В музыкальной редакции завели попугая. Простого волнистого попугая. Я сразу подумал: " Почему не канарейку?" А я в это время делал передачу о творчестве во сне.
Подошел к композитору Иннокентию Блоку и спросил: "Кеша, а какие сны снятся попугаю?" Он пожал плечами. А, когда я продолжал приставать со своим дурацким интервью, ответил, что такие же, как и человеку. "Например? - не унимался я. - Какие, какие - эротические сны!" - раздраженно выпалил Кеша.
Это еще больше разобрало мое любопытство: "Ну, думаю, - эротические сны человека в конкретных картинках я себе более-менее представить могу. Но эротические сны попугая?"
Потом , с выражением совершеннейшей озабоченности на лице, я подошел к музыкальному редактору Ире Пальмовой и спросил: "Послушай, Ир, а какие эротические сны снятся попугаю?"
Она немного подумала и ответила: "Попугаиха без перьев".
Логика этого рассуждения вдохновила меня необычайно, моя передачка о снах, кажется, получилась вовсе даже отличной.
2.
На работе я очень много курю. Однажды на летучке отдела, когда обсуждался всем надоевший вопрос о переселении из кабинета в кабинет, я даже пошутил, что мне кабинет вовсе не нужен, потому что почти всё рабочее время я хожу по коридору этажа и смолю сигарету за сигаретой.
Так вот, часто случалось так, что библиотекарь Лена Виноградова и музыкальный редактор Ира Пальмова уже идут домой, а я всё курю в конце коридора.
Обычно мы прощались так. Они мне: "До свиданья, Олег". Я им: "Всего хорошего. Приходите почаще".
Однажды они говорят: "До свиданья, Олег". А я им: "Всего вам меня хорошего". Они уже по лестнице начинали спускаться. Но приостановились, и Лена говорит: "Ира, может, вернёмся?"... Но всё-таки не вернулись.
На следующий день я курю в коридоре, а режиссер Злата Крамаренко уже домой уходит: "До свиданья, Олег", - говорит. Я ей: "Всего вам меня хорошего". Она головку так склонила, точно что-то ей ощутилось... Но ничего не сказала. Ушла по лестнице вниз... А через минуту возвращается.
"Ну, - думаю, - ко мне!"
Оказалось, кассету какую-то забыла.
3.
Однажды лег спать, а сон не идет. Всё какие-то мысли о своих передачах. А у меня, конечно, как у всякого уважающего себя пациента психиатров и наркологов, - в холодильнике приличный запас снотворного. Съел таблетку - лёг. Не сплю. Съел вторую - лёг. Не сплю. Тут мне вообще всё по фиг стало. Подошел к холодильнику, вытащил таблетки, целую горсть, - кинул их в рот, как какие-нибудь хлебные крошки, запил водой - и пошел спать ложиться.
Не сплю...
А через полчаса чувствую: у меня из левого плеча еще одна рука вырастает. Вернее, такая конечность - нечто среднее между рукой и ногой, как бы гладкая лапа, почти медвежья, только без шерсти.
Пошел на кухню, чтобы эту лапу отрезать. Дверь в коридор закрыл. А тут - за рифленым стеклом двери - силуэты мамы, папы, которые, вообще-то, должны быть в Бишкеке, и Лёшки Петрова, который 15 лет назад вышел из дому и больше о нем никто ничего не слышал...
Потом я спал больше суток.
Проснулся... "Ну, - думаю, - хоть раз в жизни выспался по-человечески!"
Но свою передачу сорвал. Пришлось завотделом фондовую ставить. И вообще меня три дня на работе не было. Поскольку угол отражения равен углу падения...
Стыдно стало перед коллегами и, в особенности, перед начальством. Прихожу в понедельник на работу. Завотделом Елена Жаркова говорит: "А у вас сегодня вечером - эфир. Есть передача? - Нет, - говорю. - Но будет". И лишний раз вспомнил, что редактору оригинальной получасовки на японском радио "Эн-Эйч-Кей" три недели на подготовку дают. И долларов пятьсот аванса... Ну, ладно.
Пошел бить челом операторам и режиссеру, чтоб они вместе со мной в жуткую оперативность впали, - ну и, конечно, Константину Валерьевичу, чтобы он у меня - часика в четыре, может, чуть позже, - без подготовки сыграл крутого капитана Мазура в передаче о современном литературном боевике... В общем - рогом упёрся, и в восемь вечера передача прозвучала.
Потом сидел до ночи в наушниках - ещё одну передачу монтировал. Во вторник выдал в эфир.
Ночью сценарий ещё одной передачи написал. После того, как с Натальей Сосновской её записали, сразу же, даже не покуримши, помчался в другую аппаратную на прямой эфир новостной программы: я ж в обед заскакивал на открытие какой-то там выставки в музее...
Короче говоря, за неделю сделал месячную норму по своему отделу, да ещё и недельную по дружественному нам информационному. И, между прочим, как только какая-то из моей кучи передач прозвучит, - обязательно кто-нибудь встретится или позвонит и скажет, да, старик, здорово! А я никого за язык не тянул. У меня вообще такой привычки нет - своими прокуренными пальцами лезть кому-то в рот пошурудить насчет языка... Между делом, я, конечно, выпил шесть бутылок водки и несчётно пива...
В пятницу, в полдевятого вечера, сдал последний кадр, курю с новоиспечённым режиссером Женей Кирко на родном третьем этаже и жалуюсь ему: "Работаю за четверых, пью за троих, а почему - сам не знаю. - Дык, - говорит Женя, - Олег в России - больше, чем Олег". Затушил окурок в пепельнице, оставил меня размышлять над своей изящной формулой и домой пошел.
Потом звонит из вестибюля.
"Есть вариант, - говорит. - Олег в эфире - больше, чем Олег". И трубку повесил.
А через минуту опять звонит: "Олег Копытов - больше, чем Олег!"
"Во даёт! - думаю. - Зрит прямо в корень!"
4.
На работу всегда хожу пешком. На улице Шебутного выходит из трамвая тёзка Олег из ремонтной бригады, и мы идем к Дому Радио вместе. Тут откуда-то появляется девица в суперминиюбке. Фигурка точёная, идет в двух шагах перед нами. Вокруг - дружная весна, утреннее солнце, запахи.
- Да, - говорит, Олег, - всегда бы так на работу ходить!
Я молчу.
- Нет, ну ты смотри не под ноги, а прямо!
Я молчу.
- Чего-т у меня закипает!
Я молчу.
- Ножки-то какие стройные!
- Да, - говорю, наконец. - Особенно правая...
А я, если честно, был с большого бодуна. Мало того - восьмидневного запоя. Мало того, совмещенного с тяжелой производственной деятельностью, когда я за неделю сделал три часа эфирного времени по своему отделу "худвещания" и ещё четыре кадра для информационного.
Прихожу - на этаже только режиссер Лара Голубкина. Увидела меня и сразу спрашивает:
- Ты чего такой засушенный?
- - Видишь ли, - говорю, - вот как проснулся сегодня, так и мучаюсь вопросом, кто я сегодня - то ли мумий, то ли тролль? Сказал, а сам подумал: "Да-а... Как по Радио по Дому я без шуток не хожу: то свой серп в забор просуну, то свой веник покажу".
5.
Работать чаще всего мне приходится без выходных. Хватаю любой эфир. Да и собственная нагрузка немалая. Так что если денька три свободных в месяц у меня выпадает - и на том спасибо. Но обычно рабочая неделя заканчивается часиков в восемь-девять в воскресенье.
С утра по воскресеньям на этаже весело бывает. Это время молодежного эфира. Обязательно, кроме дежурного ведущего молодежного канала, "Наше время" называется, - ещё кто-то из "молодежки" на работе. Эти ребята вообще пропадают на работе всё время. Причем дело и не в дело. Может, от неустроенности в личной жизни. А может, им просто нравится. Как тому заключённому фотография Ломоносова...
Как-то часов в шесть в воскресенье работать закончил. Лёня Неделин - сосед по кабинету - только три часа назад ушел. Свой эфир он еще в 12 закончил, но, я же говорю - ни жены, ни детей, даже подпольных, за ним пока не водится, даром, что с таким титаном духа и плоти рядом сидит... Мог бы поучиться...
Ну, иду, в общем, и думаю: "Вот кайф! Каким я сегодня молодцом - как рано отстрелялся!"... А потом взрустнулось. Егор совсем хулиган стал. Вообще-то хорошо в хоккей играет, учится вроде бы неплохо. Но как учительницам, особенно молоденьким, в его 5 "б" идти, так они причитают: "Опять в класс, где этот Копытов! У меня от одной мысли об этом артериальное давление подскакивает!" Что с ним дальше-то будет, если сейчас от одной мысли о нем у молодых женщин давление подскакивает?!.. Аринка тоже хороша. Ей всего два года, а она уже ругается: без единого глагола, но вполне художественно. Как обидится на Егора, так давай кричать: "Гога! Палка! Попа!" А то и еще похлеще... Зато книги любит читать. И её вкусы с моими совпадают. Вытащит с полки Льва Шестова или Ивана Ильина, сядет на пол, страничку прочтёт - оторвёт за ненадобностью, другую прочтёт - оторвёт... Аэлите еще семи месяцев нет, а она не только всё кричит, как индеанка на партсобрании, но и так скачет по кроватке, что всю её доломала. Что с ней дальше-то будет?!..
Ну, иду, значит, думаю свои невеселые думы. Вдруг откуда-то сбоку Лёня Неделин выскакивает. "Привет, - говорю. - Давно не виделись. Ты откуда? - Да вот, - отвечает, - в "Дружбе" сегодня барды выступают". Я, как интеллигентный человек, конечно, молчу. Не стану же я родному соседу по камере признаваться, что наши барды, в отличие от исторических, - это люди неоднозначной, то есть однозначной эстетической ориентации. Культурное меньшинство, в смысле... "Да, кстати, - говорит Лёня, - ты видел вчера по Мангазейскому телевидению передачу Травкиной? Про фестиваль "Бригантина"? - Я отрицательно мотаю головой. - Хорошая передачка, толковая!" Я, конечно, как человек интеллигентный, молчу. Люся Травкина, конечно, журналист хороший, только очень смелый. Делает передачи на темы литературы и искусства, а Бахтина не читала. И даже не знает, кто это такой. Ладно бы по сельскому хозяйству специализировалась... А однажды она заявила, прямо в эфире, что Володя Чеченский, у которого, между прочим, папа в Израиле, - художник-абстракционист... Нет, вы представляете?! Еврей-абстракционист!.. По-моему, это смело!..
Однако, пауза затягивалась...
"Им хорошо", - говорю. Лёня даже не понял: "Кому? - Телевизионщикам. У них же - картинка! Между прочим, цветная". И вздыхаю: "А у нас что? Наша книжка вовсе без картинок... И вовсе даже не книжка. - Да, - в ответ вздыхает Лёня. - А у нас всё на пальцах объяснять приходится". А потом сам себя поправил: "И даже пальцев у нас нет. Какие на радио могут быть пальцы?!" А я про себя думаю: "Ну почему же, у некоторых пальцы лаже на радио есть. Вот давеча звукооператор Маша Гузеева, делая какую-то хитроумную операцию сразу с четырьмя магнитофонами, что-то там сманипулировала и произнесла: "Я своими пальчиками всё, что хочешь, могу сделать!" А я, как-то машинально и рассеянно спросил: "И кому хочешь?" Она скромненько так поведала, что любому. А я усомнился...
Но вообще-то я человек не очень злой.
6.
Если честно, на Мангазейском радио ещё довольно много пережитков прошлого. Например - машинистки. У каждого редактора-журналиста - своя машинка, в информационном отделе, с которым наше "художественное вещание" дружит до смеха и слёз, вообще несколько компьютеров. Про бухгалтерию я вообще молчу... Но тем не менее у нас есть машинистки - целых три. Целое "машбюро". Что они день деньской делают, кроме того, что кротко о чем-то и ком-то бедуют и смотрят телевизор?.. Вообще-то иногда они действительно печатают материалы. Вот, скажем, заночевал журналист не дома, где почти у каждого тоже есть печатающее устройство, - а заночевал журналист у любовницы, у которой много каких устройств есть, а вот печатающего нет. Что в таком случае журналисту делать, если ему в десять утра материал сдавать? Понятно, писать от руки, а потом бежать на работу ровно к девяти утра, а не как обычно, и отдавать материал в машбюро... Впрочем, любовница есть не у каждого. У меня, например, её нет. У меня и так трое детей от второй, любимой, жены, почти взрослая дочь от первой, есть еще сын от женщины из венгерского города Будапешта, - про остальных ничего не могу сказать, - а мне, между прочим, скоро тридцать семь: пора и о душе подумать... Поэтому к машинисткам я хожу редко...
А ещё в телерадиокомпании "Мангазейская" очень много в последние год-два развелось всякого начальства. Плодятся, почище кроликов. Гендиректор. У него семь-восемь замов, директора директорий, один даже по маркетингу, представляете! - маркетинг творческого процесса!.. Есть ещё парочка главных редакторов по видам вещания, и так далее... И всем начальникам от журналистики нужно доказать элементарное - что они чем-то на работе заняты. Оттого у нас постоянно какие-то кампании. Например, по структурной реорганизации - ну отделов, в общем. Вернее даже, - планы. То по укрупнению, то по разукрупнению. То по направлениям, то по закруглениям и выводу на новые творческие орбиты... Эти планы "спускаются" от большого начальства к заведующим отделами, и те "доводят" их на "летучках"... На одной из таких "летучек" Людмила Анатольевна Стрелавина, классный журналист, такой мастер интервью, что какой-нибудь чурка Урмас Отт с ней рядом не лежал, - не выдержала и говорит: "Это, помните, как в том анекдоте. Приехал Ленин из чистоплюйской заграницы в Питер проветриться, напился, в смысле - нажрался, а наутро говорит членам своей большевистской банды: "Братаны! Вчера наклюкался, залез на броневик и такую херню народу нёс!" А ребята говорят: "Ничего, Володя, ты главное назови это как-нибудь поприличнее. Например, "Апрельские тезисы"... Вот и у нас так, - говорит Людмила Анатольевна, - сплошной "Рабкрин" да как нам его реорганизовать!"...
Кстати сказать, я после той "летучки" как раз в машбюро забежал: страничку из книжки перепечатать (ксерокс у нас, вообще-то, есть, но зачем же порошок-то тратить!). А в машбюро "Семнадцать мгновений весны" по телеку идёт, и Мюллер говорит Курту Айсману: "Нашему начальству пришла фантазия проверить Штирлица... Им хорошо, нашим начальникам, им можно фантазировать - у них нет конкретной работы!"...
Тогда я успокоился. Если и в Третьем Рейхе дело обстояло так же, как на Мангазейском радио и телевидении, - значит, такова природа общественно-производственного бытия...
А вообще-то я действительно не понимаю, зачем журналистам начальники. Не шеф-редакторы, а именно начальники... Это как я готовлюсь к очередному кодированию или "вшивке", а жена меня учит, как лучше это делать: сколько "минералки" пропить, какой душ принимать, что есть... Когда она меня - меня! - алкоголика в третьем поколении - этому учит, я обычно в сердцах огрызаюсь: "Послушай, кто из нас потомственный пьяница - ты или я?!"
7.
Обычно обедаю на работе. Меню обычно составляют кусок батона, два-три пирожка из буфета, и пол-литровая банка вчерашнего супа. В смысле: что-то одно из этого... Впрочем, кого-кого, а меня природа желудком не обидела. Он ещё и не то переваривал.
Ем обычно, сидя прямо перед своей печатной машинкой. Если сегодня, скажем, суп, - беру банку в левую руку и эдак попиваю из неё, привычно отцеживая лавровый лист ещё вполне хищными зубами. А правой рукой настукиваю что-нибудь вроде: "... Иногда осень предстаёт у поэтессы в образе девочки-сироты, жестокой самим своим сиротством, поскольку само её сиротство ранит наше сердце...", - ну или какую другую ахинею...
Впрочем, раз в два-три месяца заскакиваю обедать домой. Или к тёще. В зависимости от того, где Егор набедокурил, и не просто так, а требуется уже моя - вполне ещё крепкая - мужская рука.
На этот раз пожарную команду вызвала тёща. Быстро и немного нервно она стала жаловаться на то, что Егор поджёг мебель... "Сейчас буду", - буркнул я и привычным жестом успокоил урчащее нутро своей "Ятрани"...
Иду по улице Ленина, коллеги-брехуна, привычно обгоняя автобусы, думаю: "Тёща говорила про стул на балконе... Но... Но там ведь только такой маленький синий пластмассовый стульчик... Тёща становится на него, чтобы доставать до крайних бельевых веревок... А в Древней Греции была целая школа философов, размышляющих только на ходу... Но не в таком же темпе... Так... Вот мы, скажем, в школе брали зубчик от пластмассовой расчёски, заворачивали в фольгу и поджигали. Получалась такая вспышка, такая небольшая ракетка-"пшикалка"... Зубчик от расчёски... Ладно... Но целый пластмассовый стул!.. Впрочем, Егор всегда страдал гигантоманией. Весь в отца..."
Оказалось, вызов был ложным. Оказалось, Егор всего-навсего сложил на пластмассовом стульчике костерок из спичек - крестом, головка к головке, поджёг это сооружение в его эпицентре, потом полюбовался писающим на пол от смеха и кайфа стулом, отдал бабушке пустой коробок от спичек, сказал ей: "До свиданья", - и ушел в школу...
Короче говоря, обедать пришлось у тёщи. Под аккомпонимент любимого Мангазейского радио, поскольку каждый уважающий себя пенсионер, а моя тёща именно к таковым и относится, имеет на своей кухне приёмник сетевого вещания и не выключает его круглые сутки...
Идёт программа "Гиппократ ещё жив". Я об этой программе много чего слышал, но ни одной передачи не слышал никогда. Поскольку обедаю в основном на работе. Где слушать радио, в общем-то, некогда...
Речь в этой передаче, как я понял, идёт о том, как страшны, на самом деле, женские болезни. Например, воспаление молочной железы. И ведет передачу, конечно, Аделаида Степановна Солнцева. Рядом с ней в студии прямого эфира сидит такой учёный дядечка-медик и учит женщин, как отличать рак от простого климакса. И ещё многим мудрёным вещам. А Солнцева Аделаида Степановна, стало быть, от лица всех, близких к актуальным вопросам климаксоведения и ракознания женщин, этому дядечке вопросы задаёт. А потом возьми и скажи, в свойственной ей манере, причём, нутром чую, - поглаживая дядечку по рукаву мятого пиджака: "Ну вы очень, очень интересно рассказываете, только вот терминов у вас много. А вы оставьте их для своих студентов, ну чего вам стоит?! А нам, простым женщинам, - ну попроще, попроще как-нибудь расскажите!"
Чувствую, дядечка-медик - там, в студии прямого эфира, - глазом, конечно, не моргнул, но обиделся. Как и всякий учёный преподаватель, которого уличили в том, что вся его наука состоит в том, чтобы пудрить мозги народу, причём за его же, народные, деньги... А речь, между прочим, не совсем о мозгах идёт. А передо мной, между прочим, тёщины блины с вишнёвым вареньем. А, между прочим, время вообще во всём городе обеденное...
Ну, дядечка, может быть, действительно обиделся, а может, он просто взял да и послушался опытную журналистку Мангазейского радио Аделаиду Солнцеву. И перестал выражаться терминами. И стал очень натурально и живописно описывать женские болезни. И кончил к концу обеда... Вернее, кончила Солнцева. Примерно так: "А в конце передачи я зачитаю одну записку. Нам звонила уже не женщина, а мужчина - чему мы очень рады. Значит, они нас тоже слышали. Он сказал: "Мужчины! Если ваша жена не идёт к врачу по женским болезням - берите её за руку и ведите сами. Я уже потерял двух жён и знаю, что это такое".
И после этого сразу же отбивочка пошла. Напоминающая марш. Под который половина мангазейских мужиков ведут сдавать врачам по женским болезням своих любимых жён.
8.
Вчера сон приснился. У Мангазейского радио спрашивают: "Который час?"
А Мангазейское радио вдруг принимает человеческий облик. Конечно гендиректора Мангазейского государственного радио и телевидения Владимира Андреевича Никонова - лысоватого, широкой кости, - ну, как и все русские начальники. Владимир Андреевич говорит:
- Подайте предложения моему заместителю по радиовещанию.
И приобретает Мангазейское радио облик с человеческим лицом Игоря Витальевича Юркова. Лысоватого, широкой кости (бывший журналист - программа для военных "Два сапога - пара"). Он загадочно улыбается, проносится, как всегда стремительно и бесцельно, по коридорам, кабинетам и студиям Дома Радио, вылезает на крышу - утыкана антеннами, широкий вид на реку Лямур и сопку Три Сестрицы, - раздвигает свою подзорную трубу и смотрит на Луну, как юноша на голую женщину... В общем, от него, как всегда, ничего не добьёшься...
- Который час? - уже более настойчиво спрашивают у Мангазейского радио.
Оно приобретает немного застенчивый облик замгендиректора по АХЧ Алексея Дмитриевича Тарараева. Лысоватого и полноватого, но по чину.
- Мы разбираемся с каждым случаем часового механизма, - говорит Тарараев и исчезает.
Появляется завотделом информации Александра Григорьевна Снегирёва, которую боятся все, кроме финских татар, которым, как известно, всё равно, и Олега Копытова - лучшего друга финских татар.
- Я на радио, - говорит Снегирёва, - сорок лет. Сейчас столько вообще не живут. Я знаю, что такое последние известия. Пока вы задавали свой вопрос, ответ на него устарел.
Но у Мангазейского радио снова спрашивают:
- Который час?
И тогда Мангазейскому радио ничего не остаётся делать, как принять грустный, в меру кудрявый облик Олега Копытова, за которым числится общественная нагрузка главного филолога компании, а те, кто не знает значения слова "филолог", иногда на полном серьёзе думают, что он самый умный.
- А так ли уж важно, - говорит Олег Копытов, - который сейчас час? Мне вообще представляется, что человек живёт категориями не времени, а исключительно пространства... Возьмём, к примеру, любую женщину. Всю свою жизнь она пытается продлить саму себя - мучительным поиском самых разных своих форм, обликов, образов, - отсюда тяга к изменениям причёски и эксперименты с макияжем. Опять же - ночные рубашки... Это же увеличение женщиной своего пространства!.. Своего - и для себя...
(мелодичная отбивка с элементами нежного фольклора)
(МГФ:)
ДИКТОР: (Наталья Глазова, приятно улыбаясь)
- Мангазейское время - шесть часов! Доброе утро, уважаемые слушатели!
(конец МГФ)
... Тьфу, чёрт!.. Какое уж доброе, когда в восемь ноль-ноль меня ждёт на своей кафедре некий профессор по градации ЮНЕСКО - информациолог. Между прочим, он мне книжку рассказов спонсирует, поскольку сегодня те, кто по градации РАН - профессора нищие, а те, кто по ЮНЕСКе - богатые...
Затем - с десяти и до победы - записывать с Женей Кирко (это его режиссерский дебют) "Монологи о русской словесности". Потом - сочинять и монтировать передачу с доктором информациологии, на ходу врубаясь, чем информациология отличается от информатики и кибернетики. И сдать надо завтра к утру - иначе застопорится конвеер...
А потом идти десятым чосочком вечера, под мелким дождичком, по тёмно-синей улице Ленина, сделав всё, хотя утром в это не верилось... Курить сороковую за день сигарету и вспоминать о том, что всё-таки удалось отбить у шантажистов-бичей своё редакционное удостоверение почти бесплатно - я его потерял где-то по пьяне, а они нашли и притащили к Дому Радио менять на тугрики... Буду идти под мелким дождичком, поздним вечером, в четверг, и вспоминать о том, что ещё за сегодня удалось дозвониться в Питер по поводу защиты диссертации - хотя всё равно никто мне денег на защиту не даст, - сегодня удалось ещё поболтать с дюжиной коллег о том, о сём в коридорах Дома Радио, записаться на турнир среди журналистов Мангазейска по настольному теннису, отдать половину вчерашней зарплаты хозяину квартиры, где мы, такие дружные, живём впятером в одной комнате... Ещё сегодня удалось взять ссуду в родной бухгалтерии - 3 тысячи на полгода, 40% годовых: а куда деваться?!.. А ещё я раз десять за день, как это всегда бывает, перезванивался с женой, и, конечно, Аринка рвалась к трубке, и всё-таки папа не "бик" (бык), а "тигге" (тигр)... А ещё я успел сегодня встретиться с той, в кого влюблён уже четыре месяца, как-то по-юношески... Хотя в первый раз увидел её в Доме Радио ещё пять лет назад... Надо же! Почти пять лет - и ни в одном глазу. А тут - как над пропастью завис...
Да уж... Как там у Достоевского? "Широк русский человек - я бы сузил"... Я бы тоже...
Хотя...
(Отбивка: в музыке - смесь грусти, иронии, усталости и надежды)
(МГФ:)
- Я спросил у радио...
(Конец записи,
20 - 25 апреля 2000 г.,)
Часть 2.
1.
Я как влюбился, так и разлюбился. Слишком много дел-забот и собственных детей, чтобы ещё и самому превращаться в пацана... Одно сказать: пять лет назад написал диссертацию и даже получил положительные отзывы официальных оппонентов, а защитить её, пройти эту чайную церемонию, - некогда. Вот эта диссертация шестой год под телевизором в тумбочке и валяется. Младшенькая, Аэлитка, повадилась подползать к этой тумбочке и вытаскивать страничку за страничкой из этой диссертации... Ну и ладно. У меня где-то ещё дискета компьютерная валяется.
Кстати, Лите через две недели уже год и по кровати она уже не скачет. Зато дерется с Аринкой. Которой сегодня уже два года и ровно три месяца. Егору по-прежнему двенадцать. Его сегодняшняя страсть - футбол. Главная команда Мангазейска - АКМ - всю жизнь рвется из самой низшей лиги хотя бы на ступеньку выше, и у неё это никак не получается, но всё равно Мангазейск, по-моему, - один из самых футбольных городов на свете. Одних только чемпионатов города - счесть не перечесть. Среди взрослых, молодежных, юношеских, юниорских, детских команд. Причем, скажем, в последней категории такая матрешка - отроков 1989-1988 годов рождения; 1988-1987; 1987-1986, и так далее...
А ещё и устроили в июне веселое мероприятие - спортивный фестиваль города. Конечно, среди видов соревнований - футбол. Правда - мини. Зато любой завод, фирма, контора, АО, ЗАО, и так далее, - могли подать заявку и принять участие в турнире по мини-футболу, который устроители загадочным образом обещали провести за полдня...
Эх, давно это было, но я ведь играл за юношескую сборную Киргизии! Причём "в основе". Правым полузащитником...
Короче говоря, подбил я нужное количество мужичков с Мангазейского радио поучаствовать в этом мини-футболе массового фестиваля мангазейского спорта. Нужно было шесть. Шестерых я и уговорил...
В означенный день пришло пятеро. Я - в футболке а ля испанский клуб "Сельта"; Коля Ромашкин - инженер ремгруппы, - в красной футболке а ля московский "Спартак". (Конечно, Коля был с большого бодуна, но он играет в любую погоду.) Пришёл Лёня Неделин - сосед по кабинету, один из ведущих "молодежки", - в спортивном костюме, из под курточки выглядывает футболка клуба княжества Монако. Далее - Сеня Большаков. Маленький и в больших очках. Конечно, в футболке "Манчестер Юнайтед". И замыкает эту сборную лучших клубов Европы заведующий фонотекой, один из лучших парней нашего города Вячеслав Евдокимов в сильно застиранной, но, похоже, настоящей футболке местного АКМ. На всех - кеды и кроссовки.
На втором по значению стадионе Мангазейска - "Динамит" - всего одна трибуна. А на ней! Тучи огромных мужиков (таких и в "Шальке-04" не сыщешь!). Сидят по семь-восемь человек (знать, есть и запасные), в одинаковых футболках, трусах, гетрах, бутсах. На футболках надписи: "Мангазейскэнерго", "Нефтехимик", "Лямурфлот", и так далее. Есть даже живописная группа в желтых футболках с надписью "Приманский гидролизный завод"... Короче говоря - профессионалы. Те, что играют в чемпионате города круглый год и больше ничем не занимаются.
А тут мы... Да ещё впятером. (Как потом выяснилось, у нашего шестого чего-то там заболело в полуприличном месте.)
Первый матч. Бьются, конечно, профессионалы по-профессиональному. Так, что главный тренер сборной России Олег Иванович Романцев, смотрел бы, не куря ни единой сигареты... Впрочем, он бы и не успел ни одной выкурить, потому что по положению каждый тайм длится по... пять минут. Игра поперек поля и на одной половине (мини-футбол всё-таки). Если ничья - пенальти.
Вот первый матч ничьей и закончился. По тому, как первый же пенальтист гидролизного завода из крупнокалиберного села Приманки пробил в узенькую "девятку" гандбольных ворот, мы совершенно точно поняли, что ловить здесь сборной лучших клубов Европы совершенно нечего... Но ведь мы с Мангазейского радио, достаточно эрудированного, чтобы помнить ещё древнеэллинский спортивный принцип: "Главное не победа, а участие".
Только вот, подошёл к нам главный судья турнира и говорит:
- Ладно, ребята, в разной форме - можно, поскольку все соперники в единообразной, но впятером нельзя. Короче, или ищите шестого, или я вас с соревнований снимаю.
Я как организатор футбольного коллектива, недовыполнивший свои функции, побежал вдоль трибуны и, на свое счастье, увидел между тренированных амбалов грустного худого мужичка "по гражданке" с початой бутылкой вина "Анапа". Ну, такой типичный футбольный фанат, который ходит на все матчи подряд, причем любого турнира, любого ранга.
- Шестым будешь? - с ходу и нервно бросаю я мужичку.
- Легко! - отчаянно отвечает он...
Мы продержались супротив "Мангазейских дизелей" ровно три минуты... Хотя, наверно, точнее было бы сказать - целых три минуты.
На соседней половине поля тоже была игра, профи против профи, но ни капли не совру, если скажу, что весь стадион смотрел только в нашу сторону и, кажется, болел именно за нас.
В эти три минуты я даже чуть не забил гол!
Подхватил мяч где-то у центра, иду вперед, Лёня Неделин ближе к чужим воротам и типа делает рывок влево. За ним - крутоплечий "дизелист"-защитник. А я не даю пас Лёне, а иду сам с мячом право, на ложном замахе обвожу ещё одного защитника и пру к самым что ни на есть одним вратарём защищенным воротам... Вот только резерва дыхания хватило мне ненадолго. Метров через пять я уже почти шёл пешком (две пачки "Явы" в день - шутка ли?!)... Меня, конечно, догнали и мяч отобрали...
За оставшиеся семь минут "Мангазейский дизель" насовал нам семь штук. Пять - во втором тайме, после перерыва, когда мужичок-"подстава", определенный нами во вратари, допил свою "Анапу"...
Но всё равно! Всем чертям назло! После финального свистка я пошел к трибуне, улыбаясь, как форвард Ширко в день, когда "Спартак" обыграл "Аякс". Мало того - я ещё и восторженно поднял руки, изображая цветок победы... Вы не поверите, но трибуна провожала нас под аплодисменты и стоя!
2.
Несмотря на то, что любая передача на Мангазейском радио проводится маленькой командой, творческая поливариантность каждой передачи весьма высока... Сейчас объясню.
Вот смотрите. Скажем, в нашем отделе музыкально-литературных и молодежных программ, иначе и по старинке - художественном вещании, - над передачей работают три человека: автор, он же - ведущий, он же - редактор; режиссер, он же - звукорежиссер, он же - музыкальный редактор; плюс звукооператор. Но журналистов-редакторов-авторов в нашем отделе двенадцать, режиссеров (они на все отделы работают) - девять; плюс четыре звукооператора. Но определенных связок нет. Тасовать колоду можно как хочешь: сегодня автор с одним режиссером работает, завтра с другим, и так далее.
Что получается? Двенадцать умножаем на девять, а сумму ещё на четыре. Получается четыреста тридцать два варианта идейно-содержательного, музыкально-оформительского и монтажно-исполнительского... А если включить сюда ещё и дикторов - они же актеры, - палитра творческого разнообразия разрастается почти беспредельно. Мы ж не какое-нибудь там чухлое "Радио Канады", где у каждой программы - свой постоянный состав, - мы - русское Мангазейское радио, обожающее не калькуляцию, а счастливое безумие творчества.
На практике это бывает так.
Задумал я как-то литературно-музыкальную композицию "Хабаров". Этот славный человек ведь именно в наших, Мангазейских, краях и начинал свою славную карьеру.
Подал идею завотделом Жарковой. Та посмотрела в свою "простынь", где вся "сетка" на месяц обозначена и говорит, что вот Нина Саввишна Калашникова в ближайшую субботу передачу делать не успевает, фондовую ставить - план не выполнять, так что если потяните - делайте.
Дело было в среду, ближе к вечеру. Так что за всё про всё - два дня. Я бегом к Константину Валерьевичу, который не просто классный диктор и актёр, но ещё и начальник сектора выпуска. Так и так, - говорю, - дайте срочно режиссера и пару-тройку часов студии в пятницу, иначе благое творческое начинание гибнет на корню, опять же, план - дело не последнее. Тот подумал пару секунд и говорит: бери Злату Крамаренко, у неё вообще-то четверг "под завязку", зато после пятницы у неё отпуск, вот, мол, "дембельский аккорд" и исполнит. Как же так, говорю? Она ж вроде к морю собиралась, да она мысленно уже на пляже, а тут не просто
ди-джейские трали-вали, тут сложный синкретический жанр с обязательным привлечением не просто дикторов, а актеров Мангазейского драматического театра. "Других вариантов нет", - одновременно счастливо улыбаясь и горестно вздыхая, отвечает добрейший Константин Валерьевич.
Делать нечего - иду искать Злату и на счастье, она уже домой собралась уходить, её нахожу. С ходу радую её перспективой счастливого творческого безумия, за что, естественно, заслуживаю её любовь до гроба.
- Ладно, - вздыхает Злата, - сценарий-то хоть есть?
- Завтра к утру! - отвечаю с юношеской пылкостью и, пока она не опомнилась, говорю: - Зато я сразу могу сказать, кто нужен. Значит так, у Ерофея Палыча была то ли жена, то ли любовница по имени Наталья. Значит, нужна актриса - раз. Самого Хабарова тоже настоящий актёр должен сыграть, диктор тут не пойдет - два. Ну а ведущий, конечно, - наш диктор Игорь Тихомиров... (Он у нас не просто бывший актёр ТЮЗа, но и вообще в любой программе на любых ролях, - титан эфира, одним словом.)
- Значит так, Копытов, - говорит Крамаренко. - Актрису я беру на себя. Тихомиров никуда не денется - он на работе. А Хабарова должен сыграть Иркутский... Я знаю, что сейчас все актёры в отпусках! Доставай мне его хоть из-под земли!
Я бегу...
- И сценарий к утру-у-у, - слышится мне вдогонку.
Куда же я бегу? Первым делом, конечно, к библиотекарю Лене Виноградовой и мы вместе с ней в пять минут выбираем с полок нашей радийной библиотеки всё, что касаемо Ерофей Палыча. Во-вторых, бегу к завотделом и упрашиваю, чтобы в качестве эксперимента и совершенства творческого процесса у этой композиции был бы не просто один режиссер, а ещё и музыкальный редактор, который бы выстроил музыкальную концепцию и матрицу. Кто? Конечно, Ира Пальмова! Это дело решается ещё быстрее.
Потом звоню жене и почти приказываю купить банку кофе, лучше подешевле, типа "носки Пеле" (невкусное, чтобы сильно ночью не отвлекаться). А я, между прочим, прошлой ночью почти не спал, потому что в нашем Мангазейском краю футбол по телеку показывают или рано утром или поздно ночью. Вчера был матч "Спартак" - "Алания" (2 - 1 в нашу пользу) и лёг я в 4, а встал в 7, поскольку с утра надо было съездить к поэту и издателю Никалаю Николаичу Листьеву...
Помните у Ильфа и Петрова, в ночь, когда Остап Бендер дописывал свою заветную папку по делу Корейко, он так увлекся и торопился, что макал перо, куда попадет, в куче чернильниц, перед ним стоящих? Так вот и я свой сценарий писал. Раскрываю книжку, вижу имя Хабарова - черканул на свой лад оттуда, потом из следующей, из третьей, и так далее. Да еще и вставил куски поэмы Владимира Владимировича - нет, не Маяковского - Цветкова, но тоже сильный поэт, хотя в последние десять лет он пьёт восемь дней в неделю. Оставил место для МГФ... Ах, да... МГФ в скобках мы пишем в сценариях передач перед тем, как в самой передаче должен пойти кусок чего-то заранее записанного на репортёрский магнитофон... Оставил место в сценарии пустые места МФГ для экспресс-опроса. Какого? Конечно, народа, с утра проходящего мимо памятника Ерофею Павловичу Хабарову, который свои славные сибирские дела начинал именно в Мангазее, поэтому на главной площади Мангазейска, ну, правда, чуть поодаль памятнику коллеге журналисту и литератору Ленину, стоит памятник Хабарову. Вопросы предполагалось задавать самые глупые. Что это за мужик в казацкой шапке, когда он сюда пришел и за что в бронзе увековечен?
(Между прочим, когда этот памятник, кажется, в 1960-х годах ставили, произошел забавный случай. Поручили сделать памятник скульптору с фамилией на -ин, но отчеством Абрамович. Поэтому в первом варианте Ерофей Павлович получился с грустными глазами, крючковатым носом и чуть ли не в пейсах. Абрамыча спрашивают: ты что, очумел?! А он отвечает: так вы покажите мне фотоггафию Хабагова, или хотя бы погтгет, я вам всё натугально и слеплю. А поскольку таковых нет - всё по вдохновению и пгоизошло... Ну, потом эту досадную оплошность, конечно, исправили: Хабаров получился суровым русским мужиком со взглядом типа: "Кого бы выпороть с похмелья?")...
Пару часов поспал - и к памятнику. Задаю свои дурацкие вопросы и получаю дурацкие ответы. Никто даже не знал, когда Хабаров в Мангазею пришел. Вместо 17-го века все говорили, что 141 год назад... Я сразу понял, в чём дело. В прошлом году отмечали 140-летие Мангазейска. Была грандиозная общегородская пьянка. Эти сладостные ощущения народ по любому историческому поводу и вспоминал...
Дальше был вообще кошмар, ужас, дурдом, пожар в дурдоме! Актрису нашли сразу, а Иркутского я всё же выкопал - на шабашке в каком-то Доме культуры, - он клятвенно обещал прийти за 15 минут до начала записи - и, конечно, опоздал на полчаса. Злата за эти полчаса издёргалась почище, чем американский зэк на электрическом стуле, и обещала любить меня не только до гроба, но и в загробной жизни...
В результате получилось нечто совершенно не представимое.
В самой первой фразе Игорёк Тихомиров поставил ударение в названии Великий Устюг, во втором слове, на первом слоге, а это всё равно, что сказать, не МосквА, а МОсква. Иркутский оттянулся за милую душу: делал паузы по полминуты и дал такой страсти в сценах с Натальей, что у всех мангазейских пенсионерок, конечно же, в эти минуты всё на плитах поперегорало. Музыкальная матрица была сбита набок, как у того же лихого казака шапка. В конце Злата, уже сидящая, видимо под пальмой на пляже, так двинула микшером на пульте, что в трети мангазейских домов сгорели от перенапряжения радиоточки...
Сразу после эфира, не успел я этот ужас запить стаканом водки, звонит Владимир Владимирович Цветков. Заметьте - совершенно трезвый.
- О-о-леег! - не говорит, а поёт он в трубку, словно с Олегом князем Рязанским говорить собрался. - Гениа-а-а-льно! Поздравля-а-ю! А музыку-то, музыку какую подобрали! А актёры! А ведущий! А сам-то ты, сам! Небось, месяц в библиотеках просидел? А стиль! А слог! Пол писательской организации слушало. Мне сейчас сама Лидия Алексеевна Шелкунова звонила!... - ну и так далее. Я даже трубку подальше от уха убрал. А потом говорю сам. Вначале грустновато: спасибо, дескать, Владимир Владимирович, на добром слове. А потом сам ка-ак запою:
- Так не вы-ы-пить за такой успех было бы пре-сту-у-у-пно!
3.
Все запои, как известно, делятся на "больничные" и "рабочие". Однажды я совместил один с другим и получился ровно месяц. Иду на работу на тридцать второй день, вскидывая ноги, как фашист со "шмайсером" по русским кочкам.
Был вторник. У меня запись. В студии. Передача о поэте Александре Барабанове. Ещё тот, кстати... бара...
Пришёл... а говорить не могу. Сосед по камере Лёня Неделин сочувствует, но ничем, кроме жевательной резинки, помочь не может... А зачем она мне, если у меня, ну натурально, ни одного звука из гортани выползти не может.
Вообще-то запись в два часа, поэтому полтора чайника чаю я выпил и две упаковки "Янтаря-антитокса" съел. Помогло. Но мало.
Ровно в два плетусь, как на расстрел, в пятую студию и не просто потому, что говорить не могу, а потому что сегодня у меня старейший режиссер Мангазейского радио Марина Тихоновна Грамота. Я ещё не родился, когда она свои хиты-радиоспектакли записывала.
Зашел в студию. Передо мной - микрофон и бумажки с текстом. Впереди, за двойным пуленепробиваемым стеклом - Марина Тихоновна. Жду, как выстрела, её фразы: "Ну, почитаем на пробу". Как назло, как при китайской пытке, эта фраза всё не звучит: они там со звукооператором всё с какими-то пленками разобраться не могут...
И вдруг... передо мной всё плывёт, я начинаю засыпать, и сочиняю стихи на чистейшем японском языке (токийское наречие):
Я нырнул за жемчугом
Но не достал до дна
И лишь
Через толщу воды
Как священная Фудзияма
Надо мной возвышается Грамота...
Но мне хватает сил вынырнуть
И лишь для того
Чтоб на белом песке поиграть
С маленьким крабом
Жемчужного цвета.
В общем, кое-как вынырнул и кое-как поиграл. Грамота, конечно, как всегда, часто меня останавливала, что-то долго, умно и непонятно говорила, после чего, как ни странно, язык мой двигался всё увереннее...
У-у-у-х! Записали!
А через пару дней залетает в мой кабинет актёр Иркутский, вытаскивает в коридор покурить, меряет наш третий этаж, как сцену, широкими шагами, ходит то зигзагами, то по кругу и произносит такой монолог:
- Довелось мне слышать третьего дня, Олег Николаевич, вашу передачу. Что вы делали со своим голосом? Вы же лепили роль, характер, пластику, физику! Вы не просто автор, литератор - вы актер! Не артист, не люблю этого слова. Артист от "арт" - что-то застывшее, неподвижное. Актёр от "акт" - действие, действо, жизнь!.. Нет, не перебивайте! Вы купались в своём голосе... У меня тоже иногда бывает, что я купаюсь в роли, мне это известно, но я, простите, актер по профессии. Вы же - актер по призванию! От Бога! Дайте, пожму вашу руку, дайте!
Я дал.
4.
Иногда мне кажется, что я знаю о жизни всё. Иногда - что ничего. Но, по-моему, я уже точно кое-что знаю о смерти.
Её механизмы включаются сразу после рождения человека, с первым криком ребёнка. В каждом из нас, если хотите, есть запрограммированность на смерть.
Было бы иначе, ну разве уговаривал бы я жену через десять лет после рождения первого ребёнка рожать второго, а потом и третьего, чтобы потом годами, надрывая жилы, тащить на себе не двойной, не тройной, а пятирной семейный воз? Разве переживал бы за каждую передачку, которую, может быть, и не услышал никто, но, поверьте, за шесть лет работы на радио я не позволил себе ни одной халтуры. Плохие передачи, конечно, были, без этого не бывает, но халтурных, "сделанных левой ногой", как у нас говорят, - ни одной.
Было бы иначе, разве курил бы я по две пачки в день? Не спал бы сутками? Не лепил бы, кроме своих передач, ещё и какую-то прозу, и стишки даже? В конце концов - не пил бы я столько водки? По сути - яда? Причём зная, точно зная, что это - яд?.. По-видимому, творчество - это ускоренная программа смерти. Ведь моя пьянка, по сути - это продолжение творчества. Оно там, где есть нечто близкое смерти. Хотя бы драмы. Хотя бы большой проблемы. Хотя бы расстройства здоровья, которое после запоя обеспечено каждому на все сто процентов...
Вот на нашем "худвещании" работает Лариса Петровна Добровольская. Старейший журналист и поэт наших мест. Она рассказывала такую историю...
Одному актёру, талантливейшему, всё никак не везло с материальной стороной жизни. Ему почему-то не давали хороших категорий, то есть зарплаты, у него не было квартиры, кроме того, его запихивали в дурные спектакли на дурные роли, хотя он был очень, ну очень талантлив... И вот судьба к нему смилостивилась и он в одночасье получил главные роли, высшую категорию, а главное - квартиру. В самом центре Мангазейска, в новом семиэтажном доме. И что же? Через неделю он скис. А через две... перешагнул через перила балкона седьмого этажа... Да, тут есть над чем подумать...
... Так рассуждал я про себя в одиночестве в кабинете, в том состоянии, когда, что говорится, "не пишется, хоть убей". А в одиночестве, потому что сосед по кабинету был в командировке в каком-то подмангазейском селе. Он почему-то сам в такие навозные командировки напрашивается. Наверное, потому что у него дачи нет...
И тут забегает ко мне Женя Кирко. Говорит, представляешь, сейчас мужика записывали, специалиста по пихтовому маслу, в передачку типа "Беги от старости со всей силы!" - знаешь, что сказал? Что срок жизни человека зависит от его половых сил и возможностей! - Ну, дык, ёлы-палы! - говорю. - Пошли прямо сейчас к младорежиссершам... Они, правда, сейчас все на записях...