Батыршин Борис Cord : другие произведения.

Попутчики-2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Вторая книга цикла попутчики. Буду выкладывать НУ ОЧЕНЬ постепенно, большими готовыми фрагментами. Пока - примерно половина первой части . И, как всегда - это далеко не окончательный вариант, то, что выйдет (надеюсь) на бумаге, может прилично отличаться.
  КРЫМСКАЯ ВОЙНА
  Соратники
  
  
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  Самый длинный день
  
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  I
  Из записок
   графа Буа-Вильомэз,
  начальника штаба
  французского флота.
  Хранится в архивах
  Адмиралтейства,
  Санкт-Петербург.
  "4 сентября. Погрузка на суда завершена. Она началась за 2 недели до выхода в море; флоту предстоит перебросить в Крым 28 000 человек, 1437 лошадей и 68 орудий. Кроме того, было еще 6000 турецких солдат, которые плыли на собственных судах.
  Сначала на суда погрузили 60 пушек с лошадьми и зарядными ящиками. Потом погрузились 28 000 солдат, и наконец 1110 лошадей нашей кавалерии. Погрузка шла крайне медленно. Любое волнение на море крайне затрудняло доставку грузов, особенно лошадей и пушек.
  Маршал Сент-Арно не пожелал ждать англичан, проявлявших недопустимую медлительность. Местом рандеву назначили остров Змеиный...
  
  6 сентября. Стоим на траверзе Змеиного. Англичан пока нет. Мы послали авизо к лорду Раглану, и выяснили, что английская эскадра попала в шторм, тогда как мы проскочили ненастную полосу и пришли к Змеиному при хорошей погоде. Сильный ветер стих лишь утром 6-го числа, и в 10.30 адмирал сигнализировал о выходе в море.
  Порядок определили следующий - построение транспортов в шесть колонн, каждый транспорт берет на буксир маленький пароход; большие буксируют по два, а иные и по три парусника.
  Нелегко найти перо, достойное того, чтобы описать картину, представшую нашим глазам: более 100 судов с войсками, амуницией, провиантом, лошадьми и мулами в идеальном порядке, ярко блестит солнце, синева неба отражается в бликах на воде. И часа не прошло, как наш караван растянулся на полгоризонта. Ни одна держава еще не снаряжала армию такой сокрушительной силы! Пятью линиями, имея на флангах военные корабли, огромный караван полз вперед, окутанные пеленой угольного дыма, которая, постепенно смешивалась с облаками, придавая еще большую мрачность морю, столь удачно называемому "Черным". За дымным облаком сразу пропал берег, и впереди, насколько хватало глаз, - лишь темные волны и неприветливое небо...
  ...
  7 сентября. Мы соединились с турками и англичанами в 30-ти милях от берега. Английская эскадра из 9-ти линейных кораблей, 5-ти фрегатов и нескольких вооруженных пароходов выступала в качестве охранения. Мы обменялись сигналами, приветственными криками, и объединенная эскадра взяла курс на Крым,
  Англичане, между прочим, сообщили о потере колесного фрегата "Фьюриес", отправленного в разведку...
  Около двух пополудни над нами, в некотором отдалении от ордера, начало описывать круги то, что мы поначалу приняли за очень крупного альбатроса. Расстояние было таково, что любая была бы бессмысленна; даже в подзорные трубы не удавалось ничего разглядеть.
  Через некоторое время гость приблизился настолько, что мы смогли рассмотреть невооруженным глазом. Оказалось, что это вовсе не огромная птица, а несомненное творение рук человеческих: своего рода крылатая лодка, несущая двух человек! Летела она гораздо быстрее чаек; возможно, стрижи могли бы потягаться с ней в скорости, однако разница в размерах не позволяла сделать окончательного вывода.
  И эта крылатая лодка несомненно, принадлежала русскому военному флоту! "Хвост", украшающий ее корму и более похожий на рыбий плавник, чем на птичье оперение, нес на изображение русского военно-морского флага: голубой косой крест на белом поле. Мушкетная стрельба отогнала крылатую лодку, но у нас теперь не оставалось сомнений - русские обладают великолепным средством разведки, а мы, по сути, оказываемся в положении слепцов, на которых охотится зрячий противник. Можно лишь гадать, сколь великолепный обзор имеет крылатый наблюдатель, оснащенный зрительными трубами - на это явственно указывали линзами солнечные блики на линзах.
  Лучший корабль нашей эскадры, великолепный "Наполеон", на котором имел честь находиться автор этих заметок, стал предметом особого внимания непрошеных. До темноты крылатые лодки трижды появлялись над эскадрой и каждый раз кружили над этим кораблем.
  Но каким образом наши осведомители в России упустили из виду появление этой удивительной машины? Ибо в механической природе крылатой лодки сомневаться не приходится - свидетельствами тому и стрекот, издаваемый в полете, и крылья, напоминающие этажерку для книг, и быстро тающий в воздухе дымок, который они оставляют за собой.
  Остается радоваться, что эти машины не обрушили пока на наши головы пороховые гранаты зажигательные снаряды вроде брандскугелей. Впрочем, он явно опасаются ружейной стрельбы и при первых же залпах уходят на недосягаемое расстояние.
  На нас - от юнги до адмирала - это произвело весьма тягостное впечатление. Мы шли в бой, не сомневаясь в превосходстве своего оружия и технической мысли, и вдруг один-единственный день поставил эту уверенность под сомнение. В самом деле - как можно сравнивать эти стремительные, юркие машины с неуклюжими шарами-монгольфьерами, на которых наши соотечественники не так давно научились подниматься в небо? К сожалению, нам нечего противопоставить русским в небе, и остается молить Создателя, чтобы на море и на суше это оказалось не так.
  ...
  8 сентября. Сегодня мы в первый раз подверглись атаке русского флота. Как мы и думали, неприятель действовал по указанию своих крылатых лодок. Атаке подверглась лишь одна из колонн - так, в которой шла британская боевая эскадра.
  Я не могу привести детальное описание сражения, ибо не только не имел возможности наблюдать за ходом боя, в виду его отдаленности, но и не получил сколько-нибудь внятного отчета от непосредственных его участников. Мы лишь слышали раздающуюся вдалеке канонаду, и один раз над нами появилась одна из крылатых лодок. К вечеру мы так и остались в неведении; оставалось надеяться, что британцы сумели отразить нападение. Ни одна из наших колонн не подверглась нападению русских кораблей или крылатых лодок...
  ...
  9 сентября. Мы по-прежнему пребываем в неведении о событиях вчерашнего дня. Концевые корабли доносят посредством флажных сигналов, что британская колонна отстала. По всей видимости, они вынуждены исправлять полученные в бою повреждения. Мы остались без боевого охранения, и пришлось выделять из колонн вооруженные пароходы и парусные фрегаты и формировать из них летучий заслон.
  Беспокойство вызывает и то, что до сих пор нас не догнал ни один из британских "скороходов" - кажется, разумно было бы послать его с известием об исходе баталии?
  Я вполне допускаю, что англичане не хотят подвергать посыльное судно излишнему риску. Русские крылатые лодки легко могут навести на них свои фрегаты. Остается уповать на испортившуюся погоду - не может быть, чтобы она не причиняла неудобств хрупким с виду приспособлениям! Впрочем, та же непогода может задержать и англичан, исправляющих повреждения.
  ...
  10 сентября. Принято решение сбавить ход. Теперь мы еле ползем к сторону Крыма, нещадно избиваемые волнами. Погода по-прежнему скверная; кильватерные колонны то и дело разваливаются, буксирные концы рвутся, отмечено несколько случаев столкновений. От англичан по-прежнему нет известий.
  ...
  14 сентября. Мы в 12-ти милях от Старого Форта, на широте 45 градусов. Несмотря на нападение русских и потерю связи с британской эскадрой, мы дошли до места всего за 8 дней.
  Слава Создателю, авангард в составе линейного "Агамемнона", "Карадока", парохода "Самсон" и нашего фрегата "Примогэ" уже ожидал нас. Его начальник адмирал Лайонс до крайности раздражен отставанием британской эскадры. На совещании, состоявшемся на "Вилль де Пари", он настаивал на том, чтобы отложить высадку, но лорд Раглан, находящийся на "Карадоке" и наш маршал Сент-Арно и слушать об этом не хотели. Лайонс, таким образом, остался в меньшинстве, и назавтра решена высадка. И крепость и город Евпатория должны быть заняты...
  ...
  16 сентября. Второй день длится этот кошмар. Процесс переброски на берег людей, лошадей, орудий, материалов, припасов - всего того, что составляет современную армию, - был обдуман и подготовлен заранее, но на деле же машина воинского снабжения немедленно начала давать сбои. Еще не отправившись в Крым, мы лишились большей части хлебных запасов: армия располагает сухарями и галетами на 10 дней вместо 3-х месяцев. Причиной тому пожар, уничтоживший в Варне 3 миллиона порций сухарей и 28 передвижных хлебопекарных печей, специально изготовленных к экспедиции. Затребованных у Парижа дополнительных 3-х миллионов пайков предстоит ждать не один месяц - в свете той грандиозной бестолковщины, в которую превратило наше Интендантство дело снабжения армии. И будто мало неурядиц, доставляемых нашими собственными бюрократами и крючкотворами - вдобавок к этой напасти, немалая часть имущества и запасов оказались на британских транспортах. Снабженцы то и дело оказываются перед зияющими дырами, затыкать которые нечем. Недаром, перед отправлением, 29-го мая, маршал Сент-Арно писал Императору : "мы не можем воевать без хлеба, без обуви, без котелков и чайников, находясь я в 600-ах лигах от наших складов".
  Наш лагерь на холмах вблизи Евпатории растет. Как по мановению ока появились ряды палаток; к счастью, некоторое количество их было погружено на корабли и теперь выручает наших солдат. Увы, разборные домики из деревянных щитов, которыми предполагалось их заменить, не выдерживают встречи с крымскими ветрами.
  Сегодняшний день принес новую напасть. Крылатые лодки, которых мы не видели со дня боя с русскими, появились вновь! Они кружили над бухтой, забитой кораблями, облетали огромные грузов, войск, гужевых повозок на берегу. Снизу по летучим машинам беспорядочно стреляли, но без результата. Наивно полагать, чо даже лучший стрелок сможет попасть из штуцера по летящей на высоте более пятисот метров цели...
  ...
  17 сентября. Наконец пришли известия от английской эскадры. Оказывается, охранение вступило в бой с русскими кораблями, понесло жестокие потери и не нашло ничего лучшего, как повернуть обратно в Варну, оставив тех, кто был поручен их заботам! Воистину, господь благоволит прекрасной Франции и ее доблестным сынам: за те 8 дней, что прошли после баталии, русские ни разу нас не потревожили; возможно, причиной тому стала непогода. Офицеры с британского корвета наперебой рассказывают о быстроходных русских кораблях, об их разрушительной артиллерии. Слухи об этом расползаются по лагерю со скоростью лесного пожара, оказывая на людей неблагоприятное воздействие: все мы стали свидетелями того, как Ройял Нэви, в могуществе которого нас так убеждали, бросился наутек после первого щелчка по носу. Этим они поставили нас в тяжелейшее положение - ни о какой посылке эскадры к Севастополю для бомбардирования фортов теперь и речи быть не может. Непросто решиться даже на разведочную вылазку, настолько тяжкое впечатление произвели на моряков рассказы о невероятных русских судах. Маршал Сент-Арно, видимо, желая пресечь подобные настроения, во всеуслышание заявил, что беглецу с поля боя противник всегда мнится неуязвимым, и лишь этим можно объяснить то, что лаймы болтают о русских фрегатах, разгромивших их эскадру. Адмирал Лайонс, узнавший об этом пассаже, вышел из себя, и, по слухам, даже заявил, что не намерен впредь иметь никакого дела с главнокомандующим. Офицеры обеих армий не отстают; в лагере назревает эпидемия дуэлей и драк. Спасает лишь то, что немалая часть английских войск осталась на ушедших кораблях. Впрочем, кавалеристы легкой бригады Кардигана здесь, и с успехом заменяют остальных драчунов армии Ее Величества.
  ...
  19 сентября. Несчастья продолжаются. Вчера было решено отправить разведку к Севастополю. Лорд Раглан настаивал на посылке двух десятков кораблей, в том числе "Наполеона" и "Агамемнона", но осторожность вяла верх. Для задания был выделен колесный фрегат "Вобан" и винтовой корвет "Катон" - очень быстрое посыльное судно корабль с железным корпусом.
  Не успели они отойти на десяток миль от Евпатории, как показалась крылатая лодка. Не приходилось сомневаться, что русские заметили наши корабли гораздо раньше. Но отряд продолжал следовать прежним курсом, надеясь на ходкость своих кораблей.
  Расплата наступила незамедлительно. Скоро на горизонте показались дымы четырех судов. Оценив численное преимущество противника, капитан "Вобана" (человек безусловно храбрый) приказал поворачивать обратно. Но увы - два русских корабля без труда догнали фрегат. "Катону" повезло больше - он шел впереди, да и скорость мог развить заметно больше, чем колесный "Вобан". Корвету удалось уйти, оставив спутника на растерзание русским. Дальнейшая его судьба неизвестна; не приходится сомневаться, что она оказалась печальна. Судя по рассказам англичан, любой из неприятельских кораблей легко справится с двумя фрегатами, подобными "Вобану".
  Крылатые лодки регулярно появляются над лагерем и Евпаторийской бухтой; согласно донесениям лазутчиков из местных жителей, их база расположена в местечке под названием Kacha (в первоначальных планах это место рассматривалось, как подходящее для высадки). Разъезды африканских егерей и гусар из Легкой бригады по нескольку раз в день сталкиваются с Cosaques и несут потери. Особенно жестокие стычки случаются, когда эти дикие степные конники пытаются отбить направляющиеся в лагерь и телеги, принадлежащие местным обывателям. Эти Tatars, - мусульмане, бывшие поданные османского султана, не простившие русским завоевания своих земель, - охотно помогают нам. Tatars служат проводниками, приносят сведения, снабжают лагерь скотом и даже выражают готовность вступить в ряды спехно созлаваемой местной милиции.
  Этих Tatars, вообще-то храбрых воинов, охватывает панический страх при виде русских крылатых лодок. Увидев их, местные мусульмане в панике разбегаются, бросая оружие, скот, арбы; это наносит нашему снабжению, и без того дурно устроенному, немалый вред. А потому, уничтожение базы крылатых лодок в Каче названо в числе первоочередных задач. На большом военном совете решено не позже, чем через четыре дня выдвигаться на юг, к Севастополю. Флот поддержит армию движением вдоль побережья, так что русским фрегатам непросто будет противостоять такой массе кораблей и пушек..."
  
  
  II
  25-е сентября 1854 г.
  Гидрокрейсер "Алмаз"
  лейтенант Реймонд фон Эссен
  На шканцах медно звякнуло - пять склянок. Последний удар перекрыл зычный рык боцмана, с утра лютовавшего на палубе. Фон Эссен не стал интересоваться, что а этот раз вызвало неудовольствие Перебийвитра. "Алмаз", как и остальные корабли отряда, готовится к походу. Мимо лейтенанта бодро прорысили два матроса. Они волокли брезентовый рукав, окатывать палубу. Приборка заканчивалась.
  В пяти кабельтовах напротив Константиновской батареи лениво дымит "Заветный". Радом, за цепочкой плавучих бонов, "Морской бык" и низкие силуэты пароходов. А дальше, на внутреннем рейде - густой лес мачт. Черноморский флот. Силища.
  Корабль "потомков" стоял на бочке тремя кабельтовыми мористее "Алмаза". Рядом с ним пристроился "Громоносец" - Корнилов не оставляет гостей без пригляда.
  Потомки настояли на том, чтобы поставить сторожевик подальше от берега. Их прибор, называемый "радиолокатор", способен обозревать море необыкновенно далеко, но высокий берег сильно мешает обзору. Эссен своими глазами видел картинку на экране. Потомки не лукавили - берега Ахтиарской бухты и правда, ограничивали видимость. Но старший лейтенант никак не мог отделаться от мысли, что это лишь повод, и командир сторожевика, капитан второго ранга Кременецкий попросту не хочет забираться в теснины и узости внутреннего рейда, где корабль целиком в чужой власти, а его замечательные скоростные качества не значат ровным счетом ничего.
  А ведь и недели не прошло, как они сами косились на ряды пушек в бортах нахимовской эскадры и гадали, что это - знак вежливости или мягкий намек? Да, совместные боевые выходф выбили подозрительность из иных голов...
  Так или иначе, "Адамант" с его аппаратурой стал глазами и ушами эскадры. Теперь можно поберечь моторесурс гидропланов - сторожевик не пропустит ни одну цель на десятки миль вокруг и немедленно наведет на него боевые корабли. За трое суток, прошедших с момента появления "Адаманта", он дважды выходил в море, и всякий раз летучий отряд из пароходофрегатов с "Заветным" во главе возвращался с добычей. Союзники не оставляют попыток наладить связь с высадившейся в Крыму армией, да и разведку к Севастополю шлют с завидной регулярностью. Пока они не рискуют отправлять крупные силы, но, вероятно, скоро сменят тактику. Благо уже три разведочных отряда напоролись на горячую встречу. Один из них лежит на дне на траверзе Балаклавы; еще два принимают на Севастопольском рейде новые команды, пополнив собой состав Черноморского флота. А назавтра "потомки" обещают ввести в строй свой "беспилотник" - копию летающей машины, протаранившей гидроплан Фибиха, - и появится возможность наблюдать за плацдармом и союзной эскадрой собственными глазами.
  "В реальном времени", как говорил Велесов. Эссен обнаружил, что ему не хватает вечерних бесед с Алексеем, к которым он пристрастился во время пребывания в Каче. Сейчас Велесов отлеживается в лазарете "Адаманта" и, хотя жизнь его вне опасности, недели на две он выключен из активной деятельности.
  Фибих, кстати, уцелел, как и его подельник, британский журналист. Об этом рассказал офицер захваченного вчера французского корвета. "Угонщиков" (как их назвал все тот же Велесов) выловили из воды и уже несколько дней обшаривают дно в поисках обломков гидроплана. Известие, что и говорить, неприятное.
  Помимо радиолокатора, самым ценным приобретением стали для нас средства связи. Карманными рациями-переговорниками оборудованы все гидропланы. Полетов, правда, нет уже второй день - после эвакуации из Качи аппараты поставлены на профилактику, и теперь весь личный состав авиаотряда пропадает на береговой станции, куда перенесли с "Морского быка" все ремонтное прочее оборудование. Потомки и тут помогли: подкинули с "Адаманта" переносной дизель-генератор и неплохой ассортимент электрического инструмента, так что работы идут ударными темпами. Всего час, как Корнилович отрапортовал о готовности своего аппарата; два других встанут на крыло к завтрашнему утру.
  Значит, пилоты и мотористы, не жалея себя, вкалывают, а командир отряда прохлаждается на флагмане? Ничего, господа авиаторы, командир - тоже человек, и имеет право отдохнуть после такой феерической погони с падением в с высоты тысячи футов в море. Рабочих рук на береговой станции в достатке, на каждый аппарат приходится двойной комплект мотористов. Из семи гидропланов, попавших вместе с "Алмазом" в 1854-й год, в строю всего три. Два аппарата, как не подлежащие ремонту, пущены на запчасти, еще два потеряны безвозвратно: один сгорел на шканцах "Роднея", второй увел негодяй Фибих. Оставшиеся дышат на ладан, несмотря на все ухищрения, предпринимаемые умельцами авиаотряда и добровольными помощниками с "Адаманта".
  ...
  От сторожевика отделился катер, развернулся и, неся высокий бурун, полетел к крейсеру. На корме заполоскалось зеленое с голубым Андреевским крестом, полотнище.
  Береговая охрана Российской Федерации. Эссен уже знал, что корабль относится к морским силам Пограничной стражи: об этом говорили косые полосы триколора на борту и надпись "Береговая охрана" где-то в районе мидель-шпангоута - большие белые буквы на синем фоне. Выше, на ярко-белой надстройке, надпись повторялась по-английски - "Coast guard".
  Силуэт "Адаманта" резал Эссену глаз. С одной стороны - удивительная стремительность, легкость в обводах, намекающая на невиданную скорость, с другой - непривычные граненые линии корпуса, шары и решетки, в кажущемся беспорядке венчающие надстройку. Корабль потомков представлялся лейтенанту то ли пришельцем с другой планеты, то ли странным морским насекомым - сочетание нечеловеческих форм и нечеловеческой же целесообразности в каждой детали. И загадочное, непонятное движение математической мысли, скрывающееся за фасеточными зрачками и радужными надкрыльями...
  Эссен помотал головой, отгоняя некстати возникшие мысли. Какие еще надкрылья? Корабль как корабль, разве что конструкция непривычная. Ну так и "Алмаз", наверное, кажется нынешним севастопольцам каким-то морским чудом-юдом, а ведь их разделяют всего чуть больше шестидесяти лет...
  ...
  - Реймонд Федорыч! Благоволите подняться на мостик!
  Эссен взбежал по трапу. Капитан первого ранга Зарин, командир "Алмаза", стоял у лееров и разглядывал в бинокль приближающуюся посудинку потомков. Бинокль этот непростой - в памятный день встречи командир сторожевика, капитан первого ранга Кременецкий презентовал его своему коллеге. Линзы странного золотистого оттенка, необыкновенная ясность изображения, подсвеченная зеленым сетка, восьмидесятикратное увеличение - и все это в сравнительно компактном устройстве!
  Вместе с биноклем на крейсер попала и рация - не карманный аппаратик, вроде тех, что были у Велесова, а мощная станция, для работы с которой на "Алмаз" откомандировали старшину. Вот он, стоит возле Зарина. На голове - массивные черные наушники поверх смешной шапочки с козырьком, в ладони микрофон на спиральном шнуре.
  Капитан первого ранга кивком поприветствовал фон Эссена.
  - С "Адаманта" откомандировали офицера к штабу Меншикова - как представителя нашего отряда и для обеспечения связи. Вы уж, дюша мой, сопроводите его на берег. Доставьте к князю, потом расскажете, что и как.
  Вчера на совещании, состоявшемся в кают-компании крейсера, среди прочих первоочередных дел, обсудили организацию связи в предстоящей баталии. Потомки выделяли две радиостанции кроме той, что находилась сейчас на мостике "Алмаза". Одну решено было отправить на флагман линейной эскадры, "Императрицу Марию", вторую в штаб командующего сухопутными силами. Рацию на линкор доставили ко второй склянке, и уже опробовали связь, иеперь предстояло точно так же наладить радиосвязь и с армейцами.
  Вместе с "потомками" на берег предстояло отбыть и Лобанову-Ростовскому. Эссен выполнил обещание и припомнил непоседливому князю проломленное днище аппарата Корниловича, из-за которого негодяю Фибиху и достался гидроплан с пулеметом. Отрядив "безлошадного" Марченко руководить переносом качинской базы, Эссен посоветовал Зарину поставить прапора командиром спешно формируемой пулеметной команды. К огорчению лейтенанта (это было задумано, как наказание для беспечного прапора), Лобанов-Ростовский восторженно принял назначение и с жаром взялся за дело. Под его началом были полторы дюжины матросов с "Алмаза", четыре десятка солдат-севастопольцев и шесть пулеметов разных систем. Сейчас Лобанов-Ростовский дожидался на Графской пристани: ему вместе с офицерами с "Адаманта" предстояло отправиться к штабу Меншикова, уже покинувшего Севастополь.
  
  Катер описал дугу в кабельтове от "Алмаза". Эссен не уставал удивляться изобретательности потомков: надо же, додуматься до того, чтобы сделать у довольно крупного разъездного суденышка, надувные борта! Вон, как играет солнце на круглых боках баллонов!
  По доскам палубного настила застучали башмаки, засвистала боцманская дудка, упал, разворачиваясь, шторм-трап. Эссен кивком подозвал вестового (тот дисциплинированно дожидался в сторонке, навьюченный лейтенантским багажом), и направился к трапу. Он не хотел ждать алмазовского вельбота: терять почти час, покорно глотая летящие из-под весел брызги - нет уж, благодарю покорно! То ли дело катерок "потомков": десять минут, и ты уже на Графской пристани!
  Отдых - дело, конечно, хорошее, но пора и честь знать. Самое позднее, послезавтра авиаотряд начнет боевую работу, но сначала каждый из аппаратов надо поднять в воздух, облетать, устранить неизбежные недоделки.
  
  III
  Из дневника Велесова С.Б.
  Хранится в спецархиве ФСБ РФ
  Гриф: "Совершенно секретно"
  "26 сентября. Второй день кукую в лазарете почти что в полном одиночестве. Не считать же за компанию несчастного профессора, который лежит за ширмой, весь опутанный проводами и катетерами? Адамантовский медик, при попытке выяснить, что все же происходит с Груздевым, мрачнеет, отвечает односложно и немедленно вспоминает о каком-нибудь срочном деле. И дело тут вовсе не в каком-то особо безнадежном состоянии пациента - наш эскулап попросту не понимает, что происходит. Судя по тому немногому, что я сумел вытянуть из него за эти дни, профессору давно полагалось либо отойти в мир иной, либо прийти в себя. Но нет, он завис в состоянии совершенно необъяснимой с точки зрения медицинской науки комы, и пребывает в ней почти месяц.
  Отсутствие общества не означает информационного голода. Генетически страдающие тяжкой формой шпиономании вояки все же осознали, что здесь, в 19-м веке, никто в бортовую сетку "Адаманта" не влезет по определению, как и не проникнет на борт сторожевика местный Джеймс Бонд, оснащенный хитрыми шпионскими гаджетами. А потому я наслаждаюсь обилием информации - ноутбук подключен к бортовой локалке, и я вполне официально отправляю исполняю положенные мне по штату обязанности "члена констультационного штаба". Кроме меня в нем состоят Андрюха Митин и единственный наш "научник", Валентин Рогачев.
  Именно Валя предположил, что профессорская кома - это отнюдь не следствие контузии. И на самом деле Груздеву прилетело от того самого "фиолетового вихря", что уволок "Адамант" в прошлое. Если это так - дело худо. Валентин окончательно забросил попытки расколоть профессорский софт, и теперь перспектива нашего возвращения в двадцать первый век выглядит не туманной, а прямо-таки призрачной.
  Рогачев на пару со старшим лейтенантом Бабенко внезапно оказались самыми востребованными на "Адаманте" специалистами. Они не вылезают из радиорубки - паяют, крутят, налаживают, собирая из груды старых блоков две стационарные рации. Связь - это наше все; пока Валя со старлеем шаманили со своими транзисторами, Дрон проводил в кают-компании мастер-класс для безлошадных авиаторов и мичманов с "Алмаза", наших будущих радистов. По одному человеку с переговорником решено отправить на каждый из пароходофрегатов и на три парусных линкора. Остальных распределят по штабам дивизий. Плюс - три мощные рации с нашими операторами. Именно связь, а не пулеметы, спешно собранные по всем кораблям (даже Кременецкий с кровью оторвал один из двух своих ПКМ-ов) должна сыграть решающую роль в предстоящей кампании.
  
  Андрюха доволен как слон. Давно ли он грустил, тихо завидуя моей удаче? Еще бы: я, которого он выдвинул в Проект, отправлялся в прошлое, а ему предстояло остаться дома и знакомиться с результатами экспедиции "в пределах своего допуска". Уж не знаю, кому из начальства он успел насолить настолько, что его задвинули за шкаф. И вот на тебе: "выскочка и дилетант" отлеживается в лазарете, а он, незаслуженно обойденный майор ФСБ Митин, отправляется на "Императрицу Марию", флагман самого Нахимова, в качестве офицера связи и советника!
  Но там Дрон пробыл недолго. Вечером того же дня Корнилов затребовал его в свой штаб. А "Императрица Мария" и остальные корабли линейной эскадры тянутся за буксирными пароходами на внешний рейд и выстраиваются в походный ордер.
   "Морской Бык", вместе с пароходофрегатами вышел в море сегодня утром, вслед за "Алмазом" и "Заветным", имея задачей поддерживать зрительный контакт с выползающим из евпаторийской бухты флотом интервентов. Вся эта армада паровых и парусных линкоров, фрегатов, корветов и невесть еще чего, вот-вот двинется на юг, к Севастополю, вслед за сухопутной армией.
  ПСКР, превращенный в судно управления, остается при эскадре. В качестве представителя Черноморского флота на борту у нас сам Истомин - и надо видеть, какими глазами смотрят молодые офицеры "Адаманта" на легендарного контр-адмирала! Отмеченный Нахимовым за действия при Синопе ("Нельзя было довольно налюбоваться прекрасными и хладнокровно рассчитанными действиями корабля "Париж" - это про него!), Владислав Иванович с энтузиазмом изучает "Адамант", нашу технику и особенно, методы управления боевыми действиями. Интересно, как он вернется после этого к флажной азбуке и парусным эволюциям?
  На сторожевик непрерывно поступают рапорты с других кораблей и доклады от наших представителей при армии. Главную скрипку там играет Фомченко. Дрон рассказал, что генерал вполне пришел в себя после учиненного Кременецким "переворота" и с готовностью впрягся в подходящую лямку. Что ж, разумно - кому, как не ему находить общий язык с николаевскими генералами?
  Вместе с Фомченко на берег отправился мичман с "Адаманта". Его задача: обобщать данные, попадающие в штаб, и пересылать на сторожевик. Это, конечно, не под силу одному человеку, тем более мичману, а потому он просто копирует донесения, а разбираются с ними уже здесь. "Информационный центр" пашет на всю катушку, каждые полчаса рассылая краткие бюллетени по текущей ситуации на ТВД - как сухопутном, так и морском.
  Сегодня с утра заработала авиаразведка - в воздухе постоянно болтаются один из гидропланов и "Горизонт". Французам, наверное, невдомек, что каждый их шаг старательно отслеживается, заносится на планшеты, анализируется...
  А может и "вдомек". Конечно, скотина Фибих ничего не знает о возможностях "Адаманта", но уж о воздушной разведке он им наверняка поведал. Так что неприятель наверняка будет осторожнее.
  Нашлось дело и для меня, болящего. Из всех, кто находится сейчас на "Адаманте", в кораблях и тактике 1854-го года разбираются два человека - контр-адмирал Истомин и ваш покорный слуга. А потому каждый из информационных бюллетеней (а они, напомню, готовятся каждые полчаса), проходит и через мои руки. Хорошая все-таки штука - современные цифровые технологии: можно участвовать в работе штаба флота, не вставая с лазаретной койки!
  
  Войска Меншикова со вчерашнего вечера копают позиции по южному берегу речки Альма. Интересно, князь и на это раз рассылает приглашения севастопольской великосветской публике "посмотреть сражение"? Что ж, если да, то этих господ ждет незабываемое зрелище.
  Вкратце, план на предстоящую кампанию таков..."
  
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  I
  Вспомогательный крейсер
   "Морской бык"
  27-е сентября 1854 г.
  майор ФСБ Андрей Митин
  С погодой нам, пожалуй, повезло, подумал Андрей. Легкий ветер с зюйд-веста - как раз такой, чтобы наполнить паруса севастопольцев, и в то же время, вынудить союзников тащить свои многопалубные утюги на буксире. Фрегаты и всякая мелочь смогут идти и самостоятельно, а вот парусные линкоры при таком ветре не ходоки. Конечно, пароходов у французов хватает, но все же - приятно...
   "Морской бык" возглавлял колонну пароходофрегатов Черноморского флота. По этому случаю ход держали на крейсерских десяти узлах, но для "Владимира", "Громоносца", "Бессарабии" и трофейного французского "Вобана" это было немало. При необходимости, они могут выжать из машин до двенадцати узлов - но это в теории. На практике же Бутаков неуверенно сулил эскадренный ход в одиннадцать узлов но предупреждал, что больше часа поддерживать его не сможет - механизмы сильно изношены с начала кампании.
  - Какой замечательный у вас корабль, Андрей Геннадьевич! Просто не верится, что мне посчастливилось сюда попасть!
  Андрей покосился на собеседника. Лейтенант Перекомский, Авив Михайлович. Из семьи военного врача, окончил Черноморское артиллерийское училище в Николаеве, поручик корпуса Морской артиллерии, пять лет назад переименован в лейтенанты флота.
  Авив Михайлович успел повоевать: в июне, состоя в должности старшего артиллерийского офицера на "Херсонесе", принял участие в бою отряда контр-адмирала Панфилова с тремя пароходофрегатами. А когда "Херсонес" отдали под переделку в авиатендер, получил назначение на "Морской бык". На бывший британский сухогруз и турецкий угольщик предстояло воткнуть полторы дюжины тяжелых бомбических орудий, соорудить защиту машинного и румпельного отделений, прикрыть пушки траверзами из мешков с песком, оборудовать временные угольные коффердамы, дающие хоть какую-то защиту от ядер. Неделю лейтенант спал урывками, порой по двое суток не смыкая глаз - но работы закончил вовремя. Адмирал Корнилов, осмотрев новую боевую единицу Черноморского флота оценил и впечатляющие две с половиной тысячи тонн, вдвое больше любого из черноморских фрегатов, и четырнадцать с лишним узлов скорости и мощное вооружение - и решил перенести на "Морского быка свой флаг. Так что Авив Михайлович в одночасье оказался артиллерийским офицером флагмана Черноморского флота, и изрядно по этому поводу нервничал.
  - Да ведь это теперь ваш, а не наш корабль! - Андрей не стал добавлять, что не имеет к "Морскому быку" никакого отношения. Зарин и Кременецкий решили пока не раскрывать севастопольцам истинное происхождение "Адаманта". Конечно, со временем придется посвятить, а пока - хватит с них одного футуршока.
  - Жалеете, наверное, о своем "Херсонесе"? Ничего, теперь он войдет в историю: как-никак, первый гидроавианосец в мире!
  Работы на "Херсонесе" еще далеки от завершения. Впрочем, это пока не играет особой роли - река Альма, где должны были состояться главные события ближайших суток всего в двух с половиной десятках верст от Севастополя, и гидопланы вполне достают туда со своей базы.
  - Да какой там - жалею, голубчик Андрей Геннадич! - замотал головой лейтенант. - Эдакая мощь, я и мечтать о таком раньше не мог! Ужо дадим прикурить французу!
  На "Морского быка", кроме восемнадцати трехпудовых пексановых орудий, самых мощных в арсенале Севастополя, поставили ее и три пушки Лендера, снятые с "Алмаза". Рядом с чугунными чудовищами кургузые противоаэропланные трехд.ймовки смотрятся не слишком солидно, но Перекомский уже имел представление об их точности, дальнобойности и разрушительной силе их гранат.
  Крепостные пушки( после недолгого размышления их предпочли корабельным шестидесятичетырехфунтовкам) установили на "Морской бык" вместе с поворотными платформами, прикрыв траверсами из котельного железа и мешков с песком. Арсенал вспомогательного крейсера дополнили четыре карронады и пулемет "Максим" на тумбовой установке. И если карронады представляли угрозу на расстоянии не более четырех кабельтовых, то пулеметные очереди способны очистить палубу неприятельского корабля и со вдвое большей дистанции.
  Над "противоаэропланным" плутонгом начальствовал мичман с "Алмаза". Кроме него, в экипаже "Морского быка" было еще девять "алмазовцев", в-основном, машинная команда и артиллеристы. Корнилову смерть, как хотелось поручить свой флагман севастопольцу, но менять капитана перед самой баталией он все же не решился. Так что "Морским быком", как и раньше, командовал мичман Солодовников. Зарин, узнав, куда отправляется Андрей, приватно попросил его приглядеть за юношей. Оказаться в одночасье в обществе адмиралов и легендарных личностей не всякому по плечу.
  Андрей усмехнулся, вспомнив этот разговор: похоже, между попаданцами из 1916-го и 2016-го веков сразу некая общность. За это спасибо Лешке Велесову - старый друг вжился в кают-компанию крейсера, стал там своим, и теперь это отношение унаследовали остальные "гости из будущего".
  Рация призывно запиликала. Андрей открыл чехол, отжал тангенту:
  - Тащ майор, вас "Первый" требует! Срочно!
  "Первый" - это позывной "Адаманта". Андрей, развел руками - служба! - раскланялся с Перекомским и заторопился на мостик.
  
  
  II
  Гидроплан М-5
  Бортовой номер 37
  27 сентября 1854 года
  Реймонд фон Эссен
  С высоты в тысячу метров армия напоминала огромный ромб. Охватить эту фигуру одним взглядом - задачка еще та, и Эссену понадобилось не меньше четверти часа чтобы составить себе представление о походном построении неприятеля.
  Пилот качнул штурвал вправо. В летающей лодке Григоровича летнаб сидел справа от пилота, и при правом вираже ему открывалась замечательная картина .
  Сегодня место наблюдателя занимал сам Эссен, а "тридцать седьмым" управлял мичман Корнилович. Лейтенант терпеть не мог уступать штурвал другим, но ничего не поделаешь - сейчас он не мог отвлекаться на управление.
  Внизу, в утреннем мареве, от пологой гряды холмов на востоке до изломанной полосы прибоя на западе, раскинулась приморская степь. На всем этом пространстве гигантской пыльной амебой ползла вражеская армия. С высоты ее движение не было заметно, лишь пыльные хвосты за кавалерийскими разъездами, повозками, упряжками, пехотными колоннами показывали, что вся эта махина людей, лошадей, пушек не стоит на месте, а медленно, упорно, перемещается на юг.
  Эссен пригляделся - кое-где, в головах пехотных колонн взблескивало золотом. Он поднял бинокль. Так и есть: французы идут с музыкой и, если бы не мотоциклетный треск "Гнома", то и сюда донеслись бы бравурные звуки маршей. А вон, дальше плещется неразличимый с такого расстояния флажок - знамя.
  ***
  О таком построении рассказывали вчера на военном совете. Сент-Арно расположил войска гигантским ромбом, углом в сторону русских, и на острие этого угла блестит бронза полковых оркестров, полощутся знамена. Бинокль, подарок "потомков", давал великолепное увеличение: с расстояния в две с лишним версты лейтенант различал красные фески и синие куртки французской пехоты. Зуавы. Отборные африканские стрелки, головорезы маршала Сент-Арно марширующие по сухой крымской земле.
  В интервалах между батальонами пылят орудийные запряжки, внутри ромба ползут обозы, вперемешку с конными отрядами. Замыкают построение красные колонны британской пехоты - того, что осталось от нее после позорного бегства в Варну. Ох и икается сейчас британцам, подумал лейтенант. Наверняка и союзники и собственная пресса костерят их за это на все лады...
  Перед фронтом построения мелькают редкие цепочки стрелков да пылят всадники - французы отгородились от неприятеля завесой легкой кавалерии. И недаром - вокруг рыщут казачки, не давая ощупывать местность кавалерийскими разъездами. Впрочем, французов мало интересует разведка - "ромб" ползет наугад, и его движение через три с половиной десятка верст должно закончиться у крепостных верков Севастополя.
  Если бы... если бы не жалкая, в какой и козу-то не утопишь, речушка Альма, чей обрывистый левый берег вздымается точно на пути.
  Дальше, за поднятой армией пылевой тучей, в раскаленной солнцем степи поднимаются к небу дымки. Казаки стараются, сообразил Эссен: князь Меншиков настрого велел истреблять запасы фуража, которые нельзя вывезти. А его новый советник, генерал Фомченко, добавил, что заодно надо предать огню любые постройки, включая и заборы - неприятеля следовало лишить дров для приготовления пищи, и дерева для устройства полевых укреплений.
  ***
  Наверное, подумал лейтенант, каждый из этих солдат испытывает душевный подъем. Легко и весело идти вперед со штуцером на плече и ранцем за спиной, когда ты - крошечный винтик невиданно мощной военной машины. Долбит по барабанным перепонкам ритм полкового марша, летит из-под ног красно-бурая почва, истертая в тонкую пыль подошвами, подковами, колесами...
  "Только пыль, пыль, пыль,
  От шагающих сапог,
  И отдыха нет на войне..."
  Эту песню спел в кают-компании Велесов. Или это было в Каче, во время посиделок у ночного костра? Здесь эта песня еще не написана, а пыль из крымских дорог выколачивают не сапоги британских колониальных стрелков, а башмаки зуавов и опорки турецких редифов.
  Корнилович ткнул перевернутым большим пальцем вниз - известный жест римского плебса, обрекающего на смерть поверженного гладиатора. В ответ Эссен энергично помотал головой. В прошлый раз мичман Энгельмейер рискнул спуститься на пятьдесят метров, но снизу ударили таким залпом, что мотористы насчитали в крыльях и корпусе восемнадцать пулевых отверстий. Хорошо хоть Марченко додумался соорудить наклонный дощатый слип, по которому аппарат с ходу выскочил на берег - а то пришлось бы вылавливать его из мутной воды Севастопольской бухты. Нет, кроме шуток - пять с лишним сотен штуцеров в залпе это много. Болвану Энгельмейеру повезло, что ни одна пуля не угодила ни в мотор, ни в самих авиаторов. Кажется, ясно было сказано: не спускаться ниже трехсот метров!
  А вот для того, чтобы сбросить флешетты, придется идти совсем низко. Наставления по применению "аэропланных стрел" рекомендовали сбрасывать их со ста пятидесяти футов, не выше - иначе стрелки лягут с большим рассеянием. И наилучшего эффекта можно добиться, если накрыть цель рассыпанными стрелками, как ковром. Скорость сто двадцать в час, высота тридцать метров, флешетты будут лететь почти параллельно земле. Пехота здесь строится плотными рядами, и солдаты за эти несколько дней привыкли к виду проносящихся над головой аппаратов. До сих пор от них не исходило особой угрозы, а потому пехотинцы больше не разбегаются в стороны, не падают на землю, закрывая руками головы. А значит, кованая смерть пронижет сразу несколько тел...
  Эссена передернуло, он с усилием отогнал видение прочь. Странно, подумал лейтенант, неужели Фибих не просветил своих новых друзей о том, какую опасность может представлять для пехоты аэроплан? Он-то знает, какое страшное действие способны оказать флешетты на плотные построения...
  Придется атаковать пехотные колонны с тылу, на бреющем. И, вывалив груз, сразу уходить в сторону с набором высоты. Только надо заранее прикинуть направление, а то выскочишь на другую колонну, на залп сотен штуцеров.
  Ну, это слава богу, не сейчас...
  ***
  Корнилович выровнял аппарат. Теперь они летели над береговой линией на север. Слева пенилась узенькая полоска прибоя, а вдалеке, там, где берег резко поворачивает на юг, горизонт заволокла дымная завеса: это шел франко-турецкий флот. Эссен удивился, почему моряки так отстали от сухопутной армии, но потом понял, что отставание не так уж и велико. Пехоте и обозам еще часа полтора шагать до речки Булганак, за которой -рукой подать! - стоит на высоком берегу Альмы русская армия. Пока походный ромб развернется в боевые порядки, корабли успеют подойти.
  И тем не менее, надо торопиться. Эссен сделал Корниловичу знак - "Возвращаемся!" - и потащил из-за пазухи рацию.
  
  
  III
  Крым, Альма.
  27 сентября 1854 года.
  Прапорщик князь Лобанов-Ростовский
  начальник пулеметной команды
  Пехотный солдат, саженного, без двух вершков, роста, малый с соломенными волосами под суконной бескозыркой, босой, в полотняной рубахе поверх портов, выпалил: "слушш, вашбродие!" - и кинулся исполнять. Обреченные кустики были последней помехой, перекрывавшей сектор обстрела. Лобанов-Ростовский установил один из трех выделенных для этого направления пулеметов на крайнем отроге, в двух сотнях шагов перед татарской деревенькой Улуккул-Аклес. Позиция была выбрана с таким расчетом, чтобы пулеметный огонь пришелся во фланг пехотным колоннам французов, которым, хочешь-не хочешь, а придется карабкаться на плато.
  Позади Улуккул-Аклес, на самой высокой точке плато, возвышалась восьмиугольная башня, сложенная из красного кирпича - станция оптического телеграфа системы Шато. С ее верхней площадки можно было поддерживать зрительную связь с двумя соседними станциями: северной, в Евпатории, и южной, возле Константиновской батареи на Северной стороне Севастополя.
  На башне сидели наблюдатели из штаба Меншикова, и при них - мощная радиостанция, присланная с "Адаманта". Она позволяла установить устойчивую связь с рациями-переговорниками, так что советник князя, генерал Фомченко (еще один гость из двадцать первого века), с утра расположился на башне и старательно плетет "радиосеть", накрывающую берега Альмы и немаленький кусок моря.
  ***
  Вторую огневую точку прапорщик наметил в полуверсте перед восточной окраиной Улуккул-Аклес; третья располагалась на правом фланге предполагаемого движения французов.
  Все три пулеметных точки - тщательно замаскированные, с запасными позициями, - располагались перед фронтом семнадцатой пехотной дивизии генерала Кирьякова, занимавшей плато. Ровными линейками расставлены батареи, прикрытые брустверами из фашин и корзин с землей. В тылах зарядные ящики и запряжки, дальше, за деревней, - обозы, дымят костры, варится кулеш. Солдаты сидят на земле возле составленных в пирамиды ружей; взад-вперед проносятся казаки и верховые адъютанты.
  ***
  Генерал Фомченко, обходивший позиции вместе с Меншиковым, особо напирал на маскировку. Прапорщик усмехнулся, припоминая багрового от жары генерала. Фомченко сопровождал княжеский кортеж на двуколке - как выяснилось, большинство "потомков" не умеют ездить верхом. Впрочем, одернул себя Лобанов-Ростовский, нехорошо смеяться над коллегой-авиатором, да еще и таким заслуженным. Ну не умеет ездить верхом - так и что с того? Зато в тактике разбирается превосходно, и командными талантами бог не обидел. Недаром Фомченко жестко осадил генерала Кирьякова, повторившего известное еще со времен Семилетней войны присловье: "на подъеме с моря и с одним батальоном шапками забросаем неприятеля и как кур перестреляем".
   Прапорщика изрядно удивила показная лихость этого немододого человека, а более того - его опрометчивость. Неужели здесь считают, что доблесть военачальника полководца состоит в том, чтобы относиться к врагу с пренебрежнием, полагая его каким-то картонным, и в уверености, что он неприменно будет действовать вот так, а не эдак?
  Фомченко так рыкнул на генерала, что тот растерялся - то ли стреляться от позора, то ли вызывать грубияна на дуэль? И лишь под ледяным взглядом Меншикова сдулся, забормотал что-то и постарался поскорее затеряться среди прочих штабных.
  А потом Фомченко предложил всем присутствующим выйти из палатки. Снаружи ждали трое матросов с "Алмаза", караулящие нечто, старательно укрытое от любопытных глаз чехлом. По знаку генерала, парусину вдернули.
  - Перед вами, господа, пулемет системы "Максим", образца тысяча девятьсот пятого года на крепостном лафете. К сожалению, не самая лучшая модель, но уж какой есть. Для наших условий - в самый раз.
  Старый пулемет, помнивший еще русско-японскую войну, сняли с "Алмаза". Древний колесный станок был там же, на случай десанта. Теперь раритет пригодился.
  Офицеры окружили агрегат и принялись рассматривать казенную часть, утыканную непонятными приспособлениями, медный ствол с крошечным, меньше ружейного калибра, дулом, подозрительно тонкие колеса и станину в виде железной трубы. Шестидесятипятилетний генерал Горчаков, начальник 6-го корпуса, взгромоздился с помощью своего адъютанта, на сиденье и взялся за рукоятки. Прапорщик, почтительно склонившись к генералу, показал, как выставлять с помощью винта, вертикальную наводку, как поднимать планку прицела для стрельбы на большие дистанции, как заправлять патронную ленту.
  Фомченко подождал, пока офицеры и генералы изучат необычный механизм, и продолжил:
  - Как вам, несомненно, известно, пехотный батальон способен выпустить около шестисот пуль в минуту. Это устройство вполне его заменяет, представляя собой куда менее уязвимую цель для огня неприятеля - особенно с учетом дальности эффективной стрельбы более кило.. более версты. При наличии трех пулеметов по фронту, противник, атакующий силами полка, будет выкошен огнем за пять минут. Единственная сложность состоит в нехватке боеприпасов, а потому, демонстрировать сейчас действие пулемета мы не будем. Увидите завтра, в бою.
  После этого генерал изложил заранее разработанный план: при появлении франко-турецкой эскадры сымитировать отход войск с плато, приглашая неприятеля занять оставленные высоты. И он, конечно, примет это любезное приглашение. Еще бы: здесь ключ ко всей русской позиции. Восточнее начинается обширное дефиле, по которому проходила Севастопольская дорога. Дальше дефиле плавно поднимается, образуя западные скаты Курганной высоты, а перед плато, в излучине Альмы, в беспорядке разбросаны саманные домишки и изгороди татарской деревни Альматамак. До уреза воды от нее версты две; дороги, проходящие через Альматамак карабкаются на возвышенный южный берег Альмы, а дальше разбегаются в стороны: одна на Качу и далее на Севастополь, другие - к татарским деревенькам в Улук-Кульской долине. Взяв плато, неприятель получает возможность обстреливать артиллерией резервы на обратных скатах возвышенностей, а так же ударить во фланг и тыл центра русской позиции.
  В "прошлый раз" так оно и получилось - оказавшись под угрозой бомбардировки с моря, Кирьяков отвел войска с плато, и французы заняли его без малейшего сопротивления. Но на этот раз их ждет классический огневой мешок: втянувшись на плато, войска попадут под перекрестный огонь трех станковых пулеметов. Да и в деревеньке приготовлен сюрприз: в чахлых садиках замаскированы три батареи, а на задах Улуккул-Аклес ждет своего часа еще одно "чудо-оружие" - три многоствольных ракетных станка в конно-артиллерийских запряжках. По замыслу, ракетчики вылетят в обход деревни на прямую наводку, дадут слитный залп по смешавшемуся неприятелю, после чего на отвозах уволокут свои "органы" в тыл, перезаряжаться.
  ***
  И все это возможно лишь в том единственном случае, если не будет бомбардировки с моря. Тысячи чугунных ядер и бомб способны перемешать с землей не одну дивизию. Но есть нюанс: французам, чтобы обрушить огонь корабельных орудий на открыто стоящие полевые батареи, придется выстроить свои корабли большой дугой от мыса Лукул до траверза альминского устья. Вариантов тут нет - дальность стрельбы гладкоствольных пушек заставит выбрать именно такое расположение, а там...
   А там их будет ждать еще одна ловушка. Восемнадцать гальваноударных мин, все, что имеется на борту "Заветного", выставленные в одну линию. Эти мины могут проламывать днища дредноутов и рвать надвое эсминцы - что им деревянные корыта, пусть и такие здоровенные?
  План этот предложил Алексей Велесов, "гость из будущего", которого меньше месяца назад выловили из воды миноносники. Возражений не нашлось; оставалось лишь удивляться, почему севастопольцы сами не додумались до столь очевидного решения? Еще из гимназического курса истории он помнил, что во время Крымской войны мины не без успеха использовались на Балтике. Да и здесь, на юге, на Дунае были случаи применения этого оружия. Конечно, изделия академика Якоби куда менее совершенны мин "образца 1912-го года", но ведь и они оказались серьезной угрозой для британских боевых кораблей! Что мешало запасти на главной военно-морской базе Черноморского флота несколько сотен? Две линии минных заграждений способны наглухо запечатать вход в бухту. В Кронштадте или, скажем, при обороне Свеаборга, никому и в голову не пришло топить военные корабли как паршивые баржи для того, чтобы загородить фарватер...
  ***
  Прапорщик огляделся. Шагах в тридцати из-под лопат летела земля - солдаты, прикомандированные к пулеметной команде, заканчивали рыть ход сообщения к запасной позиции. На основной же позиции расчет - матросы с "Алмаза" под командой кондуктора и прикомандированный к ним молоденький мичман-севастополец, - уже закончили обустраиваться. Земляные стенки старательно выровнены; бочонок с водой для охлаждения ствола аккуратно прикрыт деревянной крышкой. Короба с запасными лентами уложены в нишу в стенке окопа, рядом, на сколоченной из жердей пирамиде стоят три мосинских карабина. В тылу, в отдельно отрытом окопчике дымит костерок, попыхивает паром жестяной чайник.
  Пулемет стоит на жиденьком дощатом настиле. Мичман в полотняной летней фуражке и запачканном землей белом сюртуке, закусив от восторга губу, водит туда-сюда кожухом ствола.
  "Максимов" на крепостных лафетах у прапорщика было три. Их решили поставить здесь, на плато, а три других - "Мадсен" и "Льюис", снятые с гидропланов, и великолепный пулемет на треноге, переданный адамантовцами, - составили подвижный отряд в резерве главнокомандующего. Пулеметы поставлены на рессорные пароконные пролетки, и при необходимости их можно быстро перебросить на любой участок.
  Лобанов-Ростовский подошел к "максиму", заглянул в прицельную щель стального щитка. Все правильно - мичманец не валяет дурака, а тренируется переносить огонь с одной цели на другую. На склоне, по которому через несколько часов предстоит подниматься французской пехоте, натыканы длинные прутья, обозначающие обстрела. Вот мальчишка и старается: ловит прицелом вешки, воображая, что это ряды французских стрелков в красно-синих мундирах.
  Прапорщик одобрительно кивнул "стажеру" и направился ко второй запасной позиции. Ах да, вспомнил он на ходу, ведь и лопат не хватает! Утром пришлось вырывать шанцевый инструмент с матерным лаем, чуть не с мордобитием, у артиллеристов. Здесь всего не хватает - лопат, кирок, досок, нарезных ружей, морских мин...
  Вдали раскатился орудийный выстрел. Лобанов-Ростовский обернулся, поднял бинокль. В двух верстах к югу, на жалкой речонке Булганак клубится пыль - это русская кавалерия начала дело с конницей союзников. Туда около часа назад двинулись в батальонных колоннах два полка 17-й дивизии - генерал Кирьяков, выполняя приказ Меншикова, спешил развернуть авангардный заслон. Что ж, все идет по плану: сейчас кавалеристы обменяются наскоками, конные батареи выпустят пару десятков ядер, и русские дисциплинированно откатятся к Альме. А вслед за ними медлительной, изнемогающей от жажды и усталости черепахой, поползет армия союзников.
  Завтра, подумал Лобанов-Ростовский. Все-завтра. А пока, надо, кровь из носу, раздобыть еще хоть десяток железных лопат, а то люди измучились, разбивая твердый, каменистый грунт кирками, а потом выгребая деревянными лопатами. Да и перекусить не мешает - вон, каким аппетитным запахом тянет с пехоцких биваков...
  
  
  IV
  Из дневника Велесова С.Б.
  "27-е сентября. Прав все же Гегель: "великие события повторяются дважды: первый раз как трагедия, а второй как фарс". Трудно, конечно, называть фарсом то, что привело к гибели стольких людей, но посудите сами: второй раз, и в той, нашей, и в нынешней версии истории, стычка на Булганаке, эта прелюдия Альминского сражения проходит по одному и тому же сценарию! Может, историческая ткань, как утверждают иные мои коллеги по цеху фантастов, и правда обладает упругостью и стремится восстановиться после деформации?
  Но - по порядку:
  Сегодня, около девяти утра, (в прошлый раз это было 19-го сентября), союзники выдвинулись от Евпатории и после недолгого, но крайне утомительного марша, к трем часам пополудни вышли на рубеж ручья Булганак. Здесь гусары Кардигана вошли в соприкосновение с крупными силами русской кавалерии и решили принять бой. Французы повели себя осмотрительнее: подозревая, что кроме кавалерии, впереди есть и русская пехота, они остановились, прикрывшись от неприятеля завесой стрелков. Не желая оставлять бриттов совсем без поддержки, маршал Сент-Арно выдвинул вперед три батальона легкой пехоты из 3-й дивизии принца Наполеона .
  Итак, четыре эскадрона Легкой бригады начали строиться для боя в виду неприятеля; казаки шагом двинулись навстречу. Но заинтересованные зрители, в роли которых, кроме штаба светлейшего князя Меншикова, выступали еще и двое алмазовских авиаторов, напрасно ожидали лихой атаки: обе стороны ограничились вялой перестрелкой по фронту. Казакам, впрочем, некуда было торопиться - за их спинами к месту событий скорым шагом подходили два кирьяковских полка, усиленные артиллерией.
  Первой открыла огонь начала конная артиллерия англичан - без особого, впрочем, результата. К тому моменту противники уже стояли в развернутых боевых порядках друг напротив друга и по-прежнему медлили.
  Неизвестно, повторилась ли известная из истории отвратительная сцена между Кардиганом и лордом Луканом; ясно лишь, что англичане, немного подождав, попятились. И тут эстафета бестолковщины перешла к русским.
  Одна из казачьих батарей (надо уточнить, какая именно; не исключено, что это снова оказалась Донская резервная) бегло обстреляла англичан через головы своих и даже нанесла неприятелю кое-какие потери. Тем временем, лейхтенбергские гусары полковника Халецкого, намереваясь атаковать отступающего противника, выскочили перед строем донцов - и закономерно были приняты за неприятеля.
  Не знаю, опубликует ли здешняя "Русская старина" воспоминания меншиковского адъютанта Панаева; да и будут ли вообще написаны эти строки? А потому, позволю себе привести отрывок, вполне описывающий эти события:
   "Батарейный командиръ не рѣшался, сомнѣваясь, что этотъ эскадронъ могъ быть непрiятелемъ; но Кирьяковъ настаивалъ такъ упорно, что батарея мигомъ выпустила 8 снарядовъ. Посыпались свои, эскадронъ бросился врознь. Жалости достойная картина этой кровавой безтолочи была какъ на ладони передъ глазами свѣтлѣйшаго... Всѣ бывшiя у ставки князя видѣли это, ломали руки, тужили, а помочь было невозможно. Изъ опасенiя, чтобы генералъ-лейтенантъ Кирьяковъ опять что-то не напакостилъ, князь поспѣшилъ воротить его въ свое мѣсто..."
  Не знаю, пытался ли бравый гусар Халецкий, в соответствии с историческим прецедентом, зарубить командира батареи, стрелявшей так некстати метко. Ясно одно - после несчастливого инцидента остальная наша кавалерия так и не двинулась с места, упустив шанс доставить измотанной утренним маршем Легкой бригаде изрядные неприятности.
  Итак, сражение при Булганаке не состоялось уже во второй раз. И наши севастопольские друзья снова проявили полнейшую неспособность к взаимодействию родов войск, а ведь предстоящее дело во многом, если не во всем, зависит именно от этого!
  Самое время спросить себя: а не переоцениваем ли мы роль радиосвязи в предстоящей баталии? Да, надежная связь - дело первостепенное, но ведь и ею надо уметь пользоваться! Так что, боюсь, дело предстоит решать пулеметам прапорщика Лобанова-Ростовского... и, разумеется, флоту.
  Куда ж без него? Согласно данным воздушной разведки, французская эскадра к пяти часам пополудни проползла примерно половину расстояния от Евпатории до устья Альмы. И если моряки не хотят ставить мины под самым носом у неприятеля, им лучше поторопиться. Разумеется, никто здесь понятия не имеет, что мины можно ставить с ходу, в 1854-м их ставили с плотиков или барказов. А все же - рисковать не стоит; за "Заветным" с севера будут наблюдать немало подзорных труб, и не хотелось бы, чтобы в их числе была еще и оптика морских офицеров.
  Место для минных постановок намечено еще вчера - минер с "Заветного" и один из адамантовских офицеров долго вечер лазали по обрывам приморского плато с лазерным дальномером. Они старательно вымеряли дистанции до установленных на самом виду полевых батарей и прикидывали, как поставят французы свои корабли для бомбардировки берега.
  Хорошая штука - современные технологии! Хотя, помнится, в Порт-Артуре русские моряки обошлись обычной оптикой, устраивая схожую каверзу адмиралу Того...
  ***
  Сюрприз: в Севастополь прибыл Великий князь Николай Николаевич. И произошло это не в конце октября, как это было в нашей истории, а месяцем раньше. Случайность? Не думаю. Я склонен видеть в этом ответ на вопрос о том, как князь Меншиков сообщит о нас государю. Похоже, Николай получит сведения по самому надежному каналу - от собственного сына.
  Третий сын Николая Первого и Александры Федоровны, всего 23 года от роду. Заядлый кавалерист, лейб-гвардеец и военный инженер. Получил прекрасное военное образование; его воспитанием с семилетнего возраста занимался выдающийся по образованию и душевным качествам боевой генерал, Алексей Илларионович Философов. Отлично разбирается в артиллерии и фортификации, участвовал в подготовке к боевым действиям балтийских крепостей, Кронштадта и Свеаборга. В нашей истории Николай Николаевич при обороне Севастополя руководил крепостными работами, укреплениями и батареями на участке от Константиновской батареи до Мекензиевых гор. В дальнейшем всю жизнь посвятит армии, примет участие и в Балканской кампании.
  Возможно, Меншиков, зная об интересе Николая Николаевича к военному делу, информировал о попаданцах именно его? Или же сведения дошли до великого князя какими-то иными путями? Тогда понятно, почему он не заержался в Кишиневе, в ставку Горчакова, а направился сразу в крепость. А вот в курсе ли Государь - это, как говорится, хороший вопрос.
  Николай отправил сыновей в действующую армию для того, чтобы поднять ее дух, подорванный рядом неудач, в том числе, и неуспехом на Альме. "Ежели опасность есть, - писал император Горчакову, - то не моим детям удаляться от нее, а собою подавать пример". В то же время, Николай Первый писал главнокомандующему Крымской армией князю Меншикову: "Сыновьям Моим, Николаю и Михаилу, дозволил Я ехать к тебе; пусть присутствие их при тебе докажет войскам степень моей доверенности; пусть дети учатся делить опасности ваши и примером своим служат одобрением храбрым нашим сухопутным и морским молодцам, которым я их вверяю".
  Но здесь-то не было несчастливых для русской армии Альмы и Балаклавы! Бомбардировки Севастополя - и той не было, а вот череда пусть не очень крупных, но явных успехов на море наоборот, имела место и наверняка попала как в европейские, так и в петербургские газеты. Что же заставило Николая Николаевича поторопиться - при том, что брат его, великий князь Михаил и по сию пору пребывает в Петербурге?
  В "прошлой версии" истории великий князь прибыл в Крым аккурат накануне сражения на Инкерманских высотах и даже, вроде бы, отличился. В нашем случае он поспел к предстоящему делу на Альме. Надо ожидать князя из Севастополя войскам не позже завтрашнего утра; имея некоторое представление о его неуемном характере, не удивлюсь, если Николай Николаевич не пожелает ждать и прибудет к войскам сегодня вечером...
  Кстати - не забыть включить сведения о Великом князе в информационный бюллетень. И, пожалуй, подготовить отдельную справку для Фомченко - ему, первым из нас, придется налаживать отношения с высоким гостем...
  И это тоже тема для размышлений об упругости ткани истории: какие последствия способен вызвать слишком раннее его появление в Севастополе? Ясно, что просто так он не обойдется. Не таков человек Николай Николаевич, чтобы обойти вниманием появление гостей из будущего...
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  I
  Миноносец "Заветный"
  27 сентября 1854 г.
  минный офицер
  мичман Красницкий.
  Мины выстроились в два ряда вдоль бортов, на рельсах. Остается только порадоваться, подумал Красницкий, что во время набега на Зонгулдак - того, что так неожиданно закончился переносом в прошлый век, - они так и не успели выполнить запланированные минные постановки. Вообще-то, после налета гидропланов "Заветный" и "Завидный", должны были дождаться ночи и нанести туркам повторный визит, выставив минные банки на внешнем рейде Зонгулдака. Для этого от самого Севастополя миноносец шел с загроможденной палубой и перегруженной кормой.
  Слава Богу, во время боя с англичанами опасного груза на "Заветном" уже не было - не хватало еще, чтобы шальной осколок угодил в один из смертоносных шаров и превратил миноносец в облако дыма и огня! А по приходу в Севастополь, мины сдали на берег - и вот теперь приняли вновь, для того, чтобы использовать по назначению. Жаль, их только восемнадцать, но больше минные слипы старенького миноносца, построенного еще до русско-японской войны, вместить не могут.
  Хотя и это немало. Мины предстоит ставить как раз там, где должны встать французские и турецкие деревянные линкоры, для того, чтобы обстрелять приморское плато. Выбора у союзников, почитай, нет: дальнобойность гладкоствольных пушек невелика, и для того, чтобы снаряды долетали до русских батарей, так хорошо видимых на фоне неба, придется подходить к самой кромке мелководья. Надо полагать, французы пустят перед собой барказы для промеров глубин, и как бы они не обнаружили при этом минную банку. Конечно, якорные мины установлены на порядочное заглубление и барказ никак не может задеть свинцовые колпаки взрывателей рога - но мало ли? Вода в Черном море прозрачная, и какой-нибудь остроглазый матрос вполне может углядеть притаившуюся в глубине рогатую тень.
  - Немного правее, Федор Григорьич! - крикнул с бака мичман Оленин. Он поднял к глазам хитрый дальномер и нашаривал на берегу намеченные со вчерашнего вечера, ориентиры.
  - Еще саженей семь вперед - и будет совсем хорошо!
  Командир миноносца посмотрел на минера. Красницкий кивнул, старший лейтенант наклонился к трубе переговорника, выдернул из амбушюра кожаную затычку:
  - Малый вперед, три влево!
  Рулевой закрутил колесо штурвала, нос миноносца не спеша покатился в сторону берега.
  - Еще... еще... давай! - адамантовский офицер махнул рукой. Хотя, он же не офицер, вспомнил Красницкий; почему-то у потомков в их двадцать первом веке чин мичмана считается чуть ли не кондукторским. Но дело свое он знает...
  - Сброс!
  Трое матросов навалились на тележку; стальные колесики взвизгнули на рельсах и мина, вместе с многопудовым чугунным якорем ухнула в воду.
  - Ждем... ждем... ждем... давай!
  И новый фонтан брызг за кормой.
  Мичман поглядел на секундомер. Минная постановка идет точно по графику. Сначала - восемь мин в линию от оконечности мыса Лукул; еще десять встанут чуть ближе к берегу, длинной дугой, прикрывая южные отроги плато и устье реки. Для этого придется делать второй заход, и надо поторопиться - вот-вот морская вода растворит сахар, высвобождая пружины стопоров, и мины первой линии станут всплывать.
   - Пятая... шестая... седьмая... все! - вслух считал лейтнант. - Николай Алексеевич, пошли на новый заход!
  С мостика раздалась команда. "Заветный" описал широкую дугу, выходя на траверз мыса Лукул. "Адамантовец" снова поднял дальномер, мерно отсчитывая дистанцию и пеленги.
  - Как ваши якорные мину толково устроены! - заметил прапорщик Кудасов. - Не то что наши, системы Якоби. А удобно-то как! Можно ставить на полном ходу, с любого корабля. Даже рельсы не обязательно иметь - приколотить к палубе деревянные рейки, и готово дело!
  Откомандированный в распоряжение Красницкого офицер целыми днями пропадал в лаборатории и, как мог, вникал в нюансы минного дела. Ему предстояло скоро отправиться в Николаев, в помощь генералу Тизенгаузену, который как раз достраивал на тамошней верфи опытный паровой минный катер. А пока прапорщик по адмиралтейству напросился на "Заветный" - набираться опыта.
   - Вы конечно, знакомы с устройством автомата глубины? - осведомился Красницкий. Он постоянно устраивал Кудасову такие вот маленькие экзамены. Прапорщик не обижался - наоборот, рад был случаю блеснуть знаниями.
  Вот и сейчас он зачастил - будто сдавал зачет в кронштадтских минных классах, где мичману Красницкому довелось поучиться перед тем, как отправиться на Черное море.
  - Так точно, господин капитан второго ранга! При использовании этого ме... простите, метода лейтенанта Азарова, вьюшка с минрепом крепится не на корпусе мины, а на якоре, и оснащается стопором, состоящим из щеколды и штерта с грузом. Когда мину сбрасывают за борт, она остается на плаву. Штерт под действием груза оттягивает щеколду, позволяя минрепу сматываться с вьюшки. Якорь тонет, разматывая минреп; груз на штерте касается дна раньше его, - тогда натяжение ослабевает, и щеколда стопорит вьюшку. Якорь тем временем продолжает тонуть, увлекая мину на глубину, которая соответствует длине штерта с грузом. А ее можно установить заранее, на палубе - и никакие промеры не нужны!
  - Отлично, прапорщик! - Красницкий удовлетворенно кивнул. - И учтите, что наши мины устроены ненамного сложнее ваших гальваноударных, академика Якоби. Будь у нас времени побольше - можно было бы самим наладить выпуск таких игрушек. Но - увы...
  - Три... два... один... давай! - выкрикнул адамантовец. Красницкий поднял жестяной рупор:
  - Сброс!
  Не может быть, подумал мичман, что все мины найдут своих жертв. Каким плотным не было бы построение французов. Такого везения не бывает - скорее уж наоборот, один и тот же корабль может подорвать не одну, а две мины - как это случилось в Порт-Артуре с японским броненосцем. Так или иначе, не меньше половины мин не взорвется, и их надо будет поскорее снять. Причем не просто перерубить минреп и обезвредить взрыватели - нет, надо вытащить и тележки-якоря. Заменить сахар в механизме размыкания - дело нехитрое, а мины еще пригодятся.
  Дело, конечно, опасное, но ведь и знакомое! Правда, до сих пор Красницкому доводилось снимать только учебные мины, без боевого заряда. Но ведь все когда-нибудь приходится делать в первый раз?
  
  
  
  II
  Из записок
   графа Буа-Вильомэз
  "27 сентября. Решено, что армия двинется к югу, держа равнение правым флангом к морю. Ее будут поддерживать, следуя вдоль берега, военные корабли. В Евпатории Сент-Арно оставил лишь небольшой гарнизон, - боьшое сражение следовало ожидать в ближайши дни, если не часы.
  Если в мае мы имели решительное преимущество перед русскими в линейных силах (19 единиц, из них 3 паровых, против 14-ти у русских), и к моменту выхода из Варны стало еще значительнее, то теперь, из-за позорного бегства англичан, наш перевес сведен к минимуму. Вот списки кораблей, которые готовится покинуть Евпаторийскую бухту и отправиться к Севастополю:
  
  Линейные корабли, винтовые:
  "Наполеон", 90 орудий, 1000 индикаторных сил;
  "Шарлемань", 80 орудий, 450 индикаторных сил;
  "Жан Бар", 80 орудий, 450 индикаторных сил;
  "Монтебелло", 120 орудий, 130 индикаторных сил;
  
  Линейные корабли, парусные:
  "Вилль де Пари", 120 орудий;
  "Вальми", 122 орудия;
  "Фридланд", 120 орудий;
  "Генрих IV", 100 орудий;
  "Иена", 90 орудий;
  "Байярд", 90 орудий;
  "Юпитер", 82 орудия;
  "Маренго", 80 орудий;
  "Вилль де Марсель", 80 орудий;
  "Сюффрен", 90 орудий;
  "Алжир", 74 орудия
  
  Кроме того, имелся винтовой "Агамемнон"; он и вооруженный пароход "Карадок" - это все, что осталось от британской боевой эскадры.
  Турки добавляют к списку два парусных корабля: "Махмудие" (122 орудий), и и "Тешрифие"( 84орудия).
  Итого, 13 парусных и 5 паровых линейных кораблей; к этому списку следует присовокупить винтовой сорокапушечный фрегат "Помон". Мы по-прежнему превосходим Черноморскую эскадру русских, но теперь наше превосходство не выглядит столь подавляющим. По фрегатам, паровым и парусным, а также по судам помельче, включая многочисленные вооруженные пароходы, наше преимущество по-прежнему очень велико.
  Большая часть пароходов, а так же парусные турецкие линкоры и фрегаты вместе с эскадрой египетского бея, остаются у Евпатории. С флотом идут лишь назначенные к буксировке суда, а так же паровые фрегаты, корветы и шлюпы, занятые в охранении.
  ***
  Линейные корабли образуют три отряда. В первом четыре винтовых линкора, фрегата "Помон" и два колесных шлюпа, "Гомер" и английский "Карадок". Ведет отряд "Агамемнон" под флагом адмирала Лайонса.
  Вслед на ними следуют двумя колоннами отряды кораблей на буксире. Адмирал держит флаг на "Вилль де Пари", возглавляя правую колонну; в ее состав входит и "Наполеон". Во главе левой следует "Вальми", на котором поднял флаг автор этих строк.
  Флот начал сниматься с якорей около шести часов утра, по сигнальному выстрелу.
  Еще в июне мы много практиковались в буксировке как паровыми линкорами (британские "Агамемнон", "Санс-Парейль" и наши "Жан Бар" и "Наполеон" в общей сложности тащили за собой до десяти парусных собратьев, то есть по 2-3 каждый!) так и колесными пароходами. Маневры проделывались, в том числе, и в виду русской крепости Севастополь, 13-15 июня. Благодарение Господу, наши моряки обладают богатым опытом буксировки крупных кораблей в эскадренном строю. Это, кстати, и послужило Гамелену поводом оставить "Наполеон" в составе своей колонны - адмирал заявил, что хочет иметь возможность буксирования в бою линейных кораблей, не подвергая риску малые пароходы.
  Тем не менее, выход второй и третьей колонн сильно задержался. Флот двинулся в сторону мыса Лукулл лишь к одиннадцати утра четырехузловым ходом.
  В два часа пополудни с "Карадока", следовавшего в авангарде, заметили канонаду в районе устья реки Альма. Адмирал Гамелен, получив это известие, приказал поднять ход до пяти узлов, Лайонсу было передано распоряжение выслать к берегу барказы для промеров глубин. Это было исполнено к четырем часам. К тому времени пушечная стрельба на берегу прекратилась, сигнальщики наблюдали в подзорные трубы перемещения войск.
  Через час с берега на шлюпке прибыл адъютант маршала; Сент-Арно просил адмирала с утра открыть бомбардировку русских войск, занимающий возвышенное плато. Увы, промеры глубин сделать не удалось: посланные барказы обстреляла с плато полевая артиллерия и вооруженный пароход, несущий дозорную службу. "Помон" и "Карадок" несколькими выстрелами отогнали его, но преследовать не стали: над эскадрой появились крылатая лодка, на зюйде, у горизонта замаячили паруса русских фрегатов. Наученный горьким опытом (русские оказались настоящими внезапных нападений!), адмирал Гамелен скомандовал становиться на якоря.
  ***
  Уже стемнело, когда состоялся военный совет. На нем, кроме адмирала Лайонса, присутствовали лорд Раглан; главнокомандующего представлял дивизионный генерал Канробер. На совете приняли план действий назавтра. Отряд Лайонса должен обстрелять берег, имея задачей привести к молчанию батареи. Опыт сегодняшнего дня показывает, что русские не дадут обследовать прибрежное мелководье, а потому лишь паровые корабли, способные маневрировать в стесненных условиях, могут выполнить эту задачу. После этого к бомбардировке присоединится мой отряд из шести парусных линкоров. Третий отряд останется на якорях мористее, на случай (весьма, впрочем, маловероятный), появления русской эскадры. До сих пор они ограничивались набегами легких кораблей и фрегатов, не решаясь ввести в бой главные силы. Остается надеяться, что недавние успехи не прибавят неприятелю решимости: сейчас, когда наши силы ослаблены предательством британцев, они, пожалуй, могли бы добиться некоторого успеха!
  ***
  Совет закончился далеко за полночь. Со второй склянкой отбыли на берег лорд Раглан и генерал Канробер. Эти военачальники и ранее не демонстрировали доброго согласия, а теперь и вовсе не желали вступать в беседу друг с другом без крайней нужды. Уже перед самым отъездом, генерал громко упрекнул лорда Раглана в том, что англичане скрывают от союзников сведения наиважнейшего порядка. Адмирал Гамелен, присутствовавший при сем, осведомился, о чем идет речь.
  Оказывается, генерал Канробер недоволен тем, что лорд Раглан держит при своем штабе британского подданного, репортера лондонской газеты, бежавшего недавно из русского плена на крылатой лодке. Его спутник в этом невероятном предприятии, русский военный врач, пострадал при падении в воду и находится сейчас в лазарете, в Евпатории. Уже несколько дней он, то приходит в сознание, то впадает в забытье; попытки расспросить его об удивительных кораблях и летучих механизмах ни к чему не приводят. Лондонский же корреспондент (по уверениям дивизионного генерала, состоящий на службе в Форин Офис), имел долгий разговор с лордом Рагланом и с тех пор избегает общения с посторонними.
  Адмирал Гамелен согласился с генералом, что это не слишком соотносится с союзническим долгом. На что лорд Раглан ответил, будто бы не в праве приказывать этому господину, поскольку тот есть лицо гражданское и, как репортер крупного издания, обладает известной свободой действий. На сем беседу пришлось прекратить, поскольку как лорд Раглан, так и генерал Канробер, торопились на берег. С утра ожидалась баталия, и у обоих военачальников была еще масса дел, не терпящих отлагательства. Прощаясь с англичанином, адмирал заявил, что надеется на встречу с упомянутым репортером, и Раглан дал слово устроить ее, как только найдется свободная минута..."
  
  
  III
   "Морской бык"
  28-е сентября 1854 г.
  Андрей Митин
  28 сентября 1854. Восход солнца, согласно календарю, составленному Пулковской обсерваторией, должен состояться в 6.43 пополуночи. Навигационные сумерки, когда хорошо видны навигационные звезды и линия горизонта, начинаются несколько раньше, между третьей и четвертой склянками на в 5.43. К этому часу западная сторона горизонта тонет в чернильной мгле. На востоке же, на фоне узкой, робко светлеющей полосы неба угадывался профиль крымских гор. С зюйд-веста задувало балла на три, и Андрей порадовался этому: ветер оставался благоприятным для нахимовской эскадры, идущей полным бакштагом. Тот же ветер прижимает к крымскому берегу неуклюжие на буксировке парусные корабли французов.
  Вместо того, чтобы следовать к норду, навстречу неприятелю, Назимов увел эскадру далеко в море, чтобы потом, с попутным ветром, обогнуть неприятеля по широкой дуге и переменить галс, так, чтобы подойти к устью Альмы не с зюйда, откуда их, конечно, ждали, а с веста. А с севера внимание вражеского боевого охранения будет отвлекать отряд парусных фрегатов - "Кулевчи", "Месемврия", "Мидия", "Сизополь", "Коварна", "Кагул", "Флора". Они не станут сближаться с противником - покажут из-за горизонта марселя и будут ждать сигнала. И лишь получив сигнал по радио, вздернут нижние паруса и брамсели, и пойдут к месту сражения.
  Отряд во главе с "Морским быком" ночью дожидался на траверзе устья Альмы. Над мачтами французских линкоров (они вечером подтянулись к Альме и встали на ночь на якорях, в двух милях от берега, недосягаемые для полевых батарей) болтался беспилотник и всякий раз, когда паровые корабли охранения поворачивали на вест, русские разрывали дистанцию, оставаясь невидимыми.
  Русские адмиралы оказались в положении зрячего бойца, вступившего в схватку с могучим, но подслеповатым противником. У них была по-настоящему полная картина - достоверная, своевременная, поддающаяся в любой момент проверке! А вдобавок к ней еще и надежная, оперативная связь, если не с каждым кораблем эскадры, то ух точно со всеми командирами отрядов. О чем еще мечтать флотоводцу?
  К пятой склянке в предутренней серости сумраке с зюйда появились паруса - подходила линейная эскадра. На траверзе колонной шли военные пароходы "Дунай", "Крым", "Одесса", "Тамань", которые при нужде можно использовать, как буксиры. На этом настоял Нахимов, на случай, если в решающий момент ветер все же подкинет сюрприз.
  Рация зашипела, забулькала. Старшина-контрактник, выполнявший на "Морском быке" обязанности начальника БЧ-4 (связь), прижал ладонью наушник.
  - Третий передает: "Имею повреждения".
  Корнилов встревоженно поглядел на Андрея. Тот слегка пожал плечами.
  - При перестроении в колонны столкнулся с "Ягудиилом". Не могу управляться, нуждаюсь в починке. "Ягудиил" остался в строю, серьезных повреждений не имеет.
   - Некогда чиниться! - отрывисто бросил адмирал. - Передайте Павлу Степановичу: "Перенести флаг на "Константин". "Марию" пусть тащат самоваром".
  Вот так, подумал Андрей. Придется обойтись тринадцатью линкорами вместо четырнадцати. Хотя, "Императрица Мария" тоже подтянется к месту, пусть и на буксире за одним из пароходов. Не успеют починить стеньгу - не беда, линейной эскадре скорее всего, придется вести бой на шпрингах.
  И зря адмирал затеял отдавать распоряжения Нахимову. Тот сам с усам, что по части судовождения, что по части тактики. А вот Корнилов, в противоположность ему, скорее администратор, а не флотоводец. Истребовать у Петербурга средства для постройки новых судов на Николаевской верфи, для ремонта старых, для расширения доков в Севастополе; пробить расширение казарм для растущих экипажей, истребовать пополнения арсенала новыми орудиями и боевыми припасами - это все его. А командование эскадрой в бою лучше оставить все-таки Нахимову.
  ***
   - Тащ майор, "Сто третий" на связи!
  Не спится Борисычу, подумал Андрей, принимая у радиста наушник на спиральном шнуре. Нет, чтобы лежать и выздоравливать, как положено раненому - он, ни свет ни заря в эфире и наверняка сейчас поделится новостями.
  - Привет, Дрон, как ты там?
  Слышимость сегодня отличная, никаких шумов, тресков в эфире. Хотя, откуда им взяться - до "Адаманта", который идет вместе с эскадрой, не больше четырех миль. Даже для карманного "потаскуна" не дистанция.
  - Порядок. Что там стряслось на "Марии"?
  - Да ерунда, понимаешь. На "Яшке" неудачно переложили руль, прорезали в темноте соседнюю колонну и подвернулись "Марии" под бушприт. Та и ударила в корму, да так, что сорвало катер, висевший на корме и часть рангоута с бизани. "Мария" поломала бушприт и утлегари, теперь не может управляться. Такие маты стояли - у нас было слышно! "Яшка" идет своим ходом, "Марию" зацепил "Крым", а у него котлы текут, мощу дать не может. Теперь плетутся сзади, чинятся на ходу.
  "Яшкой" непочтительно именовали трехдечный 84-х пушечный "Ягудиил". Что за непочтительное отношение к ветеранам, усмехнулся про себя Андрей, ведь этот линкор был заложен еще при императоре Павле. Хорошо хоть, "Императрицу Марию" не прозвали" Машкой". Видимо, из уважения к царствующей династии. А может и прозвали, только при начальстве держат язык за зубами. С черноморцев станется...
  - Плечо не болит?
  - Болит, конечно, куда оно денется. Кременецкий, волчина, запретил выходить из санчасти - а я-то только-только айболита нашего уговорил! Теперь ничего не увижу.
  - Я тебе ролик нарежу, - посулил Андрей. - Да и что ты такого сможешь увидеть с вашего корыта? Наверняка будете болтаться за горизонтом...
  - Это уж точно. Наша шестистволка - это, конечно, вещь, любой фрегат пополам перепилит, только снарядов к ней всего пара тысяч, на двадцать секунд стрельбы. А дальше что - грязными носками в них кидаться? Так что придется мне посидеть в низах, пока вы там геройствуете...
  Как же, подумал Андрей, так я и поверю, что Лешка усидит в лазарете! Наверняка выберется и либо залезет в радиорубку к Никитке, либо примется путаться под ногами у Лехи, оператора БПЛА, уговаривая рассмотреть французские линкоры поближе.
  А посмотреть будет на что. Минные банки выставлены со вчерашнего вечера; противник несколько раз пытался прощупать мелководье барказами и малыми пароходами, причем один из них прошел точно над взрывчатым "гостинцем", слава богу - осадки не хватило. Так что "подслеповатый силач" скоро угодит ногой в капкан, и тогда настанет черед парусных линкоров Нахимова, их бомбических орудий.
  - Андрюх, Кремень просил напомнить миноносникам насчет торпеды. Я им уже проел плешь, давай и ты.
  - Ок, скажу.
  На недавнем военном совете было решено, что единственную торпеду следует приберечь для одного из двух сильнейших кораблей неприятельской эскадры, британского "Агамемнона" или французского "Наполеона", А для верности, чтобы не повторить ошибку, случившуюся во время нападения на караван (тогда на "Заветном" перепутали "Санс-Парейль" с "Трафальгаром", и извели драгоценный боеприпас на парусное корыто), торпеду будут пускать только по целеуказанию с беспилотника Но Велесова все равно одолевали сомнения - уж очень похожи одна на другую эти трехдечные громадины. В запале боя непросто разглядеть кургузую дымовую трубу, по которой только и можно опознать винтовой линкор.
  Вон он, "Заветный" - стоит рядом с "Алмазом", над всеми четырьмя трубами курятся угольные дымки. Корабли попаданцев держат давление в котлах, ожидая команды. Самая подвижная группа Черноморского флота
  ***
  - Кстати, Дрон, слыхал, что Фомич учинил? - ожил наушник. - Он, как только узнал, что Великий князь прибыл к армии, самолично его встретил - раньше Меншикова, заметь! - и потащил показывать пулеметные позиции. Так Николай Николаич так увлекся, что о светлейшем забыл, и вспомнил, только когда их разыскал Панаев. Это адъютант светлейшего, между нами - та еще сволочь. Так Николай Николаич просил извиниться за него и передать, что он до конца баталии останется с пулеметчиками - хочет оценить возможности нового оружия. Фомич говорит: Меншиков, как это услышал, аж побелел, зубами заскрипел, затрясся. А поделать ничего не может - Великий князь! Тем более, что при армии он пока как бы неофициально, без назначения...
  - Здорово! - Восхитился Андрей. - Если Николай Николаич западет на пулеметы, да еще и с прапором нашим договорится...
  - А куда он денется? Тем более, Лоанов-Ростовский тоже не лаптем щи хлебает - князь, как-никак!
  - А мы потом Николая Николаича на "Адамант" пригласим и вдумчиво его обработаем, - согласился Андрей. - Пригодится. Молодчина Фомич, не ожидал от него такой прыти. Вот что значит, старая школа!
  ***
  Голос Сергея вдруг пропал и зазвучал только спустя полминуты. На этот раз без игривых ноток.
  - Мабута, Дроныч! Передай Корнилову - французы снимаются с якорей, идут к берегу. Началось!
  Андрей машинально взглянул на часы - 6.24 утра. И тут же отозвался медный звон корабельного колокола - третья склянка.
  
  
  IV
  Севастополь, база авиаотряда
  28 сентября 1854 г.
  Реймонд фон Эссен
  - Плотнее укладывай, Петька, - наставительно говорил Кобылин. - И шоб они не ерзали. А то будут, понимаешь, ерзать - корзина сползет и все высыплется. Ползай потом по днищу, собирай...
  Эссен сидел на бочонке возле слипа и смотрел, как летнаб вместе с Петькой-Патриком загружают в готовый к вылету аппарата стрелки-флешетты. Их свозили со всего города - с полковых и городских кузниц, из крепостных и портовых мастерских. Стрелки делали из чего попало: от подковных гвоздей до старых скоб, выдранных из корпусов догнивающих в дальнему углу бухты старых фрегатов. "Алмазовцы" недаром носились по всему городу, объясняя, показывая, растолковывая - стрелки получались весьма грубые, разносортные, мало похожие на фабричные изделия, которые авиаторы вываливали на головы противника во время Великой Войны, но, тем не менее, вполне убойные.
  Флешетты привозили навалом в лубяных коробах и корзинах. Два десятка матросиков севастопольского экипажа с утра сидели, увязывая стрелки пучками по две дюжины прядями распущенных старых канатов. Связки укладывали в плетеные корзины и впихивали их, куда только можно - и в кабину, под ноги авиаторам, и за спинки сидений, рядом с бочонком топливного бака, под сиденья. Сыпать стрелки в корзины навалом никак нельзя: в воздухе летнаб должен загрузить флешетты в специальный жестяной короб, прикреплкнный к борту кабины. Пилот заходил на цель, бомбардир выбирал момент, дергал за тросик, дно ящика откидывалось и флешетты смертельным дождем обрушивались на врага. Дальше пилот уводил аппарат на новый заход, а бомбардир должен был за эти недолгие минуты заново наполнить ящик флешеттами из корзин. Потому их и связывали в пучки - много ли захватишь горстью? Да и руки поранишь об острые жала.
  - Ты, главное, не забывай веревочки резать, - поучал Кобылин. - А то не рассыплются они в воздухе - и что тогда проку? Разве что кому по башке связкой приложит связкой...
  Летнаб не особо расстраивался, что мальчишка займет его законное место в "тридцать седьмой". Щуплому Патрику куда сподручнее возиться в тесной кабине, чем медведеобразному унтеру, а во вторых, мальчишка уже доказал, что имеет верный глаз. Еще в бытность авиаотряда на Каче, он с Эссеном несколько раз вылетал на учебное "стрелометание", и всякий раз флешетты точно накрывали цель. Лейтенант, впечатленный его успехами, официально произвел Патрика в бомбардиры и велел подобрать форму из "алмазовских" запасов: офицерский пояс с портупеей, галифе, куртку-кожанку с двумя рядами медных пуговиц и главное сокровище, французский пилотский шлем. Высоких шнурованных ботинок по размеру не нашлось, и Кобылин заказал у сапожника в городе сапоги из лучшей кожи, на манер гусарских - с короткими, присобранными гармошкой, голенищами. Вдобавок к этому гардеробу, Патрик, как полноправный авиатор, получил плоский бельгийский браунинг в замшевой кобуре, и был теперь совершенно счастлив.
  - Ну вот, готово! - Кобылин запихнул связку стрелок в корзину, пристроенную под сиденье летнаба. - Больше не лезет. На четыре захода хватит.
  Мальчик кивнул - он пока неважно владел русским и предпочитал отмалчиваться. впрочем, его и так прекрасно понимали.
  За амбаром, где стоял раздраконенный гидроплан, свезенный в числе прочего имущества на берег, часто зазвенел колокол. Патрик поднял голову - к слипам, на которых стояли аппараты, скорым шагом шли мичмана Корнилович и Энгельмейер, назначенные в первый вылет. Вторая смена во главе с Марченко, будут ждать своей очереди. Когда звено вернется, и пилоты отправится отдыхать - займут их места в кабинах. Короткий осмотр, масло, газолин, флешетты - и снова в полет! От Севастопольской бухты до устья Альмы всего четверть часа лету по прямой.
  И так - пока хватит сил у изношенных "Гном-Моносупапов". Несмотря на то, что за удалось перебрать все три мотора и заменить кое-какие изношенные детали, Эссена одолевали дурные предчувствия. А куда от них денешься, если отряд уже потерял из-за поломок два аппарата, причем один - вместе с экипажем? В хрупкой конструкции "эмок" постоянно что-то выходит из строя, ломается, а запасные части брать неоткуда. Кое-что удавалось исправить в местных мастерских, благо, не перевелись на Руси Левши и Кулибины. Но куда, скажите на милость, деться от технического отставания в шесть десятков лет? Эссен с ужасом ждал, когда оставшиеся аппараты посыпятся без всякого воздействия со стороны неприятеля.
  Ну ничего, на сегодняшний день их должно хватить. А там, механики с "Адаманта" обещали кое-чем помочь. Их корабельной мастерской мог позавидовать и гатчинская школа военных. Превосходного качества бензин, которым они поделились - не чета коктейлю, который Эссен намешал из спирта, керосина и касторового масла. Даст бог, с помощью потомков получится продлить жизнь стареньким "эмкам".
  - Как дела, Кобылин?
  - Все в порядке, вашбродие! - отозвался летнаб. - Аппарат осмотрен, к летанию готов!
   Он уже держался обеими руками за лопасть винта. Петька-Патрик ревниво поглядывал на унтера (вообще-то это было его обязанностью, как напарника Эссена в предстоящем полете), но заспорить не решился.
  Лейтенант занял место в кабине, потрепал по шлему Патрика, обернулся, махнул рукой. Кобылин качнул лопасть, резко рванул вниз. "Гном" стрельнул, фыркнул, брызнул во все стороны касторкой, отрыгнул клуб вонючего дыма. Кобылин ловко спрыгнул на землю, и матросики, дружно ухнув, столкнули аппарат в воду. Эссен описал по водной глади дугу, разворачиваясь против ветра. Как непривычно, подумал он, видеть Севастопольскую бухту пустой, без шеренг линейных кораблей, без леса мачт, за которым не видно порой неба, без неумолчных криков, стука молотков и топоров, скрипа снастей, без всего того, что составляет Флот.
  Гидроплан, шлепая фанерным днищем по зыби, пошел на разгон. Эссен бросил взгляд назад - там разворачивались для взлета Корнилович с Энгельмейером. Поверхность бухты, исчерченная полосками волн, провалилась вниз, мелькнула под желтыми крыльями серая буханка Константиновской батареи. Эссен дождался, когда взлетят оба ведомых, покачал крыльями. Ведомые выстроились справа-сзади строем пеленга, и Эссен взял штурвал на себя. Аппарат слегка задрал нос и принялся набирать высоту. Петька-Патрик завозился, залез на сиденье коленями и перегнулся через борт, вцепившись пальцами в полированный брус, идущий по верху борта. Как бы не вывалился, забеспокоился лейтенант. Патрик не первый раз поднимается в воздух, и всякий раз норовит свеситься за борт. Скажи ему сейчас: "Петька, выбирайся на крыло!" - ни секунды не помедлит, вылезет, встанет в полный рост, держась за стойку одной рукой, а другой стащит с головы шлем и станет самозабвенно размахивать им над головой...
  Патрик полез в парусиновую сумку, привешенную с внутренней стороны к борту. В сумке стеклянно брякнуло. Кроме стрел, в каждый гидроплан уложили по дюжине "ромовых баб", бутылок со смесью олифы, скипидара и машинного масла. Эти импровизированные зажигательные снаряды с примитивными но вполне надежными терочными воспламенителями в авиаотряде псотавили на поток. "Ромовые бабы" неплохо показали себя при налете на английскую эскадру - Эссен видел как минимум, три возгорания на кораблях.
   "Зажигалки" вместе со стрелами-флешеттами составляли единственное оружие гидропланов. Эссен рассчитывал, отработав по пехоте, сделать пару заходов и на корабли. Лищь бы моторы не подвели, до Альмы лететь всего ничего два с половиной десятка верст, топлива хватит на пять-шесть заходов.
  Патрик повозился в сумке, извлек бинокль. Юный ирландец смотрел прямо по курсу, на север - туда, где в утренней туманной дымке, за низким нагорьем, петляла, зажатая в сухих глинистых берегах речонка Альма.
  
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  I
  Из записок
   графа Буа-Вильомэз,
  "28 сентября. Наши биваки оживились в 4 утра - назначенные дежурные стали будить офицеров. Накануне, поздно вечером, начальник штаба генерал Мартенпе сообщил план сражения командирам дивизий, бригад, дивизионным начальникам артиллерии и саперов. Я присутствовал на этим совещании от флота.
  После этого состоялись совещания в дивизиях и полках; в результате, младшие офицеры вынужденно засиделись далеко за полночь.
  ***
  Сент-Арно (он в этот день переживал острый кризис болезни, осложняемой изнурительной лихорадкой) определил начало действий на прибрежном высоком фланге. Несмотря на то, что русские, по видимому, успели здесь укрепиться, можно рассчитывать разрушить оборону огнем корабельной артиллерии. Третьей дивизии принца Наполеона предписано занять южный берег реки, подняться на плато и, выбив оттуда русских, продолжить движение вдоль моря, под прикрытием корабельной артиллерии. Возникший глубокий охват создаст угрозу центру и тылу русской позиции, что вынудит их предпринять переброску резервов и облегчит на другом фланге атаку туркам и англичанам.
  Направление движения для дивизии принца Наполеона - башня телеграфа. Корабли должны к тому времени обстрелять плато, обеспечивая войскам переход через броды.
  Сент-Арно напомнил, что перед нами - сильный противник на сильной позиции. Слабых мест в обороне не видно, положение нашей армии усугубляется отсутствием более половины англичан. Отмечу, что маршал не упустил возможности повторить это, причинив тем самым неприятность лорду Раглану. Тот изменился в лице но не посмел возразить против очевидного.
  Из-за бегства англичан мы лишились четвертой части пехоты. Две колонны транспортных судов, перевозившие 1-ю гвардейскую дивизию герцога Кембриджского и 3-ю генерал-майора Ингленда, остались в строю общего конвоя; те же, на которые погрузились 1-я Легкая, 2-я и 4-я дивизии, вернулись назад. К счастью, их примеру не последовала и колонна, перевозившая кавалерию Кардигана и Лукана. Всего до Крыма добралось около 10-ти тысяч английской пехоты (вместо 26-ти тысяч, покинувших Варну), до тысячи сабель кавалерии и две трети артиллерии - 40 полевых и осадных орудий.
  ***
  Сент-Арно, напутствуя командира нашей 3-й дивизии, добавил: "Я рассчитываю на вас, принц", на что тот ответил: "Да, господин маршал, я понял, что должен отвлечь на себя часть центра противника. Но помните, что я не могу продержаться более двух часов".
  После этого слово взял я и заверил начальников дивизий, что к началу движения в 6.30 батареи будут разбиты. Та же участь постигнет и пехотное прикрытие, которому придется покинуть плато или стать жертвой бомбардировки. Особенно я отметил, что моряки понимают меру своей ответственности с учетом недостатка сил, вызванных отсутствием британских союзников. Надо было видеть, как почернел лорд Раглан при очередном болезненном уколе! Кардиган же, который даже в шатре главнокомандующего не снял высокой медвежьей шапки, заскрипел зубами и положил руку на эфес сабли.
  Итак, флот подведет к берегу самые мощные корабли, и действуя с малой дистанции бомбическими орудиями и даже карронадами, очистит высоты от неприятеля. В иной ситуации, будь войск у нас больше (очередная отравленная стрела в сторону гордых островитян!), мы бы ограничились обстрелом с фрегатов и вооруженных пароходов, назначив главные силы для прикрытия с моря. Но теперь этого мало, тем более, что русские не проявляют особой активности на море. Их линейная эскадра по сию пору стоит в бухте Севастополя.
  От командира 3-й дивизии требовалось проявить осмотрительность и не дать первой линии угодить под огонь корабельных пушек. А это вполне может случиться вследствие излишней горячности офицеров авангарда. Маршал согласился со мной, добавив, что без активных и самоотверженных действий флота наши действия в этом сражении - да и во всей кампании, если уж на то пошло! - обречены на неуспех.
  ***
  На востоке, над крымскими горами, первые робкие лучи дневного светила разгоняли предутреннюю мглу. Я наблюдал за происходящим с борта стадвадцатидвухпушечного "Вальми", куда по распоряжению Гамелена. Отряд адмирала Лайонса отряда уже развел пары и двигался в сторону берега. Линкоры нашей колонны, влекомые на буксирах, двигалась за ними, склоняясь к зюйду. Впереди шли на веслах барказы, которым было поручено сделать промеры, невзирая на обстрел с берега. За ними, прикрывая гребные суда, следовал "Карадок". Возвышенный берег четко рисовался на фоне быстро светлеющего неба; когда стрелки моего брегета показали 6.30 пополуночи, с берега одна за другой взвились три ракеты. Но и без условленного сигнала я видел, что войска пришли в движение, и батальоны 3-й дивизии, словно морской прибой, накатываются на берега Альмы. В ответ с плато одна за другой, ударили пушки, и высокие всплески замелькали с большим недолетом до барказов, где матросы уже готовились бросать лоты. Сражение началось.
  
  
  II
  Крым, Альма.
  28 сентября 1854 года.
  князь Лобанов-Ростовский
  Местность по берегам Альмы едва ли не идеальна для обороны, в который уже раз подумал прапорщик. Повсюду чахлые купы деревьев и виноградники, позволяющие укрыть стрелков. Будь у них трехлинейки или хоть "Бердан Љ 2", неприятелю пришлось бы завалить русло своими трупами. Впрочем, им и так не поздоровится - если все, конечно, пойдет по плану.
  Пехотные батальоны Кирьякова оттягивались назад. Со стороны французов это, должно быть, выглядело так, будто русские поддались панике. Пехотным было назначено отойти за татарскую деревню. Улуккул-Аклес и там закрепиться, благо, ее узкие улочки и многочисленные вырытые в земле хранилища зерна служили прекрасными инженерными заграждениями и без того сильной позиции. Все постройки деревни были из типичного для Крыма материала - самана, высушенных на солнце кирпичей из глины пополам с рубленой соломой.
  Деревня, покинутая обитателями, подверглась разграблению. Лобанов-Ростовский видел, как стрелки и артиллеристы, ничуть не страдая угрызнениями совести, выносили из домишек все, что могло пригодиться на биваке: нехитрую домашнюю утварь, доски, жерди, ковры. Другие обирали сады с виноградниками, наполняя фруктами бескозырки и ранцы.
  ***
  Батареи стояли на своих местах, частично укрытые брустверами из плетеных туров, засыпанных землей. То одна, то другая пушка с грохотом выбрасывала столб белого дыма и откатывалась назад, зарываясь хоботом в красную сухую землю. Номера дружно наваливались на колеса, поддевали лафет гандшпугами и накатывали, другие банили ствол, прибивали заряд. Бомбардир припадал к прицелу, щурился, подкручивал винт наводки, вскидывал руку. Пальник с тлеющим в железном зажиме фитилем вжимался в затравку, пушка ухала, и черный мячик гранаты летел к неприятелю.
  Три батареи 17-й дивизии вяло постреливали по бродам. Еще две бросали ядра по барказам, выползающим на мелководье. За шлюпками строем фронта движутся громады линкоров. Стеньги по случаю боя спущены, мачты торчат кургузыми обрубками. Корабли отчаянно дымят; в бинокль видно, что пушечные порты открыты, высовываются них тупые рыла орудий. Пока они молчат, а обстреливать высокий берег из погонных пушек смысла не имеет. И только пароход, следующий за барказами, уже повернулся и грохнул последовательно двумя пушками. Лобанов-Ростовский перевел на него бинокль: на гафеле бизани полощется "Юнион Джек".
  - Это "Карадок", - заметил великий князь. - Если верить записке, которую передал ваш генерал, здесь три французских линкора, британский "Агамемнон" - вон он, самый правый, - и большой фрегат. Наилучшие их корабли, все паровые!
  - Как бы англичанин не подпортил нам обедню, - забеспокоился прапорщик. - Выползет сдуру на минную банку, лягушатники и насторожатся...
  За линией паровых линкоров виднелись еще корабли. Шесть парусных махин, каждая на буксире за отчаянно чадящим колесным пароходом. Идут в строю фронта, забираля к норду, в обход винтовых собратьев. "Встанут правее, аккурат на траверзе речного устья - понял прапорщик. - Что ж, толково. Тогда край плато вместе с батареями и передовыми позициями пулеметчиков окажется в фокусе дуги из... сколько их там? Раз, два три... да, из одиннадцати больших кораблей. Считая по четыре десятка на борт - по плато будет бить пять с половиной сотен пушек. Такой ураган чугуна способен смести любые полевые укрепления."
  С моря снова громыхнуло. Ядра с "Карадока" ударила в край обрыва.
  - Сейчас пристреляются, - прошептал Николай Николаевич. - Ну, теперь держись...
  Прапорщик покосился на собеседника. Высокий, юношески стройный, затянут в безупречный, без единой складки, темно-зеленый мундир с серебряными эполетами. Форма его любимого конно-пионерного дивизиона, которую Николай Николаевич носит с 1850-го года. Каску-пикельхауб он держит в руке, за спиной. Бравирует, хочет показать свою храбрость под огнем?
   Над головой взвизгнуло ядро, Великий князь чуть вздрогнул, но не стал даже втягивать голову в плечи - прапорщик видел, какого усилия воли ему это стоило. Да, ваше высочество, то ли еще будет, когда начнется настоящий обстрел...
  Впрочем, надо признать, что Николай Николаевич ("Старший", как звали его в армии; "младшим" был его сын, главнокомандующий сухопутными и морскими силами Российской Империи в начале мировой войны), показал себя лихим воякой. И в Балканской кампании отличился, и при Инкермане пулям не кланялся. И сейчас держится отменно, разве что немного побледнел.
  С моря раздался многопушечный рык: головной "Агамемнон" развернулся, ударил залпом. Недолет.
  На батареях засуетилась прислуга. Передки подкатывали ближе, ездовые стояли, держа лошадей под уздцы. Уходить придется быстро, открыто стоящие на гребне пушки и четверти часа не проживут под градом снарядов с четырех линкоров.
  - Ладно, пора и нам, - прапорщик сжалился над царским сыном. - Пойдемте, Ваше высочество, а то французы вот-вот начнут подниматься на плато. Ни к чему им видеть движение возле наших пулеметных гнезд.
  Но не успели сделать десятка шагов, как звук артиллерийской канонады перекрыл гулкий удар. Лобанов-Ростовский обернулся, вскинул бинокль и заорал от восторга. Секундой позже к нему присоединилась и прислуга орудий. Даже великий князь, не в силах сдержать эмоции, подкинул высоко вверх свою каску, украшенную литым из серебра императорским орлом.
  "Агамемнон", возле которого оседал высокий водяной столб, кренился, валился на борт. Даже без бинокля было видно, как с палубы падают в воду крошечные фигурки. Идущий в кильватере корабль отвернул, избегая столкновения. На минуту его высокий борт закрыл от зрителей картину погибающего корабля, и тут новый взрыв подбросил носовую часть линкора. По инерции его потащило вперед - снова оглушительный удар, новый столб пены и дыма под скулой. Когда пелена рассеялась, стало видно, что корабль стремительно уходит в воду, высоко задирая корму.
  - Получилось! - в восторге орал Николай Николаевич. - Получилось ведь, мон шер ами! Как котята топнут!
  Он порывался кинуться к орудиям и лично возглавить обстрел уцелевших французских кораблей, и прапорщику пришлось, чуть ли не силой уводить подопечного прочь. Два подорвавшихся на минах линейных корабля - это, конечно, замечательно, но не стоит забывать и о французах, карабкающихся на плато. Еще пятнадцать, от силы двадцать минут - они перевалят через гребень и окажутся в пределах действия "максимов".
  Слух авиатора привычно уловил сквозь канонаду далекое жужжание. Он поднял голову, вгляделся, схватил Великого князя за рукав и ткнул пальцем на юг. Оттуда, на высоте примерно трехсот метров, выстроившись строем пеленга, подлетали три гидроплана. Когда моторы затарахтели прямо над головой от ведущего аппарата (прапорщик ясно различал цифры 32, командир авиаотряда), чиркнула косым взблеском и повисла зеленая ракета. Гидропланы один за другим заложили вираж в сторону неприятельского ордера.
  Ну вот шутки и кончились, господа союзники. Теперь повоюем по-настоящему.
  
  III
  Гидроплан М-5
  Бортовой номер 37
  27 сентября 1854 г.
  Реймонд фон Эссен
  - "Тридцать седьмой", я "первый", как слышно, прием?
  До Альмы оставалось не более пяти минут лету, когда с Эссена вызвали с "Адаманта".
  - Я "тридцать седьмой", слышу хорошо!
  Петька-Патрик перестал вертеться и с интересом вслушивался. Он еще не настолько освоил русский язык, но голос из загадочной коробочки действовал на мальчишку завораживающе.
  - "Тридцать седьмой", задача меняется. Первый удар наносите по колонне линейных кораблей на буксирах за пароходами. Ориентир - устье Альмы. Повторяю - по кораблям на буксирах! Как поняли, прием?
  - Понял вас, первый, атаковать линейные корабли, буксируемые пароходами. - дисциплинированно отозвался Эссен. И после короткой паузы спросил: - В чем дело?
  - Вообще-то "первый" (согласно плану кампании, сторожевик с его мощными системами связи, всевидящим оком радиолокатора и беспилотником играл роль штабного корабля) должен был ответить в стиле "отставить вопросы, исполнять!". Так уже случалось, и не раз, но на этот раз оператор снизошел до разъяснений:
  - Первая колонна напоролась на мины, два подрыва... нет, уже три. Вторая пытается встать между ними и берегом, к зюйду. Надо их пугнуть, чтобы кинулись врассыпную, авось попадут на вторую линию мин. Работайте бутылками и стрелами, атака по команде. Как поняли?
   Как, удивился Эссен, стрелками-флешеттами - и по кораблям? И тут же вспомнил палубы линкоров, кишащие, как муравейники, матросами и пушкарями. Да, это имеет смысл...
  Лейтенант оглянулся. Корнилович с Энгельмейером держались справа в строю пеленга. Эссен повернулся в Патрику, ткнул большим пальцем вверх, потом показал три пальца. Мальчишка обрадованно закивал. По их коду это означало "дать зеленую ракету". Если бы палец был один, ракета была бы белой, если два - красной. Зеленая означала команду ведомым "делай, как я".
  Юный ирландец клацнул ракетницей, загнал в толстый ствол картонный бочонок патрона. Поднял громоздкий пистолет обеими руками, зажмурился и надавил на спуск. Зеленый комок огня улетел вверх и вперед, и лейтенант дважды, с секундным интервалом, качнул плоскостями - сигнал ведомым выстраиваться для атаки.
  Внизу мелькали домики татарской деревни, за ними, на Севастопольской дороге, пылили прямоугольники пехотных колонн, разворачивались орудийные запряжки, двигались массы кавалерии.
  Ведомые один за другим пристроились в хвост. Лейтенант снова качнул крыльями и дал штурвал вправо. Аппарат послушно лег на крыло, уходя в сторону моря.
  ***
  Батареи, развернутые в море у самой кромки плато, то и дело выбрасывали в сторону кораблей столбы дыма. Они долго не расплывались, и ветер неспешно относил ватные облачка на юг, вдоль побережья. Крошечные всплески на местах падения ядер то и дело вставали возле бортов кораблей. Линкоры вяло огрызались одиночными выстрелами - ничего похожего на слитный грохот сотен орудий, которые представлял себе лейтенант. Лишь небольшой колесный пароход, вставший между линейной колонной и берегом, раз за разом ударял залпами.
  Гидропланы сделали вираж над скалистым мысом, далеко выдававшимся в море. Эссен привычно направил звено вдоль неприятельской линии - как тогда, во время атаки на британский конвой. С высоты хорошо были видны облака мути, поднятые взрывами якорных мин. Видимо, подумал лейтенант, французы рискнули подойти к берегу как можно ближе, чтобы уменьшить дистанцию до обстреливаемых батарей. Вряд ли под килями у них сейчас больше сакраментальных семи футов. Вон, первый в линии завалился на борт и медленно погружается, выставив на обозрение борт и часть днища, обитого медными листами. Второй пошел на дно на ровном киле - над водой торчат марсы со спущенными стеньгами и поперечные черточки рей. Вокруг мельтешат шлюпки, море усыпано человеческими головами, обломками.
   Три уцелевших отползают прочь. Трубы отчаянно дымят - машинные команды, наверное, выбиваются из сил, стараясь поднять давление в котлах до максимальных отметок.
  - Тридцать седьмой, атакуйте корабли на буксире! Повторяю, на буксире! Как поняли, прием?
  - Понял вас, первый, атакую!
  Эссен ткнул пальцем вниз, указывая "бомбардиру" на горлышки "ромовых баб, торчащих из корзины. Но Патрик и сам все понял - он уже вскарабкался коленями на сиденье, сжимая в охапке три бутылки с зажигательной смесью. Длинные шнуры терочных запалов мальчишка намотал на указательный палец - чтобы все три сработали одновременно, как только бутылки полетят за борт. Все, как учили.
  Гидропланы пронеслись над мачтами улепетывающих линкоров и один за другим нырнули к воде. Эссен заходил в лоб французской колонне на высоте пятидесяти метров. Впереди шлепал плицами колес маленький пароходик, за ним величественно ползла громада парусного линкора. Странно, успел подумать лейтенант, почему мачты такие низкие, и тут же сообразил - французы собирались встать на якоря и не спеша, со всеми удобствами бомбардировать берег. А стеньги спустили нарочно, чтобы поберечь в бою рангоут.
  Сброс! Петька ящеркой нырнул к корзине, ухватил две бутылки, зажал зубами шнуры. Внизу мелькнул второй пароход с трехдечной махиной на буксире. Мальчишка успел швырнуть вторую порцию "ромовых баб" в концевой линкор, и Эссен увел аппарат в правый вираж с набором высоты.
  Перед вылетом было условлено: при атаке на колонну кораблей, цели следует разбирать последовательно - ведущий работает по первому в ордере, первый ведомый, Корнилович - по следующему, мичман Энгельмейер по третьему.
  - Тридцать седьмой, повторить заход!
  Ну да, сообразил лейтенант, наверняка где-то на высоте болтается беспилотный геликоптер с "Адаманта" и потомки видят картину боя на своих огромных экранах так же ясно, как и те, кто сидит сейчас в кокпитах гидропланов. Эссен даже поискал аппаратик глазами, но, разумеется, ничего не увидел. Поди, разгляди эту белую фитюльку на фоне неба!
  - Понял, Первый, выполняю.
  Нос гидроплана опустился, и Петька-Патрик вывалил за борт новую порцию зажигалок. Увы, подумал лейтенант, результаты попаданий, даже если они и были, еще не видны. А может, и нет вовсе никаких результатов - не так уж долго затоптать, сбить кусками парусины огненное пятно, получившееся при падении на палубу бутылки с кустарной зажигательной смесью. Даже если им повезло, и в какой-то из линкоров угодило несколько "ромовых баб" - все равно, немедленного результата ждать не следует.
  А вот паника - это другое дело. Головной пароход рыскнул вправо, утягивая за собой линкор. Нос многопушечной махины покатился в сторону моря, и тут мина взорвалась точно под бушпритом. Столб огня, пены, деревянных обломков взвился выше мачт, и Эссен инстинктивно завалился на левое крыло, влево, уводя аппарат к берегу. Быстрый взгляд назад - оба ведомых на месте, целы.
  На "Адаманте" все правильно рассчитали, порадовался Эссен, французы и впрямь запаниковали. Один из пароходов уже обрубил буксир и улепетывает; лишившийся способности маневрировать линкор беспомощно дрейфует в сторону берега, подгоняемый легким ветерком с веста.
  Тридцать седьмой, отлично! Еще заход, как поняли?
  - Понял, первый! - ответил Эссен. - Выполняю.
  Звено заложило широкий вираж, заходя для новой атаки. Стройной колонны уже нет, линейные корабли расползаются, кто вправо, кто влево, обходя "пострадавших". Подорванный линкор быстро садится носом, с бортов горохом сыплются в воду люди.
  Лейтенант ткнул Патрика локтем, снова ткнул вверх большим пальцем, но на этот раз показал сначала один палец, потом, три. Белая и зеленая ракеты - "выбирать цели по способности".
  Мальчишка-ирландец вывалил оставшиеся бутылки на корабль, описывающий циркуляцию в обход подорванного линкора, и лейтенант с удовлетворением отметил, что не все "ромовые бабы" пропали напрасно - на шкафуте парусного гиганта занимался пожар.
  Выровняв аппарат, Эссен бросил взгляд на стеклянную трубку указателя уровня горючего. Еще один, много два захода - и пора домой. Сколько там у Петьки осталось бутылок - три, четыре? Что ж, пехотой придется заняться в следующий раз...
  
  
  IV
  Из записок
   графа Буа-Вильомэз
  "28 сентября. Кто бы мог еще сегодня утром предположить, что этот день обернется самой страшной со времен Трафальгара катастрофой для французского флота? Кто из нас поверил бы, что гордые красавцы, на которые совсем недавно взирали с надеждой десятки тысяч глаз, к вечеру опустятся на дно или спустят перед неприятелем свои славные флаги? Воистину, страшна судьба тех, кто расстался сегодня с жизнью; но и жалка участь того, кто пережил день и до дна испил чашу скорби и унижения!
  Но обо всем по порядку.
  По сигналу с флагманского "Вилль де Пари" отряд Лайсонса снялся с якорей. Корабли шли строем фронта, намереваясь как можно скорее занять места для обстрела берега. С барказов флажками передавали результаты промеров: наши храбрецы-матросы стойко и мужественно делали свое дело, невзирая на град ядер. Их прикрывал двумя своими пушками "Карадок", и русские батареи отвечали маленькому, но отважному кораблику частой пальбой. Воистину, в эту минуту я готов был простить англичанам их бегство!
  Вслед за отрядом Лайонса двинулись и мы; корабль "Вальми", на котором автор этих строк поднял свой вымпел, шел на буксире за пароходом "Прометей", занимая место во главе колонны. По сигналу корабли выполнили поворот, перестроившись в шеренгу, и теперь "Вальми" оказался на левом, дальнем от Лайонса, фланге ордера. Спустя несколько минут (первый отряд уже выстраивался напротив плато и готовился начать бомбардировку) я распорядился поднять сигнал "поворот все вдруг" и повел отряд в обход фланга Лайонса. Планом, утвержденным вчера адмиралом Гамеленом, предусматривалось, что мы встанем на шпринги на траверзе Альмы, загнув левый фланг к берегу, и откроем стрельбу, поражая русские позиции через головы наших поднимающихся на высоты батальонов.
  Таким образом, следовало некоторое время идти курсом на норд, после чего выполнить еще один поворот; после него и до постановки на шпринг колонну поведет "Сюффрен".
  О взрыве на одном из кораблей Лайонса мне доложили как раз в тот момент, когда следовало отдавать приказ к повороту. Это произошло на дальнем от нас фланге ордера, а потому сигнальщики не смогли толком разобрать, с каким именно кораблем случилось несчастье. Я распорядился передать на "Сюффрен" - "уточнить, что произошло", и скомандовал поворот. Следующие несколько минут наш отряд двигался на зюйд-ост, вклиниваясь между мелководьем и левым флангом ордера Лайонса. К моему удивлению, корабли вели лишь редкий огонь по русским, маневрируя вразнобой.
  И в этот момент сигнальщик передал сообщение, которое ввергло и меня и всех, кто находился в этот момент на шканцах "Иены" в трепет:
  "Агамемнон" затонул, "Жан Бар" погружается носом".
  Мы решительно ничего не могли понять: как может случиться, что два столь мощных боевых корабля потеряны за такой короткий промежуток времени? Если случай с одним еще как то можно объяснить (например, удачно пущенным ядром, попавшим в крюйт-камеру), то гибель двух подряд никак не укладывалась в здравый смысл! Тем более, мы своими глазами видели, что русские батареи ведут редкую стрельбу, целя в основном по нашим шлюпкам и отчаянному "Карадоку".
  И тут появились крылатые лодки. Как ураган они пронеслись над нами, едва не задевая верхушки мачт. О палубу ударился некий предмет и разлетелся брызгами жидкого пламени. Видимо, это был брандскугель, сброшенный с крылатой лодки. Еще два таких же снаряда ударили один в грот-мачту, другой лопнул на шканцах. Всех охвати страх; матросы в ужасе бросались за борт, не в силах справиться с кромешным ужасом, обрушившимся на нас с небес. Положение спас лейтенант Грегуар Пинье. Он возглавил собрал вокруг себя матросов и те стали сбивать огонь песком и кусками парусины. Отважный лейтенант снял сюртук и, нещадно хлеща им по языкам пламени, подавал пример храбрости малодушным.
  Крылатые лодки тем временем, вернулись. Они проносились над нашими головами, засыпая корабли зажигательными снарядами. Дым поднимался на идущей правым мателотом "Иене", досталось и другим. Но, к моем удивлению, результаты огненной атаки оказались не столь уж и впечатляющими: когда матросы под командой храбреца Пинье одолели пламя, выяснилось, что паника оказалась напрасной: мы отделались закопченным палубным настилом, обугленными кофель-нагельными планками да несколькими бухтами канатов, пострадавших от огня. По счастью, огненные брызги не попали на пороховые картузы, заранее поданные к орудиям. В этом случае последствия нападения с воздуха оказались бы куда разрушительнее.
  Тем временем, летучие машины предприняли еще одну атаку, третью по счету. Мы ждали новой порции брандскугелей, но вместо этого воздух прорезал резкий свист, послышались тупые удары, полетели щепки. Стоящий рядом со мной старший артиллерийский офицер взмахнул руками и отлетел к фальшборту, будто сбитый ударом в грудь. Я наклонился к нему. Бедняга был еще жив, на губах его пузырилась кровавая пена. В грудь ему угодил заостренный металлический штырь, который, насквозь пройдя через тело, вонзился в палубу и почти целиком ушел в дерево. Я потрогал торчащий из досок хвостовик смертоносного снаряда, и на моей перчатке осталась кровь несчастного офицера.
  Я сразу вспомнил, как британский репортер (тот самый, что бежал от русских) обмолвился о подобном оружии. Мы не обратили на его слова особого внимания, полагая, что оно представляет угрозу скорее для сухопутных войск. Как жестоко мы заблуждались!
  Трое офицеров и семеро матросов на шканцах были убиты или тяжело ранены; погибли оба штурвальных и все сигнальщики. По счастью, русские не обратили внимания на буксирные пароходы, иначе последствия "железного дождя с небес" могли оказаться куда более тяжкими: мало того, что эти суда лишились бы управления вследствие гибели людей у штурвалов, стальные стрелы без труда могли пробить медные стенки паровых котлов, прикрытых сверху лишь тонкими досками! Стрелы ударяли в цель с такой силой, что их находили на артиллерийской палубе - они, словно бумагу, пробивали настил опер-дека, собранный из полуторадюймовых тиковых досок и летели дальше.
  Но и без того атаки с неба натворили бед. Наш ордер распался; "Иена", следуя за "Саламандром", вывалилась из строя в сторону моря, непересечку ей шел "Виль де Марсель". Я с негодованием увидел, что на "Магеллане" обрубили буксир, и брошенный "Байярд" беспомощно дрейфует к берегу.
  До ушей моих донесся гулкий удар, напоминающий раскат грома. Мне предстало страшное зрелище: под бушпритом "Сюффрена" встал высокий водяной столб, несомненно, следствие подводного взрыва. Линкор сразу осел на нос, и я собственными глазами увидел, почему так быстро погибли "Агамемнон" и "Жан Бар": несчастный "Сюффрен" не продержался на поверхности воды и трех минут. Опер-дек и полубак захлестнули волны - корабль садился носом, и шканцы, куда кинулись, ища спасения, матросы, напоминали теперь кишащий муравейник. Несколько минут - и корабль скрылся под водой, лишь море вокруг мачт, торчащих из воды, подобно покосившимся могильным крестам, кипело от сотен человеческих голов.
  "Прометей" обходил гибнущий корабль со стороны берега, и я мог лишь беспомощно взирать на разыгрывающуюся трагедию. На шканцах бестолково метались люди; мои призывы (я звал сигнальщика, желая напомнить команде "Магеллана" об их долге), пропадали втуне. Крылатые лодки снова пронеслись над нашими головами, вывалив корабль новые порции свистящей смерти. Нос "Вальми" покатился вправо, влекомый натяжением буксирного конца. "Прометей" описывал крутую циркуляцию, следуя за идущим впереди "Алжиром": его командир сам, без приказа, решился вывести корабли из этого ада. Мы прошли мимо беспорядочно сгрудившихся "Иены" и "Вилль де Марселя" - тащившие их пароходы в попытке избежать столкновения сбавили ход, но перепутались буксирными тросами и теперь пытались разойтись.
  Русские летучие машины, наконец, оставили нас в покое. Порядок на шканцах постепенно восстанавливался: убирали мертвые тела, уводили раненых, к штурвалу встали два матроса, место убитых сигнальщиков заняли другие.
  Я огляделся. К зюйду от "Вальми" медленно оттягивались в море корабли первого отряда: "Помон", за ним "Шарлемань"; на его траверзе держался "Монтебелло". "Карадока" нигде не было и я, как ни старался, никак не мог его отыскать.
   На мачте "Байярда" (его уже отнесло к самому берегу) взлетела гирлянда флагов, сигнальщик доложил: "Байярд" сообщает, "сел на мель". "Иена" и "Вилль де Марсель" разобрали, наконец, буксиры и пристраивались к нам в кильватер.
  Ни о какой бомбардировке, конечно, не могло быть речи. Колонна шла на норд на четырех узлах. Уцелевшие паровые линкоры выстраивались мористее, имея во главе ордера фрегат "Помон". Я скомандовал изготовиться переменить курс на зюйд-вест и присоединиться к отряду адмирала Гамелена, когда корпус "Вальми" потряс страшный удар...
  ***
  ...к счастью, капитан "Прометея" оказался не робкого десятка. После того, как подводная мина (вне всяких сомнений, мы стали жертвами этого оружия, которое русские уже применили при обороне морской крепости Свеаборг на Балтике) поразила наш корабль, пароход подошел к "Вальми" и я оставил свой погибающий флагман. И первым, что я услышал, вступив на борт, стал доклад штурманского помощника, отвечавшего за сигнальную службу:
  "Мой адмирал, "Алжир" сообщает: "С веста в четырех колоннах подходит русская эскадра!"
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  I
  Крым, Альма.
  28 сентября 1854 года.
  князь Лобанов-Ростовский
  - Смотрите, князь, а французы-то не идут на плато! - сказал Николай Николаевич, оторвав от глаз бинокль. - Похоже, неприятности на эскадре совсем их выбили из колеи.
  Интересно, подумал прапорщик, надолго еще хватит биноклей? Зрительные приборы оказались лучшими подарками "предкам" - самый первый вручили Бутакову, потом Нахимову, а спустя малое время аналогичные презенты получили еще несколько севастопольских генералов и адмиралов. Зарин с Кременецким устроили на кораблях ревизию, выгребая всю неучтенную оптику. Особый подарок достался Тотлебену - ему, как военному инженеру, Фомченко вручил хитроумное устройство, позволяющее делать расчеты любой сложности, в том числе, тригонометрические задачи, вычисление интегралов и дифференциалов, статистические расчеты. Питалась машинка от солнечных лучей. Генерал рассказывал, что Эдуард Иванович на сутки забросил дела, осваивая новую игрушку, и после этого нигде с ней не расставался, извлекая из кармана по всякому поволу. На гостей из грядущего он смотрел теперь как на полубогов, владеющих неким высшим знанием. От Фомченко же гений фортификации отдарился парой дуэльных капсюльных пистолетов "Лепаж" в палисандровом ящике с серебряной инкрустацией.
  Великому князю прапорщик преподнес личный "Цейсс", купленный за свои кровные в пятнадцатом году, в Петербурге, куда он ездил, получать новые моторы для аппаратов. Себе он оставил бинокль, выменянный у одного "адамантовского" связиста: за двадцатикратник с латинской надписью "Nikon", снабженный приспособлениями под названием "оптический стабилизатор" и "лазерный дальномер" пришлось отдать маузер в деревянной коробке. От сердца оторвал - Лобанов-Ростовский души не чаял в брутальном изделии "Ваффенфабрик Маузер АГ", но пользы от оптического чуда 21-го века было куда больше. Теперь на его ремне висел старенький офицерский наган в потертой кобуре, вызывая своим неказистым видом шутки сослуживцев.
  - Вы правы, ваше высочество, - ответил прапорщик. - Поднялись до середины склона и встали, ни туда и не сюда. Как бы назад не шарахнулись, тогда все наши старания псу под хвост!
  План сражения основывался на том, что наступающих на плато французов удастся заманить в огненный мешок и сразу нанести такие потери, что они не решатся на атаки в других местах. Но, похоже, успех другой ловушки, минной, обернулся неожиданной стороной: лишившись поддержки с моря, неприятель, кажется, готов пойти на попятную.
  Рация, висящая на портупее, закурлыкала.
  - Тридцать второй? Прапорщик? Как слышно, прием!
  Гголос Фомченко был так отчетлив, словно генерал стоял тут, рядом. Великий князь с интересом прислушался.
  - Слышу хорошо, ваше превосходительство. Наблюдаем три колонны пехоты силами до батальона каждая. Дистанция...
  - Я все и сам вижу, тридцать второй. Давай-ка, выдвигайся на край плато. По сигналу - огонь из всех стволов. Радио продублирую тремя зелеными ракетами. Как понял, прием!
  - Понял ясно, занять передовые ячейки, ждать сигнала открыть огонь.
  - Вот и давай, исполняй. До связи.
  Несмотря на то, что первоначальными планами предусматривалось позволить неприятелю подняться на возвышенность и занять гребень, Лобанов-Ростовский все же оборудовал передовые позиции на самом краю плато - так, чтобы с них можно обстреливать поднимающиеся войска. Он сделал это, уступив настойчивым требованиям Кирьякова, а если уж совсем честно - чтобы выцыганить под этим предлогом три десятка железных лопат и кирок. Генерал не стал скаредничать - выделил и шанцевый инструмент и даже саперов из резерва своей дивизии. В результате, шагах в двухстах перед каждым из пулеметных гнезд появилось еще по одному, соединенному с основным ходом сообщения половинного профиля. Стараниями капитана, командовавшего саперами, траншеи хорошо применили к местности, укрыв заодно и сами гнезда насыпными брустверами. Теперь передовые позиции пригодились.
  - Ну, ваше высочество, пойдемте? Придется немного потаскать тяжести.
  - Что ж, князь, не беда. Я, знаете ли, сапер, не боюсь запачкать руки в земле.
  Прапорщик кивнул - он и правда знал, что сын императора Николая Павловича не чурается работы руками. Передовые позиции достраивали уже с его участием - Великий князь прибыл в расположение пулеметчиков поздно вечером вместе с Фомченко, и немедленно взял фортификационные работы в свои руки.
  - Вот и хорошо. Тогда возьмите на себя перемещение центральной позиции, я займусь правой. А здесь оставим мичмана Агафонова, я ему все заранее растолковал. Справитесь, Сергей Михалыч?
  Агафонов, севастополец, прикомандированный к пулеметной команде, кивнул, зардевшись в мальчишеском восторге. Как же - мало того, что ему поручают столь ответственное задание, как передислокация чудо-оружия, это еще и происходит на глазах у Великого князя!
  - Пойдемте, ваше Высочество! - И Лобанов-Ростовский зашагал к основной позиции. Великий князь поправил каску и, придерживая рукой неудобный палаш, поспешил следом.
  ***
  У наших генералов, включая Фоменко, просто не хватило выдержки, подумал прапорщик. Надо было не торопиться, не поддаваться эмоциям, а выждать хотя бы четверть часа. Как раз этого времени и хватило французам, чтобы справиться с растерянностью.
  Пехотные шеренги наползали на плато с неотвратимостью морского прилива. Даже без бинокля князь отлично видел колышущуюся над рядами фесок массу штыков, синие куртки, расшитые красными шнурами, широченные пропыленные бородатые, озлобленные лица в которые навсегда въелся африканский загар.
  - Турка? - спросил молоденький солдатик-севастополец. - А говорили, хранцузы! Что же, турку на нас послали?
  Прапорщик заранее посадил в боковые ходы ячейки по три стрелка со штуцерами. Конечно, если все пойдет по плану, французам нипочем не добежать до окопа. Но, скажите на милость, когда это на войне все щло по плану?
  - Турка и есть. - Откликнулся другой, постарше, с вышербиной между верхними зубами. - Оне завсегда в шароварах и ступах на головах. И лю-утыя, не приведи Никола-угодник!
  - Ну ежели турке - ничо, турку побьем. - отозвался молодой. - Турку русския завсегда бивали. А мы, что, не русския? И мы побьем.
  Это зуавы, чертыхнулся про себя прапорщик. Африканские, мать их за ногу, стрелки, краса и гордость французской армии, отборные части, лучшие из лучших. Сведущие люди сравнивают их с казачьими пластунами - та же неутомимая ярость в бою, та же хитрость, умение действовать в одиночку, не дожидаясь приказа, то же виртуозное искусство стрельбы и владения холодным оружием. Самый серьезный противник, которого можно встретить на этом поле - кроме, пожалуй, хайлендерской гвардии. Зуавы.
  Двести метров, сто девяносто, сто восемьдесят... авиатор привычно отсчитывал дистанцию в метрах. Что же они там медлят?
  Красно-синие шеренги продолжали печатать шаг, и вдруг зуавы, единым общим движением сбросили ружья с плеч и выставили штыки перед собой. Молоденький солдат, только что порывавшийся побить турку, охнул и отшатнулся назад. Зеленая ракета лопнула над самым окопом. За ней - вторая, третья, и тут же позади слитно загрохотали полевые батареи. Прапорщик взялся за рукояти пулемета, прищурился.
  Ну что, хватит им, пожалуй, тут ходить?
  ...
  На дистанции в полторы сотни метров - в упор по меркам Великой Войны, - остроконечные пули патронов образца восьмого года, пробивали по несколько тел подряд. При глубине построения пехоты в пять-шесть шеренг ни одна не пропадала зря, а их в брезентовой ленте было ровно 250 штук. Еще три ленты лежали в коробах прямо тут, в ячейке, не считая тех, что припрятаны неподалеку, в специально отрытом окопчике. Батареи тоже свирепствовали - снопы картечи выкашивали в краснофесочных рядах широкие просеки. Зуавы трижды пытались броситься в штыки, но не тут-то было - под кинжальным огнем трех "максимов" они валились на землю рядами, будто трава под взмахами хорошо отбитой косы-литовки. Избиваемые и с фронта и с флангов, африканские стрелки на миг замерли, качнулись в неустойчивом равновесии, подались вперед - и отхлынули, оставляя за собой пологие скаты, сплошь усеянные сине-красными телами.
  "Максим" замолчал. Лобанов-Ростовский откинул крышку замка, второй номер принялся прилаживать ленту, а прапорщик, уже не скрываясь, встал во весь рост и поднял к глазам бинокль. Батареи, перенесли прицел и теперь били по французским пушкам, развернутым за руслом реки. Те отвечали, но как-то неубедительно: ядра ложились большими недолетами, понапрасну перепахивая склон.
  А это кто еще там?
  У самого подножия плато, в окружении бегущих зуавов, крутились два всадника. Лобанов-Ростовский подкрутил колесико бинокля. Так и есть - на мундире одного блестит золото генеральского шитья.
  Прапорщик посмотрел на шкалу встроенного в бинокль дальномера, передвинул прицельную планку на деление "8" - восемьсот шагов - и поймал кавалеристов в прорезь. Дернул рукоять затвора, досылая патрон, нажал на спуск. Пулемет задергался, лента поползла в приемник, из окошка под стволом посыпались горячие, остро воняющие порохом гильзы.
  "Зря вы сюда явились, мон женераль, вот что. Сегодня на берегах речки Альма солдатам Третьей Империи весьма неуютно."
  
  
   II
  ПСКР "Адамант"
  28 сентября 1854 г.
   Сергей Велесов, попаданец.
  Вид с высоты семь сотен метров - картинка с камеры беспилотного вертолета, висящего над морем, - более всего напоминала заставку компьютерной игры. Красивые парусные кораблики, выстроившиеся ровными колоннами, широкие пенные усы, расходящиеся из-под форштевней, крошечные, полощущиеся флаги. Изумительная графика, одна беда - сюжет ворованный...
  Нет, упаси меня Бог, я вовсе не обвиняю Павла Степановича в плагиате. Этому понятию вообще нет места в военной науке: есть удачное тактические решение, оно входит в золотой фонд военной мысли. И дальше потомки используют его, когда выпадет подходящий случай. Как вот сейчас, к примеру: ну кто, скажите на милость, виноват, что построение русской и французской эскадр в изрядной степени повторяет картину боя при Трафальгаре?
  Не верите? Судите сами.
  Как и Вильнёв, Гамелен вел свою эскадру на север. Как и Вильнёв, он перед самым боем вынужден был предпринять перестроение, включив в состав ордера то, что осталось от первого и второго отрядов. Как и пятьдесят лет назад, строй эскадры не успел образовать кильватерную линию: французы шли уступом, двумя колоннами, причем голова правой, находившейся ближе к берегу, поравнялась со вторым от конца мателотом левой колонны.
  Как и при Трафальгаре, под ветром у Гамелена был близкий берег и еще близкое мелководье. И ветер, как и тогда, в Бискайском заливе, дувший с зюйда, наполнял паруса русских кораблей, идущих на французский кильватер полным бакштагом.
  И наконец, оба они - и Вильнёв и Гамелен - французы, черт возьми!
  Правда, у Вильнёва не было паровых кораблей...
  И все равно: по мне, так и этих совпадений довольно, чтобы адмирал застрелился на шканцах, не дожидаясь начала боя. Просто чтобы не утруждать рок решением собственной судьбы. Но, похоже, Гамелен решил переиграть фатум.
  И, надо сказать, для такой попытки у него были все основания. В двух французских колоннах, идущих уступом, идут то ли одиннадцать, то ли двенадцать двух- и трехдечных линкоров. В эскадре Нахимова - тринадцать вымпелов. Можно считать, силы равны.
  Правда, на многих французских кораблях спущены стеньги. И паруса их мало что могут добавить к тяге выбивающихся из сил паровых буксиров. А тем приходилось несладко - ветер, принесший на своих крылах русскую эскадру, ощутимо крепчает. Волна бьет колесным пароходам в борт, и они еле-еле выжимают из своих машин по четыре узла - тогда как русская эскадра подходит на всех восьми. Нахимов, скомандовав перестроение для боя, велел еще и раскинуть лиселя - чтобы наверняка не дать неприятелю оттянуться от мелководья, навязать бой на своих условиях.
  Единственный козырь Гамелена - паровые суда. И он попытался сделать то, к чему французы с англичанами старательно готовились на маневрах, но что ни разу не опробовали в боевых условиях: принял эскадренный бой на буксирах за пароходами.
  Они-то и стали первыми жертвами. В маленький "Саламандр", тащивший на буксире линкор "Иена", с разгону врезался возглавлявший вторую колонну нахимовского отряда "Двенадцать апостолов". Железный корпус судна смяло, как консервную банку и опрокинуло; несчастный пароход немедленно пошел ко дну. Линкор, получил большую пробоину в правой скуле, в которую сразу стала поступать вода, но это уже не имело никакого значения: орудия дружно гремели: правый борт крушил продольным огнем "Иену", левый бил по высокой корме "Юпитера". Французы отвечали из погонных и ретирадных пушек, но это было уже агонией. Несколькими минутами спустя к пушкам "Двенадцати апостолов" добавились бомбические орудия "Святослава". Его командир, капитан первого ранга Леонтьев, сбросил паруса и вел линкор на четырех узлах. Ударив залпами с обоих бортов, он довернул, обходя "Двенадцать апостолов", и в упор, с пистолетной дистанции принялся методично крушить недвижную "Иену". После первого же залпа фок-мачта французского линкора обрушилась за борт. Пушки молчали, по палубе в ужасе метались люди, а "Святослав" ревел взбесившимся вулканом, изрыгая снопы картечи, ядра, пексановские бомбы.
  То же самое творилось по всей длине французского ордера. Четыре колонны прорезали строй эскадры Гамелена, последовательно отстрелявшись с обоих бортов. К тому моменту головные линкоры успели уже получить немалые повреждения - французы били по подходящим кораблям из всех орудий левого борта. На "Париже", флагмане контр-адмирала Новосильского сбило грот-мачту; флагман Нахимова, "Великий князь Константин", ("Императрицу Марию" оставили чиниться после ночного столкновения) горел после многих попаданий. "Ягудиил", возглавлявший правую колонну, был так избит, что едва дотянул до неприятельского строя; Его командир, Павел Иванович Кислинский направил нос корабля в корму идущего концевым "Вилль де Марсель" и скомандовал "на абордаж".
  ***
  Мы, все, кто находился в "информационном центре" "Адаманта", развернутом в кают компании, могли лишь наблюдать, как стройные кильватерные колонны превращаются в беспорядочно спутанный клубок, изрыгающий языки пламени, дымные столбы, фонтаны обломков. Контр-адмирал Истомин, отправленный Корниловым на "Адамант" в качестве своего представителя, нервно стискивал кулаки, на скулах его ходили желваки. Было видно что он всем своим существом - там, на палубе своего любимого "Парижа".
  Старший лейтенант Бабенко сдвинул наушник:
  - Тащ каперанг, Митин на связи. передает: Корнилов отправил "Алмаз" обстреливать цели на берегу по запросу Фомченко!
  Кременецкий взглянул на меня. Я пожал плечами - адмиралу виднее. К тому же, на "Морском быке", Андрей.
  Истомин оторвался от монитора и посмотрел на плексигласовый шит, куда старшина-планшетист как раз закончил наносить текущую обстановку.
  - Сергей, Борисович, как вы полагаете, это не рискованно? Вице-адмирал отсылает самый сильный и быстрый на корабль, когда здесь не все еще решено?
  Ну, дожил, подумал я про себя, уже и контр-адмиралы со мной советуются! Но вслух произнес:
  - Я полагаю, Владимир Алексеевич, французы уже никуда не денутся. Мы ведь обещали армейцам обработать указанные ими цели. В погребах крейсера полно шрапнелей, на море от них никакого проку. А вот по суше пострелять - милое дело.
  - Верно, - подтвердил - Никита. - Митин сообщает: "Алмазу" приказано обстрелять английские батареи. Корректировать огонь будут с гидроплана, лейтенант Марченко. Позывной - "Тридцать седьмой".
  Авиаторы, отработав по французскому ордеру, вернулись в Севастополь и вот, вылетели снова. Гидропланы нанесли удар по сухопутным целям, после чего занялись разведкой и корректировкой. Ладно, это дела Фомченко, на то он и генерал...
  Истомин подумал, потом кивнул и вернулся к монитору.
  - Смотрите, товарищи офицеры, - сказал Кременецкий. - Концевые корабли французской эскадры выходят из боя!
  ***
  Хотел бы я знать, что напишут о "Сражении близ устья Альмы" будущие военно-морские историки этого мира? Возможно, родится и такая версия:
  "Адмирал Гамелен, желая сохранить наиболее боеспособную часть своего флота, винтовые линейные корабли, выделил из в отдельную колонну, поручив командование самому талантливому своему подчиненному - графу Буа-Вильомэз. И когда стало ясно, что Нахимов предпримет фронтальную атаку в строю четырех параллельных колонн на французский ордер, отдал приказ винтовым кораблям прибавить ход, и за строем парусных линкоров, по большой дуге выходить из боя. Тем самым адмирал проявил предусмотрительность, спасая лучшие боевые единицы для защиты плацдарма с моря до подхода англичан..."
  ***
  Истомин громко выругался.
  - Вот, значит, что он затеял! И как же я сразу не догадался...
  Я удивленно посмотрел на вице-адмирала.
  - Гамелен поставил винтовые линкоры в конец колонны, - пояснил тот. - Видите, они без буксиров? А я-то сразу не заметил...
  Я вгляделся в монитор. Действительно, перед четырьмя кораблями, выходящими вправо из строя французской эскадры, нет буксирных пароходов.
  В голосе Истомина голосе сквозило неприкрытое отчаяние:
  Поздравляю вас, господа, этот прохвост Гамелен прекраснейше натянул нам нос. Сейчас они обогнут общую свалку и уйдут на норд-вест, в море. Три часа - и в Евпатории! Гамелен наверняка выслал вперед авизо, чтобы турки срочно снимались с якорей и шли навстречу.
  - Вы полагаете, они могут ударить по эскадре Нахимова с тыла? - встревожился Кременецкий.
  Истомин покачал головой.
  -Ну что вы, господин капитан первого ранга! Пока они сюда доберутся, все будет уже кончено. Нет, Гамелен хочет увести их в Евпаторию, а турки выйдут в море, чтобы мы не слишком усердствовали с преследованием.
  - "Морской бык" вызывает! - крикнул старлей. - Господин контр-адмирал, Корнилов на связи!
  Никита щелкнул тумблером, включая громкую связь.
  -...нстантин Иваныч, отряд паровых кораблей обходит Нахимова с фланга, - возник в помещении голос. - Я поворачиваю на вест, приму бой на параллельных курсах.
  - Они уходят, Владимир Алексеич! - закричал Истомин, вырвав микрофон у старлея. - Гамелен нас обманул, они уходят в Евпаторию!
  И верно - четыре отчаянно дымящих кораблика меняли курс, поворачивали к северу.
  Корнилов ответил не сразу:
  - Ваша правда, Константин Иваныч. Постараюсь нагнать, хоть на отходе пощиплю. Эх, потомков я отослал... С их пушками точно бы справились! Может, вернуть?
  - Согласен господин вице-адмирал, возвращайте. И вот что еще: сообщите от своего имени на "Париж", чтобы Павел Степанович не увлекался. Боюсь, нас он не послушает. Французам так и так крышка, а ветер того гляди, разойдется до шести баллов. Корабли у них побиты, к маневрированию сейчас мало способны. Как бы не повыкидывало на берег!
  Я глянул на монитор - в углу экрана светилась панель с данными атмосферного давления, скорости и силы ветра. Истомин прав, погода в самом деле, меняется...
  Я вышел из кают-кампании и поднялся на палубу.
  На фоне берега высился лес мачт, затянутый сплошной ватной пеленой. Над морем разносился сплошной пушечный рык. Там, на залитых кровью палубах, в пороховом дыму, в паутине изодранных картечью снастей, сражались люди. Умирали сами и убивали других. Шли на дно, захлебывались кровью в простреленных легких, валились на палубу с головой, рассеченной ударом кортика или абордажного топора. Там вершится история - и отнюдь не та, о которой я читал в мемуарах и романах, не та, о которой писал статьи. И ни один из людей этого человечества понятия не имеет о том, что сегодня судьбы из мира и каждого из его обитателей сделали крутой поворот, окончательно покинули колею, в которой катилась, влекомая неумолимым ходом событий. И я, выходит, приложил к этому руку.
  А ветер-то и правда посвежел. Море, с утра испятнанное редкими барашками, теперь сплошь покрыто снежно-белыми завитками, исчерчено ровными рядами волн, катящих с веста. Порывы ветра срывают пену с гребней, и даже сюда, на высоко поднятую над водой вертолетную площадку долетают порции брызг.
  Это, согласно визуальной шкале Бофорта, памятной мне с яхтенной молодости, пять баллов. А ветер крепчает, прижимая изувеченные линкоры к коварному мелководью...
  - Сергей Борисыч!
  Я обернулся. Из двери выглядывал старший лейтенант Бабенко. На физиономии начальника БЧ-4 была написана неприкрытая тревога.
  - С "Константина" сообщили: адмирал Нахимов тяжело ранен!
  "Вот тебе и упругость истории! Вот тебе, мать его не туда, и Трафальгар! И черт меня дернул играться с историческими параллелями..."
  
  
  III
  Севастополь, база авиаотряда
  28 сентября 1854 г.
  Реймонд фон Эссен
   - Еще одним меньше... - невесело сказал Эссен. - Месяца не прошло, а что от отряда осталось - слезы... 
  Марченко угрюмо молчал. Его "эмка" при приводнении зарылась носом в волну и скапотировала, поломав при этом правую плоскость. Лейтенант садился последним - кружил над Южной бухтой, ожидая, когда сядут ведомые. Высота волн уже заметно превышала предельные для гидропланов полметра, так что авиаторы еще легко отделались. Чуть меньше везения -  и пришлось бы вылавливать из воды обломки всех трех аппаратов.
  - Да заменим мы это крыло! - с жаром заявил Кобылин. - Делов-то на сутки! Вот сейчас прямо и возьмемся. Вы меня, Реймонд Федорыч, знаете - ежели сказал, что управлюсь, значит, так тому и быть!
  Эссеновский наблюдатель, прославившийся дебошем со стрельбой в одном из севастопольских трактиров, теперь заведовал ремонтной мастерской. После ранения его дружка, бывшего моториста "девятки" Рубахина, признанного отрядного Левши, Кобылин принял его непростое хозяйство.  Руки у унтер-офицера были золотыми, с аппаратами он нянчился, как с малыми детьми.
  - Ладно, действуй, - милостиво разрешил лейтенант. - Только смотри, я тебя за язык не тянул. Чтобы завтра к пятнадцати ноль-ноль аппарат был готов к пробному вылету. Сам полечу, смотри! А ты, Борис Львович, не стой, в ногах правды нет.  
  Кобылин торопливо кивнул и вышел. Марченко пододвинул стул, лицо его скривилось от боли, и Эссен заметил, как неловко он держит правую руку. 
  - Тебе бы врачам показаться, может кость треснула? 
  - Нет там никакой трещины,  отмахнулся Марченко. - Самый пошлый вывих. Да и к кому идти? Пирогов при армии, а остальные - хрен их знает, что тут за коновалы? Фибиха бы сюда! Он хоть и сволочь изрядная, а такую ерундистику вправлял за здорово живешь.
  - Ты все-таки, Борис Львович, поосторожнее с рукой, - отозвался лейтенант. - А то ведь Кобылин-то аппарат починит, а летать на нем кому?
  - А ты, Реймонд Федорыч, ври, да не завирайся, - усмехнулся Марченко. - Спасибо, конечно, что так высоко меня ценишь, а только пилотов у нас теперь больше, чем машин. 
  И ведь не поспоришь, подумал Эссен. На два аппарата, способных подняться в воздух, в авиаотряде сейчас шесть летчиков. 
  Он вытащил из планшетки карту, развернул на столе, сдвинув в сторону стаканы с остывшим чаем. Глаз авиатора, привыкшего к куда более точной продукции военно-топографической службы, никак не мог привыкнуть к архаичным обозначениям и обычных для карт полувековой давности вольностей с масштабом. Но делать нечего: от карты, имевшихся на "Алмазе" и "Адаманте", никуда не годились. За долгие годы все видимые ориентиры - дороги, застройка. очертания жиденьких рощиц, даже изгибы речек и ручьев - изменились до неузнаваемости.
  - Ладно, рассказывай, как слетали.  - сказал он Марченко.
  - А что рассказывать? Подошли вдоль берега, на трехстах метрах, опознали цель, вывалили стрелки...
  - На пехоту? - уточнил Эссен.
  - На батареи.  Князинька наш наводил, по радио и ракетами. Он там своими пулеметами столько нашинковал - смотреть страшно, весь склон в трупах. А у бродов сплошной затор, колонны смешались, ни  туда, ни сюда. Наши батареи по ним пристрелялись, а французы попытались их подавить, вот Боренька и попросил им пыху сбить.
  - И что, сбили?
  - А то как же? Три захода, половину вывалили. Еще собирались с моря окатить шрапнелями, "Алмаз даже дал пару залпов, но его почему-то отозвали. Ну, мы по батареям прошлись, а потом еще два захода по пехоте у бродов. Ох, и не завидую я лягушатникам! Почитай, как на германской - пулеметы, шрапнель, аэропланы. Колючки только не хватает.
  - Ее тут, кажется, еще не изобрели. - буркнул Эссен. - Ну ничего, теперь есть кому подсказать.
  Марченко кивнул. Даже без пулеметов проволочные заграждения могли бы стать непреодолимым препятствием для здешней пехоты, привыкшей действовать в плотных построениях.
  - "Алмазу" дали команду преследовать сбежавшие паровые корабли. - объяснил Эссен. Он, благодаря Велесову, исправно рассылавшему свежие сводки, был осведомлен о том, что происходило на море. - Там сейчас такое творится!
  - Да видел я, - кивнул Марченко. - Все в дыму, паруса, пушки палят. Корабли горят, на абордаж сцепились, чисто Наварин. Я на отходе не удержался, прошелся над ними - красота!
  - Это, знаешь ли, кому как. С "Адаманта" сообщили: ветер до семи баллов, волнение усиливается. Да ты и сам видел - вон, что в бухте у нас творится, а там берег подветренный, ни мысом не прикрыт, ни бонами. Половина кораблей в баталии перекалечены, если не оттащить их пароходами подальше в море - сядут на камни. Пальба уже прекратилась, французов сколько-то ушло, остальные - кто догорает, кто на берег выкинулся. А Нахимова еще в самом начале сражения тяжело ранило.
  - Да ну? - Марченко присвистнул. - Вот уж действительно - от судьбы не уйдешь!
  - Типун те на язык, Боренька, неровён час, накаркаешь! Сказано же, ранен адмирал! Его сейчас на "Адамант" заберут, а там врач, не чета Фибиху, настоящий волшебник!
  - Ну и хорошо, - Марченко тяжело поднялся. - Я, Реймонд Федорыч, пойду. Что-то плечо и правда разболелось, дергает, зараза. Поищу какого ни на есть фельдшера, пусть хоть лубки наложит, что ли...
  
  
  IV
   "Морской бык"
  28-е сентября 1854 г.
  Андрей Митин
  Вот уж воистину, ирония судьбы, усмехнулся Андрей. "Морской бык", чьи орудия должны громить борта французских линкоров, сейчас вытаскивает один из них на буксире - в море, подальше от опасного мелководья, где уже сидят несколько французских и русских кораблей. Подальше от коварной гряды, на которой прибой доламывает незадачливый "Карадок", сумевший, было, вывернуться из прицелов русских пушек.
  Шторм пришел с веста, внезапно. Да и какой это шторм? Смех один - семь баллов, очень свежий ветер. В иное время подобрали бы брамсели и нижние паруса, взяли бы по два рифа на марселях и контр-бизани, и неторопливо, раскачиваясь под ударами полутораметровых волн, вырезались длинными галсами в открытое море, прочь от подветренного берега.
  Все-таки, полвека технического прогресса - это много. Особенно, если эти годы выпадают на период взрывного, стремительного развития кораблестроения. Бывший британский сухогруз, ровесник дредноутов и линейных крейсеров, не особенно напрягаясь, тащил против ветра по два корабля. Вот и сейчас за кормой "Морского быка" тяжко переваливается с борта на борт флагман Новосильского, "Париж", а за ним в кильватере "Маренго". На обоих срубили стеньги и готовятся уже рубить мачты - что угодно, лишь бы уменьшить напор ветра на высоченный, хоть и лишенный парусов рангоут. Колесные пароходы еле удерживали трехдечные громадины на месте, не давая им дрейфовать к берегу. "Владимир" и "Бессарабия", лучшие пароходофрегаты Черноморского флота, впряглись во флагманского "Великого князя Константина" и, надрывая машины (отменной британской постройки!) черепашьим ходом выгребали на вест. "Громоносцу" же не повезло - пытаясь подать буксир на "Чесму", он навалился бортом на беспомощно дрейфующий французский "Юпитер", разломал колесо и теперь пароход, в компании обоих линкоров, и русского и французского, сносило к близкому берегу.
  В семи кабельтовых мористее "Алмаз", отчаянно дымя обеими трубами, волок на буксире сразу два корабля - "Варну" и взятый абордажем ""Фридланд". А далеко за ними, к зюйд-весту ветер рвал дымный шлейф над колесным "Могадором". Адмирал Гамелен не зря назначил для буксировки своего флагмана этот фрегат, чья шестисотпятидесятисильная машина уступала разве что "Наполеону". "Вилль де Пари", головной корабль французского ордера, сумел уклониться от схватки с черноморцами, и теперь уходил к Евпатории, провожаемый проклятьями французских моряков, брошенных своим адмиралом.
  Когда вице-адмирал Корнилов осознал, что пятерка винтовых кораблей вовсе не собирается наносить удар с тыла по нахимовской эскадре, а поспешно покидает поле боя, он сгоряча скомандовал ложиться на курс преследования. Решение это отдавало суицидом - без поддержки "Алмаза" и "Заветного" русские пароходофрегаты, даже в компании "Морского быка", стали бы легкой добычей французских паровых линкоров. От роковой ошибки Корнилова и его отряд уберег внезапно усилившийся ветер. Пришлось предоставить беглецов их судьбе, сделать развороти поспешить на выручку нахимовской эскадре. А заодно и уцелевшим неприятельским судам, неотвратимо дрейфующим к подветренному берегу. Французы давно перестали стрелять. Одни бросили избитые корабли и изо всех сил гребли к берегу на уцелевших шлюпках, другие выкинули белые флаги, призывая на помощь недавних врагов. Уцелевшие паровые суда под флагами Третьей Республики расползались по разным румбам, лишь маленький "Катон" не бросил беспомощных парусных собратьев и бок о бок с севастопольцами пытался помочь терпящим бедствие парусным гигантам.
   Это была тяжелая, опасная работа. Надо было торопиться, ведь кроме мелей и каменистых банок под берегом притаилась другая, куда более страшная опасность - невзорвавшиеся мины двух минных банок только и ждали, когда ударится о них удариться о днище глубоко сидящего судна. Свинцовый колпак сомнется, треснет стеклянная ампула, электролит зальет угольный и цинковый электроды. Порожденный этой парой импульс разбудит взрыватель, и тот выпустит на свободу взрывчатую силу сотни килограммов троитла, заключенного в зарядную камеру.
  Швартовые концы, поданные для буксировки, то и дело рвались, не выдерживая бешеных рывков ветра. И лишь цепи, которые заменявшие на линкорах новой постройки - "Константине", "Париже", "Трех Святителях", "Двенадцати апостолах", - якорные канаты, сопротивлялись напору стихий. Оборвавший буксиры "Храбрый" кормой навалился на "Колхиду", пытавшуюся развернуть носом к волне горящий "Ягудиил". Лейтенант Кузьминский до последнего момента не хотел бросать гибнущий линкор, а когда все же решился и скомандовал "руби!" - было уже поздно. Массивная туша "Храброго" ударила в корму пароходофрегата, в воздух полетели обломки. С "Колхиды" малое время спустя отсемафорили флажками "Не могу управляться", и Андрей увидел, как пароход неуклюже отходит от сцепившихся реями парусников, подрабатывая реверсами то правого, то левого колеса. Он был бессилен: единственное, что мог еще сделать капитан, так это уберечь от беды свое судно. "Храброму" и "Яшке" предстояло пополнить собой разношерстую коллекцию кораблей, оказавшихся сегодня на мели.
  
  
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  I
  Крым, Альма
  28 сентября 1854 года.
  Князь Лобанов-Ростовский
  Сентябрьские сумерки подкрались незаметно. С востока, из-за гор подступала мгла. Короткий ливень прибил пыль, пороховой дым, и воздух над берегами Альмы был теперь пронзительно прозрачен и чист. Небо на западе, над морем налилось золотом. Солнце - огромное, багряное, - садилось в узкую полосу облаков, и на ее фоне чернели кое-где еще мачты фрегатов Черноморского флота.
  Прямо напротив плато, под дулами давно замолкших батарей из воды торчали мачты затонувших кораблей. Еще один - небольшой колесный пароход, приткнулся к самому берегу, почти на оконечности мыса Лукул. Это был британский "Карадок" - когда эскадра повернула вспять, он попытался протиснуться между высоким берегом и погибающими линкорами Лайонса, но запоролся на камнях. После нескольких ядер, прилетевших с берега, на "Карадоке" выкинули белый флаг, и теперь там хозяйничали матросы-севастопольцы под командой мичмана.
  Еще больше кораблей сгрудились у берега к югу от устья Альмы. Даже без бинокля Лобанов-Ростовский различал повисшие в безветрии полотнища кормовых флагов - кое-где андреевские, а по большей части, белые, обозначающие капитуляцию. Часть кораблей стояли, сильно накренившись на борт, на иных недавно только погасили пожары, и дымок до сих пор курился над обугленными палубами и мачтами. Глаза разбегались считать эти неуклюжие, черные с белыми полосами туши, выброшенные на мелководье яростью стихии. Французский "Юпитер", "Алжир", за ним - выгоревший до квартердека "Ягудиил". Дальше - "Вилль де Марсель", наша "Чесма" и снова француз. Ближе к берегу, у самой кромки прибоя волна мотает французский пароходофрегат с изломанными гребными колесами, рядом увяз на песчаной мели "Громоносец". Видно, как на него заводят шлюпками длинные буксирные тросы с подошедшей с моря "Одессы".
  Лобанов-Ростовский перевел взгляд на сушу. По всему длинному подъему на плато, от русла реки и до гребня, бродили группы людей, стояли повозки. На них навалом, будто кули с мукой, грузили мертвецов в сине-красных мундирах. Солдаты в белых рубахах и бескозырках собирали брошенные ружья, патронные сумки. Вели, волокли на носилках раненых.
  - Да, славно потрудились, - сказал Николай Николаевич, складывая подзорную трубу. - не меньше батальона здесь осталось. Неудивительно, что французы так поспешно кинулись в отступ!
  - Полагаю, Ваше высочество, на них так подействовал разгром флота. В конце концов, одна отбитая атака - это всего лишь одна отбитая атака. Не так уж много они здесь потеряли, больше перепугались. Помните, как драпали за реку - только пыль столбом!
  - А все же страшное оружие, эти ваши пулеметы. - сказал после недолгой паузы великий князь. - Знаете, мне становится не по себе, когда я пытаюсь представить себе поля сражений ваших войн, где господствуют подобные средства уничтожения. Это, вероятно, настоящая преисподняя!
  "Вы еще не знаете, какая", - хотел ответить прапорщик, но промолчал. Успеется.
  - Кстати, князь, а вы из каких Лобановых-Ростовских? - неожиданно сменил тему Николай Николаевич. - Михаил Борисович Лобанов-Ростовский, флигель адъютант папеньки, с вами в каком родстве? Он, помнится, женат на дочери фельдмаршала Паскевича, был при штабе зятя во время осады Силистрии, произведен в подполковники. Я ехал в Севастополь из Кишинева вместе с князем Горчаковым и его штабом - тогда мне и представили Михаила Борисыча. Вы с ним еще не имели случая встретиться?
  Бог миловал, подумал прапорщик. До сих пор ему даже в голову не приходило, что здесь, в России 1854-го года от рождества Христова он может запросто встретить массу своих дальних и ближних родственников - это не считая бабушек и дедушек. А ведь они сейчас вполне молодые люди, вряд ли сильно старше его самого. Да, пердимонокль, как любил говорить покойный Ваня Скирмунт, сгоревший три недели назад вместе со своим аппаратом при налете на английский караван.
  - Увы, ваше высочество, я никогда не увлекался генеалогией. Сами понимаете, у молодого шалопая несколько иные интересы, нежели копаться в Бархатной Книге. А потом началась мировая война, и стало уж совсем не до изучения фамильных архивов. Помню кое-что, урывками. Вот, к примеру, двоюродный дядя моего отца, Алексей Борисович Лобанов-Ростовский, будущий министр иностранных дел, сейчас в дипломатической миссии в Берлине. Он потом стал... то есть станет министром иностранных дел и, кажется, ученым-историком.
   - Вот как? Любопытно, любопытно. - отозвался великий князь. - А у меня к вам, Константин Борисович, просьба, и как раз по этой части. Вы не могли бы рассказать, - разумеется, когда будет свободное время, - Что ожидает Россию в ближайшие несколько лет?
  - Признаться, я не силен в истории. И потом... - Лобанов-Ростовский испытующе посмотрел на собеседника, - вы уверены, что хотите это знать?
  - Какие могут быть сомнения? - удивился Николай Николаевич. - Разумеется, хочу. Вот, например..
  - Давайте поступим так, - перебил прапорщик. - На днях мы с вами навестим один из наших кораблей, и я представлю вас некоему господину. Он не мне чета - настоящий ученый, историк, и наверняка сможет исчерпывающе ответить на все ваши вопросы.
  - Но хотя бы вкратце, князь. Например, чем закончится эта война?
  - О чем вы, ваше высочество? Откуда мне это знать? То есть я знаю, конечно, чем она закончилась у нас. Но ведь здесь-то все теперь может пойти наперекосяк! Например, я еще по гимназическому курсу истории помню, что сражение на Альме закончилось нашим поражением. Потом последовала осада Севастополя, а флот пришлось потопить в гавани, чтобы не пустить корабли союзников. У нас же, сами видите что творится! - и он кивнул на французские корабли, застрявшие на отмели, на солдат-севастопольцев, собирающих трупы французских пехотинцев. - Сами подумайте, какую цену имеют теперь мои предсказания?
  Великий князь недоуменно нахмурился, потом лицо его посветлело:
  - Да, об этом я как-то не подумал. В самом деле - раз вы вмешались в события, они теперь сложатся иначе. До чего необычная мысль! Выходит, вы с нашей помощью переписываете известную вам историю?
  - Выходит, так ваше высочество. Да вы потерпите немного: тот господин, с которым я вас хочу познакомить - он как раз на этой теме собаку съел. А что до меня - увольте, у меня от подобных парадоксов ум за разум заходит.
  ***
   - Константин Борисыч, вашбродие, разрешите обратиться?
  На лице великого князя мелькнуло раздражение. Ну еще бы, подумал Лобанов-Ростовский, - кого он видит перед собой? Ваньку без роду, без племени, мужика в шинели, и только. Суконное рыло - а туда же, в калашный ряд, князя окликает по имени-отчеству! Вот как ему объяснить, что и в авиаотряде и на "Алмазе" отношения между офцерами и их подчиненными несколько... иные?
  - Что тебе, Егорыч!
  - Так что санитары нашли у реки французского анарала! - зачастил кондуктор, взятый с "Алмаза" пулеметчиком. - Он поранетый, но не шибко сильно. Ругается не по нашенскому, Федору в ухо кулаком заехал. Я едва его за руку схватить успел - а то, как Бог свят пристрелил бы!
  Прапорщик немедленно вспомнил всадников, которых он скосил меткой пулеметной очередью. Верно, как раз у бродов они и стояли...
  - Это ты молодец, Егорыч. Где он, генерал этот?
  Да в мазанке, там, внизу. Я ребят кликну, они его на носилках враз приволокут!
  - Не стоит, - вмешался великий князь. - Зачем таскать туда-сюда раненого человека? Ты, любезный, лучше поищи санитарную двуколку, а мы пока пешком прогулсяемся. Верно, прапорщик?
  Лобанов-Ростовский кивнул. Его отнюдь не прельщала перспектива прогулки по заваленному трупами склону, но кто он такой, чтобы спорить с сыном императора?
  ***
  На кого-то он похож, подумал прапорщик. И не просто похож - вылитый! Только вот кто?
  Солдаты поместили высокопоставленного пленника со всеми возможными в такой ситуации удобствами - прикрыли щелястую скамью французской шинелью, взятую, надо думать, с кого-то из убитых, поставили на кособокий стол жестяную солдатскую манерку с водой и тряпицу с горстью сухарей и яблоком. Когда Лобанов-Ростовский с великим князем вошли в саманную хижину с наполовину снесенной крышей, узник - невысокий, полный человек, - даже не повернулся к гостям. Сидит, сгорбившись; видно что он даже не притронулся к нехитрой солдатской снеди. Моложавое, но одутловатое лицо с выступающим подбородком; тонкий прямой нос, тонкие же губы высоченный лоб с прилизанными темными волосами над ним. На плечи накинут в синий с золотыми эполетами сюртук, разорванный по шву на спине; левую руку неловко держит в тряпичной петле, накинутой на шею. Офицерское кепи с красным верхом - на столешнице, рядом с манеркой.
  Николай Николаевич, не удержавшись, присвистнул. Человек повернулся к вошедшим и прапорщика словно током прошибло - он понял, на кого похож пленный француз.
  - Salutations, Votre Altesse. - заговорил великий князь. - J'espère que votre blessure ne provoque pas de souffrances inutiles pour vous?
  И, обернувшись к прапорщику, церемонно, будто находился не в полуразрушенной татарской хибаре, а в Зимнем Дворце, произнес:
  Duke, permettez-moi de vous présenter au général Charles Joseph Bonaparte, le comte de Moncalieri. Vous, il est peut-être mieux connu comme le prince Napoléon.
  И после короткой паузы добавил с улыбкой:
  - Content de vous voir, Plon-Plon. Il semble que vous, comme votre grand parent, malheureux en Russie?
  
  
  II
  ПСКР "Адамант"
  29-е сентября 1854 г.
  А. Велесов, член консультативного штаба
  проекта "Крым 18-54"
  Так мне и не повезло - не смог побывать на борту парусного линкора в море. Половину кампании провалялся в лазарете, другую проторчал в душной радиорубке "Адаманта", настукивая на ноутбуке информационные сводки.
  Дрону, впрочем, подфартило ненамного больше. Он пробыл на "Императрице Марии" всего несколько часов, после чего отправился на "Морской бык" и просидел там до вчерашнего вечера. Но все же побывал в бою... хорошо не в бою, наш вспомогательный крейсер не сделал вчера ни одного выстрела по неприятелю, - но все же в деле. Надо полагать, ощущения при буксировке в условиях семибалльного ветра тоже весьма волнительные.
  Фомич прибыл сегодня утром. Ради него специально гоняли на Альму летаюшую лодку, упросили Эссена. Душка-лейтенант никак не соглашался поднимать аппарат, вконец изнуренный вчерашними боевыми вылетами и непогодой. Пришлось пообещать дополнительное вливание в виде сварочного аппарата, десятка больших флаконов эпоксидки и длинного списка всяческой полезной мелочи вроде стальной проволоки, маслостойкой резины для прокладок и армированных топливных шлангов. Начальник авиаторов, посопротивлявшись для порядка, уступил - дело с ЗИПом у них совсем швах, склеивают свои гидропланы чуть ли не соплями.
  Кременецкий собрал нас в кают компании. К моему удивлению, кроме его самого, генерала, старшего лейтенанта Бабенко и нас с Дроном, присутствовали еще двое - Валя Рогачев и адамантовский медикус. Он и делал первый доклад.
  - Состояние профессора Груздева внушает мне сдержанный оптимизм. Организм хорошо усваивает пищу, с пролежнями мы боремся. В последнее время появились некоторые признаки коленного рефлекса и... в-общем, можно сказать, что его нервная система потихоньку просыпается.
  - Но профессор по-прежнему в коме? - уточнил Фомченко. - Когда вы сможете привести его в сознание?
  За время пребывания при штабе князя Меншикова генерал восстановил прежнюю свою самоуверенность. Хотя, встряска явно пошла ему на пользу - Фомич хотя бы не пытается теперь перетянуть на себя совещание, безжалостно затыкая, а то и откровенно терроризируя собеседников.
   Медик-старлей виновато развел руками.
  -Картина совершенно нетипичная, товарищ генерал. С уверенностью могу сказать только одно - его организм в порядке, с учетом возраста, разумеется. Ни внутренних повреждений, ни переломов. Тяжелых ушибов - и тех нет. Точнее, они есть но...
  - Что - но? - насупился генерал. - Яснее выражайтесь, товарищ офицер!
  - На нем все заживает, как на собаке! - не выдержал медик. Две недели назад я диагностиновал у него, как минимум, сильнейший ушиб позвоночника, тяжелое сотрясение мозга еще несколько внутренних травм, не столь серьезных, но все равно крайне неприятных. А сейчас от них следа не осталось, будто профессор не с размаху о переборку приложился, а со стула упал, причем на ковер!
   В кают-компании повисло недоуменное молчание. Присутствующие переваривали полученную информацию.
  - Вы бы, Дмитрий Владимирович, показали его Пирогову. - нарушил паузу Дрон. - Я понимаю, что вы невысокого мнения о местной медицине - но ведь вы, как я понимаю, испробовали все доступные методы лечения и не добились результата? Поправьте, если я ошибаюсь, но описанное вами улучшение состояния профессора Груздева - это не результат ваших усилий?
  Старлей гневно вскинулся, потом как-то сразу осунулся, втянул голову в плечи. А ведь он до смерти устал, понял я - вон, как веки набрякли, да и глаза какие-то тусклые, как у снулой рыбы.
  - Вот видите! - Дрон принял молчание медика за согласие. - Покажите, точно вам говорю. Конечно, у Николая Ивановича нет ваших УЗИ, томографов и антибиотиков, но опыт военно-полевой медицины у него громадный. Уж извините, а такого никакими учебниками не заменить. Вы давно из военно-медицинского, три года, четыре?
  - Три с половиной. - ответил старлей. - Он взял себя в руки и теперь напоминал зазря обиженного лабрадора. - Но я не понимаю, товарищ майор...
  - Я и сам не понимаю, - улыбнулся Дрон. - Но профессора все-таки рекомендую показать Пирогову. Вреда от этого точно не будет. В конце концов, никто не заставляет вас следовать его рекомендациям...
  Кременецкий по очереди обвел взглядом сидящих за столом. Я кивнул вслед за Фомченко; Валя поджал плечами и отвернулся.
  - Хорошо, значит решено. - Кременецкий сделал пометку в блокноте. - Спасибо, Дмитрий Владимирович, не смею отрывать вас от пациентов.
  Старлей не сразу сообразил, что таким образом его выставляют вон. Как только дверь за ним захлопнулась, командир сторожевика повернулся к Рогачеву.
  - Товарищ инженер, теперь вы. Что нам скажет наука хронофизика?
  Рогачева на "Адаманте" по имени-отчеству не называл никто. Большинство офицеров и мичманов обходились панибратским "Валька", матросы и командир и Фомич предпочитали официально-безликое "товарищ инженер".
  - Сколько раз повторять, Николай Иваныч, что я не хронофизик! - ответил Рогачев. - Я отвечал за монтаж и наладку оборудования, а в хронофизике смыслю ненамного больше вас.
  - Помню, помню, товарищ инженер. - Кременецкий добродушно улыбнулся. Похоже, ему нравилось поддразнивать Валентина. - Так значит, вы ничего нового нам не расскажете?
  - Кое-что есть, товарищ капитан второго ранга! Вчера я закончил анализ записей, сделанных в момент переноса, и обнаружил кое-что весьма интересное.
  Ай да Валька, подумал я, и ведь смолчал, подлец! Нет чтобы предупредить...
  - Если в двух словах, то дело обстоит примерно так. Энергетический уровень перебросившей нас "воронки" - вы понимаете, товарищи, о чем я говорю? - оказался заметно выше расчетного. Опуская подробности, скажу просто - интервал временного переноса был установлен очень жестко, а потому результатом избытка энергии быз захват дополнительной массы переноса. Иначе говоря, кроме двух кораблей экспедиции, "воронка зацепила дополнительно "Адамант" и половину катера, на котором находился товарищ Велесов. Между прочим, Алексей Борисович, вам повезло, что вас не располовинило.
  - А могло бы? - поинтересовался я, живо представив, как на "Заветный" поднимают мой баул и долго думают, что делать с половиной трупа.
  - Еще как могло! Воронка "отщипнула" от вашего катера ровно столько, сколько ей не хватало для покрытия "дефекта массы" и забросила в прошлое. Катер-то она разорвало- так почему бы не откусить вашу, скажем, ногу?
  Я изобразил улыбку. поди, пойми Валентина, шутит он или нет? С одной стороны, крайне сомнительно, что загадочный вихрь так сурупулезно вымеряет массу. А с другой - катер ведь и правда разломило пополам...
  Погоди, Валя, - вмешался Дрон. - Ты хочешь сказать, что "Можайск" и "Помор" тоже отправились в прошлое? Но, если это так - где они тогда? Вон, Никита неделю по всем частотам шарил - пусто!
  Начальник БЧ-4 торопливо закивал.
  - В этом и есть самый цимес! - обрадовался инженер. - Я не знаю, почему, но переброс состоялся как бы в два этапа. Сначала нас кинуло в 1916-й, на сто лет назад, а там произошло явление, которое я называю "клапштос". Это термин из бильярда, - пояснил он, увидев недоумение на лицах слушателей. - удар, при котором биток после соударения с шаром остается на месте, а шар катится дальше.
  Тут до меня дошло.
  - Ты хочешь сказать, что БДК и противолодочник остались в 1916-м, а вместо них сюда закинуло "Алмаз" с "Заветным"?
  Да, и вместе с ними - турецкий пароход и подводную лодку. Уверен, если подсчитать общую массу этих судов и наших, то окажется, что они примерно равны.
  -А нас почему там не оставило,с ними? - спросил Кременецкий. - И потом, я не понимаю, товарищ инженер. Отряд Зарина был возле турецкого берега, у Зонгулдака, а мы возле Балаклавы. А в результате...
  - Это в данном случае не имеет значения - торопливо ответил Рогачев. - Что до нас - я думаю, мы были своего рода фактором... нестабильности, что ли? "Воронка" пыталась от нас избавиться, но ошиблась, и во, напортачила...
  Кременецкий нахмурился.
  - Вы так говорите об этой воронке, будто она - разумное существо.
  - Так и есть, Николай Иваныч! То есть, не разумное в нашем понимании этого слова.. скорее, она обладает чем-то вроде свободы воли и инстинктов. Ничем иным я не могу обьяснить некоторы момнты ее поведения.
  - Дожили, - буркнул Фомченко. - Воронка у него с инстинктами! Не пробовали с ней по методу академика Павлова?
   Валентин демонстративно развел руками - "мол извините, от меня это не зависит," - и сел.
  Дрон удивленно качал головой, Фомич бычился. Кременецкий внимательно посмотрел на меня и неожиданно спросил:
  - Вы, похоже, чем-то недовольны, Алексей Борисович?
  "Неужели у меня все на лице написано? Ну да ладно, чего скрывать, все свои..."
  Да, товарищ капитан второго ранга. Я крайне недоволен том, что эта беседа проходит в отсутствие офицеров с "Алмаза". Когда вы, наконец, поймете, что мы - все мы, попаданцы, простите за подобный термин, - в одной лодке и нет смысла скрывать что-то от наших попутчиков. В конце концов, это нецелесообразно! Мы уже сражались плечом к плечу с этими людьми, и, видимо, не в последний раз. И, по моему, главное, что для этого нужно - доверие. А какое может быть доверие, когда мы скрывает от них такие важные сведения?
  - "Плечом к плечу..." - усмехнулся генерал. - Много пафоса, господин писатель. Постарайтесь выражаться конкретнее. Если можете, конечно,
  Я совсем собрался ответить колкостью, но сдержался. В конце концов, генерал прав - на военном совете следует изъясняться менее цветисто.
  - Понимаю ваше беспокойство, товарищ Велесов. - сказал Кременецкий. - Но я пока счел целесообразным обсудить это в нашем кругу, и надеюсь, что сказанное пока останется между нами.
  Я пожал плечами. Кто бы сомневался?
  - Раз возражений нет, тогда продолжим. Товарищ инженер, у вас все?
  Валентин кивнул.
  - Тогда вопрос к начальнику БЧ-4. Товарищ Бабенко, что по крайнему сеансу с Белых? Доложите, только вкратце, нас всех к двадцати-тридцати ждут на "Алмазе".
  
  
   III
  Миноносец "Заветный"
  29сентября 1854 г.
  мичман Красницкий
  - А донырнет? - спросил Красницкий, недоверчиво косясь на грека.
  - Донырнет, куда денется! - уверенно ответил боцман-севастополец. - Балаклавские греки первеющие в здешних краях ныряльщики, а Коста из них лучший. Говорят, ныряет на двадцать саженей и четверть часа под водой может пробыть!
  Мичман критически оглядел нряльщика. Грек прибыл сегодня утром из Балаклавы на пароходике, назначенном в тральную партию с "Заветным". Малый лет двадцати пяти, щуплый, жилистый - весь будто скручен из канатов. Загорелый дочерна, смоляные волосы, антрацитово-черные глаза на улыбчивой физиономии.
  - На двадцать не надо. Мы ставили мины на заглубление в три сажени, чтобы пароходы и прочая мелочь заведомо прошли над ними. Как вон, "Карадок".
  И он показал на застрявший на скальной гряде английский корабль.
  - Три сажени - совсем мало. - медленно произнес грек. - Три сажени - даже моро справится, камня не надо. Так достану, кирие .
  И кивнул на круглые, обкатанные морем булыжники, выложенные на палубе.
  - Они их между коленями зажимают, - пояснил севастополец. - А как всплывать надо - отпускают. А нож в зубах держит. Как вынырнет такой из воды - рожа надутая, глаза кровяные, нож в зубах - чисто морской чорт!
  - А зачем им вообще нырять? - поинтересовался Красницкий. - Тут, вроде, ни устриц, ни губок, ни раковин-жемчужниц. Неужели на потеху публике?
  Мичману приходилось бывать на Красном море еще гардемарином, на учебном судне Морского корпуса, и он помнил арабов, вытаскивающих серебряные десятипенсовики и бронзовые монетки в десять сантимов, которые европейские путешественники бросали в воду с пароходов.
  Коста рассмеялся - его позабавила непонятливость русского офицера.
  - Так сети же - объяснил боцман, исподтишка показывая греку немаленьких размеров кулак. - А на дне чего только не валяется! И скалы, и мачты шаланд, которые потонули, корабли тож есть. Ежели сеть зацепится - бросать ее, што ль? Сети, вашбродие, оне денех стоють, и немалых, эдак рыбак никаких средствов не напасется! Привязывают, значить, бочонок, али доски кусок, заместо буйка и зовут вот ентого Косту. Он ныряет, сеть освобождает. Ежели надо - разрежет немного, потом починят, дело-то нехитрое...
  - Ясно. - кивнул минер. - Сети, значит... Нет, на этот раз ничего резать не надо. Мы идем вдоль берега, двумя кораблями, раскинув трал. Идем медленно, как только минреп зацепим - даем гудок и останавливаемся. Потом вы, боцман, на барказе с этим Костой подгребаете к мине, он ныряет и крепит к минрепу конец. А дальше либо "Заветный", либо это корыто - и он кивнул на лениво дымящий в полукабельтове от миноносца пароходик, - подходит и лебедкой вытаскивает якорь мины. Она всплывает, мы ее стропим и поднимаем на "Заветный". Ну а дальше дело наше, до вас не касаемо.
  Боцман почесал в затылке и посмотрел на торчащие из воды мачты "Агамемнона".
  - А она, вашбродие, не шандарахнет? А то вона какие корабли топило, чего от нас-то останется?
  - Наши мины имеют форму шара, - терпеливо пояснил Красницкий. На этот вопрос он отвечал уже в десятый раз за сегодняшний день. - Сверху на этом шаре торчат эдакие рожки. Они из свинца, мягкие, специально чтобы смяться, когда ударятся о днище корабля. Ежели не сомнутся - не шандарахнет.
  - А ежели сомнутся? - опасливо осведомился боцман.
  - Не будете своими дурацкими лбами о них колотиться - так и не сомнутся. - Мы, когда мину с борта в воду сваливаем, она же не взрывается, верно?
  - Ну, ежели не шандарахнет, тогда конешно. - кивнул севастополец. - Мы, вашбродь, за пароходом на веслах пойдем. Как вы гудок дадите - мы тут как тут, ея, сатану, и зацепим. Не сумлевайтесь, все сделаем. Верно, Коста?
  ***
  Взрыв гальваноударной мины разнес барказ в щепки вместе с двенадцатью гребцами, боцманом и греком Костой. Страшный удар сотряс миноносец, корма его на мгновение поднялась из воды, а потом осела так, что вода захлестнула и палубу, и кормовую семидесятипятимиллиметровку Канэ, и пять вытраленных мин, наскоро принайтовленых на кормовых слипах. Красницкого швырнуло на кожух вентилятора, и он едва устоял, схватившись за проволочную растяжку. Острая боль пронзила руку, а "заветный" повалился на правый борт, потом на левый, осел кормой. Мимо Красницкого, хватаясь за что попало, пронеслись матросы во главе со старшим офицером. Водяной столб, в котором испарился несчастный барказ, уже осел, по воде расходились грязно-пенные круги, крутились какие-то обломки.
  Мичман шагнул к борту, качнулся, ухватился на леер - руку снова пронзило болью. "Кажется сломал", - подумал он, но мысль улетела, вытесненная другой, куда более важной - мины! Мины на корме! Слава Николе-Угоднику, не сдетонировали! Но если хоть одну сбило с креплений, она может упасть на палубу, покатиться и смять роковой свинцовый колпак...
  - Паберегися! Не стой на дороге, зашибу!
  Старший боцман, оскальзываясь на покосившейся палубе, спешил на ют. За ним матросы аварийной патрии волокли светнутый длинной колбасой шпигованный пластырь. Следом ним торопливо шагал командир миноносца. Увидев Красницкого, он остановился.
  - Сильно ранены, голубчик? Ступайте в лазарет, сейчас велю вас проводить..
  Мичман посмотрел на свою ладонь. Она была залита кровью.
  - Нет, Николай Алексаныч, ничего страшного, просто кожу содрало, ну и зашиб немного.
  - Вот и славно! Займитесь тогда минами, как бы их не сбросило...
  Придерживая поврежденную руку, Красницкий пошел вслед за командиром. Минный кондуктор с тремя матросами уже возился возле смертоносных шаров, подводя дополнительные крепления.
  ***
  - Что ж, господа, подведем итоги. - лейтенант Краснопольский отставил в сторону недопитую чашку чая. Аврал, продолжавшийся два с половиной часа, до предела вымотал всех офицеров миноносца и командир собрал из в кают-компании для короткого совещания. Буфетчик подал чай и бутерброды, и теперь измученные люди торопливо поглощали горячую жидкость и куски ветчины на толстых ломтях хлеба.
  - Федор Григорьич полагает, что при попытке зацепить мину, почему-то оборвался минреп и мина всплыла. По несчастью - точно под днищем барказа.
  Красницкий торопливо закивал.
  - Да, может быть, рымболт на якоре был с трещиной и держался на соплях. А может, дело в креплении минрепа на самой мине, теперь уж не понять. Она бы и сама скоро сорвалась и всплыла, а тут мы с тралом. Дернули - вот крепление и не выдержало!
  - Нам, в сущности, сильно повезло, - заметил артиллерист миноносца мичман Сидорин. - На десяток футов ближе к нашей корме - и разошедшейся обшивкой мы бы не отделались. А так - потеряли перо руля и баллер, правый дейдвуд покалечило, вал погнуло. А дыра не такая уж и большая, подумаешь - два десятка заклепок выбило!
  - У правого винта лопасть оторвана. - добавил машинный офицер. - Мой Кряков нырял, смотрел - говорит, как ножом срезало.
  - Выходит, господа, отбегался наш "Заветный". - сокрушенно покачал головой командир миноносца. - Сейчас зацепят нас на буксир - и в Севастополь.
  - А толку? - уныло сказал машинист. - Здесь с такими повреждениями не справиться. Может, в Николаеве, да и то...
  Офицеры угрюмо молчали. Он и успели осмотреть мастерские севастопольского порта и понимали, что требующийся ремонт находится далеко за пределами их возможностей.
  - Как ваша рука, Федор Григорьич? - осведомился Краснопольский. - Фельдшер говорит, перелома нет?
  Мичман кивнул. Рука болела и почти не гнулась, но не жаловаться же на такие пустяки, да еще и в кают-компании?
  - Нет - и слава богу. Вы, голубчик, возьмите тогда своего кондуктора и с десяток матросов. Надо бы до завтрашнего вечера мины все-таки вытралить. Сколько их там еще осталось, дюжина?
  
  
  
  ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  
  I
  Из записок
   графа Буа-Вильомэз
  "29 сентября. Сегодня, в 3 часа пополудни, покончил с собой Гамелен. Адмирал не выдержал позора - на совещании, состоявшемся на борту флагманского "Вилль де Пари", ему пришлось выдержать жесточайший шквал упреков. Сент-Арно взбешен тем, что ему пришлось бесславно отступить, так и не начав толком сражения; Раглан же и Лайонс, спасшийся с подорванного русской миной "Агамемнона", не могли упустить случая и не расквитаться за свое недавнее унижение. Они оба подвели итог вчерашнего страшного дня и по очереди заявили, что разгром флота, по существу, поставил армию на грань катастрофы. А виной тому флот, и в особенности - трусость и предательство самого Гамелена, покинувшего эскадру с несколькими кораблями.
  Адмирал сделался бледен как мел и не пытался спорить с этими безжалостными (и увы, отчасти справедливыми!) обвинениями.
  Да и что мог возразить несчастный флотоводец? Из смертельной ловушки, подстроенной русскими, вырвались всего два линейных корабля: флагман самого Гамелена, увел на буксире фрегат "Могадор", да "Алжир", каким-то чудом сумел поставить на обрубки мачт штормовые паруса и вырвался из творившегося там ада. Вместе с ушедшими еще раньше "Наполеоном", "Монтебелло", "Шарлеманем и "Помоном" это составило шесть больших кораблей, способных сражаться в линии - всего треть из тех восемнадцати, с которыми мы явились к устью Альмы! И даже после коварной минной ловушки у нас еще оставалось двенадцать вымпелов - не меньше, чем у русских, которые, к тому же, вовсе не располагали винтовыми кораблями линии. И, тем не менее - такой страшный разгром!
  Из паровых судов, занятых в буксировке и охранении назад вернулось не более трети. Остается только благодарить Создателя за вовремя налетевший шторм - если бы не он, наши потери были бы еще больше , да и русские немало пострадали от удара стихии.
  Армия, как ни странно, понесла сравнительно небольшие потери. Почти все они пришлись на 3-ю дивизию, начальник которой, принц Наполеон, остался на поле брани вместе со своими солдатами. Оценив степень поражения, нанесенного флоту, маршал Сен-Арно вовремя скомандовал отход. Что ж, не могу его винить. Лишенный поддержки с моря, более того - имея на приморском фланге победоносную, хотя и ослабленную русскую эскадру, он не имел никакой возможности развивать наступление. Русская армия в отдалении следует зпо пятам наших войск.. Пока неприятель встал лагерем недалеко от Евпатории, но нет сомнений, что скоро они обложат плацдарм, изолируя армию от поступления припасов, которые могут доставить нам местные Tatars. Впрочем, нет сомнений, что эти жалкие турецкие прихвостни почуяли, что военная фортуна отвернулась от союзных войск и более не горят желанием оказывать нам помощь. И теперь мы можем рассчитывать только на те скудные запасы провианта, что находятся на плацдарме.
  ***
  Я пытался возвысить голос в защиту адмирала . Указывал его жестоким критикам на то, что сохраненные корабли дают нам пусть небольшую, но шанс дождаться помощи англичан, спешно собирающих в Варне новую экспедицию для возобновления столь несчастливо начавшейся кампании. Мы знаем это наверняка: вчера пришел паровой бриг с известием от адмирала Дуданса.
  Сегодня утром посыльное судно отправилось в обратный путь, унося с собой известие о нашем фиаско. Русские пока заняты буксированием поврежденных и захваченных у нас кораблей в Севастополь и не удосужились блокировать Евпаторию и с моря, но нет сомнения, что они сделают это в самое ближайшее время. На его борту отправились в Варну и двое бывший пленников - раненый русский доктор и британский репортер. Узнав об этом, я высказал лорду Раглану свое недовольство (напомню, он обещал дать возможность их допросить), но тот ответил, что сведения, которыми располагают эти двое представляют слишком большую ценность и должны быть получены и в Стамбуле и в Париже и в Лондоне. Я не нашел, что возразить, хотя в глубине души уверен - на самом деле список этот ограничиться коварных островитян.
  Итак, упреки и обвинения прозвучали, поразив злосчастного флотоводца в самое сердце. В мрачной тишине подавленный адмирал закрыл совещание. В 14.47 пополудни вельбот в маршалом Сент-Арно и гичка, на которой возвращались англичане, отвалили от борта "Вилль де Пари", а через тринадцати минут (поистине, роковое число!) в адмиральском салоне прозвучал пистолетный выстрел..."
  
  
  
  
  III
  Из дневника Велесова С.Б.
  "30 сентября. Кажется, в моей карьере наступает новый период. "Перешел на новый уровень" - как сказал бы один давний знакомый, сохранивший к полувековому юбилею страсть к многопользовательским РПГ. Но он остался в 21-м веке, а я - здесь, и жизнь моя готова сделать очередной крутой поворот.
  Согласно решения "совета попаданцев", состоявшегося давеча на "Алмазе", меня ждет "дорога дальняя и казенный дом". А именно - путешествие в столицу Российской Империи город на Неве и пока еще не колыбель трех революций, а там - встреча ни с кем нибудь, а с государем императором Николаем Павловичем. Или с Николаем Палкиным - кому как нравится. Я не отношу себя к числу тех, кто исповедует сугубо советский подход к истории, но тут поневоле вспомнишь старину Тарле:
  ***
  "Что касается слабых его сторон как руководителя внешней политики империи, то одной из главных - была его глубокая, поистине непроходимая, всесторонняя, если можно так выразиться, невежественность.
  Гнусная, истинно варварская жестокость, с которой он расправлялся со всеми, в ком подозревал наличие сколько-нибудь самостоятельной мысли, палочная дисциплина в армии и вне армии, режим истинно жандармского удушения литературы и науки - вот чем характеризовался его режим. Ни русской истории, ни России вообще он не знал.
  (...)
  Лесть, всю жизнь окружавшая Николая, к концу его царствования, т. е. как раз пред погубившей его финальной катастрофой, дошла поистине до совсем неслыханных размеров...."
  ***
  Я знаком с трудами наших историков, придерживающихся.. скажем мягко, иного взгляда на личность Николая Павловича. Но согласитесь - одно дело это теоретизировать о делах давно минувших, сидя в зале Ленинки или же дома перед монитором, и совсем другое - собираться лично встретиться с этим безусловно неоднозначным персонажем! Как тут не допустить до себя мысль: "А вдруг прав все же Тарле, а не его ниспровергатели?"
  Казалось бы - историки историками, а нам, оказавшимся в самой гуще событий, должно быть виднее. И пора бы уж сложить собственное мнение,а не ворошить в очередной раз чужие теории, ища в них ответы на один из исконно русских интеллигентский вопросов?
  Но это только так кажется. За месяц, проведенный в 19-м веке я, по сути, не общался с местными обитателями (несколько солдат в Каче и контр-адмирал Истомин не в счет). А хоть бы и общался - вряд ли за столь короткое время я смог бы добиться нужной степени доверительности, да еще и у достаточно большого количества самых разных людей. Потому как в таком деле полагаться можно лишь на сопоставление мнений представителей самых разных слоев общества...
  Да и Тарле, прямо скажем, оказался не без греха. Кому не известен его знаменитый пассаж о безусловном превосходстве французской стрелковки над русской?
  ***
  Прежде всего понимающих людей сильно беспокоило отсутствие усовершенствованных ружей в нашей армии.
  В среднем на полк приходилось перед Крымской войной всего 72 "штуцерника". Остальные люди полка были вооружены гладкоствольными ружьями, доказавшими свою негодность уже в венгерскую войну 1849 г. (...) а по приходе в Петербург... преображенцы... опять принялись за свои гладкостволки, расстрелянные, разбитые, снаружи зачищенные кирпичом и внутри совершенно ржавые и негодные. (...) в русской гвардии при стрельбе в цель, на двести шагов, из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в мишень в одну сажень ширины и такой же высоты!"
  ***
  И так далее, и тому подобное. Я специально расспросил прапорщика Лобанова-ростовского, единственного из разношерстой компании "попаданцев", побывавшего в самой гуще альминского дела. И что же? противостоявшая его пулеметчикам французская пехота, как оказалось, привезла в Крым с кремневые ружья образца 1777 года, нарезные же имели только зуавы и егеря. Так что миф о превосходстве французского оружия, похоже, нуждается в серьезном переосмыслении.
  Как и многое другое, относящееся к Крымской кампании, что мы привыкли принимать за непреложную истину. Например, то, что поражение России, отнесенное во многом на счет ее отсталости в военной, технической и промышленной областях, толкнуло Империю на путь модернизации. А ну как этого поражения не будет? Вот вам еще один аспект нашего вмешательства, который только предстоит всерьез осмыслить.
  И делать это мне придется в одиночку. С генералом Фомченко беседовать об этих материях смысла не имеет, да и не станет он тратить время на писателишку, не имеющего военного образования. Я для него интеллигент и историк, и он согласился на мое участие в "великом посольстве" вынужденно, под давлением остального "совета попаданцев". А в нем я, скажу без ложной скромности, имею некоторый вес. Особенно среди выходцев из 1916-го года, с которыми успел провести немало времени.
  Вместе с нами в Санкт-Петербург отправляется непоседа Лобанов-Ростовский - малый симпатичный во многих отношениях, но мало подходящий на роль собеседника на тему альтернативной истории. Прапор, как мог, открещивался от этой поездки, но судьба оказалась к нему жестока: "надо, Костя!" Единственный из всех на "Алмазе" носитель княжеского титула, он после Альминского дела приятельствует с Великим князем Николаем Николаевичем и даже вместе с ним пленил племянника нынешнего императора Франции, принца Наполеона. Так что хочешь-не хочешь, а ехать придется. Да прапор и сам это понимает, только несколько нервничает по поводу грядущих встреч с ныне здравствующими представителями рода Лобановых-Ростовских. Уж где-где, а в Питере ему этого никак не избежать.
  Итак, я, как и полагается всякому уважающему себе персонажу попаданского романа, отправляюсь учить жизни высшее лицо государства Российского. Полный набор неизбежных в этом непростом деле аксессуаров при мне: планшет, напичканный актуальной информацией ноутбук, солнечная батарея, еще одна, запасная. Кое-какая электроника сугубо специфического свойства, пистолет ПСМ, несколько бумажных книг изданных во 20-21-м столетиях, документы, купюры и монеты, имеющие хождение в Российской Федерации. И, разумеется, мой собственный гардероб и всякие необходимые современному человеку мелочи. Оперативной связи с Крымом не будет: мощные рации все на счету, не говоря уж о том, что совершенно немыслимо тащить с собой бензиновый генератор с запасом топлива. А потому рассчитывать придется только на себя.
  Мы отправляемся в путь вместе с Великим князем; он взял на себя обязательство представить нас государю императору. Рана моя, слава Богу, почти зажила, и, надеюсь, в небыстром пути до берегов Невы не потревожу ее сколько-нибудь сильно. А ежели все же такая неприятность случится - адамантовский медикус собрал мне неплохую дорожную аптечку. И, разумеется, в нее включено все необходимое для борьбы с пневмонией. Если ткань истории и вправду обладает упругостью (в чем мы уже не раз имели возможность убедиться), то следует подготовиться к тому, что и в этой реальности Николай Павлович подхватит роковой недуг .
  Кстати, вот вопрос - а открывать ли Николаю Николаевичу то, что может ожидать его венценосного папашу? Что-то мне подсказывает, что первым об этом должен узнать сам император; а раз так - надо условиться об этом с Фомичом и непременно бы предупредить прапора, чтобы тот прикусил язык и придержал при себе впитанные в гимназии исторические сведения. Пусть о пулеметах что ли, с великим князем беседует. Или о бабах. О чем им, аристократам, полагается говорить во время долгого путешествия?
  А оно и правда будет долгим. Железнодорожный транспорт здесь в зачаточном состоянии, даже до Курска рельсы казенной "чугунки" дотянут лишь в 1864-м. Так что путь нам предстоит проделать по старинке, в экипаже, запряженном лошадьми - через Курск в Москву, а дальше - ищвестным всем со времен Радищева маршрутом, только в обратном направлении. Присутствие особы императорской фамилии дает надежду на некоторый комфорт, но... бог знает, что понимают под этим словом в середине 19-го века?
  Здешние дела остаются на Дрона. Кременецкий занят "Адамантом" и только им. Рогачев по уши в науке, профессор, увы, до сих пор пребывает в своей загадочной коме. Так что Андрюха - единственный в черноморском регионе носитель исторической правды, способный соотнести ее со стремительно меняющейся реальностью. И что-то подсказывает мне, что изменения эти будут нарастать, как снежный ком..."
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"