В плеере играет Slipknot, "All Hope Is Gone", Amatory, "Неизбежность".
Я сел в электричку, до тети ехать две станции. Первая остановка - "Северный пост". Никто не вышел. Двери захлопнулись, и мы поехали дальше.
Вторая остановка должна быть моей. Смотрю в окно, пытаясь убедиться в этом. Видел церковь возле моста, которую освещали прожектора, и маленькую тропинку, лестницу, что ведет туда от путей.
Приехал. Спрыгнул на перрон и пошел к лестнице на мост. Здесь память работала четко, давая указания: можно было перейти пути и мимо старой водонапорной башни выйти к дому тети, но лучше по мосту. Все-таки ночь на дворе, а в детстве возле башни сидели наркоманы, как рассказывала бабушка. Наверное, это были какие-то сказки, ужастики, чтоб там не гуляли, но в наше время идти по плохо освещенным и заброшенным местам чревато.
Я почему-то думал, что лестницу должны были обновить. Но нет, те же шпалы, хоть и старые, но надежные, любой вес выдержат.
Вышел на мост, откуда открывался хороший вид. Железная дорога убегает вдаль, ветвятся пути, где-то соединяются, где-то уходят в тупики или дальше, скрываясь из глаз. И горят семафоры зеленым и красным. В здании управления свет в окнах. Там не спят, что-то делают, дежурят, переводят стрелки. Работа кипит - и жизнь вместе с ней.
Справа от моста стояло старое здание. Оно разрушено. Когда-то там был магазин, но однажды его ограбили; уничтожая улики, подожгли. Помню, был большой пожар. Собралась вся округа смотреть. Мы с сестрой стояли в первых рядах. Нас крепко держали за руки, мы хотели подойти поближе, чтоб видеть лучше, как работали пожарные, как вода мощной струей била по огню, а тот отплевывался, выпуская пар, отходил назад, пока совсем не скрылся в углях. Народ бурно обсуждал пожар. Выдвигались разные версии произошедшего, это только потом узнали, что магазин ограбили, а тогда говорили и о плохом хозяине, и о пьяном стороже. Кто-то из соседей злорадно потирал руки, а кто-то плакался, что магазин сгорел, и теперь далеко ходить за продуктами. Бабушка с тетей говорили с соседкой о сериале, когда вокруг у всех была одна тема - пожар. Они нас забыли. Мы с сестрой шмыгнули к пожарным, встали рядышком, но милиционер не дал подойти к огню. Он отвел нас за руку к бабушке, где нас наказали и отвели домой. Бабушка запретила подходить к магазину, но утром мы побежали с остальными ребятами к развалинам. Хотели побродить по ним, но милиционеры облепили все желтой лентой и что-то там искали.
Прошло лето, и развалины здания уже не манили, к ним угас интерес, вместе с пожаром. С тех пор магазин и стоит разрушенным. Сейчас к нему пристроили какую-то пивнушку, вывесили плакат "Живое пиво" - и зарабатывают деньги...
Так я дошел до нужного дома. У тети второй этаж - окна не горят. Спит. Вот будет ей сюрприз: я приехал!
Я опять стал сравнивать. Там, где в детстве была грязь после дождя, все та же грязь. Во дворе стоит иномарка, а стол, за которым сидели старики, играли в карты и сплетничали - убрали. Возможно, они все умерли.
Половицы в подъезде неприятно скрипели. На первом этаже - металлические двери. Почтовые ящики покрашены.
Поднимаясь на второй этаж, пытался не шуметь. Я снова, как в детстве, топал, сотрясая весь дом. Казалось, что он сложится, как коробка, и меня расплющит стенками. И тут открылась дверь.
- Слава богу! - закричала тетя. - Приехал. Живой и здоровый!
- А что ты здесь делаешь? - спросил я, не ожидая увидеть ее на лестничной площадке.
- Тебя встречаю. Я уже пустырника и корвалола напилась.
- Зачем?
- Как зачем? - удивилась тетя.
Она сильно изменилась. Маленькая, волосы седые, но плечи шире моих: как-никак, мастер спорта по плаванию. Одета во все домашнее: старые джинсы, серый свитер, какая-то жилетка, тапочки на ногах.
- Наташа звонит в девять и спрашивает: "Приехал?" А я: "Нет". А она: "Поезд полчаса как приехал". Я сразу и приняла сердечные.
- Да ладно, все нормально же. Живой я.
- Живой, - как-то странно сказала тетя. То ли грустно, то ли радостно, а в глазах слезы.
- Смотрю, дверь новую поставили. Железную.
- То Витя, когда приезжал, поменял.
- Ясно. Теть, может, чая?
- Хорошо, - тетя Алла ушла на кухню.
Пока она готовила чай, я рассматривал квартиру: почти та же. Без капитального ремонта, но старый хлам выкинут. Коридор почти пуст. Только очень много морковки сушится. Кухня такая же: возле окна стол, рядом сервант, у газового котла газовая же печка, на месте старой советской стиральной машины - новый "Антант".
- Зачем так много морковки?
- Это я сажала, когда бабушка жива была, а сейчас собрала. Ты ведь знаешь, как она любила морковку...
Я прошел в зал (квартира двухкомнатная, но зал - проходной). Бросился в глаза новый телевизор "Samsung". Старенького "Витязя" нет.
- Алла, у вас новый телевизор?
- Да, маме подарили на юбилей.
- Понятно.
На телевизоре стояла навороченная комнатная антенна. На диване не хватало постоянных бабушкиных тряпок. Остались подушки с ее вышивкой крестиком: коты, Дева Мария с маленьким Спасителем, святой Петр, вид церкви, еще кот, ангел. В серванте напротив дивана стоял мой Дракоша, любимая игрушка в детстве.
Дальше прохожу в спальню.
- Алла, а где кровать и перина? - крикнул я.
- В сарай снесли. Кому теперь там спать...
- Понятно.
- Почему спрашиваешь?
- Хотел поспать на ней.
Больше всего в бабушкиной квартире мне нравилась именно эта кровать с пуховой периной. Ее всегда тщательно застилали. Подушки, которых было двенадцать, укладывали в два столбика по размеру. Сверху - тюлевая накидка. И к кровати до сна запрещалось подходить. Мы с сестрой постоянно спорили, кто будет ночевать на перине. Спали обычно по очереди. Когда был мой черед, то всегда по утрам долго валялся в постели, смотрел на пылинки в солнечных лучах, любил книжки читать, придумывал свои истории с собой же в главной роли, мечтал о доме или до потери сознания хотел сыра, вареной кукурузы или гороха. Иногда, когда тетя уходила на работу, а бабушка на базар, мы с сестрой дурачились. Дрались подушками. Накрывались периной - и давай прыгать! Трудно дышать, когда Варя навалится, и в этом момент я ощущал себя заключенным короля или героем в лапах злого волшебника. А какие сны снились, легкие и нежные, как сама перина, когда ложишься в только что взбитую постель!..
Сейчас вместо кровати стояли лыжи, прислоненные к стене, велосипед, банки с огурцами, помидорами, салатами, компоты из яблок, груш и черешни. В правом углу лежала куча каких-то журналов. Был даже старый аквариум, заполненный газетами. Подушки - сохранились. Они теснились на двух стульях, накрытые той самой накидкой.
Фотографии над кроватью остались: бабушка и дедушка. В детстве я боялся дедушки, особенно после его смерти. Мне всегда казалось, что он видит все и недоволен мною. И вот дедушка сейчас спустится на землю, пройдет сквозь стену и начнет ругать. Я просыпался в страхе, глубоко дыша, но в комнате кроме меня и тети никого не было. Алла спала, сестра ворочалась на кресле, в квартире раздавался бабушкин храп. Все нормально...
- Чай готов, - позвала тетя.
- Ага, - я скинул рюкзак, снял свитер и прошел на кухню. - Где я спать буду?
- Сейчас. Вот тебе чай, - тетя поставила кружку передо мной. - Вот булочка с маком, а это с марципаном. Вот сыр и масло. Что хочешь, то и ешь.
- Ага. Сахар можно?
- Вот.
- Спасибо. Где я спать буду?
- На моем диване.
Тетя ушла в комнату и вернулась оттуда с одеялом, подушкой и простыней.
- А ты где будешь?
- На кресле.
Алла начала раскладывать кресло в зале.
- Как у тебя дела? - спросил я, чтобы не сидеть в тишине. Лампа дневного света гудела комариным звоном, раздражая.
- Все хорошо. Работаю.
- Понятно... Как докторская?
Этот вопрос я задаю всегда, когда не знаю, о чем с тетей говорить. Просто Алла - доцент на кафедре неорганической химии. Преподает в харьковском институте или академии.
- Зачем? - Алла удивилась. - Мне и так хорошо, а то делай докторскую, потом защищай... Не хочу.
- Ну, как знаешь.
Снова пауза.
- Тебе какое одеяло?
- Все равно.
- Ватное или шерстяное?
- Все равно!
- Тогда шерстяное... А подушку какую?
- Сейчас выберу. - Я ушел в комнату. Долго вспоминал, какая подушка была в детстве. - Вот эту.
- Хорошо, - Алла надела наволочку и положила подушку на диван.
Я думал, что есть незаменимые вещи, которые составляют само понятие "дом". Кровать с периной были именно такими. Они ассоциировались у меня с домом тети и бабушки. И вот - убрали в сарай, и вместе с периной ушло мое детство. Теперь его грызут крысы, забирая кусочки в свои норы для уюта и тепла. И дом пропал - теперь все чужое, неродное.
Я посмотрел на ковер, висевший на стене. На нем два портрета - тети и отца. Оба маленькие, пятый или шестой класс. У Аллы лицо круглое, русское. Коса спадает с плеча. На ней школьная форма, а на отце - матроска. Еще на ковре много портретов Есенина, которые выжигал сам отец. Когда-то возле дивана, перед окном, был большой письменный стол. Туда я прятал книжки, тетради с моими первыми литературными потугами. Там лежал семейный альбом и моя коллекция стеклянных шариков, - теперь ничего нет. Хоть пианино осталось, которое все так же полузавалено тазами, сушеными травами и бельем.
- У вас есть Андрей Белый?! - удивился, увидев роман "Петербург" на книжной полке, а не его стихи.
- Да, - Алла пожимает плечами,- но поэзия больше нравится.
- Как?! Ведь проза Белого составлена по всем правилам музыки!
- Все равно. Стихи лучше.
- А... - блистать своими познаниями перехотелось. - Можно взять почитать? Я прочитаю, пока в Харькове.
- Бери.
- Спасибо, - я даже обнял тетю - вышло это неловко и сухо. - Алл, а где альбомы с фотографиями?
- Какие? Твой? Варин? Мой? Вити?
- Я не помню... тот, который в детстве показывала.
- Тебе сейчас?
- Нет, завтра.
- Вот завтра и достану.
- Хорошо. Мне еще надо к бабушке на кладбище сходить...
- Сходим, но только не завтра. Я работаю.
- Хорошо, тогда послезавтра. Утром разбудишь меня?
- Да.
- Оставишь деньги на билет, а то у меня нет?
- Хорошо.
- Спокойной ночи.
- Спокойной.
Алла вышла из комнаты, закрыв за собой двери. А я лег на диван, открыл "Петербург" и вскоре уснул.
Старая дорога, по которой не раз в детстве ездил. Все так и осталось, как и десять лет назад: заброшенная водонапорная башня, развалившееся здание склада, одноэтажные дома, переезд через железнодорожные пути с неработающим шлагбаумом, большая яма на дороге - на ней заканчивается пригород и начинается город - с маленького автосалона "Porshe".
И сразу же маршрутка попала в пробку возле Дворца железнодорожников. Я смотрел в окно - на улице снова шел дождь - и вспоминал, как в детстве меня и сестру повели сюда на концерт, посвященный Дню залiзничника.
Помню, как тетя и бабушка надевали свои лучшие наряды. Доставали из тайников золото. Красились по полчаса возле зеркала. Варю нарядили в какое-то смешное платье. На шею повесили серебряную цепочку и подкрасили губы. А меня заставили влезть в костюм. И тогда я в первый и последний раз надел запонки.
На концерте выступали величины местного масштаба и всесоюзного - София Ротару, Филипп Киркоров, Алла Пугачева. А нам было скучно. Бабушка и тетя сидели с открытыми ртами, смотрели на сцену, иногда подпевая, а в конце песен аплодировали. Мы же почти сползали с кресел и пытались найти, чем заняться. Играли сначала в "камень-ножницы-бумага", потом "угадай, что я вижу", но все надоело. Хотелось взять карты в руки, раздать для "дурака" и сидеть себе спокойно - ждать, когда закончится концерт. Но карт не было, и мы умирали от скуки. Начали дергать за рукав тетю и проситься домой. На нас шикали и говорили, что им стыдно за то, как мы себя ведем. Бабушка приводила в пример какую-то девочку, которая с каменным спокойствием сидела и смотрела концерт.
Два часа прошли, и мы вырвались на улицу, радовались свежему воздуху, шуму машин и темному небу. Варя потребовала моральной компенсации за концерт в виде мороженого. Бабушка согласилась, и нам купили: сестре - брикет сливочного, а мне - фруктовый лед...
Маршрутка тронулась. Мы проскочили пробку, и за спиной остался Дворец железнодорожников со своим скучным концертом. Капли дождя на стекле, как складки на ладони, разбегались в разные стороны, рисуя линии жизни, линии ума, холмы Юпитера, бугорочки Венеры и кольца Сатурна. Можно было сидеть и гадать, но я не верил гаданиям.
Впереди маршрутки поворачивает трамвай. Краска облетела с бортов, обнажив старый слой. Я помню эту дорогу, я в детстве здесь ездил! Возле дороги ларьки, за ними лес. Дальше - здания, какие-то все серые и унылые, в стиле модерн или ампир, - я ничего не знал здесь, словно этой улицы не было в детстве. А вот и привокзальная площадь. Мне выходить.
Передо мной здание управления Южной железной дороги, делившее площадь на две части. В нем дедушка раньше работал. Сквер пуст. В детстве фонтан был выключенным, он и сейчас не работает.
Я быстро прошел привокзальную площадь, спустился в метро. Там тепло. Возле входа продавали шерстяные носки, слоеные булочки, колбасу, молоко, хлеб и аттестаты с дипломами. Милиция стояла рядом, заедая пиво чипсами, и не арестовывала человека, торгующего образованием. Язык чешется подойти и спросить, есть ли кембриджский диплом и сколько он будет стоить. Не спросил, прошел мимо.
Как же в детстве я любил кататься в метро! Было какое-то особенное чувство, что ты под землей, а у тебя над головой ходят люди, ездят машины, а ты - под ними! Это было чудо. Я всегда просил тетю добираться куда-нибудь на подземке, а вырос - полюбил метро за чувство одиночества.
В толпе легко быть одиноким.
Жетон метро - ключ к просветлению.
Спускаюсь вниз.
Суета, все куда-то спешат. Непрерывный поток людей. Очередь выстроилась в кассу. Я привык к другому, ведь в Москве или в Питере касс как минимум две. А тут одна, и станция получается перегруженной: вокзал, приезжие спешат домой, уезжающие - на поезд...
Напротив меня, возле колонны, стол, а на нем карты оплаты телефонов и лотерея. Люди подходят, берут один билетик и отходят в очередь.
- Добрый день, мне, пожалуйста, четыре жетона.
Отсчитал три гривны. Девушка без слов просунула мне четыре пластиковых жетона голубого цвета. По краям погрызены и поцарапаны.
Что это? Жетоны?.. Но они должны быть другими! Металлическими, с буквой "м" на обороте, а эти - какие-то советские! Советская поп-культура вызывает во мне стойкий рвотный рефлекс. И не важно, что она олицетворяла: кино, музыку или литературу. Везде - прославление советского режима, шаги в светлое будущее, преследование таланта. Если проще - та же самая царская Россия, только строй иной...
Здесь двери в метро как-то особенно легко открываются, по сравнению с Москвой, где надо надавливать плечом, чтоб переломить сопротивление воздуха; а тут толкнул ногой, как дома, и дверь раскрылась.
Возле турникетов стояли два милиционера; турникеты - старые, с "ребрами". Я их боюсь. Вдруг случится какой-то сбой в программе, и когда буду проходить зону контроля, он меня ударит, как в мультфильме "Ну, погоди!", и останусь без хвоста, как волк.
Жетон нырнул в турникет. Загорелся зеленый свет, я аккуратно шагнул... Все обошлось. Кости мои целы и чужими ребрами меня не ударило. Спускаюсь на эскалаторе.
Как-то низко нависал потолок, не было ощущения, что я под землей. Поверхность рядом. Для меня метро - это минимум сто метров под землей, а тут даже двадцати не будет. Слишком близко... и народу много. Все толпятся, ждут поезда.
Поезда ходят с интервалом в десять минут. Много народу, и все хотят попасть в состав, а там и так уже много людей. Начинается давка. Толпа прессуется, кто-то ложится лицом на стекло, других скручивает.
Двери закрылись, все разом выдохнули - хлопок. Едем.
Куда ни посмотри - реклама. Тебе предлагают что-то купить для дома, носить одежду определенной марки, есть в строго определенных местах и пользоваться определенной косметикой. Реклама загружает в подсознание образы жизни современного человека. Если ты не подтянут, не занимаешься в фитнес-центрах, не бреешь лицо и ноги бритвой нужной марки, не носишь бренды, питаешься дома, а не в ресторанах и суши-барах, пьешь армянский коньяк, а не французский, от тебя не пахнет духами - ты неудачник. У тебя не будет белоснежных зубов. Этой шикарной женщины. Этого красивого мужчины. Этой правильной и нужной жизни. Народ и стремится к ней. Все покупают и продают, участвуя в бесконечной гонке за роскошью и благополучием.
Протиснулся к дверям, толпа сама вынесла меня на перрон, где я замер, пораженный.
Со всех сторон на меня смотрели девушки с рекламы дезодоранта. Вся станция была обклеена постерами в розово-фиолетовых тонах. Справа улыбалась теннисистка, которая выиграла кремлевский кубок благодаря тому, что пользовалась дезодорантом. Слева - охотница за артефактами, "черный" археолог, которая ушла от преследования государства благодаря дезодоранту.
Я поспешил уйти со станции "Iсторичний музей", а харьковчане этой мерзости, казалось, и не замечали.
На улице накрапывал дождик, я раскрыл зонт. Было серо и тускло, в воздухе висел туман. Люди проявлялись сначала черными громадами зонтов, закутанные в шарфы. У каждого грустное выражение лица - и все в наушниках. Смотрят под ноги, боятся голову поднять.
Я зашагал по Ключевской улице в сторону Московского проспекта.
Все дома в центре города двухэтажные, изредка попадались в три или четыре этажа. Архитектура царской России. На стенах можно увидеть барельеф, изображающий музу или героев греческих мифов, иногда - какой-нибудь языческий орнамент. Некоторые здания построены в советское время. Наверное, после Второй мировой. Харьков очень сильно пострадал в войне. Немецкая авиация бомбила железнодорожный узел и литейные заводы.
С улицы дома хороши: чисто, опрятно, но если заглянуть в подворотню, то увидишь другую картину. Стоят перекошенные сараи. Рядом с ними кучи мусора, бытового и строительного. Дороги - сплошная грязь. Воздух с запахом нечистот, а возле сараев сидят молодые и старые. Курят, попивая пиво или портвейн из горлышка - выбор напитка зависит от возрастной группы.
Вышел на улицу. Рекламы, как и в метро, было много. Не только щиты кричали о ней, но и стены домов, и люди, которые раздавали флаеры и рекламные проспекты. Меня опять куда-то звали сходить, что-то купить, поесть и приятно провести время. Я спасся от правильной жизни, свернув в какой-то переулок. Скоро переулок закончился, я вышел на соседнюю улицу. На углу дома табличка: "Московский проспект". Я зашагал по нему.
Интересно, почему этот проспект назвали Московским? Может быть, в старину, в году этак тысяча восемьсот пятидесятом, дорога отсюда вела прямо на Москву? Или здесь останавливались московские бояре, купцы, какие-нибудь деятели культуры?..
Дошел до какого-то сквера. Зелень радостна для глаз. Рядом находилось кафе. В центре сквера - фонтан и памятник партизанам-комсомольцам гражданской войны. Хорошо, что памятник - хоть что-то помнят. Помнят годы гражданской войны, когда страна была заражена безвластием, когда флаг мог поднять каждый и провозгласить себя вседержителем, и с ним бы согласились. И ставили памятники в основном преступникам той эпохи, которые правили матросами, что разоряли Зимний дворец, чекистам, расстреливающим своих же, а вот дворянам, белогвардейцам памятников нет. Это и понятно: у власти были коммунисты, которые славили себя, а вот людям, которые были за царя - памяти нет. Это нечестно! Если и помнить, то помнить всех! И правых, и левых, победителей и проигравших. Значит, выражение верно: "Победители переписывают историю".
Я быстро шел по проспекту, уже не смотря по сторонам. Мало магазинов с дорогой одеждой, ресторанов, салонов красоты и фитнес-клубов. Напрашивался вопрос - зачем так много рекламы? Для чего?..
Переходя дорогу возле станции метро "Спортивная", я наблюдал, как машины стоят на зеленый и ждут, когда девушка переведет слепого.
Спускался в метро и думал - о чем, не знаю. Вроде мысли были, но не было конкретики. Так бывает, когда хочется что-то написать: чувствуешь, что слова просятся наружу, они где-то в районе горла, и стоит только сесть, взять ручку и начать... а не получается. А если все же пишется, то, перечитав, понимаешь, что плохо: слог хромает, слова, вместо того чтобы строиться в шеренгу, норовят выйти из строя, уйти в самоволку, а сил, чтоб обуздать себя, нет.
Я сел на лавочку в центре станции и стал читать Пастернака. Люди ходили мимо меня. Проехал один поезд, другой, третий, четвертый... В пятый я сел. Людей в вагоне не было. Хотелось есть, а где выйти - я не знал. Решил - на пересечении линий.
Остановка "Унiверситет". Я выхожу, и тут же в вагон залетают студенты. Все с рюкзаками и портфелями. Смотрю по сторонам, выбирая, куда выйти. Зоопарк, площадь Свободы, сад Шевченко и Сумская улица. Иду в сторону зоопарка. Хочется увидеть то место, где часто проводил время в детстве.
Внутри страх. Может, снова убью воспоминание реальностью? Ведь зоопарк в детстве для меня был чем-то выдающимся. Там я впервые увидел фауну планеты. Льва, белого медведя, мартышек, корчащих рожи, и нутрий с выдрами, рысь, енота, зубров, пятнистого оленя, барсука, тапира, бегемота, слона и жирафа, сову, филина, орла и попугаев. А еще я там хотел работать, приходить рано, вычищать клетки зверей, кормить их и наблюдать, как они живут. Я был увлечен этой идей и даже набрался смелости спросить у одного из смотрителей, можно ли поработать в зоопарке. Мне отказали, высмеяв.
Я вышел на улицу.
Впереди был сквер с двадцатиметровым Лениным. Справа "Госпром", дом государственной промышленности. Позади меня - гостиница "Харьков". За Лениным - Харьковский университет, где работает тетя. Рядом с ним, в саду Шевченко, располагается зоопарк.
Напротив Думы стояли палатки "Наша Україна". Белые с красным сердцем. Их видно было отсюда, от Ленина.
Я прошел мимо гостиницы "Харьков". Магазины, ресторан, паб, бар и ночной клуб. Прошелся перед Думой, где сторонники одного политика (мои ровесники) остановили меня и попросили подписаться за отставку другого. Я объяснял, что не местный, русский, приехал погостить у тети и не имею права подписываться за украинский народ. На меня посмотрели как-то странно и спросили:
- Грошей хочешь?
Я кивнул.
- Десять гривен.
Вот она, демократия! Подписался за отставку президента не только я, но и друзья с украинскими фамилиями. Получив деньги и узнав у ребят, где зоопарк, я направился туда.
Неужели это - история?! Я смотрел на площадь - и не было гостиницы, баров и ночного клуба, бутика с одеждой, а был старый город царской России. И даже раньше - пустое поле. Позже - большая свалка мусора, и вот пришел человек и сделал площадь. Положили кладку, отстроили здания. И вот вся история - человек.
В саду Шевченко было тихо. Работал фонтанчик. Старики сидели на лавочках, играли в шахматы и нарды. Родители с детьми гуляли. Идиллия.
Я прошел по мостику над оврагом и оказался перед кассами зоопарка. Статуи белых медведей возле входа были обшарпанными, у одного не хватало лапы, у другого - кончика носа. Возле касс очереди не было.
- Девушка, можно один билетик?
- Да.
- Сколько я должен?
- Пятнадцать гривен...
- Спасибо, не надо.
Где-то недалеко должно было быть кафе "Кристалл". После зоопарка всегда шли в "Кристалл", чтоб съесть по мороженому, политому жидким шоколадом. Подавали его в прозрачных пиалах. Это было в десять лет, а в четырнадцать-пятнадцать заказывали пиццу и чай. Тетя - все то же мороженое.
А где находится "Кристалл"? В какой части парка? Я не помнил, поэтому решил выйти из сада и погулять по Сумской улице. Там должны быть кафе.
Я очень хотел съесть пиццу и суши, выпить пива и просто посидеть в кафе. Тетя оставила шестьсот гривен - должно хватить, чтоб воспользоваться благами цивилизации, так сказать. Чтоб ходили вокруг меня и были любезны.
Вышел на Сумскую улицу. В памяти всплыл рассказ тети, что эта улица - центральная. Сумская улица - одна из старейших в городе. Раньше здесь были оборонительные укрепления Харьковской крепости, и после того, как Российская империя расширила свои границы, эту улицу стали застраивать. Она очень красива. Я это и сам вижу. Здесь много зданий, построенных в разнообразных стилях. Лепнина на фасадах, статуи, держащие балконы, а возле одного дома памятник - саламандра.
Дождь снова начал капать, я раскрыл зонт. Шел, смотрел на здания, на редкие бутики и магазины, вспоминая родной город. В Ставрополе, на проспекте Карла Маркса, все в магазинах, куда ни глянь. Одежда, салоны красоты, сотовой связи, аптеки и кинотеатры. А здесь - город в пять раз больше - их очень мало. Может быть, малый бизнес не в почете в Харькове? Или администрация города следит за культурным наследием и не разрешает открывать магазины? Неужели чиновники честней и взяток не берут?!
Все возможно. Все.
У меня начинали болеть ноги. Хотелось отдохнуть, а тут кафе с интригующим названием "Чехов". Я зашел.
Интерьер о Чехове не напоминал, европейский стиль: на стенах - африканские маски и копии картин Дали. Я сел за свободный столик. Официант принес меню, и вот тут - Антон Павлович! В каждом блюде: салаты с названиями из пьес и рассказов, "Устрицы", "Ярмарка", десерт "Вишневый сад". А вот горячее вызвало недоумение: говяжьи медальоны "Му-му". Но как "Му-му" относится к Чехову? Ведь это рассказ Тургенева! Хорошо знает литературу директор кафе.
Вышел из "Чехова" в пятом часу. Надо еще купить билет, но прежде чем поехать домой, хотелось заглянуть на Полтавский шлях и посмотреть одно здание...
Я вышел на нужную улицу случайно. Сначала побывал на Театральной площади. Там памятники писателям, архитекторам и музыкантам. Свернул в переулок, перешел обмелевшую реку Лопань. На дне - мусор: старые покрышки, пластиковые бутылки, сетки от кроватей, какие-то пакеты и сгнившие бревна. По илу ходили утки, и запах был не самый приятный.
Перешел мост. В ворота Благовещенского храма входил дурачок. Он был счастлив. На лице сияла улыбка, парень смотрел на всех голубыми глазами, дергал себя за губу и что-то мычал.
Я прошел мимо церкви, свернул в какой-то переулок, хотелось пройтись пешком до вокзала, как в детстве - мимо центрального рынка, мимо зданий, по переулкам, мимо вечной стройки.
Я свернул, прошел по улочкам в промышленный район Харькова. Здесь я раньше не был. Впереди мост, по которому никто не ездил. Дорога уходила круто вверх. Ни светофора, ни остановок не было. Только шли заборы из плит, за ними цеха, склады и трубы. Все гудит, испускает дым или пар.
Шедшие впереди люди повернули за забор, где из-под земли выходили трубы. Неровная дорожка, автомобильный гараж. Я шел, а мысль грызла: правильная дорога?
Наверное, нет, там территория завода. Высокий забор, проходная. За пультом - охранник, сердитый, на вопросы не отвечающий. Из-под ворот выглядывают щенки, а значит, где-то есть и папа, и мама. Они не будут рады чужаку. Озлобятся, оскалятся, и по желтым клыкам потечет слюна. Будут лаять, а те, кто посмелей, попытаются укусить.
Нет, я лучше поверну, и не надо мне нового лица города. Он уже другой. Чужой. Детством и не пахнет, все давно иное.
Я зашагал быстрей, надо выйти на шлях. Во мне еще есть надежда, что хорошее за несколько лет все же случилось в городе. Но что хорошее? Пока все, что видел - не то. Я не знаю, что хорошо, а что плохо, не было в детстве таких уроков, а сам - не дорос. Не могу выбирать одно - белое или черное. Ведь есть полутона, краски, мерцание, рябь. И все надо увидеть, понять. И однозначно утверждать, что это плохо - нельзя. Я всего лишь второй день тут, а уже сужу...
Я шел, чтобы увидеть один особняк на Полтавском шляхе. Когда я был маленьким, он уже был разрушен. Может, произошел пожар, а после никто не хотел восстанавливать - я не знал точно. Когда спрашивал у тети, она говорила, что не знает, почему дом разрушен. С сестрой мы придумывали истории про приведения, землетрясение и убийства. Мерещилось, что за разрушенными стенами покоится какая-то тайна, но ни у кого не хватает смелости ее узнать и рассказать.
Я прошел мимо бывшей церкви, а ныне пожарной части. Купола не было. Крест стоял рядом. Прислонившись спиной к нему, сидел бомж. Пожарные мыли машины - и их не интересовало, что это бывшая церковь, что, быть может, в их спальне или в кабинете начальника был иконостас. Нет, это всего лишь пожарная часть.
А вот и театр. Во дворе - сквер, лавочки вокруг мраморного бюста Чехова. Пища из одноименного кафе заворочалась в желудке.
Напротив театра стоит здание, ради которого я шел сюда. Чем оно было раньше? Дворянским поместьем? Домом губернатора? И кто в нем жил? Я не знаю, но оно такое же, как помню.
Темные проемы окон; внутренняя стена обвалилась, и две комнаты стали вторым залом; одного пролета лестницы нет. Львы на крыше лишились морд. В лапах они держат шары. Барельефы - в куче строительного мусора. Дева, поддерживающая балкон, без ног. Даже маскировочной сетки нет. Лоскуты висят.
Рядом с разрушенным особняком процветает супермаркет. На втором этаже - магазин одежды. Люди спокойно выходят, идут под строительным навесом, защищающим их от камней, все хорошо. Свыклись? Поняли, что ничего не поменять?! Помогли бы! Организовали бы сбор денег на реставрацию, наняли строителей и открыли бы музей или театр... или... не знаю что. А сейчас нет ничего, и все мои надежды, мысли - иллюзия.
У меня опустились руки.
Расстроившись, я зашел на вокзал. Купил билет на поезд. Сел в маршрутку, поехал к тете. Туман снова опустился на город, у водителя окно открыто, но снаружи белая пелена. Окно очертило границу и за черту - ни шагу. А в ней все тает, бежит волнами, и сомневаешься в реальности происходящего: живой ли ты? Кажется, вытяни руку - и она пропадет, растает. Откроешь дверь, шаг - пропал. Мир ушел, растворился. А может, это ты растворился, как щелочь в кислоте, только осадка нет? Памятника на могиле? Воспоминаний? Детей?.. Закрыв глаза, сделал шаг.
Я вышел возле водонапорной башни, свернул во дворы и через них, мимо гаражей и кур, пошел к речке, в которой когда-то купался. Мне было интересно взглянуть - изменился ли пляж, что стало с местом для рыбалки, с "тарзанкой"...
Подул сильный ветер, разогнавший на время туман. Закапал дождь, пришлось раскрыть зонт и идти так по пляжу.
В окне одного дома показалась девочка с синим бантом. Она грустно смотрела на улицу, на плачущее стекло, на осеннюю серость и на бредущего меня. Я шел по серому, грязному песку. Помню его таким же - грязным и серым. Он никогда не был желтым: много окурков, разбитого стекла и мелкого хвороста.
Я играл на этом пляже, представлял себя героем, который защищает мир от зла. И вот - новая атака, я уклоняюсь, падаю на землю, кувырок, еще кувырок, я ухожу от когтей демона. Открываюсь - и резкий выпад мечом, свист кнута, враг зажимает рану. А я стою в атакующей позе: в правой руке палка, в левой - ветвь ивы. Я отбрасываю уже чужое оружие, оно не для меня. Вырос. Иду дальше. Нет карусели, от которой весь мир шел кругом, небо и солнце крутились - и я падал на землю. Мне плохо, но весело. Теперь от нее остался только ржавый пенек, а саму карусель срезали и снесли куда-то, получив деньги, выпили пиво и бросили бутылки тут же, на пляже.
Нет и пристани. Стояли только башня, сваи и небольшой помост, с которого прыгали в воду. Под пристанью так хорошо прятаться от салки: нырнул в мутную воду, вынырнул с другой стороны - и ты не водишь. А Варя возле пристани поймала пиявку. Она попала в купальник, и когда Варя стала переодеваться, увидела ее, очень сильно испугалась и завизжала. Пиявка, к удивлению, не присосалась. Тетя выбросила ее на берег, где малыши тыкали палкой в черное тело, как на море в медузу. Рядом с пристанью росли камыши, в которых жили утки, но сейчас ни камышей, ни уток.
На том берегу виднелся второй пляж. Но не разглядеть ничего.
Видишь ли ты, девочка, то, что вижу я? Разрушение, очищение места для построек будущего, как будто шаг вперед, но этот шаг назад. Или для тебя все это - детство? Наверное, это твое детство, а мое - разрушено, спилено, пропито и продано. Убито. Его нет. Страна, которая не является родиной, не смогла сберечь детство для моих одногодков, как и для меня. Но я пришлый - я уйду, а что станет через десять лет? Песок будет? Речка будет? Ивы будут?
Не знаю.
Но, девочка с синим бантом за плачущим окном, ты этого всего не видишь. А видишь странного дядю, который сидит на грязном и мокром песке. Под ивой. Идет дождь. Он под черным зонтом, спиной к тебе, и красный рюкзак, как красный кирпич на дорожном знаке "проезда нет", виден тебе хорошо.
А река несет свои воды дальше. И краски тусклые, серые.
Я встал. Мне уже не хотелось идти к плотине, смотреть на "тарзанку" и искать то место, где я впервые поймал окуня - их, наверное, уже нет. Вместо этого я зашагал к церкви.
Из леса вышел человек. Весь в черном. Он остановился, посмотрел на меня и пошел в противоположную сторону.
Вот церковь, в которой отпевали дедушку с бабушкой. Послушник набирает воду из колонки, монахиня вырывает морковь, а звонарь бьет в колокол. Я выключаю плеер и слушаю церковный звон. Красиво.
Подходя к дому, снова пересек мост; та картина, которую я видел ночью, не произвела на меня того же впечатления. Наверное, краски не такие яркие и слишком много серого.
Тетя сидела у окна, штопая носки.
- Привет.
- Привет, - отвечает Алла. - Билет купил?
- Да. Я двадцатого еду, к Варе на день рождения нужно успеть.
- Правильно, - тетя кивает. - Сколько билет стоит?
- Триста, - вру я.
Стоимость билета - двести гривен. Лишние деньги не помешают.
- Кушать будешь?
- Да, а что есть?
- Я суп сварила, твой любимый крабовый салат сделала. Сыр, колбаса. Ты салат не разлюбил?
- Нет, - я улыбаюсь. - Давай суп!
- Сейчас. - Тетя откладывает нитку и иголку. Наливает суп.
- Как студенты поживают?
- Хорошо. Ты где был?
- Да ходил по Харькову.
- И как?
- Не очень. Такое ощущение, что город не изменился, ничего нового нет, только старое прогнило. Помнишь тот разрушенный дом возле вокзала? - Алла кивнула, а я продолжил: - Так и стоит разрушенным. В зоопарке звери в ужасных условиях.
- Неправда! - Тетя взмахнула руками. - Ты видел, какой построили медвежатник?
- Да, видел.
- Новый, большой! Это лучше, чем раньше было!
- Да, помню эти узкие клетки. Обустроили медведей и успокоились, а еще столько дел! Взять хотя бы львов...
- А что с ними?
- Ничего. В клетке, а напротив - газели. И это - нормально?! Вот в Москве все по-другому.
- В Харькове тоже неплохо.
- Возможно, но мне есть с чем сравнивать.
Повисла небольшая пауза.
- Где еще был?
- По Сумской прошелся. На площади Свободы был. Она большая! И там - брусчатка! У меня такое ощущение было, что я в Питере... и иду вдоль Невы. Туман, булыжники под ногами, дождь. Одним словом - история!
- Ты устал?
- Да.
- Чай будешь?
Я кивнул, Алла поставила чайник, а я доел суп. Отнес грязную посуду в раковину.
- Алл, дашь денег на кроссовки, а то кеды мои порвались и промокают.
- А у тебя не осталось?
- Да есть гривен двести, но вдруг они дороже стоить будут, - снова соврал я, уменьшив сумму.
- Сто хватит?
- Думаю, да.
- Завтра к бабушке на могилу сходим?
- Да, но только часов в восемь придется встать.
- Хорошо, разбудишь.
Я сел пить чай, а после ушел спать.
3. Третий день
В плеере играет Пилот, "Война".
Всю ночь я ворочался, но не от тягостных дум, а просто одеяло сползало с ног, и было холодно. Я поправлял и снова засыпал. Проснулся рано. Разбудил базар, что собирается под окнами квартиры. Люди кричали, зазывая к своим лоткам. Они предлагали купить творог, свинину, говядину, яйца и молоко. Бабки судачили, обсуждали политику страны и личные дела соседки Любки и деда Жени, говорили о нынешней молодежи, а кто постарше - вспоминали СССР и как всем хорошо жилось.
Я повернулся на другой бок и заснул, чтоб подскочить через два часа. Прозвенел будильник. Восемь часов - пора вставать, идти к бабушке.
Тетя тихо ходила по квартире, чтобы не разбудить меня. А мне не хотелось вставать, идти... Я боялся могил. Придется пройти мимо школы, мимо неизвестных домов, и люди, живущие в них, выглянут в окна. Увидят тебя с цветами, бредущего на кладбище, отвернутся. Скроются от чужого горя. Оно чужое, это лихо, и пусть идет стороной! Тьфу-тьфу, у нас все хорошо. И ловят себя на этой мысли: только бы не с нами! Только бы не с нами - иди мимо, иди стороной, в черное поле, за леса и поля, в чужую деревню...
Не хочу!
Я закрыл глаза, притворился спящим и попытался уснуть. Тетя тихо открыла дверь в комнату, увидела, что сплю, и так же тихо вышла, лишь петли скрипнули.
Пронесло! Я повернулся на спину и стал смотреть в потолок.
Не люблю кладбище и по своей воле стараюсь туда не заходить. Давит на меня эта тишина и атмосфера горя. Ведь только на кладбище мы становимся равны, и не важно, кто ты: банкир, официант, врач, поэт, сантехник, уборщица или маляр. Смерть, она всех равняет лучше любой философии; Кант, Сократ, Маркс и Энгельс, Платон - нет разницы. И я боюсь смерти, хочу быть кем-то... не хочу превращаться в соседа за стеной, у которого кто-то умер! А ты и я - сидим в своей комнате и думаем: слава богу, не у нас! Пронесло!
Был я только на могилах родственников и единственный раз - на самих похоронах. Мне было семь. Умер дедушка. Не помню прощания с ним, не помню, плакала ли бабушка с отцом и что говорила мать. Помню лишь сам поход на кладбище. Я сижу на руках тети в грузовике рядом с гробом. Мне страшно, я смотрю на бледного дедушку и сильней прижимаюсь к Алле. А за машиной идет процессия. И в первом ряду - бабушка, мама, папа и Варя. А я в машине. Мне страшно. Я хочу плакать, но не могу. И ночью снилось бледное лицо дедушки.
Мы уехали, а летом приехали. И бабушка с тетей каждый день водили нас к дедушке. Бабушка начинала плакать, и плач переходил в стенания:
- Ванечка, на кого ж ты нас покинул? Зачем ты меня, грешную, оставил?! Мне так тяжело без тебя! Ванечка, ах, Ванечка!
Тетя вытирала щеки, и нас заставляли говорить с дедушкой, рассказывать ему, как у нас прошел день. Иногда возле памятника мы находили конфеты и денежку.
- Это, - говорила бабушка, - вам от дедушки. Он все видит и заботится о вас. Желает вам счастья. Поблагодарите дедушку Ваню.
- Спасибо, - говорили мы хором, в спешке срывая фантики с конфет.
Мы садились на скамейку и болтали ногами, пока бабушка и тетя ухаживали за могилой: вырывали сорняки, выкидывали увядшие цветы и ставили в банку новые. А потом прощались с дедушкой.
- Прощай, дедушка, - говорила Варя.
- До свидания, дедушка, - говорил я, и бабушка с Аллой набрасывались на меня коршунами, ругали, кричали, и я исправлялся: - Прощай, дедушка.
И так каждый день. Под конец недели мы не могли спать - мерещился ряд крестов, деревья как-то странно скрипели на ветру, и сучья, как руки, тянулись, пытаясь ухватить за шиворот...