Восхитительно, неповторимо, сказочно... Нет, не буду, не буду, не буду! Ни звука, ни вздоха, ни дрыганья ногой. Слова бессильны, жесты - несостоятельны. Ваятель, сотворивший сие чудо, вне сомнения, был величайшим из величайших, гениальнейшим из гениальнейших! Просто охрене... Ой, эмоции зашкаливают.
А у кого бы не зашкалило? У кого, я спрашиваю? А ведь это ещё и не живьём. Ведь это - на фотографии! Да уж... Глянцевая бумажка своим плоским бездушием испортила половину удовольствия. Хотелось бы лицезреть... живьём, так сказать. Очень хотелось бы, очень, аж до чесотки в зад... Ой.
- Живьём? - переспросил мой попутчик.
При этом он как-то странно поглазел на меня. Не поглядел, не покосился... - поглазел. Глупость какая-то.
- Я вам помогу, - заверил он меня и выключил глазение.
Охренеть!.. Ой. Так и было: не закрыл глаза, не отвёл взгляд и даже - даже! - не погасил взор. Именно - выключил глазение. И продолжал смотреть на меня, как нормальный. Дьявольщина!
Я и так по натуре излишне впечатлителен, а этот тип своим "глазением" и "выключением" оного перекосил моё больное воображение донельзя. Уже я как бы и не в электричке, не мчусь сквозь кислотный дождичек и смрадный ветерок, и не мелькают в омерзительном окошке отвратительные, загаженные человечьими отбросами перелески. А где ж я? Кто ж я?..
Попутчик, притулившись напротив, локоток потирает, молчит. Тётка-мешочница - здоровеннее трёх слонов - прижала его, чуть не в гармошку смяла. Он не рыпается, душу злобством не корёжит. Сидит себе... так себе... ничего себе... В смысле - ничего замечательного: сухощавый брюнет неопределённого возраста.
- Если пожелаете, - предложил он, - я кое-что расскажу вам про фонтан.
- Какой ещё фонтан? - опешил я.
- Ну... Его фотографиями вы только что восторгались.
- А-а... Так это, значит, фонтан? Право, я и не подумал бы.
- Конечно, фонтан. Взгляните... - Он сунул мне под нос один из снимков. - Взгляните на дельфинов. Видите? Их пасти открыты. Оттуда бьёт радуга. Так-то.
- Угу, радуга, - кивнул я, хотя никакой радуги не видел.
- Радуга, - невозмутимо подтвердил попутчик. - Присмотритесь к мелким тварям, которые втиснулись меж дельфинами. Они корчат весёлые рожицы и тоже разинули рты. Радуга бьёт и оттуда.
- Да где эта радуга? - не вытерпел я. - Что за радуга? Почему радуга?
- А там разбрызгиватели установлены особые. Они не выталкивают воду струёй, а очень мелко и с огромным напором разбрызгивают её. Взгляните на прелестных наяд, упирающихся хвостами в спины дельфинов. В их окружении возвышается бородатый Нептун с весёлой ухмылкой на нетрезвой физиономии. Видите, с какой бесшабашной грацией он вздымает к небесам заздравную чашу. И все они словно парят над землёй, держась лишь на густом облаке водяной пыли. Вы можете представить, что творит солнце с этим облаком?
- Жаль, что этого нет на фотографиях, - огорчился я.
- Увы, на этих снимках фонтан спит.
- Спит?
- Уснул, да! - воскликнул мой попутчик.
Тётка-мешочница дёрнулась, уронила надкусанный пончик и недовольно прочавкала что-то.
- Хм-м, - сказал я глубокомысленно, хотя ни одной глубокой мысли в этот момент под моим черепом не наблюдалось.
Странно, весьма и весьма. Как это понять: "Спит... Уснул..."?
- Правда, спустя некоторое время, - уточнил попутчик, - он по собственной инициативе проснулся и вновь принялся куролесить.
Вот те на. Что за хр... Ой. "Уснул... Проснулся... Куролесить... Вновь..." Очень странно. И какая, скажите на милость, "собственная инициатива" может быть у фонтана?
- А всё началось с человечка по имени Опмигнарикутерлик, - неожиданно произнёс мой попутчик, сухощавый брюнет неопределённого возраста.
Клянусь, он это сказал. То есть, я имею в виду - последнее словечко. Вот уж поистине, нарочно не придумаешь. Он произнёс его, ничуть не напрягаясь, без малейшей запинки. Я попросил повторить. Он уважил мою просьбу. И ещё раз, и ещё. Не поменял ни одной буквы, не ошибся ни на йоту. Пришлось мне отвергнуть подозрение насчёт шутки-экспромта. Осталось предположить, что он специально выучил это языколомающее слово. Но зачем? Неужели, с целью поморочить мне голову? Или, может, на самом деле, того "человечка, с которого всё началось", звали Опемириблл... Чёрт, забыл.
Как бы там ни было, я продолжал слушать во все уши, какие только имел. И нарисовалось мне этакое невероятное нечто, где жили невероятные некто... или некты... или очень даже...
Очень даже не бесталанный молодой поэт вик Опмигнарикутерлик прогуливался по мраморным плитам Фонтанной площади. Было солнечное, ласковое утро. Из пышной зелени Древнего Парка лилась в мир песенная радость пернатых созданий.
Пофланировав туда-сюда, поэт приблизился к узорчатому бортику Фонтана Фонтанов и застыл. Он вроде бы залюбовался радужным танцем спектрально разделённого света в облаке водяной пыли. Сверху на него мраморно взирал Неведомый бог с полупьяной ухмылкой на бородатой физиономии.
Губы Опмигнарикутерлика шевелились. Какой-нибудь сторонний наблюдатель мог предположить, что поэт пленён музой вдохновения. Однако тот же наблюдатель, превратившись, скажем, в подслушивателя, вместо вдохновенных виршей услыхал бы два без конца повторяющихся словосочетания. А именно: "противный запах" и "запах изо рта". Вот что шептал этим утром вик Опмигнарикутерлик под полупьяным взглядом Неведомого бога.
Постояв немного, поэт медленно зашагал вокруг Фонтана. Он не переставал шептать и томно приопустил веки.
Сторонний наблюдатель-подслушиватель в этот миг, обратив своё внимание на физиономию Неведомого бога, в страхе и великом смятении поспешил бы тотчас убраться подальше. Ибо внезапно мраморная ухмылка на бородатой роже стала гораздо шире, чем обычно. А глядя на лица прелестных дев с рыбьими хвостами, можно было подумать, что сии красотки вот-вот взорвутся хохотом - было заметно, как дрожат уголки их сладострастных губ. Вот тебе и скульптуры.
Но Опмигнарикутерлик шагал себе и ничего не замечал. До такой степени не замечал, что вдруг болезненно столкнулся с толстяком преклонных лет. Виртуозно избегнув падения, оба рассыпались друг перед другом в учтивых прошупрощениях.
- Привет тебе, ок Апнегнафьюлидирлик, - сказал вик Опмигнарикутерлик.
- Привет тебе, вик Опмигнарикутерлик, - эхом откликнулся ок Апнегнафьюлидирлик.
Последний в своё время тоже был поэтом. Теперь, на склоне лет, он оставил это занятие и набирался сил для успешного прохождения через Порог Вечности. Кроме того, он помногу раз переписывал завещание, выбирал способ захоронения и донимал богов молитвами о спасении души. Он почти никуда не выходил, сидел в своём особнячке, вдыхал фимиам и пел мантры.
Но в это утро достопочтенный ок Апнегнафьюлидирлик изменил обычному распорядку. Случилось это из-за правнучки, любимицы и баловницы, шаловливой крошки. Во время завтрака девочка заговорила с ним весьма строгим тоном: "Дедушка ок Апнегн-н... гл... гм... Тьфу! Короче, дед, почему ты никогда уши не моешь? У тебя там скоро грибы вырастут".
Действительно, он никогда не мыл уши, да и не волновался по этому поводу. Но слова малышки, непонятно почему, настолько потрясли его, что он почувствовал сильное желание прогуляться к Фонтану Фонтанов, дабы поразмышлять об ушах, правнучках и грибах. Уши он так и не помыл.
Молодой поэт вик Опмигнарикутерлик, почтительно переминаясь с ноги на ногу, выслушал сетования старика, тяжело вздохнул и покачал гривастой головой: дескать, да, вот ведь как...
При вздохе молодой поэт быстро поднёс руку ко рту и подогнал выдыхаемый воздух к своему носу. Принюхался, пожал плечами. Вновь его гривастая голова закачалась: "Вот ведь... Да-а..." И он поведал досточтимому ок Апнегнафьюлидирлику о своей беде.
Оказалось, одна из самых любимых возлюбленных Опмигнарикутерлика закатила ему сцену по поводу... буквально, "противного запаха изо рта". Ей, мол, даже целоваться с ним отвратительно, а не то что... Вот. И с треском выставила беднягу из своей опочивальни: "Научись чистить зубы, дорогой, тогда и приходи!" Остальные, пусть не самые, но, всё же, любимые возлюбленные заразились дурным примером. Несчастный поэт, проведя ночь в бесплодных попытках наладить контакт хоть с какой-нибудь, самой распоследней возлюбленной, приплёлся поразмышлять над тайнами женской души к Фонтану Фонтанов. Зубы он так и не почистил.
Ок Апнегнафьюлидирлик, в свою очередь, посочувствовал молодому человеку. Он даже хотел разразиться чем-то вроде гневной, поэтической тирады, как говорится, по поводу и без оного. Но...
В этот момент, согласно легенде, над головами двух любимцев муз раздалось весёлое хмыканье - с явно оскорбительным оттенком. Недоумённо оглянувшись, поэты обнаружили... Что же они обнаружили? Да ничего!.. И - никого. Лишь полупьяный Неведомый бог, в окружении прелестных дев с рыбьими хвостами, вздымал к небесам заздравную чашу огромных размеров.
Пожав плечами, почтенный ок и молодой вик сочли, что их посетила слуховая галлюцинация. Но только они повернулись друг к другу, намереваясь продолжить обмен размышлениями, как вдруг... Из радужного облака Фонтана Фонтанов вырвалась мощная струя воды и метко ударила в немытое ухо Апнегнафьюлидирлика. Легенда ещё добавляет, что струя, не задерживаясь, вылетела из другого уха. Но историки на этот счёт сильно сомневаются.
Почтенный ок покатился кубарем. Изумлённый Опмигнарикутерлик повернулся к Фонтану и открыл рот - то ли выругаться хотел, то ли просто что-то сказать... Из радужного облака вырвалась вторая струя и с поразительной меткостью влепилась в плохо пахнущий рот молодого поэта.
Вот тебе и фонтанчик.
С того дня Неведомый принялся шалить напропалую. "Стрелял" он всегда неожиданно и метко, целясь преимущественно в голову. Если промазывал, что случалось крайне редко, то мгновенно давал мощнейший залп из всех орудий. Жертва сбивалась с ног и едва не захлёбывалась. Удирая в панике, пострадавшие часто слышали за спиной весёлый, полупьяный хохоток.
Фонтан Фонтанов стали избегать. Но узы традиций не так-то легко рвутся. К Фонтану всегда стремились влюблённые, поэты, философы, художники, артисты, музыканты, всякого рода путешественники, аферисты и даже убийцы. Возле Фонтана любому приятно было прогуляться, размышляя о разных разностях. Поэтому каждодневно более десятка ок-ов и вик-ов, а также, ок-есс и вик-есс попадали в прицел водяных пушек Неведомого.
Распоясавшийся Фонтан решено было усмирить. В один прекрасный день ему перекрыли подачу воды. Радужное облако исчезло. Зато былым традициям ничто теперь не угрожало. Любой, способный двигаться, мог без опаски совершать пешеходный моцион вокруг Фонтана и с любопытством поглядывать на закрытые глаза Неведомого бога.
Глаза рыбохвостых дев тоже закрылись. Взоры дельфинов и мелких тварей подёрнулись матовой плёнкой. Фонтан Фонтанов спал.
Минуло полвека.
Однажды, солнечным утром, достопочтенный ок Опмигнарикутерлик, влача солидное пузо, прогуливался вдоль позеленевших бортиков спящего Фонтана. Изо рта достоуважаемого ока неприятно попахивало. Впрочем, нюхать и морщиться было некому. Разве что, Неведомому? Хе-хе...
"Ох, помогай боги, с желудком-то в последнее время прямо беда, неладно как-то... Поносы, несварение жестокое, да вот ещё - икота..."
Немолодой, вдоволь поживший Опмигнарикутерлик сильно икнул. Икнул и замер, как вкопанный. На него в упор смотрели припухшие после долгого сна, полупьяные глаза Неведомого бога. Нижняя челюсть несчастного ока от изумления и страха потяжелела - не было никакой возможности удержать её. Рот, из которого неслась откровенная вонь, широко распахнулся...
Беднягу так и не откачали до конца. Всё время, оставшееся ему до Порога Вечности, он только и делал, что булькал. Иногда ещё хватал какую-нибудь подвернувшуюся зубную щётку и калечил её, дико вращая глазами.
А Фонтан Фонтанов, очнувшись от полувекового сна, превратился из весёлого хулигана в наглого рецидивиста. Ледяные струи били с такой силой, что нередко убивали на месте. Фонтан "стрелял" теперь даже по птицам и бабочкам. И вода его была на вкус горько-солёной и пахла необъятным простором.
Вскоре Неведомый окончательно взбесился: захлестал непрерывно во все стороны. Фонтанную площадь затопило по колено. Стали там попадаться удивительные, невиданные рыбы, змеи и много других странных тварей.
А потом наступил конец. Земля загудела, как миллиард барабанов. Площадь вздулась гигантским бугром, на вершине которого полупьяно ухмылялся Неведомый бог и смеялись девы рыбохвостые. Затряслось всё вокруг, заходило ходуном, взревело и взорвалось. Водяной столб вознёс Фонтан Фонтанов к самым облакам. И загремел оттуда полупьяный хохот.
Горько-солёная вода, пахнущая необъятным простором, продолжала заливать землю до тех пор, пока хохочущая рожа Неведомого бога не скрылась в волнах...
Я моргнул, сказал "Ик!" и "Тьфу!", почесал нос, прокашлялся. Более внятно выразиться у меня не получилось. Закипая нервами, я сидел и пытался припомнить: дышал или не дышал во время рассказа?
- Вот уже моя остановка, - вздохнул попутчик-сказочник. - Очень приятная была дорога.
Мне вдруг захотелось кричать. Просто кричать. Открыть рот и завопить во всё горло. А ещё - сойти на этой станции и зашагать рядом со сказочником, плечом к плечу, эх-ма!..
Я, конечно, не воплотил в жизнь ни того, ни другого. Лишь тихонько пробормотал:
- Надеюсь, вы не сумасшедший.
- Относительно себя я абсолютно нормален. Относительно вас - это уж вам решать.
При этих его словах я почему-то вспотел, но даже не пикнул. Сказочник или сумасшедший сунул руку в карман брюк и счастливо улыбнулся, чуть ли не мурлыкая:
- Обожаю делать подарки. Вот это вам на память... - Он вынул и протянул мне что-то, по виду - весьма драгоценное.
"Щёлк!" - сказал браслет, мягко стиснув моё правое запястье. Он был золотой, пластинчатый, с причудливым червлёным узором по кромке. Ничего себе, подарочек!.. А чёртов "данаец" исчез. И браслет не снимался.
Минуло полвека... тьфу!.. полгода. Браслет настолько приладился к сознанию, что я и думать о нём забыл. Жизнь тикала размеренно, как хорошие часы, и ничто не смущало привычных горизонтов.
Но однажды, весенним, солнечным утром кто-то невидимый и неведомый схватил меня за руку - за ту самую, на которой красовался браслет. Я сопротивлялся, но кто-то невидимый и неведомый был сильнее. Он вытащил меня из постели и повёл. И повёл, и повёл... А потом вдруг как дёрнет!..
Я помотал головой, подождал, пока перед глазами не перестали мельтешить цветные круги, и обнаружил, что очутился на берегу моря. Или океана. Песок, бриз, прибой, жара, безлюдье, крабы, улыбка... Улыбка? Ах да, это я - стою и глупо скалюсь в лазурную высь.
И потемнели вдруг чистые небеса, заволоклись тяжёлой мглой, и загрохотало пространство. А там, где необъятный простор горьковато-солёной воды уходил в небо, уже вздымался, дырявя тучи заздравной чашей, Неведомый бог с полупьяной ухмылкой на бородатой физиономии. Прелестные наяды, весело толпясь вокруг него, звонко смеялись и посылали мне воздушные поцелуи...
Очнулся я в больнице, с диагнозом "сотрясение мозга". Соседи нашли меня на лестничной площадке, лежащим в одних трусах и без сознания. Нда-а... Правое запястье лишилось браслета. Спросил. Объяснили: "Пошёл на хрен! Скажи спасибочки, ш-шо не окочурился! Мы, м-мля, те жизнь спасли, а ты пристаёшь с каким-то грёбаным браслетом!.."
Да и чёрт с ним!
Через пару дней, когда мозги растряслись по местам, и тело не покрывалось пупырышками при каждом неловком движении, и уже не тянуло блевать от запаха больничной баланды, ко мне в палату заявился сослуживец. По морде его лица было виднее видного: подневольно припёрся - проведать от имени коллектива. Ну, поговорили. Скука. Глуп мой сослуживец, глуп и туп, как пробка. И дыхание у него с душком. И уши грязные.
Я всё это прямо ему высказал. Он побагровел, распетушился в жалких, бормотливых оправданиях, потом вскочил и быстренько стал прощаться. И вдруг... Словно невидимое ведро с водой опрокинулось ему на голову. Ведро невидимое, а вода - самая, что ни на есть, видимая. Сослуживец мой, как стоял, так и сел в горьковато-солёную лужу, пахнущую необъятным простором.
Тот день в больнице ознаменовался десятком подобных случаев. Паника началась неимоверная. Все ходили, опасливо вздымая очи к потолку, шарахались друг от друга и нервно скрипели зубами от малейшего подозрительного шороха. А уж от хлюпанья или от бульканья - драпали сломя голову.
А меня выписали.
И вот, еду в троллейбусе. Вокруг, как червячки в бесплатном сортире, ползают хрипловатые шёпоточки. Говорят о том, что "облитых" в городе уже с пять сотен набралось. Некоторые "обливались" по два-три раза.
Я всё это слушаю, хмыкаю и пузырю щёки от сдерживаемого хохота. Уж я-то знаю, что происходит.
И вдруг... Прямо в троллейбусе - хлобысь! - какую-то интеллигентного вида дамочку с ног до головы окатило горьковато-солёной водой, пахнущей необъятным простором. Смех, шум, визг, ругань. Я выскакиваю не на своей остановке и, задрав подбородок в лазурные небеса, хохочу до зверских колик в печени.
И тут на меня опрокидывается ведро горьковато-солёной воды, пахнущей необъятным простором.
Заклинание.
- Зздрррстввв-т-т-те, - сказал он. - Ммжжжн-н-н-а к вам?
И запросто, как к себе домой, вошёл, не дожидаясь ответа. Сухощавый брюнет неопределённого возраста, мой удивительный приятель.
Это была наша вторая, предрешённо-случайная встреча. После первой, помнится, я угодил в больницу. Хорошо, хоть не в психиатрическую. А ведь был на волосок.
- Конечно, можно, - промямлил я запоздало. - Рад видеть. Как доехали?
Понятия не имею, ехал он или шёл. Может, полз. Или бежал на четвереньках. Или скакал, как лягушка, или мяукал... Тьфу!
- Я ненндллг-г-ггг, - объявил он, располагаясь в кресле.
- Кофе? - предложил я.
- Блллоб-б-ббб ннп-пллх-х-ххх.
- Сейчас приготовлю.
И вот мы сидим друг против друга. Прихлёбываем обжигающий напиток. За окном густеет ласковый вечер. Весна. Электрическое "бра", выполненное в виде трёх тающих свечей, обволакивает нас уютом и создаёт романтическое настроение.
- Жживввые лепестки пламмменнн-и горазззд-до ппприят-тнннее, - заметил мой гость, прищурясь на "бра", и вынул из кармана плоскую бутылочку.
- Благодарю вас, - отказался я от коньяка.
- Вот, взггггляниттте. И скажжиттте, что ввы д-думаетте об этом... - Он передал мне большую стопку цветных фотографий.
Неплохо. Весьма, весьма. Видно, что работал не дилетант. Колоритный фон на каждом снимке, явно, принадлежит выбору глаза истинного художника. Городские пейзажи. Нет, скорее, пригородные. Приземистые заборчики, одноэтажные коттеджики, аккуратные газончики. Странным показалось мне отсутствие фонарных столбов, асфальта, линий электропередач, рекламных вывесок и какого-либо транспорта. И всюду на первом плане одни только лица. Два, три, иногда пять, семь и даже одиннадцать. Одиннадцать лиц. Бред какой-то. Смотрелись они так, будто мимоходом заглянули в объектив. Странные лица. Разные и в то же время чем-то схожие. Я долго всматривался, пытаясь уловить - чем. Наконец, понял. Представьте некий абстрактный вариант хитрейшего из хитрейших, внезапно уличённого в беспардонной лжи. Какое выражение появится на его физиономии? Представили? Вот именно такими выглядели на снимках эти лица.
- А хотит-те, - спросил мой гость, - я расскажжу вам...
Но клиент был стреляным воробьём. Весело чирикнув, он тотчас переиграл ситуацию и пояснил почти невозмутимо:
- Конечно, мальчики. Ими разрешилась третья королевская наложница. Причём, родила не двойню, а тройню. Но третий младенец через минуту после рождения покрылся синими лишаями и гнойными язвами от пяток до макушки. Такое несчастье. Пришлось умертвить бедняжку. Трупик тайно закопали в дворцовом парке. Через неделю на том месте выросли прекрасные цветы с длинными, острыми шипами. Король, прогуливаясь, увидел и сорвал. При этом укололся, получил заражение крови и сейчас лежит присмерти...
- Бр-р-р, - сказал брадобрей, мотая головой. - Наложница... Неделя... Труп... Цветы... Король... А-а! - вскричал он злорадно. - Неделя! Какая неделя?! Я же сказал "сегодня утром"! Врун! Врун-врун-врун! Попался! Врун!
В порыве восторга брадобрей заплясал перед зеркалом. Недостриженный клиент вскочил с оскорблённым видом.
- Зврунз! - взвизгнуло кресло на языке всех кресел.
Оплошавший хитрец-любитель скорчил надменную гримасу и гордо удалился, прошипев, что не намерен доверять свою шевелюру такому коварному брадобрею.
В этот момент на площадь перед брадобрильней выехала королевская кляча, на которой величественно восседал королевский глашатай.
- Жители королевства! - обратился он к знойной пустоте. - Радуйтесь и выпивайте за здоровье всемилостивейшего монарха, равно как и за здоровье близнецов, принца и принцессы, которыми облегчилось сегодня утром чрево королевы. Радуйтесь и выпивайте!
Глашатай уехал. А коварный брадобрей и недостриженный клиент, стоя на пороге брадобрильни, потрясённо воззрились друг на друга.
"Ого, - подумал клиент, - выходит, он сказал правду о двойне!"
"Какой ужас, - подумал брадобрей, - выходит, я сказал правду?!.."
Вечером того же дня королевский глашатай усиленно радовался и выпивал в королевском трактире. Пьяным голосом он громко вещал всем, кто хотел его слушать:
- Выехал я сегодня на площадь и давай провозглашать здравицу в честь королевских новорождённых. И выбежали из брадобрильни двое. Слушают, разинув рты. И тут же грохаются в обморок от великой радости. Потом вскакивают и опять грохаются, но не в обморок, а ползут, глотая пыль и слизывая со щёк слёзы умиления. Ползут ко мне. Дай, кричат, за эту радостную весть мы облобызаем колени королевской клячи! Нет, отвечаю, облобызайте лучше мои колени. И они облобызали, клянусь ногами пятой королевской наложницы!..
Королевская кляча просунула морду в дверь трактира, изумлённо прислушиваясь.
- А потом, - продолжал глашатай, - они, размазывая слёзы, заставили меня принять в дар два мешочка, где звенело ровно по пятьдесят семь монет крупного калибра. "Почему не по пятьдесят восемь?!" - закричал я на них. Они испугались, и опять в обморок. А я, разгорячась, швырнул монеты на площадь, клянусь бёдрами седьмой королевской наложницы. Монеты покатились, покатились... Тут прилетело сто тринадцать воробьёв. Они схватили в клювы по монете и удрали. Одна монета осталась. Моя королевская кляча ка-а-ак скакнёт к ней. Хвать зубами и проглотила. Теперь надо бы ей мешок под хвостом привесить...
Королевская кляча возмущённо фыркнула.
- Чтоб эти брадобреи, - осоловело пробулькал глашатай, - подохли все... - И уснул.
Утром следующего дня во дворце всё было тихо и сонно. Король, не выходя из своей опочивальни, опохмелялся в компании с бродячим колдуном. Девять месяцев назад этот почтенный кудесник забрёл во дворец на огонёк, приглянулся королеве... Да так и застрял там, оказавшись идеальным королевским собутыльником. Всемилостивейший монарх в нём души не чаял. Бывало, при решении каких-нибудь личных или государственных проблем, постоянно пребывающий во хмелю самодержец полностью доверялся мнению колдуна и полагался на его помощь. Странствующий чародей, правда, был порядочным и не очень злоупотреблял. Важно ещё то, что он никогда не врал и ничего не выдумывал.
- Сил нет, - говорил ему в это утро король, где-то между четвёртой и пятой "стопками". - Сил нет. Все врут напропалую. Министры, наложницы, канцлер, королева, слуги, бизнесмены, фермеры, горожане, глашатаи, брадобреи... Ну все! Даже я сам, король, иногда забываюсь и начинаю плести такую чушь, что собственные уши вянут. Эпидемия какая-то. Помоги, колдун.
- Помогу, - согласился колдун и опрокинул в себя очередную "стопку". - Помогу... Но дорого будет стоить.
- Пфф, - сказал король. - Да у меня денег, знаешь, сколько? Да они у меня на деревьях...
Тут он зажал себе рот ладонью. Потом осторожно отвёл руку и, горестно покачав головой, тихо молвил:
- Ну вот, чуть было не начал врать. Видал? Помоги. О цене сговоримся.
- Помогу, - пообещал колдун и опрокинул в себя следующий "стопарик"...
Вечером того же дня королевскому глашатаю приказано было незамедлительно явиться пред королевские очи. Глашатай явился.
- Дрожишь? - грозно спросил король.
- Дрожу, вашество, - ответил глашатай, бухаясь на колени. - Весь дрожу, дрожит каждый мой палец, каждый волосок дрожит, каждый мой нерв, повелитель, сотрясается дрожью...
- Врёшь. Заткнись, - сказал король.
Глашатай замолчал, склонив к паркетному полу хитрое лицо.
- Повинуйся, - повелел король.
- Повинуюсь, вашество! - заорал глашатай. - Каждый мой...
- Заткнись! - рявкнул король. - И слушай. Этой ночью наступает полнолуние. Ты выйдешь на площадь перед брадобрильней. Пристально поглядишь на луну и прокрутишься три раза на месте по часовой стрелке. Потом, глядя на луну, отпрыгнешь назад, примерно, на полтора шага. Ляжешь на спину, раскинув руки крестом и не касаясь земли затылком. И громко закричишь первую букву нашего алфавита. Всё запомнил? Повтори.
Глашатай повторил, от изумления даже забыв хотя бы слегка приврать.
- Всё правильно, уважаемый? - спросил король у колдуна, который стоял рядом, опираясь на подлокотник трона, и тискал за горлышко ополовиненную бутыль.
- Да, ваше величество, - пророкотал колдун. - А теперь самое главное, - обратился он к изумлённому глашатаю. - Сейчас ты повторишь за мной страшное заклинательное слово. Запоминай: "котюрагитёлеммовазелиникусочек"! Повторяй!
- Ну и ну, - сказал глашатай. - Чёртов маг, почему бы тебе самому не...
- Дурак! - рыкнул колдун. - Это слово должен сейчас произнести тот, кто в полночь совершит обряд заклинания.
- Ну так и сам совершай, - пробурчал глашатай.
- Дурак! Ваш алфавит - не мой! Я не принадлежу народу врунов. Говори немедленно: котюрагитё...
- Повелитель, - заканючил глашатай, повернувшись к королю. - Вашество, чего этот королевский собутыльник пристал ко мне?
- Идиооооот!!! - сказал король, и глашатай в ужасе упал на живот. - Идиот! Делай, что колдун говорит... То есть, говори, что он делает... Тьфу!.. Повинуйся!
- Повинуюсь, - проскулил глашатай и забормотал: - Котюрагитёлеммовазелиникусок. Готово!
- Не "кусок", болван! - заорал колдун. - Не "кусок", а "кусочек"!
Глашатай покорно вздохнул и повторил попытку:
- Котюрагитёлеммованилиникусочек. Есть?
- На ж... шерсть! - разъярился колдун. - Родственник всех глупцов! Неужели не ясно, что "ванилин" и "вазелин" - совершенно разные вещи?!
- Окей, окей, - чуть не заплакал вспотевший глашатай. - Сейчас... Котюрагитёлеммовазелин!..
- У-у-и-и!!! - взвыл колдун, закатывая глаза в бешенстве.
- ...и кусочек, - виновато добавил глашатай...
Настала полночь. Упитанная луна таинственно посеребрила площадь. Загадочно скрипнула дверь брадобрильни. За дверью, подглядывая в щёлку, приплясывал от любопытства брадобрей.
- Великие боги, - шептал он себе под нос. - Какой бес вселился в королевского глашатая?
И тут любопытный брадобрей содрогнулся от кончиков чистеньких ногтей до кончиков жиденьких волос. Так содрогнулся, что чуть не потерял сознание. А всё оттого, что услышал душераздирающий вопль королевского глашатая: первую букву алфавита...
Крутящееся кресло так же традиционно обозвало клиента "козлом" на древнем языке всех кресел. Замелькали, защёлкали ножницы. Брадобрей молчал. Ему очень хотелось поговорить об изумительном ночном происшествии. Но степень его изумления была такова, что никакое враньё не придумывалось. А говорить правдиво и лаконично - этой перспективе он искренне ужасался. Наконец, тяжко вздохнув, брадобрей решил оставить ночное происшествие на потом, а сейчас развлечься иным.
- Любите загадки, уважаемый? - спросил он клиента.
- О да, - ответил тот, - обожаю! Я, бывало...
- Внимание, - перебил брадобрей. - Отгадайте-ка такую. Жил-был брадобрей, который брил только тех людей, которые сами себя не брили. Вопрос: брил ли сам себя этот брадобрей?
- Кнншшнн-н-нн бб-брррлл-л-лл, - сказал клиент и подумал: "О боги, что это со мной?! Может, отгадка не верная?" И он поменял ответ: - Ннн-н-ннн-нттт-т, ннн-н-не бб-брррлл-л-лл.
Услышав такую речь, брадобрей изумился, почти как ночью, и спросил:
- Чттт-т-ттт ввв-в-в-ввы сккк-к-кз-зззллл-и?..
А в это время, жуя королевский овёс в стойле королевской клячушни, королевская кляча выслушивала горький плач королевского глашатая:
Когда я очнулся, гость уже покинул мою скромную обитель. Он пришёл не званным и ушёл, не прощаясь. Фотографии с растерянно-глупо-хитро-мудрыми лицами он оставил мне. На обороте одной из них жирным карандашом было выведено слово.
- Котюрагитёлеммовазелиникусочек, - громко прочитал я вслух и расхохотался. - Какая чушь!
Мой взгляд случайно скользнул к часам. Одиннадцать вечера! О боги! Я пропустил свидание!
Кидаюсь к телефону и звоню ей. Что-нибудь придумаю. Соврать - раз плюнуть. Она поверит, поймёт, простит. Она меня любит. И я - её. У моего будущего тестя нехилый счёт в валютном банке, три особняка и тринадцать магазинов... Разве можно не любить такую красивую девушку?
Отлично! Всё устроилось. Мы договорились встретиться прямо сейчас. Пойдём, прошвырнёмся. Я и забыл совсем, что сегодня Вальпургиева Ночь. Карнавал, народное гуляние.
И вот - гуляем. Смех, шутки, песни, неумолчный гул праздничной толпы окружают нас со всех сторон. Круглый глаз луны иронически пялится на людской муравейник. Моя пассия жмётся ко мне, умиротворённо улыбаясь. Чувствую локтем её упругую грудь.
Ух, ты! А это что?..
Громадная стая летучих мышей сиганула над скопищем голов... Нет, скорее, не мышей, а... воробьёв, что ли? Точно - воробьи! В клювах сверкнули жёлтые искорки.
До полуночи - пара минут. Одна минута... Наконец, ещё секунда, и разноцветье фейерверков истерично заляпает весёлыми огнями всё и вся... Толпа "гуляющих" притихла.
В этот миг огромная стая страдающих бессонницей воробьёв опять распорола воздушное пространство над площадью. О боги!.. Жёлтые искорки выпали из клювов и зазвенели по асфальту золотым дождём... Золото!
Вспыхнули прожекторы. Загрохотали фейерверки. Завопил джаз, рок и поп. А люди рвали штаны на коленях, сталкиваясь лбами, пихаясь локтями, тяжело дыша и чертыхаясь... Золото, золото, а-а-а...
Что-то звякнуло рядом со мной. Я коршуном упал на пузо и зашарил вокруг, натыкаясь на чужие руки и даже - на носы. Есть! Нашёл!.. Торжествуя победу, я вскочил, упоённо глядя на луну.
И тут какой-то мудак, ошалев от жадности, нанёс мне по левой скуле великолепнейший "свинг". От силы удара я прокрутился по часовой стрелке на сто восемьдесят градусов и принял боевую стойку. Он - тоже. И начали мы, как в индейском ритуальном танце поединщиков, обходить друг друга - по часовой, чёрт бы её побрал, стрелке. Завершили полный круг. Мудак атакует. Я не успеваю среагировать и, задохнувшись от "пробитого дыха", выпускаю монету из ослабевших пальцев...
Мудак, видимо, не удовлетворился этим. Ошалел окончательно. Повторил, сволочь, свой первый удар, и в результате я уже в третий раз - в третий раз! - прокрутился по часовой, мать её, стрелке. И тут же в мою челюсть врезается его второй кулак... Ох... Я отлетел назад шага на полтора и упал на спину, раскинув руки крестом. Хорошо, хоть подбородок успел прижать к груди и не ударился об асфальт затылком.
Моё негодование нашло выход в оглушительном вопле:
- Аааааа!!!..
Позднее утро. Я у зеркала. Полуодет, небрит. Лицо опухло, зафиолетилось. Слышу звонок в дверь. Открываю. Моя невеста кидается мне на шею и шепчет, всхлипывая:
- Ну, как ты?
Молчу неопределённо. А она причитает:
- Я так тебя люблю, так люблю... А ты меня?
Приходится отвечать:
- Й-аа т-тттжжжжж т-тттбб-б-аа ллльбб-б-бллььь.
Сталью по жизни.
Лифт не работал. Вот гад.
Я шустро заскакал по ступенькам, предвидя, что "шустрость" выдохнется гораздо раньше, чем я доберусь до своего четырнадцатого этажа. Но первый рывок был весьма не плох. Ветер свистел в ушах. Губы тихо извергали какую-то популярщину о цветах, любви, жизни и смерти... Стандартный лирико-слащавый набор. Лишь мелодия, более или менее, цеплялась за звание шлягера.
Проскакивая мимо внушительно-монотонной экспозиции почтовых ящиков, я, повинуясь игривому настроению, принялся выстукивать такт по железным дверцам. Случайно или нет, но в то мгновение, когда рука коснулась моего собственного ящика, текст песенки выплюнул слово "смерть".
И тут меня ка-а-ак шибануло!.. Похоже, током.
Я, натурально, влип в противоположную стену. И стёк по ней на пол. Посидел немного, оклемался, изгнал из мозгов панику и дал тщательный смотр детальной работоспособности организма. Вроде, живой и целый. Как говорится, отделался лёгкими ушибами. Да уж... Настолько всё молниеносно произошло, что не успел даже испугаться. "Дин-дон-дин-дон", - стучали мои пальцы по ящикам. "Бац, шмяк!" - и я уже стекаю по стенке, а затылок трещит и расцветает здоровенной шишкой.
Сказать, что я возмутился, значит, не сказать ничего. Если бы мой взгляд измерялся в килотоннах, эти гадостные ящики распылились бы на молекулы. К счастью, я не обладал такой силищей, а не то вместе с ящиками распылился бы и весь дом.
Сидел я, сидел... Вдруг заметил, что мой ящик приоткрыт, а под ним валяется бумажный квадратик. Мной овладело любопытство. Кряхтя и шатаясь, как потомственный алкаш, я бросил опасливый взгляд на смертоносную дверцу и подкрался... Потом ещё немного подкрался и завладел бумажкой. Та оказалась квитанцией на получение бандероли.
Вот это фокус. Никто ведь не знает, куда я переехал. Приятелям и приятельницам назначена встреча на троллейбусной остановке сегодня вечером. Адреса своего я им не доверил. Какое же это новоселье, если все знают адрес?
Но бандероль кто-то прислал. На моё имя. В графе "от кого" - таинственная пустота.
Заинтригованный, я позабыл обо всём на свете и машинально захлопнул дверцу ящика. Доля секунды понадобилась, чтобы до меня дошёл ужас совершённого действия. Я зажмурился, представляя себя вновь стекающим по стене... Но ничего не произошло. Ничегошеньки. Чтобы убедиться окончательно, я собственноручно ощупал всю дверцу, затаивая дыхание на каждом сантиметре. Ничего. Дверца как дверца, ящик как ящик. В реальности произошедшего мне теперь не давала усомниться лишь огромная шишка на затылке...
Пригласив на свидание сразу трёх кассирш, с четвёртой и пятой изрядно полаявшись, я вырвал из когтей почтово-бюрократического монстра загадочную бандероль и помчался домой.
Лифт не работал. Гад!.. Под аккомпанемент моих судорожных вдохов-выдохов стремительно замелькали ступеньки. К четырнадцатому этажу голова распухла на два размера и наполнилась болезненными "бумсами"... Ключ сплясал рок-н-ролл у замочной скважины, дверь распахнулась и захлопнулась. И вот, наконец-то, жадные пальцы разрывают заляпанную сургучом упаковку. Любопытство - моя болезнь.
В сердцевине обнаружилось два конверта. Из одного на ладонь скользнула магнитофонная кассета - этакий раритет. Из второго... О-о! Я, кажется, догадываюсь, от кого посылочка... По ковру рассыпалась пачка фотографий. А вот и твоя физиономия, мой удивительный приятель, сухощавый брюнет неопределённого возраста. На снимке ты, признаться, выглядишь гораздо моложе, чем живьём...
Магнитофон сыто крякнул, проглотив кассету. Диван тоже крякнул, принимая мои семьдесят пять кило в свои объятия. Лёгкие вкусили дыма толстой сигары, желудок согрелся глотком портвейна, уши дрогнули и встали торчком.
- Дорогой друг, - заговорил магнитофон, - простите, что не смог навестить вас лично. Нахожусь в краях далёких, и вырваться не имею возможности. Подвернулась оказия, чем я и воспользовался - послал вам занимательный сюжетец. Взгляните на фотографии. Прекрасно, не правда ли? Такими угодьями не побрезговали бы и древние эльфы. Но это не лес, дорогой друг, это - всего лишь парк. Городской парк. Я уверен, что вы сейчас недоверчиво улыбаетесь. (Он угадал!) Такая чащоба, такая нетронутость, девственная природа, и - городской парк. А город-то не из маленьких, да и парк - в самом его центре. Странно, не правда ли? Всё дело в том, что в парк никто не ходит... То есть, не ходил... То есть, не будет ходить... То есть... О-о... Мммннхгкххх-кх-кх-кха!..
Магнитофон яростно прокашлялся, пять раз извинился и продолжил:
- Дорогой друг, я должен объяснить. Этот парк не существует. То есть, существует, но не так, как существовал до своего существования, после прекращения существования в существующих координатах... О боги, совсем запутался. Объясню после... быть может... Сейчас мне трудно это сделать, так как пространственно-временной ориентатор слегка зашкаливает. Он уже несколько раз испытывал сверхмаксимальные перегрузки. Поизносился. Сгорела плата плазматронной субкалькуляции во время абстрактно-дифференциальных перемещений полуастральных копий материальных объектов, не наделённых божественной искрой, и... (И тут я подумал, что у моего "дорогого друга" зашкаливает не только пространственно-временной субкль... тьфу, ориентатор.) ...и ещё много других неполадок, - вещал магнитофон. - Но речь не об этом. Речь о войне, кровавой и беспощадной. Речь о Спящем Королевстве... Впрочем, когда делались эти снимки, оно ещё не было Спящим. Кстати, дорогой друг, вам, отнюдь, не помешает расслабиться, закрыть глаза и уснуть. Спите, дорогой друг, а я буду говорить. Спите...
Зевнул я так, что чуть не вывихнул челюсть. Веки налились тяжестью, сладкая истома пленила тело и разум. Я спал...
Игривые лучи весёлого солнца метко простреливали разноцветие стёкол в окнах роскошных апартаментов Главы Города. Развалясь в мягком кресле, сей достойный муж брезгливо наблюдал за огромным, во всю стену, экраном, где беззвучно демонстрировались передающиеся с летающей "дистанционки" виды обширных владений муниципии. Глаз радовался, любуясь чистотой, порядком, ухоженной одинаковостью, аккуратностью, постриженностью и обрубленностью всего, что подлежало пострижке и обрубке.
Глаз радовался... - любой глаз, но не глаз Главы Города. Его глаз до боли резало отвратительным зрелищем Городского Парка. Кому нужен этот Парк? Никто туда не ходит. Говорят, в нём заблудиться не мудрено. И разросся же, чтоб ему! Такая уродливая клякса - в самом центре. Ни тебе правильности линий, ни окультуренных форм деревьев, ни освещения, ни дорог, ни даже тропинок. Уже кое-кто стал употреблять древнее, всеми забытое словечко: "Лес".
Ох, беда-беда. И не очень-то этот лесопарк мешает, но... Вот именно! Через неделю в Город прибывает король. Его отрицательная реакция на Парк гарантирована, как пить дать. Приспичило же неугомонному старикашке лично объезжать королевство.
Холёные пальцы Главы Города изобразили на клавишах пульта кодовый аккорд. "Дистанционка" застопорилась над Парком, затем поплыла медленными кругами, показывая Зелёный Хаос во всей его дикой красе. Уродливой красе. Парк... Разве такими должны быть парки? Если, вообще, должны быть. Ох, беда. Король не помилует. Хоть пару-тройку дорог там проложить, что ли? Парочку этаких аллей с иллюминацией, с гирляндами... Ох, беда, беда...
Спустя энное количество часов и минут Главу Города с его муниципальной свитой можно было наблюдать у восточной окраины Парка. Поодаль кучковались злые рабочие-древорубы. На земле лежали носилки с двумя неподвижными телами.
- Не в деньгах дело, ваша светлость, - оправдывался перед высоким начальством седой прораб. - Живые они. Видют, слышут. Противятся, ш-шоб их того... рубали. И убить могут. - Он хмуро кивнул в сторону носилок.
Муниципальная свита нервно косилась на огромные деревья и перешёптывалась. Глава Города закрыл глаза, прикидывая схему будущего разговора с королём. "Отставка" - выжглось в его мозгу.
- Да они человекам-то завсегда противились, - говорил прораб. - Бывало, зайдёшь сюды хоть на десяток шагов, и страх нападает. Да такой, что дай бог ноги. Лес тот страх нагоняет...