Аннотация: Если мы к чему-то тянемся, то важен не только сам предмет нашего влечения, но и намерение по его применению. Зачем мы стремимся быть совершенными? Зачем нам святость? Зачем нам истина? Бить или любить — истиной?..
Если мы к чему-то тянемся, то важен не только сам предмет нашего влечения, но и намерение по его применению. Зачем мы стремимся быть совершенными? Зачем нам святость? Зачем нам истина? Бить или любить — истиной?
Расскажу-ка я для начала ехидную сказочку на тему.
* * *
В деревне ёжиков-неофитов каждый ёжик носит с собой палку на вырост: длинную-предлинную в сравнении с реальным ростом ёжика. Каждому новоприбывшему вручают её для того, чтобы ёжику легче было работать над собой, следить за своим ростом.
Ежи — народ колючий, это всем известно. Общение с ними всегда чревато мелким травматизмом. Но ежи-неофиты — народ особенный, если что не по ним, они ещё и палкой могут огреть. Так что в деревне ежей-неофитов туристам делать нечего. Но как в ней выжить самим ежам?
Правило первое. Всегда помни, что перед тобой ёж-неофит, а не просто ёж. Будь готов применить палку первым — при необходимости.
Правило второе. Помни, что палка тебе дана для самовоспитания, несмотря на то, что чаще ею пользуешься для самозащиты.
Правило третье. Использование палки для нападения на других ежей, особенно ежей-неофитов, категорически запрещено.
Правило четвёртое. Не бей ежа, люби ежа — он твой брат по неофитству.
Правило пятое. Прощай ежа-неофита, если он тебя ударил, но врежь ему хорошенько, чтобы помнил, что палка есть и у тебя.
Такую инструкцию вручают каждому новоприбывшему ежу вместе с палкой. Только её никто не читает, потому что неофиты и так всё знают.
Что взять с неофита-ежа, кроме его колючек?
* * *
Мораль сей басни-сказочки такова: человек без принципов — чудовище, но живущий по принципам вместо любви — чудовище не меньшее, ибо слишком часто принципы — лишь палка, которой маленькие люди избивают больших1. Ежи-неофиты не умеют правильно пользоваться вручёнными им критериями истины, т. е. применяют их не по назначению. А зло, как мы все хорошо помним, — это всегда злоупотребление, т. е. некорректное пользование даром, данностью, предметами и обстоятельствами, некорректное, ошибочное, греховное отношение к другому человеку, творящее в итоге зло.
Пока человек не вырос, он думает, что истина ему дана для того, чтобы бить ею других (тех, у кого не так, иначе, по-другому — не в соответствии с его истиной). А когда вырастет, начинает понимать, что истина ему дана для того, чтобы видеть ею другого, видеть её в другом, всматриваться, вслушиваться в другого и любить его — истиной.
Именно в связи с вышесказанным хорошо раскрывается смысл крылатого афоризма Бернара Грассе: «Любить — значит перестать сравнивать». Причём, вероятно, сравнивать не только с собой и другими (тогда невозможна зависть), но и с идеалом. Сравнивание ведёт к оценочному суждению, а не к радости общения, узнавания, постижения.
Более того, сравнивание невозможно даже на подступах к любви, ибо если «любовь» — результат оценочного суждения и последующего за ним выбора, то это не любовь (а расчёт и корысть). У любви другая стихия, другое вещество, другое измерение, которое было хорошо знакомо митрополиту Сурожскому Антонию. И, возможно, именно в его понимании христианской жизни кроется секрет его высокой личности. «Да, свобода действительно это: состояние, когда два человека так друг друга любят, с таким глубочайшим уважением друг к другу относятся, что они не хотят кромсать друг друга, менять друг друга, они взаимно в созерцательном положении, то есть они друг на друга смотрят как на — говоря уже христианским языком — икону, как на живой Божий образ, который нельзя трогать: перед ним можно преклониться, он должен явиться во всей красоте, во всей глубине, но перестраивать его нельзя» (Митрополит Антоний (Блум). О свободе и подвиге).
Ненависть друг ко другу, которая всё глубже входит в сердца и души даже так называемых христиан, не говоря о тех, кто не знает о Христе и знать не желает, — это реальное, действенное созидание ада. Верой своей мы должны созидать рай на земле, ибо, согласно апостолу Павлу, «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр. 11:1). Верой мы должны прозревать в ближнем Христа и жертвовать, т. е. расходовать ему на пользу, свою жизнь. Мы своим видением в ближнем Христа, созидаем ближнего, помогаем ему осуществиться. «Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители. Не любить — видеть человека таким, каким его осуществили родители. Разлюбить — видеть вместо него: стол, стул» (М. Цветаева. Записные книжки).
Мы разлюбили Христа и только потому разлюбили ближнего. Другой человек для нас всё равно что лишний предмет — мешает, зачастую мешает только тем, что не преклоняется перед нашими ложными выводами и умозаключениями, которые мы возомнили истиной. Но ведь не Христос, а диавол в нас требует: поклонись мне! Надо бояться в себе этого промаха, этого не попадания в цель.
Самый простой способ проверить свою истину на истинность, проследить за тем, каким образом мы её применяем. Истина не для того, чтобы ею бить, но для того, чтобы любить, чтобы слышать песню сердца другого и помогать ей петься.
* * *
Горе, когда не делающие судят делающих, не знающие — познаю́щих, стоящие на месте судят идущих, не падающие только потому, что никогда не вставали — судят упавших и встающих, мёртвые, никогда не знавшие жизни, живущие в смерти, судят смертельно страдающих в жизни.
Пустота взыскует пустоту, а полнота — полноту; знающие — узнаю́т, а не знающие — не хотят знать. Живые оживают, а мёртвые пребывают мёртвыми, потому что выбирают смерть.
Не знающие — не знают, что не знают. Не ищущие не ищут. Не рождённые не желают родиться. И только жизнь болит в каждом живом. Жизнь — болит и поёт.
Желающих петь много — это красиво, но люди бегут от страданий и страдающих, боясь заразиться болью. Люди плюют на слабых, не зная, что песня делает слабым. Поющий силён только пока поёт. Песня — мост, как и Христос: человеческое братство возможно только в песне, но для этого надо возлюбить страдающего, как самого себя. Страдающий — тоже мост: от себя мёртвого к себе живому.
Если подменить песню, если направить жажду песни не в ту сторону, можно сильно повлиять на людей, изменить их до неузнаваемости. Человека хранит его песня.
Уважение к чужой песне — критерий человечности. Равнодушие в людях и мертвенная глупость развиваются от равнодушия к песне: и своей, и чужой. Своя песня напрямую связана с песней другого, потому что это в принципе одна песня, только спетая разными голосами. Люди порой свою болтовню ценят выше чужой песни — верный признак того, что и своя песня им мало знакома.
Разумеется, в нас есть какая-то природная подглуховатость к тому, чего не знаешь (и к голосу другого). Но в Песне, как в день Пятидесятницы, все границы между голосами-язы́ками становятся условными, слышимость достигается каким-то иным путём — не тем, что обычно.
Любить человека — это помогать петься песне его сердца, помогать осуществляться ему в Песне и через Песню, вопрошать человека о его Песне и петь вместе с ним или хотя бы вслушиваться в него. Место встречи нельзя изменить, место встречи человека с человеком — Песня. Мы понимаем друг друга, только когда вслушиваемся в песни друг друга.
Встреча личностей возможна только на территории Песни, то есть, если не в Песне, то неизбежно — в столкновении, или же это будет простое функционирование на уровне механизма в той или иной механистической системе. Личность — надсистемна, личность — органична, а не механична.
Когда человек дорастает до Песни, он выбрасывает палку ежа-неофита, как рудимент2, чтобы никого даже случайно не ударить. Песня сердца лучше и, главное, вернее хранит человека, нежели палка. Песня сердца — святилище души живущего Христом и поющего во Христе человека.
Получается, что палка — внешний критерий истинности, а Песня — внутренний. И внутренний, разумеется, гораздо более верный, даже больше — единственно верный критерий. Потому что по многим внешним критериям Христос нарушал Закон в то время, когда исполнял его более совершенным образом, чем могли понять и вообразить внешние — за что, собственно, и был распят.
7 февраля 2017
1. Хорошо это поясняет Юрий Лотман: «Сальери предан благороднейшему из принципов – принципу искусства, но ради него он перестал быть человеком. Моцарт — человек. Пушкин не раз говорил о «простодушии Гениев» (VIII, 420). Моцарт — гений и поэтому по-человечески простодушен. Итак, с одной стороны, жесткая последовательность в подчинении жизни абстракциям. И чем благороднее эта абстракция, тем легче скрыть за ней — даже от самого себя — эгоизм личных страстей. С другой — свобода гения, который не втискивает жизнь в ложе догм и принципов. В высоком смысле гений выходит из этого столкновения победителем, но в практической жизни он беззащитен» (Юрий Лотман. Пушкин. Очерк творчества).
2. Рудимент — это орган, который больше не используется по назначению человеком. То есть это те органы, которые спустя сотни тысяч лет эволюции стали попросту не нужны современному человеку. Тем не менее, они развиваются у зародыша на начальной стадии. Как у слепого, так и у неофита фокус внимания — на кончике палки, которой он ощупывает мир по причине слепоты. Он органично срастается со своей палкой, как с истиной и считает её частью себя.