Мы - я, язвительный Олег Курицын, легковесный Толик Шмелев и самый серьезный из нас Саша с самой несерьезной фамилией Козявкин - после выпуска из университета завели традицию собираться в июне на товарищеские посиделки. Обычно мы проводили вместе день-два, потом разъезжались каждый по своим делам. Пока были моложе, время проводили весело и с размахом: ходили по ресторанам, сорили деньгами, подкатывали к малознакомым девушкам, участвовали в драках и как зачинщики и как оскорбленная сторона. С возрастом отдых становился все однообразнее. Под конец мы стали ограничиваться партией в так любимый нами со студенческой скамьи преферанс или игрой в какую-нибудь свежую стрелялку, да беседами на любую пришедшую в голову тему. Однако традиции мы следовали неукоснительно, год из года съезжаясь у одного из нас.
В этом июне настала моя очередь принимать гостей. Как последний холостяк в компании, я мог выкроить время для покупки продуктов, новенькой колоды и так любимого нами всеми французского коньяка. Поэтому по приезду ребята остались довольны.
Потягивая из рюмок коньяк и закусывая, кто лимоном, кто колбасой, мы вели неспешную беседу. Истории из жизни перемежались с шутками, большим любителем которых был Толик, и колкими замечаниями Олега. Последний был главным заводилой в компании и тему разговора, как правило, выбирал он.
- У меня к тому моменту скопилась определенная сумма, я стал присматриваться к квартирам, - оживленно рассказывал Олег, то и дело прикладываясь к рюмке. - Знаете меня - банки не люблю, скупать паи не желаю. Для меня имуществом является все то, что можно пощупать руками. Дай, думаю, куплю квартиру, да начну сдавать в аренду. Подыскал выгодное предложение, хозяйкой оказалась молоденькая девушка. Ей квартира по наследству перешла от старика, который, как я понял, совсем недавно коньки отбросил. Цена показалась слишком низкой. А ведь я дотошный, подозрительный. Начал её расспрашивать, почему так дешево продает. Она расхохоталась. Если, говорит, решите доплатить, не откажусь. Как я понял, ей срочно нужны были деньги. Пришлось проявить такт...
- На тебя не похоже, - усмехнулся Толик.
- В общем, углубляться в расспросы я не стал, - невозмутимо продолжил Олег, - пообещал в ближайшее время принять решение относительно покупки ее квартиры. Для себя-то я уже все решил, но демонстрировать чрезмерную заинтересованность не хотелось - с чем черт не шутит, вдруг цену получится сбить еще сильнее. Мы с ней распрощались, я к лифту, а тут из квартиры на противоположной стороне площадки старушенция вылезает, такая, знаете, неприятная: длинноносая, сгорбленная, одетая в безвкусный цветастый халат. Вышла шепотом ко мне обращается: "Молодой человек, это вы-то квартиру покупать собираетесь?" Бабкина бесцеремонность меня заинтриговала, потому отнекиваться не стал, да и грубить вероятной соседке не стоило - бед от таких дам послебальзаковского возраста не оберешься. Подошел я к ней, а она давай на ухо нашептывать, так, мол, и так, старик, который в квартире жил, колдуном был. Когда помирал, говорит, на весь подъезд орал, так его проклятого-распроклятого корежило. А племянница его потому ту квартиру дешево продает, что никто на нее даже за такие деньги не позарится. Якобы я этой бабушке приглянулся, вот она мне и советует поостеречься. В конце своей тирады для убедительности перекрестилась и добавила: "Страшный грешник был, спаси Господи его душу. Сам проклят был и квартиру свою навеки вечная проклял!" Я, конечно, на этот развод не повелся. Решил, бабка сама глаз на квартирку положила и хотела купить за бесценок, - Олег прервался, заметив, что его рюмка пустая. - Добавь, Игорек.
Я услужливо долил коньяка доверху. Олег поднес ее к носу, понюхал, довольно фыркнул и отпил до половины.
- Так что с этой квартирой? - спросил Толик.
- Купил я ее. Но знаете, что самое смешное? Старуха не блефовала, никакой задней мысли не держала, а действительно помочь мне хотела. Она верила в проклятье, довлеющее над этой квартирой и всякий раз, когда сталкивалась со мной, рекомендовала освятить помещение. Я к чему это рассказал. На дворе двадцать первый век, люди в космос летают, могут общаться друг с другом глядя глаза в глаза при этом находясь в разных концах света, а по телевизору продолжают крутить какую-то экстрасенсорную муть, церкви до сих пор бывают набиты прихожанами, а к потомственным ворожеям и колдуньям очереди выстраиваются. И после этого вы пытаетесь убедить меня, что предрассудки и суеверия удастся победить? Да ни в жизнь! Живо представляю, как в каком-нибудь две тысячи надцатом году перед запуском оборудованной по последнему слову техники космической станции вокруг нее будут расхаживать священники и кропить святой водой, а внутри обязательно оборудуют специальную комнатку с иконками и свечками, чтобы космонавты могли молиться утром и вечером.
- Ты преувеличиваешь, - возразил я. - В конце концов, за годы советской власти религия основательно сдала свои позиции, а вместе с ней отступили и суеверия. Убежден, рано или поздно люди избавятся от этого ненужного багажа.
- Я думаю, - вмешался в разговор до того молчавший Саша, - главная причина живучести суеверий в общем и страха перед мертвыми в частности заключается в том, что вопрос этот не до конца изучен, не разъяснен современной наукой как следует. Разве может кто-нибудь поручиться, что после смерти от человека ничего не остается? Ведь может сохраняться какая-нибудь особая форма энергии или что-нибудь в этом роде.
- О, - протянул Толик. - Да ты никак верующий?
- Саня можно уточнить, - встрял Олег. - Энергия кинетическая или потенциальная?
После его реплики мы втроем захохотали. Саша оставался серьезен.
- Может я и выбрал не совсем правильное слово, - заговорил он снова, когда мы угомонились, - но сути это не меняет. Религиозные люди и мистики называют это душой, довольно точно определяя само явление. Я не настаиваю на том, что данный феномен имеет какое-то отношение к богу или чему-то подобному, но как гипотеза имеет право на существование.
- Так любую бабушкину сказку гипотезой можно назвать, - хмыкнул Толик.
- Не любую, - Саша вздохнул, разом опрокинул свою рюмку. Я потянулся к бутылке, чтобы добавить, но он жестом остановил меня. - Историю, которую я расскажу вам сейчас, полностью не слышал никто. С тех пор прошло пятнадцать лет, и большую часть этого времени я пытался убедить себя в том, что мне всё привиделось. Только говорить так значит заниматься самообманом.
Собравшись с мыслями, Саша начал свой рассказ.
- Мне тогда было тринадцать лет. Прекрасно помню себя - беззаботный, увлеченный, беспричинно веселый, все свое свободное время я проводил во дворе. Мы гоняли мяч, прыгали по крышам гаражей, уже поглядывали на девочек, постоянно выясняли отношения с ребятами из других районов. Был у меня и лучший друг - Ваня Марков, полноватый и неповоротливый, но страшно драчливый. Летом мы с ним часто ездили к моей бабушке в деревню. Там было где развернуться - поблизости лес и пруд. Да и положение новичка в деревне имеет свои плюсы - ты обязательно окажешься в центре внимания местных, а в тринадцать лет особенно приятно быть интересным другим. Плюс ко всему у нас с Витькой была страсть - мы любили отправляться в походы с ночевкой. Заходили глубоко в лес, ставили там палатку, разводили костер, жарили картошку, рассказывали страшилки, которые сходу придумывали.
Не удержались мы от похода и в том году. Провели разведку и отыскали подходящую поляну. Красивое было место: казалось, лес в том месте расступался, высокая светло-зеленая трава чередовалась с взрыхленной, как нам казалось, кабаном землей, в воздухе парили бабочки, а солнце обильно орошало луг своими теплыми лучами. Найденные нами следы пребывания дикого зверя придавали ночевке в лесу привкус опасности, потому выбор в пользу поляны был предрешен.
Возбужденные грядущим походом, мы тщательно стали готовиться. Сложили старенькую палатку, оставшуюся от моего деда, я сумел выпросить у бабушки пару рублей, картошку и соль. Деньги мы потратили на пиво, которое в деревне продавали всем подряд, не особо интересуясь возрастом. Плюс ко всему Витька достал откуда-то старый зеленый фонарик, наверное, самый огромный из всех мною виденных. Питался он от трех девяти вольтовых батареек и был страшно мощным. Мы проверили его при свете дня - зайчик на стене отчетливо различался с пяти метров.
Помнится, я поинтересовался, что будем делать, если ночью прибежит кабан. Витька достал из кармана охапку петард и убедительно стал рассказывать, как отпугнет зверя вспышками и шумом взрывов.
На место мы пришли вечером. Луг к этому времени преобразился: трава поникла, в лучах заходящего солнца приобрела фиолетово-алый оттенок; бугры взрыхленной земли казались выше; поднявшийся ветер разогнал бабочек; деревья, окаймлявшие поляну, тревожно размахивали своими тонкими ветками. Витька деловито закатал левый рукав, бросил взгляд на старые часы, которые ему недавно подарил отец.
"Восемь часов двадцать девять минут. До гражданских сумерек тридцать две минуты", - продекламировал он.
Мы принялись разбивать лагерь - установили палатку, собрали хворост и развели костер, притащили из лесу бревно, из которого соорудили импровизированную лавочку. Когда с этим было покончено, стало совсем темно. Мы устроились возле костра, приготовили картошку и начали рассказывать друг другу страшилки, деловито потягивая пиво. Пламя постепенно затухало, мы взрыхлили золу у края костра и засунули туда картошку. После Витька подхватился и отошел в лес, справить малую нужду.
Я остался один у костра. Ковыряясь палкой в пепле, поглядывал по сторонам. Хорошо помню, как тени на границе света и тьмы стали приобретать какие-то немыслимые очертания. Не могу точно передать словами, что мне примерещилось. Впоследствии буду думать, будто бы тени принимали очертания женских фигур, но это не так, - Саша запнулся, поднес правую руку к лицу и стал поглаживать большим и указательным пальцами переносицу.
- Если вас когда-нибудь охватывало беспричинное беспокойство, вы поймете меня. Ночь была какой-то не такой, отблески костра казались зловещими, а сердце ни с того ни с сего начало биться сильнее. Воздуха стало не хватать, руки и ноги окостенели, а голова закружилась. Я торопливо отвел взгляд в сторону, вперился глазами прямо в костер. Стало легче, но смутная тревога только усилилась, - он вздохнул, отвел руку от лица. - Потом вернулся Витька, отпустил глупую шутку, я захохотал, хотя было не до смеха.
Пока картошка жарилась, я по большей части молчал и озирался по сторонам. Постоянно возникало чувство, будто у меня за спиной кто-то сидит. Витька, казалось, не заметил моей тревоги, веселился пуще прежнего. Обычно он не отличался словоохотливостью, но тут его словно прорвало. Уже потом, когда все закончится, я приду к выводу, что его охватили похожие ощущения. Болтовней он пытался разрядить обстановку, сам же чуть не дрожал от страха!
Костер погас, угли слабо тлели, мы нехотя съели картошку и забрались в палатку. Не спалось. Я ворочался с боку на бок, Витька, наоборот, лежал недвижимым. В конце концов мне удалось задремать. Хорошо помню, как во сне опускался вниз по лестнице. Вокруг становилось темнее, накатывали волны липкого ужаса, ступени были скользкими, я опирался рукой о стену, дабы не упасть. Внутренний голос советовал повернуть назад, но ноги сами вели меня вниз. А потом спуск прекратился и, как это часто бывает во снах, я очутился в совсем другом месте - темном-темном гроте. Блеклый свет проникал туда из небольшого отверстия у потолка. На дне грота раскинулось кладбище. Одна могила оставалась не зарытой, у ямы лежало окровавленное тело женщины. Она оставалась жива, отчаянно нашептывала "Беги! Беги! Беги!" Но даже ее слова не остановили меня - я продолжал двигаться вперед. Подошел к могиле, взглянул на надгробный камень. Мелкими буквами было выбито чье-то имя и даты. Я наклонился посмотреть, но тут стены грота обрушились и обвалились прямо на меня. Пробуждение оказалось стремительным: яркий свет ударил в глаза, Витька выкрикивал мое имя.
"Сашка! Снаружи кабан! Проснись Сашка! Там кабан!" - вопил он, размахивая фонариком из стороны в сторону.
Ничего не понимая, я подхватился, сам не зная почему вылетел из палатки, выхватил из кармана перочинный ножик. А снаружи стояла настоящая ночь: ни звезд, ни месяца, лишь густая непроглядная тьма и блуждающий лучик фонарика. Витька вылез следом.
"Ты видишь его?! Бросай в него чем-нибудь!" - кричал он.
- Вам когда-нибудь приходилось видеть, как кошмарные сны претворяются в жизнь? - обратился Саша к нам. - То, что случилось потом, сильно хотелось списать на разыгравшееся воображение. Но я глубоко убежден - всё происходило наяву.
Луч фонаря осветил западную окраину поляны - там лежала зарезанная женщина! Витька повернулся в противоположную сторону - на деревьях болталось тело еще одной покойницы. Луч упал на землю прямо перед нами - там убитая с перерезанным горлом.
Охваченный неописуемым ужасом я посмотрел на своего друга и увидел перед собой мертвеца с высохшим лицом, обвисшей кожей, пустыми глазницами. Последнее, что помню - бег. Дороги не разбирал, на ветки, хлеставшие по лицу, не обращал внимания, несколько раз спотыкался, но снова вставал и бежал дальше. В себя пришел только утром. Лежал у железной дороги и беззвучно ревел.
- Так, Сашке больше не наливать, - усмехаясь, заявил Олег. - Напился, теперь вот сказками в стиле Синей Бороды нас пугает.
Я слабо улыбнулся, однако Толик оставался серьезен.
- Не пойму, какое отношение эта история имеет к нашему разговору, - высказал я своё мнение.
- То был Андреевский лес, - тихо добавил Саша.
Мне это название ни о чем не говорило, но Толик переменился в лице. Даже Олег стал серьезнее.
- Ну и что? - спросил я.
- Это было еще до твоего переезда сюда, - ответил Олег. - У нас в области орудовал серийный убийца - Танин. Убил семь или восемь человек. Его поймали... - и тут Олег осекся, вытаращил глаза на Сашу.
- Объясните толком, в чем дело! - разозлился я. - Разыгрываете драму, как кисейные барышни!
- Те рытвины оставил не кабан, - так же тихо продолжил Саша. - То были могилы - мы ночевали на том самом месте, где Танин зарывал трупы своих жертв.
Огорошенный, я хотел что-то спросить, но слова застряли у меня в горле.
Трясущимися рука Саша налил себе немного коньяка, склонился ко мне и на пределе слышимости добавил:
- Той ночью он пришел на луг. Следователь сказал, что спасся я чудом. Последней жертвой Танина стал Витька.
После этих слов он осушил рюмку. А потом в комнате воцарилась тишина.