Контровский Владимир Ильич : другие произведения.

Криптоистория Третьей планеты. Книга первая. Колесо Сансары (клип)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Погибшие в небе Земли возвращаются. Они воплощаются в людях разных исторических эпох - от Карфагена до наших дней. Они ищут друг друга, и их ищут эски, желая вернуть потерянных в свои Миры. На фоне драматических событий реальной истории переплетаются судьбы, и мерно вращается круг перерождений...Счетчик посещений Counter.CO.KZ - бесплатный счетчик на любой вкус!

   Короткие отрывки (клипы) из первой книги романа "Криптоистория Третьей планеты".
   Полный текст романа Криптоистория Третьей планеты (выложен по хроночастям)
  

КОЛЕСО САНСАРЫ

Медленно мелет мельница богов,

медленно вращается Колесо Сансары...

  
   ОТКРОВЕНИЕ ТРЕТЬЕ
   ИЩУЩИЕ.
  
   - Ты, наверно, желаешь знать, Мудрая, зачем я призвала тебя?
   - Да, Королева.
   - Селиана, ты видела очень многое - ещё тогда, когда ты была Главой фратрии Птицы. И потом, когда ты перешла к Мудрым, Копящим Знание...
   - Да, Королева.
   - Ты помнишь ещё те времена, когда я была Ученицей, когда мы столкнулись с Каменнолапыми, и когда мои отец и мать...
   - Да, Королева.
   - Селиана, я хочу отыскать их. На мне Долг, и я желаю, чтобы Таэона и Коувилл снова сошли в Круг Бытия здесь, в моём домене, в Объединении Пяти. Мне ведомо, что та область Тонкого Мира, куда ушли их Души, сцеплена с довольно обширным районом Привычного Мира Галактики - прежде всего с системой Жёлтой звезды - и с целой гроздью Смежных Реальностей. Тайна реинкарнации - Предельная Тайна, отслеживать вновь и вновь инкарнирующуюся Сущность невероятно сложно, но ведь... не безнадёжно?
   - Да, Королева.
   - А если так, то действуйте, Мудрые. За любой возможной помощью ты можешь обращаться ко мне в любое время, Селиана, - и Звёздная Королева закончила разговор.
   Красивая статная женщина - ну кто из обитателей Юных Миров сказал бы, что она прожила в этом воплощении больше семисот стандартных лет (двадцать две тысячи солнечных кругов по меркам времени Третьей планеты) - слегка склонила голову (внешние атрибуты почитания не важны для эсков) и удалилась, растаяла в воздухе.
   Магиня-Хранительница Эн-Риэнанта (когда-то носившая детское имя Энна) осталась одна. Мысли Звёздной Владычицы не слишком долго занимало порученное Главе Синклита Мудрых Пяти Доменов - у Королевы было очень много и других дел, и тоже очень важных.
   А на Третьей планете системы Жёлтой звезды неспешно тянулось...
  
  

ВРЕМЯ КРОВАВЫХ БОГОВ

  
   Северная Африка, 146 год до н.э.
  
   Дрожащий на стенах свет масляных светильников бессилен разогнать ползущую изо всех углов темноту. Храм заполняет почти осязаемая тьма, и облик Танит различим смутно. За стенами же храма - жрица богини знает это - мрак ночи начисто съеден пламенем многочисленных пожаров. Огонь уже затопил почти всю Мегару и подступает к укреплениям Бирсы. После двухлетней осады латиняне ворвались наконец в городские кварталы, и теперь на улицах гибнут последние защитники некогда великого города.
   Сыны Кар-Хадташта всегда более уповали на хитрость, нежели чем на грубую воинскую силу. Недаром, как гласит легенда, сама земля для нового города была приобретена Элиссой у местных племён за бесценок, с помощью хитрой уловки. Старейшины ливийцев согласились продать ей клочок суши, который можно покрыть бычьей шкурой. Хитроумная же предводительница финикийцев разрезала шкуру на тончайшие ремни, связала их вместе и окольцевала получившейся верёвкой весьма значительный участок - на нём хватило места для постройки Бирсы (само слово это означает "содранная шкура"): акрополя и центра будущего поселения.
   Так это было или нет, но жители Кар-Хадташта хорошо запомнили и полностью согласились с известным изречением царя Филиппа, отца Александра Македонца: "Через стены укреплённого города не перепрыгнет боевой конь, но легко перешагнёт осёл, нагруженный золотом". Город рос и богател за счёт торговли и ростовщичества, хотя его сыны умели держать меч, успешно совмещали мирный товарообмен с открытым пиратством и не стеснялись применять оружие, если это сулило им выгоду.
   Страшные боги великого города - Ваал-Хаммон, бог Солнца, и Танит, его женская ипостась, богиня Луны и плодородия, - внушали ужас окрестным народам. Страх, который испытывали люди перед именем Ваала и Танит основывался на том, что боги эти алкали человеческих жертвоприношений. И перед их алтарями убивали не только захваченных пленников - с наибольшим удовольствием боги вкушали кровь младенцев-первенцев самих обитателей Кар-Хадташта. Мальчики умирали на тофете - специально отведённом для кровавого ритуала месте - во славу Ваала-Молоха, жизни девочек посвящались богине ночи Танит.
  

* * *

  
   Шотландия, II век н.э.
  
   Ночная трава может быть предателем. По густой и мягкой траве в ночной темноте хорошо валяться в обнимку с девушкой своего племени, сбежавшей от бдительного надзора родителей. Тогда эта трава словно нарочно создана для того, чтобы быть любовным ложем. Так сладко втягивать расширенными и трепещущими ноздрями её ароматы, перемешанные с дразнящим, горячим запахом молодого тела подружки. Трава ласкает вас обоих нежными прикосновениями, а если она достаточно высока, то и укрывает от ненужно-любопытных взглядов.
   Но вот когда скрадываешь зверя или, как сейчас, подбираешься к сильному врагу, который не спит и внимает шорохам и теням ночи насторожёнными ушами и острыми глазами бдительных часовых, вот тогда трава помеха. Как бы осторожно ты ни передвигался среди её упругих стеблей, как бы по-кошачьи мягко ни ставил ногу, трава рождает шорох. Особенно опасен голос травы, когда ночь безветренна, а в темноте идут сотни и сотни людей - кто-нибудь да и сделает неосторожное движение. И тогда настоящий воин сразу поймёт, что в ночи кто-то есть. А те, кто скрываются за бревенчатым частоколом укреплённого лагеря, - воины настоящие. Недаром перед их мечами склонился почти весь мир. Весь мир - но только не мы, дети Зелёного острова.
  

* * *

  
   Центральная Америка, 1519 год
  
   Тлашкаланцев приканчивают быстро и без особых затей, одного за другим. Каменный жертвенник сплошь залит кровью, она струйками стекает вниз и собирается в лужицы на плитах, выстилающих вершину теокалли. Чёрные одежды жрецов тоже заляпаны кровью, что делает палачей похожими на вампиров. В груди холодеет, и одновременно я вдруг ощущаю возле сердца жар, как будто там, внутри, разгорается маленький, но жгучий костёр... Что это со мной? Я вижу...
   ...Звёзды, звёзды, звёзды... Звёзды без счёта... Алые всполохи и слепящие белые вспышки... Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды...
   На жертвеннике умер первый из испанских солдат, но мне это почему-то безразлично - абсолютно безразлично. Я словно вижу всё происходящее со стороны, как будто оно меня ни в малейшей степени не касается.
   - Тебя это и не должно касаться, - раздаётся вдруг в моей голове, - что тебе до них. Это просто маленький Мир, один из великого множества Миров, в котором ты проходишь Искупление...
   Предсмертные крики убиваемых и ликующие вопли дикарей сливаются в один монотонный шум. Сильные руки подхватывают меня и тащат к жертвеннику.
   - Держись! - в неведомом голосе явно слышится тревога. - Держись! Хоть немного продержись, мы придём за тобой!
   Меня валят на залитый липкой горячей кровью камень, выгибая спину. Грудь выпячивается вверх, навстречу окровавленному обсидиановому ножу в руке жреца. Но ведь...
   ...я почти всемогущ...(откуда я это знаю?). Ну что мне стоит разорвать путы, взлететь и одним движением мысли превратить в пепел всех этих прислужников кровавых богов... Я и не на такое способен, вот только зачерпнуть Силы...
   Нож медленно-медленно падает мне на грудь. И я вдруг понимаю, что это я задержал смертоносный разбег каменного лезвия.
   - Держи-и-и-сь!!! - кричит мысленный голос.
   На забрызганном кровью лице жреца неприкрытое изумление, пробившее маску его привычной бесстрастности. Служитель Уицилопочтли не понимает, что происходит. И тут я чувствую волну чужой злой магии, которая гасит маленький костёр подле самого моего сердца.
   ...А Силы нет - ни капли... - думаю я (или не я?). - Я когда-то уже испытал такое, падая с огромной высоты - где-то здесь, поблизости... И рядом со мной была... Неужели та самая девчонка, что стояла на пирсе в Палосе и провожала взглядом нашу уходящую в Новый Свет каравеллу? Неужели?! Да, это она! А голос, доносящийся из невероятного далека, звучит всё слабее и тише: "Держи-и..."
   Каменный клинок впивается в моё тело, я слышу, как хрустит разрезаемая плоть, как обсидиановое жало раздвигает рёбра, хотя боли почему-то нет.
   Господи Всемогущий, прими мою душу грешную...
  

* * *

  
   В глазах женщины возле статуи Танит нет злобы, нет предвкушения кровавого торжества: она смотрит на Сервилия спокойно, даже чуть-чуть грустно. Чёрное одеяние соскальзывает с её плеч, по которым живой волной рассыпались густые, длинные и пышные волосы, и с отчётливо слышимым в упавшей на храмовый зал тишине шорохом спадает на камень плит. Мрамор обнажённого прекрасного тела - римлянин видит его неуловимо-краткое мгновение - окутывает голубая ткань, и цвет этой ткани - точь-в-точь цвет того липкого, которое сковало движения воина. А за спиной жрицы разворачиваются огромные сильные крылья, крылья громадной ночной птицы.
   Голубая женщина взмывает вверх. Ветер, рождённый взмахом могучих крыл, проносится по святилищу - пламя факелов трепещет, бьётся, словно охваченное паническим страхом. Лязг железа - воины роняют мечи и копья, закрывая глаза ладонями и падая на колени. На колени - они, неустрашимые солдаты гордого Рима!
   Сервилий тоже падает - незримые путы распались, - едва успев инстинктивно принять на выброшенные вперёд руки (меча он не выпустил) тяжесть тела в панцире и сильно ударившись при этом лицом о подножие статуи богини Танит. Шлем слетает с его головы - ремень лопнул - и со звоном катится в темноту.
   Не теряя времени - солдат Рима всегда солдат - центурион поднимается. Голова чуть кружится, однако Сервилий бросает быстрый взгляд вверх - никого и ничего. Левой рукой латинянин убирает упавшие на лоб слипшиеся от пота пряди волос, машинально касается щеки - на пальцах остаётся кровь. Солдаты ещё не пришли в себя, и в их остекленевших глазах отражается дрожащее пламя факелов. Язык с трудом ворочается во рту, цепляясь за зубы, но Сервилий, пересиливая подкатившую дурноту, выталкивает из себя:
   - Огня! Не оставим здесь камня на камне! Delenda est Carthago!
   На ногах стоять непросто - слабость ещё не покинула тело, - и римлянин опирается ладонью о камень статуи. На каменном одеянии Танит остаётся кровавый след: Владычица Ночи в последний раз испила тёплой крови в святилище Кар-Хадташта...
  

* * *

  
   Я бегу, бегу быстро и легко, крепкие ноги уверенно несут послушное тело. Лук и колчан со стрелами за спиной, плетёный из ивовых прутьев щит на левой руке, а топор, уже испивший сегодня вражьей крови, стал продолжением моей правой руки. Рядом со мной бегут мои соплеменники, я слышу их дыхание и ощущаю привычный с детства запах моего народа - запах хищного зверя, учуявшего добычу.
   Но... со мною что-то происходит. Я словно вижу всё поле битвы с высоты птичьего полёта, охватываю одним взглядом всю массу собравшихся здесь и нацеливших друг на друга смертное железо людей. Я вижу всех - и каждого по отдельности. Мое сознание разделяется, я - это уже не только я, но и какой-то другой человек. Или... не-человек? Я вижу...
   ...Звёзды, звёзды, звёзды... Звёзды без счёта... Алые всполохи и слепящие белые вспышки... Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды...
   Мне совсем не страшно. Стена щитов впереди - уже совсем близко - теперь не кажется такой несокрушимой в своей бездушной механической мощи. Ведь...
   ...её же можно превратить в ничто одним движением руки, и не руки даже, а мысли. Например, Цепной Молнией...(откуда это?). Вот только зачерпнуть Силы... Силы...
   Вдоль строя врагов пробегает слитное движение. Все солдаты одновременно отводят назад правые руки с зажатыми в них древками метательных копий с блестящими остриями. Поднявшееся уже солнце превратило длинный ряд наконечников в цепочку ярких огней.
   - Осторожнее! - раздаётся вдруг в моей голове. - Мы слишком поздно заметили тебя - мы не успеваем до тебя дотянуться!
   У меня почему-то ничего не получается. Я не могу нащупать Силу, шарю и шарю вокруг, словно ищу в темноте откатившийся в сторону и потухший факел. Остаётся только бежать вперёд и уповать на добрый боевой топор в моей руке да на такие же точно топоры в руках воинов моего народа, что бегут со мною рядом.
   - Топоры, мечи и стрелы не спасут, - звучит в моём сознании. - Друиды обречены, как обречены все приверженцы любых Кровавых Богов. Пройдёт не так много времени - даже по меркам этого Мира, куда ты попал, - и их сообщество рухнет. Великие Артефакты придётся прятать вне Времени, чтобы до них не дотянулась до срока неосторожная рука. Жаль, для Носителей Разума Третьей планеты будет утрачена возможность овладеть и воспользоваться магическим Знанием...
   До строя врагов осталось всего ничего, каких-то три десятка шагов, и тут солдаты Империи дружно мечут копья. Развернувшаяся железная змея выбрасывает в нас сотни и сотни своих смертоносных жал. Удар в грудь - я на бегу отвёл чуть в сторону щит. Совсем чуть-чуть...
   - Мы не смогли помочь тебе, - в неведомом голосе слышна скорбь. - Наверно, мы и не могли сделать этого - пока не свершилось твоё Искупление. Значит, всё начнётся сначала. Найди её, обязательно найди! Вы должны вернуться вместе!
   ...Молодой кельтский воин, сын вождя клана и колдуньи, воин, встретивший свою первую - и последнюю в этом воплощении - битву, упал на сочную зелёную траву и умер. Четырёхгранный наконечник римского пилума, брошенного умелой и сильной рукой, вошел ему в левую сторону груди чуть выше соска и достал сердце. На упавшего почти никто не обратил внимания - до того ли в пылу сражения! Наземь валились и другие тела, а легионеры когорт, явившихся переломить ход боя, уже вырвали из ножен гладиусы и бросились в атаку, дабы смять, изрубить, искрошить и истребить нестройные толпы варваров из народа вересковых холмов.
  

* * *

  
   Нидерланды, 1572 год
  
   ...Сколько мне лет, я и сама уже не знаю. Точнее, не помню. Знала, но забыла. Я видела ещё чуть ли не самые первые корабли, уносившие отчаянных храбрецов навстречу приключениям и опасностям только что открытого Нового Света. А теперь его острова и берега исхожены и заселены, и вереницы пузатых галеонов пересекают океан, неся в своих объёмистых трюмах золото и серебро, кофе и табак Света Нового для Света Старого.
   Я видела очень многое в этой жизни. Я любила и была любимой, я рожала детей (где они теперь!) и нянчила внуков (у которых уже, наверное, родились их собственные дети - мои правнуки). Дети выросли, перестали нуждаться в моей помощи и опеке и разлетелись по всему свету. Что я для них сейчас! И сетовать бесполезно - таков Закон Жизни: молодость торопится и спешит, и не задумывается о том, что когда-нибудь и к ней придёт старость.
   Как хочется пить! Но встать с моего убогого, покрытого драным тряпьём ложа и добрести до стоящего на полке в углу моей лачуги глиняного кувшина с водой для меня так же трудно, как вплавь пересечь океан, разделяющий Новый и Старый Свет. И где только шляется эта дрянная девчонка! Наверно, опять заигрывает с молодыми подмастерьями или с вернувшимися с лова сельди рыбаками!
   Зря я так... Марта хорошая девочка - единственный близкий мне человек в этом неуютном Мире. Единственный, оставшийся мне близким - из всех, кого я встречала в своей жизни и с кем делила радость и горе. Даже мои собственные дети (не говоря уже о мужчинах - впрочем, этих-то я наверняка пережила всех), и те... Ладно, у них своя судьба...
   Марте семнадцать, и из маленького исцарапанного заморыша, которого я подобрала в развалинах (это случилось вскорости после того, как воды Северного моря в очередной раз прорвали дамбу, защищающую жителей Низовых Земель от его ярости, и натворили немало бед), она превратилась в крепкую румянощёкую девицу. Мужчины теряют шляпы, оборачиваясь ей вслед... А когда она входит в дом, то моё покосившееся жилище словно наполняется светом. "Как ты, тётушка Тесс?" - ласково спросит она и заботливо поправит на мне вечно сползающее ветхое одеяло.
   Потом быстро всё приберёт, приготовит еду, накормит меня, постирает, если нужно, вымоет плошки-чашки, а потом сядет на низенькую скамеечку напротив моей постели, подперев кулачками хорошенькое личико в белом чепце, и будет обстоятельно рассказывать. О том, что одноногий Клаус, старик, которого редко кто видит трезвым, в очередной раз так нагрузился, что свалился в канал, и его оттуда еле вытащили; что толстуха Марго (не помню, имя это её или прозвище), жена молочника, принесла двойню; что гуляку и щёголя Гийома с благочестивой Гертрудой застукал её супруг (причём отнюдь не за чтением псалмов), и отделал парня палкой так, что тот уже неделю лежит пластом; что... В общем, перескажет и все остальные, не менее интересные новости. А вечером она уснёт на своей постели напротив меня, свернувшись калачиком, как набегавшийся за день котёнок.
   И ещё Марта зарабатывает деньги (причём вовсе не так, как иные девицы, бесстыдно задирающие юбки перед моряками!). Нет, Марта продаёт цветы, и их у неё покупают даже знатные господа. Люди любят цветы, и это хорошо... Марта зарабатывает достаточно, чтобы прокормить и меня, и себя. Девочка умеет быть благодарной - ведь я её спасла когда-то... Жаль, скоро она влюбится, выйдет замуж и забудет обо всём на свете (в том числе и обо мне). Хотя я, скорее всего, до этого просто не доживу...
   Сквозь прохудившуюся во многих местах крышу пробиваются солнечные лучики, и на полу танцуют тёплые пятна. Хорошо, когда тепло... Вот если бы ещё не так хотелось бы пить... Оловянная кружка у моего изголовья (Марта поставила перед тем, как уйти), но она уже пуста. Ничего, я потерплю, девочка ведь скоро уже вернётся...
   ...Я не люблю воспоминаний - что толку ворошить ушедшее безвозвратно. Но есть одно воспоминание, очень-очень яркое, которое греет меня до сих пор. Я тогда была совсем ещё девчонкой, и ни один парень ещё не сорвал поцелуя с моих губ. Я жила в тёплой стране на юге и очень любила приходить в порт и смотреть на корабли, белыми птицами уплывающие на закат. А в тот день меня влекло к причалам с невероятной силой...
   Корабль был очень красив, хотя паруса ещё не подняли, и гребные судёнышки оттаскивали каравеллу от пирса. На берегу толпилось множество народа, и это понятно - ведь корабль уходил к островам Вест-Индии, к сказочным землям, таящим несметные богатства. Я разглядывала корабль и людей, заполнявших его палубу. И тут вдруг сердце моё словно взорвалось, огонь полыхнул внутри меня и растёкся волной по всему моему телу.
   Он стоял у борта, небрежно опершись рукой о планширь, и о чём-то беседовал с другим идальго в камзоле и в шляпе с пером. Ничего особенно, солдат как солдат, один из множества искателей приключений, устремившихся в Новый Свет на душный запах золота по следам адмирала Кристобаля Колона. Но мне показалось, что земля уходит из-под ног, что весь мир рушится, и что я сейчас непременно умру, если не брошусь в воду и не поплыву вслед за каравеллой. Мне казалось тогда, что на меня горной лавиной обрушилось то, что называют любовью, обрушилось, смяло и поволокло, несмотря на мои жалкие попытки сопротивляться этой лавине. Но потом, много позже, когда я эту самую любовь изведала (и не единожды!), я поняла, что это было нечто совсем другое.
   Он не смотрел в мою сторону, а я не отрывала от него глаз, заставляя его взглянуть на меня. И наши глаза встретились...
   Корабль был уже довольно далеко от берега, но я ясно различила, как расширились изумлённо глаза этого человека (я как сейчас помню их выражение!), и как его лицо сравнялось цветом с белизной паруса. Он замер неподвижно, прервав на полуслове свой разговор с приятелем, а передо мной дрогнули земля, море и небеса, и я на какое-то время потеряла способность не только говорить, видеть и слышать, но даже думать...
   Когда я пришла в себя, корабль уже выходил из порта. Паруса взяли ветер, каравелла чуть накренилась и некоторое время спустя совершенно скрылась из виду. Этот случайный человек исчез из моей жизни - я никогда его более не видела. Наяву.
   Несколькими годами позже (прошло, кажется, лет шесть или около того), когда я уже была замужем и готовилась произвести на свет своего первенца, мне приснился очень странный сон.
   ...Какой-то огромный город, совсем не похожий на наши города; люди, видом своим и цветом кожи разительно от нас отличающиеся; дома и дворцы - совершенно не такие, как здесь...
   ...Ступенчатая каменная пирамида, и люди на её плоской вершине. Смуглокожие люди с непривычным оружием - с дубинами и копьями, полуголые или в плащах из перьев, и люди связанные - с бородами и белой кожей, хоть и загорелые дочерна...
   ...И среди тех, которые были связаны, - он. Тот самый идальго, что стоял на борту уплывающей навстречу Судьбе каравеллы. Тот, с которым мы не обменялись ни единым словом...
   ...А потом его убили - повалили на залитый кровью камень и вырвали из груди ещё трепетавшее сердце. Убили - и я не смогла этому помешать...
   Я никогда и никому об этом сне не рассказывала (даже Марте), но с той самой ночи в сердце моем поселилась боль. И всё-таки я жила, и дожила до той поры, когда потеряла счёт прожитым годам...
   Кроме Марты и этого воспоминания, есть ещё одно, что поддерживает во мне чуть теплящийся огонёк жизни и придаёт моему затянувшемуся существованию хоть какой-то смысл. Это мои видения. Может быть, видения эти - самое главное из того, что у меня осталось (или даже из всего того, что у меня когда-либо было).
   Назвать их просто снами было бы неправильно, поскольку зачастую видения посещают меня наяву, когда я бодрствую. Когда слабеет и отказывается повиноваться тело, разум иногда обостряется. Так получилось и со мной. Я вижу...
   ...Звёзды, звёзды, звёзды... Звёзды без счёта... Голубые молнии и слепящие белые вспышки... Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды...
   Я буквально купаюсь среди звёзд, я пересыпаю их из ладони в ладонь, словно пригоршню драгоценностей (которых у меня никогда и не было). И я - это не та я, которая живёт здесь, в этом маленьком Мире, пропитанном жадностью, завистью и злобой (справедливости ради надо признать, что в Мире этом есть всё-таки кое-что хорошее - например, девочка Марта), а совсем иное сверхсущество, перед возможностями которого меркнет всё, на что способен Бог-Отец, чтить коего заставляет матерь наша святая католическая церковь.
   Я не боюсь таких еретических мыслей (хотя здесь и сейчас, когда добрейший Филипп II, король испанский, прислал в Низовые Земли герцога Альбу Кровавого для искоренения любого свободомыслия костром и мечом, они очень даже могут привести к аутодафе). Мне ли цепляться за земное бытие! Я столько видела и испытала, - и плохого, и хорошего, - что иному человеку с лихвой хватило бы на несколько жизней! Тем более теперь, когда я знаю, что смерти нет.
   - Колесо Перерождений вращается, вращается непрерывно, хотя и медленно - особенно на взгляд того, кто втянут в его вселенское вращение. Искупление закончится, закончится рано или поздно, - говорит мне неведомый голос, который слышу только я.
   Лучше бы пораньше, конечно... Уж больно тоскливо влачить такое жалкое существование после осознания того, кем ты была, и кто ты есть на самом деле...
   - Потерпи, Королева, - утешает голос. - Мы обязательно придём и заберём и тебя, и его - вы снова будете вместе, и теперь уже навсегда. Даже если мы не успеем на этот раз, то мы непременно...
   Ну какая я королева! У любой - даже самой захудалой - королевы найдётся хоть одна служанка, чтобы принести её величеству воды... Как я хочу пить...
   ...Наверно, я задремала: лучи солнца, проникающие сквозь дыры в кровле, из прямых полуденных сделались косыми вечерними. А Марты всё нет, хотя ей давно пора бы вернуться... Несколько раз мне казалось, что я слышу стук её деревянных туфель-сабо на И вдруг сердце мне сжимает такая боль, что даже та, другая боль, моя вечная боль отступает перед этой новой болью и испуганно прячется в самых потаенных закоулках моей души. Я вижу, что произошло, понимаю, что случившееся непоправимо, и от понимания этого мне хочется выть и кататься по полу. Вот только сил на это у меня нет - совсем нет...
   Этой жирной свинье - я и имени-то его произносить не хочу! - самое место в Аду, в том самом Аду, которым эти святоши так любят пугать простодушных крестьян и ремесленников. И гореть ему в этом Аду веки вечные! Как же это я, выжившая из ума старая дура, не догадалась предостеречь мою девочку, мою Марту...
   Этот похотливый мерзкий боров, нагулявший чресла на обильной церковной жратве и прикрывающий именем Христовым все свои мелкие и крупные пакости, давно уже приглядывался к Марте. Она мне что-то такое рассказывала, я припоминаю, но я тогда слушала её вполуха (опять, наверно, грезила о своём былом) и не обратила на рассказ девочки должного внимания.
   Его служки, двое дюжих и тупоголовых парней, схватили бедняжку ещё утром, когда она только ещё шла к рынку, неподалёку от которого и продавала цветы Альберта-цветовода. Сам-то монах идти поостерёгся, проклятая скотина, послал своих наёмников! Знает, что Марту любят, чего нельзя сказать о католических священниках - легко можно нарваться на крепкое словцо или на плевок в рожу, а то и получить булыжником по тонзуре.
   Девушку приволокли к нему именем Христовым - поэтому-то её и не отбили по дороге (хотя случись там тот же Людерс или кто-нибудь из гёзов...) - и втолкнули в большую комнату с камином, со столом, ломившимся от вин и снеди, и с пышным ложем. Служители бога обожают умерщвлять плоть...
   Служки, повинуясь кивку инквизитора (с недавних пор эта плесень рода человеческого получила право карать и миловать именем Святой Инквизиции), вышли, а бедная моя девочка забилась в угол перепуганным зверьком.
   А этот выродок сидел за столом, ел и пил, и время от времени поглядывал на Марту своими маслеными поросячьими глазками и почёсывал свое волосатое брюхо (и то, что пониже брюха). Я не знаю, что он ей там говорил (я ведь умею только видеть, но не слышать), но в конце концов (судя по жестам) святоша приказал девушке раздеться, встал с дубового кресла и направился к ней, чтобы помочь ей в этом - если она не поторопится выполнить его волю.
   Будь он проклят, этот Мир, населённый такими (и ещё худшими!) Носителями Разума! Будь я той, прежней, клянусь, я не пожалела бы времени и Силы, чтобы залить его очистительным голубым огнём от горизонта до горизонта! Может быть, когда-нибудь я именно так и поступлю - если вернусь, и если Чаша Терпения переполнится.
   А дальше... Марта вдруг увернулась от жадных рук, дикой кошкой прыгнула к столу и схватила широкий и острый нож для дичи. "Не подходи!" - закричала она (это я прочла по её губам). Но монах только ухмыльнулся и снова пошёл на неё - бежать-то бедняжке всё равно было некуда. И тогда Марта в отчаяньи неуловимо-быстрым движением чиркнула его лезвием по толстому животу - точнее, чуть ниже.
   Наверно, он завизжал так, что любая свинья тут же сдохла бы от зависти. На истошный визг вбежали слуги и остановились у дверей, переводя ошалевшие от полного непонимания происходящего глаза с растрёпанной девчонки с ножом в руке на оравшего от боли толстяка. А тот только зажимал обеими ладонями (меж пальцев так и бежали струйки крови) низ живота и не мог ничего толком объяснить - лишь мотал своей плешивой головой. А потом...
   Служки наконец-то сообразили, что надо делать, и кинулись было к Марте, но она вдруг совершенно неожиданно (даже для меня!) полоснула ножом себя по горлу и мягко осела на пол...
   Кто бы мог подумать, что у моей маленькой нежной Марты душа истинной Звёздной Валькирии...
   - Воздаяние придёт, - шепчет голос в моём сознании. - Те, кто сжигает во имя бога людей на кострах (живьём!) ничуть не лучше тех, кто режет их на жертвенниках. Они все обречены - и те, и другие. Воздаяние придёт.
   Я знаю, что так и будет. Величие Испании, воздвигнутое на крови, уже клонится к закату. Пиратские корабли, словно хищные рыбы, год за годом вырывают жирные куски из боков торговых караванов, что косяками тянутся из-за океана. Пылают приморские города Америки; серебро, добытое рабами в норах рудников под плетью свирепых надсмотрщиков, перекочёвывает в другие руки - впрочем, в не более чистые руки. И всего через шестнадцать лет (я вижу, как это будет) гордый флот испанцев - Непобедимую Армаду - расстреляют английские пушки в Проливе. И остовы великолепных галеонов проглотит бурное Северное море. И отсюда, из Низовых Земель, солдат короля Филиппа выгонят поганой метлой. Воздаяние придёт. Но мне-то что до этого? Кто вернёт мне мою Марту, и кто даст мне напиться?
   - Королева, ты должна быть выше всего этого. Ты, существо Высшей Расы...
   - А я сейчас не Королева! - беззвучно кричу я в ответ - на беззвучный крик сил у меня ещё хватает. - Я просто одинокая старая женщина, у которой отняли последнюю радость в жизни - в жизни, которой и осталось-то всего ничего... И я хочу, чтобы те, кто посмели обидеть мою девочку, были наказаны! Здесь! Сейчас! В этом воплощении! И ещё я так хочу пить...
   ...Тётушку Тесс нашли мёртвой в своей постели три дня спустя. Соседи заметили, что резвой птички Марты что-то давненько не видно, да ещё надрывно выла собака в соседнем дворе. Старую женщину похоронили скромно, и на маленьком кресте написали только имя и дату смерти - даты её рождения никто не знал.
   И ещё некоторое время пищу для пересудов давала странная смерть монаха-инквизитора. В день похорон тётушки Тесс его обнаружили бездыханным, и на посиневшем лице священника застыло выражение непереносимого ужаса. На горле инквизитора остались следы маленьких пальцев, похожих на женские, но невероятно сильных - у монаха оказались размолоты в мелкую крошку все шейные позвонки. Погибли и оба его прислужника - в тот же самый день. Одного из них искусала непонятно откуда появившаяся и неизвестно куда исчезнувшая бешеная собака, и он испустил дух в страшных мучениях; другой точил топор и умудрился (наверно, по неосторожности) перерезать себе глотку - причём так основательно, что без малого отделил голову от туловища.
   Впрочем, эти таинственные смерти не слишком долго занимали внимание горожан - слишком грозные события надвигались. По всей стране всё ярче разгоралось пламя войны - войны лесных и морских гёзов против испанцев.
  

* * *

  
   Оригинал фантома - голубой шар Третьей планеты системы Жёлтой звезды вращался и вращался, продолжая свой подчинённый законам небесной механики (а также иным Законам, ещё неведомым Юной Расе этого Мира) бег сквозь чёрный бархат Познаваемой Вселенной. И вращался Круг Перерождений - Колесо Сансары, - вовлекая в себя мириады Первичных Матриц - Бессмертных Душ. И где-то там, среди водоворота взлетающих и падающих Капель Разума, неслись две всё ближе сходящиеся капли - те, что были некогда Натэной и Эндаром (или Таэоной и Коувиллом). В новых воплощениях их будут звать иначе, но ведь совсем неважно, какие имена присвоены физическим оболочкам, сделавшимися временными пристанищами для двух мятущихся Душ - для двух Сущностей, созданных друг для друга.
   Но в очередной раз просыпалась накопившая силы Тьма и подползала, готовя удар. Близилось...
  
  

ВРЕМЯ ПРИШЕСТВИЯ ЧЁРНЫХ

  
   Предводительница боевой семёрки Хранителей Жизни не ожидала столкнуться во время очередного стандартного патрулирования ни с чем из ряда вон выходящим. Здесь, на окраине Галактики, в пространстве Привычного Мира, давно уже ничего не случалось. Ставшие за столетия обыденными визиты кораблей Технолидеров, неутомимо расширявших свою сферу влияния, - вот, пожалуй, и всё. Ни новых агрессивных форм жизни, которые хоть отдалённо напоминали бы приснопамятных Пожирателей Разума или Каменнолапых, ни серьёзных проявлений самобытной магии. Деятельность Несущих Зло - хвала Королеве Эн-Риэнанте! - в этом районе Познаваемой Вселенной сведена на нет; Жёлтые Искатели не приносили никаких беспокоящих сведений о происходящем в Новорождённых Мирах.
   ...Это было, как струя ледяного зимнего ветра средь жаркого летнего дня. Где-то рядом, на стыке Миров и измерений, то ли в гиперпространстве, то ли в реальности, проскользнуло нечто зыбкое и трудноосязаемое. Так бывает, когда поблизости проходит направленная куда-то - причём это место назначения может располагаться невообразимо далеко - фантомная копия-призрак. Не слишком необычно само по себе - в Познаваемой Вселенной миллионы Магов, и вероятность в любом месте и в любое время натолкнуться на след творимого чародейства достаточно высока. Но отчего-то Предводительнице сделалось тревожно, хотя немедленно проведённое придирчивое (насколько это позволяла сделать совокупная сила семи Магинь) сканирование близлежащих слоёв Мироздания не выявило ничего настораживающего.

* * *

  
   В дверь кают-компании негромко постучали, и адмирал отвлёкся от размышлений. Его офицеры приучены к самостоятельности, и если уж уединение адмирала в столь позднее время нарушается, значит, причина этому весьма серьёзная.
   - Войдите!
   - Ваше превосходительство, сообщение с канонерской лодки "Бобр", - вошедший флаг-офицер был безукоризненно выбрит, подтянут и свеж, несмотря на глубокую ночь. Образец флотского офицера, гроза женских сердец. Сам Макаров амурными подвигами никогда не увлекался, жена была его единственной женщиной, да и то, скорее, только лишь потому, что человеку положено иметь семью. Сердце адмирала безраздельно занимали две страсти - море и война, и для других увлечений места там просто не оставалось. Поэтому Макаров не испытывал обычной мужской зависти к тем, кто пользовался успехом у прекрасного пола, он просто отмечал это как факт. Лишь бы службе не мешало, а там - пусть их... Так, канонерка "Бобр" - она сегодня в дозоре по охране внешнего рейда...
   - И что "Бобр"?
   - На подходах к внешнему рейду замечены подозрительные силуэты неопознанных судов, совершающих странные эволюции. Сообщение подтверждено наблюдателями с Тигрового Хвоста, с прожекторной станции.
   - Снова брандеры? Или миноносцы нашего отряда? "Хотя нет, соединение Бубнова должно возвратиться не раньше рассвета, да и в любом случае оно не стало бы крутиться на рейде, рискуя угодить под огонь своих же" - подумал адмирал.
   - Никак нет, ваше превосходительство. Судя по всему, японцы (адмирал не любил уничижительного "япошки", и его подчинённые хорошо это знали). Попыток приблизиться ко входу на внутренний рейд не отмечено, только манёвры неподалёку от него. Похоже на минную постановку.
   Мины... Что ж, противник далеко не дурак. Такое повторяется едва ли не каждую ночь, а потом тральщики под прикрытием орудий крейсеров и берега тщательно утюжат водную гладь, вылавливая смертоносные подарки. Всё как обычно.
   И флаг-офицер терпеливо ожидает привычного распоряжения адмирала: открыть огонь с дозорных судов по таинственным силуэтам, развести пары на "Диане" и "Аскольде" (крейсерах поддержки), тральному каравану приготовиться к выходу и так далее - схема реагирования на подобные японские вылазки сделалась уже рутинной.
   Но адмирал молчит. Странное оцепенение охватило его: он вдруг ощутил абсолютную бессмысленность любых своих действий - ведь против него сила, с которой не поборешься. Адмирал помотал головой, отгоняя морок, провёл ладонью по окладистой, разделённой на две половины густой бороде (дань моде и времени) и отдал распоряжение - но совсем не то, которого ожидал лейтенант.
   - Эскадре к утру быть готовой к выходу в море. Вельбот к трапу - я переношу флаг на броненосец "Петропавловск". При поступлении любых сведений о наших миноносцах сообщать мне немедля.
   - Есть, ваше превосходительство! - флаг-офицер если и был удивлён, то никак этого не выказал. В конце концов, начальству всегда виднее.
  

* * *

  
   Весна 1904 года в Санкт-Петербурге выдалась дружной. В апреле как-то разом стаял снег, и под птичий щебет на деревьях набухли и лопнули почки, выстрелив клейкой юной листвой. Хмурую серость петербургского неба сменила вешняя голубизна, в лужах отражалось солнце, и купавшиеся в этих лужах деловитые взъерошенные воробьи дробили его на бесчисленные сияющие капли.
   Наташа сидела на скамейке у памятника Екатерине Второй перед Александринским театром и безмятежно жмурилась, слегка приподняв лицо навстречу тёплым и ласковым лучам. С тёплой муфтой девушка уже рассталась, хотя меховую шубку и зимнюю шапочку ещё не сменила на что-нибудь более соответствующее погоде и времени года. Девятнадцать лет - прекрасный возраст, когда все беды кажутся преходящими и несерьёзными, когда небо по-особому голубое, а весенние запахи так щекочут ноздри. Да и о чём она могла особенно беспокоиться? Хорошая, крепкая и обеспеченная семья, где никто никогда ни на кого не повышал голоса. Отец, инженер-путеец, зарабатывал достаточно, чтобы позволить жене заниматься домом и детьми и снисходительно относиться к фантазиям Наташи, мечтавшей о театре, музыке, пении и карьере актрисы. Впрочем, мечты эти были очень размытыми и неопределёнными - так, искания молодой души.
   Наташа жила в своём собственном, ей же самой придуманном мире, и все заботы мира большого до неё просто не доходили. Иногда отец начинал говорить за ужином о забастовках мастеровых и волнениях среди железнодорожников, об общем "нестроении" в государстве российском, но дочь пропускала эти разговоры мимо ушей - её это ни в малейшей степени не интересовало. Даже начавшаяся и идущая где-то далеко, на восточной окраине империи война не занимала Наташу, в отличие от её младшего брата-гимназиста Володи, буквально бредившего сводками с театра военных действий и донимавшего домашних красочными рассказами о побегах одноклассников, одержимых желанием "надавать по сопатке подлым япошкам", на маньчжурский фронт.
   Правда, с тех пор, как в жизни Наташи появился Андрей, война приблизилась и сделалась гораздо более реальной. Молодой мичман российского флота служил в Кронштадте, рядом с Петербургом, но такие же точно юноши уже гибли на Дальнем Востоке под японскими снарядами. Чувство симпатии к Андрею - его, это чувство, вполне можно было назвать первой любовью, - повлекло за собой вторжение в уютный внутренний мир девушки чужого и грубого большого мира, который на деле оказался куда более жесток, чем на красивых картинках в журнале "Нива". И всё-таки война была далеко - пока далеко.
   Свободное время, на недостаток которого жаловаться не приходилось, Наташа проводила в прогулках по Невскому и вообще по Петербургу. Она любила архитектуру северной столицы, более того, творения зодчих восемнадцатого и девятнадцатого веков вызывали в ней чувство почти религиозного восхищения.
   К самой же религии отношение у девушки было несколько странным. Она любила заходить в храмы, особенно в собор Александро-Невской Лавры, но вряд ли её можно было назвать истово верующей - по канонам православной церкви. Она не разделяла вошедших в моду материалистических убеждений, верила, что существует нечто Высшее, поставленное всемогущей Судьбой над людьми, над их страстями и чаяниями, но отнюдь не разделяла догматов христианской веры. Странно, если принять во внимание набожность Наташиной матери и степень её влияния на дочь.
   Давно, ещё в детстве, девочке снились странные сны - прекрасный мир, населённый людьми (или богами?) в струящихся одеждах цвета неба, среди которых она чувствовала себя равной меж равных. Она видела...
   ...Звёзды, звёзды, звёзды... Звёзды без счёта... Голубые молнии и слепящие белые вспышки... Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды...
   Что искала она внутри церквей? На этот вопрос Наташе трудно было бы ответить. Её угнетал и даже страшил полумрак, суровые лики святых на иконах, запах растопленного воска и ладана - и одновременно манило пламя свечей и пение хора. Скорее всего, её привлекла трепетная нить настоящей веры, дрожавшая под церковными сводами. Или девушка пыталась отыскать что-то своё, безвозвратно ушедшее и затерявшееся в глубинах памяти?
  

* * *

  
   Наташа и Андрей добрели до выхода из Летнего сада в сторону Инженерного замка, и оба одновременно внутренне вздохнули. Неумолимое время убегало и убегало, пора было возвращаться привычной дорогой по Садовой на Невский и дальше по центральному проспекту северной столицы к Староневскому.
   Молодые люди только-только вышли из сада, кинув последний взгляд на пруды, как перед ними возникла словно из-под земли выросшая цыганка неопределённых лет. Ничего необычного в её облике не было: широкая цветастая юбка, монисто на шее поверх тёмной кофты и цветная же косынка на чёрных как смоль волосах. Вероятно, она давно уже углядела выходившую из Летнего сада парочку и профессионально оценила её с точки зрения возможности заработка. Влюблённые - а то, что молодой морской офицер и юная девица таковыми и являлись, определялось с первого беглого взгляда, особого таланта психолога и физиономиста здесь не требовалась, - это самая что ни на есть благодатная клиентура для гадальщиц и предсказательниц.
   И цыганка уже плела привычную паутину слов "дай-погадаю-судьбу-узнаю-что-на-сердце-что-под-сердцем", но, подняв глаза и всмотревшись в лица Наташи и Андрея, она внезапно осеклась на полуслове и сникла - словно птица, которой резко подрубили крылья.
   Наташу обдало пронзительным холодом, хлынувшим из широко распахнувшихся глаз цыганки, холодом той чёрной пустоты, в которой плавают звёзды. Однако Андрей ещё ничего не замечал.
   - Ну что же ты, право! - добродушно обратился он к гадалке. - Расскажи-ка нам, что нас ждёт, пожалую целковым, - и мичман вытянул из кармана рубль.
   А в глазах цыганки заплясало тёмное пламя, её липкая скороговорка "яхонтовый-бриллиантовый-позолоти-ручку" оборвалась. Теперь уже и Андрей заметил что-то неладное в поведении дочери фараонова племени.
   Исчезло шутовство, голос гадалки изменился - в нём появились металлические оттенки. Лицо же её, доселе светившееся лукавством, сделалось неподвижным и посерело.
   - Тёмно, ой темно... - бессвязно забормотала она. - Не человеку заглядывать в такие бездны... Не пойдёте вы рядом сейчас, ибо уже прошли свою дорогу, и не здесь, а под солнцем иным... Не кончено искупление, и не скоро дочь родителей отыщет, хоть и старается она... И верьте только, и берегите... И не тронет вас ни меч, ни стрела, ибо назначено вам, и даже... И рождаться вам снова и снова, до конца Круга...
   Оборвав свою странную речь на полуслове, цыганка вдруг резко крутнулась на каблуках - широкая юбка разлетелась веером - и бросилась прочь через мостовую, так и не протянув руки к деньгам, которые ей предлагал Андрей.
   С Садовой, цокая подкованными копытами, вылетел лихач. В коляске сидело несколько расхристанных краснолицых мужчин и растрёпанных залапанных девиц. Весёлая компания горланила вразнобой нечто малоразборчивое, но громкое. Купечество гуляло во всю ширь русской души, так, как оно понимало настоящую гульбу: с морем шампанского, с песнями, с кафешантанными девками, с криками и с бешеной скачкой по гулким булыжным мостовым.
   Всё дальнейшее произошло настолько стремительно, что глаз не ухватил деталей случившегося. Бежавшая через дорогу цыганка и высекавший подковами искры громадный всхрапывающий жеребец встретились на середине улицы. Кучер не смог сдержать стремительного разбега; конь сбил гадалку широкой грудью, подмял, прошёлся по бессильно упавшему телу всеми четырьмя копытами; и коляска замерла, упершись задними колёсами в смятую человеческую фигуру в цветастой юбке - передние перекатились через сбитую женщину.
   Закричали люди. Кучер ошалело крутил головой (то, что он вдребезги пьян, было заметно даже издали), разинув рот и выпучив осоловевшие глаза. Кто-то из седоков замысловато выругался и полез за кошельком, сетуя на прерванное развлечение и надеясь по привычке уладить неприятность деньгами.
   Андрей с Наташей и сами не заметили, как оказались рядом с остановившейся коляской - первыми из всех прохожих. Цыганка лежала под колесом лицом вверх, какая-то нелепая, словно сломанная кукла. Глаза её уже остекленели, а из уголка губ на шею и грудь сбегала тонкая кровяная струйка. Наташа зажала рот ладошкой, давя невольный вскрик.
   К месту происшествия спешил, придерживая левой рукой шашку, ражий городовой, и на лице его ясно читалось предвкушение мзды.
   До дома Наташи молодые люди добрались в молчании, и даже их прощальный поцелуй отдавал горечью. Между мичманом и девушкой поселилась тень тайны, и от тайны этой веяло холодом, которого юность не понимала и не принимала.
  

* * *

  
   Корабли русского Балтийского флота шли вдоль западного побережья Африки. Стоял ноябрь, но в экваториальных широтах погода совсем не соответствовала понятиям выходцев с севера об этом времени года. Мучили жара и влажность, но день за днём 2-я Тихоокеанская эскадра оставляла за кормой очередные десятки и сотни миль.
   Защитники Порт-Артура истекали кровью, отбивая отчаянные штурмы осадной армии барона Ноги; 1-я Тихоокеанская эскадра обречённо замерла на внутреннем рейде; русская армия откатывалась и откатывалась на северо-запад; а в высших сферах власти империи всё ещё на что-то надеялись: и крепость устоит до подхода Рожественского, и тамошняя эскадра уцелеет и успешно соединится с подходящим с Балтики флотом - враг вдруг поглупеет и беспрепятственно позволит русским кораблям встретиться.
   Несмотря на основательную загруженность прямыми служебными обязанностями, у мичмана Сомова оставалось изрядно времени для размышлений - что ещё можно делать в лишённой какой бы то ни было связи с берегом железной коробке, куда даже новости в очередном порту доходят с месячным опозданием. Андрей впервые оказался в дальнем плавании, он искренне ликовал по этому поводу, но вместе с тем к чувству восторга примешивался неприятный осадок, возникший при расставании с Наташей.
   Нет, внешне ничего вроде бы и не произошло, девушка обещала ждать и писать при первой оказии, но что-то всё-таки неуловимо изменилось после той злополучной встречи у Летнего сада петербургской белой ночью.
   Чёртова цыганка! Набормотала невесть что, смутила и словами своими, и особенно нелепой и неожиданной гибелью, как будто кто-то очень могущественный поспешил заткнуть гадалке рот самым надёжным способом - пока она не сказала слишком многого.
   Дитя вступавшего в свои права технического двадцатого века, мичман Сомов никогда не увлекался ни спиритизмом, ни оккультными науками, ни прочей чертовщиной, оставляя эти занятия старым девам и представителям богемы, не знающим, чем ещё заняться. И уж конечно не мог он посоветоваться по этому вопросу с Завалишиным - тот просто посмеялся бы над ним, несмотря на существовавшие между ними дружеские отношения.
   Но в те редкие вечерние часы, когда Андрей имел возможность полюбоваться с раскачивающейся на могучих океанских валах палубы броненосца "Орёл" роскошным звёздным небом - звёзды над морем видны гораздо лучше, чем с залитых светом газовых фонарей и новомодным электричеством улиц городов, - его раз за разом охватывало очень странное ощущение, какое-то неясное томление духа. Будто бы там, за звёздами, он, мичман флота российского Сомов (или не он даже, а некое иное существо, каким-то непонятным образом передавшее свою память Андрею), оставил нечто необычайно важное, составлявшее саму суть его бытия. Шептали что-то неведомые голоса, и возникали в сознании смутные видения когда-то пережитого, именно пережитого, а не рассказанного кем-то или прочитанного в какой-то книге. И чувство это одновременно и мучило, и доставляло удовольствие. Он видел...
   ...Звёзды, звёзды, звёзды... Звёзды без счёта... Алые всполохи и слепящие белые вспышки... Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды...
   И ещё - звёзды казались мичману ищущими глазами, ищущими его и... Наташу! Наверное, для человека рационалистического мышления самым правильным было бы обратиться к судовому доктору, но что-то удерживало Сомова от подобного шага.
   А впереди их ждал Мадагаскар, и самое главное - новости, которых эскадра была лишена в течение продолжительного времени.
   И новости эти оказались прескверными - 23 декабря 2004 года в бухте Носси-Бэ на Мадагаскаре Рожественский получил известие о падении Порт-Артура.

* * *

  
   В храме царил полумрак - солнечный свет скупо пробивался сквозь занавешенные циновками проёмы в стенах, - и пахло чем-то непривычным и пряно-ароматным. В первый момент Андрею показалось, что внутри храма нет никого, кроме него самого, однако приглядевшись, он заметил сидевшего на коленях бритоголового старика в коричневом одеянии. Глаза священника были закрыты, на тёмном морщинистом лице не шевелился ни один мускул, и сидящий больше походил на вырезанную из дерева статую, нежели чем на живого человека. И тут веки монаха медленно открылись. Горящий тёмным огнём взгляд вонзился в мичмана, и Сомов почти физически ощутил огромную внутреннюю силу этого взгляда.
   - Что привело тебя сюда, чужеземец? - спросил священник шелестящим голосом.
   - Я зашёл случайно... - ответил мичман, и только потом сообразил, что монах-японец говорит по-русски.
   - Удивляться не надо, - старик словно прочёл его мысли. - В молодости я много жил среди твоего народа на острове Карафуто* и выучил ваш язык. А ты ошибаешься - в храм Бога случайно не заходят. Подойди ко мне...
   ________________________________________________________________________________
   * Карафуто-Мацу - Остров Красной Рыбы - японское название острова Сахалин.
  
   Андрей приблизился к священнику и, повинуясь слабому жесту сухой руки, опустился на устилавшие пол циновки. Мичман неуклюже попытался сесть, но не знал, куда деть мешавшие ему ноги. "И как этот японец, - подумал он, - может сидеть в такой спокойной и расслабленной позе, немыслимой для европейца?".
   Старый священнослужитель медленно и внимательно оглядел Сомова с головы до ног и так же медленно изрёк:
   - В тебе есть нечто странное, гость, странное и непостижимое. Я думаю, это тянется из какой-то из твоих прежних жизней.
   - Прежних жизней? - не понял Андрей.
   - Да. Вы, белые, не знаете о цепи перерождений, о Колесе Сансары. Душа нисходит в Круг Бытия неоднократно, просто в каждом очередном воплощении человек, как правило, ничего не помнит о своих предыдущих жизнях. И это справедливо - ведь он каждый раз живёт так, как будто жизнь эта есть единственная, первая и последняя. Но в твоем прошлом, далёком прошлом, - старик говорил по-русски чисто и правильно, но на последних словах голос его дрогнул, - ...есть нечто такое, чего нельзя касаться неосторожной рукой. Я даже не смею заглянуть в ту бездну, которая тебя извергла...
   "Опять! - мелькнуло в голове Андрея. - Сначала та цыганка у Летнего сада, теперь этот старик с лицом деревянного Будды...". А монах тем временем продолжал:
   - Самое главное для тебя, юноша, - это понять, зачем ты явился в этот Мир, что ждёт тебя и каково твоё Предназначение. Маловероятно, что с тобой случится что-нибудь плохое - тебя хранят, тебе дают время и возможность разобраться в себе и выполнить Предначертанное. Если же ты не сумеешь, тогда всё начнётся сначала, ты придёшь в этот - или даже в иной - Мир снова, и снова будешь карабкаться в гору. И в конце концов...
   Старик явно намеревался сказать что-то ещё, но не успел. Всё дальнейшее произошло с убийственной стремительностью - так же быстро, как в Петербурге немногим больше года назад.
   По циновкам скользнуло чёрное гибкое тело. Монах хрипло вскрикнул и опрокинулся навзничь. Змея свилась кольцом у его дергавшихся ног, подняла голову и пристально уставилась прямо в глаза Андрею своими круглыми немигающими глазами. Раздвоенный язык выскочил из её пасти и затрепетал, ощупывая воздух. Медленно-медленно мичман поднялся и сделал один шаг назад, потом ещё один. Змея не шевелилась, просто одним своим присутствием она не позволяла подойти и помочь, или хотя бы позвать на помощь, - под взглядом холодных змеиных глаз язык Андрея словно присох к гортани.
   На искажённых губах священника появилась пена, он ещё раз дернулся и затих, и глаза его закатились и остекленели. Как же так? Ну да, конечно, змеи прячутся от зноя в темноту и прохладу, но чтобы они сами нападали на человека без видимых на то причин... Или причина всё-таки была?
   Змея качнула треугольной головой и, словно сочтя свою задачу выполненной, развернулась, заструилась по циновкам прочь, к установленному в глубине храма алтарю с резными деревянными статуями, и исчезла там в полутьме.
   И только тогда Андрей Сомов очнулся. Он не бросился к телу монаха - мичман был почему-то уверен, что тот уже мёртв. В голове его пульсировала одна-единственная мысль: "Если в храм сейчас войдут и обнаружат русского офицера над мёртвым телом японского священника, то...". Как бы то ни было, несмотря на всю иллюзорную свободу своего пребывания здесь, он всё-таки военнопленный - со всеми отсюда вытекающими.
   Мичман выскочил из пагоды и быстро пошёл - перейти на сумасшедший бег мешала осторожность - по пыльной, прогретой летним солнцем улице, мимо хрупких игрушечных домиков, не оглядываясь назад и даже не глядя по сторонам.
   "Но что же хотел сказать мне японец, хотел - и не смог? - смятенно думал он. - Или монаху... не позволили договорить?".
  

* * *

  
   Андрей уснул сразу и крепко, едва коснувшись головой белоснежной подушки (хоть и казалось ему, что заснуть он ни за что не сможет). А проснулся он от ощущения тёплого дыхания и от прикосновения к его щеке тонкой нежной ладони.
   В щель между занавесками пробивался призрачный свет луны - метель стихла, уступив место ясной звёздной ночи. Наташа в одной ночной рубашке сидела на краешке кровати, смотрела на Андрея загадочно мерцавшими в лунном свете тёмными глазами и касалась пальцами его щеки и губ.
   - Мне холодно... - прошептала она, решительно откинула прикрывавшее мичмана одеяло и одним гибким движением скользнула под него, прижавшись к Андрею всем телом. Тонкая ткань - слабая защита от жара молодой крови; у Андрея зашумело в голове, он нашёл ждущие губы Наташи и забыл обо всём на свете...
   Потом они лежали, крепко обнявшись (совсем не думая при этом о том, что их могут застать в этом недвусмысленном положении - их это абсолютно не волновало, несмотря даже на то, что и Наташа, и её родители были людьми весьма строгих правил, да и сам Андрей отличался твёрдыми моральными принципами), и говорили, говорили, говорили. Их жаркий шёпот прерывался жадными ласками, но затем они снова возвращались к прерванной любовной горячкой беседе. Зимние ночи длинны, и им хватило времени и на любовь (с едва уловимым привкусом странной и непонятной горечи, который чувствовали оба), и на то, чтобы высказать друг другу всё, что их обоих тревожило.
   Андрей рассказал о своих видениях, посещавших его во время долгого пути эскадры на Дальний Восток, о том, как он каким-то чудом не получил даже царапины в огненной круговерти сражения, и о том, что произошло в деревянном храме маленького японского городка.
   Наташа, укрывшись до подбородка одеялом и прижавшись к плечу Андрея, слушала очень и очень внимательно, а затем рассказывала сама. И посещавшие её видения странным образом оказались схожи с загадочными снами молодого офицера флота. А схожесть случаев с цыганкой у Марсова поля и со священником-японцем в храме-пагоде заметили оба, и при этом совместном открытии по спинам обоих пробежал леденящий холодок - несмотря на то, что им было жарко, очень жарко от взаимных объятий...
   И тут голос Наташи как-то изменился - обычно мягко-журчащий, он сделался вдруг холодным и далёким, словно звучал через бездны, из невообразимого далека. Андрей даже приподнялся на локте, внимательно всматриваясь в смутно различимое в полутьме лицо любимой.
   - На нас надвигается Тьма, - глухо сказала девушка. - Чёрная Тень из Неведомого. Всё, что происходит сейчас в России, - это не просто то, о чём мы знаем из истории других стран. Это гораздо страшнее и кровавее - и необъяснимее... За всем происходящим стоит какая-то чудовищная сила. Я не могу понять и сказать, откуда я это знаю - я чувствую...
   - Наташенька, зачем же так драматично? России нужны перемены, рождение нового, а любые роды - это всегда боль и кровь.
   - Это так, только весь вопрос в том, что именно рождается - человек или жуткий монстр из ночных кошмаров... - Голос Наташи упал до еле слышного шёпота, и Андрей осторожно и нежно поцеловал её дрогнувшие веки и ресницы, пытаясь успокоить.
   - Подожди, любимый, дай мне досказать, а то нить понимания так тонка, что может оборваться в любой миг. Бороться с этой Тьмой выше человеческих сил, мы можем только бежать. Где-то там, - Наташа неопределённо повела в темноте пальцами, - очень далеко, дальше, чем мы можем себе представить, есть способные противостоять Тени, но до них так вот запросто не докричишься. А мы - мы можем лишь спасаться бегством, в зыбкой надежде уцелеть...
   Ещё каких-то два года назад, на заре их знакомства, Андрей посмеялся бы над таким иррациональными страхами (про себя, конечно, зачем обижать нравящуюся ему девушку) и постарался бы отыскать нужные и правильные слова, способные помочь и развеять суеверия, но теперь...
   Минувшие месяцы вместили в себя очень много событий, и среди этих событий были такие, которые затруднительно объяснить с точки зрения материалистической философии и так называемого здравого смысла. Поэтому Андрей просто потянулся к любимой, пытаясь отвлечь её от мрачных дум наиболее действенным для лежащих в одной постели и любящих друг друга мужчины и женщины способом.
   - Погоди, - прошептала Наташа, хотя дыхание её сделалось прерывистым, - это очень важно... Разве тебе обязательно нужно возвращаться к службе? Давай уедем куда-нибудь, далеко-далеко, вообще из России. Мы молоды, мы любим друг друга, мы сможем... А потом нас найдут, и ты даже не представляешь себе, что тогда будет... Я знаю даже, куда надо ехать - в Индию, именно там одна женщина по имени Елена нащупала Путь. И тогда тем, кто ищут нас, гораздо легче будет нас заметить. Здесь же - здесь мы просто погибнем, и никто нам не поможет...
   Андрей не понимал, но слушал горячечный шёпот Наташи, силясь понять. И девушка почувствовала его непонимание, бессильно и как-то горестно вздохнула и уступила его скользившим по её телу рукам.
   Всё дело - или даже вся беда - в том, что шкалы ценностей у мужчин и у женщин различны. И если у женщины на первом месте любовь и жизнь, то для мужчины понятия долг, честь - особенно честь офицера русского флота - и патриотизм не есть пустой звук. И обречён исчезнуть без следа в волнах времени любой народ, женщины которого разучатся любить, а мужчины забудут, что такое честь воина. Мичман Сомов не собирался оставлять флотскую службу даже ради любви, он хотел вернуться на палубу корабля под андреевским флагом и там сделать всё от него зависящее, чтобы трагедия Цусимы никогда больше не повторилась. Наивность, слепота или же, наоборот, высшее и самоотверженное служение - это как посмотреть...

* * *

  
   Европа, на полях которой именуемые армиями толпы вооружённых людей топтались веками, в очередной раз доживала последние дни мира. Стальные желудки несгораемые сейфов уже готовы были выхаркнуть наружу толстенные папки мобилизационных планов, написанных таящими в себе огонь, кровь и страдания аккуратными строчками. Жрецы бога войны - генералы и адмиралы Тройственного союза и Антанты - приготовились к своему кроваво-торжественному ритуалу, а равнодушные стрелки ходиков на стенах домов в европейских столицах доедали оставшиеся до начала мировой бойни часы. Строго говоря, Первую Мировую войну следовало бы назвать Второй, так как пальму первенства в борьбе за этот сомнительный в своей престижности титул многие историки отдают случившейся на полтора века раньше Семилетней войне, но какое это имело значение для миллионов тех людей, которым суждено было погибнуть в ближайшие месяцы и годы.
   ...Четвёртого августа 1914 года штилевую поверхность Средиземного моря к западу от Сицилии яростно вспарывали четыре крейсера: германские "Гебен" (под флагом контр-адмирала Сушона) и "Бреслау" и британские "Индомитебл" и "Индифатигэбл". Клубы тяжёлого угольного дыма обильно пачкали чистое небо - корабли шли самым полным ходом, выжимая из своих машин всё, на что они были способны.
  

* * *

  
   Маленький клерк - винтик бесперебойно работающей грандиозной машины - привык добросовестно выполнять свои обязанности. Олимпийские боги - лорды британского Адмиралтейства - изрекают свою волю, изречённые повеления ложатся цепочками символов на белые листы радиотелеграфных депеш, и по всему миры радисты в тесных рубках боевых кораблей принимают их к исполнению. "Из Лондона, сэр!" - и вслед за кивком капитана и рассыпчатыми трелями боцманских дудок сотни и тысячи матросов проворно разбегаются по боевым постам, и шевелятся тяжёлые орудийные стволы, готовые добросить снаряды до линии горизонта.
   Вот и сейчас, получив распоряжение, клерк Адмиралтейства чёткими движениями раскрыл папку с заранее подготовленными бланками. Война уже обжигает своим дыханием Европу, и каждый из этих аккуратных листочков тяжелее гранитной могильной плиты. Но клерк-винтик неподвластен поэтизированным сравнениям - он просто делает своё дело. У него приказ - сообщить адмиралу Милну о позиции, которую занимают Италия и Австрия в разворачивающейся войне.
   Чёрные строчки на белой бумаге: "Италия придерживается нейтралитета, позиция Австрии пока неясна. Преследуйте "Гебен" - у вас есть хороший шанс утопить его у берегов Греции. Первый морской лорд Уинстон Черчилль". Руки двигаются автоматически - клерк знает свою работу. Но пальцы почему-то переворачивают бланк и извлекают другой вариант депеши: "Австро-Венгрия объявила войну Великобритании. Примите все надлежащие меры с учётом возможности выхода из Адриатики австрийских дредноутов. Черчилль".
   Взгляд клерка скользит по строчкам, но остаётся равнодушным. Служащий встаёт и уверенно - он хорошо изучил коридоры Адмиралтейства за долгие годы - идёт наверх. А в руке его вторая депеша - та, что не соответствует действительности.
  

* * *

  
   Броненосный крейсер "Хэмпшир" покинул Скапа-Флоу около шести часов вечера в сопровождении эсминцев "Юнити" и "Виктор". Однако вскоре после выхода ветер переменился, волнение усилилось, и легкие эсминцы начали отставать. Китченер сидел в капитанской каюте крейсера, мрачно прислушиваясь к вою ветра и к плеску волн. Ему было не по себе - здесь, рядом с ним, на борту корабля Её Величества, он вдруг ощутил чужой взгляд, холодный и пристальный. "Небеса против нас, - думал военный министр, прихлёбывая маленькими глотками горячий грог. - Нет, этого не может быть - этого не должно быть!"
   В 19 часов 40 минут 6 июня 1916 года на траверзе мыса Броф оф Бирсей "Хэмпшир" подорвался на двух минах, выставленных немецкой подводной лодкой "U-75" ещё 29 мая, в преддверии знаменитого Ютландского сражения. Эсминцы выловили из ледяной воды всего двенадцать человек. Китченера среди спасённых не было.
   Британский военный министр фельдмаршал Гораций Герберт Китченер направлялся в Россию с чрезвычайно важным поручением. Он должен был на месте узнать положение дел союзницы и определить размеры требующейся ей военной помощи. На борту "Хэмпшира" Китченер вез с собой первый взнос будущего кредита - 10 миллионов фунтов стерлингов в золотых слитках, упакованных в металлические ящики. Предполагалось также согласовать планы будущих совместных операций против Германии. И главное - для "Интелледженс Сервис" не представляли секрета германские планы экспорта революции в Россию и заключения с ней сепаратного мира. А выход России из войны никак не устраивал Англию - в 1916 году исход Первой Мировой был ещё далеко не ясен. Для нейтрализации этой угрозы следовало действовать энергично и незамедлительно. Но до Архангельска лорд Китченер так и не добрался...
   Причиной гибели крейсера со всем экипажем была признана роковая случайность. Ни одна Мата Хари и ни одна самая могущественная разведка (или любая другая структура на Третьей планете системы Жёлтой звезды) не способна была вызвать неожиданный шторм и направить крейсер тем единственным путём, где его ждала неминуемая гибель. Итак, роковая случайность? Только слишком уж роковая, если принять во внимание исторические последствия провала миссии лорда Китченера.
   Менее чем через год в тело огромной страны, названной Чёрными Выбранной, иглой гигантского шприца вонзился прибывший через Финляндию поезд. Инъекция смертоносных вирусов, взлелеянных извне, изначально была воспринята за панацею, способную излечить все хвори державы. Вирусы быстро проникли во все клеточки государственного организма, верша свою разрушительную работу, и страна забилась в жестокой революционной горячке, сменившейся вскоре кровавой рвотой...
  

* * *

  
   Наташа пережила возлюбленного на двенадцать лет. После потрясения, вызванного смертью Андрея, девушка ушла в монастырь, затворившись там от мира, который оказался для неё чрезмерно жесток. Долгими бессонными ночами - всё чаще и чаще - Наташе (в постриге сестре Марии) являлась прекрасная женщина, манящая её куда-то невообразимо далеко, где она обязательно снова встретится с Андреем, поскольку смерти нет. Однако мать-игуменья, с которой молодая монахиня поделилась своей тайной, назвала всё это бесовским искушением и наложила на сестру Марию строгую епитимью, требуя умерщвлять плоть истовыми молениями господу нашему Иисусу Христу.
   События семнадцатого года Наташу не удивили: она давно ждала этого и знала, что это непременно произойдёт - Чёрная Тень встанет на дыбы.
   А в восемнадцатом году монастырь был разграблен и сожжён бандой неизвестно кого - то ли анархистов, то ли воинствующих безбожников, то ли просто разбойничавших крестьян. Спасаясь от пьяных насильников, Наташа гибкой кошкой забралась на колокольню и бросилась вниз, ускользнув из-под самых тянущихся к ней жадных рук. Смотревшим снизу бородатым мужикам показалось вдруг, что над падающей женщиной в чёрном монашеском одеянии в воздухе развернулись широкие птичьи крылья. Но это только показалось - тонкая фигурка упала и распростёрлась на камнях монастырского двора сломанным цветком...
   Атаман, ражий детина в овчинном тулупе на голое тело, смачно сплюнул, протёр налитые кровью глаза тыльной стороной ладони и повёл ими по сторонам - чего бы ещё запалить и кого бы ещё пластануть топором.

* * *

  
   1919 год
  
   Мудрой Селиане почему-то и в голову не пришло, что необнаружение следов чужой магии само по себе вовсе не является непреложным свидетельством её полного отсутствия. Просто магия эта могла быть очень хорошо укрыта и защищена от постороннего колдовского взгляда. Когда имеешь дело с Несущими Зло, ни в чём нельзя быть уверенным до конца. Но многосотлетняя тишина в подконтрольной Пяти Доменам области Познаваемой Вселенной поневоле действовала несколько расслабляюще...
   Даже могущественные Голубые Маги-Хранители могут ошибаться. Ни Эн-Риэнанта, ни Селиана ещё не поняли, что Проникновение чёрных эсков на Третью уже состоялось.
   Наступало страшное Время Чёрных, но на смену ему должно было придти...

ВРЕМЯ ОСОЗНАНИЯ НЕВЕДОМОГО

  
   ...Не было аккуратно возделанных полей, дорог и казавшихся игрушечными домиков. Вместо беспорядочного каменного мусора пламя выхватывало из темноты контуры величественного сооружения: кольцо из высоченных столбов из камня, соединённых друг с другом тяжёлыми прямоугольными плитами. И не было молодёжной студенческой компании, для которой самым важным представлялось разрешение её многочисленных любовных треугольников.
   У костра - у огромного костра, пламя которого вздымалось вверх багровым парусом, - сидели люди в тёмных плащах с капюшонами, надвинутыми на их низко опущенные лица. Друиды.
   А за их спинами, за границей освещённого огнём круга, в тени могучих деревьев (их давно повырубили ныне) толпились ещё люди - много людей. Поблескивало и позвякивало в темноте оружие, и резко пахло мокрыми звериными шкурами. Воины союза кланов ждали слова жрецов.
   И звучал в ночи высокий и чистый женский голос, плетущий речитативом вязь неведомого заклинания, древнего, как сама земля...
   Видение оборвалось, когда щеки Жерара вдруг коснулась тёплая струйка. Ощущение было такое, как будто прямо из травы, у самого края глубоко вросшего в землю камня, забил узконаправленный источник инфракрасного излучения, причём источник достаточной мощности, иначе кожа не почувствовала бы лучика тепла. Профессор Рану замолчал на полуслове, присел на корточки и повёл ладонью над травой. Есть, вот оно!
   Осязаемый, упругий тёплый луч живым пальчиком упёрся снизу в ладонь Жерара, безошибочно указывая, где надо копать.
   Копать оказалось неожиданно легко: плотная, густо пронизанная корнями трав земля подалась под нетерпеливыми пальцами, как песок. И когда студенты, озадаченные странным поведением мэтра, подошли к нему, Рану уже выпрямился, держа это в руке.
   ...Маленький овальный чёрно-белый камешек, блестящий, словно и не из-под земли извлечённый, на тонкой сверкающей цепочке...
   Жерар почувствовал разочарование. Надо же, заурядная безделушка, утерянная кем-то совсем недавно. Наверно, какая-нибудь парочка решила заняться любовью в столь экзотическом месте, да в пылу страсти и обронила кулон.
   - Чей? - спросил Рану, обращаясь к студентам, но ответом было только недоумённое молчание.
   Профессор совсем уже было собрался выбросить находку, испытывая неприятное ощущение от резкого перехода от возвышенного и романтического к обыденному и приземлённому, но передумал и сунул бижутерию в карман. Пригодится для незатейливого подарка кому-нибудь, а если ещё присочинить соответствующую историю...
   Однако уже ночью, лёжа без сна, Жерар поднялся, зажег свет и рассмотрел брелок гораздо более внимательно.
   Его осенило, когда он снова улёгся и пялился в потолок, тщетно пытаясь заснуть. Тёплый лучик, коснувшийся его щеки, когда он с упоением рассказывал внимательно слушающей аудитории о галлах и друидах! Откуда он взялся? Впечатление такое, что амулет (именно амулет, а не кулон или там брелок, сознание так обозначило таинственную находку) сам захотел, чтобы его нашли, сам подал о себе весть! Но это же попросту невозможно, и никак не укладывается в рамки общепринятых научных представлений! Не может же, в самом деле, кусочек обработанного камня обладать разумом или хотя бы отдалённым его подобием! Предполагать такое настолько же беспочвенно, как представить себе, что вот сейчас, в эту комнату в маленьком отеле провинциального французского городка, заявится собственной персоной герой сказки Шарля Перро, знаменитый Кот-в-Сапогах, присядет напротив, заложив лапу за лапу, поправит когтями усы и предложит профессору выпить бургундского на брудершафт!
   Жерара прошиб холодный пот. Он чувствовал, что прав, прав в своей невероятной догадке! Хотя даже ему, человеку с непредвзятым отношением к паранормальным явлениям, признающему как факт существование Непознанного, такое давалось отнюдь не просто.
   А потом, когда профессор археологии всё-таки заснул, ему приснился странный сон.
   ...Ночь, и звёздное небо над головой (давным-давно, тысячи и тысячи лет назад!), и какое-то древнее городище (вроде бы где-то в Азии, ну да, в Междуречье, - откуда ему это известно?), и река неподалёку (он чувствовал её влажное дыхание), и камень под ногами (холодный и жёсткий камень под подошвами). Он (да-да, именно он, Жерар Рану, только в каком-то ином обличии!) на вершине ступенчатой пирамиды... И падающая голубая звезда, наискось пересёкшая чёрное небо. Звезда упадёт не здесь, а далеко на западе, на берегу Великого океана, готового проглотить Великую страну... И там упадёт то, что лежит сейчас в кармане его куртки - в аккуратно застёгнутом на "молнию" кармане - Амулет...
  

* * *

  
   Придя к себе, Элизабет положила амулет на кушетку и принялась рыться в комнате в поисках каталога. Мадемуазель Рану всегда создавала и поддерживала в своей комнате художественный беспорядок, и найти среди этого хаоса нужную вещь никогда не было простой задачей.
   А потом раздался тихий мелодичный звон, она обернулась и увидела валяющийся на полу (а не на кушетке!) амулет, испускавший голубоватое свечение и... оживший экран телевизора. Когда же до неё дошло, что она видит на этом непонятно как включившемся экране, Лизетта испустила тот самый вопль-визг, на который и примчались её родители.
   - Папа, это было страшно! - всхлипывала она. - Нью-Йорк, понимаешь, Нью-Йорк... Американцы так любят показывать вид на Манхэттен именно в этом ракурсе. Стив говорил мне, что если смотреть от статуи Свободы... И эти, как их, небоскрёбы... Башни World Trade Center, понимаешь, да? Так вот, эти здания... А потом - самолёт! Он развернулся и врезался в башню! А потом она развалилась! Столько дыма и пыли! И люди - они бежали и кричали, и их лица...
   - Девочка моя, - как можно мягче проговорил Жерар, пока Анн-Мари обнимала рыдающую Элизабет и нежно гладила её по плечам и растрёпанным волосам, - стоит ли плакать над очередным фантастическим триллером голливудских ремесленников от кинематографии? Если верить статистке подобных, с позволения сказать, произведений искусства, бедную нашу старушку Землю уже несчётное количество раз изничтожили всякие там зловредные пришельцы. Так стоит ли очередной подобный киноопус твоих слёз?
   - Это было не кино, папа! - Жерар даже удивился той твёрдости, которая прозвучала в голосе дочери (и слёзы высохли мгновенно!). - Это была видеозапись! Я даже видела цифры в углу - дата и время! Сегодняшняя дата - 11 сентября, а время... Постойте-ка... Да, девять с минутами... Но это их, американское время, по-нашему это будет, - девушка посмотрела на большие старинные настенные часы, подарок какого-то из её многочисленных поклонников, - между тремя и четырьмя часами дня, а сейчас... И потом, я же не включала телевизор! Он сам! И выключился тоже сам...
   Часы показывали 10 часов 17 минут.
   - В Штатах сейчас ещё ночь...- голос Элизабет упал до шёпота. - Что же это такое было? А может быть, не было, а будет?
  

* * *

  
   - Первый раз я увидела в детстве. Тогда я не придала этому особого значения: мало ли что может присниться романтической девочке, начитавшейся волшебных сказок и рыцарских романов! Точнее, я восприняла всё как должное, как подтверждение моих представлений об окружающем меня мире, в котором непременно должно найтись место чудесному. С детьми часто так случается... Это потом уже, позже, по мере взросления, попадая под страшное по своей силе воздействие общества с его стереотипами, мы перестаём летать во сне, а тогда... Но со мной мои детские сны осталось навсегда. Шли годы, а чуда всё не было и не было... Я много читала на эту тему, тщательно скрывая от других - и от тебя, папа, - своё тайное. Ты помнишь моё отношение ко всему этакому - я всегда посмеивалась... Так вот, я всего лишь защищалась от возможного скептически-иронического отношения, и маска здравомыслящей особы приросла к моему лицу и сделалась моей второй - или первой? - кожей. И все эти годы я ждала, ждала неизвестно чего...
   - И что же ты... видела? - Вопрос получился естественным, без малейшей примеси наигранности или фальши, - впрочем, Жерар и был искренен.
   - Что видела? О, об этом можно рассказывать бесконечно долго... Нечто прекрасное, невероятно далёкое, мир, населённый богами. Богами в одеждах цвета неба... И я среди них - такая же, как они... Сладко до боли, и просыпаться не хочется...
   С годами я стала серьёзнее - жизнь заставила, - но своё я продолжала хранить в тайниках души. У меня был один... знакомый, фанатик восточных философских воззрений. Он научил меня чтению ленты реинкарнаций. Не скажу, что я вызнала столь уж многое из своего прошлого - большинство картин расплывчаты и неоднозначны, как изображение на экране плохо настроенного телевизора с плохой антенной. Хороший психиатр вообще списал бы всё это на игру больного воображения, посоветовал бы принимать транквилизаторы и поскорее выйти замуж, дабы стать добропорядочной матерью семейства. А я...
   Несколько картин запомнились: лесная хижина, старик в тёмном плаще с капюшоном (у Жерара почему-то сжалось сердце от непонятной боли), и маленький ребёнок на звериной шкуре, и я - мать этого ребёнка, а старик говорит мне что-то очень важное - и страшное... А ребёнок смотрит на нас так, как будто он старше нас обоих на тысячи лет...
   Какой-то средневековый город - европейский. Цветы в моих руках, запах моря, солнце над головой... А потом - толстый монах с поросячьими глазками, и ощущение мерзости того, что он хочет со мной сделать... Боль - я всаживаю нож в своё собственное горло и давлюсь-захлёбываюсь кровью...
   Звёзды, звёзды, звёзды... Мириады звёзд, полыхающих ослепительным голубым блеском, - словно рука исполина высыпала на чёрный бархат бездонный ларец с драгоценностями... Фигура прекрасной в своём совершенстве женщины, летящая среди этих звёзд. И это существо - тоже я... - с этими словами Лизетта медленно поднесла ладони к лицу и провела ими по лбу и щекам, будто омывая пылающую кожу невидимой живительной влагой, и замолчала, подбирая фразу.
   Жерар Рану смотрел на дочь, не отрываясь и боясь моргнуть, чтобы не упустить что-то чрезвычайно важное. Лицо Элизабет заострилось, приобрело хищные черты. В глубине глаз, глядящих внутрь себя, мерцал огонь; слова приобрели весомость и значимость, и тяжесть металла. Такой профессор не видел её никогда.
   - Так вот, отец, когда я взяла в руки твой подарок, я вдруг поняла: вот оно! Мне непросто передать словами, что я почувствовала: то, что амулет живой, я осознала сразу, только говорить об этом я не намеревалась. Я разговаривала с ним, пока шла к себе, и потом, роясь в книгах... И камень слышал и слушал меня! - Элизабет взглянула отцу прямо в глаза, и Жерару стало не по себе от этого взгляда.
   - Я не всё рассказала вам... Амулет не только услышал, он ещё и ответил мне. Да, да, ответил! Я услыхала, нет, восприняла где-то тут, - девушка коснулась ладонью своего лба, - голос... И в голосе этом присутствовали приязнь и искренняя радость: "Это ты, сестра, здравствуй! Как хорошо, что ты сумела ответить, и что мы нашли тебя! Подожди совсем немного, и мы придём за тобой. Тебе не место в этом Мире, он не твой. Он, этот Мир, слишком юн и слишком жесток - посмотри...". А потом включился телевизор, и... мне показали ближайшее будущее. Интересно, если бы я взяла и позвонила в Нью-Йорк, смогла бы я предотвратить? Но самое интересное, что я и не собиралась предотвращать - пусть всё идёт своим чередом. Жестоко? Но это закон, Закон Познаваемой Вселенной!
  

* * *

  
   Профессор приехал в маленький городок на побережье Па-де-Кале под вечер и очень быстро оказался у дома своей приятельницы (слава Богу, автомобильными пробками здесь и не пахло). Жерар прихватил с собой букет цветов и бутылку хорошего вина - всё как обычно. И Аньез встретила его как обычно - сначала.
   Дверь распахнулась сразу же после того, как Рану нажал кнопку звонка. На Аньез был тот самый облегчённого типа халатик, который Жерару так нравился, и который на него так безотказно действовал, - и женщина хорошо знала это обстоятельство. Она повисла у профессора Рану на шее, щекоча ему лицо растрепавшейся гривой густых волос цвета воронова крыла и шепча Жерару те самые лишённые смысловой нагрузки слова, которые любовницы обычно шепчут своим любовникам. И право же, не так уж и важна всегда существующая высокая вероятность того, что эти же самые слова вчера, позавчера или даже всего лишь час назад предназначались для ушей другого мужчины.
   Аньез без лишних церемоний потянула Жерара к роскошной, громадной по площади кровати, занимавшей почти половину комнаты и явно приспособленной для нужд дружной шведской семьи, однако Рану мягко высвободился из её объятий.
   - Дорогая, позволь мне хотя бы умыться с дороги - у нас с тобой впереди вся ночь.
   Француженка-испанка-цыганка-мавританка (каких только кровей не намешалось в этом удивительном существе!) не возражала, и пока Жерар плескался в душе, быстренько сервировала низкий прикроватный столик, украсив его принесёнными любовником цветами и бутылкой выдержанного вина.
   Когда профессор Рану вышел из ванной, взору его предстало радующее глаз любого истинного француза и настоящего мужчины зрелище: Аньез восседала на своей огромной постели в самой что ни на есть соблазнительной позе. Она слегка откинулась назад, опершись ладонями об одеяло и положив стройные ножки одну на другую таким образом, что и без того минимальная длина её халатика и вовсе сошла на нет, открывая пытливому взору великолепный вид, способный ввести в трепет кого угодно - хоть самого завзятого отшельника-анахорета. Две верхние пуговки расстегнулись (сами собой, конечно же), слегка обнажая линии смуглой груди - имеющий воображение домыслит невидимое самостоятельно. Женщина слегка наклонила голову - волосы волной рассыпались по обнажённым плечам - и чуть с хитринкой смотрела на Жерара своими невероятными чёрными глазищами. И Жерар в полной мере оценил её магию.
   - Аньез, ты просто потрясающая женщина! Избито, но, увы, точнее не скажешь. "Да она же и в самом деле ведьма! - внезапно понял профессор. - Где были мои глаза раньше!". Ты знаешь, дорогая, а я тебе кое-что привёз - сейчас покажу.
   - Интересно, что же это за "кое-что"... - проговорила-пропела Аньез, привставая с постели и потягиваясь всем своим великолепным телом, словно гибкая и сильная дикая кошка, охотящаяся в ночных зарослях на любого зазевавшегося. "Ведьма, как есть ведьма, - подумал Рану. - Веке этак в шестнадцатом-семнадцатом такую давным-давно спалили бы на поспешно сооружённом костре за одни только её глаза... А может быть, уже и сжигали - что там говорит по этому поводу теория реинкарнаций?".
   - А вот взгляни, - ответил Жерар и протянул Аньез вынутую из кармана небрежно брошенной на спинку стула куртки - хозяйка этого дома обожала беспорядок - бархатистую замшевую коробочку, в которых обычно хранят небольшие ювелирные изделия. - Взгляни...
   Женщина взяла футляр, повертела его, потом откинула крышку, и...
   Пронзительный крик хлестнул по ушам Жерара. Крик этот тут же погас - потому что Аньез зажала себе рот ладонью, давя рвущийся наружу вопль. Женщина отскочила назад, опрокинув столик. Жалобно звякнул разбитый бокал, опрокинулась и упала на покрытый ковром пол ваза с цветами. Аньез смяла голой ступнёй (пушистые меховые тапочки слетели с её ног от быстроты движения-прыжка) букет, даже не обратив на это внимания. Бутылка с красным вином отлетела в угол, ударилась о платяной шкаф, треснула и накрыла комнату веером мелких брызг.
  

* * *

  
   И тут вдруг профессор почувствовал липкий холод, ползущий по спине, хотя в салоне автомобиля было тепло. Пожалуй, впервые он задумался о том, какие мрачные тайны могут быть скрыты в безднах человеческого сознания, и насколько опасными могут оказаться любые попытки приподнять хотя бы краешек занавеса, эти тайны окутывающего. Принцип забвения прошлых жизней спасителен для разумного существа; иначе может случиться так, что Носитель Разума не найдёт в себе сил, да просто и не захочет жить снова, если будет знать всё, что ему уже довелось изведать - в том числе и то Зло, которое он когда-то принёс в этот Мир...
   Нет, наверно всё-таки лучше свернуть и поискать место для ночлега. Полночь - самое время забраться в постель (и лучше не в одиночестве). Ах, Аньез, Аньез... Какая могла бы быть фантастическая ночь!
   Рану посмотрел вперёд, на самую границу очерченного светом фар конуса, отыскивая дорожный указатель. Где-то неподалёку, помнится, должен быть поворот, а за ним в паре километров от шоссе уютный маленький отель. Вот туда-то и следует...
   Профессор археологии не успел довести свою мысль до логического завершения, потому что впереди, прямо на середине шоссе, появилась непонятно откуда взявшаяся женская фигура, одетая в нечто вроде плаща небесно-голубого цвета. Женщина неторопливо шла по дороге плывущей походкой, спиной к стремительно приближавшейся машине. Казалось, она полностью погружена в свои мысли и не видит ничего вокруг себя, в том числе и неотвратимо надвигающейся опасности.
   Жерар выругался и вдавил клавишу клаксона. Женщина не спеша повернулась, и Рану увидел её лицо - очень красивое, и очень знакомое почему-то лицо. В нём было что-то от Аньез и от... Элизабет! Впрочем, времени для спокойного размышления не оставалось: автомобиль слишком быстро пожирал расстояние, разделявшее его и женщину на дороге. Чёртова кукла! Она что, не понимает, что буквально через пару секунд тяжёлая машина сомнёт её, раздавит и размажет все её прелести по асфальту в кровавую кашу! Или это просто обкурившаяся наркоманка, не различающая уже реальных предметов?
   А женщина смотрела Жерару прямо в глаза, и во взгляде этом не было ни тени страха или встревоженности: ничего, кроме равнодушного спокойствия.
   Между капотом автомашины и голубым плащом остались считанные метры. Рану отчаянно выругался ещё раз и резко крутанул руль.
   Удар.
  

* * *

  
   Несколько дней подряд весь Фонд Прево гудел потревоженным ульем, обсуждая случившееся в исследовательской лаборатории. В ту самую ночь, когда злополучный профессор Рану попал в аварию, в лаборатории произошёл взрыв и пожар. Компетентная комиссия, изучавшая обстоятельства загадочного происшествия, пришла к выводу, что причиной всему явилась шаровая молния. Странно, конечно: грозы не было (ну какая гроза в конце октября!), а молния была, но ведь всякое может быть. Природа шаровых молний изучена недостаточно (точнее, совсем не изучена), однако имеются заслуживающие доверия свидетельства появления таких молний во время ясной погоды.
   Молния влетела в окно, оставив в стекле аккуратную круглую дыру, описала в помещении лаборатории причудливой формы криволинейную траекторию (её проследили по следам оплавления на стенах, столах и оборудовании) и врезалась в тяжёлый сейф в кабинете Этьена, прошив по дороге две запертые двери.
   На бронированной дверце несгораемого шкафа молния проплавила такого же размера и такой же идеально правильной формы сквозное отверстие, как на оконном стекле и на дверях, а внутри стального ящика взорвалась, превратив в пепел всё содержимое сейфа.
   Безвозвратно погиб целый ряд документов, в том числе всё, относящееся к так называемой "Загадке": видеокассета, компакт-диск и распечатка полученных результатов. Попутно обнаружилось, что пострадало содержимое винчестеров нескольких компьютеров: к счастью, стиранию и повреждению подверглась только незначительная часть файлов, в основном так или иначе касающихся всё той же "Загадки".
   Невольно напрашивалось предположение, что шаровая молния действовала едва ли не разумно (явный нонсенс!), или, по крайней мере, была оснащена неким подобием системы самонаведения. Но в отчёт комиссии эта смелая гипотеза почему-то не попала (потому наверно, что членам комиссии - серьёзным учёным с солидной репутацией - она показалась чересчур смелой).
  

* * *

  
   Двое темнокожих парней, влетевших с улицы в двери магазина, своих намерений скрывать не стали. Один из них, размахивая короткоствольным револьвером, побежал вдоль стеллажей с продуктами, выкрикивая истошно-угрожающе:
   - Не дёргаться! Никому не дёргаться! Это налёт!
   Видно было по всему, что мальчишки, - а парням вряд ли исполнилось даже по восемнадцати, - полные профаны и новички в этом деле, однако посетители магазина испуганно роняли на пол банки и коробки и жались к стенам.
   Второй налётчик шмякнул на прилавок перед Аньез тёмный пластиковый пакет и взвизгнул, накручивая сам себя:
   - А ну, сучка, гони монету! Живо! А не то я попорчу твою смазливую мордочку!
   Аньез спокойно посмотрела в вытаращенные глаза парня и не спеша, не делая резких движений, выдвинула разделённый на отделения денежный ящик кассы. Персонал, имеющий дело с деньгами, специально обучают, как вести себя в подобных случаях, чтобы не спровоцировать грабителей на действия, опасные для жизни людей. Одновременно она носком левой ноги нажала кнопку тревожной сигнализации: без всякой, правда, уверенности, что сигнализация сработает - её ведь никогда раньше не приходилось использовать.
   Потом она так же спокойно наблюдала, как грабитель лихорадочно, трясущимися руками, запихивает в пакет выручку, комкая купюры и просыпая мимо мелочь. Аньез осталась спокойной, когда налетчики бросились к выходу и прямо в дверях натолкнулись на подоспевших дюжих полицейских, вооружённых автоматами. Сигнализация всё-таки сработала...
   Грабителей - вернее, одного из них, с пакетом, - скрутили быстро и умело. Но второй, с револьвером, успел один-единственный раз выпалить наудачу в торговый зал - просто так, от страха и взвинченности, - и был тут же прошит автоматной очередью мгновенно среагировавшего на применение бандитами огнестрельного оружия полицейского.
   Одна-единственная пуля, выпущенная из короткоствольного револьвера, попала прямо в висок Аньез. Смерть наступила мгновенно.
   ...Вооружённый налёт среди бела дня на магазин, да ещё с человеческими жертвами, в маленьком сонном городке, в котором все друг друга знали, и где не происходило ничего заслуживающего внимания со времён Столетней войны, оказался настолько неожиданным событием, что полицейский комиссар департамента счёл своим долгом побывать на месте преступления лично.
   Господин комиссар приехал ровно через двадцать две минуты после того, как всё кончилось. Магазин окружала взволнованная толпа, сдерживаемая цепочкой полицейских; а чуть в стороне санитары задвигали в белую машину с синей надписью "Ambulance" на борту носилки, покрытые белой простынёй.
   Комиссар полиции сделал им знак подождать, подошёл к микроавтобусу и откинул простыню, укрывавшую лежавшее на носилках тело.
   - Наповал, господин комиссар, - сказал врач "Скорой помощи". - Жаль, такая красивая женщина...
   Комиссар несколько мгновений смотрел на спокойное лицо женщины на носилках - на нём застыли несколько капелек крови, похожих на капли хорошего выдержанного красного вина, - потом задёрнул простыню и махнул рукой санитарам: везите.
  

* * *

   Если бы простой человеческий взгляд - пусть даже оснащённый каким-то техническим приспособлением - смог зафиксировать эту картину, то разум человеческий был бы потрясён её фееричностью.
   ...Среди бесчисленных звёзд, на фоне бархата Первозданной Тьмы, в позе спокойного отдыха расположилось Инь-Существо. Женщина. Эскиня. Она полулежала на невидимой опоре, и небрежная грация сквозила в каждой чёрточке её облика. Именно так представляли себе небожителей теологические учения всех Юных Рас...
   Королева Объединения Пяти любила отдыхать именно так: среди звёзд. Она скользила взглядом по искрам бесчисленных Миров, и понятие "отдых" не подразумевало полной бездеятельности её сознания.
   Звёздная Королева медленно перебирала пальцами, пропуская через них тончайшую - но такую прочную - цепочку с висящим на ней магическим камнем. Чередовались свет и тень, голубой отблеск скользил то по белой с тёмной точкой половинке Инь, то по чёрной с белой точкой - Янь. Частица тех, кого она так упорно разыскивала вот уже триста лет - стандартных лет, - была теперь с ней. "Я слышу вас, - думала Эн-Риэнанта, касаясь кончиками пальцев чуть тёплой поверхности артефакта, - и я верну вас...". И амулет отвечал - отвечал суровым голосом Вселенского Воителя Эндара, Стража Звёздных Дорог, и более мягким, но строгим голосом Хранительницы Жизни Натэны.
   "Мы подождём, дочь, - говорил Коувилл. - У тебя сотни Миров, и ты за них в ответе. И за этот Мир, Мир Третьей планеты системы Жёлтой звезды, качающийся на самом краю бездонной пропасти, ты тоже в ответе. Помни об этом! А мы - мы подождём...".
   "Мы подождём, дочь, - говорила Таэона. - Ты найдёшь нас - обязательно. И ещё - ты найдёшь свою любовь, настоящую, такую, какую нашли мы. Я верю в это, Энна, - нет, не верю, - знаю. Теперь знаю...".
   Эн-Риэнанта держала амулет Инь-Янь в руке - не пришло ещё её время надеть на шею заветный символ, ибо истинная любовь не коснулась пока её сердца. Но это время придёт - Энна верила матери.
   На прекрасной шее Звёздной Владычицы красовался другой амулет, который она сотворила для себя постоянным напоминанием о Поиске. На голубоватой цепочке плавно вращался маленький шар, меченный несимметричными светлыми и тёмными пятнами и окутанный голубым ореолом. Приглядевшись, искушённый понял бы, что шарик этот являл собой точную миниатюрную копию Третьей планеты окраинной галактической системы Жёлтой звезды - именно такой она видна извне, из открытого пространства Привычного Мира Галактики.
   Магиня затратила немало сил, зато теперь у неё был Вещун. Свечение вокруг амулета периодически прошивали быстрые разноцветные взблески - следы магических сущностей в эгрегоре планеты и в примыкающей к ней области Тонкого Мира. Золотистые, серебряные, зелёные, голубые... Эскиня ждала фиолетовой вспышки: ведь не только Коувилла называли Фиолетовым Магом - после тысяч и тысяч тантрических слияний Таэона приняла добрую толику алого, и оттенок её магии тоже изменился.
   И она дождалась - яркая фиолетовая искра прошила Вещун. "Вы здесь, - прошептала Эн-Риэнанта, - вы воплощены - оба. Наконец-то... Время пришло".
   Время пришло, и Духи Времени стягивали его бурлящие тугие потоки, свивая...
  
  

КОЛЬЦО ВРЕМЁН

  
   2004 год
  
   "Ну и какого чёрта тебя понесло сюда? Ты ведь сбился со счёта, сколько раз здесь был! Такой денёк! Ребята давно уже на Вуоксе... Вечером они разобьют палатки, разожгут костёр, будут жарить шашлыки и пить вино, смеяться и танцевать... Стемнеет, от воды поползут пряди белого тумана, а в небе загорятся звёзды... И публика расползётся парочками по кустам - кто обниматься-целоваться, а кто и... А Светка точно не будет долго горевать о твоём отсутствии, и скучать она тоже не будет... Так стоило ли из-за идиотской размолвки упускать такую девчонку?"
   Подобные не слишком весёлые мысли посещали голову молодого парня лет двадцати двух, поднимавшегося по каменной лестнице в Большой зал Центрального Военно-Морского музея. Парень был самым обычным: в джинсах, кроссовках, в лёгкой рубашке и с короткой стрижкой - таких парней в огромном Санкт-Петербурге тысячи и тысячи.
   А ситуация действительно получилась на редкость дурацкая: они всей своей тёплой компанией собрались провести выходные на Карельском перешейке, на природе, со всеми прелестями, сопутствующими такому виду отдыха. И чёрт его дёрнул зацепить в разговоре с подружкой больную тему - ведь знал же он, очень хорошо знал её мнение по вопросу денег, карьеры и престижа! Слово за слово, и...
   "Для меня парень, который зарабатывает меньше трёхсот баксов в месяц - это вообще не парень!" - резко бросила Светка, когда он пытался что-то вякать на тему о том, что деньги ещё не всё, и что работа должна нравиться, и что... Вот и нарвался! Конечно, не стоило принимать столь категоричное суждение на свой счёт - ведь они-то ещё студенты... Хотя многие старшекурсники заранее столбят себе места в престижных фирмах, где проходят практику и подрабатывают во время учёбы - о будущем надо беспокоиться заранее. Тут Светка, как ни крути, права: сам себе не поможешь - никто тебе не поможет! И всё-таки поднадоела ему, честно-то говоря, её оголтелость в отношении денег. Что ж теперь, кроме бабок и нет ничего на свете?
   "На Свете точно нет..." - сложился в уме пошловатый каламбур, однако общего мрачного настроения не развеял.
   Настроение чуть улучшилось, когда юноша вошёл в зал. Он давно приметил странную особенность своей натуры: здесь, в Военно-Морском музее он всегда почему-то ощущал себя как-то... - даже слово-то не подобрать. Он полюбил бывать в музее ещё со школьных лет, и каждый раз при посещении Большого зала им овладевало непонятное, но щемяще-приятное чувство. И ещё: его тянуло в дальний левый угол зала, посвящённый русско-японской войне: именно в этом месте ощущение было наиболее острым. Ни романтические модели фрегатов восемнадцатого века, ни стремительные формы боевых кораблей середины века двадцатого такой остроты не вызывали.
   Молодой человек знал наизусть едва ли не всё о кораблях русско-японской: годы постройки, водоизмещение, вооружение, скорость хода - вплоть до фамилий командиров. Иногда даже корабли эти ему снились, причём не в виде моделей, а вживую - пенящими волны. Разные хобби бывают у людей...
   Парень остановился перед моделью эскадренного броненосца "Бородино". Чёрный корабль плыл под стеклом, поблескивая лакированными бортами и щетинясь дулами башенных орудий. Юноша чуть прикрыл глаза - он знал, что силуэт корабля всё равно останется перед его внутренним взором.
   "И сколько же всего снарядов в него попало? - думал он. - Сколько он вынес перед тем, как опрокинуться и унести на дно весь свой экипаж - за исключением одного матроса? Броненосец перевернулся под вечер, когда уже темнело...".
   ...Лица коснулся упругий ветер, напоённый йодистым дыханием моря. Тихо шлёпались о бортовую броню невысокие волны, и протяжно-истошно вопили чайки... Палящее тропическое солнце в синеве неба над головой... На баке, под сенью тяжеленных двенадцатидюймовых стволов башни главного калибра, замерла выстроенная "во фрунт" команда - белая стена матросских роб, окаймлённая золотом погон офицерских мундиров. Идеально выдраенная деревянная палуба, которой можно коснуться рукой в белой перчатке без малейшего риска испачкаться...
   - Здравия желаем, ваше ...гитество!
   "Орёл" был точно таким же, словно брат-близнец... А в Цусимском бою у левого орудия носовой башни японский снаряд отшиб половину ствола... И был смертельно ранен командир...".
   Молодой человек перевёл взгляд на кормовую оконечность броненосца и тут сквозь стекло саркофага, хранящего модель славного корабля, вдруг увидел девушку.
   Она стояла перед стендом-витриной с выполненным из папье-маше рельефным макетом Порт-Артура и внимательно рассматривала старинные фотографии героев его обороны. В следующий миг ноги парня сами выполнили требуемый маневр: он обогнул стеклянный параллелепипед и направился прямиком к незнакомке. Он ещё даже не понял, что же заставило его так поступить - благоговейная музейная тишина мало напоминала шумную атмосферу дискотеки, где можно запросто подойти к приглянувшейся девчонке и потанцевать с ней или поболтать без тени стеснения, - он шёл и ни о чём не думал.
   Девчонка как девчонка, каких тысячи и тысячи в Питере. Лет этак девятнадцати, в светлых брючках и топике; длинные каштановые волосы спадают на спину. На шее шнурок от футляра с сотовым телефоном, а между пояском и краем топика полоска смуглого тела в ладонь шириной - понятно, девушка одета по последней молодёжной моде "пупок и мобильник".
   И ещё парень понял, что она красивая. Именно понял, а не разглядел - девушка-то стояла к нему вполоборота. Ведь как бывает: оценишь стройную фигурку, а приглядишься - мордочка-то и подкачала... Но в данном случае ошибки быть не могло - незнакомка красива, он знал это, потому что где-то уже видел её раньше...
   "Интересно знать, и что эта Барби здесь делает? - такой была первая оформившаяся мысль. - Таким красоткам место на подиуме, где разгуливают топ-модели; или в офисе крутой фирмы (классная секретарша широкого профиля "на все руки и прочие части тела мастерица"); или, на крайняк, в навороченной тачке при самодовольном мачо с золотой цепью на толстой шее... Такие - если верить западным фильмам - вертят бёдрами на пляжах Майами и Коста-Дорада, транжиря деньги богатых любовников, по возрасту годящихся им в отцы, - а то и в деды. И уж во всяком случае, девушки с таким экстерьером равнодушно глядят на сверстников, если те не принадлежат к золотой молодёжи и не могут походя оставить в элитном ночном клубе пару тысяч баксов за вечер...
   И всё-таки, чего ради она оказалась в пыли музея (да ещё столь специфического) в июльский выходной, когда на улице такая дивная погода? Ей что, заняться больше нечем? Не свидание же она назначила под знамёнами флота российского у моделей давным-давно погибших или пущенных на слом кораблей! А, она, наверно, переводчица, сопровождающая группу каких-нибудь чопорных англичан, интересующихся историей флота вообще и русского в частности... Но где же тогда её подопечные? Отошли все разом пописать?".
   Вся эта мысленная обойма провернулась в голове молодого человека за те считанные секунды, пока он преодолевал разделявшие его и девушку метры. И ещё он понял, что красавица смотрит на немые отпечатки истории не просто так, а с настоящим неподдельным интересом и с какой-то затаённой грустью. И это внезапное открытие окончательно сбило парня с толку.
   Девушка почувствовала его приближение (не услышала шаги, а - он отчётливо понял это! - именно почувствовала), оторвалась от фотографий столетней давности и повернулась. Она действительно оказалась красивой; и лицо её было именно таким, каким парень себе его и представлял; а потом молодой человек услышал...
   На нас надвигается Тьма, Чёрная Тень из Неведомого. Всё то, что происходит сейчас в России, - это не просто то, о чём мы знаем из истории других стран. Это гораздо страшнее и кровавее - и необъяснимее... За всем происходящим стоит какая-то чудовищная сила. Я не могу понять и сказать, откуда я это знаю - я чувствую...
   Бороться с этой Тьмой выше человеческих сил, мы можем только бежать. Где-то там, очень далеко, дальше, чем мы можем себе представить, есть способные противостоять Тени, но до них так вот запросто не докричишься. А мы - мы можем лишь спасаться бегством в зыбкой надежде уцелеть...
   Юноша с трудом отлепил от нёба непослушный язык и вытолкнул всего три слова:
   - Тебя зовут... Наташа?
   - Тебя зовут... Андрей? - эхом отозвалась девушка.
   ...Они вышли на улицу, крепко-крепко держась за руки, словно боясь потерять друг друга снова.
  

* * *

  
   "Плохо видно... Результат моего неумения? Хотя я вроде бы всё сделал правильно... А может, всё это бред и чушь собачья? Не будем спешить с выводами - неизвестно ещё, что там увидит Татьяна..."
   Он действительно всё сделал правильно - как учили. Избавился от ощущения тела - от кончиков пальцев ног до головы, - а затем старательно провёл сборку. Полёт получился очень реальным - даже голова закружилась - и вхождение в тёмный туннель-спираль тоже. Но вот когда дело дошло до кадров - после перехода за момент рождения, - то пошла полная тусклятина. А акцентироваться и помогать нельзя - исказишь подлинное содержание того, что видишь, подменишь действительное желаемым.
   ...Земля с высоты птичьего полёта. Зелёные густые рощицы, дуга морского берега и череда сизых волн, накатывающаяся на прореженные песчаными пляжами скалы. Остров - почему-то кажется, что это именно остров, хотя и большой. А время... Время - полторы тысячи лет назад как минимум, или даже ещё раньше. Третий-четвёртый век от Рождества Христова, так?
   ...Хижина (интерьер смутен), огонь в очаге (в костре?) посередине. Светловолосая женщина с лучистыми глазами и ощущение исходящего от неё тепла. Мужчина (лица не разглядеть), крепкий и уверенный в себе. А я - я на ворохе звериных шкур (мягкий и густой мех), и лет мне от силы пять-шесть, и я смотрю на мужчину и женщину (родители?) снизу вверх. Взгляда мужчины я не ощущаю, а вот устремлённый на меня взгляд женщины... Во взгляде женщины тревога... За меня? Обычное беспокойство матери? Нет, тут что-то другое...
   ...Ночной лес. Темные тела громадных деревьев, ветви которых переплетены где-то там, наверху, в сплошной свод. Багровое пламя большого костра и сосредоточенные лица людей, выхваченные из темноты отсветом пламени. Много людей. Высокая женская фигура, закутанная в длинное одеяние (плащ?). Цвета плаща не разобрать - женщина стоит на самой границе света и тьмы. Ощущение угрозы... Женщина что-то говорит, но смысл её речений тёмен...
   ...Топот ног - и ощущение боевого азарта. Пальцы правой руки крепко сжимают рукоять топора. А рядом - бегущие люди, горячее дыхание и запах пота, бряцанье оружия. Земля быстро мелькает под ногами, шорох травы, и кажется, что не бежишь, а летишь. Острый холодок - смесь ярости, страха и желания боя. Третий компонент этого коктейля - превалирующий. А впереди - плотная цепь воинов, одетых в железо. Это враги, и сейчас главное - добежать до них!
   ...Перемешано - какие-то вообще неразличимые картинки (звёзды в чёрной пустоте - а это ещё с какого бока припёка?). Голос... Опасность, большая опасность! Свист летящих копий - и удар. В грудь - слева. Земля встаёт на дыбы и рушится мне на лицо. Тьма...
   Виктор открыл глаза. Таня сидела в кресле напротив, расслаблено опустив руки на подлокотники. Она ещё там, но ничего, скоро вернётся. Прерывать же медитацию внешним воздействием не рекомендуется - мало ли что...
   - Ну, рассказывай, - попросил он, когда она наконец-то глубоко вздохнула, слегка качнула головой и тоже открыла глаза, - что ты видела?
   Совпадений было мало, очень мало, но имевшие место быть поражали своей детальной точностью. Правда, похоже, в том времени они не встретились...
   - Послушай, а эта женщина... - спросил Виктор, закончив свой рассказ.
   - Какая? У костра?
   - Нет, другая - моя мать. Это, часом, не ты была, а?
   - Этого я не помню... Нет, вряд ли. Мы с тобой ориентировались на одновременные воплощения, совмещённые во времени или хотя бы минимально разнесённые по срокам. Я видела время более позднее. Средневековье, лет на триста-четыреста позже... Ты будешь смеяться - но я была мужчиной! Я даже чувствую, - она провела ладонью по левому плечу, - тяжесть этого дурацкого железа! Нет, от мод того времени трудно впасть в восторг. У меня был повтор: какое-то горящее поселение, храпящие кони, лязг, крики, запах крови и дыма. И снова та сцена, когда меня убили... Помнишь, я уже рассказывала?
   Виктор помнил. У Татьяны была странная фобия - она терпеть не могла, когда в автобусе кто-то стоял позади неё. "У меня ощущение, что это тип за спиной сейчас ка-а-а-к шарахнет меня по темечку, и моя бедная головушка разлетится, как лопнувший арбуз! Бр-р!" - сказала она как-то. И самое интересное, что до причины этого страха удалось докопаться.
   Оказывается, ей в обличии рыцаря (или что-то в этом роде) простых и диких времён раннего Средневековья, некий оппонент в споре на полосах заточенного железа взял да и развалил такой полосой - то бишь мечом - голову лихим ударом сзади. С железом тогда обращаться явно умели - не спас даже шлем. Но ещё интересней - фобию удалось излечить. Татьяна несколько раз прокручивала "видеозапись", и сумела всё-таки обернуться за миг до того, как на неё упал роковой удар, и отклониться. После этого она перестала обращать внимание на "типов за спиной".
   - Так ты же "переиграла ситуацию". Сколько ж тебя ещё убивать-то можно?
   - Прошлого не изменишь, свершившееся - свершилось. Физическую оболочку моего реинкарнационного предка укокошили, это факт. Я просто "сыграла желаемое", зато теперь чувствую себя спокойно. Я только убрала след, но и этого вполне достаточно. А ты, небось, - Татьяна ехидно прищурилась, - не прочь как можно реальнее переиграть ситуацию из юности твоего текущего воплощения, когда ты так и не понял прозрачных намёков оставшейся с тобой наедине девчонки, вёл себя как телёнок, и не произвёл ожидавшихся от тебя очень конкретных действий? Да ладно, ладно, чего уж там...
   Виктор смолчал. Развивать эту тему бессмысленно - встретившись в зрелом возрасте, они с Танюшкой продолжали дико ревновать друг друга к прошлому, несмотря на прожитые вместе годы (язык мой - враг мой, понаболтали друг дружке всякого в приступе взаимной откровенности). Вместо этого он встал, скинул футболку и подошёл к зеркальному шкафу.
   - Ты чего, Вить?
   - Следы, говоришь, - пробормотал он, разглядывая себя в зеркале. - Они остаются не только в памяти, но и на физических оболочках - иногда. Всё взаимосвязано - помнишь?
   - Ну и что?
   - Иди сюда. Смотри...
   На загорелой смугловатой коже груди Виктора, чуть выше левого соска, выделялся светлый ромбик, слегка вытянутый вдоль вертикальной оси. Такие штуки получаются, когда на пляже наклеивают на тело всевозможные нашлёпки - вплоть до вырезанных из бумаги букв. Но они-то забыли когда были на море, где можно вволю насладиться горячим солнцем!
   - Это... Это то, о чём ты рассказывал, да? След от...
   - Умгу. Наконечники римских метательных копий - пилумов - были гранёными, и в сечении получался почти правильный квадрат. Рана от такого наконечника выглядит именно так. Правда, мне сначала было не очень понятно, почему ромб - ромбовидную прорезь оставило бы копьё с плоским навершием. Но потом я вспомнил... Дротик вонзился мне в грудь сверху, описав в воздухе дугу, а затем под своим весом он чуть опустился, растянув рану.
   Таня осторожно провела пальцами по светлому пятнышку - кожа как кожа.
   И всё-таки... Совпадение? Или тело помнит?
   - Помнит не тело, - Татьяна не удивилась, что муж отвечает ей на невысказанный вопрос: они очень часто думали об одном и том же почти синхронно, - помнит первичная матрица. Хорошая у неё память... А это, - Виктор ткнул пальцем в грудь, - отражение.
   - Память... - задумчиво повторила Таня. - Кстати, а ты помнишь ту молодую пару?
   - Которая заказывала у нас катер на свадьбу? - уточнил Виктор. Покинув стены своего разваливающегося НИИ, Татьяна теперь на пару с мужем работала в агентстве, занимавшемся организацией всевозможных праздников на воде. - У них ещё венчание в Никольском соборе?
   - Да, этих ребят. Ты знаешь, когда я с ними разговаривала, у меня было ощущение, словно я смотрю в зеркало. Поверхность зеркала зыбкая, она колеблется, но это зеркало, и я вижу в этом зеркале... себя! Себя - в облике этой молоденькой девчонки! У неё была царапина на левой руке - и у меня зачесалось кисть в том же месте, на сгибе.
   - Помню, - со странной интонацией произнёс Виктор, внимательно глядя на жену. - У меня было точно такое же чувство. Этот парень - я! Или точная моя копия - не внешняя, конечно...
   - У них заказ в сентябре. Но я обязательно сделаю им хорошую погоду, хотя чистить небо осенью не так просто. Но для них я уж постараюсь...
   - Ничуть не сомневаюсь, что у тебя всё получится, ведьма ты моя любимая! - Виктор улыбнулся и чмокнул Татьяну в нос. - А потом мы с тобой исполним нашу с тобой давнюю мечту - съездим в Мексику. Мне почему-то очень хочется увидеть пирамиды ацтеков... Я бы даже сказал, что мне хочется туда вернуться - хотя мы с тобой там никогда не были.

* * *

  
   Ключевой Мир собственного домена Звёздной Владычицы Эн-Риэнанты, наши дни
  
   - У меня ощущение, - сказала Селиана, пытливо глядя на появившуюся перед ней Магиню-Мудрую, - что ты хочешь мне что-то сообщить, Помощница.
   - Ты права, Глава Синклита, - подтвердила та, почтительно склонив голову. - Есть новости: Разыскиваемые воплощены на Третьей планете системы Жёлтой звезды, и они встретились. Но...
   - Что "но"? Договаривай!
   - Их две пары - причём равнозначные. Мы, Маги Синклита, проверяли вшестером - разницы между этими двумя парами Предполагаемых практически нет.
   - Да, Помощница, - медленно проговорила Верховная Мудрая, - вот это новость... Придётся разбираться самой - хотя бы для того, чтобы объяснить Эн-Риэнанте.
   Отпустив Магиню Синклита и оставшись одна в Зале Принятия Решений, Селиана довольно долго размышляла - новость было неожиданной даже для неё, Верховной Мудрой.
   "Могу себе представить, какой будет реакция Энны, - мысленно усмехнулась эскиня. - Во всяком случае, восторга такое сообщение у неё явно не вызовет. Тем более что объяснить подобный феномен затруднительно - можно только предполагать. Скорее всего, это опять какой-то фокус Тонкого Мира - нечто похожее на историю жрицы Танит, только на другом уровне".
   Сосредоточившись, Селиана позвала и тут же услышала мыслеответ Эн-Риэнанты - похоже, Звёздная Королева ждала зова Главы Синклита.
   - У тебя новости, Мудрая?
   - Да, Королева.
   - Хорошие или плохие?
   - Важные, Королева.
  

< Конец первой книги >

  

Санкт-Петербург, 2003-2006 гг.

  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"