония ведь всё способна подтачивать на корню, вы же понимаете.
   - Согласен.
   - Поэтому и хотелось, сделать такого человека, который бы свято и в течение длительного времени чтил всё, на чем базируется общество. Такие категории как мораль, государство... Не хотелось бы, чтобы всё со временем было цинично обсмеяно, Сергей Андрианович.
   - Понимаю, Юрий Олегович.
   - Ведь как это бывает. Сегодня ирония, завтра глумливый смех, шутки... Послезавтра сомнения, придирки... И вот всё рушится и ломается. Где корень всего этого?
   - В иронии?
   - Совершенно верно. Теперь-то вы понимаете, какой злостный компонент мы должны были удалить из нашего нового человеческого типа?
   - Всё понятно, Юрий Олегович. Полностью с вами согласен.
   - Но, к сожалению, не так просто делается то, о чем легко говорится. Как удалить из человека иронию? - спрошу я вас.
   - Ну, вы же все-таки сделали.
   - Извините меня, Сергей Андрианович, но это не аппендикс, не грыжа. Скальпелем так просто не отсечешь.
   - Вы, кажется, покопались в мозгах какого-то писателя.
   - У вас верные сведения. Я и мои сотрудники пошли следующим путем. Мы подумали: а не найти ли нам для начала экземпляр, над которым природа уже достаточно потрудилась? То есть пойти, как говорится, от готового продукта.
   - Разумно.
   - И такой человек обнаружился.
   - Щекатурский?
   - Мне нравится, что вы так хорошо осведомлены.
   - Пришлось.
   - Совершенно верно. Иван Станиславович Щекатурский, писатель-реалист, убежденный марксист и государственник. Лауреат Сталинской и Ленинской премий и автор нашумевших в свое время книг: "Огнедышащий зверь", это о сталеварах, и эпическая поэма "Ночной звонок в ЦК партии". Читали?
   - Не довелось.
   - Мне, откровенно говоря, тоже. В полном объеме, имеется в виду. Исключительно в научных целях пролистал страниц тридцать. Ужасная революционная тягомотина, между нами говоря.
   - Бывает.
   - Но это было только на руку. Как нам стало известно, Иван Станиславович всегда был настолько серьезен, что это, пожалуй, доходило до аномалии. Мы узнали, что ни разу не было замечено, чтобы он смеялся или шутил. То есть, как вы понимаете, ирония в мозгах этого мастера реализма даже не ночевала.
   - Интересный случай.
   - Нашли его, уговорили пожить у нас при лаборатории. Это уже был довольно почтенного возраста дедуля.
   - Девяносто семь лет, кажется.
   - Да, и всё было совершенно так, как нам описали: ни юмора, ни иронии. Мало того, с годами это усилилось и обострилось. Его серьезность перетекла в злобную желчь и перманентную сварливость. Ох, и пришлось же нам с ним повозиться!
   - Представляю.
   - Обследовали мы его в течение года. Пытались доискаться: с чем же связано отсутствие у него иронии. С особенностями обмена веществ, со строением мозговых долей? Сложно было понять. А потом, когда он совершенно неожиданно для нас почил в бозе, мы решились, казалось бы, на самое примитивное: выцедили из его шишковидной железы немного экстракта. Надеялись обнаружить там что-то вроде "гена серьезности".
   - Я знаю, у вас вышло.
   - Совершенно верно, Сергей Андрианович. Мы были поражены. - Долгоносик демонстрирует колбу с заспиртованным мозгом. - Вот он, кстати, можете взглянуть.
   - Мозг писателя?
   - Вот здесь, глядите: надрез. Удален эпифиз. Эта штуковина была пущена в дело. И, как оказалось, нужный нам ген, или лучше сказать "вещество", имело место быть. Мы открыли его. Правда, здесь, в стенах лаборатории, исключительно между собой мы иногда называли его "геном тупости". Но это, как говорится, к делу не относится. О побочных эффектах чуть позже. Итак, наш лауреат литературных премий, как мы полагали, прожил свою жизнь не зря. Его книги о сталеварах и тэ дэ на данный момент порядком забыты, но "ген серьезности", который мы получили, должен был послужить высоким целям. Так мы думали. К несчастью, все обернулось совсем по-другому.
   - Да, печально.
   - Как это и должно быть в исследовательской работе, первоначально мы испробовали "ген серьезности" на крысах. Крыса, надо вам сказать, тоже обладает некоторой долей иронии. Игривое, остроумное существо.
   - Не сомневаюсь.
   - После введения в их организм частички Ивана Станиславовича наши питомцы стали, как говорится, более степенны: прекратилась возня в клетках, баловство... Крысы стали вдумчивы и серьезны. Мы решили, что пора переходить к опытам на людях. К тому времени уже было подготовлено синтетическое вещество, по своим характеристикам сходное с тем, что нам удалось выцедить из мозгов Щекатурского. Был найден доброволец. Он был предупрежден о последствиях, был подписан договор о неразглашении. Это был один из наших лаборантов.
   - Знаю.
   - Мы за ним тщательно наблюдали. Вскоре он также прекратил шутить, улыбаться... В бровях появилась - знаете, такая - внушительная насупленность. Мы уже праздновали победу. Но всё вдруг переменилось.
   - Насколько знаю, ваш подопытный по ошибке вколол этот ген заключенным ИТК, расположенной по соседству.
   - Да, всем без исключения вместе с сотрудниками охраны. Нужно было срочно вакцинировать всех от дифтерии. Их врач на ту пору уволился, обратились к нам. Естественно, ни о чем не подозревая, мы отправили нашего бывшего подопытного. Кто мог подумать, что всё так обернется. Ведь, казалось бы, положительный, серьезный человек.
   - Думаете, он сделал это по ошибке?
   - Всё было проверено, Сергей Андрианович. Ваши люди были здесь, вели с ним долгие беседы. Пришли к выводу, что он просто спутал емкости. Перед ним на столе были ампулы с вакциной от дифтерии и точно такие же с геном серьезности. Он перепутал их. По причине чрезвычайной глупости. Поймите, мы ведь не думали, что последствия дадут о себе знать гораздо позже. Нам следовало бы умерить восторги и слегка повременить, понаблюдать еще какое-то время... Но кто знал, Сергей Андрианович, кто знал.
   - Мда.
   - Ведь, как оказалось, вместе с иронией исчезает не только способность к осмеянию и глумлению. Вместе с этим подвергаются атрофии и разрушению многие важные качества человеческого ума: критическое и аналитическое мышление, способность трезво и адекватно оценивать себя и окружающую обстановку, катастрофические нарушения памяти... Откуда нам было знать, что, приобретая предельную серьезность, люди безнадежно тупеют. Это, конечно же, была катастрофа. Всё, что было в Иване Станиславовиче Щекатурском, при извлечении наружу усилилось во стократ. Ладно бы мы загубили одного нашего лаборанта. Он мог бы стать мучеником от науки, святым. Но ведь по его милости - да и по нашей тоже, откровенно говоря - геном тупости было поражено без малого шестьдесят три тысячи взрослых, трудоспособных мужчин всех профессий и с самым различным культурным уровнем. Вы ведь понимаете, в тюрьмах содержится не только классический контингент.
   - Само собой.
   - Что теперь говорить, Сергей Андрианович, дело было сделано. Нужно было как-то устранять результаты.
   - Резервация?
   - Да, исправительное учреждение пришлось срочно очистить, а всех наших инфицированных, соблюдая условие строжайшей секретности, эвакуировать в спешном порядке. Родственникам были разосланы официальные уведомления.
   - О том, что все они отравились.
   - Пришлось наспех выдумать массовое отравление со смертельным исходом и неизвестным патогенезом. Приплели угрозу эпидемии... Вместе с вашим руководством мы пришли к выводу, что резервация неизбежна. Раз уж так вышло, что ж... Задача науки продолжать наблюдать за этими людьми. Надеюсь, мы узнаем о них еще много нового.
   - Они на территории бывшего ядерного полигона?
   - Да, Сергей Андрианович, территория засекречена, вдали от населенных пунктов. Туда вам и предстоит отправиться.
   - Приказ есть приказ.
   - Заметьте еще одну важную деталь. Эти люди, среди которых вам в скором времени предстоит поселиться, в очень большой степени склонны к внушению. Как я уже говорил, критическое мышление и ориентация в окружающей среде страдает, поэтому им можно внушать всё, что угодно. Но существует одна особенность.
   - Тот, кто внушает, должен быть в их глазах авторитетен.
   - Совершенно верно. Их не трудно водить за нос в мелочах, это доступно любому. Но если вы решили врать по-крупному... Хотя и это, надо сознаться, не представляет особого труда. Ведь по большей части они обращают внимание не на самого внушающего, а, так сказать, на атрибутику, символы власти и компетенции. Врачебный халат, военный мундир, служебное удостоверение... Лицо в телевизоре... Достаточно всем этим обладать, и вот уже люди, лишенные иронии, готовы смотреть вам в рот и глотать, будем так говорить, любую вашу ахинею. Сейчас, погодите, сами во всем убедитесь.
   Выглянув за дверь, Долгоносик зовет:
   - Товарищ Баранов, войдите, пожалуйста.
   Входит человек без иронии.
   - Постойте пока тут, в сторонке. И еще, Сергей Андрианович, чтобы вы понимали... Это связано со склонностью к внушению. Наши инфицированные... Вот, кстати, один из них.
   - Я понял.
   - Их нужно постоянно чем-то занимать, внушать что-нибудь грандиозное: большие планы, великие цели... Иначе эта их патологическая серьезность... Это делает их невероятно деятельными. Если пустить всё на самотек, боюсь, они разнесут этот мир к чертям собачьим. Разберут его со своими серьезными физиономиями на мелкие куски и не смогут собрать обратно из-за свойственной им недалекости. Взгляните, пожалуйста, на товарища Баранова. Вы ведь понимаете, что люди такого сорта...
   - Да, да.
   - Мутанты, Сергей Андрианович, психологически мутанты. И потом, чтобы вы знали: умерщвление иронии в человеке, помимо прочего, несет с собой невероятную агрессию. Любое неосторожное слово со стороны может спровоцировать мгновенную вспышку ярости. Вы ведь понимаете, каково это: беседовать с тупицами в шутливом тоне. Сам не знаешь, как и каким боком повернется в их мутном сознании любое сказанное вами слово.
   - Ваша правда.
   - Так вот, чтобы всего этого избежать, чтобы они в своей резервации не перегрызли друг другу глотки, а также для избегания других негативных последствий, мы вынуждены им постоянно что-нибудь внушать. Нагружать, так сказать, задачами и идеями. Само собой, всё это крупно, в масштабе. Их фантазия способна воспринимать только грандиозные, эпохальные предметы.
   - Гигантомания?
   - Да, что-то вроде. Причем, чем эти цели глупее и недостижимее, тем лучше. Бесконечный бег, так сказать, на месте по запутанной траектории. Мы пускаем, Сергей Андрианович, их дурную и отнюдь не созидательную энергию в кривое, безопасное русло. Для их же пользы, разумеется. Одним словом, скоро вы там окажетесь. Сами всё увидите.
   - По-моему, у них там сейчас какая-то фабрика.
   - Да, на это брошены все силы. Черт с ним, чем бы дитя ни тешилось, вы же понимаете.
   - Конечно, Юрий Олегович.
   - А сейчас небольшая демонстрация. Вы должны увидеть потенциал. Товарищ Баранов, подойдите, пожалуйста. Как думает, где мы сейчас находимся?
   Баранов, повертев головой, неуверенно отвечает:
   - Дом, квартира? Кабинет врача?
   - Дом? Нет, скорее фюзеляж. Мы в салоне самолета, товарищ Баранов.
   - Куда летим?
   - К земле, товарищ Баранов. Стремительно падаем, вот-вот произойдет катастрофа. Срочно открывайте иллюминатор и зовите на помощь.
   Баранов, распахнув оконную створку, кричит:
   - Помогите!
   - Кто услышит вас на высоте пять тысяч километров? Вы об этом подумали?
   - Но вы же сами сказали...
   - Что я вам говорил, Сергей Андрианович. Хорошо, товарищ Баранов, прыгайте.
   - Куда?
   - Вниз. Спасайтесь.
   Баранов взбирается на подоконник.
   - Да, но... Высоко.
   Долгоносик сморкается в платок, передает его Баранову.
   - Возьмите. Ваш парашют.
   - Спасибо. А как же вы?
   - Парашют только один, на всех не хватит. Прыгайте, товарищ Баранов, вы ценный экземпляр. Мы должны в первую очередь позаботиться о вашем спасении.
   - Прощайте.
   - Всего доброго.
   Расправив платок над головой, Баранов прыгает в окно.
   - Второй этаж?
   - Да, он удачно приземлился. Целехонек. Видите, Сергей Андрианович? Вот к чему мы пришли в нашем стремлении всё улучшить.
   - Простите, один вопрос.
   - Я слушаю вас.
   - Это заразно?
   - Нисколько. Во всяком случае, воздушно-капельным путем и через прикосновение этого не передать. Но от переливаний крови и разного рода инъекций я бы на вашем месте, будучи там, все же воздержался.
   - Ясно, спасибо. Этого уже не исправить?
   - Чего?
   - Этих людей. Они такими и останутся?
   - Боюсь, что да. Процесс необратим. Мы, конечно, работаем над этим, но, боюсь, это не даст результатов. Всё испробовано, Сергей Андрианович. Трагедия, тупик... Увы.
   - Ясно.
   - Простите, еще раз вынужден напомнить... Вы ведь в скором времени будете на задании... Понимаете, нам хотелось бы, чтобы вы стали неотличимы от тамошних обитателей. То есть нужно органично влиться в среду. Знаете, как ученый-натуралист тщательно маскируется веточками и накрывает себя звериными шкурами. Всё для того, чтобы оказаться в самом центре стаи и наблюдать за повадками исследуемого вида.
   - Я понимаю, Юрий Олегович.
   - Простите, вы не чужды иронии?
   - То есть имеется ли она у меня?
   - Да.
   - Не без этого.
   - Ай-ай-ай! Как же это вы? Храните в себе такую потенциально опасную вещь.
   - Это для внутреннего пользования.
   - Не беспокойтесь, шучу.
   - Я тоже.
   - Но вернемся, как говорится, к нашим Барановым. Иронию, Сергей Андрианович, придется припрятать. На какое-то время, мой дорогой, придется превратить себя в дурака. Вы уже видели нашего подопечного. Можете представить, как это примерно выглядит.
   - Да, я уловил суть.
   - Еще не поздно отказаться, Сергей Андрианович, я пойму.
   - Не сомневаюсь, Юрий Олегович. Но надо мной командование и приказ. Можете не волноваться, всё сделаю, как надо.
   - Хорошо, договорились. А теперь оставляю вас одного, и, пожалуйста, еще раз внимательно всё изучите. - Долгоносик кладет перед Вихоткиным папки с документами. - Здесь вся история вопроса: характеристика инфицированных, повадки, особенности... Думаю, это понадобится.
   - Спасибо.
   - Это план так называемого города.
   - Они считают, что живут в городе?
   - Ну, конечно. Никто из них до сих пор не догадывается, что они подверглись инфекции и что это никакой не город, а безжизненная степь, застроенная временной бутафорией. Здесь же, как видите, прилегающие территории. Это фабрика, о которой вы упомянули.
   - Юрий Олегович, простите, но почему "товарищ"?
   - Что? А, вы про нашего парашютиста. Им так привычнее, Сергей Андрианович. Генетика, шишковидная железа.
   - Понял, спасибо.
   - Одним словом, читайте, вникайте. Не буду мешать.
  
   Август. Ночь. Бывший ядерный полигон, степь.
   Под крик сверчка к ограде из колючей проволоки приближаются Семен и Валентин (обоим по 25). Походная одежда, рюкзаки, в руках зажженные фонари.
   - Я не знаю, кто они и почему их здесь поселили, - говорит Валентин. - Это же ядерный полигон.
   - Но он закрытый, правильно?
   - Ну, конечно. Давно не работает, всё заброшено. Сам наткнулся случайно на это место. Просто это как бы мой личный бзик, ты же знаешь: ядерные полигоны, города типа Чернобыля...
   - Валя, это комплекс сталкера.
   - Он самый.
   - Говоришь, они здесь все сумасшедшие?
   - Определенно. Дурдом на выезде. Я заметил, им можно впаривать любой бред. Главное, чтобы был убедительный взгляд и твердый голос. Ты должен вести себя естественно, ни за что не показывай волнения.
   - Хорошо, постараюсь.
   - Я сам буду всё говорить, лучше молчи.
   - И что ты им скажешь?
   - Что-нибудь. Будем импровизировать. Ну что, идем? Все еще сомневаешься?
   - Думаю.
   - О чем?
   - Нужно было поехать в Доминикану. Ольга ведь предлагала.
   - Ну конечно, офигенный интерес: поехать туда, куда едет каждый третий!
   - Но у меня отпуск. Я год ждал.
   - Сема, поверь, то, что здесь, ты больше нигде не увидишь. Эксклюзивная вещь.
   - Посмотреть на каких-то сумасшедших?
   - Они не просто сумасшедшие. Это уникальное явление, говорю тебе. Идем, не сомневайся. Мы что, зря топали почти половину суток?
   - Постой, а как же радиационный фон?
   - Всё в норме, не паникуй.
   - Ну да. А потом приедешь домой и окажется, что рак крови и перец не работает.
   - У меня в прошлый раз был дозиметр. Я проверял, всё в норме. Ну, может быть, кое-где немного фонит. Самую капельку. Но мы туда не пойдем, обещаю. - Валентин оттягивает ногой проволоку. - Прошу.
   Семен пробирается за ограду. Оба оказываются на территории резервации.
   - Видишь? Легко и просто.
   - Теперь куда?
   - Там город.
   - Ты говорил, там дома из фанеры.
   - Фанера и картон. И тряпки развешаны. Типа ширмы.
   - Они не мерзнут?
   - Если только зимой. Идем, только тихо. Фонарь лучше вырубить.
  
   Город людей без иронии.
   Посреди площади вкопан столб с телефонным аппаратом и сигнальной лампой. Появляются Валентин и Семен. Семен, спотыкнувшись, чертыхается:
   - Черт! Темнотища! Ни одного фонаря! Что за город?!
   - Я же говорил: впечатления! - Валентин щелкает на камеру мобильного телефона местные виды. - Не теряй времени, фоткай всё подряд. Ольге покажешь.
   - Ты что, она меня убьет! Она думает, мы с тобой где-нибудь в палатках, у озера...
   - Экотуризм?
   - Что еще я должен был сказать, чтобы она пустила меня к тебе? А это что за фигня? Ангар?
   Валентин включает фонарь. Луч света выхватывает из темноты вывеску над входом в огромную постройку: "Фабрика "Кинокомедия"".
   - Фабрика кинокомедий? Здесь что, делают комедии? Съемочный павильон? Валентин, я ни черта не понимаю.
   - Что ты хочешь понять?
   - Они же психи. Какие, в задницу, комедии?
   - Посмотри, из чего у этого павильона стены.
   - Действительно, фанера.
   - А также картонные коробки, мешковина... Сема, это имитация. Здесь, всё такое. Думаю, это местный вид сумасшествия.
   - То есть они считают, что снимают комедии?
   - Каждый сходит с ума по-своему.
   - Но люди не могу сходить с ума в одном направлении. У каждого должен быть свой индивидуальный гон.
   - Говорю тебе: уникумы. Идем. В это время суток они обычно тусуются в одном месте.
   - Что за место?
   - Не знаю. Ночной клуб, кабаре... Короче, место сборища психов.
   Пройдя переулками, Семен с Валентином оказываются перед кособокой постройкой. За входом, прикрытым тряпкой, слышна музыка.
   - Вот оно, это заведение. Здесь они сидят. Музыку слышишь?
   Семен наводит луч фонаря на вывеску: "Клуб "Чарли Чаплин"".
   - Капец! Они тут что, помешались на теме смеха?
   - По ним не скажешь.
   - В смысле?
   Валентин, сфотографировав фасад, приближается к входному проему.
   - Зайдем?
  
   Клуб "Чарли Чаплин".
   Тесно, накурено. За столами люди без иронии. Среди них майор Вихоткин, искусно маскирующийся под местного. В конце зала сцена. Там на табурете, с черным мешком на голове, поверх которого вышивка алыми нитками: губы, растянутые в улыбке, и связанными руками стоит человек, на шее петля. С краю сцены трибуна, за ней оратор, Машонкин (44), он же директор фабрики "Кинокомедия". Неизменно носит при себе рупор, говорит, как правило, даже в обыденных ситуациях, сквозь него. В стороне оркестр, состоящий из народных инструментов: баян, балалайка, деревянные ложки и т.п. Оркестранты сопровождают речь Машонкина фоновой музыкой, которая - то робко замирая, то нарастая крещендо - меняет свой характер в зависимости от того, какие нотки звучат в речи выступающего. Сидящие за столами, слушая Машонкина, дружно и часто аплодируют, иногда, казалось бы, невпопад. Семен с Валентином, войдя, находят свободный стол, присаживаются.
   - Итак, товарищи, - продолжает Машонкин, - мы только что прочли с вами комедийный сценарий товарища Просвиркина Николая Александровича. Что я могу сказать? Как сценарист, в последнее время товарищ Просвиркин зарекомендовал себя не с самой выгодной стороны. Мне точно известно, что всем была выдана откопированная инструкция о том, как пишутся киносценарии вообще и сценарий комедии в частности. Вам выдавали такую, товарищ Просвиркин?
   - Да, я ее получал, - отвечает человек с мешком на голове.
   - Нужно было соблюсти всего несколько важных условий. Прямо сейчас могу перечислить по пальцам. В каждом комедийном сценарии у нас должно быть что, товарищи? Пункт А.) в сценарии должна быть центральная фигура, она же главный герой; пункт Б.) этот человек должен попасть в проблемную ситуацию; пункт В.) он должен хотеть из нее что, товарищи? Выбраться. Ну и наконец последнее, Г.) всё это должно быть крайне смешно. Чего уж проще, товарищ Просвиркин? По-моему, всем всё понятно.
   За столами сквозь шум аплодисментов звучат отдельные голоса:
   - Ясен хрен!
   - Дураком надо быть, чтобы не понять!
   - Слышали, товарищ Просвиркин? А что делается в ваших сценариях? У вас есть центральная фигура, признаю. Но кто это? Это всё люди без проблем. Как такое могло случиться?
   - Я очень сожалею.
   - Так ведь и я сожалею. Но и это еще не всё. Самое страшное заключается в том, Николай Александрович, что ваши комедии абсолютно не смешны. Что ж это получается, товарищ Просвиркин? Выдаете порченную комедийную продукцию? С душком?
   Голоса за столами:
   - Да чего с ним нянчится, товарищ Машонкин! Вешать, и всё!
   - Правильно, пусть болтается!
   - Вздерните его, Геннадий Михалыч!
   Семен шепчет Валентину:
   - Его что, в самом деле повесят?
   Валентин пожимает плечами.
   - Ужас какой-то! Куда ты меня привел?
   - Слыхали, Николай Александрович? Ваши коллеги комедиографы считают, что вы должны быть наказаны.
   - Конечно, должен! Пускай висит!
   - Кинокомедия таких не терпит!
   Аплодисменты. Семен поднимается с места.
   - Извините, хотел бы вставить несколько слов. Можно? Спасибо.
   Взгляды присутствующих обращаются к нему. Валентин, предчувствуя недоброе, потихонечку тянет его за руку, пытаясь усадить.
   - Зачем вешать человека из-за такой мелочи?
   Голос со стороны:
   - Ах вот оно что! Мелочь?!
   - Простите, еще пару слов. Ну, накажите вашего товарища Просвиркина рублем. Увольте по тридцать третьей, мало не покажется. Но разве за то, что человек не умеет смешно писать... Мне кажется, за такое вообще-то не должны вешать. Я не прав?
   - Слышь, я не понял... Умный, что ли?!
   - Ты! Завали хлебало!
   - Не слушайте никого, Геннадий Михалыч, вешайте!
   Аплодисменты. Валентин, которому удается усадить Семена, шепчет:
   - С ума сошел?! Хочешь, чтобы нас придушили голыми руками?!
   Машонкин делает знак. Из-за кулис на сцену выходит человек с ножовкой и под звуки оркестра начинает подпиливать ножки табурета.
   - Вот, сразу видно, товарищи, - говорит Машонкин, - у человека проблемы. Драматическая ситуация. Как бы ваш герой выкрутился из этого положения, а, товарищ Просвиркин?
   Голоса из толпы:
   - Никак!
   - В этом и заключается комедийный эффект!
   - Снимайте, снимайте кто-нибудь! - просит Машонкин. - Вставим это в одну из наших комедий.
   Кто-то, вооруженный древней поломанной камерой, приступает к процессу "съемки". За столами с самыми серьезными лицами одобрительно переговариваются:
   - Да, это смешно.
   - Уписаешься.
   - Очень по-комедийному получается, Геннадий Михалыч!
   - Видите, товарищ Просвиркин? Впервые за вашу трудовую деятельность вам удалось нас как следует рассмешить.
   Семен обращается к Валентину:
   - Уйдем. Мне не по себе.
   - Нельзя сразу. Заметят.
   - Тогда я уйду один.
   - Ты подставишь меня. Сёма, прошу, еще немного. Скоро свалим, обещаю.
   Изловчившись, незаметно для остальных Валентин фотографирует сцену. Человек с пилой меж тем, сделав свое дело, уходит. Машонкин приближается к незадачливому сценаристу.
   - Ну так что, товарищ Просвиркин, вам есть, что сказать напоследок?
   - Я хотел бы обратиться к здесь присутствующим.
   - Пожалуйста, мы слушаем.
   - Слава кинокомедии!
   Машонкин с пафосом выкрикивает:
   - Ура, товарищи! Ура, ура!
   Аплодисменты. Машонкин ударом ноги подламывает ножки табурета.
   - Хэппи энд, товарищ Машонкин!
   - Действительно, и хэппи, и энд, всё на своих местах! - соглашается Машонкин и обращается к человеку с камерой: Сняли? Очень хорошо.
   Кто-то, обуреваемый подозрениями, приближается к столу с Валентином и Семеном.
   - Постойте-ка, а вы кто такие?
   - Актеры с фабрики, - не теряясь, отвечает Валентин.
   - Что-то я таких не помню.
   - Я тоже, - говорит следующий подошедший. - Кто видел этих актеров? В какой комедии снимаетесь? Название?
   - Ну... как бы...
   - Быстро, ну!
   - В глаза смотреть, чтобы мы видели!
   Семен приходит на помощь другу:
   - Мы, вообще-то, не в главных ролях, мы в массовке.
   - Точно, - соглашается Валентин, - участники массовки. В последний раз я играл прохожего, он официанта.
   Наблюдающий за этим Вихоткин подает голос из-за стола:
   - Оставьте их в покое. Я знаю их. Актеры. Вне всяких сомнений.
   - Ты их видел?
   - И не раз. Забавные типы.
   Машонкин вновь встает за трибуну.
   - Товарищи, товарищи! Сядем на места и продолжим. Есть еще одно важное сообщение. Вчера у меня состоялся телефонный разговор с высшим руководством. Хочу вас обрадовать. Нам увеличивают план по производству комедий. Если еще недавно мы должны были выпускать сто двадцать одну и шесть десятых комедий в год, то уже с завтрашнего дня мы, товарищи, должны будем выпускать в год триста шестьдесят пять кинокомедий! Каждый день новая, искрометная кинокомедия! Я считаю, это доверие. Невероятное доверие к нам и нашей фабрике. Стране нужны тонны, горы кинокомедий! Люди хотят смеяться и веселиться! Так не пожалеем же сил на то, чтобы запрос нашего населения на юмор был полностью удовлетворен! Ура, товарищи! Ура!
   Бурные аплодисменты. Валентин с Семеном под шумок уходят.
  
   Полигон, степь.
   Семен идет к проволочной ограде. Валентин поспевает за ним.
   - Сема, постой. Подожди!
   - Яркие впечатления, да?! Да пошел ты на фиг! Как я мог тебя послушать!
   - Подожди немного.
   - Нет, ты как хочешь, а возвращаюсь и беру билет до дома. В Турцию с Ольгой поедем.
   - Ну кто знал, что первое, что ты здесь увидишь, будет казнью хренового писаки! Отвечаю тебе, тут много другого. Прикольные вещи иногда случаются.
   - Я заметил.
   - Нет, правда. Останемся еще на денек. Завтра же уйдем, обещаю.
   - Даже не проси.
   - Но почему?
   - Потому что я уже сказал: у меня отпуск. Я год ждал, чтобы...
   Из-за ограды палят из автомата. Валентин с Семеном падают на землю. Тишина. Семен шепчет:
   - Валя... Валентин... Валюха, что с тобой? Вот же черт! Вот, блин, попал! Вот попал, блин! - Достав мобильный телефон, Семен пытается звонить. - Черт! Еще не хватало! - Перебираясь ползком, он тянет Валентина по земле. Преодолев некоторое расстояние, останавливается. - Что с тобой? Ранен? - Он прикладывает ухо к груди Валентина. - Дурак! Сволочь! Послушал тебя! Что теперь делать?! Что делать?!
   Подкравшись из темноты и приставив к затылку Семена палец, Вихоткин отвечает на вопрос:
   - Оставаться на месте.
   - Остаюсь. Смотрите, поднимаю руки. Я не вооружен, честное слово.
   Убедившись, что Валентин мертв, Вихоткин опустошает его карманы.
   - Что, прикончили твоего дружка?
   - Что вы делаете?!
   - Ничего. Освобождаю его от всего лишнего и компрометирующего. С той стороны за ним обязательно придут.
   - Вы один из них?
   - Из каких?
   - Из клуба "Чарли Чаплин"?
   - Можно и так сказать. А теперь надо сматываться. И чем скорее, тем лучше.
   - Но как же! Мне надо туда.
   - На тот свет?
   - Согласен, опасно. Постойте, а как же... Мы что, даже не похороним его?
   - Это сделают без нас. Хочешь лежать с ним в братской могиле, оставайся. Нет, двигай за мной. У тебя пара секунд на размышление. Раз, два. Решил?
   Не дожидаясь ответа, Вихоткин ползет обратно. Семен следует за ним.
   - Подождите! Я с вами!
  
   Город.
   По площади идут Вихоткин и Семен.
   - Как отсюда позвонить?
   - Никак.
   - Я должен предупредить жену. У меня отпуск заканчивается, меня могут уволить.
   - Где работаешь?
   - Какая разница? Менеджер-консультант в отделе ортопедической мебели. Я пытался звонить, мобильный не ловит связь. Я видел, здесь где-то телефон. Вот он!
   - Это служебный. Видишь? На диске для набора номера.
   - Что это? Герб?
   - Для спецсвязи с лабораторией.
   - Но можно же там кого-то попросить.
   - Чтобы тебя забрали?
   - Да, вывезли в безопасное место.
   - Мой юный друг, если тебя отсюда вывезут, то жена тебя больше не увидит. Никогда.
   - Но почему?! За что?!
   - Ты стал свидетелем секретного эксперимента.
   - А если сбежать? Вы поможете?
   Телефон на столбе звонит, мигая сигнальной лампой. Вихоткин берет трубку.
   - Алло. Кто это? Директор фабрики, Машонкин?
   - Нет, это я, Юрий Олегович. Случайно оказался рядом.
   - Майор Вихоткин?
   - Да, он.
   - Кто это? - шепчет Семен. - Можно ему сказать обо мне?
   - Сергей Андрианович, ну как вы там, дорогой?
   - Справляюсь.
   - Вы уж крепитесь, продолжайте выполнять задание.
   - Я выполняю.
   - И если можно, передайте, пожалуйста, Машонкину, что задача фабрики несколько усложняется. Нужно больше музыкальных комедий. То есть больше танцев, задорной веселой музыки...
   - Хорошо, передам.
   - Спасибо, Сергей Андрианович, вы делаете нужное дело.
   - Юрий Олегович...
   - Да?
   - Они продолжают убивать друг друга.
   - Да что вы, неужели?!
   - Они, конечно, делают это не просто так. Ради великих целей, которые вы перед ними ставите, но...
   - Я так понимаю, это единичные случаи.
   - Пока что да.
   - Ну что ж, Сергей Андрианович, чем бы дитя ни тешилось. Лишь бы не выходило за критические рамки. Извините, не могу больше говорить. Передайте, пожалуйста, Машонкину насчет танцев.
   Телефонные гудки.
   - Кто это был?
   - Неважно.
   - Телефон работает на громкой связи?
   - Да, такова особенность. Ни черта не скроешь.
   - Вы мне не ответили. Отсюда можно сбежать?
   - Не думаю. С недавних пор выставлена усиленная охрана.
   - Но мы же с Валентином как-то прошли.
   - Могли нарочно пропустить.
   - Чтобы больше не выпустить? Что это? Садизм?
   - Черный юмор.
   - И все-таки я сбегу. Попытаюсь.
   - Тебя найдут в любой точке мира.
   - Как они узнают, кто я? Если, конечно, вы им скажете. Но вы ведь этого не сделаете, правда?
   - У меня, вообще-то, приказ.
   - Что же мне делать?
   - Терпеть.
   - Спасибо! Сами терпите!
   - Как тебя зовут?
   - Семен.
   - Вихоткин Сергей Андрианович. Вот что, Семен, не будем здесь стоять. Идем в барак.
   - Что там делать?
   - Отдохнем, заодно поговорим. Сценариста повесили, должна освободиться койка.
   - Вы предлагаете мне здесь поселиться?!
   - Хочешь, стой тут, я пошел.
   - Ладно, я с вами. Подождите, а как же психи? Не помешают разговору?
   - Они еще полночи будут травить в своем клубе анекдоты. Потом, как всегда, начнется конкурс шуточной песни и прибаутки. Насчет этого будь спокоен.
   - Сергей Андрианыч... Простите, можно, я буду называть вас Сергеем?
   - Разрешаю.
   - Скажите, Сергей, у вас есть семья?
   - Нет.
   - А мы с Олей, женой, недавно расписались. Фотографию показать?
   - Позже.
   - Она будет ждать, волноваться. Сергей, помогите мне, пожалуйста, выбраться отсюда. Вы ведь можете.
   - Ты, блин, прирожденный комик. Как я помогу? Я такой же псих, как все здесь, если ты заметил. Только законспирированный. Тебя, кстати, ждет та же участь.
   - Но я не хочу!
   - Мужайся.
   - Да нет же!
   - Упрямый осел! Ты вообще представляешь, что это такое: четыре с половиной месяца быть одному среди упертых дебилов? Представляешь или нет?
   - Пытаюсь.
   - Четыре месяца дремучего маразма, и никакой возможности поговорить с нормальным человеком. Нет, Семен, ты не можешь этого представить. Это нужно почувствовать. Но теперь нас двое. Это отдушина, Семен, глоток чистого воздуха.
   - Но почему я?!
   - Да послушай ты, угомонись. Лафа. Можем уединяться, говорить. Не нужно сходить с ума поодиночке. Понимаешь меня?
   - Стараюсь.
   - Всегда считал, что у меня крепкие нервы, но последняя половина месяца... Чувствую, на моей крыше начинает потрескивать черепица.
   - Но вас же когда-нибудь заберут отсюда, правильно?
   - Не исключено.
   - Может быть, тогда и я с вами?
   - Всё возможно. Надо надеяться на лучшее. Ладно, идем. Мне еще шифровку нужно отстучать.
  
   Барак.
   Семен с Вихоткиным входят в темное помещение. Вихоткин зажигает свечной огарок.
   - Явно не пять звездочек. Даже не три.
   - Да, условия спартанские. Видишь та койка в углу?
   - Там спал сценарист?
   - Теперь она твоя.
   Вихоткин вытягивает из-под кровати старинный ламповый радиопередатчик.
   - А ты где спишь, здесь?
   - Да.
   Включив передатчик, Вихоткин подсоединяет к нему наушники, ключ Морзе, вращает ручку настройки.
   - Скажи, больше никого из нормальных здесь нет? Одни комедиографы?
   - До недавнего времени был только я, наблюдающий за всем этим бардаком изнутри. Остальные снаружи, им легче. Теперь нас двое. Повезло, скажи?
   - Вряд ли я надолго задержусь.
   - Что ж, я тоже когда-то мечтал.
   - В смысле?
   - Когда был моложе.
   - И что, за эти четыре месяца больше никого с той стороны не появлялось?
   - Изредка приходит специальный отряд.
   - Какой?
   - Под утро, когда все спят, их запускают на территорию, и они незаметно, без шума демонтируют старые постройки и возводят новые.
   - Они из ваших, военные?
   - Обычные наемные работники. Тени.
   - Кто тени? Они?
   - Просто обозначение, внутрикорпоративный сленг. Правда, я их так ни разу и не застал.
   - Значит, за тот период, пока ты здесь, всё оставалось в неизменном виде? Фабрика, клуб...
   - Видимо, еще не настал момент всё сносить и строить что-то новое. Хотя нет, вру. Кто-то мелькал, когда ездили на машине времени.
   - Здесь есть машина времени?!
   - Была. Что с ней сейчас, не знаю.
   - Скажи, если эти, как ты говоришь, "тени" все же появятся, я могу к ним обратиться?
   - На твоем месте я бы не высовывался.
   - Почему?
   - Стуканут. И тогда тобой займутся совсем другие люди. Возьми.
   - Таблетка?
   - Йодид калия. Профилактическое средство. Ты ведь знаешь, здесь был полигон.
   - Да, но Валентин сказал... Как думаешь, его уже забрали? Я имею в виду тело.
   - Может быть. Не знаю.
   Вихоткин выстукивает морзянку.
   - Передаешь сообщение? О чем? Обо мне? Или что-то другое? Не имеешь права говорить? Это секретно, да?
   - Да.
   - Нет, просто интересно, что можно передать при помощи точек и тире? Какую-то краткую информацию, которая многократно повторяется или...
   - Всё, что угодно.
   - Даже "Войну и мир" Толстого? Нет, просто, если предположить.
   - А я чем, по-твоему, занимаюсь?
   - Передаешь Толстого?! Да ладно, прикалываешься!
   - Как раз выстукиваю сцену визита князя Андрея в дом Ростовых после бала.
   - Серьезно?!
   - Блин, не мешай!
   - Извини, извини.
   - Семен, я тебе удивляюсь. Где твоя ирония? Практически каждую ночь, пока эти товарищи заседают в "Чарли Чаплине", прихожу сюда и стучу, стучу... Уже начинаю сомневаться, что меня там кто-то слушает.
   - Почему?
   - Нашли, блин, дятла. Какого черта не дали нормальное, современное оборудование? Что за рухлядь? Я им что, мальчишка? Я, между прочим, честно и добросовестно отпахал свое в разведке. Не пытался, как некоторые, пробиться по службе, целуя сиятельные задницы. Слушай, а это мысль: передавать в сообщениях фрагменты литературных произведений. Чтобы окончательно не ошизеть. Тут ведь одно из двух. Либо ты трудишься над своей индивидуальностью, шлифуешь ее день ото дня вдали от серьезных и пристальных взглядов... Либо оглянуться не успеешь, как ты уже вместе с другими сидишь в клубе "Чарли Чаплин" и участвуешь в конкурсе прибауток.
   - Здесь есть нормальные источники информации? В смысле телевизор, радио, интернет...
   - Интернет здесь еще не изобрели.
   - Эти люди живут в прошлом?
   - Скорее в безвременье. Они выпали из пространственно-временного континуума, как гнилой зуб. Телевизор есть, конечно. В комнате отдыха, в крыле барака. Но там гоняют один и тот же канал с передачами для имбецилов. Не советую смотреть, вредно для здоровья. Там, по-моему, вообще весь этот телерацион подается в закольцованном виде.
   - Это как?
   - Так. С утра и до вечера определенный набор передач, на следующий день опять то же самое, по второму кругу. И на следующий день, и после него...
   - Все время одинаковые передачи?
   - Подумай, кто станет особо распинаться для больных людей? Слепили для отмазки с десяток говёных передачек и запускают, как склеенную пленку.
   - Боюсь даже спросить про радио.
   Вихоткин приподнимает на кровати матрас.
   - Что это? Книги?
   - Единственный благонадежный и целительный источник в данных условиях.
   - Можно? - тянется рукой Семен, но Вихоткин прикрывает книги матрасом.
   - Не сейчас. Для этого нужно созреть. После того, как проведешь здесь с месяц...
   - Я не смогу так долго.
   - ...знакомые с детства и юности книжки покажутся лучшими друзьями. Кстати, готовься, завтра идем устраиваться на фабрику.
   - В смысле? На работу? Это обязательно?
   - Ты, конечно, можешь просто отвечать, что занят в производстве комедий. Первое время будет прокатывать. Но, боюсь, вскоре ты почувствуешь на себе косые взгляды. Не думай, это ни к чему не обязывает. Я лично не проработал на фабрике ни одного дня.
   - Почему?
   - Когда увидишь, какие комедии там снимают, всё поймешь. Это так же вредно для психики, как местное телевидение.
   - Подожди, ты сказал, пойдем вместе. Ты просто отведешь меня или...
   - Почему, не только. Трудоустроюсь за компанию. Я делаю это регулярно, раз в две-три недели.
   - Зачем, не понимаю?
   - А чем тут еще заняться? Хоть какое-то развлечение.
  
   День. Фабрика "Кинокомедия".
   Вихоткин с Семеном в сопровождении Машонкина и его помощника идут по коридору мимо ряда дверей. Машонкин, открывая то одну, то другую дверь, дает комментарии.
   - Здесь у нас, товарищи, цех операторов.
   За дверью слышен стрекот киноаппарата.
   - Загляните, не бойтесь. Восемьдесят две кинокамеры, современнейшая аппаратура. Все задействованы в производстве. Идемте дальше. Вы впервые на фабрике?
   - Да, - отвечает Вихоткин.
   - Смотрите и запоминайте. Детям будете рассказывать.
   - Обязательно.
   - Здесь, обратите внимание, цех монтажеров.
   Слышен звук ножниц.
   - Режут, шельмы, кромсают. Изыскивают самые смешные места. Творческий беспорядок. Но я с этим мирюсь. Что поделаешь, искусство! Я ясно выражаюсь? Следуем дальше. Ну, а здесь, товарищи, пункт Б, трудятся наши сценаристы.
   Треск печатных машинок.
   - Вон там - видите, в углу? - отсек для курения; там, на стене общая инструкция по написанию кинокомедии; а там, обратите внимание - за шторочкой из кумачовой ткани, - там у нас красный уголок.
   - Для торжественных моментов? - интересуется Семен.
   - Для самоубийств.
   - Извините...
   - Специально огороженное место для нервно-неустойчивых. Чтобы не отвлекать других. Нарочно подобрали цвет такни: следы крови не так заметны. Что поделаешь, товарищи, и такое случается на нашей фабрике. Изредка, но случается. Искусство! Пройдемте дальше. Редакторский цех.
   Слышатся резкие звуки карандашного грифеля, которым проводят по бумаге.
   - Но на двери табличка "Туалет".
   - Обратите внимание, писсуары у левой стены. Справа, если заметили, редакторские столы. Экономим на квадратных метрах. Что поделаешь, всё отдается смеху и шуткам, дело хлопотное, масштабное, но о технической стороне тоже забывать нельзя. Кстати, вы принесли кал, мочу, общий анализ крови?
   - Нет. А нужно было?
   - Ну как же, товарищ. Пришли устраиваться на фабрику и без анализов.
   - Я принес, - достает из кармана банку Вихоткин.
   - Что у вас тут?
   - Всё сразу.
   - Это ваше?
   - Наше. Его и мое.
   - Ну вот. Серьезный подход к делу. - Машонкин вручает банку помощнику. - Сходи, пусть быстренько сделают заключение и трудооформят.
   Помощник уходит.
   - Ждем, товарищи, сейчас станет известно, в какой цех вы поступите. Вы ведь хотите внести свою лепту в развитие отечественной комедии?
   - Горим желанием.
   - Замечательно.
   Возвращается помощник, протягивает бумагу.
   - Итак, что у нас тут. Вы, товарищ, - смотрит Машонкин на Семена, - определяетесь в сценарный цех. Поздравляю! А для вас, к сожалению, не нашлось ничего творческого. Будете толкать тележку с камерой. Ничего не могу сделать. Здесь написано, у вас неподходящий размер ноги и смещение пятого шейного позвонка.
   - Все нормально. Тележку, так тележку.
   - Зато воочию будете наблюдать процесс съемки картин. Ежедневно! Можно сказать, посчастливилось.
   - Слава кинокомедии!
   - Ура!
   - Простите, но мне не хотелось бы в сценаристы. Честно, не чувствую призвания.
   - Товарищ, ваше призвание определили по вашей моче. У вас избыток белка и эритроцита. Так что не скромничайте, пожалуйста. Вы сценарист. Причем, судя по всему, с рождения.
   - Ура! - изображает радость Вихоткин.
   - А сейчас основное. Пройдем в съемочный павильон, и вы посмотрите, как снимаются наши картины. За мной, товарищи.
   Следуя за Машонкиным, Семен и Вихоткин шепчутся:
   - Я не хочу в сценаристы. Почему он не хочет меня слушать?
   - Я, по-моему, тебе говорил. Здесь ничто ничего не значит. Я могу хоть каждый день приносить сюда мочу с калом и справки от ортопеда, и мне все время будут подыскивать что-нибудь новенькое. Пару недель назад, например, состояние моих зубов подсказало им, что я могу работать хлопушечником. Знаешь, наверное, такая деревянная штука...
   - Да, да. Дубль такой-то. Хлоп!
   - Я сменил здесь сотню профессий. От главного режиссера до изготовителя афиш. Сценаристом, кстати, тоже назначали.
   - У тебя избыток эритроцитов?
   - По-моему, в тот раз дело было в справке из психдиспансера. Но я ни разу, ни одного дня здесь не работал.
   - А как же зарплата? Ее выдают?
   - Формальность. Собирается толпа у кассы, галдят, толкаются локтями... Всё, как положено. Но это ничего не значит.
   - В смысле?
   - После того, как они распишутся в ведомости, им выдают нарезанную бумагу. Причем с этим особо не заморачиваются. То старых газет начикают, то еще чего-нибудь. В прошлый раз, кажется, это были ученические тетради. Представляешь, полоски бумаги в клеточку, а на них коряво, карандашом: пятьдесят рублей, сто...
   - В общем, маразм.
   - Однозначно. Здесь нечего покупать, деньги в принципе не нужны. Смотри сам: одежду выдают, кормятся с общего котла... Рацион, правда, сам убедился...
   - Да, готовят, как для парнокопытного скота.
   - Но при этом сытно, питательно, все калории. Эти товарищи, Сема, живут при коммунизме.
   Машонкин останавливается.
   - Обратите внимание, товарищи: горит плафон. "Идет съемка". Так что попрошу тишины.
   - Молчим.
   - Я понимаю, там, за дверью царство комедии, и всё это невероятно смешно, но все же, товарищи, серьезнее, серьезнее, если можно.
   - Договорились.
   - Идемте.
   Они входят в павильон. На освещенной площадке примитивные декорации, изображающие что-то вроде рабочего кабинета. Здесь актер N 1. На некотором расстоянии расположились режиссер, оператор, орудующий наполовину разобранной камерой, техперсонал и уже знакомый оркестр.
   - Продолжаем, товарищи! - дает команду режиссер. - Тишина! Мотор!
   Выходит мужчина с хлопушкой.
   - "Веселое происшествие на тракторном заводе" сцена двадцать один дубль два.
   Актер N 1, сидя за столом, трудиться над бумагами. Врывается актер N 2.
   - Товарищ Калистратов! Товарищ Калистратов! Можно мне сказать?
   - Что это ты, товарищ Коля, врываешься в мой кабинет, а? Да еще средь рабочего дня. Где ты сейчас должен быть?
   - Товарищ Калистратов...
   - У фрезеровочного станка, вот где ты должен быть. А ты, что же получается, отлыниваешь?
   - Товарищ Калистратов, простите. Я хотел сказать...
   - Ладно, так и быть, говори. Но только сразу после этого к станку.
   - Помните, я пришел к вам неделю назад и сказал, что у меня жизненная проблема, которую нужно решить? Помните?
   - Как же, конечно, помню. У тебя была большая жизненная проблема, и это было очень смешно.
   - Так вот, товарищ Калистратов, я ее наконец решил!
   - Ты?!
   - Да!
   - Решил свою жизненную проблему?!
   - Да!
   - Окончательно и бесповоротно?!
   - Да, товарищ Калистратов! Да!
   - Но это же необыкновенно радует, товарищ Коля! Вселяет оптимизм! И это невероятно, просто дико смешно!
   - Да, товарищ Калистратов!
   - Погоди. Давай-ка, встанем вот так, рядышком... И дружно, от души посмеемся.
   Выкрикивают в две глотки:
   - Ха-ха-ха!
   - Замечательно! - говорит режиссер. - Музыка!
   Оркестр выдает бодрую мелодию.
   - В кабинет заходят заводчане! Все, сколько поместится! Входим, товарищи, не стоим!
   На съемочную площадку хлынула массовка.
   - Танцуем, танцуем, товарищи!
   Актеры лихо отплясывают.
   - Стоп! Снято! Всем спасибо!
   Аплодисменты.
   - А теперь, товарищи, сразу, не прерываясь, беремся за сиквел. Соберитесь, пожалуйста. Готовимся, готовимся.
   Семен, наклонившись к Вихоткину, спрашивает:
   - У них что, поломанные камеры?
   - Ты еще спроси: есть ли там пленка.
   - Готовы? - обращается к съемочной группе режиссер. - Тишина на площадке! Один, два... Мотор!
   - "Веселое происшествие на тракторном заводе" часть вторая сцена первая дубль один.
   Актер N 1 снова сидит, склоненный над бумагами. Входит актер N 2.
   - Товарищ Калистратов, к вам можно?
   - Входи, Николай. Что с тобой, почему не весел? И почему не у фрезеровочного станка? Что случилось?
   - Товарищ Калистратов, вы не поверите, но у меня опять жизненная проблема.
   - Что?! Опять?!
   - Да, снова.
   - Так снова или опять?!
   - И опять и снова, товарищ Калистратов. Мне очень жаль.
   - А почему не у фрезеровочного станка?
   - Как, товарищ Калистратов? Я должен был сообщить о проблеме. Вы всегда принимали во мне живейшее участие. Вы мне, как отец.
   - Так, так. Значит, у тебя проблема?
   - Да.
   - Сложная?
   - Да. Слишком драматически всё складывается.
   - Понимаю. Но мы ведь можем найти в этом повод для смеха и оптимизма?
   - Думаю, да. Если захотеть.
   - Тогда давай встанем с тобой, как всегда... Вот так, плечом к плечу... И дружно посмеемся.
   - Ха...
   - Подожди. Только договоримся. Сразу после этого ты пойдешь и встанешь у фрезеровочного станка.
   - Всё, замётано.
   - А теперь дружно, вместе...
   - Ха-ха-ха!
   - Гениально! - говорит режиссер. - Парочка гэгов.
   Актер N 2, споткнувшись на ровном месте, хлопается на пол. Актер N 1, споткнувшись об него, падает рядом.
   - Входит секретарша Зиночка!
   Появляется актер, загримированный под женщину, несет торт.
   - Пошла, Зиночка, пошла...
   Залепив актеру N 2 в физиономию тортом, Зиночка удаляется.
   - Очень смешно! Музыка! Калистратов с Колей танцуют! Пошли, пошли!
   Актеры пускаются в присядку. Семен, не выдержав, прыскает. Чуть заметно покачав головой, Вихоткин строго и выразительно смотрит на него.
   - Идемте, товарищи, не будем мешать, - шепчет Машонкин.
   Все трое покидают съемочный павильон.
   - Ну что, всё увидели, всё посмотрели?
   - Спасибо, было интересно.
   - Тогда жду вас на фабрике завтра в восемь утра. Заканчиваем в девятнадцать тридцать, обед с часу до двух. А сейчас, извините, бегу. Должны подъехать двадцать восемь машин, будем грузить со склада готовую комедийную продукцию. Моя обязанность проследить. До завтра, товарищи.
   Машонкин убегает.
   - Что тебя рассмешило? Сюжет?
   - Когда? А-а. Просто всё было настолько тупо... Ощущение, что они откровенно стебутся.
   - Запомни, пожалуйста: ты не должен при них смеяться, шутить, проявлять остроумие... Даже легкая тень улыбки на твоем лице и та нежелательна.
   - Это преступление?
   - Не смотря на то, что все они мастера комедийного жанра, эти люди, Сёма, способны расценить твою самую безобидную и искреннюю улыбку как личное оскорбление и угрозу высшего уровня. Они больны.
   - Всё больше в этом убеждаюсь.
   - Ты уже успел понаблюдать за мной и моим поведением. Ты видел меня улыбающимся?
   - Кажется, нет.
   - Усиленная тренировка. Мимикрируй, если хочешь выжить. Хотя бы внешне перенимай нравы местного населения. Если живешь здесь, Семен, ты просто обречен быть таким же серьезным, абсолютно неироничным дуболомом. Это судьба, запомни.
   - Хорошо, учту.
   - Отлично. А теперь пошли отсюда к чертовой матери.
  
   Ночь. Барак.
   Теплится свечной огарок. Семен читает книгу. Вихоткин готовит что-то на примусе в сковороде. Семен смеется.
   - Извини, не смог сдержаться.
   - Смешно?
   - Слушай, это поразительно! Никогда не думал, что Свифт настолько глубокий и интересный автор!
   - Ты, наверное, читал облегченную версию "Путешествий". Да и то, наверное, в невинном детстве.
   - Я смотрел фильм. Как много я, оказывается, потерял!
   - Оценил, значит, редкое остроумие этого ирландца?
   - Да, он довольно едкий.
   - Для полноты картины желательно изредка отвлекаться и заглядывать в примечания. Становятся понятны некоторые аллюзии.
   - Я так и делаю. Что у тебя еще под матрасом?
   - Рабле, Гашек, Булгаков...
   - Михаил Афанасьевич?! Блеск!
   - Согласись, условия для чтения подобной литературы, лучше не придумаешь.
   - Да, всё вокруг настолько тупо и серьезно...
   - Совсем по-другому воспринимается текст. Как бальзам на душу.
   - Даже представить не могу, чтобы я когда-нибудь, не очутись я здесь, взялся бы за "Гулливера". Нет, этого бы никогда не случилось.
   - А я тебе о чем!
   - Даже в отпуске времени не хватало. Кстати, Сергей Андрианыч...
   - Да?
   - Я, кажется, придумал.
   - Что?
   - Вот, что можно сделать. Поймать голубя...
   - Угу.
   - ...я напишу письмо Ольге... Укажу, на всякий случай, подробный адрес, если попадет в другие руки...
   - Угу.
   - ...привяжем его к голубиной лапке...
   - Стой. Я понял.
   - Что?
   - Ты, как Гулливер.
   - В смысле?
   - Похожая, говорю, ситуация. Очередное причудливое путешествие в страну конченных идиотов, лишенных смеха. Просек фишку?
   - Да, да, что-то в этом есть. Скажи, как тебе мой план?
   - С голубиной лапкой?
   - Да.
   - С таким же успехом можно бросать за колючую проволоку запечатанные сургучом бутылки.
   - Что тебе не нравится?
   - Ты часто видел здесь голубей?
   - Нет, но...
   - Хорошо, мы поговорим об этом после.
   - Да, но...
   - После. Я подумаю, что можно сделать. Я ведь тоже в своем роде скитающийся судовой врач. Это чтобы ты не беспокоился. Гулливер плюс Гулливер - два Гулливера. Минус полное одиночество. Кстати, ты не заметил, что эту историю в массовом сознании невероятно исказили? Сделали настолько примитивной, с мягкими челюстями, что просто нельзя отделаться от ощущения, что разящая сатира патера Свифта кому-то сильно досаждала. Пахнет, по-моему, аппетитно. Как тебе?
   - Сойдет.
   - Рагу из концентратов. Сюда бы немного укропчика.
   - Нужно было сурепки нащипать. Я пробовал, на вкус вполне приемлемо.
   - Ты не заметил одну закономерность?
   - Какую?
   - Люди в своем большинстве, как правило, не блещут умом. Независимо от того, где мы находимся, здесь, за колючей проволокой или по другую ее строну. Впрочем, о чем это я. Это очевидные вещи.
   - Считаешь себя исключением?
   - Меня убедил в этом долгий жизненный опыт.
   - Можешь рассказать о себе?
   - Что тебя интересует?
   - Ну, вообще. Прошлое. Родители, любимые фильмы, музыка... О книгах не спрашиваю.
   - Я об этом умолчу, хорошо?
   - Все еще не доверяешь?
   - Ты сбил меня с мысли. Я хотел сказать, что мы живем при диктатуре большинства. Хотя, как сам понимаешь, значение имеет не большинство.
   - Кто же?
   - Дирижеры. В их руках грубая слепая сила. Всё, что нужно, это держать ее в темноте, указывая свечой нужное направление. Это соблазн. Кто устоит? Это ради него, большинства, выхолащиваются истории вроде той, что ты читаешь. Всё великое, выходящее за рамки среднего понимания, попадая в руки деляг, тут же запускается по конвейеру, проходит через пресс, и в результате, на выходе мы получаем что-то такое маленькое, приплюснутое... Конечно, ведь это должно вместиться в узкие головы большинства. Их держат на скудном рационе, Семен.
   - Поддерживая дистрофию ума?
   - Конечно. Ведь есть опасность, что кто-то из них окрепнет...
   - ...и начнет думать самостоятельно?
   - Правильно. Но каков итог?
   - Деградация.
   - Именно. Большинство глупеет, глупость растет и прогрессирует. Дельцам от искусства и иже с ними приходится скармливать голодной толпе все более примитивный продукт. Ну, а дальше цепная реакция. Эти вещи не исчезают без следа. Созданный массовой ментальностью и дешевым искусством виртуальный мир глупости начинает устанавливать собственные законы. В результате деградирует всё. Всё формируется и выстраивается в соответствии с эгрегором тупизны и примитива: качество бытующего юмора, общее состояние нравов... Политика, экономика... Ведь всем этим управляют люди, сформированные тотальной безвкусицей, это не могло не проникнуть в клетки их мозга. Конечно же, остаются те, кому удалось выработать иммунитет. Но их единицы. Они превращаются в одиноких и отчаявшихся Гулливеров в абсурдных землях. Думаешь, эта резервация построена для тех, кто сейчас развлекается в клубе "Чарли Чаплин"? Нет, Семен, эта наша с тобой резервация. Мы выдавлены за пределы общества, балдеющего от собственной усредненности. Мы им мешаем. Улавливаешь тему?
   - Серега, ты извини...
   - Что?
   - Ты, вроде как, разведчик, правильно?
   - Понимаю. По твоим ожиданиям я должен быть ограниченным солдафоном и рассуждать совсем о других вещах.
   - Вообще-то, да. Так я думал.
   - Скажу тебе по секрету: моя работа в разведке - это тоже разведка. Понимаешь?
   - Нет.
   - Я поэт и философ, надевший маску и затесавшийся в стан людей с диаметрально противоположным типом мышления. Зачем? Не знаю. Быть может, такая планида: вечно притворяться кем-то и при этом не прекращать поиски близких по духу. Готово. Подсаживайся. Галеты, маргарин...
   - Спасибо.
   - Намазывай.
   - Ммм!
   - Вкусно?
   - Не то слово! Объедение!
   - Сема, я знаю, ты вежливый молодой человек, но не стоит расходоваться на любезности.
   - Почему?
   - Потому что это концентрированное, наполовину искусственное дерьмо, которое я попытался превратить в мясное рагу. Не думаю, что мне это полностью удалось.
   - Да, но другого нет.
   - Читая книги из-под матраса и наблюдая за здешними обитателями, начинаешь понимать...
   - Что?
   - ...какая это ценная и незаменимая вещь: ирония. А также способность всегда и во всем сомневаться, ничего не принимая на веру без должной проверки. Если всё это в нас есть, значит, так и было задумано. Это было вложено в нас по какому-то первоначальному замыслу. Природой, Богом, который, я так подозреваю, сам большой шутник и оригинал.
   - Да, это заметно.
   - Подавлять и уничтожать всё это в человеке, я думаю, является не меньшим садизмом и преступлением, чем вырезать на живую жизненно необходимые органы. Представь, если бы каждый человек в стране в равной мере обладал иронией.
   - В чьей стране, нашей?
   - Любой. Просто предположение. Что бы мы тогда имели?
   - Что?
   - Во-первых, вряд ли случались бы войны.
   - Что смогло бы этому помешать?
   - Представь: кто-то из штаба командования... Или президент, премьер-министр... Без разницы. Стоя на высокой трибуне, этот человек обращается к народу: "Товарищи, господа! Мне доподлинно известно, что население соседнего государства наши заклятые враги! Возьмемся же дружно за оружие и ударим по ним со всей нашей яростью!" А теперь представь, что все, кто его слушает, мастера и виртуозы иронии. Более того, они не бояться иметь - а самое главное высказывать - собственное мнение. Что они ответят на эти призывы?
   - Понятно что. "Пошел ты на фиг, чувак! Ты гонишь!"
   - Очень близко по смыслу. Конечно, ведь они понимают, что население соседнего государства в большинстве своем точно такие же люди, никто не хочет войн. Потому что война - это грязь и выпавшие кишки. Много ли найдется любителей этого? И ты правильно заметил: они пошлют такого оратора на малую лексическую единицу. А теперь представим, что наш оратор тоже не лишен иронии. Как этот человек себя поведет? Обидится, затопает ножкой, призовет карательные органы? Нет, он критически оценит всё, что наговорил, представит всю свою смехотворность, и подумает: "А, действительно, не пойти ли мне... или лучше поехать к руководителю соседнего государства с дружественным визитом?" И вот он едет. И там выясняется, что руководитель соседнего государства тоже отнюдь не напыщенный и серьезный кретин и способен в нужную минуту менять ошибочную точку зрения. И что же?
   - По-моему, всё, вопрос исчерпан.
   - Да что там война! Я прописал бы клистиры с небольшой примесью иронии обществу, пораженному коррупцией. Ведь что такое в первую очередь коррупция? Мы не говорим сейчас об отсутствии действующего закона, мы исследуем человеческие качества.
   - Жадность?
   - Правильно. Жадность и страх на фоне ущербного мировоззрения. Как должен мыслить человек, помешанный на коррупционных схемах?
   - "О! Я весь такой крутой! У меня столько бабла!"
   - Теперь подмешаем ему в голову крупицу иронии... Взболтаем, дадим раствориться... Посмотрим, изменились ли его мысли. "О! Я весь такой крутой, такой важный и надутый, как мыльный пузырь! У меня столько денег, такая большая тачка и такая мелкая и сморщенная в результате старения пиписька! Черт возьми, да я просто смешон! Я карикатура из журнала "Шпигель"! И как же все-таки нелепо и жалко я буду выглядеть, когда однажды неизбежно лопну и забрызгаю всё вокруг мыльной пеной!" Видишь, сколько болезней можно излечить при помощи регулярно принимаемых доз иронии.
   - Если бы всё было так просто.
   - Добавки?
   - Да, спасибо.
   - Самые мерзкие вещи на этой земле, Сема, делаются людьми с серьезными лицами и такими же ороговевшими, серьезными мозгами. Это серьезные, сумрачные мудаки. И в первых рядах, конечно же, наш президент, министры, далее идут мои коллеги разведчики... Все они, Сема, тупы и серьезны, и я уже не жду от них ничего утешительного. И если комедиографам с фабрики в целом это простительно, они жертвы эксперимента, то те, о ком я говорю, по-моему, лишены важных человеческих качеств от природы. А вслед за ними с собачьей прытью, вздымая пыль, несется свора убежденных и дремучих сволочей. Капая тягучей слюной, они хватают, как кость, каждое слово своих хозяев и готовы выполнять самые абсурдные и бесчеловечные приказы.
   - Ты говоришь крамольные вещи, Сергей Андрианыч.
   - Сема, я понимаю: наши руководители удручающе тупы, об этом никто не должен знать, это тайна государственного уровня. А я взял и озвучил. Хорошо это? Нет, не хорошо, противозаконно. Но, послушай, я сижу где-то на задворках Средней Азии, в ее, образно выражаясь, rectum intestinum, на территории бывшего ядерного полигона, в резервации для жертв неудачного эксперимента, у меня всего лишь один собеседник, который, я надеюсь, полностью меня понимает...
   - Ну, конечно.
   - ...так почему бы мне не быть наконец откровенным?
   Вбегает обитатель резервации. Семен успевает спрятать книгу.
   - Вы здесь? Скорее, на площадь!
   - Что там?
   - Товарищ Машонкин собирается сделать важное объявление.
   - На самом деле так важно?
   - Он только что говорил по телефону с высшим руководством. Не знаю, что там. Скорее! Велели всех звать!
   Посланец убегает.
   - Пойдем? - спрашивает Семен.
   - Чай не дали попить, сволочи.
  
   Площадь.
   Перед толпой Машонкин. Подошедшие Вихоткин и Семен сливаются с собравшимися.
   - Товарищи, буквально только что, несколько минут назад высшее руководство поручило нам выполнение важной миссии. Я должен отобрать небольшую группу. Мы отправляемся в прошлое, товарищи. На территорию идеологического противника.
   Голос из толпы:
   - Снова в Америку?
   - Да, товарищи. Поручено сделать краткую вылазку в США середины пятидесятых и найти там одного человека.
   - Какого?
   - По поступившим сведениям, этот человек обладает секретом гениальной кинокомедии. Наша задача обнаружить его и вытянуть эти сведения любыми путями. После чего благополучно вернуться назад и продолжать трудиться.
   - Середина пятидесятых? Это прошлое?
   - Мне так сказали. Тише, товарищи, я должен отобрать тех, кто пойдет со мной. Пойдете вы, товарищ Дрикун, вы, товарищ Вихоткин... И вон тот молодой человек, рядом с вами. Как ваше имя, товарищ?
   - Чье, мое?
   - Да, немного подзабыл.
   - Марсель Пруст.
   - Отлично, товарищ Пруст. Будете в нашей команде.
  
   Гараж машины времени.
   Здесь уже поджидают оркестранты. Включается свет. Входят Машонкин, Дрикун и Вихоткин с Семеном. Замаскированы под "американцев". Перед ними деревянная площадка на колесах. При помощи различного старья, кустарным способом эта телега преобразована в "футурологическое оборудование".
   - Вот она, наша старая добрая машина времени. Усаживаемся, товарищи. Предупреждаю тех, кто впервые: при преодолении временного коридора, возможно легкое подташнивание. Прошу вас, товарищи. Конфеты "Полет", сосательные. Желательно также закрыть глаза. Итак... Три, два, один... Конфету "Полет" все приняли?
   - Сосем, товарищ Машонкин! - откликается Дрикун.
   - Ну тогда, как говорил товарищ Гагарин... Приготовились... В путь!
   Машонкин двигает рычаг. Освещение гаснет. Оркестр исполняет мелодию. Машина мигает лампами. Появляется пара фигур в темных балахонах, которые толкают машину к выходу. Туда же, не прекращая играть, двигается оркестр.
  
   Участок "Америка".
   Территория, на которой располагаются условные США. Признаки Америки обозначены весьма приблизительно: косые силуэты небоскребов, вывески с орфографическими ошибками, нечто напоминающее статую Свободы. Ночь, туман, тусклый свет фонарей. По тротуарам снуют условные американцы. Появляется машина времени с путешественниками и оркестранты, которые, негромко, фоном исполняют что-то американское.
   - Вот мы и на месте. Выходим. Всем чевинг гам. Жуем, товарищи, изображаем местных жителей.
   - Хреновы пендосы! - оглядываясь по сторонам, ворчит Дрикун. - Так как нам все-таки его найти, товарищ Машонкин?
   - Кого?
   - Америкашку с секретом комедии.
   - Сам в растерянности. По телефону было сказано, что его легко будет узнать.
   - Какие-то особые приметы?
   - В том-то и дело, товарищ Вихоткин, этот вопрос замалчивался. Сказали, будто бы мы должны почувствовать, что это тот самый человек. Признаюсь, мне иногда подсовывают расплывчатые директивы. Давно хочу пожаловаться.
   - Вы уже что-нибудь чувствуете, Геннадий Михалыч? - спрашивает Дрикун.
   - Нет, пока ничего. А вы, товарищи?
   Вихоткин пожимает плечами. Дрикун останавливает прохожего.
   - Экскьюз ми, сэр. Да, вы. Можно вас на пару сек? Хау ду ю ду?
   - Спасибо, хорошо.
   - Не знаете, случайно, как нам найти человека с секретом кинокомедии? Сикрет камеди? Ду ю андестенд?
   - Нет, не знаю, - отвечает "американец" и уходит.
   - Суки, падлы! Даже если и знают, хрен ведь чего добьешься.
   - Мистер, - окликает Машонкин следующего прохожего, - стоп, плиз. Ви нид ё хэлп.
   Машонкин и Дрикун идут к остановившемуся человеку. Семен с Вихоткиным, воспользовавшись моментом, разговаривают.
   - Что это за место?
   - Участок полигона. Отделен от основного поселения.
   - Здесь что, типа Америка?
   - Ага. Идейный антагонист и вечный жупел. Полигон большой, места для всего хватает.
   - Тут есть что-то еще?
   - А как же. Для чего, думаешь, машина времени? Есть Германия тридцатых. Всё натурально: Гитлер, факельные шествия... Москва периода Великой Отечественной. Сталин, Берия... Это для ностальгирующих. Швейцарские Альпы для отдыха и эпоха палеолита.
   - А это на фига?
   - Они катаются туда за фактами, опровергающими теорию Дарвина.
   - Скажи, а кто все эти?
   - Те же самые жертвы эксперимента. Им внушили, что они американцы.
   - Они говорят на чистом русском.
   - Думаешь, их волнуют такие мелочи? Им сказали, что все они Джоны, им этого достаточно.
   - Всех зовут Джон?!
   - Да. Эй, Джон! - машет Вихоткин кому-то рукой.
   Прохожий машет в ответ.
   - Ты его знаешь?
   - Товарищ Пруст, Вихоткин... Не отставайте, пожалуйста.
   Вихоткин с Семеном идут к Машонкину и Дрикуну.
   - Никто ничего не знает. Туманные директивы. Я в растерянности, товарищи.
   - Вонючие пиндосы! Бездушные, прагматичные мрази! Где, сука, человек с секретом кинокомедии?! Где?! - истерически выкрикивает Дрикун, выхватывая из-под пиджака игрушечный кольт.
   - Товарищ Дрикун, - шипит Машонкин, - что вы делаете?! Сейчас же возьмите себя в руки и спрячьте оружие!
   - Извините, Геннадий Михайлович. Не могу спокойно смотреть на эти высокомерные рожи. Убил бы, пидоры сука!
   Мимо идет клоун. Семен скромно намекает:
   - Может, у него спросить?
   - Экскьюз ми, мистер, - говорит Машонкин. - Ви нид ван мэн, ху ноу сикрет джиниас камеди. Ю ноу зэт?
   - Извините, я вас не понимаю, - отвечает клоун и идет дальше.
   - Опять накладка. Что будем делать, товарищи?
   - По-моему, я что-то чувствую.
   - Что, товарищ Дрикун?
   - Это он, - указывает Дрикун на одного из "американцев".
   - Уверены?
   - Он, сука, нутром чую. Глядите, как идет? Походочка, походочка! А?! Сразу видно: гениальный сюжетец припрятал. Эй, ты, слышь! Стой! Стоять, сказал!
   Дрикун палит из пистолета пистонными зарядами. Прохожий улепетывает.
   - Стреляйте, товарищи!
   - А вдруг убьем, что тогда? - сомневается Машонкин.
   - После сообразим! Стреляйте же! Уйдет!
   Машонкин с Дрикуном стреляют. Прохожий скрывается за поворотом.
   - Вихоткин, Марсель!.. За мной!
   Машонкин, Дрикун и Вихоткин убегают. Оркестранты следуют за ними. Семен тоже бежит, но, увидев телефонный аппарат, задерживается. Улица пустеет. Семен набирает номер. Идут гудки, вслед за чем женский голос говорит:
   - Да, я слушаю.
   - Оля, ты?!
   - Я слушаю вас, говорите.
   - Оля, это я, Семен! Черт! Не ожидал тебя услышать. Оля, я попал в сложную ситуацию. Слышишь?
   - Да.
   - Валюху убили. Случайно, по недоразумению. Но ты не беспокойся, со мной всё в порядке, я жив. Просто я в таком месте... Меня не выпускают. Оля, прошу, найди телефон разведывательного управления или позвони в областную администрацию... Не знаю, короче, как это сделать, но нужно сказать им: я здесь случайно. И я обязуюсь молчать. Никто ничего не узнает. Слышишь меня?
   - Да.
   - Помоги, прошу тебя. Я продиктую приблизительные координаты, запиши, пожалуйста. Валентин, перед тем, как мы сюда пошли...
   В трубке что-то шипит, скрипит, слышны обрывки радиоэфира, морзянка.
   - Оля! Оля, ты слышишь меня?! Аллё! Оля, аллё!
   Семен дует в трубку, трясет ее, но это не дает никакого результата: телефон замолчал. Семен пересекает улицу, заходит за картонный небоскреб и тут же оказывается на голом пространстве полигона.
  
   Полигон, степь.
   Свет луны, крик сверчка. Семен идет мимо указателя: "До Нью-Йорка 101 км". Завидев впереди натянутую проволоку, он ложится, ползет. Остановившись за бугром, нащупывает рядом ветку, водружает на нее шляпу. Автоматная очередь. Семен ощупывает шляпу. Подползает Вихоткин.
   - Что, не пускают?
   - Шляпу прострелили, скоты!
   - Могут и костюмчик попортить.
   - Я хочу домой, к жене!
   - Всему свое время, Семен.
   - Я устал! Я не выдержу здесь!
   - Для того чтобы вернуться к жене, нужно, по крайней мере, остаться в живых. Согласен?
   Семен кивает.
   - Ползем обратно.
  
   2023 год
  
   Январь. День. Завод по производству русской духовности.
   Просторный цех. Посредине куча порошкообразного вещества. Рабочие при помощи лопат наполняют им мешки с надписью "ОАО Русдух", завязывают их веревками, сгружают на тачки и увозят куда-то за пределы цеха. Мимо в сопровождении Машонкина идут Семен с Вихоткиным. Одеты в старые ватники, ушанки и валенки в дополнении с другим, оберегающим от холода тряпьем.
   - Должен вам сказать, товарищи, русская духовность, которую выпускает наш завод, используется во многих отраслях. Смотрите сами. Раз: в пищевой промышленности: добавляется в порошковом виде в хлебобулочные и кондитерские изделия, а также колбасы таких сортов как "Докторская", "Молочная" и другие; два: в сельском хозяйстве, в смеси с минеральными удобрениями. Но это еще не всё. Выпускаемая в гранулах, русская духовность поставляется для нужд кинопромышленности. Искусственный снег, товарищи. Фильм "Доктор Живаго" кто-нибудь смотрел?
   - Омар Шариф?
   - Наш снег! Наша удивительная духовность!
   Кто-то из рабочих приветствует директора:
   - Добрый день, Михал Генадич.
   - Здравствуйте.
   - Как здоровье?
   - Спасибо, не жалуюсь. И вам не болеть. Работайте, товарищи. Бог в помощь.
   - Спасибо.
   Зачерпнув из кучи горсть порошка и отправив его в рот, Машонкин продолжает знакомить Семена и Вихоткина с производством:
   - То есть, как вы уже поняли, наша продукция идет на экспорт, и, надо сказать, пользуется большим спросом и популярностью.
   - По-моему, здесь раньше снимались комедии? - пытается напомнить Семен.
   - Когда?
   - Да, в общем-то, не так давно. Это называлось фабрикой.
   - Что-то не помню. Может, до меня. Во всяком случае, мне об этом не говорили. Должен вас, товарищи, сразу предупредить, чтобы не было недоразумений. Работникам нашего завода строго-настрого запрещено заниматься онанизмом.
   Семен с удивлением смотрит на него.
   - Не понял.
   - Вышел законодательный акт, это дело у нас строго карается, в уголовном порядке.
   - Я не пойму, как это связано с работой на заводе?
   - Не знаю. Но это важное условие, вы под этим расписываетесь.
   - За нас можете не беспокоиться, - говорит Вихоткин.
   - Но вы не должны пугаться, товарищи. Существует отдельное постановление, созданное специально для работников нашего предприятия как стратегически важного объекта. Исходя из данного постановления, работник Завода по производству русской духовности, перевыполняющий индивидуальный план на двадцать пять процентов, получает: раз: почетную грамоту, и два: письменное разрешение на однократное занятие онанизмом. Далее, если вам удается превысить план на пятьдесят процентов, в этом случае вы удостаиваетесь: три: все той же грамоты и значка "Передовик производства", и четыре: разрешения на трехкратное занятие онанизмом. Чувствуете? Прогресс! Если же случится так, что вам, товарищи, удастся превысить план на все сто процентов...
   Вихоткин прерывает его:
   - Вряд ли у нас получится.
   - Почему? Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Лиха беда начало.
   - Нет, сто, пожалуй, многовато.
   - Но пятьдесят-то?! Пятьдесят, товарищи?!
   - Будем стараться.
   - Спасибо. Верю в вас.
   Слышен гудок.
   - Как? Конец рабочего дня? Ну что ж, славно потрудились. Жду вас, товарищи, завтра. А сейчас прошу извинить. Важная процедура.
   Наполнив порошком миску и вынув из кармана ложку, Машонкин встает у выхода в цех. Там же, недалеко стоит вместительный ржавый чан, наполненный водой. Окончившие смену рабочие, выстроившись в очередь, раздеваются, влезают в чан, смывают трудовой пот, после чего, взяв вещи, подходят к Машонкину. Тот протягивает каждому ложку порошка. Проглотив его, рабочие одеваются, уходят.
   Стоя в стороне, Семен с Вихоткиным негромко разговаривают.
   - Дай мне йодид калия. Нет, всё, что осталось.
   - Зачем?
   - Я устал от этого маразма. Дай таблетки, я сожру их!
   - Хочешь уйти из жизни?
   - Да!
   - От избытка йода посинеешь, больше ничего.
   - Я не выдержу!
   - Сема, просто посмотри на всё это и тихо посмейся.
   - Не могу больше! Блевать хочется! Нет, еще полмесяца, и меня точно можно будет отправлять в психушку. - Он подавляет истерический смех. - Черт, это ж надо было такое сказать!
   Машонкин окликает их:
   - Товарищи! Вы, вы, вновь поступившие. Раздеваемся и подходим с вещами за духовностью. Идем, товарищи, не стесняемся.
   Вихоткин с Семеном, раздевшись, встают в хвосте очереди. В цех вваливаются два рабочих, держа под руки третьего. За ними идет толпа.
   - Товарищ Машонкин! Полюбуйтесь!
   - Что случилось, товарищи?
   - Нарушение. Отсутствие доброты.
   Некто, протолкнувшись вперед и указывая на задержанного, жалуется:
   - Послушайте, как было. Я ему говорю: "Здравствуй". Молчит. Даже не повернулся, гнилая душа!
   - Я задумался! - протестует задержанный.
   - Заткнись, мразь!
   - А ведь мы оба работаем на заводе, товарищ Машонкин. Но я вежлив, как и положено, а этот что же? Игнорирует общее правило?
   Возмущенные возгласы:
   - Не место такому на заводе!
   - Гнать к такой-то матери!
   - Что решим, Михал Генадич?
   - Я невиновен! - оправдывается задержанный. - Я задумался!
   Чья-то ладонь зажимает ему рот.
   - Наполните воду духовностью, - распоряжается Машокин.
   Кто-то волочет мешок к чану, сыплет туда пару горстей порошка.
   - Больше! Больше духовности!
   В чан ссыпают почти весь мешок.
   - А теперь окунайте его туда головой!
   Задержанного ведут к чану.
   - За что?! Пустите!
   - Держите его там, пока не захлебнется. Всем зачитывалось важное постановление. Работник нашего предприятия обязан сохранять доброе сердце и чистую душу. Только с такими качествами можно производить высокоценный продукт. Иначе всё страдает, духовность портится. Любовь и доброта, а также отзывчивость и приветливость к членам коллектива, это то, что каждый из нас должен носить в себе ежесекудно!
   Аплодисменты.
   - Еще раз повторяю: любовь и доброта! Вот к чему мы стремимся!
   Рабочие скандируют: "Любовь и доброта! Любовь и доброта!" Ноги человека, погруженного в воду меж тем продолжают дергаться и брыкаться.
   - Любовь и доброта! Любовь и доброта! - без особой охоты повторяет вслед за остальными Вихоткин.
   Семен угрюмо отмалчивается, после чего неожиданно взрывается:
   - Уроды! Чертовы садюги! Блин, как же вы меня достали!
   Внезапное затишье. Недоуменные и подозрительные взгляды переводятся на Семена.
   - Пустите его, он же умрет!
   Ноги провинившегося в этот момент обмякают.
   - Ну вот, добились своего. Тупые, жестокие скоты!
   - О чем он говорит?
   - Кто это, товарищ Машонкин?
   Ткнув Семена незаметно в бок, Вихоткин, дабы отвлечь общее внимание, вновь скандирует:
   - Любовь и доброта! Любовь и доброта!
   Семен вынужденно, через силу повторяет:
   - Любовь и доброта! Любовь и доброта!
   Остальные постепенно присоединяются.
  
   Ночь. Городская площадь.
   Снег, завывает ветер. К столбу с телефоном подходит Вихоткин, набирает номер.
   - Алло.
   - Кто это?
   - А кто говорит?
   - Мне нужен Долгоносик.
   - Что за долгоносик? Куда вы звоните? Кто вы?
   - Долгоносик Юрий Олегович. Фамилия. Завлабораторией. Будьте добры, позовите его.
   Приближается Семен.
   - Он больше здесь не работает, - отвечает голос в телефоне.
   - Почему не сообщили мне?
   - Откуда мне знать? Кто вы такой? Ваш звонок из резервации?
   - Хорошо, тогда передайте генерал-лейтенанту ГРУ Скопцову, что майор Вихоткин просил связаться с ним как можно скорее.
   - Мы больше не работаем с разведкой.
   - Давно?
   - Нет, с недавних пор. Мы теперь сами по себе. Извините.
   Гудки.
   - Получается, про тебя забыли? Что будешь делать? - спрашивает Семен. - Сергей Андрианыч...
   - Что?
   - Что нам теперь делать? Я рассчитывал на тебя, думал, вместе выберемся. Что теперь?
   Скрипя снегом, Вихоткин идет в темноту.
   - Серега, куда ты?! Подожди!
  
   Полигон, степь.
   Появляются Вихоткин и Семен, останавливаются на некотором расстоянии от проволочной ограды.
   - Эй, кто там есть! Не стреляйте, я свой. Майор Сергей Вихоткин.
   Автоматная очередь. Семен с Вихоткиным падают на землю.
   - Что вы делаете?! Сказал же: свои, не инфицированные!
   - Мы выполняли задание!
   - Можете позвонить генерал-лейтенанту Скопцову из разведывательного управления, он всё объяснит. Нас двое. Я и мой помощник. Эй, вы там! Слышите?
   Вихоткин осторожно приподнимается. По нему строчат из автомата. Он успевает уткнуться лицом в снег.
   - Серый, что всё это значит?
   - Без понятия.
   - Что думаешь делать?
   - Что-что! Ждать! Со мной должны выйти на связь. Не может быть, чтобы меня так просто оставили.
   - Зачем стрелять? Ясно ведь объяснили.
   - Этим-то откуда знать. Обычные вертухаи. Отползаем, короче. Попробую послать радиограмму.
  
   Вечер. Площадь.
   Смеркается. Здесь собрались заводчане. Неподалеку "припаркована" ракета: громоздкий, разрезанный вдоль цилиндр с конической верхушкой, дырами-иллюминатами и размашистой надписью на боку малярной кистью: "Восток-5". К летательному аппарату канатом привязан широкий поддон. Машонкин, стоя за высокой трибуной, толкает речь. Оркестр фоном аккомпанирует.
   Прячась от посторонних глаз за углом барака, Вихоткин с Семеном наблюдают за развитием событий.
   - Товарищи, - произносит Машонкин, - я только что говорил с представителем руководства. Наш завод ликвидируется.
   Голоса:
   - Как же так?
   - Назовите причину, Михал Генадич.
   - Причин нет, товарищи. А если и есть, не наша с вами задача их искать. Сказали сделать, значит сделаем. Правильно говорю?
   - А что же с нами?
   - Да, куда мы теперь?
   - Спешу всех успокоить. Коллектив завода по производству русской духовности в полном составе перепрофилируется. Перед нами поставлена новая задача.
   - Какая?
   - Обратите внимание. Специально доставлен космический корабль. Отправляемся на Луну, товарищи.
   - Ни хрена себе!
   - Зачем же так далеко, товарищ Машонкин?
   - Как мне удалось узнать, до нас в помещении завода кто-то снимал кино. Ленты, в основном, комедийного плана. Но массовый зритель не хотел смеяться над этими картинами. Наши предшественники, товарищи, были бездарями и разгильдяями.
   - Лохи!
   - Правильно, товарищи, лохи и прощелыги. Тянули из бюджета немалые средства и принесли стране одни убытки. Но мечта о грандиозной, масштабной ленте по сю пору жива. Требуется снять другой фильм. Без всяких там хи-хи, ха-ха. Серьезный, эпохальный. О подвиге и самоотверженности. Духовности и долготерпении.
   - Да понятно. А на Луну-то зачем?
   - Подхожу к главному. Фильм, который решено запустить в производство, должен быть не просто ударным. Это должна быть бомба, товарищи, разрыв ядерной боеголовки. Перво-наперво нужно воплотить в нем всё самое лучшее, что мы имеем. Он должен выбивать из зрителя слезу, душить его, собаку, эмоциями и вздергивать на самый пик человеческого духа, чтоб он висел там, сучья рожа, и не дергался! Мы должны побить все кассовые рекорды, во всех кинотеатрах мира. Понимаете, какая задача? А что касается Луны... Для запланированных съемок потребуется тысячи километров свободного пространства. Я ответил на ваш вопрос, товарищи?
   - Мы будем снимать кино?
   - Нет, этим займутся другие люди, специалисты. Нам поручено выстроить декорации. Улицы, проспекты, набережные... И несколько памятников зодчества. Первое: храм Василия Блаженного; второе: Исакиевский собор; еще что-то, сейчас не помню, записано на бумажке; и третье, товарищи: пирамиду Хеопса. Всё в натуральную величину, точно воспроизводя каждую мельчайшую деталь внешней отделки и интерьера. Как думаете, справимся?
   - Да не вопрос!
   - Мы им такие купола зафигачим, опупеют!
   - Очень хорошо, товарищи. Не зря я в вас верил. Прошу учесть, материалом для постройки будет обычный хлебный мякиш.
   - Лучшего материала не найти, товарищ Машонкин!
   - Для этого наш коллектив придется разбить на отдельные бригады. У нас должны быть: раз: жевальщики, основной костяк, они будут усиленно жевать мякиш; два: месильщики, их задача будет состоять в том, чтобы добавлять в мякиш духовность и смешивать это до состояния однородной массы; три: лепщики, этим людям предстоит вылепить храмы и пирамиды, будут отобраны самые талантливые; ну и последнее, четыре: раскрасчики; как только свежие декорации подсохнут, этим людям поручено будет живописно всё разукрасить при помощи акварели, гуаши и позолоты. Я ясно объяснил?
   - Когда летим, товарищ Машонкин?
   - Чего ж оттягивать, товарищи? Думаю, прямо сейчас и полетим. Для этого нужно будет сгрузить всё, что осталось у нас из заводской продукции, на этот поддон. Отправится за нами прицепом. Следующим космическим рейсом должны будут доставить пятьдесят три центнера хлебных буханок, я уже договорился. Ну что, друзья, за работу?
   Включается прожектор. Рабочие возят с территории завода на тачках наполненные мешки. Машонкин наблюдает за ходом работы. Оркестр играет.
   По-прежнему скрываясь за бараком, Семен с Вихоткиным беседуют.
   - С тобой не связывались?
   - Нет.
   - И что? Так и будем сидеть и ждать непонятно чего? Жена меня давно похоронила, я уверен. Почему не хочешь сбежать?
   - Потому.
   - Почему, Серый, объясни.
   - Потому что мне уже безразлично. Насрать со сторожевой вышки. Просто сижу и наблюдаю всё, как дурацкий сон.
   - Но так нельзя.
   - А я делаю.
   - Вдруг про тебя действительно забыли.
   - Насрать.
   - Нельзя жить с таким настроением. Ты раскис. Сергей Андрианыч, я тебя не узнаю.
   - Плевать, говорю. Надоело всё.
   Машонкин обращается к рабочим:
   - Предупреждаю, мякиш из буханок, которые позже доставят, весь без остатка идет на строительный материал. Корки в нашем распоряжении, будем ими питаться. Но о мякише, товарищи, даже не помышляйте! Спрос будет строгим! Не забудьте захватить телефон с правительственной связью. Будем получать директивы.
   - Вместе со столбом берем, Михал Генадич?
   - Если телефон с гербом страны прикреплен к столбу, значит, и столб тоже имеет важное значение. Берите со столбом.
   Рабочие вытягивают столб из земли, грузят на поддон вместе с мешками.
   Вихоткин извлекает из недр ватника самокрутку.
   - Будешь?
   - Что это?
   Вихоткин прикуривает, делает пару затяжек, размахивая дым ладонью, передает Семену. Семен затягивается.
   - Откуда это у тебя?!
   - Так, заныкал. Ждал подходящего момента. Мне кажется, это должно пойти на пользу. Ослабит наши натянутые нервы.
   - Так мы летим на Луну или нет?
   - Почему бы нам не полететь на Луну.
   - Может, лучше остаться?
   - Полагаешь, это что-то кардинально изменит?
   Оба сдерживают смех. Кто-то из заводчан замечает их.
   - Михал Генадич, гляньте-ка сюда! Двое сачкуют!
   Вихоткин, незаметно погасив и бросив окурок, говорит:
   - Просто на минуточку отошли.
   - По нужде, - добавляет Семен.
   - Шлагуете, гондурасы?!
   - Возвращаемся к работе, товарищи, - командует Машонкин, - не стоим. Нельзя мешкать. Скоро ночь, будет темно. Как бы по ошибке не улететь на другую планету.
   Семен с Вихоткиным подхватывают мешок, тянут к поддону. Наконец все мешки погружены, работа завершена.
   - Вижу, у нас всё готово. Замечательно, - говорит Машонкин. - Проходим в ракету, товарищи. Кому не хватило места, усаживаемся на поддон. В тесноте да не в обиде.
   Рабочие загружаются в ракету. Семен с Вихоткиным устраиваются на поддоне.
   - Ну, как бы сказал в этом случае товарищ Гагарин... Вперед!
   Машонкин жмет кнопку внутри ракеты. Меняется освещение. Появляются едва различимые во мраке фигуры в балахонах. Кто-то из них приносит дымовой генератор. Стелется дым. Кто-то включает ленточный магнитофон. Звучит рев турбинных двигателей.
   - К новым берегам, товарищи, к новым свершениям!
   Оркестр играет что-то, соответствующее моменту. Фигуры в балахонах застилают землю материей, имитирующей "лунную поверхность", демонтируют часть старых построек и преобразуют их во что-то иное.
   - Смотри, тени! - указывая на людей в балахонах, шепчет Семен. - Может, спросить у них, как и что?
   - И провалить задание? Расслабься, наплюй. Наслаждаемся полетом.
   Люди в балахонах приносят таз с камнями, начинают "обстреливать" ракетный борт. Кто-то выглядывает из иллюминатора.
   - Что там?
   - Кажется, проходим через метеоритный дождь, Михал Генадич.
   - Товарищ Бог, если ты существуешь... Спаси и сохрани! - крестится Машонкин.
   Один из камней попадает в лоб выглядывающего. Потирая ушибленное место, тот прячется обратно в ракету.
   - Что, зацепило?
   - Осколочек, Михал Генадич. Больно, твою мать!
   Вихоткин, растянувшись на мешках с русской духовностью, запевает:
   - Заправлены в планшеты
   космические карты,
   и штурман уточняет
   в последний раз маршрут...
   Привлеченный пением, Машонкин выглядывая из ракеты.
   - Что там за безобразие, кто орет?!
   Вихоткин невозмутимо продолжает:
   - ...Давайте-ка, ребята,
   закурим перед стартом,
   у нас еще в запасе
   четырнадцать минут.
   - Здесь космос, товарищ! Не забывайтесь!
   Семен затягивает свое:
   - Words are flowing out like endless rain into a paper cup...
   Вихоткин подхватывает:
   - ...they slither while they pass, they slip away across the universe.
   Pools of sorrow, waves of joy are drifting through my open mind,
   Possessing and caressing me.
   - Хотите, чтобы нас засекли иностранные радары?! Выдать наши планы?! - не унимается Машонкин. - Прекратите сейчас же!
   - Jаi guru de-e-eva! О-o-оm!
   Nothing's gonna change my world...
  
   Сентябрь. День. "Луна". Цех пережевыванья и смешиванья.
   За дырявыми, прикрытыми подручным материалом окнами задувает ветер и шумит проливной дождь. Посреди помещения длинный стол. С одного края сидят жевальщики. Беря с центра стола нарезанные ломти хлеба, они обкусывают мякиш, сбрасывают корки в картонную коробку и начинают, тщательно и не глотая, жевать. От одного к другому передвигается цинковый таз. Жевальщики поочередно сплевывают туда пережеванную массу, после чего таз отправляется к другому краю стола, к бригаде месильщиков. Освобождая таз, бригадир сбрасывает пережеванный мякиш в широкую лохань. Из мешка с надписью "ОАО Русдух" добавляется порошок. Бригадир смешивает его с мякишем в однородную массу и распределяет ее равными частями между членами бригады. Месильщики мнут и перемешивают массу более усердно. Вид у присутствующих изможденный. Среди работающих Семен и Вихоткин. Семен в бригаде месильщиков. Чувствует он себя, судя по всему, неважно. То и дело приходится бороться с насморком при помощи куска тряпки, заменяющей носовой платок. Полагая, что он отлынивает, коллеги враждебно косятся в его сторону. Кто-то прикрикивает:
   - Харэ сопли размазывать! Работай, не сиди!
   - Что я, виноват? У меня температура.
   - Кого это волнует?! Меси давай!
   Входит Машонкин в дождевике, подпоясанном веревкой, складывает зонт с поломанными спицами.
   - Ну что, товарищи, трудимся?
   - Работаем, товарищ Машонкин.
   - Вкалываем. Трудовой настрой нормальный.
   - Геннадий Михалыч...
   - Я слушаю вас, товарищ Моисеенко.
   - Хлеб еще не подвезли, не знаете?
   - Ждем, товарищи, ждем.
   - Духовность тоже почти вся вышла. Последнее подсыпаем.
   - Обещали, товарищи, подвезти и то, и другое. Если точнее: пункт А.) пшеничных и ржаных буханок где-то около полтонны и пункт Б.) двадцать два мешка свежей духовности.
   - Поскорей бы.
   - Я созванивался. Сказали, всё отправлено, всё в пути. Черт знает, может, пробки в космосе. Но вы не волнуйтесь. Всё будет, гарантирую. Я понимаю, в последнее время трудности с продовольствием, даже хлебных корок и тех не хватает. Но это временно, товарищи. К нам движется караван космических кораблей. Я чувствую это, вижу внутренним взором. Несколько ракет... И в каждой хлеб! Сотни, тысячи буханок, товарищи!
   Восторженные аплодисменты.
   - Но это не всё. Есть еще приятная новость. Все наши декорации без пяти минут выстроены. Храм Василия Блаженного, пирамида Хеопса с внутренними лабиринтами и усыпальницей... Всё вот-вот будет готово, остались сущие мелочи. Мы справились, товарищи!
   Аплодисменты.
   - Вместе с тем, там, у нас дома, на Земле практически всё готово для съемок намеченного фильма. Формируется съемочная бригада. Подобран актерский состав, найден величайший из режиссеров. Лауреат нескольких государственных премий, Герой труда, тридцать семь Оскаров... Правда, на данный момент в коме после операции. Но обещал подняться. В нужный момент будет, как огурчик.
   Аплодисменты.
   - Всё это, конечно, хорошо, товарищи. И готовые декорации, и режиссер... Но перед нами поставлена новая задача.
   - Да сколько можно?! - не сдерживается Семен.
   - Неправильно поставленный вопрос, товарищ Маркс. Не сколько можно, а сколько нужно. Вот что в первую очередь должно нас волновать.
   Машонкин достает и разворачивает перед собой бумажный лист с огромными буквами: "THE END".
   - Что это, товарищ Машонкин?
   - А это и есть наше очередное задание. Из того самого хлебного мякиша, благодаря которому были отгроханы и церкви и пирамиды, нужно будет вылепить эти финальные буквы. Зэ энд. То есть "конец", "завершение". Доступно объясняю?
   - Мы слушаем, Геннадий Михалыч.
   - Высота каждой буквы, товарищи, должна составить ровно сто тридцать метров двадцать четыре сантиметра. Всё подробно рассчитано. Именно такой величины буквы будут видны тем, кто остался на земле. Причем они будут видны жителям не только нашей страны, но и жителям практически всех остальных стран мира. В частности, Соединенным Штатам Америки.
   - Йес! Пускай завидуют, гады!
   - Правильно, товарищи. Именно с такой целью всё и задумывалось. Уделать и Америку, и заодно Европу. Пускай кусают локти.
   Аплодисменты.
   - Далее, товарищи. Чтобы работа не прерывалась, мы должны: А.) еще немного потерпеть лютый голод, который начал свирепствовать в наших рядах, и Б.) поскольку свежего мякиша осталось не так много, пустить в дело хлебные корки. - Он достает из кармана газетный сверток, оттуда сухие корки. - Обратите внимание, товарищи. Моя порция, мой недельный рацион. А теперь следите. Пункт А... - Машонкин начинает жевать корки. - ...и пункт Б... - Пережевав, он сплевывает хлебную массу в таз. - Я жертвую своим пропитанием, товарищи. Ради дела! Во славу отечественного кинематографа! Я верю: сто тридцатиметровые буквы будут построены! Ура, ура, ура!
   Звучат аплодисменты, после чего руки рабочих тянуться к картонной коробке. Разбираются корки. Жевальщики пережевывают их и сплевывают в таз. Месильщики добавляют духовность и мнут получившуюся массу. Работа вновь закипает.
   - Спасибо, товарищи! Спасибо! Конечно, этого мало. Всех наших корок наберется от силы около сорока килограмм. Ничтожное количество, товарищи. Но нам разрешено переработать для этой цели уже выстроенные объекты. Сказали, в частности, можем взять часть кремлевской стены и мавзолей товарища Ленина. Будет запущен обратный процесс. То есть А.) рисовальщики возьмут шпатели и сковырнут засохшую краску; Б.) лепщики распилят ножовками спрессованный мякиш, а именно: стены и фигуру товарища Ленина в натуральную величину; ну, а дальше месильщики раздробят и растолкут это до состояния муки и позволят жевальщикам вновь смочить всё слюной и перемолоть челюстями.
   Входят несколько рабочих в измазанных грязью сапогах, вводят двоих со связанными руками и кляпами во ртах.
   - Что случилось, товарищи? Почему они связаны?
   - Мы только что со стройки, Геннадий Михалыч.
   - Поймали этих двух.
   - Что они сделали, товарищ Кунц?
   - Вот этот, товарищ Машонкин... У-у, сволота! Глядеть на него не могу!
   - Обкусал обходную галерею, Геннадий Михалыч.
   - Где?! В храме Василия Блаженного?!
   - Да, ту, что вокруг церкви Покрова Богородицы.
   - Боже, какой урон, какой урон! - хватается за голову Машонкин.
   - Пидорас, такую красотищу испортил!
   - А вот этот, Геннадий Михалыч, пролез ночью на склад, где хранилась духовность...
   - Нет!!! - ужасается Машонкин. - Там оставалось всего половина мешка!
   - Всю упорол, падла! Ни грамма не оставил!
   - Епическая сила! - говорит кто-то из месильщиков. - Как же теперь без духовности?! Она же как стабилизатор шла!
   Побледнев и покачнувшись, Семен падает в обморок. Вихоткин подбегает к нему.
   - Что такое, товарищ Вихоткин? Что с товарищем Граучо Марксом?
   - Я отведу его.
   Голоса:
   - Куда?! А работать?!
   - Пусть приходит в себя, и за дело!
   - Да, не хрен! Буквы надо строить!
   - Он умирает, - сообщает Вихоткин. - Пойду похороню.
   - Мало ли, что умирает!
   - Шланг гофрированный!
   - Товарищи, товарищи, - встревает Машонкин, - спокойно. Смерть - уважительная причина. Пойдите, товарищ Вихоткин, и похороните товарища Маркса со всеми почестями. Мы его не забудем, так ему и передайте
   Подхватив Семена на руки, Вихоткин покидает помещение.
   - Товарищ Машонкин, так мы будем судить этих проглотов или нет?
   - Конечно, конечно. За порчу декораций и уничтожение русской духовности должна последовать суровая кара. Я думаю, стоит поступить следующим образом. Замуруем их живьем.
   Аплодисменты.
   - В сто тридцатиметровой финальной надписи, товарищи!
   - Хорошо придумано, товарищи Машконкин! Пускай заместо стабилизатора побудут!
   - А пока что, - распоряжается Машонкин, - заприте их на складе.
   Связанных уводят.
   - Работаем, товарищи, не отвлекаемся. Пойду на стройку, скажу, чтобы сколотили леса и лестницы.
  
   Луна, недалеко от барака.
   Дождь прекращается, падают последние капли. Устав нести Семена, Вихоткин опускает его на землю.
   - Вставай, тунеядец.
   - Что такое? Где я?
   - Это Луна. Идти сможешь? Я ведь не носильщик.
   - Я потерял сознание?
   - Граучо Маркс умер, учти. Подыщи что-нибудь другое. Пошли. До барака всего ничего. У меня где-то там консерва с перловой кашей. Водички закипятим, сахарку найду по паре кубиков... Вставай.
  
   Барак.
   Входят Вихоткин и Семен.
   - Ложись, отдыхай, я сейчас.
   Вихоткин разжигает примус, находит сковороду, вскрывает ножом консервированную кашу. Семен достает из кармана небольшую картонку и огрызок карандаша.
   - Что у тебя там?
   - Календарь сделал. Дни отмечаю. Сергей Андрианыч, мы здесь почти год.
   - Ты год.
   - Я понимаю, ты больше. Но это же, блин, ненормально!
   - Твои предложения?
   - Не знаю. Нет их у меня. Неужели придется здесь умереть?
   - Возьми.
   - Снова калий?
   - От температуры.
   - Спасибо. Сергей Андрианыч... Только честно...
   - Да.
   - За тобой придут, как думаешь?
   - Лежи отдыхай.
   - Можно надеяться или нет?
   - Я не могу тебе этого запретить. Верь и надейся. Я научился здесь бережливости, Семен. Видишь, даже немного тушенки с кашей осталось. А ведь мог прикончить еще полтора года назад. Пошел аромат! Как бы голодные крысы не сбежались.
   - Слушай, нехорошо, наверное.
   - Что?
   - Все голодают, а мы тут...
   - Успокойся, альтруист. Ты же видел: товарищам нравится. Хотят они сооружать свои циклопические буквы, хотят великих идей? Что ж, приятного аппетита. А мы уж как-нибудь перловочкой. Впрочем, если ты отказываешься...
   - Я этого не говорил.
   - Тогда лежи и жди. Почти готово.
  
   Конец октября. Вечер. Цех пережевыванья и смешиванья.
   Жевальщики с месильщиками используют остатки хлеба. В ход идет всё: и мякиш, и корки. В таз сплевываются мизерные порции. Из вывернутого наизнанку мешка "ОАО Русдух" вытряхивается "осадок". Измождение в лицах и телах более выражено. Вихоткин и Семен здесь же, трудятся. Кто-то заглядывает с улицы:
   - Бросай работу! Всем в комнату отдыха!
   - Что за срочность?
   - Сообщение по телевизору! Государственной важности!
  
   Луна, возле барака.
   Рабочие идут к пристройке барака. Подсвеченные закатным солнцем, на "лунный" грунт и на идущих людей косо ложатся тени гигантских букв, выстроенных вдали: THE END (буква "D" в виде огрызка: не завершена).
   Семен с Вихоткиным, плетясь в хвосте, переговариваются:
   - Интересно.
   - Что?
   - Год здесь нахожусь и ни разу не был в комнате отдыха.
   - Тебя ждут свежие впечатления.
  
   Комната отдыха.
   Множество табуретов. Машонкин и лепщики с раскрасчиками застыли перед пустым телевизионным корпусом. На месте отсутствующего кинескопа вставлено фото какого-то государственного мужа, величественного старого пердуна, физиономия которого излучает высочайшее чувство собственной важности и крайнюю непримиримость, грудь увешана регалиями, на месте рта прорезана дыра, за которой проглядывает мембрана динамика. Входят жевальщики с месильщиками, а также главные герои.
   - Усаживайтесь, товарищи, - говорит Машонкин. - Вслед за этим обещали озвучить директиву.
   Голос в телевизоре продолжает:
   - Моллюски или как их еще называют "мягкотелые", древние обитатели нашей планеты. Появились они около пятисот миллионов лет назад. Их предками, как полагают ученые, были плоские червы. Место обитания этого вида преимущественно соленые и пресные воды. Человеком моллюски используются в пищевой и ювелирной промышленности. На этом заканчиваем нашу познавательную передачу. Спасибо за внимание.
   Музыкальная заставка.
   - Сейчас будет сообщение. Ждем.
   Семен с Вихотчиным шепчутся:
   - Что с телевизором?
   - А ты не знаешь?
   - Нет. Ты сказал, что по нему несут всякий бред, я и не смотрел.
   - Не так давно сломался. На новый кураторы, видимо, пожались. Теперь два в одном: телевизор и радио.
   - Там радио?
   - Ну да. Вынули внутренности, сунули радиоприемник. А что ты хотел. Суровая экономия и бардак.
   - А теперь для тех, кто на Луне, - говорит телевизионный голос, - передаем важное правительственное сообщение. Внимание! Код два, сто пятьдесят семь, девять, зэт, три нуля...
   - Перевожу, товарищи, - говорит Машонкин. - Буквально на днях начинаются съемки запланированной ленты. На орбиту уже запущен спутник с камерой. Съемка будет вестись непосредственно из космоса. Нужна массовая батальная сцена, товарищи, для эффектного финала. От нас с вами потребуется...
   Голос в телевизоре замолкает.
   - От нас потребуются, товарищи...
   - Что?
   - Минуточку.
   Машонкин крутит ручку настройки. Оживший телевизионный голос сообщает:
   - А сейчас по многочисленным просьбам зрителей передаем концерт классической музыки.
   Звучит ария. Голоса рабочих:
   - Что такое?
   - Почему прервали?
   - За мной, товарищи! К телефону! - срывается с места Машонкин. - Не исключено, что там продолжение!
  
   Луна, возле барака.
   Телефон на столбе звонит. Подбегает толпа. Машонкин срывает трубку.
   - Алло! Машонкин у телефона!
   Голос в телефоне:
   - ...три, пять, эм, кью, сто восемьдесят один, три нуля, зэт... А сейчас по просьбам слушателей концерт оркестра народных инструментов.
   Появившийся откуда ни возьмись оркестр затягивают мелодию.
   - Что сказали, товарищ Машонкин?
   - Успели расшифровать?
   - Несомненно. Сказано было кратко, но понятно.
   - Что от нас требуют?
   - Для участия в батальной сцене, которая пойдет в финальных кадрах, товарищи, был выбран наш с вами коллектив. Я считаю это знаком высочайшего доверия.
   Аплодисменты.
   - Нужно будет разделиться. То ли, как есть, по бригадам, то ли по другому принципу. Поглядим. После чего нужно сойтись, товарищи, в настоящей, не шуточной схватке.
   - Лепщики против жевальщиков?
   - Поглядим. Может, наоборот.
   - Драться насмерть?
   - Да. Таково решение. Выбор оружия оставляют за нами. Предлагаю привычные рабочие инструменты: А.) молотки, Б.) штыковые лопаты и В.) кирка и топор.
   - Прошу прощения. Уточнить. Вы собираетесь друг дружку убить?
   - Почему "вы"? Мы, товарищ Маркс. Подождите, товарищ Маркс, кажется, умер. Как вас зовут, напомните, пожалуйста?
   - Семен.
   - Так вот, товарищ Семен, попросили максимум реализма. Батальная сцена. А что вас, собственно, смущает?
   - Да так, ничего. Интересуюсь.
   - Но это только часть задачи, товарищи. Для того чтобы снизу нас видели, для того чтобы там, на Земле все, включая американцев, были потрясены до глубины души, мы должны сделать следующее. Перед тем как приступить к батальной сцене нужно будет: А.) облить себя горючей жидкостью и Б.) что? Кто скажет? Воспламениться, товарищи. Спички выдадут, я гарантирую. И всё это у подножия финальной надписи, которую мы почти отстроили. Представляете? Ночь, люди в языках пламени и огромные буквы: зэ энд! Конец! Представьте, как это будет выглядеть оттуда, с матушки Земли. Было сказано, что эта сцена войдет в рекламный ролик, который уже буквально на днях будет пущен по всем кинозалам мира. Я ясно выражаюсь? Ура, товарищи! Ура, ура!
   Аплодисменты.
  
   Несколько дней спустя. День. Барак.
   Вихоткин, лежа, читает. Семен сидит рядом.
   - Они приготовили канистры с бензином.
   - Угу.
   - Лопаты и топоры наточены до бритвенного состояния, я видел.
   - Угу.
   - Я привык за последнее время, кажется, ко всему. Но я думал, это какая-то злая шутка. Думал, всё рассосется. Как считаешь, они в самом деле друг друга покромсают?
   - Если раньше не слягут от ожогов третьей степени.
   - Ужас! Сергей Андрианыч...
   - Да?
   - По-моему, это шанс. Подумай: если все будут мертвы, эксперимент можно считать завершенным. Так?
   - Возможно.
   - Охранять будет некого, поэтому автоматчиков по периметру снимут по любому. Хотя на соседних участках все еще остается Америка, всякие там палеолиты... Там ведь тоже часть придурков.
   - Ну да.
   - Но, я так думаю, охрану перебросят туда, правильно?
   - Всё может быть.
   - Я к тому, что пока здешние будут размахивать топорами, мы с тобой можем где-нибудь спрятаться и пересидеть. Ну, а после, когда наступит окончательный зэ энд...
   - Семен, я остаюсь.
   - Не понял. Зачем?
   - Я никуда не иду.
   - Но смысл? Скажи. Сгореть за компанию?
   - Смешно сказать, но я, кажется, привык к ним.
   - Серый, так нельзя.
   - Не знаю, как это назвать. Сочувствие или что.
   - Должна же оставаться хоть капля здравого смысла. Их не исправить, я убедился. Но ты-то, ты!
   Вихоткин достает из-под кровати чемодан, оттуда папку с документами.
   - Что это?
   - Личные дела.
   - Чьи?
   - Всех этих людей. Смотри. Дрикун, Лемехов, Моисеенко... А вот и товарищ Машонкин, бывший начальник колонии. Подозревался в присвоении и растрате, должны были привлечь по сто шестидесятой. Не удалось доказать. Точнее, не успели. При этом двадцать четыре года в браке, заботливый муж, отец...
   - Зачем ты мне всё это говоришь?
   - Я хочу сказать, Семен, что всё это люди. Несчастные, с исковерканным сознанием... Пойми, у каждого была мать, жена... Ждали встречи с детьми... Но в какой-то момент стали жертвами эксперимента. По идее не их вина.
   - Но мы-то что можем сделать? Серега, они устроят самосожжение, хоть ты лопни. Думаешь, станут тебя слушать? Они же не понимают разумных доводов. Нам самим нужно спасться, это единственный шанс. Почему молчишь? О чем думаешь? Сергей Андрианыч, ты меня, конечно, извини, мне очень жаль, но, если ты не хочешь, я уйду один. Сразу тебе говорю.
   - Прости меня, Семен.
   - За что?
   - Прости ради Бога.
   - Не пойму, у тебя какой-то исповедальный вечер? Будто перед смертью. Серый, ты что?! Даже не вздумай! Я не позволю!
   - Тише, не ори. Спокойствие. Вспомни, когда я впервые тебя сюда привел... Думаешь, я искренне хотел тебе помочь? Выложил, как дурачок, всё об эксперименте, о задании... Ага, как же!
   - Ну-ну, продолжай.
   - Мне нужны были свободные уши и хотя бы одна светлая голова. Только и всего. Не с кем было потрепаться, понимаешь?
   - Понадобился персональный Пятница?
   - Я ведь думал, если меня заберут, то тебе-то уж точно путь закрыт. Или грохнут за ближайшим столбом, или сгниешь в резервации. Поэтому свободно, как на духу, всё открыл. Ты для меня был, как мертвец. Обреченный, понимаешь? Обиделся?
   - Какой же ты урод.
   - Знаю. Поэтому и прошу прощения.
   - Значит, остаешься и будешь подсвечивать буквы? Ну и хер с тобой. Горите вы все фиолетовым пламенем!
   Вихоткин подает кружку:
   - Будь добр, принеси водички.
   - Для тебя? А если откажусь?
   - Пожалуйста, Семен. В последний раз.
   Взяв кружку, Семен покидает барак. Вихоткин находит акварельные краски, баночки с гуашью, кисти. Семен возвращается.
   - На. Не подавись.
   Вихоткин раздевается по пояс.
   - Что ты делаешь? Зачем раздеваться?
   - Рисовать умеешь?
   - В смысле?
   - Генеральскую форму видел когда-нибудь? Сможешь воспроизвести?
   - На чем?
   - На мне. Семен, послушай, у меня родилась мысль. Их внушаемость зависит от источника информации. Более авторитетный источник - большая внушаемость. Мы с тобой можем нарядить в президентский костюм хоть задницу, усадим ее в телевизоре, и они будут трепетно расшифровывать любой пук, вышедший из этого двуягодичного монстра.
   - То есть генеральский мундир...
   - Догадываешься? Хорошо. Чтобы перебить и перенаправить поток бреда, который они улавливают из телеящика и телефона с гербовой чеканкой, нужно что-то из того же ряда. Что-то не менее внушительное. Я думаю, это должны быть слова из уст генерала. Или генералиссимуса... Кстати, мундир генералиссимуса. Как тебе? Нет, не пойдет. На нем не так много цацек. Рисуй генерала. И побольше побрякушек: ордена, медали... Погоны золотые в полплеча. Сема, сделай это. Помоги мне.
   Чуть помедлив, Семен берется за кисти.
   - Темно-зеленый?
   - Да, и немного желтого. Хаки.
   - Понятно. Так что ты им скажешь?
   - Скажу, что глупо убивать друг друга по чьей-то указке. Нужен мир, способность договариваться.
   - По-моему, с этим у них проблемы.
   - Да, но если им кто-то внушит...
   - Попробуй. Поглядим, что получится.
   - Успеть бы. Битва на сколько намечена? Время. Не помнишь?
   - Сергей Андрианыч, ты же знаешь, они действуют спонтанно.
   Вихоткин смеется.
   - Что?
   - Щекотно.
  
   День, ближе к вечеру. Территория стройки.
   Смеркается. Часть людей без иронии, вооруженных рабочим инструментом, а также оркестр собрались на пригорке, у основания букв "END", уходящих далеко в стратосферу. Рядом канистры.
   - Все подходим, товарищи, - распоряжается Машонкин, - берем спички. Каждому по одной. Осторожно, не ломать. Коробок у меня. В нужный момент подходим и чиркаем спичечной головкой о специальную поверхность. Всем ясно?
   - Ясно, товарищ Машонкин
   - Чиркнуть и подпалиться.
   - Еще момент. Там, на соседнем холме, стоит противник. Бывшие друзья, коллеги. Но сейчас заклятые враги. Так надо, товарищи. Батальная сцена, которая планируется, должна быть красочной и ожесточенной. Повторяю: ожесточенной. Для этого понадобиться что, товарищи? Кто ответит?
   - Ненависть.
   - Злоба.
   - Верно, товарищ Пухорылов. Нам нужно возненавидеть этих людей.
   - Но как?
   - За что?
   - Как это за что, товарищи?! Как за что?! Ну, хотя бы за то, что вы раскрасчики с месильщиками, а они, уж простите за грубость, лепщики и жевальщики. Они плохие, товарищи! Омерзительные! И их нужно поскорее убить. Как видите, ничего архисложного. Убьем их и умрем сами. Но красиво, товарищи, вдохновенно. Я ясно выражаюсь? Стоп. Минуту. Придумал. Пока вы будете биться... Здесь, у пригорка... Я буду стоять на вершине и ходить по спирали. Кругами, закручивая траекторию к центру.
   - У меня вопрос.
   - Да, товарищ Меринов?
   - На хрена по спирали?
   - Трудно сказать. Только что пришло в голову. Может, руководство посылает инфразвуковые сигналы. Секунду. Испробую. Итак, А.) беру канистру, обливаюсь... Б.) чиркаю спичкой... И пошел, пошел, пошел...
   Пока Машонкин ходит кругами, со стороны поселения появляются Вихоткин и Семен. Торс Вихоткина покрыт генеральским мундиром. На голове подобие фуражки из раскрашенного картона.
   - Смотрите, кто это?
   - Генерал!
   - Погоны, погоны, гляньте!
   - Добрый вечер, дорогие товарищи.
   - Товарищ Вихоткин... - удивленно уставился на него Машонкин. - Вы?!
   - Нет, не я. Генерал-лейтенант Скопцов Трифон Игнатич. Брат-близнец.
   - Я же говорил: генерал!
   - Ордена, ордена, глядите!
   - За заслуги перед Отечеством первой степени!
   - Я пришел к вам, товарищи, обратиться от имени высшего руководства. Такого высшего, что выше просто трудно себе представить.
   Взгляды устремляются ввысь.
   - Уважаемые товарищи, батальная сцена, в которой вы собрались участвовать, отменяется.
   - Как?
   - Почему?
   - Но, товарищ генерал... - спешит вставить слово Машонкин. - Мы тщательно готовились.
   - Отныне, товарищи, в силу вступают новые установки. Всё, что раньше казалось священным - идеология, государство, статус должностных лиц, - всё это в данный момент отходит на задний план.
   - Идеология?! - не может поверить Машоникн. - На задний?!
   - Высшей ценностью провозглашается человек. Его жизнь, права, его потребности и желания, неповторимый внутренний мир, свобода... Всё это слишком долго подавлялось. Мы не доверяли человеку, мы давили и угнетали его, боясь проявления его свободной инициативы. Мы ломали и обтесывали его, подводя под форму государства. Но отныне всё по-другому. Государство, как неживой организм, как продукт абстрактной мысли, который не в силах существовать и сохраняться без человека, делается вторичным. С этих пор оно будет подстраиваться под человека, а не наоборот. Вы не должны убивать друг друга. Кто вам сказал, что так нужно?
   - Я. Но мне так передали.
   - Вы имеете право отказаться. Помните: жизнь человека бесценна, и тот, кто пытается ее использовать в сомнительных целях, на каких бы должностях он не состоял, наглый мошенник и преступник. Отныне это так. Слышите?
   - А ведь верно говорит!
   - Правильно! Зачем умирать?
   - За что убивать жевальщиков?
   - Товарищ генерал, как же вы правы! - искренне и вдохновенно восклицает Машонкин. - Как верно и точно! Всякая жизнь бесценна! Как я не додумался?! Боже мой! Товарищи! Братья! Бросим оружие! Долой батальные сцены! Мир! Теперь между нами будут только мир и согласие!
   Сгущаются тучи, идет дождь.
   - Глядите, товарищи! Дождик! Небо плачет! От счастья, товарищи, от счастья!
   - Сергей Андрианыч... - шепчет Семен.
   - Что?
   - Мундир!
   Вихоткин замечает, как вместе с дождевыми каплями стекает его нарисованный мундир. Картон фуражки, намокнув, опадает, как блин.
   - Беги! - тихо говорит Вихоткин.
   - Куда?
   - К песчаным скалам. Там спрячешься.
   - Да, но как же...
   - Уходи, сказал! Тебя жена ждет!
   Дождь прекращается.
   - Ну, вот, покапал и перестал, - ловя последние капли, протягивает ладонь Машонкин.
   - Смотрите на генерала!
   - Погоны исчезли!
   - Развел нас, как лохов, пидор штопаный!
   Вихоткин еще раз сквозь зубы дает наставление Семену:
   - Уходи, пока не поздно!
   - Но, Сергей Андрианыч...
   - Давай! Я приду!
   - Точно?
   - Хватайте его, товарищи! - опомнившись, кричит Машонкин. - Провокатор! Хотел сорвать съемки фильма! Саботаж!
   Несколько рук вцепляются в Вихоткина.
   - Держите крепче, чтобы не сбежал!
   Семен, который уже собрался уйти, увидев, что Вихоткина схватили, в сомнениях останавливается.
   - Товарищ, а вы куда? - спрашивает Машонкин.
   - За топором. Забыл. Я скоро вернусь.
   - Смотрите, чтоб были вовремя. Не успеете, возьмете в канистре немного бензина и сделаете всё, как надо. Обещаете?
   - Да.
   - Спичку я вам выдал?
   - Да.
   Взгляды Семена и Вихоткина встречаются. Вихоткин одними губами произносит: "Иди!" Семен уходит.
   - Что же это такое? - обращается Машонкин к Вихоткину. - Пришел, нагородил черт-те чего... Жизнь бесценна, государство вторично... Лю-лю, ля-ля. Сволочь! Мерзавец! Пойдите и повесьте его на сто тридцатиметровых лесах! На самой верхней перекладине!
   - Правильно! Повесить!
   - Пускай болтается!
   Машонкин протягивает рабочим, удерживающим Вихоткина, веревку-поясок:
   - Возьмите. Используйте по назначению.
   Вихоткин хохочет. Присутствующих охватывает растерянность и паника.
   - Что он делает?!
   - Закрой варежку, сука!
   - Что это, товарищ Машонкин?!
   - Смех! - отвечает Вихоткин. - Очищающий, гомерический, разрушающий тупость и скудоумие!
   - Повесить его! - орет Машонкин. - Живо! Чего стоите?!
   Рабочие волокут Вихоткина.
   - И скорее возвращайтесь, мы уже начинаем!
   Вихоткина уводят.
   - Ну всё, товарищи, теперь никаких помех. Приступим.
   Оркестр музицирует. Пара человек, взяв канистры, поливают себя, остальных, Машонкина и музыкантов.
  
   Ночь. Полигон, у песчаных скал.
   Где-то наверху в скалистых расщелинах завывает ветер. Семен подкладывает ветки в чахлый костер. Кто-то приближается.
   - Серый, ты?
   Подходит Долгоносик.
   - Извините, могу присесть? Продрог ужасно.
   - Кто вы?
   Долгоносик, усевшись, греет руки.
   - Вы из какой бригады? Раскрасчик? - не отстает Семен.
   - Я не отсюда.
   - В смысле?
   - Из Москвы.
   - Какой? Которая там?
   - Нет, здесь. Москва шестидесятых. Оттепель, диссиденты, Хрущев...
   - Сколько здесь, вообще, столиц?
   - Три. Москва Ивана Грозного, сталинский период и та, откуда я прибыл. Я ведь, как говорится, шустрый малый, давно всё обследовал. Позвольте, но вы не сильно похожи на здешнего.
   - Почему?
   - Здраво рассуждаете. Тоже пришлый? Случайно сюда попали? Вы не беспокойтесь, от меня не нужно таиться.
   - Я не беспокоюсь.
   - Я сам здесь по недоразумению. Брал пробы грунта для исследования, набрел на колючую проволоку... Зашел ради интереса... И, можно сказать, тут же оказался на Красной площади с нарисованным Кремлем. Пока пытался всё осознать, подошли двое, схватили как иностранного агента, нашли в карманах валюту... Господи, что было! Били по голове, по костяшкам пальцев... От психики, кажется, живого места не оставили. Вынужден был работать на Лубянку. Чтобы выжить продолжал приторговывать валютой, кропал стишки для альманаха, подражая Евтушенко... Закладывал время от времени приятелей по творческой среде... Но вы должны понимать: от меня требовали. Прошел, кажется, через все круги ада. И вот совсем недавно в руки попадает набор документов.
   - Этих?
   - Как это уже повелось, должен был состояться небольшой change. Договорился с одним шведом встретиться у магазина "Березка". Я ему несколько икон - семнадцатый век, Годуновская школа, - он мне две тысячи шведских крон и партию бриолина. И тут один знакомый, тоже из внештатных, приносит бумаги. Говорит: секретные. Как ему удалось их раздобыть, ума не приложу. Просил предложить шведу. Хотел взамен всего лишь пару пластинок: Пола Анку и Телониуса Монка. Знаете, полистал я эти бумаги и решил: во-первых, никому не отдавать, а, во-вторых, поскорей делать ноги из Белокаменной. Все-таки, наверное, Белокартонной. Ближе, как говорится, к истине. Я почему-то тоже сразу подумал о песчаных скалах. Здесь лучшее место, чтобы укрыться, не правда ли?
   - Что в этих бумагах?
   - Они действительно секретные. Знакомый не соврал.
   - Что в них?
   - Так и быть, скажу. Сегодня решающий день. Должен настать конец.
   - Конец чего?
   - Всего этого. Эксперимент завершен. Вы ведь понимаете, о чем я? Последствия будут ликвидированы, инфицированных, всех до единого, уничтожат... Затем пустят бульдозер, и всё сравняется с землей.
   Вдали заиграл оркестр. Вспыхнуло пламя, замелькали всполохи. Слышен ожесточенный вопль множества глоток, предсмертные крики, лязг железа, хруст древесины и костей. В другой стороне застрочили автоматы.
   - Аминь. Началось.
   - Их расстреливают?!
   - Исследование можно считать закрытым.
   Воинственные и агонизирующие крики, а также треск автоматных очередей постепенно смолкают. Вступает рев бульдозерного двигателя. Оркестр все еще нестройно, из последних сил играет.
   - Вот и всё. Прощай, моя Москва, прощайте вечера поэзии и Андрюша Вознесенский. Кстати, вы можете идти.
   - Куда?
   - Домой. Вы свободны.
   - Но там, по-моему, еще не всё.
   - Вохровцы задействованы на расчистке территории, ограждения больше никто не стережет. Проберетесь в темноте и пройдете за колючую проволоку.
   - А вы?
   - Посижу немного. Нужно уничтожить бумаги. Тем более, мне совсем в другую сторону. Идите, может быть поздно.
   Семен кивает, идет. Достав пистолет, Долгоносик целится ему в спину. Семен останавливается.
   - Извините, ближайший поселок... Не помните, сколько до него?
   - Сорок три километра.
   - Автобус когда начинает ходить?
   - Утром. Как раз доберетесь.
   Семен идет и снова оборачивается.
   - Простите, у вас денег не найдется? Немного, на автобус.
   - Только валюта, и та фальшивая. Саша Дейнека по знакомству нарисовал. Скажете: заблудились, взовете к милосердию... Довезут.
   Семен идет дальше. Долгоносик стреляет. За его спиной неожиданно возникает Вихоткин. Обхватив локтем шею Долгоносика, он выбивает из его руки оружие.
   - Кто здесь?!
   - Это я, Юрий Олегович. Добрый вечер.
   - Майор Вихоткин? Но вас должны были повесить. Как вам удалось выбраться?
   - Чудом.
   - Вы уж простите, голубчик, что так долго о вас не вспоминали. Пертурбации в учреждении. Всё было как-то не досуг. Прошу вас, перестаньте давить мне на горло. Больно!
   - Знаю.
   - Я знаю, этот человек в последнее время был вашим единственным собеседником. Вы, возможно, привыкли к его присутствию. Но, Сергей Андрианович, судите сами... Живой свидетель. Как можно допустить, чтобы кто-то что-то знал? Мне дали поручение: всё уладить. Подчистить, так сказать, занозистые места. Кстати, просьба исходила от ваших. Думаете, я имел возможность воспротивиться? Сергей Андрианович, это уже не смешно, пустите, наконец, горло, трудно дышать!
   Сверкает лезвие. Вихоткин перерезает Долгоносику глотку, после чего направляется к лежащему Семену, переворачивает его лицом к себе. Семен стонет.
   - Жив? Потрепи. Пуля навылет прошла, оклемаешься. Дыши. Легкое не задето, порядок.
   Вихоткин рвет одежду, перевязывая Семена.
   - Где этот, с бумагами? Он стрелял в меня.
   - Он сказал, что больше не будет. На ноги сможешь встать?
   Семен приподнимается. Вихоткин ведет его, укладывает рядом с костром.
   - Подождем до утра, пока всё устаканится. Потом двинем.
   - Нас не будут искать?
   - Не думаю. Можешь пока придумать себе новое имя.
   - Зачем? Всё ведь кончилось.
   - Придется делать документы. Не бойся, я найду способ.
   Звук оркестра вдали стихает, огненные всполохи слабеют. Остается только неутомимый рев бульдозера и завывание ветра в скалах.
  
   Утро. Полигон, степь.
   Брызжут солнечные лучи, щебечут птахи. Вихоткин с Семеном бредут по степи, по которой растянулись тени букв. Вихоткин помогает Семену идти.
   - Жене тоже предстоит сменить имя. Как ее там? Ольга?
   - Да.
   - Имя Тереза нравится?
   - Не совсем.
   - Тогда предложи ей Машу. Универсальное имя. Есть в нем что-то и по-женски глупое, и трогательное, как лепестки незабудки. Ты уверен, что она тебя ждет?
   - Думаешь, успела выскочить замуж?
   - Откуда я знаю. Это жизнь, Семен. Мне, наверное, тоже придется подобрать себе половинку. Пора осесть. Тихий провинциальный городишко с загородным прудом, занавески и радио на кухне, плюшевые домашние тапки... Почему нет. Но как найти такую Машу, чтобы не разочароваться? Ведь многие из них глупы. Одно шмотье на уме.
   - Главное, чтобы любила.
   - Тоже хорошо. Пусть будет глупа и наивна, но чиста душой. Но она же может осточертеть. Захочется поговорить, уйти в высшие сферы, а рядом ее влюбленные коровьи глаза, пироги, которые она бесконечно печет, и снова непроходимая тупость.
   - Ты рассматриваешь крайний вариант. В жизни, как правило, по-другому.
   - Да, наверное, ты прав. Глупости много, как грязи после дождя. Но точно также, я уверен, существует немало людей умных, порядочных, склонных к иронии и спасительному компромиссу. Почему бы нам не объединиться? Нам нужно жить сообща. Отдельное государство. Как тебе?
   - Что?
   - Собраться вместе, подыскать территорию... Точно так же, как здесь. Только главенствовать будет не глупость и озлобление... Противоположные качества. Государство разума и мягких нравов. Либо так: государство в государстве. Отыскиваем близких по духу, знакомимся и поддерживаем связь на долгие годы. Посылаем друг другу открытки ко Дню Разума. Можем сами установить дату.
   - Первое сентября.
   - Думаешь?
   - Конечно. Все идут в школу.
   - И День Безумия тоже надо бы провозгласить. Как противовес. Веселье, бурлеск и освежающая гебефрения. В небольших пропорциях. Засилье разума способно вызывать умственный запор и общее расстройство. Как жаль, что мы перестали отмечать День дурака, как в средневековой Европе. Отличная традиция. Сёма, посмотри, как хорошо! Оглянись! Как красива и умна природа. Даже эта выжженная солнцем степь. Красивы и прекрасны ее глина, песок. Смотри, как он искриться и слепит нас, пуская озорные радужные лучики! Прекрасен саксаул и лишайник. Сколько мудрости и мужества в них. Как цепляются эти искривленные конечности за почву, как прорастают вглубь, отыскивая спасительную влагу. И небо над нами... Чистое, синее. Земля прекрасное место, Семен.
   - Согласен. Одно плохо.
   - Что?
   - Человеческая глупость.
   - Она искоренима. Возможно, не до конца, но с этим можно работать. Нужно только создать условия.
   Они приближаются к натянутой проволоке. Вихоткин толкает ногой столб. Трухлявая древесина поддается, ограждение падает.
   - Да и потом, - продолжает Вихотикн, - что плохого в глупости? Дело ведь не в ней, а в том, какой она принимает оборот? Я верно мыслю?
   - Да, пожалуй.
   Главные герои удаляются. В небе не стихает бодрое щебетание пернатых, дружно слетающихся к хлебному мякишу многометровых букв: "THE END".
  
  
   2014 год
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   66
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"