Розовый луч предзакатного солнца скользнул по горам и проник в глухое ущелье. Скалистые отвесные уступы, обрадовавшись, белесо засветились. Только дважды в день и встречались они с солнцем: утром, да вот теперь, накануне заката, и то, на самое короткое время.
Из зарослей, где он прятался от холодного ветра, коротая день, вылез Криво-лапый - огромный старый медведь-шатун. Он знал эти горы, как все пять когтей на своей лапе. Это была его родина, он провел здесь всю жизнь. Даже с закрытыми глазами, ориентируясь только по запахам, он смог бы пройти в любое место.
Медведь вышел на выступ скалы и по привычке заглянул в ущелье. Его всегда, до самого недавнего времени, радовал этот солнечный закатный луч там, внизу. Это всегда означало, что пора спускаться в долину, к ореховым рощам и ежевичным зарослям с сочной и вкусной ягодой. И хотя путь был неблизкий, проходил его Криволапый незаметно, потому что и по дороге имелось много мест, в которые надо было неотложно заглянуть.
Во-первых, две старые дикие груши, которые он помнил издавна, потому что еще медвежонком любил забираться на их искривленные шероховатые стволы. Груши, с каждым годом все сильнее и сильнее окутываясь мхом, так и стоят, как много лет тому назад, не подрастая, но и не собираясь засыхать, а он вот уже постарел. Напрасно он считал себя самым сильным в лесу.
Плоды этих груш, конечно, не так сытны и вкусны, как грецкий орех или ежевика, но зато их всегда бывает много. Они густо устилают землю, и при необходимости ими можно набить брюхо в считанные минуты. Нельзя было обойти и кизиловую заросль. Кизил - ягода, хоть куда: и сочна, и вкусна, и обильна. Иногда так потянет на кислень-кое, что кроме кизила и смотреть ни на что не хочется...
Пойдет и сегодня Криволапый по всем этим местам, пойдет, да что толку. Пусто уже в лесу. Все уничтожено и подчищено прожорливыми стадами диких свиней. Те не разбираются, вкусно или невкусно, а поедают все подряд, начиная от яблока-дичка до съедобных кореньев, которые мастерски выкапывают. Хорошо еще, что свои рыла они не могут задирать кверху, да деревья с кустарником к земле пригибать не научились, а то совсем пришлось бы убегать из лесу.
Нет, не радовал сейчас Криволапого последний луч солнца. Сегодня это озна-чало, что впереди долгая, холодная и голодная ночь, такая же, как была и накануне. А вчера ему только и удалось, что вынюхать под толстым слоем листьев десятка два дубовых желудей. Он с жадностью съел их, хотя и вкус был уже совсем не тот. От долгого лежания во влажной листве они отсырели, а местами и подгнили. Но Криво-лапый и им сейчас был рад.
Потом он направился к Большой поляне. Там по опушке торчали густые заросли лещины. Ох, и вкусны же бывают эти шарики, когда они, румяные и подсохшие, только осыплются с ветки! Медведь так явно ощутил вкус лесного ореха, что горло перехва-тил голодный спазм. Он сглотнул слюну и ускорил шаг.
Большая поляна вся серебрилась в лунном свете. Криволапый издали, из-за деревьев, долго просматривал ее. Было тихо. Не раздалось ни шороха, ни звука, и ни одна тень не скользнула по полянке, но медведь знал, что эта тишина временами бывает весьма обманчивой. Иногда она могла разразиться таким треском, какой услышишь разве только летом, в самую сильную грозу. Нет, лучше уж подождать лишнюю минуту, только бы этого грохота не слышать. Гроза что - ее переждешь, и ничего, только свежеет воздух, да не зевай - обходи поломанный сухостой - может, где и упал вместе с дряхлым деревом пчелиный улей. А после такого, ни с того ни с сего, грохота в тишине и до сих пор к непогоде тягуче ноет загривок, в котором застряла свинцовая пуля. Поэтому на свет переться нечего, лучше придерживаться темноты, чтобы при нужде всегда можно было раствориться в ней. Так поступают умные медведи.
Только убедившись, что на поляне действительно никого нет, Криволапый вышел на опушку. Но здесь его ждало разочарование. Под орешником не только ничего не было, но и земля вся была перерыта свиными рылами. Запах этих грязных животных еще не улетучился. Видимо, кабаны были здесь совсем недавно, всего несколько ночей тому назад. Криволапый потянул воздух и брезгливо фыркнул. И почему это в лесу живут не только медведи, а бегают и прочие животные, которые, разве, для того лишь и нужны, чтобы пожирать корм, выхватывая его из-под носа у подлинных хозяев леса?
Все же Криволапому удалось найти несколько огрызков какого-то горького корня, недоеденного кабанами. Он проглотил их не раздумывая, но неутраченная еще совсем гордость все же кольнула в самое сердце: до чего же он опустился, до свиных объедков.
Кизиловые кусты тоже были голы. Да и пора уже. Та ягода, которую не поели звери и не склевали птицы, давно уже осыпалась и сгнила под листвой. Сколько же времени прошло с тех пор, когда кизил был в самом соку? Пожалуй, две полных луны, это третья. Медведь задрал морду, посмотрел на луну и тяжело вздохнул. Ох, жизнь, жизнь! Ничего нет слаще ее, пока сам силен и здоров и можешь взять от нее все, что ни пожелаешь; но ничего не бывает и горше ее в годы старости и недомоганий.
Криволапый попробовал жевать кизиловые ветви, но тут же выплюнул их. Все же он пока еще медведь, а не какой-то козел. В это время под лапу ему попалось что-то твердое. Медведь копнул листву и нашел косточку от кизиловой ягоды. С трудом поймал ее на зуб, разгрыз. Вкусно! Он стал шарить в листве, выискивая эти крохотные продолговатые косточки. Их было много, но хороши они были только на сытый желу-док. Сейчас они лишь разжигали аппетит, совсем не утоляя голода. Ищешь-ищешь эту косточку, ловишь-ловишь ее на зуб, разгрызешь - в пасти вкусно, а заглотнуть так и нечего, одно баловство. Тут он вспомнил, что у алычи эти косточки гораздо крупнее. Но алычовые заросли были далеко внизу, в эту ночь он туда просто не успел бы. И он все копался и копался под кизиловыми кустами, не надеясь найти что-нибудь более солидное. Так он вышел на самый верх, к хребту. Здесь кончались его владения.
За хребтом жил Угрюмый - молодой, сильный медведь. Угрюмый был хорошим соседом. Иногда в темные ночи, обходя свои владения, они встречались, но всегда расходились мирно. В другое время Криволапый никогда не перешел бы хребет: зачем скандалить с соседом? У него хватало и своих угодий. Бывало, всю ночь потратишь - и везде побывать не успеешь. Но сейчас, испытывая голод, он готов был забрести куда угодно. Да и Угрюмый, поди, уже дрыхнет в теплой берлоге.
Он подождал, когда облако закроет луну, и перешел тропу, которая тянулась по хребту. Перешел и ужаснулся. Лапы сразу потонули в снегу. Батюшки, сколько его здесь было! Столько снегу Криволапый не видел ни разу.
Он толстым ковром устилал всю землю, насколько хватало глаз. При луне, сквозь голые ветки деревьев, было видно, что и вниз он тянется очень далеко. Весь склон был белым, до самой речки-ревуньи. И только у крутого пригревного склона уже следующего хребта снег кончался.
Криволапый понюхал это белое одеяло и попробовал его на зуб. Так, ничего хорошего, обыкновенная вода. У него начали мерзнуть лапы, особенно хромая. Так вот откуда берется тот адский холод, который не дает ему спать. Век живи - век учись. На обратном пути, к зарослям над Глубоким ущельем, ему повезло: в кустах он нашел дохлую сойку. Не принюхиваясь, медведь проглотил ее прямо с перьями. Ух! Даже сейчас, спустя сутки, колко в брюхе от такой еды. Криволапый зябко поежился и передернул шкурой.
Солнечный луч в ущелье погас, и оно сразу же наполнилось мраком. Глухой шум ревуньи стал слышен яснее. Он поднимался прямо в небо и только потом широко разливался по окрестным горам. Сердита ревунья! Но как сладко спалось под ее песню в прошлые годы. И сейчас не один медведь сосет лапу, сквозь сон улавливая, хотя и сердитые, но родные и успокаивающие звуки.
Под скалой по карнизу, спеша куда-то по своим козлиным делам, тенью прошмыгнул Однорогий. Криволапый в бессильной ярости царапнул когтями камень. С каким удовольствием он сейчас загнул бы и последний рог этому козлу! Но об этом оставалось только мечтать. Однорогий, хотя и стар, но еще быстр и ловок.
Не далее как три ночи тому назад Криволапый перед рассветом часа два просидел за серой скалой, у козьей тропы, поджидая Однорогого с пастбища. Продрог до костей, но дождался-таки своего. И вскочил, кажется, ловко, и прыгнул по-молодому далеко, да только ободрал нос о колючие заросли на другой стороне тропы. Козел же, как ни в чем ни бывало, пробежал дальше, а из-за поворота еще и крикнул "бал-л-ван!" насмешливо так... Это было неприятнее всего. За это бы стоило спустить шкуру!
Слов нет, трудно поймать козла, но когда-то же ему это удавалось! Помнится, как-то в весеннюю бескормицу он славно поужинал братом Однорогого у этой же Серой скалы. Почерневшие козлиные кости, вон, и сейчас еще валяются на камнях.
Над ущельем нависла темная туча. 3апахло снегом. Белые мухи не заставили себя долго ждать. С виду они были совершенно безобидными, ложились на землю плавно и нежно. Криволапый знал, что будет, если их налетит слишком много. Он угрожающе рявкнул, но мухи не испугались и все так же продолжали садиться и на нос, и на спину, и даже лезли в глаза. Медведь попробовал хватать их зубами, но в ответ на это они сыпанули так густо, что он растерялся.
В последнее время все будто сговорились подсмеиваться над ним, но это было уже слишком! И хотя его мучил голод, он не нашел ничего лучшего как только снова забраться в свои кусты, под буреломину. Хоть шуба останется сухой. Намокнуть в такой холод было опасно - до утра не доживешь в мокрой шубе, околеешь.
Медведь забрался под толстый ствол сваленного бука, где у него была подстилка из сухих листьев, улегся и, свернувшись калачом, стал дышать на собствен-ное брюхо, стараясь его согреть. Может быть, тогда и угомонятся немного в нем кошки, которые так жестоко царапаются. Мучил голод, болела хромая лапа и рана от кабань-его клыка в паху, тягуче ныла пуля в загривке...
Если уж говорить по совести, то пулю в загривок он получил вполне заслуженно. Давно это, правда, было, очень давно! Но он как наяву видел то румяное апрельское утро. В ту ночь он задержался в долине, ухаживая за молодой медведицей, Черно-спинкой, и не заметил, как начало рассветать. Обратный путь в горы лежал мимо жилища Двуногого.
Интересное это было создание - Двуногий! Неоднократно наблюдая за его пове-дением издалека, медведь уже давно пришел к выводу, что по уму и сноровке они почти что равны. На задних лапах Двуногий ходил даже более ловко, но зато уступал медведю в самом главном - в силе. И все же, несмотря на это, медведь предпочел обойти домик стороной.
Как ни изучил он Двуногого, кто его знает, что, тот может выкинуть? Осторож-ность никогда не помешает.
Тут-то, за домиком, он и наткнулся на Буренку. Корова с наслаждением уписы-вала росную траву, захватывая ее длинным языком. Медведь и раньше видел Буренку с горы, но издали она вовсе не вызывала такой плотоядной страсти. А тут он и сам не понял, почему так алчно вспыхнули его глаза. И дело-то было плевое.
Он свалил Буренку одним мощным ударом по комлатому затылку и попробовал тащить. Корова была тяжелой, но не столько тяжело было ее тащить, сколько неудо-бно, из-за размера. Поэтому он отволок ее только до первой ямы, потом завалил тушу хворостом, чтобы не растащили шакалы, а сверху придавил еще большим разлатым пнем. Он работал старательно и хорошо знал, для чего все это делает.
Через пару дней, когда мясо, начав разлагаться, станет мягким и вкусным, он придет сюда и полакомится всласть. Ничего, что оно будет припахивать, это нисколько не испортит его.
Медведю не положено нарушать слово, и спустя двое суток, темной ночью, Криволапый вернулся за добычей. Со всей осторожностью, прождав до полночи в зарослях, подобрался он к туше. Но вместо того, чтобы отведать сладкого мяса, совершенно неожиданно для себя услышал оглушительный гром. Острая боль рассекла загривок, искрами из глаз рассыпалась во тьме. Он так стремительно метнулся в сторону, что и сам не заметил в темноте, как полетел с крутого обрыва.
Свернувшись клубком, медведь долго катился по каменистой осыпи. Булыжники со свистом и треском обгоняли его, колотя по бокам и спине. Оберегая голову, он прикрыл ее передними лапами. Внизу, не веря, что остался жив, он полежал немного, пока все не стихло, и встал. Передняя левая лапа безжизненно висела. Она хрустнула под огромным камнем в самый последний момент. Зато голова осталась цела. Так он стал Криволапым. Да, кстати, и поближе познакомился с умом и силой Двуногого. Теперь он уже не считал себя ровней, и даже больше: страх перед человеком посе-лился в нем прочно и навсегда.
Криволапый ушел от места падения так далеко, как только смог, он забился в узкую расщелину под бурелом и жил там долго, зализывая раны и питаясь только слизняками да червями, которых находил под валежником. Потом он стал понемногу выползать из своего убежища, находил нормальную пищу и быстро пошел на поправ-ку. Много раз после этого случая он имел возможность отомстить Двуногому, но до конца на месть так никогда и не решился.
Однажды он увидел, как человек пил из речки; сам Криволапый в это время находился поблизости в зарослях. Их разделяло всего несколько прыжков. Двуногий лежал вниз лицом, но за спиной у него блестела та самая палка, которая умела изрыгать гром, и от которой за версту несло пороховой гарью. Криволапый, вместо того, чтобы напасть, благоразумно попятился в кусты.
Были и другие случаи, когда он мог переступить Двуногому тропу. Но на сытый желудок, по правде сказать, никак не хотелось ввязываться в такое дело, в котором запросто можно было потерять свою шкуру. Теперь он по-настоящему возненавидел Двуногого. Возненавидел за все: и за его ум, и за силу, и за сытость, и, наконец, за теплую берлогу. Хотя сейчас он ненавидел не только человека, а все живое, всех, кому сейчас было лучше, чем ему. А хуже в эту зиму никому не было.
Поднялся ветерок. Под буреломину начало задувать и заметать снег. Криво-лапый еще плотнее свернулся в клубок. Нет, большую глупость он спорол, что не залег в берлогу. Никогда он больше этого не сделает, если только переживет эту зиму. Да хотя, он, пожалуй, ничего и не порол. Все так сложилось само собой, начавшись с пустяков. Оно, если не вдаваться в глубокие размышления и посмотреть на жизнь проще, то все в ней начинается с пустяков: и плохое, и хорошее. А началось так.
Как-то в начале осени Криволапый не поделил тропу с Пегим. В лесу они встре-чались не впервые, и всегда кабан сторонился. А на этот раз уперся - и ни в какую! Медведь тоже не хотел терять своих позиций. Место было узким, и кто-то должен был или повернуть назад, или уйти в сторону и продираться сквозь колючие заросли. Пегий был тоже стар и огромен. Выставив вперед длинное рыло с большими черными клыками и дремучими, злыми глазками, он, казалось, врос в землю.
Медведь с ходу встал на дыбы и замахнулся. Но прежде чем он приблизился к кабану, тот сам пошел на таран. Кабан ринулся вперед со страшной силой, наподобие падающего с гор валуна. За такую дерзость Пегий крепко получил по крутой холке, но устоял и пошел дальше, а Криволапый остался с распоротым пахом.
Так и получилось, что в то самое время, когда лес наиболее щедр дарами, Криволапый снова должен был лечиться. Болел он долго. Рана от кабаньего клыка заживала плохо, и за осень он не только не нагулял жиру, но растерял и последний. Мало-мальски оправившись, он начал было наверстывать упущенное, но все самое вкусное и полезное в лесу было уже подобрано.
Подошло время, когда все порядочные медведи начали готовить берлоги. Криволапого в спячку не тянуло, и он об этом меньше всего думал. Какой тут сон, когда кожа по бокам обвисла до самой земли, а кости под ней, казалось, так и гремят друг о дружку. Для порядка он все же пошел взглянуть на свою старую берлогу, намереваясь подтащить в нее листвы, пока не намочило дождями, да, может быть, на всякий случай что-нибудь и подремонтировать.
В берлоге уже хозяйничал другой медведь. Это был сын Криволапого - Рваное Ухо. Ему еще три года тому назад, когда он был совсем маленьким медвежонком, собаки оборвали уши. Рваное Ухо страшно кричал. Черноспинка отбила его у собак и потом долго зализывала сыну раны.
Криволапый сразу его узнал. Он уже давно не видел сына, с тех самых пор как, более года тому назад, сам изгнал его из своих владений. И вот теперь, воспользовавшись болезнью родителя, Рваное Ухо не замедлил вернуться в родные места, которые пришлись ему по сердцу еще с детства. Не замедлил он не только вернуться, но и отплатить папаше сторицей.
Схватка у берлоги была короткой. Криволапый, точно сорванная ураганом с крыши дернина, полетел под откос с кромки обрыва. За ним вдогонку катился здоровенный обломок бревна, пущенный рассерженным сыном. Нет, не в его годы тягаться с молодежью. Криволапый с трудом поднялся и побрел прочь.
Где-то теперь Черноспинка? Вдвоем им, может, и удалось бы образумить непутевого сына. Медведицы уже давно не было видно. Куда она делась - перешла ли к соседу, или еще куда - Криволапый не знал. Теперь он остался совсем один: без сил, без владений, без прав. Ему предстояла тяжелая зима.
Криволапый проснулся на рассвете. Буреломину занесло снегом. Теперь под ней образовалось хотя и тесное, но довольно уютное гнездышко. Медведь даже согрелся и поспал. Эх, было бы под шкурой хоть немного мягкого, нежного жиру, так и не встал бы до весны! Но голод мучил невероятно. От этого еще сильнее разболелись раны. Он должен был, в конце концов, поесть.
Еще не вставая, Криволапый проделал в снегу отверстие и выглянул. Как бы в насмешку над его мучениями, утро было веселым и радостным. Солнечные лучи, косо прорезая чащу, усыпали все вокруг светлыми бликами. Пушистые, еще не слежавшиеся, снежинки отвечали им таким радужным искрением, что у медведя зарябило в глазах. Лес был наполнен голосами. Все его обитатели, оставив на время другие дела, любовались сейчас этим чудным утром и, не стесняясь, выражали свои чувства. Казалось, что наступил не первый по-настоящему зимний день, а пришло начало весны.
Над самой буреломиной тоненько тренькала какая-то пичуга, с вершины высокого дуба оглашал окрестности карканьем ворон, издалека доносилось пронзительное верещание сойки, в ущелье, кого-то призывая, безбоязненно прокричал Однорогий, где-то тявкнула лиса, и даже пропищала под соседним деревом осторожная лесная мышь.
Ничего подобного Криволапый никогда не видел и не слышал. Ему показалось, что все опасности покинули лес и что все звери и птицы стали жить мирно. И ему вдруг до ломоты в костях захотелось вылезти из своего убежища и голодным ревом заглу-шить все эти сытые, самодовольные голоса, которые сейчас раздражали его, вытяги-вая последние крохи покоя и здравого рассудка. Но он переборол себя, постарался успокоиться, улегся поудобнее и задремал, а потом и крепко уснул.
Сколько он проспал, Криволапый не знал; может быть, сутки, а может, и всю неделю. Только проснулся он от нестерпимой, жестокой боли в желудке. Казалось, что изнутри его жжет такой же горячий огонь, от которого ему однажды пришлось спасать-ся во время лесного пожара. Но от пожара он убежал. Бросился в Ревунью, и она унесла его, правда, изрядно поколотив о камни. А от этого, пожирающего изнутри огня, убежать было нельзя.
Дыра в снегу, которую он проделал в первый день, обтаяла, но ее снова замело. И сейчас на ее месте было только маленькое отверстие, в которое заглядывал солнечный луч. Но ни светлое время, ни что-либо другое уже не могло остановить Криволапого. Он спиной отодвинул сугроб и, выкатившись из-под дерева, стал хватать пастью снег, стараясь хоть немного приглушить огонь в животе. Боль отступила.
Медведь повел вокруг ненавидящим взглядом, встал и побрел, сам не зная куда, почти по брюхо утопая в снегу. Сейчас он думал только о корме, но те крохи еды, которые еще недавно можно было разыскать под листьями, теперь находились под толстым слоем снега. Несмотря на это, вскоре он набрел на куст шиповника, росший на небольшой полянке и, не обращая внимания на колючки, проглотил с десяток красных ягод. На той же поляне росло и несколько кустов боярышника. Криволапый забрался в них, распугав дроздов, и стал поедать примороженную ягоду прямо с ветками. Правда, дрозды мало что ему оставили, но все же это кое-чему его научило. Он понял, что пищу сейчас надо искать наверху. А, поняв это, вскоре обнаружил айвовое деревце, на котором красовалось целых три желтых переспелых плода. Медведь пригнул деревце и съел терпкую айву, почти не разобрав ее вкуса.
Счастье, как и беда, никогда не ходит в одиночку. Невдалеке Криволапого уже поджидала яблонька-дичок, на верхушке которой он без труда разглядел несколько красно-розовых шариков. Он с такой силой налег на яблоню, что деревце перело-милось. Подтянув к себе сломанную верхушку, яблок он не обнаружил, озадаченно осмотрелся вокруг и понял причину.
Криволапый загреб сразу целую охапку снега в том месте, где упала верхушка деревца, и нетерпеливо переворошил его, но ничего не обнаружил, и недовольно рявкнул. Он не заметил и не мог сообразить, что яблоки от рывка разлетелись в разные стороны и что их надо искать дальше от дерева. Запустив лапы до самой земли, медведь начал перетасовывать снег с находящейся под ним листвой, и в момент нагреб целую кучу. Попадись ему сейчас яблоко, он уже не заметил бы его, потому что им овладела бешеная ярость, которая совершенно ослепила его.
Это надо же только подумать! Каков нахал, этот безобидный с виду, пушистый пришелец! Мало того, что попрятал весь корм, он отбирает и то, что почти уже было у него в лапах! Медведь вскочил, схватил сломанную яблоньку и с ревом стал молотить по навороченной им же снежной куче, разбрасывая ее налево и направо. Вот тебе, на! Получай по заслугам!
Все живое притихло в лесу. Каждый его обитатель по-своему относился к мед-вежьему гневу. Мышь юркнула в норку, под крепкий корень граба, и оттуда виднелась только ее остренькая мордочка, да блестели глазенки-бусинки; осторожный горностай, сливаясь шубкой со снежным покровом, отпрянул подальше, за толстый бук; куница поглядывала из дупла с откровенным любопытством; а умная птица-ворон смотрела с вершины дуба неодобрительно и осуждающе. И только у шакала, которого все звали Шелудивым, глаза горели жадно и вожделенно. Он прибежал издалека.
Заслышав рев и подумав, что мишка сцепился с кем-то не на шутку, Шелудивый рассчитывал урвать что-нибудь и для себя. Не было еще в лесу ни одной серьезной потасовки, из которой он не извлек бы выгоды. Он еще больше обрадовался, когда увидел, как старательно Криволапый кого-то волтузит огромной метлой. Удары разда-вались глухо и смачно. Шакал, опираясь на ветку, встал на задние лапы, чтобы посмо-треть на того умника, который рискнул связаться с медведем, а заодно и прикинуть, на многое ли можно рассчитывать. Но только комья снега да листья летели по сторонам. Шелудивый решил подождать.
Наконец медведь отбросил деревце и, шумно дыша, уселся на расчищенное место.
- Дур-рак! Дур-рак! - прокричал сверху ворон.
Медведь даже не посмотрел на него. А Шелудивый, подумав, что начинается пиршество, подвинулся ближе, чтобы не прозевать отброшенную кость. Но тут случи-лось что-то уже совсем непонятное. Вместо того, чтобы кого-то рвать и терзать, медведь прилег на брюхо и пополз к корневищам грабового дерева. Шелудивый для себя уже давно приметил, что там находится мышиная норка. Он отказывался верить своим глазам, потряс головой, проморгался, но все было как и до этого: и граб, и затаившийся под ним медведь с вытянутой вперед лапой. Теперь уже уйти было совсем невозможно. Криволапый - мышелов! Ох, и ославит же он Криволапого!
Вечерело. Длинные тени легли от деревьев по всему лесу. Сейчас он не был ни праздничным, ни веселым. Наоборот, под напором верхового ветра он зашумел вдруг глухо и жалобно. Особенно тоскливо стонала одна высокая суховина. Она будто предчувствовала свое скорое падение и сожалела о том времени, когда и она была полна земными соками и жизнью. Да, видимо, и для леса зима была не лучшим временем года.
Криволапый лежал долго и терпеливо. Но вот из норки снова показалась мышь. Медведь цапнул ее длинным черным когтем и еще полуживую швырнул в пасть. И этот маленький шевелящийся комочек окончательно убедил его в том, что сейчас только чья-то теплая кровь может согреть его собственную.
Будто прочитав медвежьи мысли, шакал поспешил убраться подальше.
Заглотнув живой плоти, медведь шел, пошатываясь, так опьяняюще хороша она была. Вот совсем свежий шакалий след. Криволапый долго его вынюхивал. Он сейчас не отказался бы и от Шелудивого. Но прежде чем отказываться, надо было бы сначала поймать его. В этом-то и была вся загвоздка: ни за что ему в нынешнем положении не угнаться за шакалом. Тут он уловил слабый барсучий запах. Ба! Как это он забыл про Белоносого! Вот зверь, за которым не надо гоняться по заснеженному лесу. Даже не зверь, а готовый бурдюк с жиром, которого ему так не достает. И хотя еще неделю назад он обошел бы вонючую барсучью нору стороной, сейчас он решительно направился к ней.
Криволапый трудился до самого темна. Мерзлая земля поддавалась плохо, но из норы несло таким жилым духом, что у него перехватывало дыхание. Время от времени он приглядывался к отверстию, и ему казалось, что он слышит размеренное сопение Белоносого. Это придавало новые силы. В грунте густо переплелись корни бука, под которым находилась нора. Медведь с рычанием выдирал и выламывал их, будто они были его основными врагами. В конце концов, попался такой толстый корень, на который даже его медвежьей силы не хватило. Изрядно пообломав когти, он понял, что взялся не за свое дело, но все же запустил лапу в нору по самое плечо и долго там шарил. Под когти попадались все те же коренья, камни да песок, и только после невероятных усилий удалось зацепить небольшой клочок барсучьей постели. Криволапый поднес его к носу и понюхал, но он был так зловонен, что медведя стошнило. Спасаясь от этого запаха, он со всей прытью, на какую был способен, бро-сился от норы.
Лес продолжал глухо шуметь. Расшумелся он, видимо, не к добру. Небо уже затянули хмурые тучи, а северный ветер, не столько холодный, сколько въедливый и промозглый, пробирающий до костей хуже любого мороза, все сильнее и сильнее напирал на вершины деревьев. Мрак сгущался. 3ловещие тени в зарослях шевелились и договаривались о чем-то нехорошем. Но все это, кроме холода, было привычно.
Даже в этом мраке и шуме Криволапый различал и постукивание коготков куницы, которая спешила в теплую нору, и легкую поступь косули, забирающейся от ветра поглубже в заросли. Да, с добрыми намерениями никто не бродит сейчас по лесу. Все порядочные звери полеживают себе в норах, дуплах или, на худой конец, где-нибудь под скальным навесом, поплевывая и на снег, и на холод, и на непогоду.
Вдруг какая-то тень метнулась на снегу между деревьями. Криволапый бросился за ней. Зверь вскочил на дерево. Это была рысь, Острый Коготь - злобный и неуступчивый хищник. В другое время Криволапый тоже не стал бы с ней связываться. Он еще не забыл силу и остроту ее когтей. Тогда, на втором году жизни, он просто из любопытства, ради знакомства, ну и, может быть, с некоторым намерением поиграть, приблизился к ней. Но Острый Коготь, не обратив никакого внимания на его миро-любивое настроение, так цапнула за любопытствующий нос, что Криволапый света белого невзвидел. Он еще долго ревел от обиды, пока не сунул саднящую морду в холодный родник и рев не прекратился сам собой. Обиднее всего во всей этой истории было то, что вдобавок он получил еще и крепкую выволочку от матери, в общем-то доброй и справедливой медведицы Косолапки.
Сейчас же, подгоняемый голодом, Криволапый не раздумывая бросился за рысью. Благо, дерево - не барсучья нора, дерево - дело привычное. Он обхватил всеми четырьмя лапами толстый граб, на котором сидела рысь, и быстро полез вверх, но Острый Коготь и не подумала отступать. Она только плотнее устроилась на суку, вся взъерошилась и угрожающе зашипела. Криволапый тоже рявкнул, зло и непримиримо. Он был сильнее рыси, но еще он знал, что одной только силы для победы над грозным соперником мало. Рысь была гораздо более проворной и ловкой.
Не успел еще медведь найти достаточно прочную точку опоры и освободить хотя бы одну из лап для борьбы, как получил сильный и жгучий удар в нос. Он взревел и замахнулся, но притупленные, обломанные когти не удержали его, и он рухнул на землю.
Уже не переставая реветь, в яростном ослеплении, он снова полез на дерево, но коварная рысь, поняв его голодную решимость добиваться своего до конца, на этот раз не приняла боя, а сиганула с граба и скрылась во мраке.
Криволапый прыгнул за ней, но его подвела хромота, и он ткнулся ободранным носом в снег. Да он и не мог сейчас преследовать Острый Коготь: внутри все клокотало, перед глазами вертелись фиолетовые круги, и он ничего не мог различить вокруг. Ему нужно было время, чтобы немного успокоиться.
Придя в себя, Криволапый поднялся и побрел по рысьему следу. Он уже не надеялся отомстить коварному зверю, а заодно по-настоящему за много ночей и пообедать. Преследующие его одна за другой неудачи и голод настолько вымотали силы, что он едва передвигал лапы и шел сейчас только потому, что надо было все же что-то делать. Не ложиться же было здесь, посреди леса на снегу, и не умирать голодной смертью.
Приближалась полночь. Ветер стихал. Теперь только отдельные его порывы время от времени проносились над лесом, который уже не стонал и не плакал, а ско-рее, тянул колыбельную, убаюкивающе и умиротворенно. И только высокая суховина никак не могла успокоиться. Она все жаловалась и жаловалась на свою судьбу, наводя тоску на всю округу. Лохматые тучи поредели; луна то появлялась из-за них, то вновь исчезала, будто яркий осенний лист на бурной поверхности переполненной водами Ревуньи.
Рысий след вывел медведя на кабанью тропу. Большое стадо свиней прошло совсем недавно. Криволапому ничего не стоило определить, что Острый Коготь направилась за ними. Он тоже повернул в ту сторону, вниз, в долину. По крайней мере, свиньи не могли ни лазить по деревьям, ни прятаться в норы, хотя охота на них тоже была опасна. Он еще хорошо помнил недавнее поражение от Пегого, но сейчас был готов схватиться с кем угодно, лишь бы, наконец, добиться своего и наесться досыта. Он, хотя и выбился из сил, и отощал вконец, все еще сохранял под обвислой шкурой толстые жгуты туго перевитых крепких мышц, которые смогли бы переломить хребет и самому Пегому, сложись все немного иначе.
Деревья сменились кустарником. Кабанья тропа вышла на опушку и повернула к речке. Справа же, за полем, находилось жилище Двуногого. Оно было обнесено креп-ким частоколом. Криволапый остановился. Он знал, что много есть добра в жилище Двуногого: и корова, и свиньи, и лошадь. И все это рядом, вот оно - через поле. А дого-нишь ли тех свиней, это еще неизвестно. Уж больно часто ему не везет в последние дни. В этот момент в зарослях над речкой предсмертным визгом зашелся поросенок. Забыв об осторожности и не раздумывая, что там могло произойти, Криволапый бро-сился к речке.
Почти у самой воды, придавив лапой тушку подсвинка, в кустах сидела Острый Коготь. Она тут же приняла боевую позу. Криволапый с ходу прыгнул на добычу, угрожая вместе с ней придавить и ее владелицу. Рысь едва успела отскочить в сторону, и больше подходить уже не рискнула. Она много встречала голодных, сама была голодна, но такой жадности ей видеть не приходилось. Медведь отрывал огром-ные куски парного мяса и проглатывал их целиком, не разжевывая. Поросячьи кости хрустели у него на зубах, будто ореховая скорлупа. А Острый Коготь сидела в сторон-ке, пускала слюнки и дожидалась объедков; но осталось очень мало, почти ничего.
Спустя несколько минут, удовлетворенно охнув, Криволапый отошел, оставив валяться на земле только наполовину обглоданный поросячий череп. Рысь набро-силась на остатки пиршества и поволокла свою скудную добычу в кусты. В это время на месте пиршества появился Шелудивый, но ему досталось только несколько кусков пропитанного кровью снега.
Криволапый так отяжелел после жирной, сытной пищи, что не смог дойти до буреломины, где у него была, хоть и не очень теплая, но сухая постель. Он свалился под выворотнем, в густом грабнике, спугнув оттуда оленя. Долго проспать ему не удалось. Уже на следующий день его стал мучить желудок, и он то и дело вынужден был вставать и отбегать от своей лежки.
Болел он дня три, а когда желудок поуспокоился, голод начал мучить его пуще прежнего. Выбрав ночку потемнее, он снова отправился на охоту.
Вначале он заглянул к речке, где в последний раз так сытно пообедал. Ему помнилось, что там еще оставалась поросячья голова, от которой он сейчас не отказался бы, но у речки было пусто. Медведь понюхал снег и отправился вдоль берега. Бродил он довольно долго, но под лапу ничего так и не попалось.
Перевалило за полночь. Завьюжило. По полянам, между купами кустарников, загулял свежий низовой ветер. Он подхватывал целые охапки снега, подбрасывал его вверх, и с визгом и смехом гнал по долине, превращая и без того темную ночь в кромешный ад. В этом мраке Криволапый и сам не заметил, как оказался у частокола, который огораживал жилище Двуногого. Вначале он инстинктивно попятился, но со двора вдруг пахнуло таким теплым духом, что медведь переборол себя, остановился и стал слушать.
Все было тихо. Только под порывами ветра погромыхивали иногда ставни, да беспрестанно постукивала черепица на кровле. Рядом за частоколом находился сарай. Криволапый явно различил, как в сарае глубоко вздохнула корова. Вынести это было уже свыше его сил. Энергичным рывком он отодрал несколько планок в частоколе, пролез в дыру и подошел к строению.
Трудным был только первый камень, потом дело пошло веселее. Скрепленный глинистым раствором плитняк поддавался без особых усилий. Во всяком случае, сарай Двуногого был гораздо доступнее барсучьей норы. Проделав порядочное отверстие, Криволапый налег на стену задом, и значительная часть ее рухнула внутрь.
В сарае завизжал поросенок. Видимо, его придавило камнями. Тут же из-за угла выскочили две огромные собаки. С яростным лаем они набросились на медведя. Криволапый попробовал, было, поймать их, но псы были сильны, увертливы и действо-вали согласованно. Пока медведь гонялся за одним из них, второй успевал вцепиться ему в гачи. Спасаясь от собак, Криволапый выскочил за ограду, но псы и в поле не оставили его. В это время откуда-то от дома прогремел выстрел, который заглушил и вой ветра, и неистовый собачий лай.
Не помня себя от страха, медведь огромными прыжками пересек поле и скрыл-ся в лесу. Собаки вскоре отстали, а он все бежал и бежал, пока совершенно не выбился из сил. И только забравшись высоко в горы, он свалился под каким-то дере-вом и долго не мог отдышаться. Нет, с Двуногим, все же, лучше было не связываться. И хотя много у него добра, но, очевидно, уж так с самого начала устроен этот мир, что лучше не отрывать пасть на чужое добро - может тебе же самому боком выйти.
Утро занималось хмурое. И, хотя ветер стих, небо не прояснилось. Серые обла-ка, роняя крупные хлопья снега, ползли по самым верхушкам деревьев. И это сейчас было хорошо. Хотя Криволапому ни разу не приходилось проводить зиму вне берлоги, он сразу понял, что снегопад здесь становится его союзником. Хотя он и заносил оставленный медведем след, тот, не надеясь только на это, решил уйти подальше в горы. Кто их знает, Двуногого и его псов, не захотят ли они рассчитаться за сарай немедленно?
Отдышавшись, Криволапый встал еще до рассвета, но не успел сделать и сотни шагов, как услышал раздававшийся снизу собачий лай. Медведь с тоской огляделся. Он вдруг отлично понял, что на этом белом одеяле ему не спрятаться. Можно было бы, конечно, попытаться уйти, но для этого нужны были силы, а их-то как раз и не было. И все же он не собирался сдаваться без борьбы.
Всю жизнь он провел в лесу хозяином. Звери уступали ему дорогу без сопротивления до самой последней осени. Долгие годы он не испытывал и чувства страха, пока не "познакомился" с Двуногим. Боялся он и сейчас. Боялся и не хотел этой встречи, но она была неизбежна. И хотя личных навыков в такой борьбе он не имел, знания ее приемов бродили в его крови, как хмель в старом пиве.
Криволапый еще послушал. Сомнений не оставалось: собаки шли его следом. И он начал, без особой спешки, загибать огромную петлю. Сейчас каждый неосторожный шаг мог стоить ему жизни. Километрами двумя ниже он снова вышел на свой след с подветренной стороны. Из густых зарослей он видел, как пробежали вчерашние псы. И хотя у него было много зла против псов, их он не тронул. Главный враг находился где-то позади.
Пропустив собак, Криволапый вышел к самому следу и залег за обломком скалы. Место здесь было удобное. Прежде чем попасть к этому камню, Двуногому пришлось бы преодолеть крутой и долгий подъем. И едва ли ему удастся это сделать! Медведь скатится на него подобно буре, а там будет видно, кто кого. Вот только не подошли бы раньше времени собаки. Но петля, кажется, достаточно велика, да и след он постарался надежно запутать.
Криволапый плотнее прижался к камню. Его слегка лихорадило. Никогда он еще не выходил на такую опасную охоту. Вскоре внизу стал поскрипывать снежок. Медведь только одним глазом выглянул из-за скалы и снова спрятался. С него было достаточно и того, что он успел заметить за это мгновение.
Двуногий поднимался спокойно. Одной рукой он цеплялся за кусты и деревья, а под другой держал ту блестящую палку, от которой несло пороховой гарью. Криволапого передернуло от этого запаха, но отступать было уже и некуда, и слишком поздно.
Медведь больше не выглядывал. Собравшись в комок за камнем, он теперь все определял на слух. Позади все сильнее и сильнее заливались собаки, а внизу все более явно поскрипывал снежок. Но вот скрип прекратился. Двуногий тоже, видимо, был не дурак. По направлению, с которого доносился собачий лай, он разгадал мед-вежью хитрость.
Ждать больше было нечего. Криволапый смело бросился навстречу своему главному врагу. И тут же в глазах у него зарябило от страшного грохота и огня...
Что-то невидимое ударило его по голове так сильно, что он не удержался на лапах и ткнулся мордой в снег. Невероятная слабость разлилась во всем теле, скат вздыбился и полез на небо... Ему все стало безразлично и, если бы не кустарник, кото-рый удерживал его, то он непременно скатился бы под гору.
- Совсем озверел шатун, - сказал человек подбежавшим собакам.
Это были последние звуки, которые Криволапый слышал в своей жизни.
1971 год
ПОТАПЫЧ ВТОРОЙ
Молодые охотники, рядовой Александр Санин и лейтенант Олег Глебов, высле-живали волчье логово. След матерой волчицы долго петлял по широкой пойме горной речки. Он то совсем пропадал в галечниках, то вновь проступал на илистых и песчаных наносах. Наконец он подвел охотников к темной пади. На глинистом откосе было от-четливо видно, как взбиралась по нему волчица.
- Тащила кого-то, - указал Глебов на две полосы побоку от следа. - Копытами прочерчено, значит, след к логову.
- Здесь где-то логово, чует мое сердце, - сняв фуражку и взъерошив короткий ежик, произнес Санин. - Вот накрыть бы выводок!
Охотники перевели дух и стали взбираться на откос, не нарушая и не затап-тывая волчьего следа. И тут сверху, из высокой травы, на них уставились два черных печальных глаза.
- Медвежонок, жди и мать, - первым заметил зверя Глебов и потянул из-за плеча ружье.
Охотники остановились, но медвежонок не попытался уйти, и, казалось, даже тянулся к людям.
- Тут что-то не так, уж больно он зачуханный. Сиротка, видно, - проговорил Санин и поднялся по откосу.
Медвежонок был очень мал и свободно дался в руки людям. Шерстка на нем вся свалялась, так что невозможно было определить масть, и был он невероятно худ.
- Ах ты, бедняжка! - прижал медвежонка к груди Санин, а лейтенант тем вре-менем открывал банку сгущенного молока, которая нашлась в рюкзаке.
- Пропали наши волки, - вздохнул он. - А ведь у самого логова находимся.
- Не жалейте, товарищ лейтенант. Волк - зверь, а из этого, - Санин погладил медвежонка, - знаете, какого друга-товарища мы воспитаем!
Пока охотники разговаривали, медвежонок жадно слизывал сгущенку с ладони, куда тоненькой струйкой подливал ее лейтенант. Зверек всем своим видом показывал, что доволен угощением, но поглядывал на людей все еще очень печальными глазами.
Немало горестного мог бы рассказать он о себе. Чего только не пришлось пережить ему за эти дни, что прошли с тех пор, как погибла под обвалом в горах мать-медведица, и он остался в весеннем лесу совершенно один.
Первую ночь он не отходил от трупа и все тыкал его носом в бок, жалобно скуля и требуя пищи. Он не понимал, что произошло с матерью, и ему казалось, что она вот-вот должна встать, обласкать его и накормить. Но когда с рассветом труп густо облепили огромные зеленые мухи, медвежонок ушел.
Весенний лес еще не пробудился от зимней спячки, и был пуст. Конечно, будь медвежонок взрослее, он сумел бы найти пищу. Он не раз наблюдал, как мать выка-пывала съедобные коренья или сдирала с пней омертвевшую кору и слизывала белых жирных личинок, а то и просто с аппетитом поедала молодые, сочные побеги трав. Но сдирать с пней кору и выкапывать коренья он не мог, потому что был для этого еще очень слаб, а стебли трав никак не лезли ему в глотку. Он пробовал их жевать, но тут же выплевывал.
Ему все казалось, что кто-то должен позаботиться о нем. Но и самка оленя, и коза, которые хоть чем-то напоминали мать, ушли от него. И даже волчица, встретив-шаяся ему сегодня утром, шарахнулась от него в сторону. А дикая свинья, с которой он попытался завязать знакомство вот уже совсем недавно, так грозно защелкала зубами, что он просто ее испугался.
Так и бродил медвежонок по лесу в одиночестве. Он не понимал, что он - дете-ныш самого сильного зверя в этих местах, и поэтому другие обитатели леса всячески его сторонятся. Но ему был просто необходим кто-то поблизости, кто бы защитил, нау-чил, позаботился. Оставаться одному было невмоготу. Поэтому он и не сделал попыт-ки к бегству, когда увидел людей, хотя и не мог надеяться на помощь с их стороны. Уж если звери, которых он хоть немного знал, отвергли его, то как он мог ожидать чего-либо хорошего от людей. Но у него не было выбора: или люди, или голодная смерть.
Та штука, которой его сейчас угощали, была удивительно вкусна. Правда, ладонь человека пахла не совсем привычно, но она была почти так же сильна и лас-кова, как и лапа матери-медведицы, а это сейчас было для медвежонка самым главным.
После знакомства с людьми медвежонку довелось увидеть много чудесного и необычного. На сытый желудок можно было и поудивляться. Это не то, что в лесу: интересного вокруг много, а в брюхе урчит от голода. В военном городке его сразу окружили солдаты.
- Ишь ты, от земли два вершка, а повадки все топтыгинские! - удивлялись они.
- Да нет, ребята, походкой он больше напоминает нашего Потапыча! - восклик-нул повар, рядовой Шама, поймав медвежонка за воротник.
- Верно, похож, - согласился и сам Потапыч, грузный пожилой мужчина из гражданских, исполнявший в части обязанности заведующего библиотекой.
- Потапыч, так Потапыч. Потапыч Второй, чтобы не путали, - утвердил кличку медвежонка Саша Санин, отобрал зверька у Шамы и унес в казарму.
Так медвежонок был принят в дружную солдатскую семью.
Жизнь среди людей сразу пришлась ему по вкусу. Понравился и старенький полосатый матрас, который Санин приладил в углу около своей койки, и большая алюминиевая миска около этого матраса, которая никогда не пустовала, а главное - заботливые солдатские руки.
К этим рукам медвежонок с первых же дней стал относиться очень внима-тельно. И хотя он от природы был чистоплотен, руки не прощали и малейшей оплош-ности. Стоило из миски вывалиться какому-нибудь куску, как солдатская рука брала Потапыча за загривок, заставляла поднять оброненное и положить снова в миску. Медвежонок почти сразу разобрал, что эти руки, не прощающие небрежности, на самом деле таким образом проявляют заботу, и полюбил их.
Только один раз солдатские руки не понравились Потапычу. Случилось это в первый же банно-хозяйственный день. Саму баню медвежонок воспринял, как долж-ное. Раз шли в это помещение солдаты - надо было идти и ему. И теплый дождик ему понравился. Но когда Санин густо его намылил, и мыло попало Потапычу в глаза, он поднял отчаянный крик. Солдаты, сбежавшись с тазиками и стараясь помочь медвежонку, стали так активно его поливать, что чуть не утопили. После такой помощи своих друзей Потапыч долго отфыркивался, передергивал шкурой и ворчал, будто говоря: "Экую медвежью услугу вы мне учинили!"
И все же баня была хороша. Окончательно понял это Потапыч только тогда, когда Саша Санин насухо вытер его полотенцем и расчесал большим, изготовленным специально для этой цели, алюминиевым гребнем.
- Подрастешь - сам будешь расчесываться, - сказал медвежонку Санин.
Ощущая во всем теле необычайную легкость, Потапыч молча согласился со словами своего друга.
На солдатских хлебах медвежонок быстро раздобрел. Теперь он уже не напоминал сиротку-заморыша, а стал, скорее, походить на футбольный мяч, к кото-рому неизвестно для чего приделали коротенькие лапы и на удивление подвижную головенку с любопытным носом и острыми глазками. Не было, пожалуй, такого угла в части, в который медвежонок не сунул бы свой нос.
Жизнь среди солдат, однако, вовсе не состояла из одних только приятных моментов. Вскоре от Потапыча потребовали и исполнения кое-каких обязанностей. Так, например, ему теперь ежедневно нужно было вставать в строй на вечернюю поверку. И не просто вставать, а стоять все это время на задних лапах, то есть так же, как делали это его сослуживцы. Чтобы облегчить участь Потапыча, солдаты поддерживали его за передние лапы.
Потапычу только в самом начале трудно было понять, что от него требуется. Усвоив же, он становился на редкость исполнительным. Он прекрасно чувствовал время. Не разбираясь в часах, теперь, за несколько минут до поверки, он исправно выходил к месту построения.
В роте перестали подавать команду приготовиться к вечерней поверке. Теперь кто-нибудь из солдат просто говорил: "Смотрите, Потапыч строиться пошел", и все спешили закончить свои дела: кто - дописать письмо, кто - пришить подворотничок, кто - надраить пуговицы и пряжку ремня, - и тоже подтягивались на место построения.
С каждым днем требования к Потапычу росли. Однажды, производя перекличку, старшина Лукьянчук назвал и медвежонка.
- Потапыч Второй! - выкрикнул старшина и замолчал, дожидаясь ответа.
На вечерней поверке все, кого вызывали, отвечали "я". Потапыч, хотя он к этому времени уже хорошо знал свою кличку, говорить "я" не умел, и растерялся. Время, между тем, шло; кто-то хихикнул. Старшина строго пресек смех и терпеливо ждал.
Больше всех за медвежонка переживал Санин. Он всячески пытался натолкнуть своего подопечного на ответ, но тот молчал. Тогда Саша ущипнул медвежонка за мочку уха. Потапыч от обиды рявкнул, и поверка, как ни в чем ни бывало, продолжа-лась. На этот первый урок ушло несколько минут. А потом Потапыч научился отзы-ваться на вызов старшины так же исправно и громко, как и все солдаты. Если же ему случалось по какой-нибудь причине замешкаться, то, стоило только Санину коснуться его уха, как тут же раздавался громкий рев.
После того как накрепко была усвоена вечерняя поверка, для Потапыча такими же обязательными стали и подъем, и утренняя физзарядка. На турнике и на брусьях он кувыркался с удовольствием, да так ловко, что многие солдаты ему завидовали.
- Нечего даром хлеб есть, неси-ка, брат, исправно свою службу, - добродушно приговаривал при этом старшина Лукьянчук, и сам помогал Санину тренировать медвежонка.
Многому научили Потапыча солдаты, но с некоторых пор он начал выделывать такие трюки, которым, казалось, его никто и не обучал. Так, по утрам он теперь еже-дневно встречал командира полка, полковника Строкова, и отдавал ему честь. Увидев это впервые, рядовой Санин бросился к командиру полка с извинениями за медве-жонка.
- Ничего, мы с Потапычем - старые знакомые, не беспокойтесь, товарищ Санин, - сказал полковник и угостил медвежонка леденцами.
Санин и не подозревал, что во всем был виноват сам полковник. Года два тому назад врачи строго-настрого запретили Строкову курить. С тех пор полковник заменил ранее неизменный портсигар в своем кармане на коробку с леденцами. В минуты расстройства или нервного напряжения полковник всегда теперь прибегал к этой коробке, а если она не помогала, то выколупывал из стеклянной пробирки таблетку валидола.
Встретив Потапыча впервые, в сиреневой аллее у штаба, полковник достал свою коробку и угостил его леденцами. Потапыч на такие вещи был памятлив. На следующее утро он уже специально прогуливался по аллее, поджидая своего нового знакомого. Сначала Потапыч услышал едва уловимый звон леденцов о жестяную коробку, а затем увидел и самого Строкова, который всегда появлялся в строго опре-деленное время. Такая пунктуальность пришлась медвежонку по нраву, и он уже не пропускал ни одного дня. Полковник заранее достал коробку и предложил Потапычу леденцов. На этот раз он держал конфеты на некоторой высоте и, чтобы дотянуться, медвежонку пришлось встать на задние лапы.
Так началась эта тренировка. Полковник ежедневно тратил на нее одну - две минуты. В результате, через пару недель Потапыч уже исправно отдавал честь. Командир удивлялся сообразительности зверя и полюбил его; они встречались каждое утро.
Однажды Потапыч долго ждал команды: "По-олк, смирно-о!" - которая всегда раздавалась там, впереди, у проходной, и после которой, как правило, появлялся Строков, но так и не дождался ее. Не понимая, что произошло, медвежонок некоторое время бродил по сиреневой аллее и так дошел до самого штаба. 3десь, у ступенек крыльца, он уловил запах знакомых сапог и отправился по следу.
- Потапыч за документами явился! - усмехнулся солдат у дежурного телефона.
Не обратив на эти слова никакого внимания, Потапыч приблизился к кабинету командира полка, толкнул лапой дверь и вошел. В кабинете было полно офицеров, но Потапыч только окинул их беглым взглядом и подошел к командиру. Тут он встал на дыбки во весь свой еще неприглядный рост, одну из передних лап старательно загнул калачом, поднес ее к уху, широко раскрыл пасть и внимательно уставился на Строкова маленькими глазками, как бы говоря: "Ты подвел меня, так вот, я сам явился; я не очень обидчив и приветствую тебя по всей форме".
Офицеры были из окружной комиссии, которая прибыла для проведения проверки. Сейчас они как раз занимались обсуждением плана этой проверки. Но Пота-пычу не было до этого никакого дела, он смотрел только на Строкова, и за такое усердие получил на язык горстку леденцов. Медвежонок довольно хрюкнул и захру-стел конфетами. Члены комиссии все это время не без интереса за ним наблюдали.
- Экий попрошайка, - сказал молодой подполковник.
- Не похоже; скорее, это он засвидетельствовал свое почтение командиру, - воз-разил председатель комиссии. - И много у вас, Николай Андреевич, таких "солдат?"
- Пока один, - ответил полковник. - Охотники в лесу подобрали. Медведица, видимо, погибла.
- Похвально. Если и солдаты ваши столь же натренированы, то придется по строевой подготовке выводить хорошую оценку.
Когда рота Санина уходила на занятия, Потапыч особо не скучал. Для него только тогда и начиналось основное "рабочее" время. Первым делом он заглядывал на продовольственный склад и всегда получал вкусный паек. Потом он начинал бро-дить по части, заходя во все подряд открытые двери, и везде его радушно встречали, где - конфетой, где - печеньем, где - яблоком или горстью орехов. Ближе к обеду Потапыч неизменно наведывался на кухню, которая занимала в его жизни особое место. Для встреч с поварами ему было отведено время, когда общий стол еще не накрывали, но обед уже был готов. В этот-то важный момент, когда снимали пробу и проверяли качество еды, и заявлялся Потапыч.
На кухне медвежонка всегда ждала миска киселя или еще чего-нибудь вкусненького. Правда, и здесь ничего не давалось ему даром. Повар Шама, который очень привязался к медвежонку, с первых же дней стал приучать его к культуре.
Так, в дверях кухни он требовал от медвежонка обязательного поклона, а есть разрешал только за столом, специально оборудованным для этой цели. Была у Потапыча и своя ложка, вытесанная из обрубка грушевого дерева.
Урок на кухне был самым трудным, но Шама отличался упорством, а медвежонок был старателен. Да и чего не сделаешь ради миски сладкого киселя. Потапыч был готов освоить и не такие науки, лишь бы преподавание велось без нервозности.
Многие пытались обучать Потапыча разным вещам, но не всем это удавалось. Обычно у "преподавателей" не хватало терпения, и как только "учитель" начинал нервничать, Потапыч наотрез отказывался его понимать. Повар же Шама как раз и обладал этим неистощимым терпением, и дела у него с медвежонком шли на лад.
Посмотреть на обед Потапыча, на то, как он неуклюже орудует своей огромной ложкой, солдаты собирались десятками. Но с каждым днем действия Потапыча были все более уверенными, и это радовало поваров.
Однако, всем, кто водил знакомство с Потапычем, приходилось быть постоянно настороже. Однажды медвежонок появился в дверях кухни и по обыкновению с минуту выстоял в низком поклоне, но на него никто не обратил внимания: у поваров что-то не ладилось с обедом. Потапыч покосился на плиту, у которой обливался потом Шама и его товарищи, и незаметно проскользнул в раздаточную комнату. Предположения Потапыча подтвердились. В раздаточной, в белой эмалированной ванне, остывая в холодной воде, стояли две большие кастрюли с розовым аппетитным киселем. Рядом с ними была еще и небольшая миска, приготовленная, видимо, для него, Потапыча.
Медвежонок взглянул на миску и кастрюли, отдав предпочтение последним. Не мешкая, он запустил в одну из них обе лапы... Вот это был обед! не менее получаса провел Потапыч у кастрюли с киселем.
Когда повара закончили приготовление пищи, Шама вытер вспотевшее лицо и взглянул на входную дверь.
- Что-то Потапыча долго нет, кисель пора разливать, - сказал он.
В ответ на слова любимого повара Потапыч громко охнул. В эту же минуту в раздаточной появился Шама, помахивая увесистым черпаком. И не миновать бы Потапычу знакомства с черпаком, если бы руку Шамы не перехватил кто-то из его товарищей. Воспользовавшись заминкой, Потапыч поспешил выкатиться за пределы кухни.
- Вот проказник, ну чем теперь людей кормить? - развел руками Шама и доба-вил, огорченно вздохнув. - Все воспитание, считай, насмарку пошло, опять лапой при-выкнет есть.
Вторая семидесятилитровая кастрюля оказалась нетронутой, и кисель разлили по полпорции. Узнав о причине недостачи, солдаты никаких претензий к поварам не предъявили, а Потапыч прохаживался между обеденными столами и умиленно поглядывал на своих друзей.
"Чертовски вы все хорошие ребята!" - было написано на его добродушной морде.
- Как пообедал, Потапыч? - хлопали солдаты медвежонка по широкой спине.
На другой день Потапыч, как ни в чем не бывало, появился на кухне в аккурат накануне обеда и отвесил в дверях низкий поклон.
Прошло лето. Потянулись скучные осенние дни. Въедливый дождик моросил неделями, а по ночам лужи покрывались тонким ледком. В воздухе запахло снегом, который уже лежал на окрестных горах.
Потапыч к этому времени значительно подрос, и теперь его нельзя уже было взять на руки, как любили это делать раньше солдаты.
- Пуда на три потянет, жирный хомяк! - барахтаясь с медвежонком, определял Санин.
Но с каждым днем Потапыч все неохотнее вступал в игры. С приближением зимы он стал неповоротлив и грустен. Теперь большую часть времени он проводил в спячке. Иногда он засыпал настолько крепко, что забывал даже про столовую. Но днем в казарме особенно не разоспишься: то проводится уборка и тебя так или иначе заденут щеткой, то, готовясь на занятия, солдаты начнут бряцать оружием у пирамиды, то радио кто-нибудь включит над самым ухом. И хотя все это не очень тревожило Потапыча - он уже давно привык к беспокойному коллективу, но в тихом уголке сейчас все-таки было бы лучше. И, стараясь отгородиться от шума, медвежонок предпринял свои меры.
Однажды, вернувшись с занятий и не обнаружив медвежонка в отведенном ему углу, Санин забеспокоился. Оглядевшись, он обнаружил, что его койка забаррикади-рована со всех сторон: с одной - перевернутой набок тумбочкой, а с другой - табурет-ками и прикроватным ковриком. Санин заглянул под койку и ахнул:
- Смотрите-ка, ребята, берлогу себе устроил!
Солдаты окружили койку Санина и стали под нее заглядывать. А там, на поло-сатом матрасе, беспробудно дрых Потапыч.
- И тревожить жаль, и старшину боязно, - проговорил Санин, и принялся устанавливать мебель на свои места.
Потревоженный шумом, Потапыч вылез из-под койки, обвел солдат мутными, сонными глазками и широко зевнул.
"Эх вы, и поспать мне не дадите", - как бы сказал он и направился к выходу.
- Обиделся, к тезке пошел, в библиотеку, - предположил Санин и не ошибся, поскольку оба Потапыча были большими друзьями.
Долгими летними днями библиотека Андрея Потапыча, как правило, пустовала, поскольку все солдаты были на занятиях. От скуки старик как-то зазвал к себе медвежонка и угостил его грушей из собственного сада. Этого было достаточно, чтобы Потапыч Второй стал постоянным посетителем библиотеки.
По привычке, он сначала обходил и проверял все углы, а потом садился перед библиотекарем и наблюдал за ним. Андрей Потапыч по своей натуре был чрезвычайно добр, неназойлив и ничему не старался научить медвежонка, но все же показал тезке, как листать и читать книгу. По загоревшимся глазам Андрей Потапыч понял, что процесс весьма заинтересовал медвежонка, но давать книгу в лапы не рискнул.
Зимой визиты медвежонка в библиотеку участились. Интересовало его сейчас не столько угощение, сколько тишина и темный угол за теплой печкой, который он присмотрел еще летом. Пошатавшись для виду по читальному залу и расправившись с традиционной грушей, Потапыч залезал за печку, сворачивался там клубком и засыпал. Вставал он только тогда, когда перед закрытием помещения старик будил его. Однажды же Андрей Потапович, по старческой забывчивости, забыл о четверо-ногом посетителе.
Солдаты с ног сбились, разыскивая любимца, и никак не могли понять, куда он запропастился. А Потапыч сладко проспал за печкой до самого утра. Проснулся он поздно, когда в окна уже заглядывало солнце. Веселые солнечные лучи как рукой сняли сонливость с медвежонка.
Походив по читальному залу, он потолкал дверь, но она была заперта. Тогда Потапыч от нечего делать сгреб со стола первую попавшуюся книгу, вынес ее на средину помещения и вмиг прочитал, от корки до корки. Только листочки грустной стайкой вспорхнули над его головой.
"Чтение" медвежонку понравилось. Давно он хотел этим заняться, но бдитель-ный тезка не позволял. Теперь же он был сам себе хозяин и, долго не раздумывая, сгреб с полки уже целую охапку книг и также выволок их на средину зала. Читать, так читать, с размахом...
Работать Андрей Потапыч начинал с полудня. Точно к двенадцати подошел он к крылечку библиотеки и на этот раз. Неспешно достал ключи, но, заслышав в библиотеке подозрительное пыхтение, поторопился отпереть дверь. Отпер и ужас-нулся!
Посреди читального зала сидел Потапыч Второй, а из-за груды уже "прочитан-ных" книг виднелась только его голова. Медвежонок так увлекся очередным томом, что вначале не обратил на библиотекаря никакого внимания.
- Ах ты, негодник! - всплеснул руками Андрей Потапыч.
Медвежонок взглянул на тезку и, не задерживаясь, выкатился за дверь. Ему уже давно надо было это сделать по совершенно неотложной нужде.
А Андрей Потапыч после этого целый месяц разбирал по листочку и склеивал "прочитанные" тезкой книги. Те же из них, которые так и не удалось восстановить, он докупал в магазине, но о проделке медвежонка не обмолвился ни словом.
Дружба Потапычей на этом не прекратилась, но теперь библиотекарь, перед тем как запереть дверь на ночь, никогда не забывал заглянуть в темный угол за печкой.
Прошла зима. Как только пригрело мартовское солнце, Потапыч вновь стал деятельным и подвижным. Теперь он спал ровно столько, сколько и отводилось на это распорядком дня. Он по-прежнему аккуратно становился в строй на вечернюю поверку, выходил с ротой на физзарядку, не забывал встречать по утрам полковника Строкова и ежедневно наносил визиты повару Шаме.
Появилась у Потапыча и новая страсть - его захватила борьба. Происходила она, как правило, на спортивном городке и требовала поистине медвежьей ловкости и силы. Противниками были солдаты, которые по очереди безбоязненно схватывались с пестуном. Крики, улюлюканье и смех, раздававшиеся вокруг, не на шутку горячили медвежью кровь.
Не любил Потапыч только одного - быть побежденным. Если кто-нибудь всерьез раскладывал его на лопатки, пестун обижался и уходил. Но шло время, и вскоре Потапыч на деле стал доказывать, что он прирожденный борец. С каждым днем он все заметнее наливался силой и крепчал. Теперь уже никто не решался схватиться с ним всерьез.
Подчиняясь общему настроению, солдаты часто боролись не только с медве-дем, но и между собой. Тут и обнаружилось что, наблюдая за этими схватками, Потапыч, больше чем за самого себя, переживает за своего лучшего друга и воспитателя. Стоило только кому-нибудь побороть Санина, как медведь не выдер-живал и, нарушая все правила, бросался на выручку.
Заметив это, солдаты решили подшутить над Потапычем. В один из дней, пред-варительно договорившись, они всем скопом набросились на Санина и свалили его. Медведь рявкнул и ринулся на обидчиков своего хозяина. Он в минуту разбросал нападавших и помог Саше подняться. От избытка чувств Санин обнял верного друга, а Потапыч лизнул солдата в ладонь.
Если бы он мог говорить, то рассказал бы, что эта солдатская ладонь для него - дороже всего на свете. Ее запах он помнил еще с тех пор, как голодного и беспо-мощного, она подобрала его в лесу. Еще Потапыч мог бы добавить, что ни эту ладонь, ни ее владельца он никогда никому в обиду не даст. Хотя это все поняли и без слов. Двое из нападавших немедленно направились в санчасть, чтобы проверить, уцелели ли ребра.
Больше в открытую шутить над Потапычем никто не осмеливался, хотя опасные игры и продолжались. Одна из них велась у высокого бугра за хозяйственным двором. Кто-нибудь из солдат заманивал медведя на бугор, а другой, стоя внизу, показывал конфету и громко кричал: "Поехали, Потапыч!" Это значило, что медведь, свернувшись клубком, должен был скатиться с бугра без помощи лап. Этот номер он усвоил с зимы, когда катался вместе с солдатами. Летом солдаты кататься перестали, а Потапыч - продолжал!
Внизу он получал свою заслуженную конфету. Друзья Потапыча были неистощимы на выдумки, и это нравилось медведю. Постоянное внимание людей стало для него потребностью, необходимым условием беспечного существования.
Если Саши Санина не было в роте, то Потапыч скучал. Причем, когда отсутствовала вся рота, медведь, как будто понимая, что все заняты и всем не до него, более-менее спокойно занимался другими делами: шел на кухню или в библиотеку, где всегда находились те, кто мог его развлечь. Но если большинство солдат были в казарме, а его друг отсутствовал, то Потапыч сильно переживал. Он шел на хозяй-ственный двор, затем в спортивный городок, бродил по аллеям части и везде старался отыскать Сашу.
Учитывая это, старшина Лукьянчук перестал назначать Санина в дальние гарнизонные наряды, опасаясь, как бы медведь в поисках друга не забрел в город. Но с некоторых пор Санин начал куда-то пропадать. Большинство солдат находились в казарме, а друг Потапыча как сквозь землю проваливался. Случалось это обычно по выходным дням. Потапыч не знал, что для таких исчезновений у Саши появилась веская причина, да и знать этого не хотел. Он просто не мог без хозяина и старался его найти.
Однажды, бродя таким образом по городку, Потапыч наткнулся на след своего друга, который привел его к воротам. На КПП дневальный остановил медведя и в город не пустил. Потапыч потоптался у ворот, однако делать было нечего - против человека не попрешь, - и побрел вдоль дощатого забора.
Был уже поздний вечер, глубокие сумерки опустилась на город, но медведю они совсем не мешали. Он и в темноте видел почти так же хорошо, как днем, и неспешно ковылял вдоль забора, наблюдая в щели между досками за слабоосвещенной улицей и надеясь увидеть Санина. Так он добрел до той части забора, за которой находился городской парк.
Это был старый полузаброшенный парк на окраине города. В вечерние часы гуляющие не посещали его, разве только изредка в неосвещенные каштановые аллеи забредали влюбленные. Неожиданно старания Потапыча были вознаграждены по заслугам. Именно в глубине одной из неосвещенных аллей он и увидел своего друга. Санин был не один. Рядом с ним шла хрупкая девушка в белом платье, которую, как вскоре разобрал Потапыч, звали Таней. Медвежье сердце ревниво колыхнулось, но зверь не попытался преодолеть забор, а прилег и стал наблюдать. Впрочем, он вскоре успокоился, будучи доволен и тем, что хозяин находился в поле его зрения.
Таня и Саша медленно шли по аллее в сторону забора, и это окончательно успокоило Потапыча. Легкий ветерок донес до него аромат девичьих духов. Медведю уже был знаком этот запах, обнаруженный на мундире друга при очередном обнюхивании недели три-четыре назад. Тогда Потапыч еще не знал, что так пахнет Таня. Потом влюбленные склонились друг к другу, и Потапыч, будто понимая, что подсматривать нехорошо, отвернулся.
Но тут его острый слух уловил шорох в дальнем конце аллеи. Медведь насторожился, а следом увидел четырех парней, которые быстро приближались к его хозяину. Потапыч не знал слова "хулиганы", но природная наблюдательность помогла ему во многом разобраться. Особенно не понравился ему шедший впереди парень с грубым лошадиным лицом и гривой длинных волос на шее.
Хулиганы, между тем, окружили Таню и ее кавалера.
- Так будешь, солдат, наших девчат сманивать? - прошипел гривастый и замах-нулся, но, получив крепкий удар в челюсть, отлетел в сторону.
Остальные трое навалились на Санина и подмяли его. Оправившись, гривастый вскочил и подобрал булыжник. Тут уже Потапыч знал, что делать. Одним движением могучих лап разбросал он доски забора и с ревом устремился на обидчиков друга. Расправа продолжалась всего несколько секунд.
В схватках на спортивном городке Потапыч всегда оставался джентльменом. Он никогда не причинял слишком сильной боли своим друзьям. Здесь же врожденное чутье подсказало ему, что дело завязалось нешуточное и надо приложить всю свою силу.
Страшно кричал, пытаясь вырваться из медвежьих объятий, гривастый. Когда же ему это удалось, часть его великолепной шевелюры вместе с куском кожи все же осталась на когтях медвежьей лапы. Двоим удалось скрыться без последствий, последний же хулиган, подволакивая ногу, молча уползал в кусты. Потапыч хотел, было, догнать молчуна, но Санин клещом повис у него на шее.
- Хватит с них, Потапыч, остепенись, спасибо тебе, - уговаривал он медведя.
Теплые ладони друга подействовали на Потапыча сильнее всякого успокоительного средства. Он рявкнул в последний раз и подчинился воле хозяина. Таня была перепугана внезапным появлением зверя не меньше хулиганов. Бледная, она прижалась к стволу каштана и вся трепетала.
- Это же Потапыч, подойди, познакомься, - поспешил успокоить девушку Санин.
Потапыч знал пока только хороших людей, потому что все в части относились к нему хорошо, и сразу же причислил к этой категории и Таню. Он обнюхал руку девушки и позволил себя погладить. Но тут шерсть на загривке зверя снова вздыбилась, и он сердито заворчал.
Санин увидел, что по аллее к ним приближаются два милиционера; в полумраке тускло сверкнула вороненая сталь вынутых пистолетов.
- Не трогайте зверя, - прикрыл собой Потапыча Санин.
- Да нет уж, придется тронуть! - сказал один из милиционеров, останавливаясь, однако, на почтительном расстоянии. - Он же людей дерет.
- Он только защищался, - заявил Санин.
- Интересно, кто это первым посмел напасть на медведя? - усмехнулся второй милиционер.
Но когда работники милиции узнали обо всем подробней, то смягчились и даже пожелали познакомиться с Потапычем. Потом они осмотрели место происшествия и забор воинской части. И все же и Потапычу, и Саше с Таней пришлось пройти в милицию, где о случившемся был составлен подробный акт.
- Вполне добродушный мишка, не верится, что такой способен на безобразие, - отозвался о Потапыче дежурный по милиции востроглазый лейтенант.
- Он совсем, совсем не способен на дурные поступки! - горячо защищал своего друга Саша.
- Но есть вещественные доказательства, товарищ лейтенант, - с этими словами задержавший Санина милиционер развернул газету и показал дежурному окровавленную гриву волос и обрывки чьей-то рубашки.
Однако никто из пострадавших с жалобами в милицию так и не обратился.
- Найдем! - уверенно произнес востроглазый лейтенант и стал звонить в городскую поликлинику.
Вернувшись за полночь в часть и доложив дежурному о происшествии, Санин не мог уснуть до самого утра. Он все думал, что принесет Потапычу следующий день, и хотя медведь мирно похрапывал рядом в своем углу, тревога от этого не проходила.
День, как и ожидалось, ничего хорошего не принес. Из милиции позвонили Стро-кову и попросили "не распускать" медведя. Полковник немедленно вызвал Санина. Взглянув на бледное, осунувшееся лицо солдата, командир полка предложил ему сесть и все рассказать. Саша говорил долго и сбивчиво.
- В драке с людьми Потапыч никогда прав не будет, товарищ полковник, - отве-тил Санин.
- Что же, в таком случае, будем делать с твоим воспитанником?
- Что прикажете, товарищ полковник, - потупился солдат.
Отвечая так, Саша надеялся на снисходительное решение, потому что хорошо знал о неравнодушном отношении командира к Потапычу.
- Действительно, задача с этим медведем, - нисколько не стесняясь солдата, взъерошил полковник седые волосы. - И потом, приказывать тут не совсем уместно, товарищ Санин, - после некоторого размышления продолжал он. - Думаю, что самым справедливым решением будет отпустить Потапыча на свободу. До зимы время еще есть, он привыкнет к лесу, поосмотрится в нем, и забудет про нас, про людей. 3ачем обрекать зверя на неволю? В лесу вы его взяли, в лес и вернете. Согласны? - поднялся из-за стола полковник.
- Согласен, товарищ полковник! - с сияющим лицом ответил Санин.
Хотя ему и жаль было расставаться с Потапычем, лучшей судьбы, чем свобода, он не мог своему другу и пожелать.
- А раз согласны, тогда собирайтесь, сейчас же и повезете. Кстати, с кем вы нашли медвежонка?