Выпуск данного произведения или любой его части, а также перевод на другие языки, без разрешения автора или его литературного агента, считается противоправным и преследуется в судебном порядке.
Эммануил Коренблит. Избранное. Проза. На русском языке. 2005 год. С. 464.
/Израиль Коренблит/, 1890 - 1971 гг. Иллюстрации:
193 рисунка и одна фотография. Живопись периода 1941 - 1971 гг. Отец автора.
Издание второе, откорректированное.
Корректор - Евгения Шульман
Реквизиты литературного агента:
РОВ ..........., тел.
Электронная почта (интернет)..................
2
.
Посвящается Иде, с кем растили детей и пишем книги
О Т А В Т О Р А
В настоящем сборнике публикуются произведения, неизвестные широкому кругу читателей - повести, рассказы, очерки и новеллы.
Особое место среди них занимает повесть"Реквием", которая охватывает жизнь нескольких поколений - с момента свершения сталинским режимом очередного преступления против своего народа в 1938-м году (его описание вошло в первую книгу трилогии "Жестокий век"), до его раскрытия в середине шестидесятых годов. Дабы не томить Читателя с описанием эпилога отмеченного события, что может быть поведано лишь в третьей книге трилогии, тем более - не оказаться перед ним в долгу, считаю целесообразным изложить его отдельным произведением.
Одновременно продолжаю знакомить любителей искусства с художественным наследием моего отца - Израиля Коренблита, запечатлевшего образы людей описываемого в моих книгах периода. В книге 193 его рисунков, из них 16-ть - с сохранением цветовой гаммы.
Жизненный и творческий путь отца подробно освещён в первой книге трилогии "Жестокий век".
Каждая картина отца читается как отдельное повествование. И, приглашая пройтись по представленной картинной галерее художника, убежден, что Вы непременно ощутите ту духовную лёгкость, которая не часто навещает нас в повседневных заботах.
Значит, мы стали немного богаче. Тем, ради чего люди пишут картины.
Берегите их...
Эммануил Коренблит
3
.
2. Башня-крепость. Летичев. 1948 г. Карандаш.
4
.
о (Развернуть на 90 )
3. Уголок местечка. Летичев. 1948 г. Карандаш.
5
.
4. Упрямый еврей. Из Летичева? Нет, из Каменец-Подольска...
Гуашь.
6
.
Евреям - сионистам и не сионистам, погибшим в 1938-м расстрельном году, а также безымянным жертвам Катастрофы посвящается
Р Е К В И Е М *
Повесть-документ
* Опубликована в еженедельнике "Калейдоскоп" в 1995 г., номера 235-237.
7
.
П Р Е Д И С Л О В И Е
Эту короткую повесть я, в сущности, пишу всю свою сознательную жизнь. Не так уж мало - свыше пятидесяти лет. Ранние наброски сделаны сразу после войны, карандашом, на дефицитных тогда первых
попавшихся листочках бумаги, крупноволокнистой и
шероховатой, вряд ли нынче применяемой для обёртки
товара. Записи были сделаны "для себя" и, не дай
Б-г, если бы кто-нибудь их увидел... Большую часть из прошедших лет, пока меня носило по свету, они бережно хранились родителями, в первую очередь, мамой - Шейндлей Гальпериной*, почему-то дорожившей
ими больше, чем художественным наследием отца - Израиля Коренблита, папки с рисунками которого я извлёк из кладовки после её кончины.
С временем многое в событиях тридцатых годов в СССР уточнилось, да и прочесть полуистёртые карандашные записи на расслоившейся бумаге почти невозможно. Но они - память о моей маме. И я перевёз их через государственную границу, вполне отдавая себе отчёт, что использовать их в дальнейшем не смогу. Сделал это сознательно, хотя с душевной болью сжигал многое из того, что могло бы ещё пригодиться. И кто-то там, наверху, решил меня за это вознаградить: первое, что попало в руки таможенника, рассыпавшего по полу наши упаковки, была эта папка. Он долго листал её, пытался что-то прочесть,
просматривал отдельные листки на свет и, наконец,
* Шейндля Полякова - по первому мужу, погибшему
от рук бандитов при обходе постов самообороны в
1922 г. в местечке Звенигородка. При повторном замужестве, фамилию сохранила ради своего первенца
- Зиновия, родившегося досрочно в день гибели отца.
8
.
глянув на меня, как на последнего идиота, дал
команду грузчикам: "Грузите!". Но выраженного в
жесте и в приказе пренебрежения ему показалось
мало. И он, в сердцах, вышёл из контейнерного зала.
Таким образом, мне не пришлось доказывать то, чего я очень опасался: что рисунки в десятке других столь же древних папках, надписанных рукой отца, не куплены из-под полы и не украдены из музеев или картинных галерей, а являются нашим семейным достоянием.
Если дипломированный живописец не рисует изо дня в день портреты вождей, - он не художник. И в начале тридцатых советская власть, пропустив через рабфак "тунеядца" - отца, переквалифицировала его в строителя. Но он продолжал рисовать, отдавая этому занятию каждую свободную минуту. И не случайно многие зарисовки исполнены на оборотной - чистой - стороне служебных бланков...
Рисовал отец характерные, чаще всего еврейские лица, сценки из еврейской жизни: занятия в хедере, пляски на свадьбах, живописные группы людей на воскресных базарах. И мы, дети советского периода, оторванные от своего языка и своих обычаев, ненавязчиво приобщались к истокам еврейства. Что интересно: эти рисунки не единожды держала в руках моя дочь. И то, что сегодня на видном месте в её квартире висит написанный маслом портрет моего деда Шмуля, лучше всего подтверждает: связь поколений не утеряна.
...Видимо, именно поэтому я делал свои записи в юные годы и восстанавливаю их сегодня - мы не вправе забыть тех, кто ушёл из жизни только за одну
мечту о возвращении на свою историческую родину.
Ради них, безвременно ушедших, пишу я эти строки. Но кого поминать? Я назову лишь несколько фамилий и ещё некоторых из погибших по именам их детей: отец Яши, отец Додика, отец...
...Вспоминайте, люди! Их имена не должны бесследно исчезнуть. И общим списком погибших в Катастрофу пусть предстанут пред взором Всевышнего!
9
.
М Е С Т О Д Е Й С Т В И Я
Город Проскуров Каменец-Подольской области. Переименован в 1954 году в город Хмельницкий в ознаменование 300-летия воссоединения Украины с Россией. Несмотря на наименование области, все руководящие организации - от Обкома ВКП/б/ и управления КГБ НКВД до Штаба военного округа - располагались в Проскурове, заняв наиболее приметные здания. Причём, все на одном "пятачке" - пересечении центральной улицы 25-го Октября, затем - Ленина
(б.Александровская) с улицей Дзержинского (б. Старобульварная). Каждое - на своём углу...
Территориально удобнее всех расположилось НКВД. Оно занимало чуть ли не весь квартал и размещалось в нескольких корпусах, главным из которых было трёхэтажное старинное здание с колоннами на центральном входе*. На углу перекрестка возвышалось малоприметное двухэтажное здание, довольно большой протяженности, нижний этаж которого когда-то использовался под стрелковый тир.
Напротив, по другую сторону центральной улицы, разместился "организатор и вдохновитель всех наших побед" - Обком ВКП/б/, в только что построенном "...величественном здании современной архитектуры Сталинской (только с большой буквы!..) эпохи!"**. В памяти же осталась громоздкая, оштукатуренная со всех сторон, кирпичная коробка.
На торец этой коробки, через улицу Дзержинского,
* После войны здание было передано под Дом пионе- ров. Попытка разместить на территории выгреб длянадворной уборной успехом не увенчалась- каждыйраз натыкались на нигде не зарегистриро- ванноепогребение.
10
.
смотрели окна самого красивого, на мой взгляд, и
гармоничного с архитектурной точки зрения, трёхэтажного здания Штаба военного округа***. Построенное задолго до революции, массивное по площади и объёму, украшенное со всех сторон старинной лепкой,
оно притягивало к себе взгляд, как неожиданно повстречавшаяся красивая женщина... С высоты оно напоминало букву "Г" и закрывало территорию двора Штаба с центральной и боковой улиц.
Дабы не оставлять четвёртый угол перекрестка белым пятном, сообщу, что на нём размещалось трёхэтажное здание Горкомхоза, где мой отец трудился техником-строителем в отделе благоустройства. На первом этаже, в конце коридора, в одном из кабинетов притулился в углу его письменный стол, а сам он целыми днями мотался по городу, припадая на перебитую петлюровцами правую ногу: забот по благоустройству и "субъектов" для зарисовок в те годы хватало... Что интересно: из уст мамы я никогда не слышал, что наш папа - "техник". Только "инженер", с непременным дополнением: "Мой муж...".
Недавно, просматривая трудовую книжку отца, убедился, что мама смотрела исключительно вперёд не только по его зарплате...
...Непосредственно за зданием Штаба военного округа, несколько в глубине от линии застройки улицы 25-го Октября, размещался белый, как парус,
чиновников, переданных в восторженной интерпретации его дочери - моей соученицы: "Там столько комнат! Столько комнат! Можно войти и не выйти!.." Трудно судить, что имел в виду её папа... После войны, в здании разместился Дом культуры Красной армии.
*** В 41-ом, при отступлении, здание взорвали наши войска. Оно оказалось единственным крупным административным зданием, разрушенным в Проскурове в годы войны - что имеет немаловажное значение в нашем повествовании.
11
.
учебный корпус 10-ой русской средней школы. Территория последней отделялась от внутреннего двора Штаба округа массивным решетчатым забором. И зачастую, на переменах, дети "прилипали" к решётке ограды, наблюдая за тренировками командного состава
в стрелковом тире. Был он подземным, без кровли,
со спуском по наклонному пандусу в двух шагах от забора (на что обращаю внимание - в двух!..), и стрельба велась из личного оружия в противоположную
от школы сторону. Так что секретов - в части боевой подготовки - не было: внутренний двор Штаба был открыт любому любознательному взору. Здесь я поставлю многоточие...
12
.
КУДА ПОДАТЬСЯ БЕДНОМУ ЕВРЕЮ?
В 1936 году в Союзе повсеместно "прикрыли" еврейские школы. А через год для меня приспело время определиться, в какой школе учиться - русской
или украинской. Решал, разумеется, не я, решали
родители. Точнее - моя еврейская мама. Отец, в
подобных случаях, имел лишь право совещательного
голоса. Впрочем, и не в таких тоже... Мама рассудила по справедливости: раз старших детей из еврейской школы перевели в украинскую, то моё место
- в русской. Пусть и в её доме будет интернационал: ведь не известно, как потом - при этой "мишигиной"* власти - еще повернётся... Что бы ни случилось, при любом варианте, головной боли будет в два раза меньше. И своих четверых детей мама разделила поровну: два "украинца" и двое - "русских". Но, если в русскую, то в какую? Тут нет вопроса - только в 10-ю! Почему в эту, а не в другую? Потому что надо смотреть немного дальше, чем "некоторые" другие...
То, что отец по пути на работу отведет ребёнка в школу, конечно, важно. Но не это главное: вы посмотрите, чьи дети в ней учатся! Отпрыски всех городских "шишек" где? - в 10-й. Дети командного состава штаба и гарнизона - тоже в 10-й! Некоторых привозят на специально выделенной автомашине из военного городка, что в Раково. Будто там своих школ нет... А чем её, Шейндли Поляковой, дети хуже? У неё нет партийного билета, но она - как все - беспартийный большевик...
Что правда, то правда: мама - известный в городе общественный деятель. Если бы все трудились
говорю на полном серьёзе, у моей мамы золотые руки:
в тридцатые голодные годы, вышивая нитками мулине,
она сумела нас прокормить. А какие кружева она
творит на простой швейной машине "Зингер"! Так что
многое из того, что украшает нынче быт высокого
начальства, выполнено её руками. И, в-третьих,
пусть только попробуют сказать "нет", так второго
такого фонтана, какой её муж сотворил в центральном парке, "они" больше не получат! Вы видели, какие огромные лягушки размещены по его периметру? Да-да, что льют из пасти воду на горного козла, прыгнувшего на груду валунов в центре фонтана... Так всё это вылепил не кто-нибудь, а её собственный муж! Притом - бесплатно...
Какой путь избрала моя дорогая мама, не ведаю. Но уже тогда знал наверняка, что ничто не остановит её на избранном пути при решении судеб своих детей. И к июню 41-го я закончил в этой школе четыре класса. За одной партой со мной закончил четыре класса и мой закадычный друг Сёма Билык*. Его, по моей просьбе, устроила в 10-ю школу моя неповторимая мама.
Мне не будет прощения, если повествуя о городе Проскурове, я не скажу пару слов об улице Фрунзе (б. Каменецкая). С неё я впервые обозрел мир; об её булыжную мостовую, неудачно спрыгнув с пролётки,
кошмарно расплющил нос; и здесь познал людскую
дружбу. На ней жили замечательные парни и девчонки,
их родители, безобидные старики и старушки, привечавшие нас, детей, как родных. Большинство из них я знал, в какой-то мере общался, и которых вскоре не стало. Одних раньше, других - позже. Всех, целыми семьями, под корень...
...Повернув за угол двухэтажного дома, на вто-
* Осенью 41-го, после оповещения фашистами указа о переселении евреев в гетто, семья Сёмы Билык сожгла себя в своей квартире...
14
.
ром этаже которого наша семья занимала две комнаты, улица Фрунзе прямиком выходила на центральную Александровскую. И в праздники мы с Сёмой обходили кавалерийские дивизионы, выстроившиеся вдоль улицы в ожидании очередного военного парада, с изумлением наблюдая ухоженных лошадей, танцующих вальс под музыку военных оркестров.
Именно по улице Фрунзе, за две-три недели до начала войны, непрерывным потоком, ночами, мчались наши танки на запад, в сторону Львова, заставляя вибрировать стены нашего дома и вытрясая души из его жителей. Такое забыть невозможно и нельзя. Да и рассказать об этом, видимо, скоро будет некому...
Тогда и до последнего времени главной достопримечательностью улицы Фрунзе была тюрьма, очертившая свою территорию высокой каменной оградой в центре квартала. Одна из её боковых стен четко обозначила границу нашего перенаселенного интернационального двора. Тюрьма размещалась здесь задолго
до рождения наших предков, и, честно говоря, многие
годы я воспринимал капитальную ограду как торец
огромного здания. До той поры, когда из-за катастрофической нехватки "производственных" площадей наращивание этажей корпусов, расположенных на территории тюрьмы, не опередило на какое-то время реконструкцию и без того высоченной ограды.
Нас тюрьма мало интересовала. Каждый жил своей жизнью: она - своей; мы, дети, - своей. Пока не узнали, что наш дядя Мендель Зальцман, неизвестно за что арестованный, находясь в этой тюрьме, сошёл с ума...
15
.
Т А Й Н А Д А Л Ь Н Е Й К О М Н А Т Ы
В этой главе я расскажу о людях, погибших в той кровавой, нигде не отмеченной бойне. Расскажу ровно столько, сколько мог видеть, слышать и, в меру возможного, запомнить девятилетний мальчишка. К сожалению, эта память куца, как демократия при любом диктаторском режиме. И хотя время утеряно, надеюсь, что после публикации моих воспоминаний люди припомнят о повсеместно происшедших на территории СССР событиях, имена и фамилии родных, сгинувших в описываемый, не упоминаемый в истории власти советов период.
...Примерно на полпути между улицами Старобульварная и Каменецкая расположилась мало чем примечательная улица Аптечная. Её местоположение я запомнил только потому, что - на пересечении с центральной улицей - здесь просторно разместился двухэтажный дом, среди многочисленных жителей которого были и наши родственники по материнской линии - Зальцманы. Вместе с зятем Пыней Смусем, их было шесть душ, но, поначалу - с подачи нашей мамы,
все вошли в моё сознание под одним как бы именем.
Занимали они две комнаты на втором этаже. Угловую, большую по размерам, с балконом, отвели старшей дочери Мане, вышедшей недавно замуж за Пыню, а сами, вчетвером - дядя Мендель с женой Фейгой (сестрой моей бабушки Фани), сыном Йосифом и младшей дочерью Нюсей - ютились в меньшей. Люди взрослые, и все они были для меня "дяди" и "тёти".
Эта семья привечала меня, чем я вовсю пользовался, будучи от рождения лакомкой. А кто из нас в детстве, по одной только этой причине, не любил навещать своих еврейских родственников? Пусть тот бросит в меня камень. Значит, ему просто не повез-
16
.
ло: его родственники - не евреи (сейчас говорить
об этом, конечно, не к месту - но какую вкуснятину
умели печь наши мамы и бабушки!). И ради достиже-
ния именно этой цели я, можно сказать, каждый раз
рисковал жизнью: чтобы добраться до заветного
буфета бабушки Фейги, мне приходилось, затаив
дыхание, подыматься на второй этаж по огромной,
дребезжащей от старости чугунной лестнице; обходить
у каждой двери по обе стороны длиннющего коридора
десятки примусов с кипящим на них варевом, да так
осторожно, чтобы не споткнуться о небрежно расставленные в этой теснотище вёдра.
И вот однажды, пройдя коридор из одного конца в другой, я наконец - в желанной комнате. Бабушка Фейга прекрасно понимает, ради чего я осчастливил её своим визитом, но не торопится. В данный момент ей некогда: она семенит в коридор, к примусу, и обратно. Надо набраться терпения или, не солоно хлебавши, уходить. И тут я расслышал какой-то непонятный шум в соседней комнате. Попытался приоткрыть дверь, но меня перехватила возвратившаяся бабушка Фейга:
- Туда нельзя!..
... Мне - и нельзя? Теперь я не уйду, пока не разберусь, что там происходит! И, уловив момент, я заглянул в большую комнату... В памяти сохранилось облако папиросного дыма, едва различимые контуры десятков мужчин и... несусветный гомон, когда все говорят и никто никого не слышит.
Схваченный за руку на месте преступления, так до конца не разобравшись в причине столь возбуждён-
ного спора солидных людей, я отбыл с заслуженной
наградой в обратном направлении. Но, выйдя из
подъезда, повернул не к своему дому, а, сжигаемый
любопытством, прошелся вдоль фасада здания, посматривая на окна второго этажа. Не дойдя до перекрёстка, моя пытливость была вознаграждена: на балконе моих родичей несколько мужчин, вышедших подышать свежим воздухом, продолжали оживлённую беседу. Судя по тональности разговора, они здорово
17
.
верили в гарантированную сталинской конституцией демократию...
...С чего это я вдруг решил, что принял участие в сходке сионистов? Быть может, мужики собрались, чтобы обмыть очередную получку? Или всем цехом изучали недавно изданную "Историю ВКП/б/, ставшую обязаловкой для всех, от мала до велика... Почему шумели? Разошлись во мнении: одни предлагали сразу вычеркнуть фамилии всех бывших ленинцев, другие - подождать очередного разоблачительного процесса... И мне один такой томик с боем, но достался. А как же: мыслимо ли быть строителем коммунизма и не знать назубок всех съездов партии?!..
В советский период мальчишки одной шестой части суши с малых лет могли отличить пьяного от трезвого. И хотя у Зальцманов дым стоял коромыслом,
подвыпивших ораторов в комнате и на балконе не
было. Да и спорили они на звонком, пронизавшем нас
с пелёнок, языке - позволь по-настоящему выговориться и, под конец, тебе хмельного уже не надо...
...В гостях у Зальцманов были одни евреи. Подтверждением тому - последующие события.
18
.
А К Ц И Я
Прошло совсем немного времени, и за несколько ночей их всех собрали и разместили в одном месте...
Выпустили немногих. Сошедшими с ума. Для устрашения. Троих я видел и запомнил на всю жизнь. Один из них мой родственник - Мендель Зальцман.
Я помню растерянность, непонимание, ужас во взглядах взрослых. Помню крики, слёзы и истерики женщин в нашем дворе. Помню отцов мальчишек и девчонок, ещё вчера щеголявших в чёрных кожаных куртках, а сегодня сгинувших в неизвестном направлении. Я понимал, что происходит нечто несправедливое, но был уверен, что вот-вот, где-то там, наверху, во всём разберутся, и отцы Яши, Саши, маленького Додика и других вновь, как прежде, будут возвращаться домой, провожаемые нашими восхищенными взглядами. Хотелось быть такими же большими, сильными и по-мужски красивыми. Все годы они находились рядом, являя часть нашей жизни. И вдруг их не стало. Словно сказочный злодей свалился
с неба и, под покровом темноты, стал хватать самых
энергичных, смелых, жизнестойких. В кругу родных и
близких едва слышен шёпот:
- Взяли, взяли, взяли...
Называют десятки фамилий, и память воскрешает знакомые лица. Забыть исчезнувших людей невозможно:
во дворе и в школе они возникали перед нами в
неизбывно тоскующих глазах их осиротевших детей...
Вплотную соприкоснулся я с этой трагедией, когда схлынула волна арестов. К этому времени истерзанного и сошедшего с ума дядю Менделя вернули семье. Первая устная информация: "На ногах не держится, в постели непрерывно стонет, никого не узнает..." И старшие почему-то решили, что ему
19
.
следует показать меня. Какими критериями они руководствовались - не знаю, но утверждать, что ранее он испытывал ко мне особые чувства, не могу. Дядя
- вернее, мой двоюродный дедушка, был немногословным, в какой-то мере суровым, в моём детском восприятии, человеком, не баловавшим детей сентиментальным сюсюканьем. Но все, кто "подготавливал" меня к встрече, почему-то считали, что меня-то он обязательно узнает и таким образом постепенно начнет возвращаться к жизни. При всей своей любознательности я не стремился к этой встрече, но и не мог лишить своих родных последней надежды.
...Дядя лежал на кровати, неподвижным взором уставившись в потолок. Иногда постанывал, но, со слов родных, реже и тише, чем недели две назад, когда его привезли домой. Меня издали стали подводить к кровати:
- Менделе, посмотри, к тебе Эмма (на это женское имя я и теперь откликаюсь) пришёл...
Я не узнал дядю, да и не мог его узнать, так как в запавших глазницах видел лишь сплошную сетку кровавых прожилок, которые, вздрогнув, с ужасом глядели на приближавшегося к постели человека. Вдруг нечленораздельный утробный крик вырвался из его груди, и - хрипя и от кого-то отбиваясь - он из последних сил стал отодвигаться к стене!..
- Ну, посмотри: это же Эмма! Это же Эмма!.. ...Больше участвовать в этой экзекуции я не
мог и, с трудом вырвавшись из цепких женских рук, бросился прочь. Какая-то пелена застлала глаза, и я, не находя выхода, метался по комнате, перекрывая
своим криком вопли дяди!..
Через пару недель дядя умер. Думаю, очередное потрясение не пошло ему на пользу, и в этом есть крупица моей вины. В том, что согласился, или в том, что бежал, - но есть. С этим ощущением вины живу и по сей день.
...Отец моего соученика Саши также был "отпущен" домой. Также в невменяемом состоянии. После того как он немного поправился, его стали выводить
20
.
на улицу, и он, глядя сосредоточенно под ноги, не
замечая никого окрест, ходил вокруг клумбы. До
ареста он был высоким, стройным мужчиной. Сейчас
передвигался на полусогнутых в коленях ногах, после
"поломки" сросшихся в таком положении на тюремном
цементном полу. Казалось, что на таких ногах много
не походишь. А он ходил, словно в месте сгиба
никогда не было шарнира... Шагал до тех пор, пока
кто либо из родных брал его под руку и уводил
домой. Видел ли он того, кто находился рядом?
Сомневаюсь. Но повиновался беспрекословно...
Прожил он недолго и вскоре скончался. Ещё до его кончины в Саше что-то надломилось. Он не мог, как я, в случае с дядей Менделем, в поиске успокоения - бежать куда угодно, а изо дня в день вглядывался и не узнавал того, кто был его отцом и другом. Они оба фанатично были влюблены в шахматы, и раньше я часто заставал их за этой игрой. В эти минуты, за пределами шахматной доски, ничего в мире для них не существовало. Они были счастливы. По-своему....
После смерти отца Саша долго болел. Я навещал его - скелет, обтянутый белой прозрачной кожей. Он обучал меня игре в шахматы. И я старался, как мог. Но, конечно, проигрывал. Каждый раз, изначально рассматривая партию, Саша терпеливо отмечал допущенные мной ошибки и показывал возможные лучшие варианты. Я запоминал и... верил. Верил его убеждению, что он скоро выздоровеет. Но Саша умер. Умный, рассудительный мальчик, из которого обязательно получился бы большой ученый, шахматист или, быть может, писатель. Но не политик. Для политики не подходят люди с легко ранимой психикой. Он очень хотел жить, строил разные планы. Однако, в этом недобром мире, для него не нашлось места - вслед за родителями из жизни уходили дети!
...Третий "счастливец" - мужчина средних лет, согнутый в пояснице настолько, что мог заглядывать в глаза детям, однажды перехватил на улице меня с младшей сестрой, и сказал:
21
.
- Ты - мальчик, а ты - девочка!
Меня поразили его глаза: сплошь - абсолютно белые! Казалось, или так и было - в них нет зрачков. И то, что он отличил, кто из нас мальчик и кто девочка, доставило ему большую радость. Но меня всё же он назвал девочкой...
Повстречался он впервые, и мы не знали, как реагировать: переубеждать или убегать? Пока разобрались, что последний вариант результативней, он продолжал повторять: "Ты мальчик, а ты - девочка!"
При последующих встречах я обходил его далеко стороной...
Сколько было выпущено на "волю" подобных несчастных в нашем городе? Своими глазами я видел этих троих. Но и по ним можно судить о чудовищном наборе инструментария в камере пыток, об изощренной жестокости заплечных дел мастеров, об их убежденности в своей безнаказанности.
...Супруг тёти Мани - Пыня Смусь, как и все его друзья-товарищи, бесследно исчез. На следующий день после ареста сбившиеся с ног родные, по официальным и неофициальным каналам, выяснили, что нигде его нет: ни в милиции, ни в КПЗ, ни в НКВД, ни в тюрьме, ни в Штабе округа, ни в Обкоме ВКП(б)
- куда, порой, что не секрет - приглашались люди и... исчезали. Так где еще искать родных и близких при "народной" власти в случае их массового исчезновения?!.. Прямого ответа никто дать не мог. Даже,
если бы знал. Чтобы не последовать вслед за ними... Но многие догадывались, хотя трудно было поверить в подобный исход, и отгоняли от себя эту мысль.
...Иосифа - мужскую красу нашего двора, отца Яши, увели в одну ночь с Пыней. Это его жена, не боясь огласки, вынесла своё неутешное горе на улицу. И я был солидарен с теми взрослыми, кто во всеуслышание заявлял, что люди при советской власти
не теряются, и её супруг вскоре вновь будет радовать соседей своей общительностью и юмором...
Шли месяцы, годы... Вестей об отце не поступало. Яша почти перестал бывать на людях. Единствен-
22
.
ный сын, он всё свободное время посвящал матери. В
начале июня 41-го, его, моего брата и многих их
ровесников 1922 года рождения, призвали в армию.
Яша, благодаря высокому росту, попал на черноморский флот.
...В юбилейные дни - среди венков, возлагаемых на волны Черного моря, в память о погибших кораблях и их экипажах, есть, пусть не очень яркий, но цельный, радующий глаз листочек, в память погибшего моряка Якова Зильбермана.
Мать Яши погибла в период оккупации. И каждая из мясорубок середины ХХ-го века: НКВД, в стране победившего "социализма"; побоища второй мировой войны; концлагеря и еврейские гетто нацистов всех мастей - получили свою долю от семьи Зильберман!
Отец пяти-шестилетнего Додика также сгинул. Молодой, плотненький, жизнерадостный, он так и лучился жизненной силой. Такому жить бы да жить. И жену подобрал себе столь же темпераментную... Это мы, пацаны, кто постарше - благодарные слушатели их малолетнего сына, поняли из его ночных бдений. В Додике от рождения были заложены природные данные рассказчика. Каждое его повествование буквально захватывало наше воображение и заставляло повнимательней присматриваться к девчонкам нашего двора...
Да, именно в таком ракурсе запомнился отец Додика. Надеюсь, никого он не шокировал: такие мы были и так познавали жизнь. А "это", как ни крути, часть нашей жизни. Он, отец Додика, умел шутить и понимал юмор - пусть улыбнется, если нас слышит.
В считанные часы после ареста, он - как и все остальные - без суда и следствия, был вычеркнут из списка живых. И я помянул его таким, каким сохранила моя память.
...Я поведал лишь о судьбе тех, кто находился на орбите миросозерцания подростка, кругозор которого ограничивался семьей, школой и соседями по довольно обширному двору. Что не составляет и тысячной доли по территории и численности населе-
23
.
ния в масштабе областного центра. Тем более, что
многих доставляли с периферии...
5. Когда о прожитом рассказывают глаза. Акварель.
24
.
М О С К О В С К И Й Д И Р И Ж Ё Р
В эти дни повальных арестов, поисков без вести пропавших и повсеместных истерик, по школе прошёл слух: "В городе - нарком обороны, первый маршал Клим Ворошилов!"
Сообщали под большим секретом, шёпотом и с оглядкой, в точности копируя поведение взрослых, дабы шпионы, провокаторы, классовые враги, террористы и всякая иная антинародная нечисть не могла воспользоваться советской стратегической информацией.
Кем для нас, мальчишек и девчонок, был этот человек, чьи подвиги в годы гражданской войны всячески прославлялись, пояснять не надо. В нашем военном городке, где - после поражения под Варшавой
в 1920-м году - расквартировались части Первой
конной армии, которой в то время командовал
Ворошилов, его портреты мелькали перед глазами чаще, чем портреты Сталина. Что говорить: мы его боготворили. Не только мы, а и некоторые взрослые*.
И всё же червь сомнения уже тогда терзал мою
* Впервые, цветную картинку с изображением Ворошилова, принимающего военный парад, стоя на тачанке,
я увидел у нашей молодящейся соседки - тёти Зины. Видимо, в картинке её привлекало изображение удачливой женщины, протягивающей маршалу букет цветов. И посему она повесила картинку над своей кроватью, плотно прижатой к филёнчатой деревянной двери, по другую сторону которой находилась моя постель. Слух у меня в то время был отменный, и мне
было интересно посмотреть, откуда исходят звуки, безудержу еженощно нарушающие мой покой... И, под каким-то предлогом, я (см. сноску на след. стр.)
25
.
душу. В те времена широкое распространение получило
книжное издание под рубрикой "Библиотека красноар-
мейца". Книжица карманного формата, отпечатанная на
ходовой бумаге, стоила сущие копейки. Я увлекался
чтением этой, как сейчас понимаю, примитивнопропагандистской беллетристики, расходуя на неё деньги, скрупулезно дозируемые мамой на школьные завтраки. Начитавшись, влетал с самодельной шашкой в заросли лопухов и крапивы, рубя их налево и направо, на практике постигая беспощадность командарма. Отец, человек сугубо гражданский, пытался направить мою энергию в более интеллектуальное русло. Но, убедившись в непреодолимом упрямстве отпрыска, вскоре стал финансировать мои покупки, очевидно, надеясь, что с возрастом я поумнею...