Рюмка была высокой, стройной и очень изящной. Тонкого стекла и с оригинальным, замысловатым узором на боках. Когда-то, в очень далёкие времена, у неё были сёстры, такие же, как она, рюмки и более рослые братья - фужеры. Семейство у них было обширное и весёлое. Своё предназначение они видели в том, чтобы дарить людям радость, и они весело звенели, чокаясь за столом, стремились, как можно ярче преподнести всю гамму цветов и ароматов налитых напитков.
Последний раз они выставлялись на стол все вместе уже давно, и по случаю, который нельзя назвать радостным и торжественным. Это было печальное мероприятие по случаю отбытия хозяина дома на фронт, как тогда говорили: на германскую войну". Это был очень тихий банкет. Не слышно было за столом шуток и смеха, разговоры велись тихо и сдержанно, как будто в доме был покойник. Сам хозяин, напустив на себя бравый и ухарский вид пил водку из этой рюмки, и лишь рюмка, через прикосновение его пальцев ощущала как ему грустно и тяжело, как не хочется ему уезжать. Слову сказать, штабс-капитан оказался бравым на самом деле. Согласно присяге, храбро и отважно выполнял свой воинский долг. Он не прятался за спины солдат, не лебезил перед начальством. Слыл толковым, заботливым и храбрым командиром, за которым солдаты были готовы идти хоть в огонь, хоть в воду. Безвылазно просидев в окопах три года на германской, он, потом, ещё два года, дрался с большевиками. Под Перекопом, в январе двадцатого года, отстаивая Крым, он вместе со Слащовым водил юнкеров в атаки, пока одна из них не стала для него последней. Умирая на твердой, как камень, замерзшей земле, в бескрайней степи, он, как ни странно, вспомнил рюмку, из которой пил водку на прощальном банкете, перед отъездом, и улыбку жены, которая уже тогда чувствовала, что видятся они в последний раз, и пыталась за улыбкой спрятать свой ужас перед расставанием навсегда с любимым человеком.
С тех пор прошло много лет.
Прошла революция и гражданская война с их обысками, реквизициями, арестами и конфискациями. Потом мирное время с теми же арестами, обысками, конфискациями. Ещё одна война с германцами.
Эвакуация и возвращение в родной город. В течение всего этого времени, рюмкино семейство неоднократно переходило из рук в руки, с каждым разом становясь, все меньше и меньше, пока не осталась она одна. Совсем одна. Изредка она вспоминала своих бесследно исчезнувших братьев и сестёр. При всей похожести они всё же отличались друг от друга. Отличие было настолько тонким, что можно было распознать его, только общаясь с ними со всеми долгие годы. Например, у одной из сестёр был слегка нарушен узор на боку, а у другой был очень мелодичный звон, лучший из всего семейства, да и потом не приходилось слышать такого глубокого и мелодичного звука. Она погибла во время обыска в тридцать восьмом году. Один из братьев становился совершенно неотразим, когда в него наливали шампанское, именно в этом бокале вино превращалось в произведение искусства. Все они, внешне такие похожие, и в тоже время разные, пропали на протяжении времени меньше чем пятьдесят лет, хотя родились в шестнадцатом веке и вместе прожили четыре столетия.
Последние годы она жила в одном семействе, где её звали Бабушкина Рюмка. Она резко отличалась от своих современных коллег, которых втайне считала вульгарными. В сравнении с ней, эти рюмки явно проигрывали. Низкие, из толстого стекла, с примитивным, небрежно нанесенным, узором, или, что ещё хуже, отлитым на боковой стенке, прямо в форме, при изготовлении. Ей, на которую мастер наносил узор несколько часов, это казалось верхом безвкусицы. Звук от них был совершенно никчемным, не было ни чистоты, ни глубины звучания. Хотя она и занимала главенствующее место в буфете, но была очень одинока. Остальные обитатели считали её гордячкой и задавакой, так как ей претили разговоры, которые велись в буфете по ночам, после застолий. Очень долго и подробно обсуждалось, кто из какой рюмки пил. Какие напитки наливались и сколько. На неделю могло хватать разговоров о том, что водка теперь стала лучше, а коньяк не тот. Какие у хозяина нежные пальцы, прямо дух захватывает, а Петр Сергеевич, хоть и солидный человек, а руки у него вечно потные и рот слюнявый. У подруги жены хозяина помада такая маркая, просто ужас, потом не отмоешься, да и сама она женщина неприятная неряшливая - вечно у неё маникюр не в порядке. Рюмка никогда не принимала участия в этих разговорах, считая их пошлыми и никчемными. Не будучи такой, как другие, она получила одиночество и стойкую неприязнь коллег. Сглаживало это только любовь бабушки. Пользовались ею очень редко и только бабушка, и только по торжественным случаям. Рюмке нравилось, когда бабушка вынимала ее из старинного буфета, ласково дышала на неё и протирала мягкой тряпочкой, пока грани узора не начинали отражать солнечные лучи, рассыпая их на тысячи ослепительных брызг. По торжественным случаям в рюмку наливали для бабушки шампанского. Хотя шампанское в рюмку не наливают, но для бабушки делали отступление от этикета. Бабушкины сухие и легкие пальцы нежно брали рюмку и подносили ко рту. Маленькими глоточками, потягивая легкий и радостный напиток, бабушка сидела за столом, мало принимая участие в общем разговоре, погрузившись в свои мысли. О чем вспоминала она в такие минуты, Рюмка не знала.
Они встретились, когда бабушка уже была бабушкой, однако она полюбила рюмку с первого взгляда. Очевидно, рюмка ей что-то напоминала. Может быть то время, когда она была молодой и красивой, когда все, без исключения мужчины смотрели ей вслед. Когда жизнь впереди казалась светлой, долгой и счастливой. Когда весь мир вокруг был прекрасен и удивителен, когда дурманяще пахла акация, а сердце сладко и тревожно щемило в ожидании любви, такой огромной и бездонной, как небо над головой и которая действительно пришла к ней. Её муж был из дворян, семьи раздавленной, униженной и почти полностью уничтоженной. Жалкие остатки, их, впрочем, не такого уж и богатого, быта, легко уместились в комнате коммунальной квартиры на четвертом этаже, где она бывала на правах невесты единственного сына. Они недолго прожили вместе. Да и сколько бы они ни прожили - всё равно этого мало. Он был убит на второй германской войне, за девять дней до победы, в сутолоке и сумятице уличного боя, в каком-то немецком городишке с труднопроизносимым названием. Там же и похоронен. Для бабушки он остался живым, просто вот сейчас его рядом нет, вроде, как в отъезде. Очевидно, рюмка, каким то образом напоминала о нем.
Как бы там ни было, но Рюмкой бабушка дорожила очень. Иногда только разрешала внучке подержать Рюмку в руках. Тогда тоненькие детские пальчики, такие хрупкие и изящные, осторожно брали её за ножку и поднимали вверх, поворачивали к свету, любуясь узором. Налюбовавшись вдоволь, осторожно ставили на место.
Потом бабушки не стало.
Пришли люди, вытащили бабушкины вещи и решали, что с ними делать. Вытащили и рюмку. Рюмка узнала пальцы - это была внучка, но это были уже не те трепетные детские пальчики. Руки были хваткие, видавшие всякие виды, неумолимые и жесткие. Небрежно повертев в руках Рюмку, туда - сюда, её брякнули на стол. Голос равнодушно произнес: "Рухлядь какая-то. Хоть бы несколько было, а то одна. На фига она нужна". Рюмка всё прекрасно слышала. Если бы она могла говорить, то сказала бы, что она не рухлядь, а детище известного венецианского мастера шестнадцатого века. Но из всех звуков она могла издавать только звон. Однако она поняла одно: ничего хорошего впереди её не ждет. В лучшем случае прозябание в недрах ящика серванта. В худшем - помойка. И в том и в другом случае лучше не жить, когда ты никому не нужен.
Когда люди отвлеклись, Рюмка, воспользовавшись тем, что стояла на самом краешке стола, раскачалась и рухнула вниз. На пол. Падая, она в последний раз преломила в себе солнечные лучи, падавшие из окна. Как и прежде, тысячи солнечных зайчиков. Как фейерверк. Метнулись по комнате. Один из них на миг осветил фотографию бабушки, висящую на стене, как бы прощаясь с ней, но это был всего лишь краткий момент прощания с миром, где Рюмка прожила четыреста с лишним лет, и где не хотела существовать ни дня. Последний раз раздался мелодичный звон, и Рюмки не стало, она перестала существовать, распавшись на десятки осколков.
Яркое солнце равнодушно освещало место падения. Осколки ярко блестели, но это было всего лишь битое стекло.