Второе марта, три часа пополудни яркого солнечного дня. Весна света. Снег, крепко прихваченный настом и чуть сдобренный сверху пуховой ночной порошей, искрится и блестит, слепя глаза. На высоком северном отвале тща-тельно прочищенной дачной дороги, стоит крепкий высокий лыжник в черном пуховике с надвинутым на глаза капюшоном, отороченным серебристой полоской песцо-вого меха и темно-синих с двойными лампасами спортивных брюках. Он сошел с лыжни, чтоб не мешать другим катающимся. И вот уже пятнадцать минут стоит неподвижно у сиреневой границы четко очерченной тени старой разлапистой ели. Он напряженно курит, пряча сигарету в кулаке и, глубоко затягиваясь, беспокойно поглядывает на часы.
Мимо, по дороге, поблескивающей машинным накатом, прогуливается семейная пара. Вышли подышать свежим лесным воздухом . Щупленький рыжеволосый мужчина без шапки и в распахну-той кожанке медленно и бережно ведет под руку беременную жену. Даже просторная дубленка не скрывает необъятного живота. Совсем молоденькая женщина в белой пушистой вязаной шапочке с некрасиво одутловатым лицом свободной рукой придерживает снизу своё тяжелое чрево и что-то вполголоса наговаривает мужу. Он внимательно и доброжелательно слушает, изредка кивая. У обоих торжественные, гордые и очень счастливые лица. Вот они ос-тановились почти напротив. Женщина, вышитой варежкой, подцепила слюдя-ную узорную наледь с южного склона дороги. Она, любуясь, покачала подарок весны на ладони, потом бросила. И пара так же медленно прошествовала дальше.
Намертво стиснутый в зубах окурок, дотлев, обжег губы. Мужчина бросил его и сразу же быстро закурил следующую сигарету.
А ведь он тоже мог бы сейчас вот так прогуливать по весенней дороге свою жену. И срок у нее был бы тоже примерно таким. Он бы тоже мог прислуши-ваться к своему еще нерожденному ребенку, ощущать бережной ладонью толчки маленькой ножкой. Черт! Ведь мог бы! И как хорошо все начиналось! Всего семь месяцев назад! Целых семь месяцев назад.
Августовское солнце уже несколько часов светило в окна двухэтажной рубле-ной дачи. Сначала, вскользь, ласково, в боковое, восточное, затем, ярко и на-стойчи-во, в южные по фасаду. А новые владельцы так и не соизволили под-няться. Когда узкий луч переместился в изголовье взбудораженной двуспаль-ной кровати, молодая особа, категорически не желающая просыпаться, ка-призно сморщила хорошенький носик . Немедленно натянув покрывало до тонких, круто изогнутых бровей , капризно захныкала:
- Иго-орь, ну, задерни штору. Пожа-а - луйста.
- А кому-то вставать не пора? - сурово поинтересовался мужчина, выныривая из провала между подушками и угрожающе нависая над капризницей. - Там, навер-ное, соседка уже молоко принесла, пакет с банкой висит на калитке, киснет.
- Ну и пусть киснет! Не хочу я вставать... Отпуск же! В кои веки...
Из-под покрывала выпросталась тонкая женская рука и, скользящим движе-нием вверх от мужского запястья, обхватить которое не хватало пальцев, по рельефной мускула-туре и сети голубых выступающих вен добралась до мощного плеча.Осторожно миновала рваный заживший рубец и стиснула неожиданно сильно и цепко.
- Иди ко мне... - все тот же ленивый, хнычущий тон.
- Опять! - с притворным изумлением в рокочущем голосе - Ах ты, ненасытная! Я уже скоро умру от бессилия. - И с коротким глухим стоном рухнул в подушки, изображая труп.
- Ну и как хочешь. - Покорно согласилась она, недовольно убирая руку. Тяжко вздохнула, замерла на целую минуту и порывистым движением крутнулась влево, накрывая дремлющего мужчину своим телом. Так же пружинисто взмет-нулась, оседлала, прижала сильными ладошками его плечи, и, передернув спи-ной, стрях-нула покрывало - Тебе же хуже...
- Ольга! - притворно возмутился он, но не шелохнулся, только открыл глаза. Их взгля-ды встретились и надолго замерли.
Гляделки. Кто кого.
У обоих глаза серые. Только у Игоря прищуренный, до лучиков морщинок в на-ружном уголке, взгляд отливает суровым металлическим блескомХитро-вато-ли-сьи, чуть раскосые, полные любви и торжества глаза Ольги явно ухо-дят в зеле-ный спектр.
- Ага, сморгнул! Первый! - довольно воскликнула она.
- Сдаюсь! - Игорь поднял руки от смятой простыни, подтверждая собственное поражение.
- Вот бы кто посмотрел! Аверьянов сдается! Сам Аверьянов сда...
Преодолевая тщетное сопротивление ее ладошек, он дотянулся, сгреб в объя-тия и прижал нахалку к себе.
-Ах ты, ненасытная сексуальная маньячка!
- Кто?! - Теперь уже всерьез возмутилась Ольга.
- Маньячка! Какая нормальная девушка будет держать мужчину в постели столько времени? Мы на даче вторую неделю, а в лесу были - по пальцам пересчитаешь! И готовить ты отказываешься...
Ольга дернулась, высвободилась из его рук и вновь села, так и не слезая с повер-женного партнера. Она ничуть не стеснялась собственной наготы.
- Итак! Отвечаю по пунктам, обстоятельно и подробно, как положено в отчете, - со строгим лицом выдержала необходимую паузу.
Пункт первый: Благодаря кому-то, девушкой я не являюсь уже ... - опять пауза и ехидненькое: почти полтора года.
Пункт второй: А кто это тебе, радость моя, сказал, что я нормальная?
Пункт третий: И насчет дальних пеших походов кое-кто мог бы сейчас помолчать. Ходок из тебя пока, знаете ли...
Пункт четвертый: Если Аверьянов добровольно оккупировал кухню, то я умы-ваю руки, тем более что готовить ты умеешь не хуже, чем я. И вообще, - она ле-ниво зевнула, - я хочу кофе в постель и омлет с копченой колбаской на завтрак.
- Ольга! Ты - нахалка!
- Да-а..., - довольно подтвердила она и продолжила, - пункт пятый: быть ма-ньячкой мне временно разрешается. У нас, кажется, медовый месяц, не так ли?
- Нет! - серьезно отрезал Игорь. - Медовый месяц бывает после свадьбы, а не за полтора месяца до нее! И я еще могу передумать и забрать заявление из Загса, ска-зав, что не желаю жениться на гражданке Ларионовой как на капризной, взбалмошной, сексуально озабоченной перестарке!
- Это я-то перестарка! Ах ты, гад! - Крепкий кулачок почти без замаха впеча-тался слева в ребра, заставив мужчину охнуть уже не притворно. - Сам четвер-тый деся-ток разменял и старше меня на семь лет! - чувствительный тычок по-вторился.
- Ольга! - Взмолился он - ребра переломаешь...
- И переломаю! И не только ребра! Все! Я обиделась!
- Ну, прости меня, дурака!
- И не подумаю! Еще скажи, что я тебя силой жениться заставляю. И в постель сама затащила.
- Оль, ну не обижайся. Все знают, что ты моя невеста. Мы такую свадьбу зака-тим! Игорь бережно прикоснулся к ее коленям.
- Руки убери!
Он виновато усмехнулся снизу, но большие твердые ладони не убрал, а, наобо-рот, стал очень медленно, с небольшим нажимом перемещать кверху, на бедра, потом на тонкую талию (он мог почти обхватить ее руками) и выше.
- А - верь - я - нов! - попыталась возмутиться она, прерывающимся шепотом, но даже фамилию жениха сумела произнести только по слогам.
Он продолжил медленную пытку нежного касания, пока не забрал в ладони не-большие, остро торчащие груди, как раз по его руке. Прижал указательными и средними пальцами розовые соски, отпустил, опять прижал. Перехватился большим и указательным пальцами, осторожно растирая, и с удовлетворением за-метил, как Ольга тут же задышала часто и прерывисто, откидывая голову на-зад. На ее груди, чуть ниже выпирающих ключиц, колыхался в такт этому жар-кому ды-ханию медальон.Темный от давности серебряный пятигранник на плоской, доволь-но толстой серебряной цепочке с золотыми узелочками через равное расстояние. Талисман, который она носила, не снимая, больше десяти лет. С одной стороны - гравировка маленького, тонкого, хищного зверька с круг-лыми ушками и хит-рой мордочкой - ласки. С другой - непонятная вязь странных букв, слож-ное переплетение геометрических фигур.
Когда-то давно, целую вечность назад, Ольга еще в школе училась, она, уже привычно, отправилась на все летние каникулы к деду с бабкой в глухую уральскую деревушку, куда добираться нужно было по тайге двое суток на лошади. Или на вертолете, который прилетал раз в месяц с пенсией старикам и продуктами для магазина. Каждое лето их со старшим братом разлучали на три месяца, отправляя к раз-ным бабушкам. Родители справедливо считали, что сразу два их от-прыска в одном месте сведут с ума кого угодно. Коммунальная квартира сразу становилась тихой и какой-то непривычно пустой. И те и другие соседи (взрос-лые, естественно) облегченно вздыхали и тоже наслаждались летними канику-лами.
Летом в деревне значительно прибавилось ребятни: и совсем еще детей и под-ростков. Они, сбиваясь в шумные стайки, играли в незатейливые игры, купа-лись в речке, ватагами уходили за грибами и ягодами. Устраивали по вечерам танцы под магнито-фон или травили разные байки, разбегаясь в темах от эстрадных куми-ров до НЛО, мистики и ведьм. И как-то раз местные парнишки, с трудом пере-силивая собственный страх, повели самых смелых дачников к околице, где в старом, заметно покосив-шемся влево доме, по слухам, жила самая настоящая ведьма.
Ведьма, к общему разочарованию, оказалась совсем еще нестарой худощавой женщиной с нерусской скуластостью дочерна загорелого лица и никаких внеш-них признаков сверхъестественности, в виде облика Бабы Яги, не обнаружила.
Она устало сидела на крыльце дома в распахнутой, когда-то темно-синей, а теперь серо-черной куртке, и темной, клетчатой, почти полностью закрываю-щей ноги шерстяной юбке, очень медленно с ласковым нажимом, гладила вдоль всей спи-ны большого черного кота и отрешенно смотрела на догорающий за-кат. И, навер-няка, заметила всю компанию любопытников, тщетно пытаю-щуюся скрываться в старых раскидистых кустах дозревающей смородины у ее колодца, но виду не подала. Молодежь пошушукалась еще немного и разочарованно ретировалась. И лишь вдалеке от ее дома продолжила шумную дискуссию, что ведьма умеет одним взглядом наводить порчу. И что она кошкой бегает по улицам ночью и заглядывает в окна. И кто ее увидит в таком облике, мо-жет серьезно заболеть. Что ведьма мало с кем общается, но может испортить мо-локо у коровы или на-слать дождь с градом на огород обидчика.
- Да ну-ка, не верю я в эти ваши бредни. - Одной из первых возмутилась Ольга и демонстративно пошла прочь. Никакие ведьмы ее, тринадцатилетнюю дачницу, не интересовали. Как пока и мальчики в виде ухажеров. Гораздо занимательнее было провести время у деда на конюшне, помогая кормить и чистить лошадей.
Их было одиннадцать - гнедых и соловых, с роскошными, чуть волнистыми хвостами и гривами, широкозадых, со спиной, разваленной могучими мышцами надвое. Семь взрослых, рабочих, остальные - разновозрастный, необъезженный молодняк.
Ольга тайком таскала лошадям сахар, а бабушка старательно делала вид, что этого не замечает.
Однажды девочка застала деда в очень возбужденном состоянии. Он, яростно матерясь себе под нос, стоял возле жеребой кобылы Марты. Марта, вся мокрая от пота, нервно прядала ушами и периодически зло топала ногой. Ее роскошный хвост был спутан, скручен жгутами и почти правильными косич-ками.
- Деда, зачем ты Марте хвост заплел?
- Да разве ж это я?! Ласка в конюшне завелась, будь она неладна. Я уж дав-ненько замечаю: и что это лошадь поутру потная? Козла бы нужно завести. Ласки, они, жуть как козлиного духа не переносят. Чем вонючее козел, тем лучше. Да где ж его возьмешь! Старых козлов в деревне не держат, молодняком обходятся. А от козлят - сеголеток никакой вони нет и проку, соответственно, никакого. Придется капкан ставить.
- Деда, а какая она, ласка, большая?
- Да в том-то и дело, что маленькая. С твою линейку школьную.
Ольга второй день настойчиво сидела в конюшне. Очень хотелось увидеть та-инственного зверька. Она удобно расположилась в центральном проходе у выго-родки с ларем, из которого выдавали коням овес на неполном мешке с опилками и тихо читала, отмахиваясь от назойливого комарья. Хоть и кани-кулы, а столько нужно книг прочитать! Бывает, интересные попадаются, бывает - хоть брось. Плевалась, но читала. Как-никак школьная программа. Уж если сей-час, летом, такую тягомотину не осилишь, то уж во время учебы руки точно до нее не дойдут.
Первый день зря просидела - ласка не показалась. Вот и сегодня дело уже к обеду, а все тихо, только незанятые на работе кони, изредка фыркая, методично хрумкают сено, уже нового укоса, иссиня-зеленое и душистое. Где-то под ларем опять разодра-лись мыши. Писк и вереск на всю конюшню. Дед жаловался, раз-велось их в этом году несчитано. Вот мыши выкатились в проход и опять сцепились, противно и пронзительно вереща. Хоть бы чуточку по-боялись затаившейся Ольги! И в этот момент откуда-то сверху, с лошадиной кор-мушки метнулась рыже-бурая молния, хватанула одну мышь, придушила, бросила и кинулась за второй, поспешно удирающей на коротких лапках под ларь. Догнала, хапнула уже чуть не за хвост, не удержалась и вместе с добычей брякнулась на бок, только ярко-бе-лое брюшко мелькнуло. Быстро перехватилась за шею, и мышь безжизненно обмякла у нее зубах, большая, жирная, со шкуркой, словно навырост, свободно свисающей с боков. Длина мыши - в третью часть тонкого, очень красивого зверька. Спинка у ласки немного сгорбленная, изящная головка сидит высоко. Ушки кругленькие, глазки черные. Блестящие, выразительные. Только что не говорит! Ласка удобнее подхватила добычу и метнулась с ней как раз в кормушку злосчастной Марты. Кобыла испуганно фыркнула и прянула от сена в сторону. Вторая мышь так и осталась лежать в проходе.
Ольга сидела, замерев. Вскоре ласка вернулась.
- Зверинька, миленькая, - мысленно умоляла ее девочка. - Ты такая красивая! Не убегай. Дай на тебя посмотреть.
Ласка унесла вторую мышь и больше не появилась. Ольга напрасно подождала ее еще около часа и побежала домой, делится с дедом увиденным.
- Дедушка, миленький, пожалуйста, не ставь на ласку капкан! - умоляла она, повиснув у деда на шее. - И козла не заводи, не надо. Она, ласка, хорошая. Она мышей у тебя в конюшне ловит.
- Мышей ловит, говоришь? - Задумчиво переспросил дед - и к Марте в стойло таскает? Гнездо у нее там, наверное. Детеныши. Штук шесть или семь, поди. До десятка бывает. Ласки, они, навадку имеют на добычу сверху прыгать. Вот и приладилась; по хвосту на лошадь заберется и катается, пока мышь не проскользнет. Тогда - сверху прыг и на нее. Съест, али деткам утащит, и опять на лошади спину. Ну, дык, ничего удивительного, ежели всю ночь по спине кто-то бегает, не мудрено и вспотеть! Марта, она оводливая очень, щекотки страх как боится.
- Деда, только не надо гнездо у ласки зорить!
- Да ладно, уговорила. Я вот что сделаю. Марту в свободное стойло переведу, которое возле Рублика. А в это буду сено на подкормку сваливать. Решетку из жердей на пол сколочу. И сено не сопреет, и хищникам твоим под решеткой вольготно будет мышей гонять.
И уже на следующее утро позвал внучку.
- Иди, принимай работу, звериная заступница. Ты мне еще мышей жалеть начни!
У Ольги, который день, из ума не выходила ласка. Красивый изящный хищник, растящий своих детенышей в дедовой конюшне. Вот бы всех их увидеть, и маленьких тоже! Если взрослый зверь на двух ладонях свободно уберется, то какие же тогда детеныши? С палец что ли?
Она шла пустой к обеду деревенской улицей на речку - проверить утиный выводок и покормить ячневой кашей белую, толстую крикливую утку с десятком ее желтых пуховиков, уже начинающих отращивать на крыльях настоящие, беловатые, но еще не развернувшиеся перья.
Ольге оставалось только свернуть в проулок, чтоб спуститься к речке по узкой тропке, заросшей по сторонам настоящими стенами из разнообразного бурьяна, когда сзади раздался призывный крик. Она обернулась. С того конца деревни неистово неслись обе близняшки Скворцовы, две девятилетние рыжие толстушки, на первый взгляд абсолютно неразличимые.
- Оля, Оля! - Наперебой затараторили они, едва успев приблизиться. - А, знаешь, Семка Нестеров ведьминого кота рыбой подманил и в колодец бросил. А он тонуть не хочет, плавает и орет.
- Кто орет? - не поняла Ольга
- Кот в колодце! А ведьмы дома нет, она в лес ушла.
- Ну, сволочь! - обозлилась Ольга, бросила на землю миску с кашей и побежала к ведьминому дому. Близняшки еле успевали за ней и еще пытались на бегу рассказать, как Нестеров вчера шел в кино и встретил ведьму. Она посмотрела на него, и Семка, уже у самого клуба, споткнулся, упал, расшиб колено и порвал новые джинсы.
Кот, упорно цепляясь за жизнь, все еще плавал и хрипло, истошно мявкал. Его глаза светились из темной глубины жутким фосфорным блеском.
- Ну, Семка, гад! - Ольга быстро огляделась по сторонам. Взрослых никого не было видно, а кот уже пару раз уходил под воду с головой.
Тогда она, большим железным карабином, на который вешается ведро, закрепила колодезную цепь у себя на поясе, размотала ее с ворота на всю длину и встала на край замшелого сруба, приказав близняшкам:
- Будете меня вытаскивать.
Потом села, спустила ноги в колодец. Снизу пахнуло сырым пугающим холодом. Лед еще не весь растаял там, у черной, далекой воды. Страшно!
А кот уже тонет, и она, зажмурившись, прыгнула. Тяжелая колодезная цепь загремела следом.
Воды оказалось по шею. Дыхание перехватило, и сердце остановилось. Первое ощущение - ожог. Будто кипятком колодец наполнен. Кота нигде не видно. Наверное, она сшибла его под воду, когда прыгала. Чтоб пошарить на дне, пришлось окунуться с головой. Коченеющей рукой выхватила с глубины за хвост корчащееся тельце, вздернула над головой, интенсивно потрясла, избавляя от воды в легких. И вскидывая лицо к далекому светлому квадрату, прохрипела сразу осипшим голосом:
- тащите!
Головы близняшек немедленно исчезли, а цепь натянулась.
Кот, наконец, вдохнул, задушенно мявкнул и немедленно загреб когтистой лапой свою спасительницу по щеке. Боли не было, только ощущение тепла быстро стекающего к шее.
- Ах ты, гад! - Рука разжалась сама собой. Ольга уронила кота в воду.
Девчонки старались изо всех сил и не смогали.
Ольга еще раз выловила кота, на сей раз уже за шкирку. Уперлась лопатками в ноздрястую синеватую ледяную глыбу, а ногами в противоположную стенку и стала помогать девчонкам. Она перебирала ногами по бревнам, запоздало соображая, что если немедленно отсюда не выберется, то совсем замерзнет и умрет от переохлаждения еще до того, как утонуть.
Злобный испуганный кот, на сей раз, вкогтился всеми четырьмя лапами ей в левую руку. И зубами, полной пастью, извернувшись, впился. Клещом повис. Не оторвешь! И замер так, тяжелым как гиря, клокастым, мокрым чудовищем.
Ольга добралась почти до середины сруба и сорвалась. Где-то наверху испуганно плакали близняшки, всем весом налегая на рычаг.
Говорят, со дна колодца видны звезды, даже днем. Ольга задрала голову. Нет. Жаль! Никаких звезд, только светлый квадрат, в котором жизнь. И вновь начала медленный подъем. Ни ноги, ни руки не слушались. Даже кот орать перестал. Придушила что ли она его? Или с закрытой пастью не орется?
Вот лед на стенах сруба опять сменился скользким мхом.
Правую ногу чуть вверх, теперь левую. Передвинуть лопатками непослушное тело. И еще...
Неожиданно близняшки наверху синхронно испуганно взвизгнули, что-то быстро запричитали. Ольга уже не слышала или не соображала, что именно. Цепь провисла. Больше всего хотелось разжать правую руку с намотанной на нее цепью, закрепленной на поясе. И заснуть. Глаза закрывались сами собой. Но еще неизвестно, сумела ли бы она даже отцепиться. Пальцы свело судорогой.
Цепь вновь натянулась и быстро пошла вверх, потащила ее за собой, уже не успевающую цепляться за бревна сруба.
Сильная рука ухватилась за шиворот ветровки и выдернула девочку из колодца. Ольга свалилась лицом вниз в теплую дождевую лужицу у сруба. Кот, прижатый к земле под животом, протестующе хрипло мявкнул. И кто-то, вытащив ее на сухое место, по одному, быстро и осторожно, разжимал белые пальцы, насмерть впившиеся в звенья цепи.
Понемногу она начала соображать, что все же еще жива. Перевернулась с бока на спину. И увидела над собой склоненное лицо самой ведьмы в тугом обрамлении синего платка. Ее глубоко сидящие глаза показались жуткими черными провалами. Ольга хотела попытаться все объяснить, но губы отказывались шевелиться, она зажмурилась и еле-еле вывезла, проскрипев деревянно;
- к-к-к-о-тт, - и чуть приподняла руку со вцепившимся в нее, обтекающим струйками тяжелым зверем.
Ведьма с трудом отодрала кота.
Может, она и не совсем злая, но своего полуутопленного полупридушенного любимца не простит никому. И, пожалуй, разбираться сгоряча не будет кто прав, кто виноват.
Ужас придал Ольге силы. Она сначала уселась и начала быстро отползать, отталкиваясь ладонями и ступнями, потом вскочила и, спотыкаясь на непослушных ногах, молча рванула прочь. Близняшки уже исчезли. Если бы она видела себя со стороны - испугалась бы не меньше самой ведьмы. Белое лицо с синими губами, располосованная в четыре багровых черты щека, яркая кровь на лице и шее. Мокрые волосы с налипшей колодезной тиной со стенок колодца. В клочья разодранный левый рукав ветровки, пропитанный водой и кровью.
Ольга не видела этого и до смерти боялась ведьмы, поэтому и удирала, что было силы.
Домой, естественно, не пошла. Залезла на полупустой еще сеновал конюшни, стянула с себя всю мокрую одежду и развесила ее на жердях для просушки. Солнце заглядывало в широкое окно сеновала и приятно согревало. Хорошо хоть в прошлый раз она сама же и забыла здесь старое покрывало, на котором загорала. В него она и завернулась, зарылась в сено и надолго обессиленно уснула.
Проснулась к вечеру, услышав, как дед разговаривает с лошадьми. Села, еще не вылезая из-под покрывала. Левая рука отдалась глухой болью. Осмотрела нехорошо, красно вспухшие царапины и отпечатки зубов с запекшейся кровью.
- Ну и урод, этот кошак! Надо было так и оставить его в колодце. Его, придурка, спасали, а он вон как расплатился. Ничего, ладно, пройдет, не впервой.
Оделась, слезла к деду. Солнце спряталось за наползающей с запада темной, вполнеба, тучей. Собирался нешуточный дождь, хорошо, если не гроза.
-Ты где была, окаянная? Вся деревня роем гудит, что ведьма тебя в колодце утопила.
- Никто меня не топил!
- Вот и хорошо, что не утонула. Бабка-то нас обоих убьет. Да еще если в таком ободранном виде тебя обнаружит. Она же с ног сбилась тебя разыскивать!
- Я здесь, на сеновале спала.
- Ну и ладненько. Давай, помоги овес раздать и домой поспешать надо, а то промокнем. Гроза шутить не будет. Не боишься грома-то?
- Не, деда, гроза, она красивая.
--
Красивая, баешь? Ну-ну...
Как ни торопились они, а все равно, пока добирались до дому, вымокли под грозовым ливнем до нитки.
Бабка с причитаниями и незлобливой руганью выдала им сухую одежду и усадила ужинать при свете керосиновой лампы, потому что электричество отключили. Молния в трансформатор угодила. А это всерьез и надолго.
Ольга ела вяло, постаралась поскорее забраться в постель в своей тесовой выгородке - имитации отдельной комнаты в деревенской избе, куда влезала старая кровать и небольшой самодельный стол почти впритирку к ней. Залегла, забилась комком под ватное одеяло и никак не могла согреться. Долго возилась, слушая, как тихо молится бабушка и громыхает рассерженное небо, разглядывала, как мертвыми синеватыми вспышками освещаются полосатые обои и большой темный натюрморт с дичью, цветами и фруктами на противоположной стене.
Она не заметила, как забылась, а посреди ночи проснулась от нестерпимой духоты и жара. Во рту все пересохло. Потянулась к кружке с водой. Бабка всегда оставляла ее в изголовье на столе, вдруг девочке ночью попить захочется. Не дотянулась, опрокинула на пол. Кружка покатилась и загремела на всю избу.
Бабушка вскинулась:
- Ты что Оленька?
- Да попить хотела, ты спи, баб. - Голос прозвучал неожиданно хрипло и придушенно.
- Ну-ка, ну-ка, - поднялась обеспокоенная бабушка, быстро прошаркала к ней, заботливо дотронулась до лба шершавой сухой ладонью:
- Да у тебя жар никак? Заболела что ли? Вот только этого и не хватало!
Засуетилась, зажгла лампу, напоила аспирином и медом.
Но лучше Ольге не стало.
Так и пришлось бабушке посреди ночи семенить под мелким дождем к фельдшерице. Еле достучалась и думала не дождаться того момента, когда за стеклом покажется заспанное молодое лицо со встрепанной кудрявой шевелюрой. Девушка работала в деревне уже почти год, но все еще не могла привыкнуть к таким вот ночным стукам.
Видит Бог, она старалась, она честно старалась и, уже никого не стесняясь, в который раз листала темно-зеленый справочник фельдшера: " Приступообразный кашель. В первые дни болезни сухой, болезненный, а со 2-3-го дня заболевания появляется мокрота ржавого цвета. Для крупрозной пневмонии характерно внезапное начало с повышением температуры, ознобом. Отмечаются боль в грудной клетке при дыхании, учащенное жесткое дыхания, тахикардия, крепитирующие хрипы".
Сначала фельдшерица думала, что самое главное - поставить правильный диагноз. Ну, поставила. И что? В том же самом справочнике черным по белому было написано - при крупозной пневмонии необходима срочная госпитализация.
Ага! Сейчас! Света не было, и телефон соответственно не работал. И дождь не думал переставать, лишь перемежался с мороси до полновесных капель уже третьи сутки назойливо барабанящих по крыше. И никакой вертолет не прилетит, а на лошади по тайге да по такой погоде... не довезешь. Уж лучше совсем девочку не трогать, надеясь на какое-то чудо.
Фельдшерица методично отсчитывала четыре часа, чтоб сделать очередную инъекцию пенициллина и сердечного. И уже ничего хорошего не ждала и плакала потихоньку в сенях. Ну почему именно у нее на участке должен умереть ребенок? Сейчас ведь не умирают от пневмонии? Или все же умирают?
Третьи сутки она в этом чужом доме и спит урывками, а сейчас и вовсе уснуть боится: зная, если только прикроешь глаза, тут оно все и случится.
За окном быстро, не по-летнему темнело. Низкие тучи приближают ночь.
Девочка на широкой старинной кровати с шишечками на спинках, уже не жалуясь, что дышать больно, металась в жарком беспамятстве. Кожа такая же потная, и этот странный жуткий контраст между ярким румянцем щек и синюшным треугольником вокруг носа и губ, обметаных простудными пузырьками, кое-где уже засохшими в грубую, до крови трескающуюся корку. Лоб почти огненный, а руки холодные - сердце не справляется. Ну почему же все так плохо? Что делали антибиотики, что не делали...
За такими, очень грустными думами, украдкой вытирая невольные слезы обиды и бессилия, девушка не сразу поняла в доме что-то не ладно. Слишком возбужденно и громко, одновременно говорят хозяева, тщетно пытаясь преградить кому-то дорогу в комнату. Девушка поднялась со стула.
Решительно отодвигая левой рукой ситцевую занавеску, к ней входила чужая жещина предпенсионного возраста, та самая, которую деревенские за глаза называли ведьмой.
- Ну что, дева, не справилась? - сходу поинтересовалась она.
Молодая фельдшерица стыдливо вспыхнула всем лицом и даже шеей, но на всякий случай спросила:
- Эт-то вы мне?
- Тебе, тебе, кому же еще. Собирай свои манатки и поди. Нечего тебе здесь больше делать.
- Да как вы смеете! Я медик, я лечу девочку.
- Вижу. Долечила. И не делай вида, как будто не понимаешь, что она уходит. Ну-ка подвинься, я пройду.
И, бесцеремонно отодвинув плечом девушку-медичку, села на край постели больной, поставив объемистую тряпичную сумку у себя в ногах.
С минуту она очень внимательно смотрела на девочку, потом наклонилась, достала из сумки толстую самодельную свечу в граненой стопке-сотке, зажгла ее, поставив на край стола. И обернулась, удивленно спрашивая:
- Так ты еще здесь? - Сильно прищурилась, так что глаза превратились в узкие щелки, и через минуту выдала: Иди, у тебя соседская коза по грядкам гуляет, скоро до яблонек твоих доберется, и кошку ты на кухне заперла. Не думаешь, что она третий день голодная? Иди. Быстро!
Девушка всплеснула руками и бегом выскочила на улицу. Остались только старые хозяева.
- Что? Пораньше меня позвать не судьба была? Ждали, пока сама не почувствую черного вестника над деревней?
Дед бормотал что-то невнятное. Бабушка испуганно молчала.
- Но ведь Вы можете спасти ее?
- Сейчас посмотрю.
Раскрыла бессильную ладошку девочки и, чуть отгибая вниз кончики ее пальцев, стала медленно поворачивать влево-вправо перед свечой. - Дождались? Вон и линии все уже поплыли. - Придавливала большим пальцем то в одном месте, то в другом и, наконец, сказала в раздумье:
- Не знаю даже, стоит ли... Слишком много крови на ней. Слишком много.
Бабушка взмолилась и поползла на коленях.
- Не вой! - оборвала ее незваная гостья. Взяла другую руку девочки, тоже посмотрела, даже ногтем по линии жизни в одном месте поскребла, словно надеясь что-то стереть, и резко поднялась.
Хозяева с ужасом смотрели на нее.
- Хорошо, - хмуро проговорила она и вновь села. И добавила задумчиво: Я попробую. В долгу я перед внучкой вашей. Как девочку зовут? Ольга? Крещеная хоть? Ну, ладно. Уже проще. - И тут же перешла на командный тон. - Так! Затопляйте печь, пяток полешек тоненьких киньте, и хватит пока. Ставьте чугун. Ковшик припасите. Дров наносите побольше. Мне огонь до рассвета держать нужно будет. Собаку из дому к бане уведите и привяжите там, чтоб не прибежала. Не нужно ей тут быть пока. И сами подите, вон хоть в пристройчик, хоть в баню, не мешайте. Молитесь, если умеете.
Пока бабушка возилась с русской печью, в щель занавески видела, как ведьма начала расставлять на столе у кровати какие-то баночки, пузыречки, мешочки и все время вполголоса пела что-то непонятное, настойчиво-протяжное. От яркого пламени свечи по стенам и потолку резко метались черные тени, стараясь вновь сгуститься над кроватью.
Ольга плыла в душном багровом тумане, и не было там ни верха, ни низа, ни направления, хоть какого, только голоса далекие, невнятные, зовущие. И она металась, не зная, куда идти. И очень обрадовалась, когда услышала еще один четкий и уверенный зов за спиной. Оглянулась. И все остальные голоса разом, нарастая мощью, тоже стали звать ее более настойчиво.
Но тот, уверенный зов понравился ей больше. И голос был женским. Усталым, но очень настойчивым.
- Гляди, - убеждал он, - гляди внимательнее.
Впереди, почти перед самым лицом Ольги появилась рука. Узкая, женская, с крупными перстнями сразу на трех пальцах, и начала двигаться в воздухе как по стеклу, когда протирают его, запотевшее. Влево-вправо с нажимом. Туман вдруг начал рассеиваться в одном месте небольшим округлым окошком. И, сгущаясь, угрожающе клубился по его краям, намереваясь затянуть, но пока не мог.
В окошке показался близкий, озаренный солнцем, лес. Необхватный дуб, мощная сосна справа, две раскидистые березы, выступающие за границу густого подлеска, в котором постоянно двигался кто-то невидимый. Многочисленные, непонятные тени шевелили ветви и высокую густую траву, обрывающуюся впереди широкой полосой прокоса.
- Гляди. Зови того, о ком думаешь. Лучше зови, - приказывал настойчивый голос. - Я должна видеть того, кто выйдет к тебе навстречу.
Ольга звала в этом, то ли мороке, то ли бреду, и наяву шевелила запекшимися губами так, что лихорадочная корочка трескалась, и зубы по ложбинкам обагрялись темной кровью. И откуда-то всплыло: зверинька милая, не убегай, дай посмотреть на тебя. - Она уверенно повторила это вслух.
Дыхание перехватывало и частый- частый молоточек в висках отбивал оставшееся время и катастрофически не успевал, замученно сбиваясь с ритма.
Когда-то это уже было. "Зверинька милая"... недавно было. Но где? С ней?
На этот зов шелохнулась трава на границе прокоса, выпуская коричневого гибкого зверька, который скользнул вперед, к самой границе окна и замер, любопытно поводя мордочкой.
- Ласка! - Узнавая, выдохнула Ольга.
- Ласка? - Удивлено повторил за ней тот самый женский голос. И тоном приказа: повтори еще раз, кто вышел к тебе.
- Ласка.
А пугающий багровый туман, быстро сгущаясь, начал затягивать чудесное окошко, вскоре совсем закрыв его. Но теперь, Ольга, по крайней мере, знала направление, куда ей нужно двигаться.
И вновь чуть-чуть, самую малость, разошелся туман, и в узенькое, как норка, оконце просунулась любопытная звериная мордочка, вполне целенаправленно стараясь дотянуться до лица девочки. Коснулась. Пристально посмотрела глаза в глаза. И от этого завораживающего взгляда Ольга полностью перестала воспринимать окружающее. Но это длилось недолго. Потом пришло ощущение, что все чувства резко обострились: слух, зрение, обоняние - все стало непривычно иным.
Ласка, почти касаясь боками клубящегося тумана, пружинисто подобралась и прыгнула к Ольге. Тут же развернулась, посмотрела почти совсем по-человече-ски умно и решительно. Она явно звала девочку за собой, давая понять, теперь что ей по силам так же легко прыгнуть сквозь почти сомкнувшееся окошко в светлый лесной мир. Ласка прыгнула первая, Ольга за ней, так же стремительно и пружинисто. Получилось!
Она была там, в чужом неведомом лесу и сама была зверем. Хищником. Лаской.
Бежала, отставая на полкорпуса от своей провожатой, и нисколько не задыхалась на бегу. Вперед, вперед, вперед! Мелькают огромные деревья, кусты, высоченная полевая трава. Весь мир стал невероятно большим, словно неведомая страна великанов. Высокая, в самое небо, потемневшая от времени стена из неправдоподобно толстых бревен, замшелая темно-зелеными космами.
Темно. Кажется ночь, пасмурная летняя ночь. Такая же ночь когда-то была. Когда? В чьей жизни? И эта стена очень знакомая, только высокая неимоверно. Может быть, она была ниже? И где она расположена? Где?
Ласка оглядывалась, давая понять, что самое главное вспомнить: где, когда, а еще с кем? Кто-то очень громко, почти оглушающе фыркнул над головой. И Ольга бросилась прочь. Летела, в неистовых и сильных прыжках стелясь над ночной землей, радовалась своей силе и неутомимости, пока, с разбега, не наткнулась на носки огромных замшевых сапог.
- Ну что? - спросил громкий и уверенный женский голос у нее над головой, - не набегалась еще?
- Голос женский, - запоздало и медленно соображала Ольга. - Женщина - кто? Самка человека. Человек. Люди. Люди живут в домах. Ласки живут в норах. Она - ласка. Или же все-таки человек?
- Хватит притворяться! Возвращайся!
Мир вокруг стремительно закружился. И Ольга удивленно ощутила, что предметы стали во много раз меньше. И стена, та самая деревянная стена с узкими оконцами тоже уменьшилась и оказалась знакомой стеной дедовой конюшни на краю деревни.
- Деревня. Там дома и у нее есть дом. И там ее ждут.
- Ну, наконец-то!
Ольга оглянулась. Перед ней стояла женщина в старинном, русском, богато украшенном одеянии. От ее рук, простертых ладонями вверх и от лица исходил теплый ласковый свет.
-Царица из сказки? Боярыня? Княгиня?
-Правильно.
И вывернулось из самых глубин памяти:
Князь Игорь и Ольга на холме сидят,
Дружина пирует у брега.
- Правильно!
- Княгиня Ольга. Ольга. И она тоже Ольга. Кажется...
- Ну, вот. А теперь вспомни, как бабушка учила тебя молиться.
- Бабушка. Молитва. Кажется так: Во имя Аллаха милостивого и милосердного... Или нет? Не то..., но так молятся. Тоже молятся, кто? Не помню. Молитву помню, а кто - нет. Бог един, для всех един. Для человека и птицы, и зверя любого, и дерева, и травинки. Он всех любит и заботится. Заботится как отец. Да. Вот еще так: Отче наш, иже еси на небесех...
- Ну, наконец-то!
И вновь все закружилось стремительно и жутко. Ольга понеслась куда-то в неуправляемом вихре, зажмурилась, и вдруг все замерло. Она ощутила свое тело, затекшее, какое-то чужое. Вернулась боль, и девочка со стоном открыла глаза: серый сумрак, догорающая свеча в изголовье и склонившееся над ней лицо.
Другое. Совсем другое, и только голос знакомый.
- С возвращением!
Тяжелая ложка у запекшихся губ и тонкая струйка прохладной влаги в пересохшем, как пустыня, рту.
- Пей и засыпай. Спи. Хорошо спи. И не уходи больше. Ни за кем не уходи. Все, кто нужен тебе - здесь. Они поделятся силой, поддержат. Спи!
Ольга спала, просыпалась и вновь бессильно засыпала. Ее поили какими-то терпковато-горькими настоями, после которых во рту долго держался мятный холодок. Обтирали лицо и тело влажными тряпками. Она некоторое время старалась держать открытыми глаза и снова проваливалась в сон.
Прошло еще трое долгих суток, прежде чем, измотанная бессонницей, беспредельно уставшая женщина вышла на чужое утреннее крыльцо, посмотрела на встающее над лесом солнце и сказала:
- Вот теперь все. Теперь она непременно поправится. На сегодняшний день я питье ей оставила. А завтра приду.
Бабушка засуетилась, пытаясь сунуть в руку ведьме деньги. Все свои накопления, туго завязанные в клетчатый носовой платок.
- Убери немедленно! - негодующе отстранилась она. И чуть позже сказала: Мне нужна будет серебряная ложка и немного золота. Лучше тот самородок, что твой хозяин в прошлом году нашел и на конюшне хранит.
Бабушка удивленно, явно недоумевая, всплеснула руками:
- Какой самородок?
- Да тот, что он за бором в ручье намыл. Песок золотой у него еще есть, но он мне не нужен, самородка будет достаточно. А ты поезжай завтра в район. Сходи в церковь, закажи о внучке молебен за здравие и купи серебряную цепочку. Денег не жалей. Возьми цепочку потолще и с хорошим замочком. Мне привезешь. Да не смотри ты на меня так. Не для себя прошу. Для дела мне все это нужно. Оберег девочке делать буду. Без него ей теперь нельзя.
И, больше ничего не говоря, медленно сошла с крыльца, совсем по-старушечьи волоча ноги.Стала спускаться узкой тропочкой к бане, чтоб повернуть у раздвоенной черемухи налево, к своему дому.
Ольга стремительно шла на поправку. Ведьма, как оказалось вовсе не страшная, еще пять дней приходила к ним домой утром и вечером. Поила девочку теплыми, не очень приятными на вкус настоями, заставляя выпивать все до дна, а потом приказала Ольге самой приходить к ней. И она ходила. Целых две недели на утренней и вечерней заре поднималась на ступени старого крыльца и дожидалась, пока ей вынесут берестяную кружечку с неведомым лекарством. И уже давно чувствовала себя совершенно здоровой. И почти не боялась этих походов, особенно, если совсем не думать о том, что у Семки Нестерова в ту самую ночь большой грозы дотла выгорел дом. Случайно. От молнии. Сами только в чем были, повыскакивали. Хорошо хоть стоял на отшибе. Соседи не пострадали.
А на исходе второй недели ведьма вместе с настоем вынесла ей на левой ладони блестящий серебряный пятигранник на толстой серебряной цепочке. Через определенное расстояние на ней были завязаны хитроумные узелки из тонкой золотой проволоки. Ольга потом сосчитала. Их оказалось ровно 21.
- Вот. Держи. Это твой оберег. Носи его и никогда не снимай. Никогда! На краю жизни ты позвала и к тебе вышла ласка. Она теперь твой хранитель. Запомни! Ты никогда не должна охотиться на зверей из семейства куньих. На всех других - пожалуйста. Тем более что теперь жажда крови в твоем сознании будет присутствовать всегда. И с этим ты ничего поделать не сможешь. Ласка - прирожденный охотник, она отважна и осторожна. Прислушивайся к ее голосу в твоей крови, научись слышать его, это поможет тебе в трудных ситуациях. И помни! Никогда не снимай оберег. А теперь иди, девочка. Я тебе больше не нужна. Ты здорова.
На следующее утро дед, неистово матерясь, достал из синего железного шкафчика охотничий карабин и стал чистить его. Резко запахло железом, порохом и ружейным маслом. Ольга немедленно оказалась рядом.
- Деда, ты чего? Охотничий сезон вроде бы еще не начался.
- Да чтоб его! Тетеревятник повадился на наших уток охотиться. Пол выводка уже извел. Пугнуть его надо. Попасть не знаю, попаду ли, не уверен. Глаз у меня уже не тот стал. Катаракта, чтоб ее! А он, тварина гребаная, высоко кружит, из двустволки не достать. Вот из карабина попробовать можно. Хоть пугну и то дело.
- Деда, а давай я с тобой. Я дома в тире стреляла, вроде бы попадала.
- Ну, пошли, с чем черт не шутит, пока Бог спит!
Ольга шла на шаг позади покряхтывающего деда, сосредоточив взгляд на грозном карабине, висящем у него за правым плечом, из-за этого, слишком пристального взгляда, она несколько раз спотыкалась, чуть не падая.
Утка, как ей и полагалось, плавала в маленьком омутке, но утят, значительно подросших за время болезни Ольги, около нее кружилось действительно только пять. А на вытоптанной ребятишками и скотиной, до времени пожелтевшей траве в нескольких местах белели неровными кругами кучки перьев. Крупные, маховые из хвоста и крыльев и мелкие покровные, уже слипшиеся, изрядно намоченные росами. Возле валежного, принесенного весенней рекой бревна, где ребятишки раздевались перед купанием, лежал совсем свежий, недавно растерзанный утенок, беспомощно раскинувший уже оперенные крылья. Вместо спины кровавая впадина, безжизненная шея загнута знаком вопроса, голова расклевана, желтые лапки вытянуты назад. Над погибшим утенком вовсю трудились синие и зеленые мухи, откладывая кучками белые яйца. Ольга присела, помахала рукой, отгоняя назойливых насекомых, потрогала, расправляя, одним пальцем холодную перепонку между тонкими утиными пальцами, несколько раз провела сверху вниз, поглаживая. Потом тяжело вздохнула, поднялась, подошла и села рядом с дедом на валежину. Старый охотник держал карабин в коленях и медленно тянул "Приму", периодически поглядывая в августовское небо, где высоко проплывали многочисленные барашки мелких легких облачков.
- Ребятишки сказывали, он где-то около полудня прилетает.
Сегодня на маленьком пляже было пустынно, и Ольга знала почему: все договорились ехать купаться на дальнее лесное озеро. Отец близняшек Скворцовых пообещал отвезти всех желающих на грузовике. Когда еще такая возможность предоставится!
Дед вполголоса, будто неприлетевший ястреб мог его услышать и испугаться, рассказывал свои бесконечные и увлекательные охотничьи были, так любимые Ольгой. Время тянулось долгое, бесконечное. Заботливая утка громко разговаривала с выводком, рыбы нарезали круги по незамутненному сегодня омутку, периодически чмокая губами поверхность воды в попытке поймать зазевавшихся стрекоз. Ветерок тянул летний, знойный, будто и не будет скорой осени. А ведь уже и рябина разгоралась оранжевыми огоньками, и отдельные листочки в кронах берез отсвечивали яркой желтизной.
И все-таки ястреба первой заметила Ольга. Бесшумная тень заскользила под самыми облачками, почти не взмахивая распахнутыми крыльями.
- Деда, деда! Скорее, вон он, прилетел!
- Явился, ирод! Вот я тебя сейчас!
Дед очень долго выцеливал хищника и, наконец, выстрелил, оглушив Ольгу.
И ничего не произошло. Ястреб так и продолжал нарезать круги в вышине, терпеливо ожидая, когда утке все-таки надоест плавать, и она выведет утят на берег.
Дед заматерился, натирая глаза:
- Катаракта проклятая, чтоб ее! Как туман перед глазами, - и вздохнул тяжело: Вот и дожил, отохотился, видать.