Кулак, затянутый в латную перчатку танковой брони, сжимался. Двадцать пятого ноября сорок четвёртого года Первая гвардейская танковая армия вышла из состава Первого Украинского фронта и вошла в состав Первого Белорусского фронта. В декабре сорок четвёртого танковая армия Катукова перебазировалась под Люблин, а в январе сорок пятого сосредоточилась на Магнушевском плацдарме, полностью готовая к наступлению. Восьмому гвардейскому механизированному корпусу генерала Дрёмова была поставлена задача форсировать реку Пилицу, затем выйти к реке Бзура, в район Ловича-Кутно, далее наступать на Познань и выйти к Одеру.
Тринадцатого января дивизион переправился через Вислу - на этот раз переправа прошла спокойно, без надсадного воя "юнкерсов" над головой: фронт отодвинулся далеко на запад. По мосту сплошным потоком шли танки, автомашины, самоходные орудия - особенно много было самоходок, гораздо больше, чем раньше, во время предыдущих наступлений Первой танковой.
- Экая силища... - донеслось до слуха Дементьева.
- И слава богу! Больше техники - меньше потерь. Чай, не сорок первый год.
К вечеру следующего дня, когда дивизион вышел на исходные позиции, из штаба корпуса вернулся майор Гиленков.
- Когда наступление? - был первый вопрос, который задал ему Дементьев.
- Завтра, капитан, завтра. Будем ломать "Восточный вал". Задача - выйти к Одеру. За первые четыре дня корпус должен пройти сто тридцать километров. Засиделись-застоялись, теперь разомнёмся!
Ночь перед наступлением - время особое. В воздухе висит нечто незримое, словно скапливается там грозовое электричество, готовое разрядиться рукотворной молнией, как только электроды - русские и немецкие войска - сойдутся.
Закончив с комдивом все неотложные дела, Дементьев отошёл в сторону от боевых машин. Вокруг безмолвствовал зимний лес, на лапах елей лежали густые снежные шапки. В тишине, нарушаемой только шорохом дыхания, отчётливо было слышно шипение ракет, то и дело взлетавших над передним краем. "А завтра эту стеклянную тишину, - подумал Павел, - раздробит на осколки рёв моторов и грохот орудий. Как нелепо устроено всё в этом мире!".
Ночь прошла на удивление спокойно. Утром Павла разбудил Полеводин, успевший вскипятить чайник. Завтра оказался скудным - чёрный хлеб и банка тушёнки.
- Так подъели всё, что добыли на Дембицких складах, - чуть виновато объяснил ординарец, извлекая из заначки пачку трофейных галет.
Бивак уже шумел голосами, хлопали дверцы, урчали моторы. Гиленков, подтянутый, чисто выбритый и напряжённый, как натянутая струна, садился в свою машину.
- Я на КП к Дрёмову. Связь как всегда - по радио. Морозец, - Юрий снял кожаную перчатку и потёр кончик носа, - но денёк у нас будет жарким. Ну, ни пуха, ни пера!
"Виллис" комдива рванул с места, взметнув крутящийся снежный вихрь, в который упало запоздалое дементьевское "К чёрту!".
А в восемь ноль-ноль земля вздрогнула - тысячи орудийный стволов выплюнули огонь и сталь. Непрерывная обработка артиллерией и авиацией переднего края немецкой обороны продолжалась полтора часа, и "катюши" 405-го дивизиона тоже спели свою партию в общем многоголосом хоре. Что оставалось на пресловутом "Восточном валу" после этого огненного шторма, Дементьев увидел собственными глазами, когда дивизион "РС" вошёл в прорыв и двинулся на запад: земля, перепаханная вдоль и поперёк, исковерканные танки, разбитые машины, перевёрнутые пушки и трупы, трупы, трупы - горы трупов.
Армия Чуйкова прорвала немецкую оборону и ушла вперёд на десять-пятнадцать километров. Обгоняя пехоту, в прорыв устремился подвижный передовой отряд восьмого корпуса: танковая бригада полковника Темника, 400-й полк самоходок подполковника Хватова, две зенитные батареи, сапёрный и понтонный батальоны - рек впереди хватало, - а за ними вытянулась походная колонна "катюш". Пехоты в отряде было мало - десант на броне, и всё.
Ударный отряд двигался быстро - до ста километров в сутки, останавливаясь лишь для заправки горючим и пополнения боезапаса. Передовые отряды 8-го и 11-го корпусов не ввязывались в бои для занятия городов и деревень, обходили узлы сопротивления, оставляли на съедение идущим позади них частям огрызавшиеся группы противника. Танковый нож вонзался в незащищённое подкожное мясо Зверя, резал жилы коммуникаций и нервы линий связи, рвал артерии, по которым, натужно пульсируя, проталкивалась к фронту свежая кровь пополнений. Нож этот вызывал болевой шок паники, заставляя Дракона корчиться в страхе. Если где-то отряд натыкался на более-менее организованную оборону, которую нельзя было обойти, полковник Темник, избегая ненужных потерь и экономя время и силы, пускал в ход дивизион "РС". Дивизион стрелял с ювелирной точностью, после чего танки шли дальше по дымящимся развалинам, вминая в мёрзлую землю обломки сожжённой техники и обгорелые трупы немцев.
Подвижный передовой отряд выполнял поставленную задачу: достичь заданного рубежа, закрепиться там и держаться до подхода основных сил корпуса. В сорок пятом году русские войска хорошо научились воевать, оставив далеко позади учителей, не скупившихся в своё время брать со своих учеников щедрую плату кровью и жизнями.
* * *
Дементьев впервые участвовал в глубоком танковом рейде. Памятуя наставления Гиленкова "В рейде зевать не приходится - если не хочешь схлопотать в борт фаустпатрон, крути головой на триста шестьдесят градусов", он добросовестно выполнял эту инструкцию, сожалея порой, что у него нет глаз на затылке, и что шея человеческая несколько отличается от оси, на которой крутится колесо. И на второй день рейда, когда ударный отряд миновал лес и оседлал шоссе, уходившее к какому-то небольшому городку, Павел одним из первых заметил на этом шоссе колонну немцев - тёмную толпу на серой ленте дороги, рассекавшей пустынную заснеженную равнину.
- Немцы, - захрипела рация голосом капитана Бочковского, - человек восемьсот-девятьсот. Предположительно маршевый батальон.
- Атакуй, - приказал в ответ полковник Темник, командовавший отрядом.
И около тридцати танков, развернувшись широким веером, обрушились на немцев. Те оказались практически безоружными: у большинства из них не было ни фаустпатронов, ни даже карабинов - маршевые батальоны довооружались на подходе к линии фронта. На шоссе началась дикая бойня - истошные крики размазываемых по асфальту людей тонули в треске пулемётов, в грохочущем рычании моторов и в лязге танковых гусениц. Дементьев смотрел, и всплывали в его памяти лесная поляна на берегу маленькой речушки подо Мгой и красноармейцы, падавшие под гусеницы немецких танков. "Вот оно и отрыгается, - думал он с мрачным торжеством. - Мне отмщение, и аз воздам...".
Немецкий маршевый батальон был вытоптан танками начисто, и когда колонна "БМ" проходила через место побоища, Павел Дементьев увидел зрелище, которого он не видел за все годы войны.
Покорёженное полотно шоссе был сплошь залито кровью - оно стало красным, как будто кто-то аккуратно закрасил его на протяжении нескольких сотен метров. Под колесами машин хлюпало и чавкало, "бээмки" шли по изуродованным обрывкам человеческих тел, словно по кочкам, разбрасывая по сторонам фонтаны брызг из багряных луж. Дементьеву хотелось, чтобы эта дорога по перемолотым костям поскорее кончилась, однако "катюшам" пришлось притормозить - впереди началась стрельба, и надо было дождаться прояснения обстановки.
Дементьев разыскал Бочковского - танк комбата стоял чуть в стороне от дороги.
- Вот, Павел Михайлович, до чего немцы дожили, - сказал танкист, поздоровавшись с Дементьевым и показывая на окровавленное шоссе. - Их уже в бой бросают без оружия!
- А ты вспомни начало войны, Володя. Помнишь, как наши солдаты бросались на немцев с голыми руками, чтобы добыть винтовку или автомат? Око за око, Володя, - ответил Павел, подумав про себя: "И поражение, и победа одинаково смердят мертвечиной. Но нам нужна победа - только так".
- Да эти не очень-то и бросались, - Бочковский усмехнулся. - Они удрать норовили, но от "тридцатьчетвёрки", - он любовно похлопал по броне танка, забрызганного кровью по самую башню, - в чистом поле разве убежишь?
Воспользовавшись остановкой, на дорогу выскочил Полеводин. Зоркий глаз Василия приметил грузного немца, лежавшего на обочине лицом вниз. Сам по себе труп не вызвал бы у ординарца никакого интереса - вон их сколько валяется, дохлых, - но на вытянутой вперёд руке немца поблескивали часы. Бытовала у солдат мода - меняться трофейными часами "не глядя", вот Полеводин и решил подтрофеить. Присев на корточки, он взял немца за руку, примеряясь, как бы ему снять тикающий трофей, и вдруг резко отскочил назад.
"Труп" зашевелился, встал и безропотно поднял руки. Мясистое лицо немца было бледным, из его широко раскрытых глаз ещё не ушёл ужас. Тучный, с "пивным" животом, немец не двигался, да и оружия у него не было - он просто стоял с поднятыми вверх руками. А Полеводин сорвал с плеча автомат и всадил в немца короткую очередь.
Немец покачнулся и захрипел. На лице его проступило жалобное недоумение: "За что?". Полеводин то ли взвизгнул, то ли всхлипнул и дал вторую очередь, затем третью. Немец медленно упал навзничь; над его грудью, развороченной пулями, ударившими в упор, потянулись вверх струйки тёплого пара, хорошо заметные в морозном воздухе. Солдаты молчали: передовой отряд пленных не брал - возиться с ними было некогда, да и некому.
- По машинам! - скомандовал Дементьев и тут заметил, что за одной из "бээмок" тащатся по земле какие-то тонкие верёвки. И лишь приглядевшись, он понял, что это были вытянутые человеческие кишки, намотавшиеся на красные от крови колёса и зацепившиеся за раму машины. Павел брезгливо поморщился.
- Ерохин! - крикнул он, найдя глазами командира машины. - Видишь эти сопли? Подбери, а то позорят нам весь гвардейский вид!
Забравшийся в штабную машину и забившийся в угол ординарец молчал, стискивая автомат, и Павел хорошо понимал этого парня. Полеводин не был трусом, не тошнило его и от вида крови, пролитой в честном бою, но что бы вот так... Жалея ординарца, Дементьев не стал ему говорить, что он думает о сборе трофеев вообще и о снятии их с трупов в частности, и только когда дивизион миновал городок, а Вася немного отошёл, Павел сказал негромко:
- Ну, что, допрыгался, Василий?
- Чтобы я больше хоть когда-нибудь... - одними губами прошелестел Полеводин.
И слово своё он сдержал - зарёкся "барахолить", а трупы обходил десятой дорогой.
* * *
Небольшую речку за городом танковая колонна перешла по перекинутому мосту - немцы то ли не успели его взорвать, то ли и не собирались взрывать, не ожидая появления русских танков в своём глубоком тылу.
Навстречу колонне вынеслась легковая машина. Не доезжая моста, по которому шли танки, она остановилась - дорога была перекрыта.
- "Опель-адмирал", - произнёс Бочковский, разглядывая машину в бинокль, - а ведь хорош лимузинчик. Посолидней, чем наша колымага. Товарищ полковник, разрешите вам его подарить?
- Давай, - ухмыльнулся Темник, - только осторожно, не поцарапай подарок.
"Тридцатьчетвёрка" сорвалась с места и помчалась по снежной целине напрямик, срезая дугу поворота шоссе. Выскочив на дорогу позади лимузина, танк чуть присел, словно готовясь к прыжку, развернулся и не спеша двинулся к немецкой легковушке, гремя траками по асфальту. Пассажиры лимузина поняли, что деваться некуда, - в снегу их машина тут же бы застряла, шоссе перекрыто теперь уже с обеих сторон, а для боя с танками легковушка явно не предназначалась, - и покорно подняли руки. Главным пассажиром "опеля" оказался важный чин - генерал, представитель ведомства по эвакуации материальных ценностей. Его допросили и отправили на танке в тыл, в штаб армии. "Генерал - он всегда генерал, будь он хоть наш, хоть немецкий, - думал Павел, наблюдая, как важную птицу подсаживают в танк. - Офицерика какого-нибудь отвели бы в сторонку да шлёпнули, а с этим возятся, личный транспорт подают. Не такой удобный, как "опель-адмирал", конечно, зато куда безопаснее - доедет генерал до плена в лучшем виде. А на его машине теперь наш комбриг будет ездить".
* * *
"Радуйтесь войне - мир будет ужасен!" - кликушествовал доктор Геббельс, главный глашатай Зверя. "Ни шагу назад!" - призывали-заклинали лозунги на серых стенах немецких домов. А по всем дорогам Польши и Германии шли на запад толпы беженцев, спасаясь от "беспощадных большевистских орд".
Они шли сплошным потоком - автомашины, мотоциклы, повозки, велосипеды, пешеходы. Их гнал страх - кое-кто опасался мести за содеянное, но большинство искренне верило геббельсовской пропаганде, сообщавшей о том, что дикие русские варвары скопом насилуют женщин и девочек-подростков прямо там, где поймают, расстреливают на месте всех без разбора мужчин в возрасте от двенадцати до семидесяти лет и жарят на кострах маленьких детей, чтобы закусывать их мясом водку.
Беженцы шли на запад, а Павел Дементьев смотрел на них и вспоминал, как точно так же три года назад шли - только на восток - толпы русских беженцев. "Вам ещё повезло, - думал он, глядя на средних лет женщину, толкавшую перед собой двухколёсную тележку, набитую узлами и чемоданами, - над вашими головами не висят "юнкерсы", не сбрасывают бомбы и не косят вас из пулемётов. Наши штурмовики заняты работой воинов, а не убийц. А вы - сидели бы вы лучше по домам, а не путались у нас под колёсами".
Да, это наверняка было бы лучше - для всех. Беженцы жались к обочинам, торопливо расступаясь и пропуская мчащиеся на запад русские танки и самоходки, но случалось и так, что на дороге возникала грандиозная пробка - ни пройти, ни обойти. Машины сигналили, танкисты стреляли из пулемётов в воздух, поверх голов. Зачастую это помогало - беженцы очищали дорогу, шарахались прочь, неохотно расставаясь со своим скарбом, но иногда пробка и не думала рассасываться. И тогда танкисты, сжав зубы, шли вперёд, подгоняемые приказом "Выйти точно в срок на заданный рубеж!" и грохотом непрекращавшихся боёв. И хрустели под гусеницами "тридцатьчетвёрок" тележки, коляски, велосипеды и кости людей, не успевших отскочить в сторону...
И орали истошно глашатаи Дракона о новых зверствах "монголо-татарских скифов" и "пархатых казаков".
* * *
Всякие люди и людишки попадались среди мирных беженцев, сдёрнутых войной с насиженных мест. На подходе к реке Пилице, во время разбушевавшейся ночью сильнейшей пурги, в колонну дивизиона непонятно как затесался небольшой крытый грузовичок. Он шёл рядом с "катюшами" тихо и скромно, ничем не привлекая к себе внимания, и только утром бдительный комиссар Прошкин заметил приблудную чужую машину. Заглянув в её кабину, политрук увидел за рулём пожилого поляка; рядом с ним сидел ещё какой-то тип, укутанный в дублёную шубу с меховым воротником. Эта неизвестная личность оказалась немцем: под шубой-дублёнкой на нем был надет мундир старшего офицера вермахта - оберста - с двумя железными крестами. А в кузове грузовичка, под брезентом, обнаружились ещё двое гражданских лиц и три холёные дамы-польки.
Проверка документов показала, что эти гражданские лица тоже были поляками и принадлежали к местной администрации, назначенной немцами и выполнявшей все приказы завоевателей.
- Польские полицаи, - резюмировал Прошкин, - уносят ноги, пока их свои же за всё хорошее не повесили на первом столбе.
Какую службу служили панёнки, сказать было трудно (никаких документов они при себе не имели), но судя по их ухоженной внешности и хорошей (если не сказать изысканной) одежде, резко отличавшейся от потрёпанной одёжки большинства беженцев, можно было сделать вывод, что они при "швабах" отнюдь не бедствовали и по карточкам не питались. Оберст угрюмо молчал, шофёр-поляк обречённо смотрел себе под ноги, "полицаи" сильно нервничали, панёнки заискивающе улыбались Прошкину и подошедшему к ним Дементьеву. Темник, которому Павел доложил о захваченных пленных, только махнул рукой.
- У меня на всех немецких полковников, в тыл их возить, танков не напасёшься, - отрезал он, - а про местную польскую шушеру я и слышать не хочу. Хлопнуть их всех - и баста, нам боевую задачу надо выполнять.
- Значит, по законам военного времени, - пожал плечами комиссар, услышав вердикт командира отряда. - И верно, где мы сейчас будем искать польских партизан, чтобы они разбирались со своими двурушниками?
То ли кто-то из полячек понимал по-русски, то ли они почуяли недоброе, но все три панёнки дружно кинулись к Прошкину, умоляюще сложив руки на груди. Из их быстрого и взволнованного щебетания Павел понял только "прошу пана" и "пше прашем", но комиссар, поднаторевший за полгода "разуметь по-польски", криво усмехнулся.
- Они говорят, - пояснил он Дементьеву, - мол, делайте с нами что хотите, бейте, насилуйте, мы сами разденемся, только коханых наших, то есть полюбовников, не троньте. И немец, как я понял, тоже у кого-то из них в полюбовниках числится.
Павел смотрел на женщин со смешанным чувством жалости и гадливости. "Да, бить по немцам "эрэсами" куда достойнее, - думал он. - Чёрт бы побрал этих сучек - навязались на мою голову...".
- Что будем делать, капитан? - напомнил Прошкин.
"Хлопнуть их всех - и баста!" - вспомнил Дементьев слова полковника Темника.
- Мужчин расстрелять, - приказал он, - а баб гнать в три шеи! Пусть пешком идут в свой фатерланд или куда они там собрались.
Панёнки взвыли. Солдаты оттащили их в сторону от машины; женщины вырывались, выкрикивая что-то бессвязное. Немец и поляки понуро пошли к обочине, подталкиваемые в спины стволами автоматов.
Сухо простучали автоматные очереди, а через некоторое время зареванные панёнки исчезли в толпе беженцев, бредущих по обочине и с опаской поглядывающих на русские танки. Беженцы не обращали особого внимания на свежие трупы, лежавшие у самого края дороги, - они просто обходили их, чтобы не запачкаться.
Дивизион тронулся дальше - "катюши" шли на запад.
* * *
Глубокий танковый рейд очень мало похож на победную прогулку по тылам в панике бегущего противника, и меньше всего он напоминает увеселительное путешествие с целью ознакомления с красотами природы и местными архитектурными достопримечательностями. Слуги Зверя оборонялись свирепо: навстречу "тридцатьчетвёркам" полковника Темника выходили "тигры" и "элефанты", из засад били противотанковые пушки-"змеи", а в домах городков и посёлков прятались фаустники. Железная рука тотальной мобилизации загребала шестидесятилетних стариков и шестнадцатилетних подростков, но хватало ещё у Дракона и настоящих вояк, фанатично преданных фюреру и готовых драться до конца. И горели наши танки, становясь братскими могилами экипажей...
По неписаному закону, впереди бригады батальоны шли по очереди, в батальонах каждый день менялись роты, в ротах - взводы, во взводах - танки, чтобы на следующий день уступить место другим. Экипажи взвода, идущего впереди, на всякий случай прощались с товарищами - слишком уж часто не возвращались они из очередного боя. За время рейда танкисты ударного отряда теряли до восьмидесяти процентов машин и до половины личного состава. Особенно тяжело приходилось на завершающем этапе рейда, когда немцы яростно контратаковали передовой подвижный отряд на достигнутом рубеже. Самые большие потери приходились на это время и среди танкистов, многие из которых не успевали или не могли выбраться из своих подбитых машин и сгорали вместе с ними.
Но до этого рубежа - до реки Одер - было ещё далеко.