Аннотация: И не хотелось бы себя корить, но куда ж от правды скроешься? Да, сама я во всем повинна...
Алексей Корепанов. Дочь Кощея
"Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась..."
Сказка "Царевна-лягушка".
И не хотелось бы себя корить, но куда ж от правды скроешься? Да, сама я во всем повинна. Не нужно мне было так шибко ум-то свой показывать перед батюшкой, премудрость свою выставлять. И что уж там таить - не во благо батюшке я ею пользовалась, а все более ради собственной утехи. Вот, мол, я какая, вот, мол, что вытворять умею. А кому же такое будет любо? О делах своих тогдашних умолчу, но всякого дивного в достатке учинила... Батюшка, знамо, терпел-терпел, да не вытерпел - характер-то у него не то что не мед, а и горше полынь-травы будет. И обернул меня батюшка в квакушу на трое лет. Была бы жива матушка, заступилась бы за меня, только матушки я и не памятую.
И могла ведь, могла от того места, где упала стрела Ивана, подальше упрыгать-ускакать, схорониться под кочкой, себя не казать. Мне же эта царева затея была ведома - птицы певчие рассказали. И терпеть-то облик квакуши осталось всего несколько денечков. Неужто не дотерпела бы? Ясное дело, дожила бы свое в болоте до срока, меня бы не убыло. Эка тягость - квакать, мошек ловить да по кочкам скакать! Но тут у меня были свои интересы. Судите сами: вот спадут батюшкины чары, обрету я вновь истинную плоть свою девичью - и куда мне деваться? Назад, в его палаты? И сидеть там, куковать с мамками-няньками? Добры-то молодцы в батюшкины владения редко захаживают. А которые захаживали, те не устояли перед его саблей, и приняла их мать сыра земля... В мои-то лета давно пора о муже задуматься, а где ж его взять? Потому и решила сидеть возле упавшей стрелы, поджидать Ивана. Ведь не кто-нибудь - царский сын! И мне с ним выгода, и ему от меня польза: я с ним заживу среди людей, а не в пустынных батюшкиных владениях, а он, ежели что, помощь от меня получит всякую. Умений-то мне не занимать...
И не скрою, он мне сразу по сердцу пришелся. Ну, а я ему - понятно как... Не велика радость квакушу в жены взять. Только не ведал он, что квакушей быть мне совсем чуть-чуть осталось, и обращусь я вновь Василисой. И не какой-нибудь, а Премудрой. Это ведь я не сама себя так прозвала - знакомцы батюшки моего именовать стали.
Да, умений мне не занимать, а потому с заданиями Ванюшиного отца я без особого труда справилась. Нехитрое это дело - каравай испечь да ковер соткать. И плясать сызмальства умела - спасибо батюшкину знакомцу, одному весельчаку лесному... Что же до озера да белых лебедей из рукавов, так это уже народ потом понаизмыслил, для пущей занимательности. Хотя могла бы и лебедей да и другой всякой-разной живности полную царскую горницу напустить...
Не сравняться мне было, конечно, с моим батюшкой в волшебстве, однако и мне немало его способностей перепало от рождения. Могла я над его чарами верх брать и свой прежний облик возвращать, только ненадолго. Ежели б знать, что Ванюша задумает кожу мою лягушечью спалить, не позволила бы ему это сделать. Но уж так получилось, тут обратного ходу не дать... Хочешь не хочешь, а пришлось возвращаться к батюшке, так уж его чародейство было устроено.
И одна надежда грела, что найдет меня Ванюша. Он-то ко мне прикипел, я видела. Да и я к нему привыкла... Хороший он был, добродушный, нам бы жить-поживать... Среди людей, а не в батюшкиных палатах, в скукотище беспросветной. Оттого и сказала Ивану, где меня искать.
Батюшка меня за то, что я прежде срока с обликом квакуши распрощалась, наказывать не стал. Видела я, что рад он моему возвращению. Может, и раньше вернул бы, да не в силах собственные чары отменить. Рассказала я ему о Ванюше, и сотворили мы с батюшкой уговор. Я обещалась тихо-мирно дома сидеть, не выкрутасничать, не выставлять перед гостями свою премудрость. А батюшка дал зарок ничего плохого Ванюше не учинять. Ежели, говорит, пустится он тебя искать, Василисушка моя Кощеевна, да найдет, то так тому и быть, препоны чинить не стану. Значит, так Мокошь рассудила, главная плетельщица судеб человеческих. И живите, мол, где пожелаете: то ли здесь, в моих палатах, то ли в царстве отца Иванова.
И ведь пошел Ванюша меня искать, пошел! О том, что три года бродил, это уже потом придумали, да и не говорила я ему ничего про три года скитаний - однако ноги свои потоптал немало. Ежели б мне было знать, что он старика того встретит и бабу-ягу... Он мне потом сам об этом поведал. Слыхала я о том старике-чародейнике, и о бабе-яге той слыхала. Обидел их когда-то мой батюшка, крепко обидел, вот они и затаили на него зло... И кто ж мог подумать, что Ванюша решится сразу пойти искать смерть батюшкину! Нет бы прийти по-хорошему...
Да что теперь говорить, что ж убиваться - дело-то сделано. Не вернуть батюшку... Может, кому он и злой Кощей, а мне-то отец родимый, и нет у меня больше сродников на всем белом свете - ни сестер, ни братьев... Плохой ли, хороший ли, но отец!
А Иван его погубил...
И что мне было делать? Обретаться вместе с убийцей батюшки, словно ничего и не случилось?
Столько лет и зим с той поры миновало, и знаю я, как теперь про нас с Иваном сказывают: стали они, дескать, жить дружно, в любви и согласии. Да разве возможно такое?!
Как угодно меня судите, как хотите нарекайте, больнее мне от этого не будет. Больнее уже некуда... Но в содеянном не раскаиваюсь... и жить мне с этим бременем до скончания лет моих...
В гневе, едва помня себя, превратила я Ивана-царевича моего в чудо-юдо многоглавое.
Что сделано, того не воротишь, будь ты хоть трижды премудрой. Стал мой Ванюша чудом-юдом, а потом, как сказывали, убил его мечом булатным на реке Смородине, у Калинова моста, другой Иван - крестьянский сын.
Знала бы, что все так выйдет... Эх, знала бы... Чем так, готова была б и квакушей век вековать, по болоту прыгать.
А уж Мокошь-то, небось, насмеялась вволю. Ей-то было ведомо, чем все это кончится. Как подумаю про то, так и плакать хочется горючими слезами, и злость подступает превеликая... Только что ей, Мокоши, мои слезы и злость? Что ей какая-то Василиса, дочь Кощеева, хоть и Премудрая...